Холодная сварка, или Ближе, чем секс (джен)

149-е сутки. Отчёт арендатора

Надеялась, что мы друзья. Ладно, пусть не друзья. Но хотя бы приятели. Сотоварищи, на худой конец, если уж не единочаятели.

Надеялась, то мы давно оставили в прошлом не слишком удачный начальный период взаимных претензий и недопониманий. Надеялась, что добилась от этого кретина определённого уважения. Надеялась…

Да, блин!!!

Надеялась, что мне больше никогда не доведётся переживать подобного.

Но.

Он. Меня. Отключил.

Снова.

Безо всякой предварительной договорённости. Даже без простого «извините».

И когда!

Именно тогда, когда я радовалась, как последняя идиотка, что у нас всё получилось в лучшем виде! И была готова положить окончательную победу к его всё ещё довольно-таки упитанным ногам! На блюдечке с каёмочкой! И при этом никаких усилий с твоей стороны, балда, только не мешай!!!

Он и не стал мешать.

Отключил просто.

Принудительное отключение — это вовсе не то же самое, что те двадцать-тридцать раз на дню, когда мой хомячок идёт в сортир, мужскую раздевалку или душик. Те ожидаемы и почти безболезненны. Всё равно как сравнивать плановое отключение компьютера — и аварийно-резетовую перезагрузку системы. Я уже и забыла, как это противно и мерзко. Словно низкочастотным током по оголённым нервам.

Принудительное отключение — словно подлый и ничем не спровоцированный удар под дых во время дружеской шутейной потасовки.

Неожиданно. Больно. Подло. Не вовремя. Ох, как не вовремя-то!

Ну как он там один справится, он же совсем салажонок ещё, ничего толком не умеет! Он ни разу в жизни и не дрался по-настоящему! Дурачок несчастный! Домашний хомячок с мягкими лапками!

Ну зачем он меня отключил, балбесина?

Всё ведь так хорошо складывалось! Просто отлично! И в воскресенье просто на ура удалось, пяти минут как раз хватило, позвонила и договорилась с Ирусиком в лучшем виде, хомячок ничего не заподозрил.

А что поделать? Пришлось. Из двух зол… Ирусик — стервочка умненькая, с полуслова поняла, и дальше всё прошло без запиночки, как по маслу, зря я переживала так и волновалась, на этот раз правильно всё сработало. И в понедельник удачненько так началось, мы Жорика встретили ещё до уроков.

Вернее, это он нас встретил.

У входа на школьный двор, под козырьком. Без ставшей уже привычной улыбочки, хмурый, замёрзший и злой. Воротник моднявой заполярки поднят, руки в карманах. Похоже, давно ждёт — на плечах и шапке снег, а он уже минут двадцать как перестал сыпать.

Шагнул навстречу, дорогу перекрывая.

Мой среагировал безупречно. В смысле — никак не среагировал. Даже шага не замедлил. Бросил лишь небрежно так:

— Привет, Жор, это удачно, у меня к тебе разговор как раз.

И мотнул головой в сторону тёмного провала курилки, заброшенной по случаю зимнего времени. И плечом Жорика от входа оттёр, проходя. Тоже небрежно так. И оторопевшему от подобной наглости Жорику пришлось плестись в переговорный тупичок вслед за нами, бормоча что-то типа: «Пацан, да ты ваще обурел…»

Отлично.

Первый раунд за нами. Пусть не вчистую, а лишь по очкам, но победа есть победа. Главное теперь — не потерять эффект неожиданности. Ломать стереотипы и давить, пока не треснет. Эх, жаль, что Жорик решил разобраться по-мужски, без свидетелей. Без зрителей чистая победа невозможна, это вам любой гладиатор скажет. Куда удачнее было бы на перемене, при массовом стечении народа… Я психолог, я лучше знаю, но попробуй убеди моего остолопа. Если ему что забожалось — бульдозером не своротить.

Ладно, пусть. Может, хомячку так легче будет, первый раз всё-таки. Превращаться из хомячка в дикого зверя из дикого леса не так-то просто. А для публики можно будет и повторить. Если понадобится.

Начал, правда, мой пупсик совсем не с того, на что я рассчитывала. Остановился чуть ли не сразу у угла, пощёлкал в темноте вынутой из кармана зажигалкой и…

Закурил.

Стервец!

Настоящую бумажную гадость с продуктами распада настоящего табака! Так вот зачем он меня вчера в супермаркете отключил! Что я теперь его родителям…

И, главное — зачем?

Не про родителей, а про это вот безобразие! Нет, сам по себе приём классический — того, чьи руки заняты хотя бы сигаретой, неподготовленному человеку чисто психологически намного сложнее ударить. Это правило не распространяется разве что на социопатов. Или спецназовцев, что зачастую мало отличимо. Но Жорик-то у нас вполне себе обычный неподготовленный ни к чему подобному среднестатистический самец, к тому же — альфа. А учитывая околокриминальный менталитет такому курящего ударить — вообще западло.

