Голос проклятого (джен)

«Поразительное сходство». «Они ничего ей не сделали?» «Где Айзек?» «Обезглавлен и сожжён». «Я должна была лично отправиться за ней».

Голоса врываются в сознание, размытые, не имеющие ни тембра, ни интонации. Женские ли, мужские — всё смешивается в один общий хор, из которого на границе сна сложно выцепить что-то на самом деле понятное или хоть отдалённо знакомое.

«И всё равно мне тревожно». — Первая осознанная фраза, произнесённая женщиной. Джесси приоткрывает веки, впуская под них тусклый свет далёкого фонаря. Сложно сразу сообразить, где она, потому как последние воспоминания — тёмная улица и опасность. Страха больше нет, но смятение возвращает некоторую нервозность.

«Она просыпается!»

В этот раз голос мужской, низкий, возбуждённый.

Джесси касается ладонями мягкой кожи. Салон машины, конечно же! Воспоминания возвращаются: ещё не совсем связные, но более чёткие, чем прежде. Речь Лестата, направленная на устрашение прочих бессмертных, долгая поездка в такси. Джесси просыпалась два или три раза за весь путь, упиралась взглядом в тёмные поля и ныряла во тьму снова. Так было легче, так было не страшно. И теперь она на месте, в пригородном доме, где обитают самые первые, самые древние. Как учёную, мысль увидеть их будоражит, но как члена семьи, встреча с давно утраченными родственниками пугает. Возникает желание прикинуться спящей ещё на часок-другой. Только её учащённое сердцебиение уже оповестило бессмертных о её пробуждении, не говоря уже о том, что наверняка они прочли её мысли.

«Ну же, вылезай, трусиха».

Надменный голос без сомнения принадлежит Лестату, только он разговаривает с ней подобным тоном. Беззлобно, но не пытаясь щадить её нежные чувства.

Джесси широко распахивает глаза, понимая, что вариантов у неё просто нет, и тотчас вздрагивает. На переднем сидении, наклонившись к ней насколько это возможно, сидит молодая женщина, бледная, как прочие вампиры, но необъяснимо тёплая. В фонарном свете её волосы отливают цветом осенней листвы, а большие зелёные глаза подёрнуты мягким коричневым светом. Джесси видит вампиршу впервые, но внутреннее чутьё кричит: перед ней Маарет.

Этой встречи не должно было произойти. Всю свою жизнь Джесси жила с мыслью, что тётя её любит, но встретиться не может. Ещё подростком она привыкла к такому порядку вещей, не смея и мечтать однажды предстать перед тётей Маарет. И вот сейчас, когда та настолько близко, что можно коснуться, Джесси не понимает, что чувствует. Радость, смятение, обиду или страх.

— Это нормально, дитя, — успокаивающе мурлычет тётя, протягивая к Джесси тонкую бледную ладонь. — Всё образуется, не волнуйся. Я не тороплю.

Она выскальзывает из машины прежде, чем Джесси принимает сидячее положение, присоединяется к своим бессмертным друзьям, ожидающим снаружи. Царственным, благородным, могущественным. Аура силы и мудрости исходит от каждого из Древних, сливаясь в мощный клубок непобедимости и бесконечности.

Джесси садится ровнее, чтобы лучше рассмотреть всех их. Сперва взгляд падает на утонченную Пандору, астеничного типа молодую женщину со слегка вьющимися тёмными волосами, зачесанными назад и увенчанными обручем с драгоценными камнями по ободку. Лицо разглядеть сложно, фонарь светит Пандоре в спину, оставляя черты римлянки в тени. Только глаза полыхают тлеющими углями, пока та разглядывает Джесси, подперев подбородок тонкой кистью.

Маэл и Хайман стоят по левую руку от Пандоры. Сказать, кто из них кто, пока сложно. Оба в годах, седые волосы торчат паклей во все стороны, тела покрывают странного вида балахоны. Похоже, несмотря на то, что мир вокруг изменился, оба древних вампира застряли на границе вечности. Тот, что повыше, берёт Маарет за руку. Очевидно, это Хайман, предок Джесси, с которым тётя в бытность простой ведьмой зачала дитя.

Джесси могла бы ещё долго разглядывать всех их, как они — её, но Лестат, сидящий на водительском сидении, напоминает о своём существовании.

— Ты долго спала. — Он опускает руку на спинку кресла и окидывает Джесси скептическим взглядом. — Они точно не кусали тебя?

