Серебро и дым (гет)

1899 год

Тёплое утреннее майское солнце приятно щекотало голые руки и лица. Софья спешилась первой, скинула сапожки, привязала их к седлу, не забыв ласково потрепать голубоглазую Незабудку по холке, и с наслаждением пошла по сочной траве босиком. Переглянувшись, Егор и Гриша последовали её примеру.

Через зеркальный портал они могли бы сразу из Колдовстворца попасть домой, в Лихоборы, но предпочли проехать пару километров до пограничных каменных идолов на лошадях, чтобы хотя бы на часик продлить пьянящее очарование первой в этом году майской ночи. Но солнце быстро встало, ветер доносил издалека пьяный гогот возвращавшихся с Лысой горы колдунов и ведьм, а расстояние до родной деревни сокращалось с каждым шагом.

— Не знаю, как вы, а я рад, что хотя бы до октября никто не будет устраивать шума из-за ужасных предсказаний, — потрепав пшеничные волосы, улыбнулся Гриша Лебедев. Близился перелом столетия, и факультет пифий словно бы сошёл с ума. Грядущий век грозил перевернуть судьбы как неволшебного, так и магического мира, измазав страницы книги истории кровавыми пятнами. Жаль только, что все предсказания были столь туманны и неопределённы, что толку с них было как с козла молока. Кому-то в видениях являлся лысый человек на броневике, кому-то зверь, опоясавший рукав чёрным солнцем, а кому-то даже огромный огненный гриб, уничтожающий всё живое на десятки вёрст вокруг себя. — Нютка, курсом младше нас, заявила мне, что у меня имя тёмного колдуна, представляете?

Представить Гришу с его тонкими, мягкими, почти девичьими чертами лица и юношеским, ещё не бритым пушком на щеках, в роли тёмного мага действительно было сложно. Софья и Егор тихо рассмеялись, переплетая пальцы. Гриша искоса покосился на них и отвернулся, сделав вид, что рассматривает очертания облачка, появившегося на горизонте. Они вновь пошли в тишине.

Где-то вдалеке запел скворец, и Софье подумалось, как же сложно сейчас представить, жмурясь от первых лучей майского солнца, что в будущем может случиться что-то ужасное. Трава была мягкой, остро пахнущей, а рука Егора в её ладони тёплой и крепкой. Вся Земля жила и пульсировала, словно одно огромное сердце, и пульс этот отдавался в её собственных кончиках пальцев, в жилке, бьющейся на шее у её возлюбленного, и в клекоте притаившихся в кронах деревьев птиц, и в свисте ласкающего её плечи и волосы ветра… И так не хотелось верить, что этот мир, такой светлый, такой живой и прекрасный, может когда-нибудь погрузиться во мрак.

— Как думаете, мы увидим войну? — вырвался у неё невольный вопрос. Егор сжал её руку чуть крепче.

— Да, и не одну, — честно ответил он, чуть сощурившись. — Если бы ты внимательней слушала лекции по истории, то заметила бы, что история человечества — это одна сплошная история войн. Это как болезнь, — он улыбнулся и легонько нажал указательным пальцем на кончик её носа, — только в более глобальном масштабе. Ты не найдёшь человека, который прожил бы долгую жизнь и ни разу бы не подхватил ни одну заразу.

— Ну, для борьбы с заразами есть целители, — Софья гордо выпятила грудь. История, в отличие от Егора, её действительно мало интересовала, зато по части сращивания переломов и приготовления целебных настоек ей на курсе не было равных. — А кто будет излечивать человечество от войн?

— Политики, — предложил Гриша, которому явно тоже хотелось поучаствовать в разговоре. Как и Егор, он очень любил историю магии и всегда не прочь был пофилософствовать на тему, почему провалилось восстание чернокнижников и что бы было, если бы Петра Первого обратили в вампира. Егор улыбнулся ему чуть снисходительно, и покачал головой.

— Думаю, политики больше заинтересованы в том, чтобы войны происходили, но так, чтобы в итоге всё оборачивалось на пользу их интересам и укрепляло их власть над нами… — заметив недоверчивый взгляд Софьи, он рассмеялся. — Не бери в голову. Вряд ли мы сможем как-то на что-то повлиять.

— Хочешь сказать, что политика — зло? — она высоко задрала подбородок, заглянув ему прямо в глаза.

— Я хочу сказать, что добра и зла для политиков не существует вовсе, — Егор непроизвольно высвободил свою руку, жестом пытаясь объяснить всё то, что так трудно облекалось в слова. — Политики могут делать и хорошее, и плохое, но это не важно, ведь руководствуются они не моралью, а интересами, которые представляют. Есть твои интересы, а есть чужие. Есть интересы твоей страны, партии, магической расы, а есть чужой. А так как миром хотят править все… — он развёл руками, намекая на неизбежное. Софья недовольно фыркнула.