Приём отличный, повторяю — если бы нам требовалось погасить конфликт. Но нам-то как раз противоположное надобно!

Зря, что ли, так старались?!

— Будешь?

Опаньки… жест доброй воли, да что он, совсем, что ли…

Что он делает?!

Он же на корню рубит сук, на котором Жорика можно было отлично вздёрнуть! Вернее, на котором Жорик сам бы себя и вздёрнул, с минимальным нашим содействием.

Жорик топчется на углу, хмыкает неуверенно. Нашу «экстру» он по зрелому размышлению всё же отвергает, достаёт свою понтовую «галакстикс». Тоже натурель, конечно же — чтобы Жорик, да опустился до электронки! Стоят теперь оба, курят. И молчат этак многозначительно. Мужчины, блин, зла не хватает. Мой хотя бы не взатяг, хватило ума. Интересно, что он дальше делать намерен? Будет длить паузу, пока Жорик снова в раж не войдёт?

Ошибочка.

Хомячок опять меня обманул. Спалил сигарету буквально в две псевдозатяжки и развернулся к Жорику всем корпусом (явный вызов, браво!).

— У тебя с Агнешкой как? Серьёзно или так, порезвились — и гуляй, девочка?

Класс.

Я бы и сама не смогла чётче сформировать лучший снаряд для ритуального самцовского калометания. Жорик реагирует правильно — засопел, задвигался, сломал сигарету, отбросил. Она не погасла — очевидно, не в снег упала. Здесь темно, трудно разобрать.

— Слушай, ты! Сопляк! Аську не трожь! Урою козлину, если ещё хоть раз рядом… И плевать мне, кто ты — мужик или… И на ментов твоих плевать, понял? Эта дурь у неё пройдёт. А тебя… Глаз на жопу, понял? Если ещё хоть раз…

Отличненько.

Жорик явно не хочет драться. Хотя и не понимает — почему. Зато понимает, что надо и придётся, вот и накручивает себя изо всех сил. Но — не хочет. Отсутствие у противника внутреннего настроя на борьбу — это уже половина победы. Ну же, Вовочка, вспомни, что говорил сенсей буквально неделю назад? А вторую половину мы сейчас обеспечим, не беспокойся.

Подкидываю Вовчику несколько убойных фразочек, которые заставили бы нашего милого альфика окончательно потерять голову. И прошу не мешать, когда начнётся самое главное. Просто не мешать.

И вот тут как раз он меня и отключил…

Включил, правда, довольно быстро. Вроде как.

Что, что, что?!

Судорожная диагностика. Вроде ничего не сломано. Растяжения? Ушибы? Разрывы связок?.. Вроде нет, но под адреналином можно и не почувствовать. Сколько времени прошло? Что они могли успеть натворить? Что мне теперь расхлёбывать?

Всё ещё темно, но это не показатель — в январе светает лишь ко второму уроку. Правда, отброшенная Жориком сигарета так и не успела дотлеть, мерцает на мёрзлом асфальте диковинным зимним светляком. Значит, времени действительно прошло совсем немного.

Но достаточно, чтобы наши глаза привыкли к полумраку приспособленного под курилку тупичка. Я отчётливо различаю Жорика — уже не единым тёмным силуэтом, как вначале, а вполне себе объёмно и с деталями. Поза довольно расслабленная, из такой сложно ударить. Во всяком случае — ударить неожиданно.

И — он что, курит?

Снова?

— Жор, это женские игры,. Я и тогда отключался, и сейчас отключусь. А она тебя всему научит. Сама.

Сказано откровенно для меня — между собою эти двое всё уже, похоже, перетёрли. И когда только успели! Или дотлевающая на асфальте сигарета — не первая?

А мой-то хорош!

Вот ведь паскудник, а? Врёт — и не краснеет.

— Я что, по-твоему — педик? Не, в натуре, чтобы я какому-то засранцу ногу щупал?!

Жорик возражает как-то неуверенно, словно по обязанности. Похоже, и это они не по первому разу уже крутят.

— Меня там не будет. Я отключусь. Совсем. Ну типа как засну, только сильнее, ну или сознание потеряю. Только она. И нога, значит, её. Женские игры, Жор. Бабам такое нравится, сам же видел, как Аську переклинило.

Ого!

Она и для нас уже тоже Аськой стала?

Точно, не первая сигарета.

О чём они успели переговорить, пока меня не было? О чём, мать-мать-мать?!.

Почему Жорик ведёт себя, словно выпускница института благородных девиц, которую в тёмной подворотне охмуряет пьяный революционный матрос?! Что мой хомячок мог ему такого наплести?!

Он же именно что хомячок. Не крыса даже! Ничего толком не умеющий салажонок. Трус, лентяй и рохля, в конце концов. Что он мог придумать такого, о чём я, дипломированный психолог, не имею ни малейшего представления?

И почему оно — сработало?

