Сага о благородных ворах (гет)

Юмелия захлёбывалась отвращением.

Обычно это чувство накрывало её с головой, стоило ей оказаться в людской толпе. Так было всегда. Так пошло с детства. С раннего детства Юмелия задыхалась в толпе, чувствовала сонливость и усталость, мечтала сбежать, спрятаться, потеряться. Но люди никогда не оставляли её. Они всегда были рядом, всегда тянулись к ней, всегда им было что-либо нужно, всегда раскрывали свои рты — либо голодные, либо болтливые. И чем больше была толпа, окружавшая Юмелию, тем сильнее её тяготило извечное одиночество.

Когда-то давно родители оставили её в такой толпе. Юмелия не помнила ни отца, ни матери, не помнила, где её оставили, как её нашли. Просто тёплая рука самого родного в мире человека выскользнула из ладошки маленькой девочки и навсегда пропала из её жизни. Юмелия не злилась на родителей. Она испытывала к ним взаимное равнодушие. Их место в её жизни заняли военная служба, другие брошенные дети и Антрис Петтенкофер.

Дети, озлобленные, брошенные и обиженные на весь мир были для Юмелии, словно родные братья и сёстры, Антрис Петтенкофер заменила ей мать, а Бранд Тюрвинг… впрочем, не важно. Тогда, будучи маленькой девочкой, Юмелия полагала, что мир и без того слишком холодный и жестокий, и должен хоть кто-то быть добрее, относиться к другим с пониманием, дарить им свою любовь. С детства мало что изменилось, и даже в свои двадцать три года Юмелия не считала себя неправой. Это все вокруг ошибались.

— Эй, Юми, — обратилась к ней Чибузо. — Соммерос уже доверяет тебе?

Юмелия закурила, оттягивая время ответа. Никс Макграт. Её пришлось познакомить с частью зверепоклонников из числа тех, кто не убивал людей, и чей интеллект был чуть выше уровня шестилетних детей. Юмелия не скрывала своего отвращения к этому обществу. Она хамила, она ругалась, она разговаривала с таким острым цинизмом, что он наносил глубокие колотые раны. В зверепоклонники не попадали честные, умные, добросовестные люди. Только такие идиоты, как Юмелия, могли вляпаться в подобны круг общения.

Бранд бы назвал её умственно-отсталой.

— Никс — девочка одинокая и очень замкнутая, — Юмелия выдохнула струйку серого дыма. — Доверие таких людей завоевать очень тяжело. Сделаю всё возможное, Чибузо.

— Ты молодец, Юми, — Чибузо улыбнулась полными губами. — От такой жертвы, как сама Соммерос, Зверь точно пробудится. Он напьётся её крови, он вернётся и озарит мир своим величием, и мы станем его ангелами.

Юмелия нахмурилась. Фанатизм Чибузо был ей глубоко отвратителен, и в особенности в нём отвращала та неискренность, которой была пропитана каждая фраза. Чибузо была слишком глупа для изящной лжи. Ангелы Зверя, да? Зверю плевать на своих поклонников, плевать на почитание, плевать на весь мир. Это тупая, животная сила, которую, наверняка, породили не боги, а общество.

Чем чаще Юмелия обращалась мыслями к Зверю, чем дольше жила, тем больше понимала это неостановимое, состоящее из чистого гнева чудовище. Иногда ей хотелось самой сжечь планету дотла. Иногда ей хотелось самой сгореть от своих же сил.

Бранд назвал бы её дурой.

Она часто думала о Бранде Тюрвинге. С того самого момента, когда впервые увидела его своими слегка подслеповатыми глазами. Тощий, высокий парень, с длинными каштановыми волосами, спокойной улыбкой и мрачным взглядом, вечно устремлённым в пол. У него тонкие губы, прямой нос, карие глаза с хитрым прищуром, высокие скулы, тонкие, интеллигентные черты лица. Единственное, что в нём было неидеальным, и к чему Юмелия испытывала особенную нежность — это огромные, кустистые брови, больше похожие на незамысловатый апокалипсис.

— Ты оправилась после встречи с Кси, Юми? Там были твои друзья, твоя семья…

Чибузо подалась вперёд. Теперь Юми в полумраке бара могла разглядеть в тусклом свете ламп тонкие, словно нитки, брови, чёрные глаза, выпученные, словно у рыбы, выброшенной на поверхность, широкий нос, тёмную кожу. Неприятный образ Чибузо завершали толстые, жёсткие дреды, от которых шла вонь серы, немытого тела и тухлого сыра.