— А я думал, основная задача власть имущих — находить компромиссы, — отозвался Гриша, непроизвольно глянув в сторону деревни Серая Дымка — поселению, находившемуся совсем рядом с Лихоборами и известному тем, что там мирно уживались волшебники и стая волков-оборотней во главе с вурдалаком, которого они называли Пастырем.

Егор пожал плечами.

— Есть время для войны, а есть и для мира, — отозвался он, явно желая закончить неприятный разговор.

Пограничные идолы были уже близко. Из печных труб в голубое небо взвивались тонкие струйки дыма — Лихоборские хозяйки уже готовили для домочадцев завтрак. Истерично надрывался петух деревенской провидицы, предрекая новый весенний день. Егор опять взял Софью за руку, и зависшие в воздухе неприятные предчувствия отступили, утонув в красоте весны и в жажде жизни…

Вечером Егор пробрался в её комнату, спрыгнув прямо с крыши на заставленный цветами подоконник и опрокинув-таки один из горшков.

— Если отец или, не дай Кощей, баба Марфа увидят тебя здесь… — не слишком убедительно погрозила Софья, но договорить он ей не дал. Сграбастал в объятия и прижался к губам поцелуем, тепло и сладко.

— Посмотри, какая луна, — прошептал он, разворачивая её лицом к окну. Луна представляла собой ещё молодой месяц, серебряной подвеской болтавшийся на цепочке из ярких звёзд. — Пойдём погуляем?

Они и раньше сбегали ночью из школы, чтобы целоваться вдали от любопытных глаз, где-нибудь в летнем секторе, но никогда не переходили ту черту, за которой мужчина и женщина перестают существовать в отдельности, сливаясь в единое целое. Предчувствие этого момента, ожидаемого и неизбежного как закат солнца по вечерам, пугало и манило одновременно. Лёгкий поцелуй, скользнувший от ямочки за ухом к шее, нежное, но крепкое соприкосновение бёдер — словно в замедленном танце Софья и Егор двигались вперёд по той дороге, с которой уже нет возврата.

Небольшая лесная полянка за границей Лихобор словно бы была создана для подобных свиданий. Отсюда Софья и Егор вполне могли видеть, как гаснут в окнах избушек свечи и закрываются ставни. Их же самих, надёжно спрятанных темнотой и кронами деревьев, вряд ли бы кто-то смог разглядеть. Ну а если и так — с того самого момента, как ладонь Егора нашарила шнуровку на Софьиной льняной рубахе, им обоим было уже всё равно…

Травы кололи спину, по пальцу левой ноги неторопливо ползла по своим делам какая-то букашка, но, застигнутая врасплох внезапной предательской болью, Софья не могла пошевелиться. Она коротко всхлипнула, вцепившись в ворот рубашки Егора, и беззвучно моля, чтобы он скорей прекратил.

— Прости, — его дыхание опалило ей щёку. — Посмотри на меня… Первый раз всегда… Прости, прости, пожалуйста…

Он продолжал двигаться, неглубоко и осторожно, целуя изгиб её шеи и выемку на подбородке. И мало-помалу в теле её в ответ на его ласки наравне с болью стала подниматься тёплая волна сладкой истомы. Она и сама не помнила, как всхлипы боли превратились в сладострастные стоны и как, достигнув высшей точки, оба, потные, обессиленные, окутанные запахами весны и тел друг друга, на пару мгновений, а может быть и часов, провалились в блаженное небытие. Руки, ноги, судьбы, тела и души их сплелись, и лишь луна и звёзды были тому свидетелями…

* * *

Алиса нашлась первой. Она безмятежно улыбнулась и выдала:

— Мы обсуждаем одну книгу… Ксения взяла её в местной библиотеке…

— Уж не ту ли, где содержатся воспоминания молодого московского франта, который погиб в этой самой целительской у меня на руках? — без обиняков перешла к сути Софья Всеволодовна. — Вы ведь наверняка пытались выяснить, кто мог подстрелить девчонку, верно?

Её голубые глаза за стёклами очков внимательно и даже строго посмотрели на Ксюшу. Та смутилась, но юлить не стала.

— Вы знаете что-нибудь об этом деле?

— Знаю лишь то, что показал в своих воспоминаниях Марин, — Софья Всеволодовна глубоко вздохнула и взмахнула палочкой. Откуда-то из недр сундуков в её комнате в руки её прилетела старая выцветшая фотокарточка. — А спустя месяц… Дикая охота пришла в Лихоборы. Они не взяли никого, только своего.

— Своего? — нахмурился Ратмир, принимая из её рук карточку. Ксюша с любопытством заглянула через его плечо.