А когда мы заперлись в пустой раздевалке у спортзала (физра сегодня только четвёртым уроком) и разулись, и я буквально на пальцах (Вовочкиных пальцах) стала растолковывать всё ещё неуверенному, немного смущённому, но дико заинтересованному Жорику высшую математику наслаждения — мой хомячок меня опять удивил.

Он действительно отключился.

Совсем.

Я уже научилась определять, когда он хитрит и подглядывает. Но не мешала. Во всяком случае — тогда, когда подглядывание это не мешало мне самой. Так вот, на этот раз он не подглядывал. Законопатился плотненько, ни одной щёлочки не оставил.

Сперва я даже слегонца расстроилась. Ибо сочла это рецидивом его обычной повседневной трусости, из-за которой он заранее отказывает себе в великолепнейшем эротическом переживании.

А потом задумалась.

А оно ему надо — это самое переживание, доставленное руками малосимпатичного старшеклассника с садистическими наклонностями и повадками матёрого уголовника?

Хомячок-то, похоже, оказался куда умнее, чем я думала.

* * *

175-е сутки. Отчёт теловладельца

Сегодня радость у ребят, ликует пионерия! Это если выражаться любимыми стишками бабуленьки. У Финика — фингал на полрожи. Ну просто отрада для глаза, смотрел бы и смотрел. И кто же это, интересно, его так оприходовал-то? Чью мужественную руку пожать за столь доблестный поступок? Не признается ведь. Финик, в смысле. Не бегать же по школе, опрашивая возможных претендентов. Слишком много их, заморишься пыль глотать.

Сам Финик говорит, что упал неудачно. Ага-ага! Знаю я эти упадалки, сам сколько раз падал, когда родаки интересовались — откуда синяк или чего вдруг штаны в грязи и пиджак порван? Но как же, блин, приятно видеть в подобной роли не просто кого-то другого, а именно Финика. Есть всё-таки вселенская справедливость, есть!

Не могу удержаться:

— Женечка, да что же это ты, да как же это! Да надо же в медпункт, вдруг сотрясение?! Жень, ну правда, это не шуточки! Голова не кружится? Не тошнит? Сколько пальчиков видишь? А если подумать? Ты не стесняйся, Женечка, тут нечего стесняться, если тошнит — так и говори, что тошнит, это ведь серьёзно! Могут быть последствия!

И прочие кудахтанья в том же духе, я так долго могу, почти не повторяясь. Даже глаголы в женском роде вставлять более не приходится, навострился. И без них все отлично видят, кто у руля. Ну, то есть, им кажется, что видят. Стерва молчит, но это молчание одобрительное такое. Она ведь тоже Финика терпеть не может. Давно. Ещё до той самой первой его подлянки. Я бы, может, и забыл бы, но она не из таковских, её при виде Финика с самого начала корежило. Я-то окончательно лишь потом врубился, после уже. Когда он попытался «остаться другом».

Это после всего, ага-ага.

На следующий же день, между прочим. Ну, после того, когда скандал с педсоветом и стервин генерал как бог из машинки. Финик тогда первым смекнул, куда ветер дует. Мамаша его ещё несколько дней бухтела и пыталась волну гнать, а он как будто и ни при чём, улыбается и плечиками пожимает. Подсел на большой перемене, когда в классе никого не было — специально выжидал, это я уже потом понял. И как ни в чём ни бывало продолжает какой-то позавчерашний разговор. Я аж прифонарел от подобной наглости. А он такой типа — ну, ты же должен понимать, что это всё маманины заморочки, я не при делах, что я мог поделать, но ты же понимаешь, что мы всё равно типа остаёмся друзьями и всё такое, просто тайно. Чтобы не знал никто. Типа, я, мол, тебя, может, при всех и обзову, и даже пну — но несильно, и ты знай, что это всё понарошку. А на самом деле я, типа, твой друг.

Блин.

Меня чуть не стошнило тогда. Хорошо, стерва выручила, сказала ему пару ласковых. Нет, вроде как действительно не орала, и даже не матом, и даже вроде как сочувственно — да только Финика после того её сочувствия из-за моей парты как ветром выдуло. И больше не подходил со своей дружбой, улыбался лишь издали.

Теперь вот не улыбается, морщится только. И смотрит с ненавистью. Но не рыпается. А куда ему деваться-то? Стерва — это вам не безответный Вованчик, которого можно и другом назвать, а можно и на хрен послать, как захочется. Стерву фиг куда пошлёшь — сама пошлёт, кого хочешь.

Не, а прикольно под её личиной работать!

И чего я, балбес, раньше не понимал и не пользовался, столько времени потерял!

Финик всё-таки скользкий, стоило чуть отвлечься — вывернулся, гадёныш. Типа ему журнал ещё в учительскую слить. И десяти минут не поразвлекался, а я-то на всю большую перемену рассчитывал.

— Э! Ваван! На фызьрю идощь?

Гиви садится рядом на подоконник, провожает удирающего Финика взглядом, супит густые чёрные брови.