Джесси переводит взгляд на правую ладонь, где под большим пальцем виднеются две крохотные ранки.

— Нет, только ты, — говорит она с сомнением, на что тётя Маарет тихо ахает, а Лестат несколько напряженно смотрит в сторону Детей Тысячелетия.

— Ладно, хорошо, — кивает наконец он. — Просто я забыл, насколько смертные бывают сонливы. Я-то уже успел слетать в Париж и обратно. Привёз тебе компанию.

Под «компанией» можно понимать кого угодно, но Джесси представляет себе одно единственное лицо. Выдаёт желаемое за действительное, либо рационально прикидывает, что вариантов не так уж много?

— Пьера?

Она бросает взгляд на улицу, за спины бессмертных, находя очертания стоящего вдалеке роскошного особняка. Вот, значит, как живут древнейшие — богатство и аристократизм?

Первое Поколение сплошь из Египта и Рима, только Маэл — кельтский друид, особняк же выдержан в современном стиле, не слишком вычурный, оснащённый новейшими системами подсветки и полива. Мальчику, если Лестат привёз его сюда, будет комфортно и привычно.

— Пьера, гроб матери — всего понемногу, — подтверждает Лестат. — Меня же, как ты сама сказала, хотят убить. Хотя, кажется, пока что эта идея у моей парижской братии не слишком навязчива. Но когда они попытаются это сделать, я хотя бы буду спокоен, что никто не станет мешаться под ногами.

Внешняя бравада не способна обмануть: Лестат перевёз в безопасное место всех, кто хоть немного ему важен, вовсе не потому, что Пьер или тем более спящая мать могут чем-то помешать, а потому что, хочет он это признавать или нет, он беспокоится за их жизни. Вампиры, пришедшие за возмездием, не моргнув глазом способны убить даже беззащитное невинное дитя. В доме тёти же, Джесси уверена, опасность ребёнку не угрожает.

— Милая, я не тороплю, но скоро рассвет, — напоминает тётя Маарет. — Твоему собеседнику стоило бы укрыться в гробу.

Джесси и Лестат, словно очнувшись, одновременно вскидывают головы в сторону горизонта. Там, у самой кромки земли, небо сереет, предвещая скорый восход.

— Советую тебе задержаться, — говорит Лестат, лаская взглядом небеса. — Рассветы — лучшее, что было в моей жизни. Лови их за нас обоих, Джесс. Пока они тёплые, пока они реальные.

Он тихо выдыхает, хотя Джесси знает точно: дыхание вампиру не нужно. В этом вздохе горечь и тоска, причины которых понятны и без слов. И всё же, Лестат считает своим долгом объяснить.

— Ни один солнечный луч, будь он на фотографии или на видеозаписи, не сможет согреть. Но, — он оживляется несколько искусственно, — всего каких-то восемь-десять сотен лет, и я смогу выносить солнце в достаточной мере, чтобы позволить себе настоящий рассвет. А ты, Джесс, встречай его сегодня, всегда, пока можешь.

Он не даёт ничего ответить, покидает машину так быстро, что создаётся ощущение, будто он просто исчез по взмаху волшебной палочки. Но Лестат не волшебник, не чёртова фея — он вампир, сверхбыстрый, как все вампиры. Хищник, которого способно убить самое ценное и желанное, что только можно придумать — свет.

— Мы подождём в доме, — говорит Хайман, выпуская руку тёти Маарет из своей. Маэл и Пандора сдержанно кивают Джесси и направляются к особняку: девушка — медленно и грациозно, выпрямив спину в царской осанке, старик — чуть сгорбившись, шаркая ногами по земле. Внешняя немощь — в бессмертном теле всегда полно силы, и если захочет, Маэл без сомнения может стать и быстрым, и ловким.

Хайман уходит последним, улыбнувшись Джесси на прощание. Он — её предок, советник Акаши, первый, созданный царицей вампир после её супруга. Самый древний из всех; его дневники, оцифрованные и переведённые с древних папирусов письмена, Джесси находила в Таламаске. Не её специализация, но не подсмотреть она не могла. Пару страниц, пару жутких страниц, от которых волосы вставали дыбом, и Джесси забывала дышать. Те записи она ещё долгое время мечтала забыть, и пусть слова стёрлись из памяти, но картинки, нарисованные воображением, остались. Египет, захлёбывающийся в крови с подачи царицы Акаши и её супруга, фараона Энкиля, бесконечные жертвы, четвертования, публичные казни и публичные изнасилования. Маарет как раз и стала жертвой последнего. Приказ, отданный Хайману Акашей, который он не смог нарушить. Его папирусы горели раскаянием и сожалением. Это жуткое наказание положило начало Великой семье и стало причиной того, почему Хайман, получив от своей царицы Тёмный дар, поделился им с Маарет. Он желал остановить Акашу и здраво оценил шансы: справиться с ней в одиночку он бы не смог.