— Зверь — моя семья, и я сгорю в его пламени, — ответила Юмелия. — После нашей выходки Кси направятся на Землю под прикрытием. Коренного сирисонянина легко вычислить, если приглядеться… — Юмелия посмотрела на Чибузо и тяжело вздохнула, — прикажи нашим прятать татуировки. Остальным займусь я.

Чибузо кивнула и упала на спинку кресла, вновь скрывшись в густом мраке алькова.

— Я сгорю, и ты сгоришь, Юми.

Не попрощавшись, Юмелия вышла из бара. Её работа на сегодня завершена. Она познакомила Никс с самыми безобидными представителями этой чёртовой секты, с тремя людьми, которые носили на шеях копии кулона Юмелии.

Когда Юмелия служила в Кси и носила копию кулона Антрис, в её подаренных силах не было ничего особенного. Все пули, которые Юмелия заряжала своими скудными способностями, и которые вечно летели мимо цели, разрывались сотнями снежинок. Снег, созданный Юмелией, был прекрасен. Снег вообще прекрасен. Особенно, когда неосознанно вырывался из-под кисти Бранда, стоило ему забыться в рисовании.

Когда же Юмелия получила свой кулон от Ночной Поры, она почувствовала на собственной шкуре разницу сил. Снежинки уступили место пороху, тринитротолуолу, оружию; вечный испуг сменился удушающим ужасом; доброта обросла цинизмом и злобой. Юмелия надеялась, что кулон, который может исцелить даже огнестрельное ранение, вылечит её подслеповатые глаза и разбитое сердце. Не вышло. Похоже, кулон не исцеляет четырёх видов ран, а не двух, как было принято ранее: ожоги Зверя, ампутированные конечности, повреждения даром богов и человеческую глупость.

Если бы Бранд узнал, что она слепнет от бесполезного дара богов, то точно назвал бы её идиоткой.

В детстве Юмелия думала, что эта особенность есть у всех. Неосознанно, рассуждая о конкретном человеке, она мысленно ускользала из своего тела и видела мир чужими глазами. Длилось это недолго, объяснить происхождение этого дара было некому, да и Юмелия на тот момент была так глупа, что разбалтывала всё, что видела. Если бы она знала, что однажды предаст Кси, то ни за что не сказала бы Антрис, что Бранд часами сидит, приставив к подбородку дуло револьвера.

Антрис — умная женщина, такая же пронырливая гремучая змея, как и все Петтенкоферы. Она знала, в каких отношениях друг с другом находятся её дети, знала, что Юмелия в жизни не стала бы свидетелем настолько личной сцены, знала, что Бранд никогда не покажет настоящего себя. Именно поэтому, когда Юмелия пришла к ней, трясясь от ужаса, Антрис в первый и последний раз в жизни протянула к ней руки для объятий.

— Сука, — Юмелия выдохнула дым и бросила сигарету, перепачканную красной помадой, на тротуар. — ЛИЦЕМЕРНАЯ ЛЖИВАЯ СУКА!

Стиснув зубы, Юмелия приказала себе успокоиться. Эмоции — её злейшие враги. Эмоции срывали с неё маску взрослой, спокойной, уверенной в себе женщины, и из-под неё проглядывала маленькая, слабая, подслеповатая девочка, верящая в добро и чудеса. Юмелия ненавидела себя в детстве. Ненавидела это толстое, тупое, слишком болтливое существо с глупыми шутками и нелепыми идеями. Ненавидела ровно настолько, насколько и любила. Никто в целых трёх мирах не любил Юмелию Блутганг, почему бы ей при таком раскладе не пойти против общества и не полюбить саму себя?

— Эй, Ланселот, — произнесла Юмелия, садясь в машину. — Живой, собака?

Большая сумка, до этого мирно лежавшая на заднем сидении, зашевелилась, заёрзала, и из неё вылез сонный, зевающий комок рыжей шерсти. Кот. У него была белая морда, белые носки на лапах, белые длинные усы. На его шее поблёскивал маленький медный кулон в форме короны. Таких существ, как Ланселот, на Сирисо называли исами. Ис — это животное, к которому пришёл Ночная Пора, и во времена богинь эти существа состояли из металла, камня, стекла, воздуха… Это были покорные слуги без сердца и здравых мыслей, но, как выяснилось благодаря Ланселоту, с сарказмом, обжорством и вечно недовольным взглядом.

Ланселот лениво потянулся, широко зевнул и прыгнул на переднее пассажирское сидение.

— Ты крайне груба, Юми, — протянул он. — С такими темпами ты никогда не найдёшь себе пару и не съедешь из моего дома.

— С каких пор ты считаешь мой дом своим?

— Он всегда был моим, как и весь город, — промурлыкал Ланселот. — Я просто позволяю вам жить на моей территории.