— Чо от тэбя этот хотэль? Гоги просыл предупредить — он говнук. Не вадыс. Так идощь, нэ?

Думаю. Недолго — буквально секунду-другую, потом качаю головой.

— Жяль, — Гиви вздыхает. Потом улыбается хитренько и с подначкой. — А, можеть, всо жэ, э?

Гиви — не единственный. Скучно им, видите ли. Привыкли, что на физре обязательно имеется клоун, вот и скучают. Нет, понятно, что сейчас эта роль достанется Прынцу (весь вечер на арене, ага-ага!), только им-то всё равно. Лишь бы поржать. И не важно, над кем. Над преподом так даже и прикольнее. Они уже забыли, как травили меня, они уже считают меня чуть ли не старым другом. Причём — в отличие от Финика — искренне. Публичный обосранц Прынца на математике поняли не все, они хотят наглядности и доступности, вот и подначивают.

Я и сам об этом подумывал, если честно — а не сходить ли, не огорчить ли Прынца по полной и до невозможности? Или подождать ещё месяцок-полтора, для пущего эффекта? Подкачаться. Отжимаюсь я уже вполне нормативно, бегаю тоже — вчера секундомером замерял. С подтягиваниями, правда, похуже, больше десяти подряд пока с трудом. Зато по канату вчера попробовал, после тренировки — и оказалось, ничего в этом особо сложного. Странно, что ещё полгода назад это в общем-то не слишком трудное упражнение представлялось мне чем-то запредельным. Может, просто я тогда неправильно пробовал? Или уверен был, что не получится — и уверенность эта срабатывала?

Нет, наверное, всё же повременю пока. Перетопчется Гиви.

Мне его почти что жаль. Не Гиви, конечно — Хамлета нашего свет-Инокентьевича. Он же не виноват, что таким уродился. И не хочу я отнимать у него его последнее убежище — спортзал. Пусть живёт. Мне вполне и математики достаточно, а кто не понял — так сами виноваты, что учили плохо. Ну и, дык… это…

Я ведь и помочь могу.

Если что.

Гиви молчит, он обо мне почти забыл — мимо проплывает Агнешка. Вся такая довольная, раскрасневшаяся, растрёпанная и даже слегонца пошатывающаяся. Скользит по мне высокомерным взглядом, фыркает, плывёт себе дальше. Наверняка только что обиблиотечена по полной программе, то-то я Жорика во дворе не видел. Вот и славненько.

Гиви вздыхает, цокает языком ей вслед.

— Привет! — С другой стороны рядом со мной на подоконник плюхается Сорокина с надкусанным пирожком в руке и радостная, словно мы с ней месяц не виделись, а не только что два урока рядышком отсидели. Торопливо дожёвывает пирожок.

— Слыхали? Наш Финик с Аськиным Жориком за школой подрались! Забавно, правда? И чё не поделили? — И, уже персонально ко мне и с куда большим любопытством. — Ну так и чё с ними дальше было, с теми студентами в морге?..

* * *

ПРИМЕЧАНИЕ 10 февраля

— Ты как с матерью разговариваешь?!

Стыдно.

Господи, стыдно-то как!

Взрослый человек, профессиональный психолог, мать, в конце-то концов — и вдруг такое… Сама себе поражаюсь, как вспомню — оторопь берёт. И что на меня нашло? Умопомрачение просто какое-то! Взрослый человек, профессионал… извините, об этом я, кажется, уже говорила.

Вообще-то обычно я на неё не кричу. Да и ни на кого другого тоже. Никогда. Не кричала, в смысле. Раньше. Глупое и никчёмное это занятие, ведь криком никогда ничего никому невозможно доказать, крик априори свидетельствует о том, что никаких иных доказательств собственной правоты у тебя просто нет. Разговор на повышенных тонах изначально неконструктивен, он никогда не приводит к договоренности и компромиссу, он система с обратной связью: каждый старается перекричать оппонента и прибавляет громкости, вызывая тем самым аналогичную ответную реакцию. Когда один начинает кричать — остальные тоже переходят на крик, а когда кричат все — никто ничего не слышит. Просто не может услышать — ничего. Кроме собственного крика.

Крик — оружие слабого, последняя возможность уже проигравшего оповестить мир о своём существовании — хотя бы вот так, горестным воплем в пустоту, раз уж иначе не получилось. Чуточку подпортить победителю удовольствие — хотя бы за счёт терзаемых громкими звуками барабанных перепонок. Безнадёжная попытка напугать. К тому же в животном мире крик в высокой тональности — сигнал о капитуляции, сдающаяся на милость победившего соперника собака всегда верещит, громко и мерзко, тоже ведь кричит по-своему.