Впрочем, Акаша остановила себя сама: пресытившись кровью, она впала в бессмертный сон вслед за Энкилем, оставив сломленных Детей Ночи совсем одних, неправильных, мёртвых в мире живых. Хайман и Маарет, сделавшись единственными вампирами на земле, из случайных любовников превратились в настоящую пару. Поручив заботу о своей дочери живым, они начали исследовать мир, создавая по пути детей мёртвых. Среди этих детей был и Мариус, создатель Лестата, и если в бессмертном мире кровные узы действительно имеют большое значение, тогда Лестат считается внуком Маарет.

— Так и есть, — тётя Маарет занимает переднее сидение и разворачивает лицо на восток, к неясной рассветной полосе. — Они все — мои дети, и для большинства я — всего лишь легенда.

— Если бы не твои сообщения, я бы тоже считала тебя просто легендой, — Джесси садится боком, прижимает колени к груди и опускает на них голову. — Опекуны говорили, что никогда не встречались с тобой лично, только получали денежные переводы. Ты всегда была для меня незримым ангелом-хранителем, красивой сказкой.

— А оказалась демоном, — тётя криво усмехается, встречаясь с Джесси взглядом. — Ты можешь доверять мне, Джессика. Я на самом деле очень тебя люблю.

В глазах Маарет тепло и нежность, сомневаться в искренности слов не приходится.

— Я не боюсь демонов, — отвечает Джесси. — Не всех. Не тебя.

Из-за деревьев медленно выплывает мягкий свет, и лицо древнейшей обращается к нему.

— Я встречаю рассвет впервые за четыре тысячи лет. Как-то всё некогда было… — признаётся Маарет с благоговением и трепетом.

Она выглядит совсем юной, особенности их рода: низкий рост, хрупкое телосложение, большие глаза. Тёте было около двадцати пяти, когда Хайман поделился с ней Тёмным даром, но она выглядит и того моложе. Может, и её бы попросили показать удостоверение, попробуй она купить вино в лавке. Двухтысячный год до нашей эры в графе года рождения удовлетворил бы их требования?

Тётя Маарет прыскает со смеху.

— Трёхтысячный, дитя, — продолжает смеяться она. — Я несколько старее, чем кажется.

Эта её способность читать мысли несколько смущает. Прежде Джесси сама лезла в чужие головы, теперь же она ощущает себя очень уязвимой, обнажённой — не самое приятное чувство.

— Прости, — Маарет кивает собственным мыслям. — Я не подумала, что тебе это может быть неприятно. Просто я мечтала о нашей встрече все двадцать семь лет, и теперь мне очень хочется узнать о тебе побольше. Но я больше не буду, обещаю.

Тётя переводит взгляд на Джесси и протягивает ей ладонь.

— Хочешь, я научу тебя сдерживать мысли? Все бессмертные умеют это, но, как потомок Великой семьи, ты тоже сможешь, я уверена.

Над особняком протягиваются первые тёплые лучи, пожирающие тьму и гасящие последние тусклые звезды. Абсолютную тишину заменяют робкие переклички жаворонков, возвращающие жизнь в застывший мир. Время мёртвых отступает перед прикосновением света, даже воздух становится свежее, дышать легче. Лестату бы понравилось.

Тётя Маарет тихо хмыкает, возвращая Джесси к насущности своего предложения. Научиться оберегать мысли в доме, полном телепатов — очень полезное умение.

Не сводя глаз с небесного полотна, Джесси вкладывает ладонь в руку тёти, ощущая уже привычный лёд под своими пальцами.

— Я рада буду помочь тебе, дитя, — Маарет накрывает её кисть второй ладонью, сжимает пальцы в поддерживающем жесте. — Всю жизнь мне хотелось быть рядом, обучать тебя, дарить тебе ласку и любовь, но мне пришлось оставить тебя, как пять тысяч лет назад пришлось оставить свою дочь и всех её потомков после этого.

Джесси впервые не чувствует обиды. У тёти действительно не было выбора. А теперь выбора нет и у неё. Нужно научиться жить в золотой безопасной клетке и надеяться, что однажды дверца откроется, и мир, бесконечный и прекрасный, сможет принять её вновь.