На чёрно-белом снимке стояли трое молодых людей. Красивая молодая девушка с распущенными волосами, в которой, несмотря на наложенные годами перемены, легко узнавалась Софья Всеволодовна, стояла посередине, обнимая за пояс высокого темноволосого юношу с орлиным профилем. Другой юноша, с более мягкими округлыми чертами лица и волнистыми волосами находился чуть поодаль от друзей, которые явно представляли собой пару, и с немалым удивлением именно в нём Ксюша узнала будущего мужа старой целительницы.

— Это я, Гриша, мой муж, и Егор, мой… возлюбленный, — подтвердила её опасения Софья Всеволодовна. И тут же Ксюша вспомнила, где видела это молодое красивое лицо.

- ЕГОР!!!! — испуганный женский крик. Рыжие локоны взметнулись в свете полной луны.

- Он… укусил меня… — свист меча и хруст разрываемой лезвием плоти.

- Нет, нет, не убивай его! Давай свяжем его заклинанием! — кровавая луна превратилась в женское лицо, обрамлённое огненными локонами. Её глаза… Владимиру показалось, что он видел их раньше. Но может вовсе и не Владимиру, а той, кто смотрел на всё его глазами — Это ведь не просто волк, это… оборотень?!

— Марин покусал Егора, и Егор проткнул его мечом, — Ксюша подняла глаза на знахарку. — Вы там тоже были. Это было в воспоминаниях.

Софья Всеволодовна кивнула, и огонёк обречённости зажёгся в её глазах.

— А потом Егор ушёл с охотой и вы… — к горлу подступил ком, когда Ксюша представила молодую красивую девушку, тоскующую по своей безвозвратно потерянной любви.

— Никогда больше его не видела, — резко оборвала её Софья Всеволодовна и развернулась к Ратмиру, застывшему, словно изваяние, с фотокарточкой в руках. — Но ты ведь видел, волчонок?

Лицо оборотня было белее мела.

— Он был моим Пастырем, — припечатал он, сделав глубокий вдох. Уголок губ Софьи Всеволодовны в волнении дёрнулся. — И моим отцом. Я сверг его, чтобы самому получить власть над стаей.

Пару долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно бросая вызов, соединённые и разлучённые призраком человека, с лёгкой руки Андрея Зорича отправившегося в мир иной. Наконец, Софья Всеволодовна глубоко вздохнула и повалилась в мягкое кресло, закрыв лицо руками.

— Охота убила мою семью, — сказала, наконец, она, и морщины на её лице словно бы стали глубже. — В ту ночь, что забрали Егора. Мой отец и ещё один парень хотели убить его.

— Потому что он был оборотнем? — резко выдохнул Ратмир.

— Потому что он был моим любовником, — старческие руки сжались, безжалостно сминая юбку.

* * *

1899 год

Выцветшие глаза бабушки Софьи, Марфы, уже почти ничего не видели, зато пальцы с неизменным проворством продолжали перебирать пряжу. Считалось, что прядение — занятие для тёмных осенних и зимних вечеров, но в запасе у старой Марфы ещё до пострига овец и начала сезона чесания льна чудесным образом оказывалась кудель. Софья с детства не очень любила старую поющую скрипучим голосом прялку, за что получила от бабки обидное прозвище «непряха». «Это всё потому что пуповина твоя, вопреки обычаям, не была перерезана на веретене», — ворчала Марфа, а мать стыдливо отводила глаза. Софья же была уверена, что обычаи тут не причём — просто волшебная прялка знала все её тайны и не упускала возможности выдать их взрослым — будь то украденное с чужого сада яблока, или побег с дружками в лес без спроса.

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть… ⁽¹⁾

Софья опасливо покосилась на бабку. После ночи с Егором, необратимо изменившей её жизнь, всё внутри пело совсем другие песни. Но вот скрипучий голос прялки разбудил липкое чувство страха…

Ночь за плечом, молодец у ворот,

Девушке юной спать не даёт,

В сочных травах ей стелет постель…

Иголка в её руках не слушалась, колола пальцы, но Софья из-за всех сил пыталась сохранить невозмутимый вид. Интересно, вспыхнули ли её щёки? Если да, то она пропала. Они оба пропали.

Отец только всхрапнёт — а девка за дверь,

Объятья любовника пьянее, чем хмель.

Приданое в сундуке в каплях крови — не веришь? Проверь…

Мать резко приподняла голову, прислушиваясь к песне, а после оторопело уставилась на дочь. В васильковых глазах промелькнуло беспокойство. Старуха Марфа громко причмокнула синими сухими губами, но продолжала, молча, прясть. А проклятое колесо и не думало умолкать.