Крик — верный признак того, что ты уже сдался, хотя сам, возможно, пока ещё этого и не понимаешь. А я никогда не сдавалась, не в моём характере. Так чего же я буду кричать? Глупо. Тем более что доча и поводов-то особых никогда не давала. Даже когда мелкая была. А уж взрослые люди всегда и обо всём могут договориться и без использования повышенных тонов, в этом я уверена. Ну, почти всегда и почти обо всём. Но если уж по какой причине спокойно прийти к компромиссу не получилось — крик тут тем более не поможет, слабость нигде и никогда не может помочь, а крик — он всегда от слабости. Сильные не кричат. А я всегда считала себя сильной. Ну, во всяком случае — достаточно сильной, чтобы не хвататься за оружие слабых даже тогда, когда ситуация кажется безвыходной.

Похоже, я заблуждалась.

А самое забавное, что я даже не помню, чем же она меня так выбесила и выбила из колеи. Совсем не помню. Как отрезало. Застряла лишь занозой в памяти собственная предельная растерянность, практически полная беспомощность — очень непривычное ощущение, и не сказать что приятное.

Вроде поначалу разговор шел как всегда — я пыталась узнать о важном: зачёты, сессия, проблемы на новой работе… она недавно перешла в новый филиал и как-то обмолвилась, что там с коллегами не всё гладко, но стоило мне попытаться разузнать подробности — замкнулась и сразу же перевела разговор в шуточки и подначки. Вот и в этот раз точно так же всё и было, о серьёзном из неё же ни слова не вытянуть! Со школы ещё, даже о всех перипетиях её первой школьной любви я узнавала лишь от соседки, чья дочка училась с моей в параллель.

Вот и в этот раз всё так же было: вместо того, чтобы нормально ответить, как один взрослый человек другому взрослому человеку, перевела разговор на пустяки и начала нести полную чушь о дурной наследственности и скверном воспитании. Вроде бы и шуточки, и не всерьёз — но с этакой кривой усмешечкой, вроде как провоцируя — ну поспорь, поспорь, но мы-то с тобою знаем… Что же она такого конкретно сказала-то? Кажется, что-то о пользе рекламы противозачаточных средств. В том смысле, что вот смотрела бы ты, мамуля, эти ролики — и не имела бы нынче никаких проблем и забот…

Ерунда, согласна.

А вот ведь взбесило так, что аж в глазах потемнело. Сорвалась.

Стыдно, да.

Какое у неё лицо сделалось после этого моего окрика… мне не то что стыдно — страшно стало. Она отшатнулась сначала, а потом вдруг хмыкнула почти беззлобно и улыбнулась. Открыто так — я никогда не видела, чтобы она вот так улыбалась.

— А, это ты! — Голос её был… ну да, дружеским и чуть ли не сочувственным. — А я-то чуть было не удивилась. Но куда там! Моя опять свалила, да? Типичненько. Коронный способ решения любой проблемы — свалить от неё как можно дальше и как можно быстрее. Или сделать вид, что никакой проблемы вовсе нет. И как ты её только терпишь?!

Она приняла меня за Вовика.

И тут я совершила нечто настолько странное, что до сих пор нахожусь от содеянного в состоянии некоторой оторопи и так и не могу до конца даже самой себе объяснить побудительные мотивации. Взрослый разумный человек, профессиональный психолог, мать, в конце-то концов! А повела себя как ребёнок ясельного возраста, спрятавший лицо под панамкой и уверенный, что теперь его никто не видит.

Вместо того, чтобы объяснить доче её ошибку и таки попытаться поговорить с ней как взрослый со взрослым, я сама опустилась до её уровня. Нет, даже хуже — я опустилась куда ниже, радостно присвоив брошенную мне по ошибке маску. Отказалась принимать на себя ответственность. Спряталась. Струсила, по большому счёту.

Я не стала ничего объяснять.

В своё оправдание могу сказать разве что, что поначалу это не было таким уж осознанным поступком. Я промолчала просто потому, что была ошарашена и сбита с толку. Признаю, это крайне слабое оправдание. И сомнительное. Ибо дальше я пала окончательно и бесповоротно, и тут уже невозможно списать на оторопь.

Я подыграла.

Расставила ноги пошире, оттопырила большими пальцами карманы, выпятила нижнюю губу сковородником — это были уже вполне осознанные действия, сколько раз видела эти ужимки в зеркале и мысленно хихикала: тоже мне, настоящее мачо! Да, конечно, я была в панике, но это тоже слабое оправдание. К тому же всего перечисленного ранее мне показалось мало, и я даже попыталась плюнуть длинно и смачно, через свёрнутый в трубочку язык — сколько раз наблюдала, как хомячок тренируется, когда наивно полагает, что его никто не видит!

Вышло на удивление ловко.

Но куда удивительнее было то, что это вдруг страшно меня обрадовало! Вместо того, чтобы вызвать новый приступ самокопания и угрызений совести — взрослая женщина, неприлично, даже детей ругают, глупость же несусветная и главное — зачем?!

— Классно навострячился! — оценила доча.

И эта глупая похвала совершенно никчёмному и бесполезному умению почему-то тоже доставила мне истинное удовольствие. Сравнимое, пожалуй, разве что с удовольствием от решения сложных математических задач или конструктивно-аналитических головоломок. Да нет, зачем лукавить — куда большее. Чистое такое, яркое, ошеломляющее, почти… ну да. Почти детское.

