Перстень царицы Ульяны (джен)

Я вышел во двор и поискал глазами Митьку. Он обнаружился у забора — дразнил петуха, а тот, в свою очередь, пытался метко клюнуть нашего младшего сотрудника. На момент моего появления борьба шла с переменным успехом.

— Митька!

— Слушаю, воевода-батюшка!

— Оставь в покое птицу и марш за мной. На задание едем.

Глаза парня воодушевлённо загорелись.

— Рад стараться, Никита Иванович! Дык, может, по такому случаю телегу снарядить? Весь зад в седле отобьёте — потом стоя спать будете, за отчизну костьми болеючи!

— Не городи ерунды, — отмахнулся я. Петух покосился на меня круглым глазом: помнит, зараза, как я прошлым летом в него из окна вишнёвыми косточками кидался. Хотя меня, по большому счёту, тоже можно понять: он орал истошным голосом в четыре утра. Митька умчался выкатывать из сарая телегу и запрягать в неё коня, а я остался у забора с целью перекинуться парой слов со стрельцами. Парни откровенно скучали.

— Что, Никита Иваныч, и отдохнуть тебе не дают?

Я хотел несмешно пошутить про то, что «в гробу отдохнём», но не стал. В свете последних событий это и впрямь было бы некстати. Вместо этого я наставительно поднял палец:

— Пока дело в архив не подшито — милиции не до отдыха.

— Великий ты человек, участковый! Народу лихому спасу от тебя нет.

— Работа такая, — я философски развёл руками. Митька наконец вывел к воротам наш предполагаемый транспорт.

— Садитесь, батюшка воевода! С ветерком доставлю куда скажете.

Я, кстати, ещё не решил, брать ли нам с собой покойную Марфу Ильиничну. Пожалуй, всё-таки не стоит, я не хочу ехать в одной телеге с трупом. Пусть стрельцы отвезут её вечером, когда я отправлюсь в собор. Угораздило ведь… Что же такое она знала? Ладно, разберёмся по ходу. Я запрыгнул в телегу.

— На Стекольную площадь, Митя. Как ехать — знаешь?

— Не извольте беспокоиться! — он расплылся в широкой улыбке. — Я ж весь город как свои пять пальцев!

— Молодец, — кивнул я и поудобнее устроился на ковре, привалившись к борту телеги. Мы выехали за ворота. В конце улицы я заметил группу ребятишек и помахал им фуражкой. Они радостно завопили и принялись махать мне в ответ. Завидую я им. Какие проблемы в детстве? А у нас тут горожане воскресают.

Я раскрыл блокнот и уставился в свои записи. Ничего путного в голову не шло. Будем надеяться, к завтрашнему дню я смогу хоть что-то прояснить. Забавно, кстати, получается: вся вторая половина дня у меня будет посвящена вылазкам в подземелья. Чувствую себя Томом Сойером каким-то, честное слово. Я сунул блокнот обратно в планшетку.

— Никита Иваныч! А чойта вы с утра смурной какой-то, как не с той ноги встать изволили? Невже из-за боярышни?

— Из-за какой боярышни? — не сразу сообразил я. Потом допетрил. — Митька, ты забодал уже! С чего мне из-за неё переживать? Разве что дело они нам очень не вовремя подкинули, мне со своим-то разобраться бы…

— Ну а как же, — не унимался он. Мы неспешно ехали в сторону Стекольной площади. — Вы ж на неё вона как сладостраственно глядели давеча, не иначе как любовь великая в ваше сердце постучалася.

— Митька, уймись. Ничего подобного.

— Ну и зря, — заключил он. — Самая видная невеста в городе.

— Иди ты… тоже мне, эксперт нашёлся.

Мы помолчали.

— Никита Иваныч!

— Да? Если опять про Лариску — уволю.

— Да не, как вы могли подумать! — совершенно невинным тоном ответствовал наш умник. — А куда мы едем? На кой вам на Стекольную площадь, невже там опять кто по пьяному делу правопорядок нарушать посмел? Так мы ща быстренько!

Надо же, какая слава у этого места, даже Митька в курсе.

— Нет, там всё спокойно. Просто нужно кое-что обследовать, — успокоил я. — Дело важное и секретное, без тебя не обойтись.

Наш младший сотрудник аж надулся от гордости и остаток пути молчал, видимо, размышляя о том, как проявить героизм, чтобы наверняка орден дали. Я же обратно погрузился в невесёлые мысли. Нет, ну правда, одни кроты в деле! Только знай под землёй прогуливайся.

Впереди замаячила Стекольная площадь.

— К корчме, Митя, — указал я. Он послушно подъехал к воротам заведения, где я уже побывал не далее как три часа назад. В этом деле всё быстро: быстро умирают, быстро воскресают, а уж пропадают так и вовсе мгновенно! Я спрыгнул с телеги и огляделся. На крыльце, дожидаясь меня, сидели двое стрельцов.

— Здорóво, Никита Иваныч! — завидев меня, они встали со ступеньки крыльца. Я по очереди пожал им руки. На входной двери корчмы я заметил полоску бумаги с государевой печатью.

— О. Оперативно, молодцы, — похвалил я.

— Рады стараться, батюшка воевода! Али тебе туда надо?

— Нет, туда мне не надо. А вот гостиницу мне покажите, меня она больше интересует.

Один из них спустился с крыльца и махнул рукой, приглашая нас следовать за ним. Мы обогнули корчму, и моему взгляду открылось двухэтажное здание гостиницы.

— А вот она, — указал на здание стрелец. — Васильев да Потапов туда ходили, девок горничных допрашивали. Девки-то им про иноземца и обсказали всё как есть.

Я кивнул. Стрельцам Еремеева я верил, у него все подчинённые как на подбор, уж если обыск ведут — ничего не упустят. Осматривать комнату подозреваемого ещё раз я смысла не видел, только время потеряю. Если бы там что и было — они бы даже мышиный хвостик за плинтусом углядели. Просто в этом деле нам встречаются не в меру предусмотрительные экземпляры, одна Марфа Ильинична чего стóит. Значит, сразу займёмся тем, ради чего мы пришли.

— Собственно, мы подземный ход осмотреть собирались.

— О, вам тоже интересно! — у стрельца аж глаза загорелись. — Не, я слыхал, что такие под городом есть, но видеть не доводилось. Сюда, Никита Иваныч, — он провёл нас через боковые двери, какими-то коридорами, и после нескольких минут блужданий мы оказались в просторной, абсолютно пустой комнате. Часть пола в центре отсутствовала, открывая зияющую дыру. Я подошёл и заглянул, ожидая увидеть лестницу.

Лестницы не было — вместо неё я обнаружил пологий земляной скат. Насколько я мог видеть, уходивший в глубину коридор расширялся.

— Там освещение какое-нибудь есть? — я лёг на живот и свесился вниз. И тут же понял всю глупость своего вопроса — темень там стояла кромешная.

— Никак нет, батюшка. Мы с факелами туда ходили.

Ну, значит, и мы пойдём.

— А можно ль с вами, Никита Иваныч?

В принципе, я был не против. Вот только как знать, куда нас этот ход выведет…

— Ты уйдёшь, а напарник твой один останется?

— Почему один, ещё трое наших по периметру ходят! Так Фома Силыч приказал.

— А, тогда ладно. Раздобудь нам факелы — и идём.

Парень воодушевлённо кивнул, куда-то сбегал и притащил несколько факелов. Зажёг два из них, один протянул Митьке, другой оставил себе. Я, как начальник, шёл со свободными руками.

И мы начали спуск. Нет, это только звучит так, словно мы лезли в пещеры, ежеминутно борясь с клаустрофобией, — на самом деле мы спокойно зашагали по земляному скату. Ход был настолько широким, что мы трое могли идти рядом, не толкаясь плечами. Для какой, интересно, цели под гостиницей выкопали нечто подобное?

Ситуация во многом повторялась. Пропавшие бояре, боярские жёны, подземные ходы — я не мог избавиться от ощущения, что всё это уже со мной случалось. Кроме разве что…

— Посветите сюда, — попросил я и присел на корточки, рассматривая следы колёс. Впервые сталкиваюсь с тем, что по подземному ходу можно ездить. И не на телеге какой-нибудь (они существенно ýже), а в карете. И не единственный раз. Следы копыт перекрывались, колеи наезжали друг на друга. Кто бы это, интересно?

Выходит, в гостиницу по подземному ходу тайно приезжал некто для встречи с иностранцем. Или же за иностранцем присылали экипаж, чтобы куда-то отвезти. Мне ни то, ни другое не нравилось. Судя по рассказам прислуги, единственным, кто изредка навещал таинственного гостя, был наш вездесущий боярин Бодров. Из чего следует логичный вывод: карета вполне может принадлежать ему.

— Вы, когда здание осматривали, не обратили внимание: со двора сюда можно попасть? В смысле, вот Митька, допустим, сейчас пойдёт и попробует на телеге сюда заехать.

— А, это… — стрелец покачал головой. — Ход кончается в той комнате, что вы видели, а туда токмо ногами попасть можно, телега не пройдёт.

Я кивнул и достал блокнот.

— Посветите, я это запишу. Значит, карета курсирует только по подземному ходу.

— Не факт, — засомневался стрелец. — С той стороны может быть нормальный выезд, мы ж не дошли ещё.

И знаете, что ещё меня поразило? Как бы широк ни был ход, но развернуться в нём коням с каретой было невозможно. А это значит, что по достижении конечной точки маршрута коней распрягали и вели на другую сторону, где снова ставили в упряжку. Как на железной дороге, когда локомотив перегоняют с одного конца состава на другой. Ага… а значит ли это, что в конструкции кареты должно быть что-то особенное? Как минимум места для кучера с обеих сторон. А тормозные рычаги? Я попытался себе это представить. Получается, и тормозные рычаги — с обеих сторон, и кожаные подушки, которыми, как я видел, здесь тормозят на спусках, — тоже. Или этот экипаж не ездит по длинным спускам? Или клинья? Я запутался.

Шли мы долго. Картина оставалась прежней: перекрещивающиеся следы колёс, отпечатки конских копыт. Время от времени я прислушивался, но никаких посторонних звуков не улавливал: вода нигде не капала, к тому же здесь мы совершенно точно были одни. Тишину подземного хода нарушало лишь тихое шуршание наших шагов.

И кстати. Я не сразу, но догадался поднять голову и осмотреть потолок. Своды подземного хода были укреплены толстыми деревянными брусьями, на которых лежала деревянная же сетка. Вся эта конструкция, пусть и была довольно допотопной на взгляд человека из двадцатого столетия, предотвращала возможное обрушение хода. Его строили вдумчиво и очень тщательно, он должен был прослужить явно не неделю.

— Ребята, посветите, — вновь попросил я и торопливо отметил в блокноте следующее: попытаться выяснить, кто его строил. Не может же так быть, что подобное сооружение возводилось в полнейшей тайне, как минимум квалифицированных мастеров нанимали — а их в городе не так много. Или много? Учитывая количество подземных ходов в нашем деле.

Я не знаю, как долго мы шли, — по моим подсчётам, часа два точно. Митькин факел давно погас, и мы зажгли новый. Я похвалил стрельца за предусмотрительность: он ведь мог принести вообще два, и тогда в один прекрасный момент мы бы остались в кромешной темноте. Хорошо ещё, что ход один, без ответвлений, — только лабиринта нам не хватало.

Наконец впереди забрезжил дневной свет, и мы, уже порядком утомлённые густой темнотой вокруг, чуть ли не бегом рванули на выход. Я постарался воззвать к предусмотрительности моих спутников: если мы выскочим, как черти из табакерки, то наши глаза не успеют адаптироваться к свету. Пару минут мы будем крайне уязвимы. А тут, представьте, шамаханы! В прошлый раз мы с Митькой в аналогичной ситуации едва на них не напоролись.

Наше подземное путешествие закончилось.