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть,

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть…

Серп луны растолстеет до купальских костров,

Серебро жаждет крови и людей, и волков,

Он исчезнет во мраке, не оставив ей даже следов…

У Софьи похолодело всё внутри. С того момента, как волк-оборотень напал на них с Егором во время их очередного ночного свидания, прошло всего пару дней. Тогда, кряхтя от боли в искусанной руке, Егор взвалил израненного соперника на плечи и потащил в знахарскую. Софья бежала следом. Вновь обратившись в человека, незнакомец умер в палате прямо у неё на руках, оставив несколько похожих на слёзы воспоминаний, от просмотра которых внутри у неё всё оборвалось. Серая Дымка, ближайшее к ним волшебное поселение, лежала в крови и пепле, в то время как в Лихоборах продолжалась обычная жизнь — по утрам заливались криками петухи, в очаге у расторопных хозяек варились супы и зелья, а приветливое весеннее солнце всё также нежно ласкало теплом веснушки на Софьиных щеках.

«Пусть воспоминания хранятся у Гриши, — решил Егор. — Если он захочет, пусть когда-нибудь даст им ход. Но сейчас… я не думаю, что нам стоит в это вмешиваться». Софья пробовала возражать. В голове не укладывалось, как можно молчать и ничего не предпринимать, если совсем рядом случилась трагедия. Хотелось найти кого-нибудь умного и взрослого, рассказать ему обо всём, попросить объяснить, кто прав, а кто виноват, и, главное, что делать теперь? «Взрослые теперь мы, — невесело отрезал Егор. — И лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это продолжить быть хорошей целительницей. Как бы ни повернулось колесо истории, миру всегда пригодятся люди, умеющие чинить, а не разрушать».

И всё же всё это меркло по сравнению с осознанием того, как произошедшее изменило их собственную жизнь. Егор не стал показывать знахарке укус, которым наградил его Владимир Марин. И он, и Софья прекрасно знали, что противоядия от зубов оборотня нет. В ближайшее полнолуние Егор станет опасен для всей деревни, а деревня, узнай кто-нибудь о том, кем он стал, станет опасна для него. И этого уже никак не изменить.

Но снова ночь за плечом, молодец у ворот,

Девушке юной спать не даёт,

Снова вереск лиловый на торфяных болотах цветёт…

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть,

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть…

Выход был один — бежать. Именно это она и сказала Егору, когда, поборов ужас и панику, они смогли, наконец, спокойно поговорить о случившемся. Оставаться в Лихоборах теперь было небезопасно. Путь в Колдовстворец для Егора был тоже закрыт.

— Но не для тебя, — решительно заявил он Софье. — Ты прекрасный целитель, и должна — нет, обязана — завершить образование. К тому же, моя жизнь сейчас станет слишком непредсказуемой, чтобы взять тебя с собой. Лучше всего для меня будет примкнуть к какой-нибудь стае, но после произошедшего в Дымке, боюсь, что все оборотни предпочтут скрыться с людских глаз, зная, что на них начнётся охота. Возможно, уже началась! Нет, я не могу впутывать в это тебя.

Мир Софьи рушился у неё на глазах. Мысль о том, что так не должно быть, билась в её голове, словно залетевшая в окно птица. «Но так есть», — грустно улыбался ей Егор, целуя в уголок губ — нежно, почти целомудренно. И она поняла, что это прощание.

Как будто им обоим и без того было мало проблем, как домочадцы Софьи стали подозрительно хмуриться ей вслед.

- Знаешь, что это за сундук? — спросила её бабка Марфа в тот день, когда впервые заметила кровавые пятна на её белье. Неприятное открытие новой стороны женской природы настигло её во время занятий в Колдовстворце — благо, молоденькая преподавательница заклинаний не просто вошла в её положение, но и объяснила, что с этим делать и даже поделилась уменьшающим боли в животе зельем из своих личных запасов. Марфа, заметив, что у внучки уже начались менструации, решила, что настало время для объяснения и более важных вещей.

- Это сундук с вещами, которые будут моими, когда я вырасту? — уточнила Софья, разглядывая нарисованную охрой жар-птицу на гладком отполированном дереве. Она знала, что сундук был сделан дедом сразу после её рождения. Знала, что при надобности, он может стать безразмерным и защищён заклинаниями, которые не пропустят в него чужих. Знала, что из всего ценного внутри лишь пара подушек, начинённых лебединым пухом да наволочки с пододеяльниками, расшитые гладью.

- Не совсем. Это сундук с приданым, с которым ты отправишься в дом своего мужа. Здесь будет лежать всё, что нужно тебе для работы, твои платья и мантии, но главное — чистое постельное бельё… Понимаешь, о чём я, юная красавица?

Софья не понимала, как бельё, лежащее в сундуке, может стать грязным, а потому покачала головой.

- Когда дева впервые ложиться спать с мужчиной, простыни под нею обагряются её кровью, — девочка брезгливо сморщилась. Крови она уже не боялась, а вот спать с мужчиной… Зачем вообще это нужно? — И если ты не сможешь сохранить свою чистоту до замужества, — старуха зацепила палочкой одну из простыней и потрясла ею перед Софьей в воздухе. — Будь уверена, это не станет твоим секретом.