А ещё, обмирая от ужаса внутри и нагловато ухмыляясь снаружи (надеюсь, достаточно убедительно), я подумала, что этим надо воспользоваться. В смысле — себе во благо.

Меня доча давно уже не слушает, я для неё замшелый родитель, чего таких слушать, а вот сверстник… ну или почти сверстник, жаль, конечно, что Вовик младше неё на целых три года, младшие тоже не авторитет, по себе помню, но всё же ближе, всё же почти свой, всё же со мною она давно не вела себя настолько открыто…

— Зря ты так, — сказала я нейтрально, но с легким осуждением, старательно огрубляя голос. — Она… это, ну… Она хорошая. И вообще… родителей того… слушаться надо, вот!

— Ой, вот только не надо по новой начинать! — сморщилась доча, словно лимон разжевала. — Ты меня и в прошлый раз достал уже! Пошли лучше попрыгаем.

Я плюнула ещё раз. Наверное, от нахлынувшей паники — какой такой прошлый раз?! Они что — встречаются? Без меня?! Как часто? Когда? Насколько давно? И чем это может грозить малолетнему обалдую и моей слишком влюбчивой девочке?! Он же младше! Младше на целых три года!!! Для меня даже год всегда был принципиален, младше — до свидания, даже если и был интерес — терялся мгновенно! Но доча… Ведь если вспомнить, то её первая любовь был младше на целых восемь месяцев! А восемь месяцев для первоклассников — разрыв куда более существенный, чем три года для почти взрослой почти двадцатилетки…

Ужас какой.

Наверное, от паники у меня дёргались губы — во всяком случае, в этот раз получилось хуже, и я… хм… ну да, я заржала. Тоже, наверное, от паники.Самым натуральным образом, просто смехом это назвать было бы трудно, скорее — гыгыканье или ржач, само собою как-то так получилось, даже не ожидала. Не копировала! Вообще не слышала, чтобы Вовик так смеялся. Однако доча не удивилась совсем, сказала только своё коронное: « Ха!» и добавила:

— А я зато лучше прыгаю! Спорим, опять выиграю?

И мы пошли прыгать. Хотя я понятия не имела, что означает это «попрыгаем» и чем это может грозить моему оболтусу и ей самой. Классики? Резиночки? Тарзанка? Мост через речку? Обледенелые крыши высоток или вагонов движущегося поезда? В этот безумный день я была готова ожидать чего угодно!

Всё оказалось намного проще — всего лишь невысокий бордюрчик в парке вокруг замерзшего фонтана. В чашу нагребли снега со всех окрестных аллей, он высился огромным сугробом — и это именно в него и надо было прыгать, стараясь оставить как можно более чёткий отпечаток собственного тела и не нарушить его, выбираясь. И доча, конечно же, выиграла. Моё внимание куда больше занимало отслеживание взглядов и интонаций — любит? Не любит? Вот она меня пихнула локтем в бок — это что-то значит? Вот помочь попросила, руку дать — это что? Просто просьба — или?.. Смотрит ли она на меня (на него!!!) хотя бы изредка тем же восторженно-обалделым взглядом, которым смотрела на последнего бойфренда? Тот мальчик обошёлся нам в шестимесячную депрессию, не хотелось бы….

Да нет, вроде взгляды нормальные, вон и подначивает, и язвит, и вообще ведёт себя как обычно. Вернее — совсем не как обычно, но не в ту сторону, так она дурачилась разве что в младшей школе. Но нет тех самых обмираний, которых я так боялась увидеть. Может быть, я зря испугалась? Может быть, дружба между мужчиной и женщиной возможна — ну хотя бы пока они еще очень молоды и сами толком не понимают, чего хотят?

А потом, когда мы, устав пихаться и деланно скандалить над оцениванием того или иного отпечатка и размолотив несчастный сугроб в мелкую пыль, в которой уже невозможно было оставить никаких вразумительных оттисков, приходили в себя на обледенелой скамейке, доча сказала вдруг чуть ли не с завистью:

— Повезло ей с тобой…

И я вдруг с кристальной ясностью поняла, что никакого не бойфренда ищет в Вовике моя такая до ужаса самостоятельная и взрослая девочка. И уж тем более не друга.

Папу она ищет!

Ну или кого-то, кого можно было бы примерить на эту роль.

В Вовике.

Ага-ага.

В некрасивом трусоватом оболтусе, который к тому же ещё и младше её на три года — она пытается отыскать для себя образец мужественности, эталон поведенческой матрицы такого самца, с которым — не страшно, с которым можно просто быть рядом, с которым как за каменной стеной…

Похоже, я чего-то очень сильно не понимаю в психологии современных девушек.

* * *

177-е сутки. Отчет теловладельца

Обожаю ириски.