* * *

— Кхм… а где это мы? — я выглянул и осмотрелся, пытаясь понять, куда нас занесло. Мои спутники тоже вышли. Подземный ход заканчивался в поросшем молодой травой холме на окраине леса. На первый взгляд место было мне не знакомо. Судя по удивлённым взглядам стрельца и Митьки, им тоже. Да, это вам не Гадючья горка…

Там-то сразу всё было понятно, начиная с названия. А тут — ничего подобного, обычно всё. Обычно. Сырая от талого снега земля, крошечные солнышки мать-и-мачехи среди сухой прошлогодней травы. И молодая свежая зелень. Лес тоже выглядел вполне приветливо. Мы переглянулись. Единственным разумным вариантом, который мне виделся, было идти по колее и дальше, благо она была отлично накатана.

Недостатком плана мне казалось то, что из леса нас было видно как на ладони. Если кому-то вздумается на нас напасть, у нас возникнут проблемы. Но, с другой стороны, во-первых, не по-пластунски же нам ползти, а с другой, это место не выглядело как приспособленное к скрытой атаке. Было очень похоже, что карета просто выезжала из-под земли и, нигде не останавливаясь, следовала дальше вдоль опушки. Просто потому, что нужно же где-то выезжать.

Солнце висело над горизонтом угрожающе низко. Я обещал бабке быть дома до темноты и надеялся, что смогу исполнить это обещание. А там кто его знает, куда нас занесло и как выбираться. Возвращаться я смысла не видел, нужно проследить весь путь. Мы были далеко за городом, я даже стену не видел. Пока мы шли, я пытался хотя бы примерно прикинуть длину хода. На Стекольной площади мы были часа в два. Под землёй шагали быстро — никому не хотелось задерживаться, из чего я делаю вывод, что наша средняя скорость была километра четыре в час уж точно. А сейчас сколько? Судя по положению солнца над горизонтом, часов семь вечера. Я удивлённо присвистнул: вот так да!

Ещё около часа мы просто шли. Молча и сосредоточенно — мы все устали от этого путешествия. Признаться, я надеялся, что наша вылазка окажется короче. Но колея не кончалась. Слева по-прежнему был лес, справа холмы, а впереди — солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом. В город до темноты мы явно не успевали. Чёрт возьми, бабка наверняка уже волнуется.

А вскоре солнце скрылось совсем. Это отнюдь не прибавило нам оптимизма.

— Так, всё. Перекур, ребята, — я отошёл с дороги в сторону и сел на первую попавшуюся кочку. Мне это начинало не нравиться. Мои спутники уселись прямо на землю. Я огляделся: в вечерних сумерках пейзаж изменился, но всё же… какое-то странное, липкое ощущение не отпускало меня последние полчаса. Мне начинало казаться, что мы ходим по кругу.

Но это невозможно, потому что шли мы строго по колее. Чёткие следы колёс никуда не сворачивали. И всё-таки я каким-то шестым чувством понимал, что мы заблудились. Мы удалялись от города и по идее в скором времени должны были выйти хоть на какую-нибудь, но дорогу. Но эта колея, похоже, существовала сама по себе, без привязки к окружающей действительности. Слева лес, справа холмы, перед нами — следы колёс. Больше ничего нет.

Неожиданно я вспомнил мельницу у запруды, где имел незабываемую встречу с чёртом. Там тоже была иллюзия в чистом виде. И дорожка к мельнице отсутствовала, и меня, пока я там находился, никто не мог обнаружить. Словно я перестал существовать для этого мира. Сейчас меня накрыло что-то похожее. Так, лейтенант Ивашов, не сметь поддаваться панике!

— Как вы думаете, где мы находимся?

Я первоначально хотел спросить иначе: вам не кажется, что мы заблудились? Но вовремя спохватился — ещё не хватало, чтобы мы все начали трястись от страха. Один уж я как-нибудь потерплю. По идее, под городом мы прошли по хорде, соединяющей северную окраину с западными воротами, и теперь шагаем строго на запад. Но вот… куда?

Стрелец недоумённо пожал плечами.

— Странное место какое-то, Никита Иваныч. Вот ровно на тот свет шагаем. Вроде ж спокойно всё — ни ворога тебе, ни ловушек каких, а душа не на месте. Сначала нормально всё было, а потом… ровно кругами ходим.

Я кивнул. Значит, не я один это чувствую.

— Но колея никуда не сворачивает, — я попытался рассуждать вслух. Если мы действительно ходим по кругу, то рано или поздно вернёмся к тому месту, откуда начали. Единственное, чего мы не предусмотрели, — так это взять с собой еды. Я бы не отказался перекусить — особенно в свете того, что мы прошагали пешком около двадцати километров. Я покосился на Митьку — тот и вовсе начал отрубаться. Оно и понятно, наш младший сотрудник в это время уже давно спит. Чёрт возьми, куда ж меня занесло-то опять!

— Митя, не спи, — я толкнул его в бок. — Мы ночевать тут не останемся. Хотя…

Я мысленно прикинул. Если мои ощущения верны и мы всё-таки попали в некую пространственную петлю, то торопиться нам уже некуда. Вернуться в отделение я и так не успел, операцию по моему внедрению в Никольский собор можно отложить до завтра (пусть мне этого и не хотелось, но куда деваться?), так что мы с чистой совестью можем отдохнуть. Разве что кого-то нужно оставить на страже.

— Никита Иваныч, по темноте идти не дело, — подтвердил мои мысли стрелец. — Ночью бесы особо сильны, рассвета дождаться надобно. Уж ежели они власть свою над нами испытывают… — и он горячо перекрестился.

— Это не бесы, — раздражённо буркнул я. Если б они — гораздо проще бы всё было. А тут мы даже не знаем, с кем (или чем?) имеем дело. Всё следствие совершенно дурацкое. Куча подземных ходов, вместо смертей воскрешения, а вместо преступника — святой праведник. И боярин пропал — вот можно было проявить сочувствие к усталому милиционеру и пропасть в другое время?

— Я посторожу покуда, — предложил парень, складывая в кучу ветки для костра — благо их тут хватало. — Вы тоже ложитесь, Никита Иваныч.

Я благодарно кивнул. После марш-броска под землёй я держался на ногах только потому, что рассчитывал на скорый конец экспедиции. Но мы тащились по колее часа полтора — а ей ни конца ни края.

Взошла луна. Я зевнул и сполз с кочки, подстелив на землю китель. Начинало холодать, не простудиться бы. Ложиться я не рискнул: как бы тепло ни было днём, ночью пока ещё прохладно. Митька уже давно спал сидя, и я последовал его примеру — опустил голову на грудь и задремал. Ноги гудели от долгой ходьбы, в голове шумело. Тяжёлые безрадостные мысли не отпускали. Вдобавок ко всем моим злоключениям мы умудрились вляпаться в какую-то непонятную магию, что водила нас по этой колее. Я не знал наверняка, но чувствовал: что-то тут не то.

— Вечно ты куда-нибудь вступишь, — пробормотал я себе под нос и тоже попытался задремать.

По-видимому, мне это удалось. Проснулся я от холода, ёжась и стуча зубами. Луна передвинулась по небу, из чего я заключил, что скоро начнёт светать. Мы действительно не могли предвидеть, что застрянем здесь на ночь, — я должен был вернуться к бабке не позднее заката. Мы не взяли ни еды, ни воды, ни тёплой одежды, а ранним утром, пусть даже в последний день апреля, по-прежнему стоял лютый дубак. Я вскочил на ноги и попытался размяться, чтобы хоть как-то разогнать кровь и согреться.

Не спасал даже небольшой костёр, который мы оставили на ночь. Холодно было ужасно. Я немного пробежался по колее, не теряя, впрочем, из виду моих спутников. Возможно, мы просто излишне паникуем от усталости, а дорога совершенно обычная: ещё немного — и мы куда-то по ней выйдем. Но милицейская интуиция упрямо твердила: не выйдем.

— Что делать будем, Никита Иваныч?

Ха. Как будто я знаю. Я неопределённо пожал плечами:

— У нас нет вариантов. Пойдём дальше. Разделяться на нельзя, значит, план прежний.

— А если обратно?

— А толку? — я сам не узнал свой скорбный голос. Это дело окончательно сделает меня мало того что циником, так ещё и законченным пессимистом. Хм… — А если в лес? Если свернуть с колеи?

Не то чтобы я собирался искать выход в лесу, просто решил немного расширить границы нашего пути. Всё это время мы шли строго по колее. Я вышел на середину дороги и пересёк её, направляясь в лес. Он возвышался передо мной сплошной чёрной громадой. Это, кстати, тот самый лес, который мы вечером видели пронизанным солнечными лучами. Нет, как всё-таки в темноте меняется восприятие.

— Никита Иваныч! — окликнул меня оставшийся у костра стрелец.

— Что? — я обернулся.

— Вернись-ка, что-то ты растворяться начал.

— В смысле? — я успел сойти с дороги всего на пару метров. Я отчётливо видел следы колёс, костёр, дрыхнущего Митьку и стрельца, который махал мне рукой. Всё было совершенно обычно.

— В прямом! — едва не заорал парень. — Выйди оттуда, участковый!

Не знаю, почему я его послушался. Наверно, опять интуиция. А может, меня так впечатлили его круглые от ужаса глаза. Лично я не чувствовал ничего необычного.

Я вышел обратно на дорогу.

— Ты чего орал? — к моим сапогам прилипла сухая трава, и я принялся чистить подошвы. — Я и до леса-то не дошёл.

— Так это… Никита Иваныч, ты правда растворяться начал, вот те крест! Как будто туман тебя забирал.

— Скажешь тоже, — я оглянулся в сторону леса — там и тумана-то не было. Просто предрассветная темнота. Хотя… что-то же его так напугало. Стрельцы Еремеева — не экзальтированные дамочки, а закалённые воины, паниковать без причины им не свойственно. — Давай по порядку и спокойно. Что именно ты видел?

— Ты сошёл с дороги, а потом как будто полупрозрачным стал. Там дрянь какая-то, участковый, не знаю, но она тебя затягивать стала. Ты неужто не почуял?

— В том-то и дело, что нет. Я шёл по траве к лесу — и всё.

— Бедовый ты человек, Никита Иваныч. А токмо не ходи туда боле, как милиция без начальника будет? Да и Фома Силыч мне голову оторвёт, что не уберёг.

Я снова оглянулся на лес. Я готов был поклясться, что ничего необычного там не было. Сухая прошлогодняя трава, торчащие из неё какие-то длинные стебли, облачко подснежников у самой кромки леса. Но на лице парня был написан такой откровенный ужас, что я решил не рисковать. За подснежниками схожу в другой раз и в другом месте.

Начинало светать. Я не сразу понял, что именно меня настораживает. Лишь спустя несколько минут дошло: светало в той же стороне, откуда мы вечером наблюдали закат. Стрелец тоже это заметил и принялся лихорадочно креститься. Кто-то заботливо создавал нам иллюзию. Сейчас я даже не был уверен, что лес реален, — может, там болото какое, а над ним призрачные деревья колышутся. Куда ж нас занесло-то, чёрт возьми…

— И куда нам идти? — скорее сам у себя, чем у стрельца, спросил я. Ерунда какая-то! Как нам выбираться, я не знал, роль проводника мне удавалась из рук вон плохо. Именно благодаря моему неуёмному сыскному энтузиазму мы забрели неизвестно куда и сейчас сидим вдоль дороги, которая водит кругами, лицом к лесу, которого не существует.

Неожиданно стрелец встрепенулся и указал мне пальцем на некий объект в светлеющем небе.

— Глянь-ка, участковый!

Я поднял голову. К нам приближалась… ступа. Хорошо мне знакомая ещё по шамаханскому делу бабкина ступа, в которой мы летали на Лысую гору. Настолько я мог разглядеть в предрассветных сумерках, управляла ей сама Яга. От радости я подпрыгнул и замахал фуражкой.

Ступа снизилась, заскрипела дном по земле и наконец остановилась. У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди от невыразимой радости.

— Никитушка! — Яга сунула помело позади себя и протянула ко мне руки. Я подошёл. — Как же тебя занесло-то, касатик! Я места себе не находила. Ведь говорил же, что вернёшься до темноты.

Мы обнялись. Она стояла в ступе, я на земле.

— Бабуль, я честно пытался, — виновато ответил я. — Но оно… нас эта дорога не отпускает, — пожаловался я и кивнул назад, на простирающуюся вдаль колею.