Тётя Маарет не спешит наставлять, просто сидит рядом и любуется рассветом. При свете наступающего дня радужка её глаз блестит подобно изумрудам, а лимбальное кольцо сверкает золотом. Джесси беззастенчиво изучает каждую чёрточку бессмертного профиля, очень похожего на тот, который она сама видит каждый день, глядя в зеркало. Вот только лицо тёти мраморно-гладкое, лишённое морщин и веснушек, избавленное от любых признаков старения и неизбежной смерти. Совершенное.

Смерть никогда не коснётся этого хрупкого тела, красота не увянет подобно срезанному цветку. Тётя была и тётя будет. Пять тысяч лет. Всегда.

Небо полностью оказывается во власти серого утра, птицы, отпев своё, начинают порхать с ветки на ветку, суета дня отнимает тишину и покой ночи. У особняка гаснут фонари, света и без них уже достаточно.

— Они все идут спать? Или Дети Тысячелетия не спят? — Джесси не знает, зачем спрашивает это. Она не понимает, как будет лучше: если все отправятся спать, и ей не придётся ни с кем говорить, или что все останутся бодрствовать, и ей не будут приходить образы тёмных гробов и жутких подвалов.

— Мы не спим в гробах, — снова читает её мысли тётя Маарет, и тут же добавляет: — Прости.

Джесси кивает, зная, что тётя не нарочно. Она по себе знает, что иногда и усилий не нужно прилагать, чтобы услышать чью-то громкую мысль.

— Мы спим в обычных постелях, лишь задёрнув шторы для удобства. От света болят глаза и от попадания на кожу прямых солнечных лучей мы получаем лёгкие ожоги. Не смертельные, но неприятные. Но если хочешь, к тебе приближаться не будут.

— Нет-нет, всё нормально, — Джесси нервно одёргивает полы пальто свободной рукой. — Они — твоя семья. Значит, и моя, ведь так?

Тётя тепло улыбается, переводя на неё взгляд.

— Ты можешь в этом не сомневаться. Для всех в этом доме ты родная. Здесь тебя не обидят. Здесь никогда не упрекнут и не станут неволить. И ты можешь быть уверена, что любой из нас жизнь положит за тебя, если потребуется.

Джесси сглатывает. А если потребуется? Если другие вампиры придут сюда за ней?

— Они нам не помеха, поверь. Нет ни одного вампира, с которым бы не справился древний. А теперь точно пришла пора научить тебя контролировать марш из твоих мыслей.

— Такие громкие?

Джесси, всю жизнь проведшая с ворохом чужих голосов в голове, часто задавалась вопросом, насколько сильно слышны её собственные мысли. Очевидно, сильно.

— Нет ничего, что мы не смогли бы исправить, — тётя тепло улыбается и кивает в сторону особняка. — Ты не услышишь мысли ни одного обитателя этого дома, если они сами того не захотят. Тебе всего-то нужно научиться тому же.

— Как? — в голосе Джесси звучит волнение, хоть она и старается сохранять спокойствие. Поскорее хочется почувствовать себя защищённой и, по возможности, нормальной. Оказаться в условиях, где никто не отвечает на незаданные вопросы, не спорит с неозвученными утверждениями. Снова быть просто собой, той собой, чьи мысли не являются достоянием общественности.

— Всё внутри тебя, — размеренно и спокойно поясняет Маарет. — Когда ты хочешь прочитать чужие мысли, ты просто концентрируешься на этом своём желании, ровно как и когда пытаешься выбросить чужие голоса из головы, ты словно ставишь блок, верно?

Слова тёти поднимают в Джесси волну давней обиды. Всё это тётя Маарет должна была сказать ей, когда она поглощала таблетки горстями, а не упоминать сейчас, между делом.

Тётя снова читает её мысли: Джесси видит это по виновато опущенному взгляду, по поджатым губам. Слишком много времени утеряно безвозвратно. Сближение не будет мгновенным.

— Обнеси свои мысли высокой стеной. Представь эту стену во всех красках, — тётя закрывает глаза, и Джесси вторит ей. Стена перед ней кирпичная, не слишком высокая, с выщербленными кусками и проросшей между кирпичей травой.

Джесси знает, что одного этого образа мало для того, чтобы защититься, да и сам метод не вызывает доверия.