С самого раннего детства, сколько себя помню — всегда только их и ценил. Особенно кофейно-шоколадные, тягуче-горьковатые, бабуля их классно варит. Странно — сам шоколад не очень люблю, ну, могу съесть. Но не особо в кайф, а вот шоколадные ириски обожаю. Впрочем, фруктовые или клубничные у бабули получаются не хуже. Клубничные — ещё и полупрозрачные выходят, словно желе, но более упругие. Их можно жевать долго-долго. Или мандариновые. Они вообще словно янтарь. Или осколок солнца…

Ириска — именно такая. Долгая, яркая и прозрачная. И сладкое тепло от неё разливается по всему телу, и губы сами спешат растянуться в улыбке. Ириска… Сладкое имя, очень ей подходит. Вслух я её так, конечно, не называю, боюсь быть неверно понятым. Не всем же так повезло с бабулями, а магазинные ириски — совсем не то. Или крошатся, или размазываются по фантику липкой гадостью, или такие каменные, что только из рогатки стрелять и годятся. Вряд ли кому понравится сравнение с такой ириской. Мне бы вот, наверное, не понравилось. Нет, точно не понравилось бы.

Нет, Ириска не станет ругаться или демонстративно отворачиваться, она не такая. Она, может, даже и вообще виду не подаст. Но вдруг ей на самом деле будет обидно?

А я бы меньше всего хотел её обидеть.

Вот ведь странно — я отчётливо помню то воскресенье. Когда она позвонила и всё вдруг изменилось, сразу и навсегда. И очень хорошо помню, что тогда совсем не хотел идти с нею в парк. Даже не понимаю, почему и согласился-то. Может, потому, что и так уже в центре был? Сиди дома — точно бы не поддался ни на какие уговоры: одеваться и куда-то тащиться в законный выходной, когда зимние каникулы уже благополучно скончались, а до весенних ещё черте сколько ждать?! Была халва! Но именно по воскресеньям моя деньги переводила, своё во мне проживание оплачивая, вот и приходилось выгуливать её до центрального банка. А Ириска тогда позвонила как раз, когда мы из банка выходили. То есть, одеваться уже не надо, и до парка куда ближе, чем от дома. И дела вроде все сделаны, и погода вроде как не особо паршивая. Солнышко вон даже.

Ну и ещё, конечно, подкупило, что обратились, как ко взрослому.

Из-за моей подсадки и оплачивания ею аренды у меня вполне себе рабочая кредитка, а не детская карманнорасходная карточка с кучей лимитов и ограничений. По детской в парке лишь самые малышовые аттракционы доступны, на ту же тарзанку без сопровождения взрослого не пустят. Взрослый, ха! У нас семь месяцев разницы всего-то. И однако же — почувствовать себя взрослым оказалось неожиданно приятно. Словно выше ростом становишься сразу, что ли.

Короче, согласился.

До сих пор обмираю от ужаса при одной только мысли о том, что мог бы ведь и отказаться. Запросто мог! Попроси она чуть иначе, иными словами, с иной интонацией, или будь погода похуже — и вполне мог. Буркнуть в трубку что-нибудь вежливо-извинительной, типа занят мол, очень, родаки ждут, домашка не сделана. И домой почапать — радостным таким придурком, довольным, что отвертелся. И так и не увидеть, какое же она чудо. Не понять. Не разглядеть…

При первой встрече я ведь её в дурры-задаваки сразу определил. В этакие модельные пустышки, никчемушные и привыкшие ко всеобщему обожанию. Терпеть таких не могу, они лишь для душа и годятся. Вот и Ириску я тогда именно с такой точки зрения и рассматривал, мысленно раздевая и примеряя на место агнешкиной заместительницы. Потому что Агнешка больше не срабатывала, ну вот хоть тресни. Как отрезало. А после Агнешки уже трудно кого подобрать, слишком уж она сочная была. У нас в школе таких больше, пожалуй, что и нет. А эта Иришка вроде как ничего такая, спеленькая. Вполне, вполне.

И все каникулы, пока репетиторствовал — именно так и относился. Смотрел во все глаза, но толком не видел. Потому что смотрел на другое. Запоминал позы, жесты, вид до треска натянутого на грудях топика, аппетитную попку сердечком, круглые розовые коленки…

Даже вспоминать смешно.

И стыдно. Немножко. Я же не знал её тогда совсем. Да и не хотел узнавать. Вот ведь… Всегда возмущался теми, кто обращает внимание лишь на красивую или некрасивую упаковку, а сам на поверку оказался точно таким же. Если не хуже. Они-то хотя бы на собственной шкуре не испытывали, а потому могли и не понимать. Про меня такого не скажешь, а значит — и оправданий нет. Увидел красивую мордашку — и сразу поставил клеймо: дурра. Подтяну твой убогий мозжечок до уровня дауна, чтобы в толпе не особо выделялась — и гудбай, красотка. Вот примерно так я тогда и думал. Как вспоминаю — каждый раз уши горят.

Сам не знаю, как вышло, что согласился.