Тогда Софья быстро выкинула неприятный разговор из головы, но сейчас стоящий в углу, сколько она себя помнила, сундук стал для неё угрозой. Убедившись, что в доме кроме уснувшей Марфы никого нет, она быстро открыла крышку, нашла среди чистого белья простынь с малюсеньким пятнышком крови, стёрла его заклинанием и, облегчённо вздохнув, захлопнула крышку.

Марфа на печке всхрапнула. Немного поколебавшись, Софья вновь залезла в сундук и чуть было не вскрикнула от отчаяния — пятно не просто появилось вновь, но стало ещё больше, ещё заметнее.

— Не до того сейчас, — решительно прошептала Софья и аккуратно закрыла сундук. События мелькали перед ней с такой бешеной скоростью, а поводов для отчаяния было так много, что у неё просто не было сил переживать ещё и о том, как отнесётся её семья к потере девственности с мужчиной, намеревающимся её покинуть. Как оказалось, зря.

— Что-то вьюнок твой под окнами всё вьётся, а в дом не заглядывает, — проворчал как-то отец за обедом. Софья вздрогнула и покосилась на прялку. — Уж и соседи все интересуются, скоро ли нам сватов ждать…

— Полно тебе, — заступилась за дочь мать. — Какие сваты? Они ж дети ещё совсем.

Бабка Марфа выразительно хмыкнула, и перед внутренним взором Софьи вновь предстало испачканное бельё в сундуке с приданым.

— Дети, — проворчал отец. — Мы в их годы…

Некоторое время все хлебали щи молча. Потом отец, словно бы невзначай, заметил:

— Вот Добрыня Ковалёв, кузнец, подходящий жених — не то, что твой Егор. И кобылу подковать может, и меч сотворить заговоренный… И у отца его хозяйство хорошее, домовой у абы-кого под крышей жить не будет.

Дом Ковалёвых был единственным в Лихоборах, в котором жил домовой. Неизвестно, по какому принципу этот маленький хозяйственный народец выбирал себе людей, у которых стоит поселиться, но наличие в хате домового придавало хозяину высокий статус в глазах соседей. Ведь если с домовым дружить, всегда благодарить за работу и не забывать угощать молоком и выпечкой, семье были гарантированы благополучие и достаток. И хотя порой домовые позволяли себе невинные шутки, вроде кражи носков или перестановки вещей с места на место, пользы от них, несомненно, было больше, чем вреда. Софье нравились эти волшебные существа, которых в Колдовстворце насчитывалось около двух десятков, а вот Добрыня, высокий детина старше её лет на десять — нет. Как-то в прошлом году, когда она отвела к нему подковать свою Незабудку, он в качестве платы попробовал поцеловать её, неприятно уколов острой рыжеватой щетиной. С тех пор Софья старалась обходить дом Ковалёвых и кузницу стороной.

— Не нравится мне Добрыня, — резко сказала она, отодвигая пустую тарелку.

Отец хмыкнул.

— Нравится — не нравится…. Что за девки сейчас пошли? А вот ты Ковалёвым очень даже нравишься, и самому Добрыне, и отцу его Евгению Павловичу, и матери Лукерье Фёдоровне…

— Спасибо, всё было очень вкусно, — скороговоркой произнесла Софья, выпрыгивая из-за стола. Ощущать, что судьба её решается за её же спиной, было неприятно. «Скажу Егору, что должна бежать с ним, иначе конец мне в кузнецовом доме после первой же брачной ночи, — думала она, выскочив во двор. Аромат цветов и шум ветра в кронах яблоневых деревьев потихоньку успокаивал её гнев. — Ну а если не возьмёт меня с собой… Руку даю на отсечение, что Ковалевы попросят заглянуть в сундук до свадьбы, чтобы узнать, что за товар им подсовывают. И тогда…».

Воображение рисовало неприятные картины. Отец, конечно, её не убьёт, но отлупить до беспамятства может. А уж как будут чесать языками деревенские кумушки о том, что дочка Осеневых нечистой оказалась, и подумать страшно. «И пусть! — ей вновь вспомнились горящие хаты в Серой Дымке. — В мире есть беды и пострашнее, чем злые сплетни».

— Не будет мне здесь жизни без тебя, — в тот же вечер сказала она Егору. — Отец меня за Добрыню Ковалёва выдать замуж собрался.

— Он парень надёжный, хозяйственный, — рассудительно начал тот. Софья сдавленно всхлипнула и всплеснула руками.

— И ты туда же?! — в полный голос закричала она, не боясь, что ветер унесёт её слова от полянки в лесу, где они продолжали встречаться, к окнам Лихоборских хат. — Какие же вы все…

Егор прервал её истерику, крепко обхватив за талию и прижав к себе.