— И не отпустит, потому как нет здесь дороги, — бабка на миг закрыла мне глаза и тут же убрала руку. Я вновь огляделся. Не было ни дороги, ни леса — одно только поле да в километре от нас городская стена.

— А… как это? — я разинул рот. Яга пожала плечами.

— Нет и не было никогда, но кто-то очень хотел, чтобы для вас эта дорога была. Вот вы и бродили по ней. Это место насквозь чужой магией прожжено, аж искрит. Пошли отсюда, Никитушка. Вона и Фома Силыч за мной следом на телеге поспешает. Я ж ему как сказала, что участковый пропал, — так он следом за мной отправился. Вот и ладненько, буди Митьку. Ты со мной в ступе полетишь, а ребятушки с Фомой поедут. Пора нам отседова, и так сколько времени потеряли. Ох и найти бы мне того кудесника, кто вам дорогу сделал, да в глаза его бесстыжие глянуть!

На телеге, запряжённой рыжим конём, подъехал Еремеев, без предисловий пожал мне руку.

— Ну ты и задал жару, Никита Иваныч.

— Да я-то что? Тоже мне, нашли знатока местной магии. Дорога как дорога, мы по ней и шли. Ничего особенного.

— Напугал ты нас с бабулей, — он укоризненно покачал головой. Как будто я сам не знаю, что наше исчезновение поставило на уши всё отделение. Надеюсь, хоть Гороху не сообщили, что участковый пропал. — Ну да ладно, хорошо, что мы вас отыскали. Бабуля по следу твоему шла.

Я восхищённо взглянул на Ягу, она зарделась. К нам подошли стрелец и Митька. Наш младший сотрудник отчаянно тёр глаза.

— Пора нам отсюда, Никитушка, — повторила Яга. Я забрался в ступу за её спиной, мои спутники устроились в телеге. — Дело само себя не расследует.

— И то верно, — улыбнулся я. На душе стало гораздо спокойнее. Реальность вернулась, мы все в сборе. Призрачная дорога отпустила нас. Бабка замахала помелом, поднимая ступу в воздух, и я взглянул вниз. Не было ни леса, ни дороги, лишь поросшее жёсткой прошлогодней травой поле.

— Бабуль, но ведь мы вышли из подземного хода. Если оттуда выезжала карета, она тоже по полю ехала, что ли? Без дороги?

— Почему ж без, — хмыкнула Яга. — Для тех, кому надо, дорога всегда найдётся. И нормальная, получше, чем та, что вам явилась.

— В смысле? — не понял я.

— Ох, Никитушка… долго тебе ещё к здешним порядкам привыкать. Ежели чародей специально обученный куда проехать удумает — дык дорога сама перед ним стелется, а позади него и растворяется, абы другим неповадно было по ней кататься.

Мы медленно летели к городу.

— Ты пытался выследить путь кареты, да?

— Да. Мы вышли из-под земли и уткнулись в эту дорогу. Ну и пошли по ней. Бабуль, а если бы вы с нами были… так, чисто теоретически, — вы бы смогли отследить этот путь?

— Там нечего отслеживать, Никитушка. Дорога каждый раз новая. У вас она — вот такая, кругами водить начала. Хорошо ещё, что в болоте не увязли, ибо страшно сие — вроде стоишь на твёрдой земле, а ноги сами в неё уходят.

Я нервно сглотнул. Да уж, не такую смерть я себе хотел.

— Что делать будем, участковый? Ты ж в собор намеревался проникнуть, а токмо под землю снова лезть, ночь толком не спамши, — глупость несусветная. Отдохнуть тебе надобно, Никитушка. А я, пока ты спать будешь, поворожу над тобой немного, авось и увижу что в памяти твоей.

— В смысле? — заинтересовался я. Яга пожала плечами и направила ступу на снижение.

— Фокус сей, что вам дорога ныне показывала, — он вроде бы и простой, на морок у нас мастеров хватает. Я сама тебе такое за пять минут на коленке сотворю — хоть дорогу, хоть мельницу у запруды, хоть песок с пальмами. А вот токмо одно меня тревожит… чего ж Ванюша Полевичок тебе на выручку не явился? Невже не видел, что в его владениях такое беззаконие деется?

От удивления я едва не выпал из ступы.

— А ведь правда! Это возможно вообще?

— Да как сказать… видать, то не простой морок был, а лично твой, на тебя направленный.

— Не понял.

Бабка права, к здешним фокусам мне ещё привыкать и привыкать.

— Да как тебе и объяснить-то — не знаю, — замялась Яга. — Заклятье то не на поле было наложено, над своими владениями каждому встречному ворожить Ванюша бы ни в жисть не дозволил. Дорогу эту призрачную вы трое с собой из-под земли вытащили, где-то там ловушка была. Вы в неё попали — морок сработал. Но токмо для вас троих, разумеешь?

— Ну так, приблизительно, — неуверенно ответил я. Вечно ты во что-то вступишь, участковый. Между тем мы приземлились, буквально через пару минут подъехали остальные участники нашей экспедиции. Мы находились у западных ворот, за нашими спинами вдаль уходила дорога. Я оглянулся: из окрестных деревень в город стягивался народ. Некоторые махали нам шапками, другие кланялись, просили Бога хранить милицию. Едва рассвело, было часов пять утра, но у деревенских день в принципе начинается рано. Люди шли через ворота нескончаемой вереницей.

Внезапно меня озарило.

— Бабуль, а как же вы..? — я красноречиво кивнул на городскую стену. Яга меня поняла с полуслова.

— Ну дык, Никитушка, нас же много. Фома Силыч, уважь бабушку: съезди к отцу Кондрату, попроси его меня пропустить. А мы уж с участковым тут погодим.

— Всё сделаю, матушка, — чинно кивнул Еремеев. — И Митьку вашего в отделение завезу.

Мы распрощались. Фома увёз стрельца и Митьку, я проследил взглядом, как они проезжают ворота. Мы остались вдвоём. Народ всё не кончался, люди шли и шли — кому за покупками, кому на службу, кому просто по каким делам. Дежурные стрельцы бегло осматривали входящих. Спокойно здесь. Пока на то не будет государева приказа, никого и не обыскивают толком. Я прошёлся вдоль стены.

— Бабуль, а как вы поймёте, что барьеры убраны?

— Да как же ж это не понять можно, Никитушка? Вот есть перед тобой стена, а вот — нету. Как исчезнут они словом отца Кондрата, дык я сразу учую.

— А вы их видите?

— Сказано ж тебе, Никита! Их никто не видит, — бабка искренне поразилась моей недогадливости. Ну а что я мог поделать, у меня это до сих пор в голове не укладывалось: некий невидимый щит, управляемый молитвами и блокирующий доступ в город любой магии. Разве мог я это представить, находясь в своём мире?

Прошло примерно минут двадцать. Мы с Ягой коротали время, болтая о какой-то ерунде. Наконец она повела длинным носом и поудобнее перехватила помело.

— Пора, Никитушка. Убрал отец Кондрат барьеры.

Мы встали в очередь. Ну, это громко сказано, потому что перед нами было два мужичка забулдыжного вида да позади — супружеская пара с козой. Обычные люди. Не прошло и пары минут, как мы оказались в городе. Я поприветствовал стрельцов, и мы с бабкой (она в ступе, я пешком) двинулись в сторону отделения.

* * *

Неожиданно меня озарило, да так, что я развернулся на сто восемьдесят градусов и принялся лихорадочно оглядываться, ища тех, кто проходил ворота одновременно с нами.

— Что с тобой, касатик? — участливо поинтересовалась бабка, глядя на мою перекошенную физиономию. Я смог лишь выдавить невразумительное мычание, продолжая сверлить взглядом окрестности, но ни мужиков, ни супругов с козой уже не было.

— Никита! — забеспокоилась Яга. — Да что случилось-то?

Убедившись, что никого я не найду (и, более того, даже в лицо их не запомнил), я безнадёжно махнул рукой.

— Упустили…

— Кого? Никита, не пугай меня, старую.

Я глубоко вздохнул и сосчитал до десяти — вроде помогло.

— Простите. Сейчас объясню. В гостинице на Стекольной площади живёт некий иностранец. Живёт он там примерно два месяца, что по срокам попадает на тот день, когда наш отец Кондрат снимал защиту. Да, это может быть простым совпадением, но всё же предположим, что это наш подозреваемый. Недавно он исчез, и вместе с ним исчез боярин Бодров. Так?

— Истинно, — кивнула бабка, пока ещё, видимо, не понимая, к чему я веду.

— Подземный ход ведёт за черту города. Любой, кто владеет магией, может беспрепятственно выйти, но вот войти уже не сможет. А у нашего подозреваемого наверняка остались дела в городе. Он покидает Лукошкино и…

— … и вернуться назад сможет лишь в том случае, если отец Кондрат уберёт барьеры, — сходу ухватила мою мысль бабка. — И отец Кондрат убрал их по моей просьбе. Голова моя еловая, Никитушка! Да ведь это ж меня, дуру старую, из города выманили, тебе ту дорогу проклятую подкинумши! Знал ведь, супостат, что я выручать тебя полечу!

Вот за что я люблю нашу бабулю — так это за то, что она всё ловит на лету.

— Именно так. И я почти уверен, что один из тех четверых, кто проходил ворота вместе с нами, и есть наш подозреваемый. А если вы говорите, что личину натянуть любую можно — так это и коза могла быть.

— Нет, Никитушка, коза — это коза, уж животину от человека я завсегда отличу. А вот насчёт остальных прав ты, сокол ясный, да токмо что нам с того теперь? Вошёл он в город, да и растворился тут — вовек не сыщем. Ох, участковый, с кем же это связались мы…

Я развёл руками. Наш неведомый противник умел просчитывать ходы и заметать следы. К тому же настолько ловко обдурить меня и бабку… её так и вовсе спровоцировали, вынудив выйти из города, — ведь знает же, гад, что защиту не пройдёт, так вон какую шахматную партию разыграл.

А к отделению уже стекались стрельцы с новостями, и новости эти были одна хуже другой. За прошедшую ночь воскресло человек тридцать. Похоже, дело выходит на новый уровень, где мой список уже не имеет смысла. Поставка неживых-немёртвых в Лукошкино вышла на поток. Они шли в город. Если милиция не поторопится, скоро мы все здесь будем окружены мертвецами.

Я, кстати, подозревал, что исчезновение Бодрова со всем этим как-то связано, и сейчас мои подозрения укрепились. Чёрт возьми, что вообще происходит? Они неотличимы от живых. Горожане принимают их с радостью, ведут в дома. Это не кровожадные упыри, не враги, которым один путь — на стрелецкие сабли, — это нечто запредельное, настолько близкое и обыденное, что мне стало страшно. Настолько мерзкого, липкого первобытного страха я, наверно, не испытывал никогда в жизни.

— Спать, Никитушка, — распорядилась бабка, едва мы вошли в терем.

— Бабуль, я не усну.

— А я тебе дам кое-что — уснёшь за милую душу, — улыбнулась она. — А я с тобой рядом посижу, попробую за твоей спиной по той дороге пройтись. Авось и угляжу чего.

Пока я переодевался наверху, бабка готовила какое-то снадобье. Когда она поднялась в мою комнату, я сидел на кровати. Несмотря на ночь на холодной земле и те пару часов, что я дремал в полускрюченном состоянии, сна не было ни в одном глазу.

— Пей, Никитушка, — Яга протянула мне стакан тёмной ароматной жидкости. Я не стал спорить, молча выпил. Спустя пару минут перед глазами поплыло, и я уронил голову на подушку.

* * *

Спал я без сновидений, а когда проснулся, уже давно был день. Солнце висело высоко над горизонтом. Яга сидела на краешке кровати, свесив голову на грудь, однако стоило мне пошевелиться — она моментально вскинулась.

— Проснулся, сокол ясный? Ну так личико белое умой, одевайся — и к столу, обед готов.

Как, когда? Я этому уже не удивлялся, вполне может оказаться, что это Васька кашеварил. Яга вышла, оставив меня одного. Я наскоро переоделся, поплескал в лицо холодной водой из умывальника и спустился вниз.

А на столе меня ждал тыквенный суп, холодец, селёдка и неизменные пирожки — на этот раз с яблоками. Я обвёл взглядом всё это великолепие и только покачал головой.