«Мой забор из кованого железа, увитый терновником», — звучит голос тёти в голове. — «Розы там чёрные, темнее ночи, шипы длинные и тонкие, и близко никого не подпустят. Мысли за таким забором закрыты надёжно, не пробиться. Твой забор должен быть неприступен, как крепость. Ты сама должна поверить в то, что никто и никогда не прорвётся через твою оборону».

Голос тёти Маарет течёт как река: мягко, неспешно, каждое слово отзывается цветным пятном перед закрытыми глазами. Забор Джесси растёт: несколько слоёв стали, толстые двери, закрытые подобно сейфу в банке — мощным серебристым штурвалом. И хоть сама затея всё ещё кажется бредовой, Джесси пытается убедить себя, что всё не зря, что мысли действительно глубоко внутри, а ключ только у неё.

— Хорошо, — хвалит тётя, опуская свою ледяную руку ей на плечо. — Ещё не успех, но уже близко. Твои мысли стали тише. Работай над этим, время есть.

Джесси открывает глаза, продолжая удерживать образ сейфа перед глазами; стараясь сделать это безусловным рефлексом; приучая себя к чему-то новому, хоть пока и чужеродному.

Перед ней новый день, разлитый ярким светом. Видимо, прошло больше времени, чем Джесси показалось. Короткий взгляд на наручные часы подтверждает: уже около семи. Заборы, которые она воздвигала, казалось, минуту, заняли больше часа. Солнце ещё не агрессивное, но в права свои вошло, а значит, очень скоро кожу тёти начнёт обжигать, подобно языкам пламени. Не летально, но болезненно.

— Тебе пора?

Джесси вовсе не хочется отказываться от общества бессмертной родственницы, но, определено, дышать рядом с Маарет несколько трудно. Эта встреча — всё, о чем Джесси мечтала на протяжении многих лет, но ощущения двоякие: тётя знает её уж слишком хорошо, в то время как о самой Маарет известны лишь те крохи, которыми владеет Таламаска. Сухие факты, не более. Тётя Маарет — достопочтенная вампирша, её прародительница, но при этом выглядит как младшая сестра — смешанные чувства.

Разобраться в них хочется один на один, чтобы при этом не лезли в голову, не копошились в самых потаенных уголках души. Уж точно чтоб этого не делала тётя, которую Джесси очень боится разочаровать.

— Да, мне пора в дом, — говорит Маарет, старательно делая вид, что ничего не слышала. Джесси знает, что это не так, но благодарна, что тётя не акцентирует внимания на этих неловких моментах. — Я распоряжусь, чтобы тебе подали завтрак. Есть какие-нибудь пожелания?

На вопрос тёти желудок Джесси отвечает громким урчанием. Последней едой был батончик в поезде из Парижа, но думать о голоде времени не было, теперь же Джесси согласна на что угодно.

— Что-то не особо экзотическое подойдёт, — говорит она. — Спасибо.

— Омлет с беконом и салат для тебя не слишком экзотично? Я слышала, люди это едят.

Тётя улыбается одними уголками губ и медленно покидает машину. Джесси ещё раз благодарит её и заверяет, что омлет будет очень кстати, а после наблюдает за тем, как Маарет, накинув шаль на плечи и максимально возможно прикрыв ею и шею, спешит в дом от первых агрессивных солнечных лучей.

Когда фигура тёти исчезает за массивной дверью, Джесси позволяет себе громко выдохнуть, растягиваясь на прохладной коже заднего сидения.

Ощущения странные: радость, смятение, тревога — и отнюдь не за собственную жизнь, предвкушение чего-то нового — непременно хорошего, и волнение из-за допущенных ошибок. Джесси прекрасно понимает, что не является эталоном хорошей племянницы, к тому же её не может не беспокоить то, что она подставила под удар всех бессмертных. Конечно, другие вампиры не смогут существенно навредить её родным, но жизнь подпортить способны.

Печка в салоне почти не греет, а сквозь открытые дверцы переднего сидения проникает утренняя прохлада. Войти бы в дом, согреться, осмотреться, отыскать Пьера в конце концов. Джесси понимает, что мальчику может быть страшно в новом месте, но заставить себя отринуть миг относительной свободы она не может.

Проходит ещё час, прежде чем голод затмевает собой все тревоги и волнения, лишь тогда Джесси покидает своё укрытие и выходит на ухоженную дорожку, слегка занесённую сухими листьями; с двух сторон тропинку окружает сад с фруктовыми деревьями, плоды на которых ещё виднеются то тут, то там. Оглядываясь назад, замечает высокую каменную ограду и неприступные чёрные двери ниже по холму.