— Я не могу быть с тобой, понимаешь? — он сжал её лицо в ладонях и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Черты его исказились мукой. — Ты знаешь, что такое быть оборотнем? Их травили и будут травить… И даже лет через сто — я в этом уверен — ничего не поменяется. Людям свойственно либо презирать, либо бояться тех, кто хоть как-то отличается от них, а чаще и то, и другое вместе. Да мы и сами, — он махнул в сторону Дымки, намекая на то, что жители Лихобор никогда не были особо рады такому соседству и на большой ярмарке в Вятке, куда съезжались жители всех окрестных магических деревень, всегда старались держаться от волков подальше. — Дай согласие на помолвку, но поставь условие, что хочешь доучиться в Колдовстворце и сыграть свадьбу только после выпускного. А через год… Ты сможешь сбежать в Москву, на курсы для целителей, или даже в Санкт-Петербург в университет…

— Я хочу быть там, где ты, — упрямо повторила Софья. — Мне ничего больше не надо, милый, родной мой…

Она прижалась к его груди щекой, слыша, как громко бьётся его сердце. Разум её понимал, что он прав, прав тысячу раз, но пальцы упрямо скользили к вороту его рубашки, к впадинке под горлом. Они не были близки с той самой ночи, когда Владимир Марин поделил одним укусом поделил их жизнь на «до» и «после», и теперь Софья вся трепетала, желая лишь одного — раствориться в его руках, украсть ещё пару часов у той холодной одинокой вечности, что ей предстоит жить без него.

— Ах ты ж… малолетняя, — услышала она голос отца за мгновение до того, как рубаха соскользнула с её плеч. Софья визгнула и прикрыла ладонями грудь. Из тёмной рощи вместе с отцом вышел и Добрыня с топором наперевес, и яростный блеск в его глазах не предвещал ничего хорошего.

— Спокойно, — не теряя самообладания, крикнул Егор, поднимая упавшую рубаху и возвращая её Софье. — Позвольте нам объясниться…

— На том свете объясняться будешь, — прорычал Добрыня, бросая топор. Тот уткнулся лезвием в берёзку позади Егора, грозно проскрежетал и вновь полетел в атаку, намереваясь настигнуть-таки свою жертву.

— Давайте для начала поговорим… — Егор ловко увернулся от топора и отпихнул от эпицентра битвы Софью. Та неуклюже шлёпнулась прямо на землю.

— Мальчик прав, — услышала она озабоченный крик матери. — Негоже смертоубийство здесь учинять!

— Молчи, глупая! — это подала голос бабка Марфа. И как это старая ведьма потащилась за границы деревни, да ещё и в такой поздний час! — Раньше надо было думать, да за дочерью лучше следить!

— Прекратите! Пожалуйста! — взвыла Софья. Заговоренный Добрыней топор носился в воздухе серебряными вспышками. Егор пока успевал уворачиваться и даже пустил вверх пару заклинаний, но, видимо, колдовать над оружием Ковалёв умел не хуже, чем подковывать лошадей. Он хмуро следил за усилиями соперника, и на лице его читалась угрюмая решимость.

— Возьмёшь ли ты в жёны мою опозоренную тобой дочь, — прокричал отец, покосившись на Добрыню. Сердце Софьи замерло: если Егор сейчас скажет «да», то отец сможет остановить рассвирепевшего кузнеца. Со свадьбой тянуть не будут — брак и хорош тем, что делает обязанностью то, что в других случаях считается грехом.

— Я хотел бы, — очень тихо произнёс Егор. — Но не могу…

Серебряное лезвие, наконец, настигло его и впилось в ногу, чуть выше колена. Егор взвыл и опустился на землю: серебро не просто ранило — из ручейков крови валил густой дым.

— Прикончить его? — свирепо выдохнул Добрыня. Топор завис на уровне шеи Егора — один взмах…

И тут раздался звук охотничьего рога. Звонкий, протяжный, он будто бы проникал в голову, заставляя кровь холодеть и мысли путаться. Словно в ответ, в лесу завыл волк, но было в этом вое что-то необычное, завораживающее, страшное… Мать Софьи, протяжённо всхлипнула в испуге и всплеснула руками, пытаясь закрыться ими от неведомой беды. Баба Марфа, всегда прямая и сухая, точно жердь, вся скособочилась, сжалась. Отец и Добрыня стали озираться по сторонам, пытаясь увидеть источник звука. Следя за ними, Софья на пару мгновений потеряла из виду Егора, и только когда совсем рядом послышался глухой волчий рык, поняла, что то, что они ожидали не раньше полнолуния, уже свершилось.