— Бабуль, ну вы даёте.

— Откушай, чего Бог послал, уважь бабушку.

— Спасибо, но пока я буду есть, расскажите мне, что увидели.

— Поел бы сначала, — недовольно отозвалась Яга, но перечить не стала — присела напротив. — Ох, Никитушка, вот как не нравилось мне это дело — так теперь оно мне ещё больше не нравится.

— Да оно мне самому уже поперёк горла, но бросить его мы не можем.

— И то верно. Пока ты спал, я над тобой поворожила немного. Посмотрела, стало быть, что в действительности с тобой происходило. И вот что скажу: тебя там ждали. Именно тебя, уж откуда этот тип знал, что ты туда сунешься, — про то не ведаю, а токмо заклятие было направлено исключительно на тебя. Ежели б Митька с пареньком этим без тебя через ход подземный прошли — так они и вышли бы в поле. Но с ними был ты.

— Ну, догадаться, что я туда сунусь, — дело нехитрое, — я пожал плечами. — Сперва Марфа Ильинична, потом пропавший иностранец… да за версту видно, что с этой гостиницей что-то нечисто.

— Вы спустились под землю, прошли весь ход насквозь — и оно выстрелило. Ты увидел ту дорогу. Ничьего присутствия поблизости я не углядела, никого, окромя вас троих, там не было. Ловушку с дорогой поставили заранее.

— А кто — вы не знаете?

— Если бы всё было так просто, мы бы уже давно дело раскрыли, — покачала головой бабка. — Действует человек зело осмотрительный, не особенно сильный, но умеющий не оставлять следов. В этом его преимущество. Вспомни мельницу у запруды, Никитушка. Там ведь ты сразу понял, что морок это, потому как грубо было сотворено и лишь бы работало. А тут сколько времени вы убили, пока поняли, что дорога вас кругами водит? Вот то-то и оно.

— И как мы его ловить будем?

— Его мы и не поймаем. Во всяком случае, не нашими обычными методами. Бабу ту искать надобно, касатик. Уж ежели говоришь ты, что они там в подвалах что-то про любовь толковали, значит, можем и отыскать. Дела сердечные — они завсегда людей головы лишают. Во всех смыслах. Чует моё сердце, сама она себя проявит. Держат её, аки голубку в клетке, а токмо ежели сердце любящее — дык оно завсегда на волю вырвется.

Если честно, мне от этого легче не становилось. Ждать, пока дама себя проявит? У нас в прошлую ночь тридцать человек поднялось, а в эту что — сотню ждать? А завтра? У нас нет времени, я не хочу жить среди воскресших мертвецов, какими бы безобидными они ни выглядели. Просто потому, что земная жизнь конечна. Если ты умер — это навсегда. Нам нужно как-то отправить их обратно.

— Трактирщицу увезли, — вклинилась в мои мысли бабка. — А Митрофан так в порубе и томится.

— По-хорошему бы да, я должен его допросить, но сейчас нет ни времени, ни желания. Бабуль, когда вы будете превращать меня в дворника?

— Ну, это дело недолгое, за час до сумерек — самое то будет. А пока что ты за сегодня сделать задумал?

Вообще так, если уж говорить о планах, на сегодня я задумал вылезти из подвалов Никольского собора и обсудить с Ягой то, что там увидел. Но я, как видите, туда ещё даже не ходил. Все планы сдвигались.

Ответить я не успел — дверь из сеней открылась, в горницу сунулся Митька.

— Прощения просим, Никита Иванович! А токмо к вам лицо духовное явилось без приглашения, примете ли?

— Какое ещё лицо? — не сообразил я.

— Ой, дюже знакомое! Филимон Митрофанович собственной персоной.

Мы с бабкой переглянулись: с чего вдруг Груздева к нам принесло? Мне было не до него, я слишком вымотался морально за последние дни. Эти воскресшие покойники нас всех в гроб вгонят, простите за каламбур. Но Яга, видимо, была другого мнения.

— Зови, Митенька. Участковый как раз несколько минут свободных имеет.

Я обиженно взглянул на бабку, она ласково потрепала меня по плечу.

— Бабуль, ну на кой нам сейчас тут Груздев? Он ведь в любом деле у нас — как заноза в заднице. Лучше бы я вообще с той дороги не уходил.

— Никитушка, коли тебе в морок обратно приспичило, дык я тебе такой же хоть завтра посреди двора создам, ходи весь день кругами от бани к воротам. А токмо не дело это, что Митрофан у нас второй день место в порубе занимает, забодал он меня. Давеча за вареньем ходила — дык он, охальник, сидит там да частушки горланит, у меня ажно уши посворачивались. Едва поленом не пришибла окаянного, удержалась, токмо памятаючи, что он тебе как подозреваемый нужен.

— Я не хочу его допрашивать, — в который раз попытался было канючить я. — Нам не разговаривать с ним надо, а обратно уложить, ну его.

Лишь появление на пороге отделения нашего вечного доносчика и непримиримого борца за правое дело вынудил нас прекратить препирательства.

— С чем пожаловали, гражданин?

— Заявлению в твою милицию имею, аспид иерихонский! — с порога завёлся дьяк, вскидывая куцую бородку. — Ибо люди добрые информацию мне донесли, что ты, мухомор в фуражке, родителя моего в порубе удерживать смеешь!

— О чём вы, Филимон Митрофанович? — я попытался изобразить дурачка. — Родителя вашего давным-давно похоронили на старом кладбище.

— Воскрес родитель мой, аки Иисус на третий день поводле Писания! — воздевая руки к небу, завопил Груздев. — Благословение на него снизошло! А потому отпусти его немедля да извинения принеси, ибо ни в чём не повинен он, а токмо произволом милицейским в поруб ваш богомерзкий заточён, гореть вам всем в аду, грешники египетские!

Мне начинало надоедать. Я слишком устал, а мне ещё нужно было собраться с мыслями перед походом в подвалы Никольского собора. Я почему-то не сомневался, что по сравнению с предстоящим мероприятием призрачная дорога покажется мне детской шалостью. Мне не нравился епископ Никон, и я был уверен, что ничего хорошего нам от него ждать не стоит. Милицейская интуиция.

— Митька!

— Слушаю, воевода-батюшка! — из сеней сунулся наш младший сотрудник.

— Приведи задержанного из поруба.

— С превеликой радостью!

Митька, кстати, до сих пор был не в курсе, что тот воскрес. Мертвецов он боялся до дрожи и полного паралича, а потому наверняка обходил бы поруб по большой дуге. Но у нас не было возможности разбрасываться сотрудниками, а Митька какой-никакой опыт в сыскном деле имел. Пусть для общего блага пока ни о чём не догадывается, тем более что эти создания ничем не отличаются от живых людей.

Я, кстати, до сих пор не мог понять, как это вообще возможно. Человека хоронят, его тело разрушается в земле — оно попросту исчезает. Я допускаю, что можно каким-то образом вернуть душу, переселить её в другое тело, об этом я неоднократно читал в фантастических книжках. Но создать прежнее тело из ничего? Я сталкивался в этом мире с разными силами — и с добрыми, и со злыми. Но вот со святыми праведниками раньше дела не имел. Да что там, я понятия не имел, на что они способны! Это дело в красках показывало мне, что праведники здесь не так просты, как я ошибочно думал. Город постепенно охватывала радость от возвращения с кладбищ любимых родственников.

Им действительно рады, чёрт возьми. Они возвращаются по домам, не встречая никакого сопротивления, и это самое страшное. Примерно как, знаете, в романах описывают вампиров: им достаточно получить разрешение войти в дом. Так вот этим даже разрешение не нужно, они просто приходят туда, откуда их однажды вынесли.

И да, мне было страшно. Я не знал, как бороться с теми, кто не является врагом.

Спустя пару минут Митька вновь распахнул дверь из сеней и втолкнул в горницу невысокого плюгавого мужичка. Тот начал с того, что плюнул на пол и завопил так, что стрельцы, дежурившие у ворот, начали оборачиваться.

— Ты как посмел меня в погреб свой богомерзкий затолкать, кочерыжку тебе в ухо!

Я переводил взгляд с Фильки на Митрофана Груздева и едва сдерживал смех. Отец и сын были похожи, как две капли воды. Оба тощие, плешивые, с козлиными бородками и абсолютно не умеющие держать язык за зубами. К тому же волею времени они сейчас оказались примерно одного возраста.

Митрофан наконец заметил собственного отпрыска и подозрительно прищурился.

— Филька, ты, что ль? А чойта ты замызганный такой, ажно глядеть тошно!

Как будто сам Груздев-старший выглядел как-то иначе. Ну, он-то в собственных глазах наверняка Аполлон.

— Дык я ж, тятенька, весь в тебя, — проблеял дьяк и попытался было обнять родителя, но тот скривился ещё подозрительнее.

— Да не может быть! Вона плешивый какой, небось ни одна баба на тебя ни в жисть не посмотрит!

Меня распирал смех. Я старательно изобразил кашель, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Вся эта ситуация напоминала попросту театр абсурда. Филимон Груздев беседует с воскресшим отцом! Кому рассказать — не поверят ведь. Если бы мне рассказали, я бы не поверил, честное слово. Из сеней сунулся Еремеев. Посмотрел на Груздевых, сравнил их, откровенно заржал и выпал вон. Я перевёл дыхание. Господи, ну что за день!

— Вот маменька твоя была, помнится! Какими бидонами бог наделил — куда тебе, пню трухлявому, такую женщину!

Я снова кашлянул. На этот раз не от смеха, а с целью призвать их к порядку. Меньше всего на свете мне хотелось слушать про достоинства госпожи Груздевой.

Обычно я веду себя с подозреваемыми иначе. Я их допрашиваю и тщательно заношу их ответы в блокнот. С Митрофаном Груздевым получалось совсем не так. Во-первых, он был нам абсолютно не нужен. Серьёзно, у нас таких, как он, полгорода скоро бегать будет. Единственным, кто интересовал меня в этом деле, был отец Алексий, да и тот лишь потому, что мне не раз приходилось слышать о его праведности. Мы уже поняли, что неживые-немёртвые не приведут нас к своему создателю. Не было между ними никакой мистической связи.

— Гражданин Груздев!

— Чё? — хором отозвались отец и сын. Так, понятно.

— Митрофан… как вас по отчеству?

— Филимоныч. Я ж ентого жука навозного в честь батюшки покрестил!

— На себя бы, тятенька, посмотрели! — оскорбился Груздев-младший. — Я вас из-под гнёта милицейского вызволять явился, живота не жалеючи, а вы…

— Митрофан Филимонович, — я попытался прервать эти пререкания. — Вас обвиняют в хулиганстве. Вы разрисовывали заборы граждан и теперь по закону должны понести наказание.

Я говорю это человеку, который умер пятнадцать лет назад. Интересно, у нас когда-нибудь судили покойников? Я никак не мог отвлечься от общей абсурдности этого дела.

— А ежели душа искусства требует — так и что ж? — вздёрнул подбородок Митрофан. — От них не убудет, а я так самовыражаюся.

— Это порча чужого имущества. Потерпевшие несут расходы в связи с необходимостью убирать ваши художества с заборов.

— И чё?

Митрофан Груздев мне чем-то неуловимо напоминал боярыню Бодрову. Та, конечно, образованнее и изящнее немытого храмового дворника, но суть была примерно та же.

— Я должен отправить вас в государеву тюрьму.

— Да не посмеешь! — хором взвыли Груздевы. Мы с бабкой переглянулись. Пока я соображал, Яге, видимо, что-то пришло в голову. Во всяком случае, уж очень подозрительно она шевелила губами, что-то неслышно бормоча.

— Но ежели сын тебя на порог пустит, то можешь у него жить, суда дожидаючись, — неожиданно подала она голос. — Ты, Филя, за этим же и пришёл? Батюшку родимого из когтей милицейских вызволить? Ну дык мы не держим его, участковый дозволяет.

Что-то мне сейчас подсказывало, что я и в самом деле должен «дозволить». Когда у бабки такой голос, я не завидую её жертвам.

— Не возражаю, — подтвердил я. — Идите оба.