Он вытянул голову, и Юмелия, как это обычно бывало, почесала его подбородок. Закрыв свои яркие зелёные глаза, Ланселот громко замурлыкал. Он был своенравным исом — иногда вредным и кусачим, иногда ласковым, заботливым и нежным, иногда злющим и точил когти обо всех вокруг. Он шипел на всех, кроме Юмелии, и считал людей без кулона недостойными его кошачьего величества. Логика Ланселота была прозрачной: в собственных глазах он был величественным гением, и те, кто не мог уловить ноток смысла в его речи, были недостойны права дышать, существовать и осуществлять обмен веществ рядом с ним. А таких людей было много. Простые земляне и сирисоняне без способностей и те, кто носит кулоны-копии, не понимали его речь, для них он просто часто и надоедливо мяукал.

При первой встрече Юмелия едва не сбила его на машине. Грязный, насквозь мокрый и истощённый маленький котёнок без сил лежал на асфальте под проливным дождём. К тому же, это был ис, которых отлавливали на Сирисо и отправляли в анабиоз. Юмелия не могла пройти мимо. Она пропустила рабочий день, спустила остаток зарплаты в ветеринарной клинике и наплакалась на пять лет вперёд. До того дня она не знала, что в ней осталась хоть капля жалости. А потом Ланселот заговорил и говорил столько, что Юмелия успела сто раз пожалеть о своей доброте.

— Что скажешь? За нами был хвост?

— М-м-м, — Ланселот выгнул спину, потягиваясь. — Если я скажу, ты закажешь мне суши?

Юмелия кивнула.

— Воздух провонял такими, как ты, — промурлыкал Ланселот.

— От Никс шёл запах?

— М-м-м, нет. И рядом с нами никого не было. Если бы были, я бы дал знать.

Юмелия вздохнула. Она была тем человеком, который приносит с собой одни разрушения. Её силы были созданы для этого — для взрывов, вспышек, уничтожения; её характер создан для этого — эгоистичный, импульсивный, злой. Но всё же, Юмелия знала меру. Она, как и её названная мать, не видела смысла в убийствах, лишний раз не появлялась в маске на людях, старалась не показывать врагу всего арсенала своих возможностей. Ланселот был не таким. Он никогда не сдерживался. Он позволял себе поиграть с добычей, прежде чем лишить её жизни, он без раздумий вонзал в живую плоть острые когти, он атаковал, рискуя быть убитым. И всякий раз он делился добычей с Юмелией и только с ней.

— Это вопрос времени, когда меня обнаружат, — она закурила. — Придётся тебе присматривать за Никс здесь, на Земле. Время от времени будем отправляться на Авиш. Справишься?

— М-м-м, а что мне за это будет?

— А тебе что-то нужно?

— Чтобы ты убралась из моего дома, — он боднул Юмелию в руку. — И никогда не возвращалась.

Юмелия не ответила. Она выехала с парковки и отправилась в ближайший к дому японский ресторан. Очередной утомительный день завершён. Если рядом с ней не перевернётся автомобиль, ничего не взорвётся и никто не будет убит, то Юмелия может с чувством выполненного долга отправиться спать. К тому же, главный редактор вряд ли пробудит в ней желание работать в выходной день.

— Жди здесь. Не высовывайся.

— Мяу.

Выйдя из машины, Юмелия закурила очередную сигарету, глубоко затянулась и выдохнула серый едкий дым через нос. Сегодня она скурила половину пачки. Должно быть, ей не давал покоя едкий привкус лжи на кончике языка. Как журналисту, который вступил в ряды зверепоклонников, лгать Юмелии приходилось так же часто, как и дышать. Лгать, чтобы выжить, лгать, чтобы заработать, лгать, чтобы столкнуть конкурентов в пищевой цепи в пропасть. И теперь лгать маленькой девочке, чтобы её руками сотворить хаос и пробудить к жизни Зверя.

— Ты слишком заморачиваешься, Блутганг, — Юмелия тряхнула головой.

Верно. Однажды маленькая девочка вырастет в такую же высокомерную сволочь, какой стала Юмелия, и породит куда больше бед. Люди — болезнь, надоедливые и заразные вирусы, распространившиеся на целых три мира. Проще уничтожить их, когда они малы и слабы, нежели дать им право окрепнуть.

Стоило ей войти в пропахшие соевым соусом стены японского ресторана, как её тут же приковал к месту радостный возглас. Этот возглас прозвучал на её родном языке — общем для каждого сирисонянина.

— Эй, Юми, а тут твоей замороженной воблы нет! К счастью для меня.