Молодой оборотень был ранен и зол. Человек, натравивший на него топор, пах серой и кровью. Волку не терпелось вонзить острые зубы в свою добычу. Топор, замешкавшись на мгновение, ринулся за ним, но было поздно. Охотник в два прыжка настиг свою жертву, гортанный мужской крик слился с истеричным женским:

— Волки!

Софья тоже увидела их. Словно призраки они выступали из темноты, ведомые грациозной женщиной, лёгким шагом ступающей по мягкой сочной траве. Охотничий рог висел на её поясе, шкура волка покрывала голые плечи.

— Кушать подано, — ласково проговорила она, и в тот же миг один из волков, словно сухую ветку переломил бабу Марфу напополам.

Впоследствии Софья пыталась забыть произошедшее в течение последующих пяти минут, но не раз и не два приходилось ей просыпаться с призраком Мары на груди⁽²⁾. И всё же память смилостивилась над ней, упрятав самые ужасные моменты в глубокие сундуки подсознания. Зато она отчётливо помнила, как один из волков, брызжа кровью и слюной, медленно направился к ней. Спешить уже было ни к чему: парализованная страхом и его взглядом, Софья не могла двинуться с места. Вдруг тёмная туча заслонила её — это Егор, зарычав, двинулся навстречу чужому волку.

— А мальчишка не промах! — засмеялась женщина. Она не принимала участия в расправе, но глаз не отводила, жадно следя за развернувшейся картиной. Егор завыл в ответ. — Что ж, пускай говорит.

Пару мгновений Софья не могла дышать. Убившие её семью чудовища превратились в людей, одетых в шкуры животных, грязных, с покрытыми кровью лицами, но людей — мужчин и женщин. Был среди них и мальчонка, хмурое лицо которого показалось Софье знакомым — кажется, она видела его когда-то давно на ярмарке в Вятке. Егор еле стоял на ногах и не смотрел в её сторону. Он низко поклонился предводительнице, ласкавшей за ушком, словно котёнка, единственного не принявшего человеческий облик одноглазого волка, и хрипло заговорил.

— Оставь в живых эту девушку, прошу тебя, и не тронь гневом своим Лихоборы. Пусть магия забвения скроет тела и судьбы погибших несчастных. Я уйду с вами, разделю ваш путь и буду тебе верным слугой.

— Любишь её? — повернув голову набок, поинтересовалась предводительница. Она была красива, но в красоте этой было нечто жуткое, неестественное. Если светлое, покрытое веснушками лицо Софьи в обрамление густых рыжих волос наводили на мысли о солнце, цветах и румяных яблоках по осени, то от женщины, что была Волчьим Пастырем Дикой охоты, веяло арктическим холодом.

— Люблю, — не удержавшись, Егор бросил взгляд на Софью.

— Она забудет тебя, словно ничего и не было, когда подействует наша магия, — вкрадчиво произнесла Пастырь. Чувствуя, что у неё слипаются глаза и силы оставляют тело, Софья поднялась, пытаясь сопротивляться, помешать двигающемуся на неё шторму забвения.

— Да будет так, — резко ответил Егор, отворачиваясь. Порыв холодного ветра взлохматил его волосы, словно белым флагом, взмахнул полами его белой рубахи.

Земля под ногами Софьи задвигалась, зашипела, как потревоженная змея, щупальцами корней деревьев оплетая мёртвые тела на поляне. Пару коротких как сон мгновений, и вот уже там, где было тело бабы Марфы, тянется к небу деревце кизила. Больно, словно Добрынины усы, колются ветви шиповника. Вместо отца — куст барбариса. Вместо матери — тоненькая пугливая рябина…

Мгновения прошлой жизни мелькали перед глазами Софьи, словно в калейдоскопе, а после уплывали куда-то, как цветок, брошенный в ручей.

— Стой, — бросилась она к Егору и крепко обхватила его запястья. — Я не хочу ничего забывать, — в памяти воскресали лица родных и капли крови, поблескивающие в траве, жаркие объятия под серпом молодой луны и пронзительный вой молодого оборотня. — Я хочу обо всём помнить!

— Твоё сердце будет разбито, — прошептал Егор в ответ.

— И пусть, — холодная слеза пробежала по щеке к губам. — Пусть.

Поцелуй вышел долгим и нежным. Лишь когда первые лучи солнца коснулись земли, Софья обнаружила, что стоит на поляне совершенно одна, и не пальцы любимого перебирают ей волосы, а всего лишь ветер…

Умчалась как сон, как призрак Дикая охота, умчалась, не оставив после себя следа.

Когда Софья вернулась домой, уже совсем рассвело. Избушка её, пустая и сиротливая, стояла чуть покосившись. Почти все вещи, кроме её личных, исчезли, зато ненавистная прялка, с толстым слоем пыли на колесе, была тут как тут. Софья нервно сглотнула и поняла, что жить здесь дальше не может. Пожалуй, стоит напроситься помощницей к знахарке — у неё в доме место есть, да и лишние руки в хозяйстве не помешают…

За спиной раздалось тактичное покашливание, и Софья резко подскочила от неожиданности.