Дом защищён от человеческого проникновения, но при этом совершенно не скрыт от посторонних взглядов. Дети Тысячелетия вовсе не делают тайны из своего существования, но всё равно вампиры давно перестали верить в них. Может потому, что здесь, в отдалённой местности, где слишком мало людей, вампиры просто не водятся, а может все бессмертные зациклены только на себе и даже не пытаются найти древних.

Лестат на некоторое время поколебал их уверенность, но пройдёт совсем немного времени, страх перед эфемерными предками отступит, и вампиры снова без опаски пойдут вытворять бесчинства. Лишь вопрос времени, когда они найдут это место, и что ждёт обе стороны в предстоящем противостоянии.

Не в силах дальше отодвигать момент, Джесси подходит к двойным дверям, берётся за резную ручку. Ещё не прогретый солнцем металл холодит пальцы подобно прикосновению бессмертного. Волнение кошкой скрёбет в груди. Джесси знает, что в особняке её ждут, что все ей рады, но не может побороть нервозность. И всё равно она налегает на ручку, хоть колени и подкашиваются от переживаемых эмоций.

За дверью — внутренний двор со скамьями по периметру. На одной из них Джесси различает лютню, между двумя другими располагается столик с расставленными на нём шахматными фигурами, на краю ещё одной лежит книга. Бессмертный досуг так похож на человеческий, что даже жутко. Чем больше нормальности в Древних, тем больше смятения это вызывает.

Сейчас двор пуст, потому что из-под стеклянной крыши сюда проникает слишком много света. Не смертельно для Детей Тысячелетия, но неприятно. В освещённом прямоугольнике двора Джесси видит прекрасное убежище, где можно скрываться от бессмертной родни, если нужен будет глоток одиночества.

Всю жизнь проведшая с опекунами, Джесси всегда считала, что будет просто счастлива встретить настоящую семью. Она и помыслить не могла о том, что станет избегать родных, и теперь нерешительно мнётся перед очередной дверью, ругая себя за трусость.

— Я тоже растерян, девочка моя, — мужской голос, прозвучавший из-за спины, заставляет Джесси вздрогнуть.

Обернувшись, она обнаруживает Хаймана, стоящего в тени одного из балкончиков. Он принарядился по случаю: классический синий костюм, белая рубашка с накрахмаленным воротничком, серебристо-русые волосы аккуратно собраны на затылке. Ничего общего с тем растрёпанным старцем с улицы. Джентльмен, чуть смуглее обычного вампира в силу своего происхождения, но такой же совершенный, как и все они: словно высеченный из камня, лишённый возраста и изъянов. Теперь, когда волосы не торчат во все стороны, он выглядит моложе, лет на сорок. Её предок. Джесси ощущает неуверенность, исходящую от него, словно Хайман открыл перед ней разум, позволил проникнуть в мысли, а она продолжает стоять на пороге и ловить только самые отдалённые отголоски его эмоций. Проникать в голову древнего не хочется, Джесси по себе знает, как это неприятно. Поэтому она просто подходит ближе, чтобы можно было спокойнее поговорить, и Хайман делает несколько шагов ей навстречу, подходя к самой кромке тени.

— Я очень боюсь не оправдать твоих надежд. Оказаться просто скучным стариком, рядом с которым милой девочке вроде тебя будет неуютно. — Его слова звучат искренне. Дядя, о существовании которого Джесси знала только из архивных записей, не вызывает той же обиды, что тётя, хотя до последних пор он вообще не принимал участия в её жизни. Может, потому, что не прячет своих мыслей, пытается общаться на равных? Но ведь и тётя тоже допускала её в свою голову пару раз. Странно и необъяснимо, даже чуточку несправедливо по отношению к Маарет, но когда Хайман раскрывает свои объятья, Джесси без раздумий ныряет в них, опуская голову на бессмертную грудь, с некоторой тоской отмечает, что сердце под рёбрами не бьётся.

— Но это не значит, что оно не чувствует любви, — дядя гладит её по голове, поправляет растрепавшуюся причёску, а Джесси, полностью отдавшись этим прикосновениям, думает о том, что её бессмертная семья может однажды стать ей действительно близкой. Только нужно очень-очень постараться не оттолкнуть тех, кому она на самом деле важна и нужна. Судьба свела их, но это только первый шаг. Путь будет не так и прост, но в этом доме она не одна, кто лишь встаёт на эту дорогу. Вместе они добьются успехов.