Филимон Митрофанович как-то незаметно сник. Очевидно, он рассчитывал, что Груздева-старшего мы не отпустим, и это даст дьяку возможность героически проявить себя в борьбе против неугодного милиционера. А мы вот так просто — идите. Неинтересно, никакого героизма. К тому же он, похоже, надеялся, что, поскольку Митрофана мы не отпустим, общаться с «тятенькой» не придётся. Мы с бабкой вновь переглянулись, едва сдерживая смех.

— Ирод участковый! — плюнул на пол дьяк. Видимо, хотел оставить за собой последнее слово. — Попомнишь ещё, как людей безвинно в порубе гноить!

— Не безвинно, — невозмутимо отозвался я. — И скажите спасибо, что настоящий преступник найден, а то бы до конца жизни от Крынкина прятались.

Филимон высокомерно хмыкнул, и оба вымелись вон. В горнице даже дышать стало свободнее. Бабка сходила за тряпкой, вытерла пол и вновь села напротив меня.

— Бабуль, признавайтесь, что вы придумали на этот раз? — улыбнулся я. — Обещаю, ругаться не буду.

— Ох, Никитушка, вот ничего не укроется от взгляда твоего следственного! Заколдовала я их. Но токмо для пользы дела, дабы преступник опасный вдругорядь не сбёг.

— И как же? — я уже предвидел нечто оригинальное. Бабуля у нас с фантазией.

— Теперича, ежели Филька куда пойдёт, дык Митрофан завсегда за им потащится. На виду будет, стало быть. И нам, опять же, польза: искать не надобно, ежели чего. Фильку по повестке вызвал — дык и батюшка евойный тут как тут.

— Удобно, — не мог не согласиться я. — А учитывая, что они, похоже, не сильно ладят, вы им прям весёлую жизнь прописали. Филимон через неделю прибежит — просить забрать предка назад. Ладно, бабуль, это всё здорово, конечно, но уже время. Приступим? Где, кстати, этот дворник, которым мне сегодня быть предстоит?

— Дык его вчера домой отправили, не в поруб же сажать безвинного человека. Как раз вскорости прийти обещался.

Я кивнул. Нет, с бабки станется и в поруб запихнуть, прецеденты были — Савва Новичков, к примеру, туда попал совершенно ни за что, просто от греха подальше. Но исчезновение дворника могло привлечь ненужное внимание со стороны епископа Никона. И тогда вся операция окажется под угрозой. Мне это нужно? Нет.

Дожидаясь дворника, мы с Ягой успели выпить ещё чаю и пару раз перекинуться в карты. Было часов пять вечера. Я не люблю незапланированные накладки. По идее, я должен был уже вернуться из собора, а я туда ещё даже не ходил.

Да и в целом многое в этом деле сдвигается. Из-за исчезновения Бодрова перенесли Ларискину свадьбу, с покойниками этими, опять же, затык. Мне казалось, я упускаю что-то важное, — что-то, что помогло бы нам уже давно раскрыть дело и отправить их всех обратно. Мне грех жаловаться, конечно, следствие движется, но уж очень медленно.

Яга в очередной раз обыграла меня, оставив в дураках, и по этому поводу втихую похохатывала у себя в углу. А я раскрыл блокнот и достал карандаш.

— Бабуль, смотрите. У нас три направления. Первое: иностранец, наславший на меня морок с дорогой. Он снова где-то в городе, а мы не знаем, как его искать. Не хватать же всех иностранцев подряд… их тут полно, мы потом замучаемся извинения приносить. Да и Гороху лишняя головная боль, опять же.

— Истинно, так мы действовать не могём, — подтвердила бабка.

— Второе — это боярин. С ним у меня тоже тупик. Пропал из корчмы, предположительно через тот же ход, — а дальше? Куда он мог деться? Так, погодите-ка… бабуль, в том направлении, куда ход нас вывел, — там в окрестностях бодровских земель нет? Деревни его или ещё что.

— А я ж, касатик, и не знаю, где его земля, — Яга развела руками. — Но мысль верная, про то выяснить бы.

— Чья это земля? Маркиза Карабаса, — не к месту пробормотал я. — И кстати, Лариска говорила, что её сестра купила имение за городом, — так вот где оно, имение это?

— Пока ты на операции будешь, я разузнаю, — пообещала Яга. — Да токмо не совсем ведь он дурак — у дочери прятаться. Как Горох у Шмулинсона, честное слово. Милиция ж сразу в том направлении копать начнёт.

— Да если бы сразу, — вздохнул я. — Так я бы уже позавчера этот вопрос выяснил, может, и продвинулись бы куда. Но я, увы, обычный участковый милиционер, поэтому работаю как умею.

— Ты, Никитушка, за Лукошкино да за государя нашего душой радеешь, можно ли лучшего желать-то? Не кори себя, участковый, на всё воля Божья.

— Да, но с этой дорогой время мы потеряли, — вздохнул я. Бабка подошла, обняла меня за плечи.

— Прорвёмся, Никитушка. Что там у тебя третье?

— Третье — самое интересное, — я заглянул в свои записи. — Есть предположение, что иностранец, женщина, Бодров и покойники имеют одно связующее звено — подвалы Никольского собора. Вам не кажется это странным?

— Кажется, — подтвердила бабка. — Епископ Никон ни в одном деле не отсвечивал, не было у нас к нему претензий. С чего вдруг сейчас ты настолько лихо его подозреваешь?

— Только не смейтесь, бабуль, но… потому что он мне не нравится. Дурацкое объяснение, согласен, я не имею права приплетать эмоции к расследованию. Но что-то мне подсказывает, что не всё с ним так прозрачно, как кажется.

— Да где уж тут смеяться, — вздохнула Яга. — Чутьё милицейское не обманешь, Никитушка, но в чём ты его подозреваешь? То, что он торгаш и проходимец, — так это всем давно известно, он особо и не скрывается. Ежели епископу ручку не позолотить — дык в соборе и делать нечего. А так, если подумать — дык у нас на него ничего и нет.

— Среди голосов, которые мы в подвале слышали, его не было? — решил уточнить я — поскольку лично с епископом не беседовал ни разу, мог не узнать.

— Не было, касатик, — развела руками Яга. — Ни его, ни Бодрова, уж о том я сама не раз думала. Досель не знаем, кто те трое были…

— Ладно, узнаем рано или поздно, — я попытался её подбодрить. — Но епископа мы подозреваем исключительно на основании собственных домыслов, а это, как вы понимаете, никто и слушать не станет. Вы правы, у нас на него ничего нет. К тому же он нам не по зубам, даже Горох открыто говорит, что епископа Никона ему не свалить.

— Ну дык церковная власть завсегда выше царской стояла. Государь наш — помазанник Божий, а кто его на царство волею Господа утверждает? Вот то-то и оно. Нет, Никитушка, чтобы под Никона копать — дык то доказательства вины его великой иметь надобно, да и всё одно без крови не обойдётся. Непросто это будет, участковый, ох непросто.

— Да уж, с церковниками у нас ещё дел не было, — я безрадостно покосился в свой блокнот. — Но деваться нам всё равно некуда.

Я выглянул в окно как раз в тот момент, когда открылась калитка и во двор вошёл вчерашний дворник. Был он настолько невзрачным, что моя уверенность в успехе предприятия несколько возросла. Таких незаметных людей ещё поискать надо. Стрельцы жестами указали ему в сторону крыльца, и мужик направился в сторону терема. Он что, ещё и глухой до кучи?

Соборный дворник отворил дверь в горницу, вошёл и поклонился сначала мне, затем бабке. Я приветственно кивнул и указал ему на свободную лавку у стола.

— Вы меня слышите? — на всякий случай уточнил я. Он активно закивал, неотрывно глядя на мои губы. Ага, уже проще — не слышит, но по губам читает. Хотя насчёт «проще» — тут как сказать… Я никогда раньше не изображал глухих. Нужно будет стараться не реагировать на внешние звуки, иначе мой обман мигом раскроют.

— Вам нужно будет провести некоторое время в отделении, — объяснил я. Бабка говорила, что всё то время, что я буду разгуливать по подвалам, он будет спать. Больше я ему ничего рассказывать не стал, всё остальное — наши милицейские заботы.

Яга между тем принесла из своей комнатки пучок дымящейся травы, воткнула в подставку и поставила на стол. Тяжёлый дурманящий дух пополз по горнице.

— Бабуль! — попытался возмутиться я. Она лишь легонько стукнула меня по лбу.

— Спи, Никитушка. Колдовство лишних глаз не любит.

Дурманящий запах окутывал меня, накрывал с головой. Я смотрел на сидящего напротив мужика, и лицо его расплывалось. Наконец я окончательно потерял способность на чём-либо фокусировать взгляд и провалился в какое-то коматозное оцепенение, поэтому что и как делала со мной Яга — для меня до сих пор остаётся загадкой. Да и какая разница, в конце концов? У бабки свои секреты.

* * *

Она разбудила меня лёгким прикосновением к плечу.

— Готово, касатик. Глянь-кось на себя, — она пододвинула мне круглое зеркало, я взял его в руки. Оттуда на меня глядела невзрачная рожа того самого мужика, с которым я только что разговаривал. Или не только что? Солнце уже клонилось к закату, бабка выглядела усталой, но довольной.

— Эк ладно получилось! — сама себя похвалила она. — А этого я вона в сенях поклала, спит он беспробудно, под ногами путаться не станет.

Я ошарашенно рассматривал себя в зеркале. Зайцем мне бывать доводилось, но там имело место полное превращение, да к тому же по моей собственной глупости. А тут…

— Бабуль, а это я в самом деле такой, или иллюзия просто?

— Личина, — по-своему переиначила Яга. — Тело твоё и лицо твоё, но на тебя заклятье наложено, скрывает оно тебя, аки кокон. Не тебя люди видят, а мужика сего. Рассмотреть, кто ты есть на самом деле, лишь колдуну специально обученному дадено, а таких, будем надеяться, при соборе нет. Ибо ежели по всем правилам тебя превращать, на то времени куда как больше надобно. Ступай уж так, касатик. А токмо…

— Да?

— На вот, вставь в уши, — она дала мне небольшие восковые шарики. — Он глухой же ж, как полено. А ты ежели на какой громкий звук подскочишь — дык прощай следствие.

— Спасибо, бабуль! — обрадовался я. Совсем ведь забыл. Я забрал у неё шарики, положил на стол. — А можете ещё сделать, чтобы я молчал? А то последнее время совсем память ни к чёрту, могу забыть.

— Могу, отчего ж нет. Всё сделаю, как детали обсудим. Вот тебе сумка в дорогу, ужин я тебе какой-никакой собрала.

Ещё недавно я бы недоумённо спросил «а зачем?», но после вчерашних приключений на несуществующей дороге — не стал. Я действительно был ей благодарен — бабка могла предусмотреть всё.

— И оденься потеплее, под землю ведь лезешь. А ну как застудишься?

— А во что? — как-то даже растерялся я. — Не в милицейской же форме пойду.

— Дык известно во что, я с этого типа одёжу-то поснимала, исподнее токмо оставила. Но уж рубаха да штаны — вот они. Кожух на плечи дам, ты не смотри, что жара майская, под землёй оно иначе всё… Ох, касатик, а не на верную ли смерть я тебя отправляю?

— Бабуль, успокойтесь, всё будет хорошо, — я было потянулся привычно чмокнуть её в щёку, но вовремя вспомнил, что на мне сейчас чужая рожа, и передумал. Встал с лавки, переоделся, набросил на плечи тёплый кожух. Потом вставил в уши восковые шарики. Помогло отменно — я перестал вообще что-либо слышать. Достану, когда уже спущусь в подземелье. Яга развернула меня к себе и слегка шлёпнула ладонью по губам.

— Ну вот и всё, Никитушка, — эту фразу я уловил уже как-то инстинктивно, скорее, просто прочитал по губам. Улыбнулся. Яга перекрестила меня на прощание, я поднёс руку к воображаемой фуражке и вышел в сени. Ну что, участковый, под землю второй раз за сутки?

Я не знаю, что она сделала с моим голосом, но, когда я попытался что-то сказать сам себе, изо рта не вырвалось ни звука. Отлично, значит, я не буду вызывать подозрений. Ничего не слышу я совершенно естественно, говорить не могу. Можно до темноты спокойно прогуляться по территории собора.