— Всего лишь я, — весело отозвался Гриша, но, увидев её лицо, добавил: — Прости… Что-то случилось?

— Нет, просто… — как ни странно, присутствие Лебедева успокаивало. Софья сморгнула подкатывающие к глазам слёзы и решила удостовериться, что магия забвения Дикой охоты сработала: — Ты помнишь моих родителей?

Гриша нахмурился, пытаясь нащупать в памяти нужный ответ, и неуверенно произнёс:

— Мы ведь были совсем маленькие, когда они…

— Да, — к горлу вновь подступил ком. — А Егора?

— Какого Егора? — на миг Софье почудилось, что он спросил лишь из вредности, но, заглянув в ясные голубые неспособные на ложь глаза, она поняла, что он действительно больше не помнит своего школьного товарища.

— Никакого, — очень тихо ответила она. — Ты, пожалуйста, ни о чём меня не спрашивай, просто… Ох!

Сдерживаемые слёзы хлынули мощным потоком. Крепко прижавшись к Гришиному плечу, чувствуя ласковое поглаживание его руки на своей спине, сквозь боль, страх и отчаяние, Софья делала свой первый шаг к тому, чтобы исцелиться и возродиться вновь…

* * *

— Некоторое время я просматривала все газеты, надеясь, отыскать какие-то сведения о Егоре и Дикой охоте. И поначалу мне это удавалось… — Софья Всеволодовна зажмурилась, и бесчисленные морщинки у её глаз проступили чётче. — Но потом они словно бы исчезли. Как сказал бы мой муж, канули в яму истории на целое столетие. Я и не думала, что стая ещё существует. А потом появился ты и твоя лисица, и я всё думала, как задать тебе свой вопрос… И так уж ли я хочу знать на него ответ?

— Значит, вы всё помните, — бесцветным голосом уточнил Ратмир. — Но… магия забвения Дикой охоты не действует лишь на анимагов-волков и оборотней, — он кинул быстрый взгляд на Ксюшу. — Таких, например, как Зорич…

Софья горько усмехнулась, прикрыв старческие глаза. Нетрудно было догадаться, чей образ стоит сейчас перед её внутренним взором.

— Никакая магия не может заставить женщину забыть того, кто разбил её сердце, — с нежностью произнесла она.

Некоторое время все молчали, лишь ходики тикали в углу спокойно, размеренно, неторопливо.

— Что ж, спасибо за тёплый приём, — Ратмир был бледен и погружён в собственные мысли. Он фамильярно дёрнул за запястье Алису, необычайно притихшую на время разговора. — Нам пора. Па… Пастырь был прав, когда принял решение убраться подальше с Дикой охотой и не впутывать вас в дела оборотней. Думаю… он любил вас.

Он смотрел Софье Всеволодовне прямо в глаза, и под этим взглядом бойкая старушка словно бы стала меньше и беззащитнее. Губы её шевелились, словно она хотела о чём-то ещё ему рассказать, задавать вопрос или озвучить просьбу, но из-за рта не вырвалось больше ни звука. Человек, которого она когда-то любила, был мёртв. И жизнь, прожитую без него, не вернёшь уже никакими разговорами.

Ратмир резко повернулся к Ксюше и сдержанно, почти торжественно поклонился ей. Вронская хотела что-то сказать, уверенная: что бы он ни решил делать с угрозой в лице Ордена Серебряной стрелы, переступать порог знахарской он больше не намерен никогда. Несказанное и несбывшееся повисло между ними в воздухе, но прежде, чем Ксюша открыла рот, Ратмир развернулся и, подхватив так и не переодевшуюся из больничной пижамы Алису под руку, вышел за дверь. Грустно звякнул колокольчик.

— Ничего, девонька, они всегда уходят, — выдохнула Софья Всеволодовна, внимательно посмотрев на свою помощницу. — К худу или к добру, иногда возвращаются.

Она потянулась к баночкам с травами и ягодами, пряча изрезанное болью и временем лицо. В фарфоровую чашку посыпались терпкие ягоды рябины, высушенный шиповник, барбарис, кислый кизил… Ксюша задумалась: как часто она ходит на ту полянку, что стала для неё семейным кладбищем?

— Но с ними или без них, мы всё равно будем жить, — твёрдо произнесла знахарка, протягивая Ксюше чашку с варевом. — Будем жить.

1) Здесь и далее переделка песни группы Мельница «Прялка»

Вернуться к тексту

2) Мара — призрак, демон в славянской и европейской мифологии, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушьем, отчего сами дурные сны также стали носить имя кошмара. В данном случае не более, чем метафора, хотя…

Вернуться к тексту