Возможно, подействовало, что моя стерва сильно против была. Она вообще Ириску терпеть не могла, с самого начала. Вечно гадости про неё трындела. Я не особо слушал, хотя в принципе был согласен. Но вслух не соглашался — была халва соглашаться со всякими, которые постоянно брюзжат и не дают спокойно жить! Вот и тогда она очень сильно возражала против этой прогулки.

Типа ты слишком легко одет, типа зачем так глупо рисковать собственным здоровьем и даже, возможно, жизнью.А я как раз злой был на неё ужасно, уже даже и не вспомню из-за чего. Ну и пошёл. Типа назло.

Не ждал ничего хорошего. Да и что хорошего можно ждать от парка аттракционов? Я и вообще не очень это дело люблю. Ненужный риск, в смысле. Как ни противно соглашаться с моей подсадкой, но тут она права — никчемушный он. Адреналин и всё такое. Глупость ведь редкостная — так рисковать, да ещё и за собственные деньги!

А ну как резинка оторвётся? Или в трубе электричество обрубят?

Ну и что, что один случай на миллион — но ведь не нулевая же вероятность! Тому, на кого этот самый случай выпадет, не легче оттого, насколько он редкий. А уж после знаменательной прогулки с Раечкой меня и вообще при одном воспоминании тошнило. Как только представлю этот неистребимый запах зелёных яблок и буквально ввинчивающийся в уши пронзительный визг…

Всё оказалось совсем по-другому.

Начать с того, что она сразу же взяла меня за руку. Но не как Раечка, с чувством собственника, цепко этак под локоток — просто доверчиво сунула мне свою ладошку. Как младшая сестрёнка. Никогда не задумывался, каково это, быть старшим братом. Оказалось — довольно интересное ощущение. Нужность. Ответственность. Значимость. Понимание, что от тебя зависят.

Это что — и есть взрослость?

Не уверен.

Но интересно. Приятно уже даже одно то, что без меня её бы и близко к трубе не пустили бы… А тут ещё и ладошка.

В последний момент она чуть не струсила. Сказала, что если, мол, я не хочу — то и не надо никаких типа полётов, можно и каруселями ограничиться. Но тут уж я настоял. Шли летать — значит, летать и будем. А каруселили мы с Раечкой, даже вспоминать противно, как накаруселились.

И мы полетали. Хорошо так полетали, задыхаясь от ветра и восторга. А потом пошли и прыгнули с тарзанки. Вдвоём. Хотя тарзанку я не люблю куда больше всех труб вместе взятых.

Ириска — не Раечка.

Тут даже сравнивать глупо. Ириска — просто супер. Наверное, я сразу это почувствовал, просто осознать всё никак не мог. Но подсознание всё заранее знало, потому и заставило меня в то воскресенье согласиться. Просто до мозгов не сразу дошло. Понадобилось встряхнуть их аэротрубой, а потом и тарзанкой, чтобы на место встали.

Она потом сказала, что без меня всё равно не решилась бы. Что уже три раза пыталась. С папой и двоюродным братом. Но каждый раз в последний момент предпочитала карусели. И они не возражали, и смотрели потом так снисходительно — что, мол, с ребёнка взять? И ей от этих их взглядов хотелось плакать, а приходилось улыбаться, чтобы не огорчать. А я настоял. И потому теперь со мною ей ничего не страшно. Вообще. Не только труба там или тарзанка. И что я — просто супер. Вроде как в шутку сказала. Вроде смеялась даже. Но почему-то было совсем не обидно. Наоборот. И, потом, в каждой шутке…

Но это она уже потом сказала, в следующее воскресенье. А тогда просто снова ладошку мне сунула. И смотрела так…

Блин.

Не знаю, как описать. Но за такой взгляд я бы ещё раз с тарзанки прыгнул. Хотя и глупость. Хотя и не люблю.

Приятно чувствовать себя тем, на кого полагаются. Кому доверяют и вообще. Взрослым и сильным. Когда был маленьким — мечтал о младшем братишке или сестрёнке, которых мог бы учить и оберегать. И чтобы смотрели вот так же доверчиво. Но когда тебе безоговорочно доверяет совсем посторонняя девчонка с формами, как в кино 18+, когда смотрит она на тебя, словно ты тоже вроде как герой из того же самого фильма, а вовсе не проходной персонаж, на поржать вставленный… Это, блин, ощущение то ещё.

Наверное, со стороны я глупо выглядел, когда домой шёл, с огромной такой лыбой, во всю рожу растянутой. Пока гуляли, пока до дома провожал — сохранять серьёз было несложно. Я ведь её самыми опасными закоулками повёл — типа короткий путь и всё такое, хотя на самом деле куда длиннее получилось. Хотел, чтобы напал кто-нибудь. А лучше — несколько сразу. И чтобы я мог на деле ей показать, чему научился за это время. Что, типа, она не ошиблась, видя во мне защитника.

Ох и дурак же я тогда был!

* * *

КОНЕЦ ШЕСТОЙ ЛУНЫ