Я даже не стал махать на прощание стрельцам у ворот — пусть думают, что это дворник уходит. Они проводили меня безразличными взглядами. Похоже, маскировка работала. Я бодро зашагал в сторону Никольского собора.

До меня действительно никому не было дела. По пути мне попались знакомые стрельцы, они на меня совершенно не реагировали. Горожане тоже не проявляли интереса. Что ж, будем надеяться на успех предприятия.

Когда я дошёл до собора, было ещё светло. Меня тут же перехватил кто-то из здешней обслуги — стукнул по плечу и недовольно замахал руками, указывая куда-то в сторону. Видимо, спрашивал, где меня носит. Я заметил у забора метлу, указал на неё и изобразил, что подметаю. Мужик одобрительно кивнул и оставил меня в покое.

Я взял метлу и, изображая бурную деятельность, начал неторопливо осматриваться на территории. Предыдущий раз я был здесь, когда допрашивал отца Бориса. Я поймал себя на том, что не помню, когда конкретно это было. Дней пять назад вроде, а такое чувство, что месяц прошёл. Чем дольше я находился на территории собора, тем больше убеждался, что мы с бабкой выбрали отличный образ. На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Ну или мне так несказанно везло…

Сновали монахи и служки, чинно проходили посетители. Никольский собор был местом не для бедных, бояр за два часа я перевидал чуть ли не полдумы. Начинало смеркаться. Купола собора ослепительно сияли в последних солнечных лучах. Чем их так натирают, интересно… Я, кстати, ни разу не видел, чтобы с ними днём что-то делали, но выглядят они так, что этот блеск за версту сшибает. Очевидно, чистят ночью, с епископа станется.

Я как раз подметал у центрального входа в собор, когда на территорию въехала позолоченная карета и остановилась прямо у ступенек. Тонконогие породистые кони нервно фыркали и прядали ушами. Из собора выплыл сам епископ Никон и направился к карете. Я подвинулся и постарался мести двор как можно незаметнее. Дверца кареты распахнулась, ступеньки коснулась изящная нога в узком сапожке. И буквально через несколько секунд я получил возможность лицезреть Маргариту Бодрову собственной персоной.

Епископ подал ей руку, помогая спуститься. Боярыня благосклонно оперлась на его руку и ступила на землю. Она была в длинном платье с открытыми плечами, которые чисто символически прикрывал шёлковый шарф. В руке женщина держала сложенный веер из перьев. Я старался уловить их беседу по движениям губ.

— Безмерно рад вас видеть, мадам.

— Я вас тоже.

Сейчас на её лице не было того брезгливого выражения, которое довелось наблюдать мне. Ну так конечно, участковый милиционер боярыне не ровня. Епископ Никон приложился губами к её руке и раздражённо покосился в мою сторону.

— Прошу проследовать в мой кабинет, — он простёр пухлую руку куда-то в сторону бокового входа в собор, Маргарита кивнула.

Они так и ушли вместе. Вот что забавно, кстати: ведь до появления царицы Лидии Маргарита была по сути первой женщиной государства и вести себя привыкла соответствующе. Интересно, как она отреагировала на женитьбу Гороха? Почему-то мне подумалось, что с Лидией боярыня если и общается при необходимости, то не приветливее, чем со мной. Я даже невольно посочувствовал нашей царице. Хотя, с другой стороны, Лидочка себя в обиду тоже не даст.

Интересно, кстати, с чего вдруг Маргариту принесло в собор? Ну то есть нет, я не удивлён, что она знакома с епископом, его вся здешняя аристократия знает. К тому же он наверняка крестил Лариску. Но всё равно странно как-то… Одна, без мужа (который, кстати, пропал) она на ночь глядя едет к епископу и уединяется с ним в кабинете, чтобы скрыться от лишних ушей. Не глаз, заметьте, — я не думаю, что Маргарита изменяет мужу с епископом Никоном, это уж совсем глупость была бы. Но вот что такое они за закрытыми дверями собираются обсуждать…

Я не мог последовать за ними, потому что моментально привлёк бы внимание. Но сам факт того, что у Маргариты какие-то дела с епископом, — это, пожалуй, стоит отметить. Я изобразил самое дурацкое выражение лица, на которое был способен, и продолжил подметать, незаметно подбираясь к той двери, которую мне, основываясь на Васькином отчёте, описала бабка.

Дверь я действительно нашёл легко. Она была спрятана между выступами в стене собора так, что шмыгнуть туда, скрывшись от людских глаз, не составило бы труда. Из-под двери явственно веяло земляным холодом. Понятно, почему её кошки не любят… Я скосил глаза: на двери висел здоровенный амбарный замок.

Ну это, положим, не проблема. Сразу после первого своего дела здесь я отправился к кузнецу с чертежом отмычек, которые были у нас в отделении в период моей службы в Москве. Через неделю я получил точную их копию за умеренную плату. Подозревая наличие замка, я предусмотрительно взял эту связку отмычек с собой. Я должен был лишь дождаться темноты: почему-то фонари здесь не включают заранее — ждут, когда окончательно стемнеет. На всё у меня будет минут десять, пока освещение зажгут по периметру, и я искренне надеялся, что этого мне хватит.

Безмятежно размахивая метлой, я ждал ещё примерно полчаса. В этом углу двора было совершенно пустынно — наверно, именно потому, что здесь находится дверь в подвал. Никаких других сооружений поблизости не строили, сюда никому не было нужно. В скором времени появилась боярыня — села в карету и укатила. Затем уехал и епископ. Было совсем темно. Я заметил, что в сторону забора направляются два паренька с лампой. Идут зажигать фонари. Пора!

Я резво шагнул между выступами стен и в полной темноте принялся подбирать отмычку к замку. Неподготовленному человеку такое бы в жизни не удалось, но я это уже делал пару раз ещё в своём мире. Чем только милиционеру не приходится заниматься по ходу службы! За моей спиной зажёгся первый фонарь. Это дало мне стимул работать быстрее. Фонарщики продвигаются по периметру собора последовательно и до меня дойдут ещё не скоро, но и медлить я не могу. Я быстро перебирал отмычки. Замок был какой-то странный, не из тех, какие можно добыть у любого кузнеца, но ведь и я не лыком шит.

Наконец мне повезло — одна из отмычек подошла просто идеально. Я провернул её, замок щёлкнул и открылся. Ночью его отсутствие вряд ли заметят, и о том, что дверь открыта, станет известно только утром. А я, как вы помните, надеялся, что к утру успею закончить. Я тихо открыл дверь, взял замок с собой, чтобы не валялся на земле, и шагнул в сырую темноту подвала. Дверь бесшумно закрылась за моей спиной.

* * *

Пару минут я привыкал к окружающей меня темноте. Конечно, во дворе тоже был далеко не полдень, но всё же темнота на земле и темнота под землёй — вещи совершенно разные. Поскольку необходимости изображать глухого больше не было, я вытащил из ушей восковые шарики и прислушался. Где-то неподалёку капала вода. Звук ударяющихся о землю капель был, пожалуй, единственным, что нарушало окружавшую меня тишину. Надеюсь, я здесь один.

Разумеется, я не боялся подземных монстров. Если бы на меня внезапно выскочил зомби, я бы, думаю, смог его одолеть с помощью пары приёмов кун-фу. Но всё равно мне было сейчас не по себе. Не боялся, но нервничал ощутимо. В конце концов, я обычный человек, а на нас в последние дни столько всего свалилось, что я скоро от своей тени буду шарахаться.

Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я смог рассмотреть уходящие вниз крутые ступени. Кстати, не земляные — каменные. Эти подвалы действительно строили на совесть. Перил не полагалось, пришлось спускаться, держась за стены. Если я навернусь и сломаю ногу, это будет, наверно, самое нелепое, что могло со мной случиться в этом мире. Даже превращаться в зайца было не так обидно. Поэтому спускался я медленно.

Лестница была крутой и очень длинной, у нас в Москве, наверно, метро так глубоко не копают. Я полз по ней, наверно, с полчаса, прежде чем увидел снизу слабый свет. А вскоре лестница закончилась, и я оказался внизу. Я сразу узнал то самое место, которое мы с бабкой видели в воспоминаниях отца Алексия. Подвалы Никольского собора были сооружением монументальным, их масштаб поражал сразу и в самое сердце. Что-то подобное описывалось в рыцарских романах, которыми я зачитывался в школе. Средневековьем здесь прямо-таки веяло.

Это были не просто земляные ходы. Под Никольским собором расходилась в стороны целая сеть коридоров, соединённых арочными переходами. Стены их были выложены крупными булыжниками, своды держались на массивных колоннах. Почтенный возраст на этом лабиринте никак не отражался. Я мысленно присвистнул: умели же строить!

Во вбитых в стены металлических кольцах горели факелы. Вот, кстати, ещё одна деталь, свидетельствовавшая против всеобщей убеждённости, что подвалы Никольского собора заброшены. Наоборот, за ними тщательно присматривают, здесь чисто и поддерживается освещение. Кто-то — уж не знаю, кто, но выясню непременно — периодически сюда наведывается.

Несмотря на тепло от факелов, холод здесь, внизу, был собачий. Если бы не предусмотрительная бабка, выдавшая мне тёплый зимний кожух, я бы окоченел мгновенно. На земле в нём, конечно, жарко, но тут — в самый раз. Я мысленно порадовался, что могу вести следствие, не стуча зубами от холода.

Света хватило бы даже для того, чтобы я мог худо-бедно писать. Я поправил на плече сумку и, стараясь ступать как можно тише, принялся осматриваться. Спустившись по лестнице, я попал на круглую площадку, откуда подобно солнечным лучам расходились коридоры. Поскольку полы здесь тоже были каменные, я не мог последовать первой, казавшейся наиболее очевидной, мысли: иди по чужим следам. Не мог я идти по следам — их не было.

Когда намерение спускаться в подземелье впервые мелькнуло в нашем с Ягой разговоре, я спросил у неё про волшебный клубок. В деле о Чёрной мессе он мне здорово помог, приведя к Лешему. И кто знает, что там такое под Никольским собором выкопано… я не имел желания блуждать по лабиринту, изображая Тома Сойера, мне дело расследовать нужно. Но бабка в ответ лишь покачала головой: магия волшебного клубка действует только на земле.

— Под землёй другие законы, Никитушка, — печально улыбнулась она. — Там другой мир, без света. Даже я там вмиг ослабею, какой уж тебе клубок…

Это меня, конечно, огорчило. Пришлось воспользоваться старым проверенным способом и взять с собой здоровенную катушку толстых ниток. Свободный конец я обвязал сейчас вокруг ближайшей колонны и отправился исследовать подземелье. Если честно, я и сам не знал, что ищу. Думаю, для начала некие подтверждения того, что здесь бывали люди. Нет, понятно, что кто-то зажигал эти факелы, поддерживал чистоту, но я имел в виду совсем другое. Память отца Алексия предоставила нам исчерпывающую картину: именно отсюда тянулись нити таинственных воскрешений, охвативших город. Здесь и только здесь нужно искать следы пребывания наших подозреваемых. Что угодно — окурки, какие-то вещи, следы… не знаю, что-нибудь. Звучит наивно и по-детски, но у нас всё дело идёт не пойми как.

Я раскрыл чистый разворот в блокноте и поставил в центре страницы кружок, отметив площадку, с которой начал путешествие. Схематично изобразил лестницу и семь коридоров-лучей, идущих в стороны. Своё путешествие я начал с того, что располагался чётко напротив лестницы. Я шёл, медленно разматывая клубок ниток. Горели факелы, обзор был отличный, я мог не бояться внезапного нападения. Стука капель я больше не слышал. Тишина была такая, что уши закладывало.

Я под землёй. На какой-то сумасшедшей глубине, словно в другом мире. Мистические бабкины рассуждения, что здесь иные законы, поневоле всплывали в памяти. Оглушающая тишина, трепещущий по стенам огонь, спёртый воздух. Нет, какая-то вентиляция здесь имеется, иначе было бы куда более влажно, но я до неё, по-видимому, не дошёл. Я один с этой тишиной.

Я свернул в первый поворот направо и через несколько метров упёрся в тупик. Ладно, как раз для этой цели у меня нитка. Тупик не освещался. Я отметил его на своей импровизированной карте и вернулся туда, откуда свернул.

Ха. Или не туда? Не понял… Я растерянно переводил взгляд с катушки, которую держал в руках, на стену коридора перед собой. Я свернул в этот тупик определённо не отсюда. Напротив поворота не было строенного крепления под факелы, а теперь оно есть. И тот коридор был явно шире. Чёрт возьми, да что ж такое-то! Мало мне той дороги — опять?! Я привалился спиной к стене и беззвучно захохотал. Если после этого дела я не тронусь умом, мне определённо полагается государственная награда.

Так, ладно, эмоции в сторону. Что мы имеем в сухом остатке? Когда призрачная дорога водила нас кругами, у нас не было ничего, чтобы зафиксировать своё положение в пространстве. Мы просто шли. Но сейчас-то у меня нитка! А значит, я могу повторить свой путь в обратном направлении. С этого и начнём.

Я зашагал обратно, сматывая катушку. Ну как обратно… я не мог отрицать очевидного: это был не тот же самый путь. Здесь я вообще не проходил. Не думаю, что кто-то тенью шёл за мной и перетаскивал нитку в другое место, просто этот мир снова играл со мной. У меня засосало под ложечкой. Я пришёл сюда в надежде продвинуться в расследовании, отыскать некие улики. А вместо этого опять отвлекаюсь, переключая внимание на необходимость спасаться самому. Дайте мне нормально работать, чёрт возьми!

Нехорошее предчувствие исчезло, уступив место тупому разочарованию усталого милиционера, когда я вынырнул из-за очередного поворота и увидел свою нитку привязанной к колонне посреди коридора. Никакой круглой площадки не было и в помине. Стоило мне повернуться к колонне спиной, как колонна переехала. Я едва сдержал нервный смешок. Просто чудесно, и как мне теперь быть? Я опустил взгляд в блокнот, рассматривая ставшую теперь бессмысленной карту. Можно было не тратить время на зарисовывание, элементы подвала всё равно движутся. Как это возможно-то вообще?! Я прикоснулся рукой к стене. Твёрдые холодные булыжники — реальнее некуда. Нитка моя — натянута, впивается в пальцы. Колонна каменная. Здесь всё настолько монументально, что ещё тысячу лет простоит, как они двигаться-то могут?!

Но факт остаётся фактом: я привязывал нитку к колонне не здесь. Узел — мой, я сам его так завязал. Если бы, чисто теоретически, кто-то отвязал нитку и перенёс в другое место, я бы заметил. Просто колонна вдруг решила переехать. Ничего сверхъестественного, обычное дело.

Тишина давила на уши. Я принялся мерить шагами коридор, считая про себя и пытаясь успокоиться. Видимо, призрачной дороги нашим подозреваемым было мало, и они решили окончательно меня добить. Или не меня, а всем непрошеным гостям это место устраивает подобный приём? И что я должен сделать, чтобы избавиться от иллюзии? Да понятия не имею, честное слово. Перемещения каменных колонн и тысячелетней давности коридоров у меня вообще не получалось назвать иллюзией. Вот просто они движутся, потому что им так захотелось. Мне в который раз захотелось побиться головой о стену.

Я, кстати, даже вернуться теперь не могу, потому что лестницу безвозвратно потерял. Что я, по сути, могу? Понятно, что не до улик, — выбраться бы. Второй раз за двое суток я попадаюсь в однотипные ловушки, это становится нехорошей традицией. Попробовать заново? Другого выхода всё равно нет, не сидеть же на месте в ожидании, пока меня спасут. Я ещё раз поправил крепление нитки и зашагал в ближайший коридор. Я решил пройти метров сто, никуда не сворачивая, а потом вернуться обратно.

Нужно ли говорить, что вернулся я совсем не туда, куда в первый раз? Круглая площадка снова была на месте, но без лестницы, а коридоров от неё шло всего четыре. Мне стало трудно дышать — думаю, от едва сдерживаемой паники. На дороге бабка меня спасла, но здесь-то вовек не найдёт! Похоже, нужно начинать молиться и готовиться к уходу в вечность. Доблестный лейтенант Ивашов сгинул в подземельях Никольского собора.

Отставить панику! Я принялся маршировать по площадке, стараясь отогнать гнетущие мысли. Рано я умирать собрался, нужно бороться. Ага, а как бороться с лабиринтом, в котором колонны движутся, — ехидно возразил внутренний голос. Ну раз не хочешь бороться — сиди жди спасения, — мысленно огрызнулся я сам на себя. Дожили. Прям не участковый, а принцесса в башне! Я вытащил из сумки припасы, положил её на землю и уселся сверху, прислонившись к колонне. Возможно, пока я ем, мне в голову придёт светлая мысль?

Бабка положила мне с собой пирог с грибами и луком. Я отломил от него кусок и машинально принялся жевать, пытаясь осмыслить ситуацию. Я под землёй. Лабиринт вокруг меня движется, попытка отслеживать путь с помощью нитки провалилась. Я попадаюсь в однотипные ловушки. Нет, я не кисейная барышня, я не страдаю клаустрофобией и всякое видел в жизни, но находиться посреди лабиринта, поведения которого я не понимал… это нервировало.

Я просидел около колонны минут двадцать. Жевал пирог, пил чай из фляги, смотрел в стену. Было бы забавно, наверно, увидеть, как этот лабиринт начнёт двигаться вокруг меня. И тогда я точно двинусь рассудком и стану подходящим напарником нашему юродивому Гришеньке. Наконец сидеть мне надоело, к тому же я начал замерзать. Ну что, дубль три?

Я встал, отряхнул крошки с колен, ещё раз проверил нитку. Убрал в сумку флягу и недоеденный пирог. Теперь я решил просто идти, не пытаясь вернуться, — двух раз мне хватило, чтобы понять, что я всё равно не вернусь. Ну и ладно, не больно-то и хотелось. И я отправился обследовать новый коридор.

Не знаю, как долго я бродил. Я просто шёл, пока не кончилась катушка, а когда кончилась — остановился и обречённо посмотрел наверх. Надо мной была бесконечная толща земли. И никто меня здесь не найдёт. По стенам по-прежнему горели факелы.

Неожиданно я услышал какой-то звук. Привыкнув за время своих блужданий по подземелью к оглушающей тишине вокруг, я едва не подскочил. Потом прислушался: вроде бы стук когтей по камням. Затем до меня донёсся негромкий лай, а ещё через минуту на меня выпрыгнул лохматый силуэт ростом мне примерно по колено. Я не мог поверить своим глазам: Барбос! Откуда он здесь? Пёс, радостно повизгивая, вертелся вокруг меня и безостановочно вилял хвостом.

Немного придя в себя от первоначального шока, я наклонился и почесал его за ухом. Кто бы знал, как я сейчас был рад его видеть! Пса, воскресшего неделю назад. Самое абсурдное из моих дел. Барбос ткнулся мокрым носом мне в ладонь, потом поднялся на задние лапы и оперся передними о мою ногу. Всё существо этого пса лучилось счастьем от возможности найти замёрзшего дезориентированного милиционера.

— Как ты сюда попал, дружище? — я потрепал его по ушам, пёс радостно гавкнул. Ну да, не думаю же я, что он мне ответит. Если ответит, меня можно будет сразу в дурку. Он перестал скакать вокруг меня, отошёл на пару метров и обернулся, словно спрашивая: чего стоишь, участковый? Ему, кстати, было совершенно всё равно, что я сейчас в облике какого-то постороннего мужика, — он видел меня тем, кем я был на самом деле. Господи, ну должен же этот день принести хоть что-то позитивное!

Живое существо рядом отгоняло мрачные мысли. Забудем ненадолго, что он воскрес, не хочу об этом думать. Этот пёс — здесь, со мной в движущемся лабиринте. Он рад, что нашёл меня. Лишь от одного его присутствия мне стало теплее и гораздо спокойнее. Он настойчиво меня куда-то звал. Катушка моя закончилась, да и не было от неё никакого толку — я всё равно не могу найти обратную дорогу. Почему бы не последовать за псом? В конце концов, я не раз слышал, что обоняние у них гораздо более развито, чем у людей, и у меня не было причин этому не верить.

Я решил не заставлять его ждать и послушно зашагал следом. Пёс, помахивая хвостом, трусил впереди. Куда он меня приведёт — не знаю, но надеюсь, что к выходу. Впрочем, у него, кажется, было другое мнение. Я и оглянуться не успел, как Барбос привёл меня в место, показавшееся мне смутно знакомым. Я полистал блокнот. Так и есть, именно этот коридор с высоченными потолками показывала память отца Алексия. Здесь или где-то рядом разговаривали наши подозреваемые. Я наклонился и благодарно погладил пса по спине. Не знаю, как и зачем он меня нашёл, но сейчас я видел в нём верного напарника.

— Спасибо, дружище.

Я огляделся. Никаких следов по-прежнему не было. Улик на первый взгляд — тоже. Хоть бы какой окурок бросили, что ли… Я прошёлся вдоль коридора. Неожиданно моё внимание привлекла неаккуратно сломанная каменная кладка в стене. Как будто она была пробита чем-то тяжёлым. Часть булыжников провалилась внутрь, открывая крошечную комнатку, не больше двух метров по длинной стене. Я подошёл ближе и заглянул. Помещение было абсолютно пустым, если не считать каменных обломков на полу. Пёс подошёл следом, тоже сунул нос в проём.

— Интересно… — я не сразу сообразил, что снова могу говорить вслух. Видимо, действие бабкиного колдовства кончилось. — Смотри, дружище, судя по количеству камней, эта комната была целиком замурована. А зачем?

Пёс недоумённо гавкнул. Нет, ну а что, беседуем как можем. В самом деле, зачем в подземелье собора замурованная комната? И зачем её вскрыли, пробив дыру? Причём пробили снаружи и явно целенаправленно, стена не сама обвалилась. Что же такое там хранилось… Я немедленно вспомнил пару сюжетов из фильмов ужасов, которые смотрел в своём мире. Так, стоп. Лейтенант Ивашов, не валяйте дурака. Барбос положил конец моим размышлениям, перепрыгнув через остатки каменной кладки в комнату. Я шагнул следом.

Комната и в самом деле была крошечной, всего в несколько моих шагов. Я обошёл её по периметру, пытаясь понять, для какой цели и кому она могла понадобиться. Нет, здесь могло быть что угодно, зернохранилище там какое-нибудь в годы войны — подвалы же служили убежищем. Хотя какое, к лешему, зернохранилище в такой сырости? Хорошо, допустим, для чего-то была нужна. Тогда замуровывать зачем? Камней из пробитой дыры на полу валялось столько, что я не сомневался: стена была сплошная.

Света факелов из коридора едва хватало, чтобы я мог рассматривать стены комнаты, но всё же я заметил на стене в дальнем углу какие-то чёрточки. Я подошёл ближе. Несколько камней были с отметинами — на них были выцарапаны ряды палочек, подобные тем, какими заключённые в тюрьме считают дни. Я насчитал шестнадцать палочек. Начерчены они были явно человеком. Я едва не вздрогнул от неожиданно посетившего меня предположения. Кто-то, кого замуровали в этой комнате, провёл здесь шестнадцать дней. А потом стену пробили. Человек был жив или уже умер? Где он сейчас?

Мне стало страшно от безысходности этого места. Быть замурованным в комнате два на два метра, в темноте… чёрт возьми, что здесь вообще происходит? Когда это было — тысячу лет назад, сто лет, год? Стараясь прогнать липкое оцепенение, я погладил пса. Прикосновение к его жёсткой шерсти придало мне сил.

— Что бы я без тебя делал, лохматый, — вздохнул я, взъерошив его загривок. Я бы с огромным удовольствием бросил это дело. Оно было самым абсурдным и самым старательно замаскированным под обычные бытовые пустяки. Горожане воскресают, дорога водит кругами, колонны движутся, а мы с бабкой так и не приблизились к разгадке.

Пёс недовольно поскрёб лапой пол, я присел рядом с ним на корточки. Полумрак, частично рассеиваемый светом факелов из коридора, дрожал по стенам. Почему-то мне начало казаться, что он ещё сильнее подчёркивает густую темноту вокруг. Мне вдруг стало тоскливо настолько, что я едва поборол желание улечься на пол прямо здесь и дожидаться смерти. Если бы рядом не было собаки, боюсь, я так бы и сделал. Это совсем на меня не похоже, я сам себе начинаю напоминать вздорную барышню, но я, похоже, слишком устал за последние дни, чтобы адекватно реагировать на происходящее. Я обычный человек. Я хочу расследовать кражи и заговоры, но никак не вторжение оживших покойников и тайны движущихся лабиринтов. Дайте мне обычное дело — клянусь, буду стараться изо всех сил.

Неожиданно моё внимание привлёк один из камней в углу. Мне показалось, что он сидит в стене не так плотно, как остальные. Я попытался его расшатать, и после некоторых усилий у меня получилось. Я вытащил камень из стены, открыв нишу размером с крупное яблоко. Было слишком темно, чтобы я мог что-то там рассмотреть, поэтому я просто запустил туда пальцы.

С некоторым удивлением я извлёк из ниши золотое кольцо. Показал его псу, тот внимательно осмотрел и обнюхал. Я подошёл ближе к свету, чтобы изучить находку более тщательно. Кольцо было маленькое, на женскую руку — мне оно налезло только на мизинец. Массивный камень на тонком ободке, то ли чёрный, то ли фиолетовый — в темноте непонятно. Откуда оно здесь?

Хотя что за странный вопрос! Ведь напрашивается логичная цепочка выводов: кольцо принадлежало женщине, которая могла быть заперта в этой комнате. Которая в полной темноте царапала на камнях шестнадцать чёрточек каким-то острым обломком. Но кто она и за что её обрекли на столь страшное наказание? Это ж ведь… Господи, да что такое надо сделать, чтобы тебя замуровали в подземелье?! Здесь подобные казни не приняты, в Лукошкине даже пытки не особо распространены. Голову отрубить — да, за серьёзные провинности. За что-то меньшее в тюрьму сажают, могут выгнать из города. Но похоронить заживо в темноте под толщей земли? Да ещё женщину? Я невольно вздрогнул.

Барбос ткнул меня носом в колено и снова направился к проёму в стене, всем своим видом демонстрируя, что пора на выход. Мне почему-то тоже казалось, что больше мы здесь ничего не найдём, поэтому возражать я не стал. Пёс выскочил в коридор, я шагнул следом. Как ни странно, вокруг ничего не изменилось, вышли мы ровно туда же, откуда заходили в комнату. Мой четвероногий напарник нетерпеливо гавкнул и потрусил вдоль по коридору, периодически оглядываясь и проверяя, не потерялся ли я. Я старался не потерять из виду его лохматый хвост.

Я не знаю, как он здесь ориентировался. Иногда окружающая действительность расплывалась перед моими глазами, а когда я оглядывался, позади было уже совсем не то, что секунду назад. Лабиринт играл со мной, ситуация повторялась. Я не знаю, с кем мы имеем дело, но шутки с пространством — явно его конёк. Если бы не чудесное появление пса, меня здесь бы и похоронили — я бы попросту отсюда не вышел. Но Барбос знал, куда идти. Своим спасением из подземной тюрьмы я обязан собаке.

Он вывел меня на пологий подъём, в конце которого маячил неясный свет. Чем ближе я подходил к источнику этого света, тем явственнее чувствовал, как безнадёжная тоска, охватившая меня под землёй, отступает. Я больше не хотел улечься на землю с целью остаться в вечности. На поверхность мы выбирались через узкий лаз: пёс — бегом, я — на четвереньках. А потом просто рухнул на землю и несколько минут лежал без движения, приходя в себя. Всё, больше никаких подземелий, в этом деле с меня достаточно.

* * *

Барбос обеспокоенно потрогал меня за плечо лапой и принялся облизывать мне лицо. Я облегчённо рассмеялся.

— Всё, дружище, хватит!

Он завилял хвостом. Я поднял голову и принялся оглядываться, пытаясь сообразить, куда он меня вывел. Были ранние предрассветные сумерки.

Я удивлённо присвистнул. Пёс привёл меня… во двор храма Ивана Воина. Нет, ну логично, куда ещё он мог меня привести? Он же здешний, это его дом. Всё моё существо внезапно охватила такая лёгкость, что я едва не подпрыгнул. Из движущегося, полного иллюзий лабиринта, где я едва не тронулся умом, он вывел меня туда, где моя душа всегда находит покой. Я действительно обязан этому псу жизнью. В порыве чувств я подхватил его и прижал к себе. Барбос, радостно повизгивая, облизал мне щёки.

Было часа четыре утра. В храме Ивана Воина жизнь начиналась рано, поэтому вскоре я увидел, как из жилых помещений в углу двора вышли дворники. Двое парней в рясах гасили боковые фонари. Один из них заметил меня, глупо сидящего на земле возле чёрного провала в лабиринт.

— О. Никита Иваныч, а ты чего тут? С тобой нормально всё? — забеспокоились они. Я постарался убрать с лица глупую улыбку человека, избежавшего смерти.

— Я в порядке, ребята.

Похоже, из-под земли я вышел в своём обычном облике. Личина, заботливо натянутая на меня Ягой, осталась в лабиринте.

— Ты чой-то одет странно. И откуда ты тут у нас взялся? Ворота ж закрыты ещё.

— А я… — я обернулся, хотел было махнуть рукой в сторону дыры в земле — да так и замер с открытым ртом. Никакой дыры не было. Ровная сухая земля. Я помотал головой, потёр кулаками глаза. Пёс с видом бывалого заговорщика стукнул меня лапой по ноге. Мне даже показалось, что он мне подмигнул, дескать, у нас свои секреты.

— За отцом Кондратом не послать ли? — похоже, парней всерьёз беспокоил мой дезориентированный вид. — Ты, Никита Иваныч, за нас, грешных, костьми ложишься, ты про себя-то не забывай тоже.

— Извините, ребята, что-то я правда забегался. Пойду в отделение. Ворота откроете?

Они безропотно выпустили меня на улицу. Уже за воротами я обернулся: пёс стоял позади и махал хвостом. Я помахал ему в ответ и бодро зашагал в сторону отделения.

— Никита Иваныч, так как ты во двор-то попал? — донеслось до меня, но я уже свернул в переулок. Будем считать, что не слышал. Да и как я им объясню? В последние дни со мной произошло столько необъяснимых вещей, что я, кажется, потерял способность удивляться. Слишком много впечатлений, а ресурс у меня ограничен. Поэтому я просто безропотно принял и это: мы выбрались через лаз в земле, и через пару минут от него не осталось ни следа. Подумаешь, бывает.

Как я дошёл до отделения — помню плохо. Яга не спала, ждала меня.

— Вернулся, касатик! — она радостно всплеснула руками. — Живой!

— Почти, — кисло отозвался я. — Бабуль, я с ног валюсь. Хватит с меня подземелий, никуда больше не полезу.

— Ну вот и ладненько, — согласилась она. — Одёжу мужика сего скинь по-быстрому — да и спать, а я ужо рядом посижу, посмотрю, что за ночь с тобой приключилося. Ибо дух от тебя чудной, нибы с того света прямиком вернулся.

— Вы ж сами говорили, под землёй другой мир.

— Истинно, Никитушка. И чем дольше живу — тем чаще в этом убеждаюсь.

Я поднялся наверх, глаза слипались на ходу. Скинул штаны и рубаху, принадлежавшие соборному дворнику, и повалился на кровать. Меня настолько вымотало моё ночное путешествие, что даже бабкины зелья не понадобились, — отрубился сразу же. Я не слышал, как она вошла в комнату, я спал.

Меня никто не будил. Ничего не украли, ничего не сгорело, а если кто-то и воскрес, то ну их к лешему. Я проснулся сам. По моим ощущениям, было около полудня. Наскоро умылся, переоделся в милицейскую форму и спустился вниз. Бабка хлопотала у самовара.

— Пробудился, касатик! Ну вот и ладненько, как раз скоро обедать. Не стала я тебя к завтраку поднимать, ибо сон тебе нужнее.

— Спасибо, бабуль.

Я плюхнулся на лавку и выжидающе уставился на неё.

— Вы что-то выяснили, пока я спал?

— Выяснила, Никитушка, как не выяснить. Ох и досталось тебе…

— Да уж не говорите. То дорога кругами водит, то целый лабиринт движется.

— Вот то-то и оно… а ты про клубок спрашивал. Какой клубок, коли там такое? Бедовый ты человек, участковый.

Я лишь отмахнулся. Больше всего мне сейчас хотелось верить, что мои подземные приключения закончились. Ни за что больше туда не полезу, даже под угрозой расстрела. Городу сбрендивший милиционер всё равно бесполезен.

— Где перстень, Никитушка?

Я на пару секунд растерялся. Похлопал себя по карманам, вспомнил, что был в другой одежде. Сбегал наверх, порылся в карманах дворницких штанов и принёс Яге свою находку.

— Вот он.

Бабка взяла у меня перстень, повертела в пальцах, посмотрела камень на свет — разве что на зуб не попробовала.

— Где, ты говоришь, нашёл его?

— В стене. Там камень был незакреплённый, я его вытащил, обнаружил тайник.

— Ага… — задумчиво пробормотала бабка. — Ты не удивляйся, что я переспрашивать буду. В память твою я как есть влезла и побродила там старательно. Однако лабиринт сей странный зело, ажно голова у меня закружилась, уж очень сильно колдовство евойное. Потому и уточнять буду, всё ли поняла верно.

— Да пожалуйста, — я пожал плечами.

— Вишь какое дело, Никитушка… вдовий камень сие.

Заложенного в эту фразу патетического посыла я не понял. Камень был почти чёрный, на просвет — фиолетовый. Я таких ни разу не видел.

— А почему вдовий?

— Почему — потом объясню. Главное не это, участковый, главное то, что кроме как в царской семье его никто не носит. Да, даже бояре. Даже Бодров. Перстень сей кому-то из цариц наших принадлежал, женский он. У него есть пара.

— Мужская версия? — понимающе кивнул я.

— Точно. Существует мужской такой же, и носить их дóлжно в паре, ибо ежели ты один и с этим камнем, значит… значит, супруг твой али супруга в земле сырой лежит. Потому и вдовий.

Я достал карандаш, блокнот и быстро это записал. На миг вернулось ощущение дрожащей от света факелов темноты подземелья. Я глубоко вздохнул.

— Хорошо, допустим. Но не хотите же вы сказать, что кого-то из цариц могли замуровать заживо в этом подвале? Это ж… Господи, я даже думать об этом не хочу!

— Ну, всякое бывало… но я что-то за последние лет триста такого не припомню. Умирали они, конечно, кто в родах, кто от болезни… кто от старости. Да как все, в общем-то. Смута была одно время, Бодровыми, кстати, учинённая, так там царя с царицей на плахе казнили, молодых совсем. Но не в подвале, опять же. Не ведаю, Никитушка, вроде на виду все, да и перстень не старый, не пятьсот лет ему, вглубь копать не придётся.

Меня даже от этой простой метафоры аж передёрнуло.

— Прости, касатик, — бабка погладила меня по плечу. — Я тебя сама под землю больше не пущу. Вглубь веков, я имею в виду. Новый он, ему лет пятьдесят, мне кажется, самое большее.

— Понял. И что нам с этим делать? Нужно установить, чей он может быть.

— К государю нашему тебе идти надобно. Токмо он сей перстень опознает, окромя него некому.

Я кивнул.

— Откушай сначала, Никитушка. А уж опосля поедешь. Подробно расспроси самодержца нашего, авось и опознает. Вишь какую находку ты приволок, не иначе как чутьё следственное вело тебя.

— Это собака.

— Какая собака? — не поняла бабка. Я вытаращил глаза.

— Вы же смотрели мою память! — у меня появилась нехорошая догадка. Такая, знаете, когда до последнего надеешься, что это неправда. — Со мной бегал Барбос, пёс отца Онуфрия. Он меня к этой комнате и привёл.

— Не было там пса, Никитушка. Один ты в лабиринте был.

Я горестно взвыл и уронил голову на стол.