Последствия (джен)

В последние дни мерещились не только его прикосновения. Не только при моём собственном прикосновении. Когда я пытался заснуть, то спиной ощущал невозможное тепло другого человеческого тела, ощущал губы на шее и мерзкое, расслабленное дыхание.

Несколько раз за ночь я откидывал одеяло и резко поднимался. Ходил по комнате и тёр шею до жжения, чтобы избавиться от ощущений, которые мне лишь казались. От следов, которых не должно было остаться на моём теле. От страха, который нарастал и поглощал. Он, как вирус, захватил и поразил во мне всё, на что мог повлиять — на другие чувства и мысли, на действия и движения.

Уже неделю я ни с кем не связывался.

Это ненормально, я знаю, надо выбираться. Надо ответить на сообщения, надо самому написать Толе или Сане с Верой. Надо, но страх пережимает в теле каждое сухожилие, обрезает мысли до ничтожного «ничего не получится», и я сдаюсь.

Это не дело. Нельзя давать победить тому, что не должно обладать такой силой.

Иногда меня хватало на то, чтобы одеться, игнорируя возникающие касания, и идти на улицу: я ходил вокруг дома, потом вокруг соседнего, выбирался из района и почти ни на кого не натыкался. Я выходил поздно ночью после того, как вылез из кровати, чтобы от присутствия Якова ничего не осталось.

Именно на улице я ощущал его слабее всего.

Декабрь уже наступил, снега было немного, температура едва держалась на отметке «-5», но из-за ветра казалось, что холоднее. Обычно я легко одевался, быстро замерзал, ускорял шаг, но не возвращался домой. Сновал туда-обратно, пока не гудели ноги, а, когда возвращался, мгновенно отключался.

Я продолжал чувствовать его, когда одевался и раздевался, когда чистил зубы и умывал лицо, когда готовил завтрак и старался впихнуть в себя ложку, когда ничего не делал и пытался отгородиться от того, что окружало.

Я не вспоминал, как много сотворил Яков, пока это не началось. А всё, что он сделал, касалось всех вещей в повседневной жизни. Он проник в неё и испоганил каждую её часть, сделал невозможной, словно был жив и сидел со мной, смотрел на меня со своим уродливым интересном и спрашивал: «Илья, как тебе?.. Илья, что ты будешь? Илья?..».

В такие моменты хотелось кинуть тарелку, но я понимал, что она разобьётся о стену, а с Яковом ничего не станет.

Днём я вышел из дома, но не поехал на пары или к родителям, взял такси до кладбища.

Родители пришли в ужас, когда я спросил у полицейского, где его похоронили, и когда я сам попросил их отвезти меня туда. Они не понимали, зачем мне это. Действительно, зачем жертве быть на могиле похитителя? Только чтобы плюнуть в фотографию.

Я жёстко усмехнулся себе.

За окном стояла полуслякотная погода. Снег где-то держался, где-то был серым и коричневым, а на дороге представлял собой кашу, которая тормозила движение. Трудно было поверить, что пару лет назад в то же время снег застилал собой практически всё.

После того, как приехал на кладбище, понадобилось ещё двадцать минут, чтобы найти могилу. Надгробие было покрыто сантиметровым слоем снега. Территория вокруг была нетронутой.

«Харьков Яков Денисович»

Как и раньше, мне не было дела, кем был Яков до того, как похитил меня, где и когда родился, с кем и где вырос, всё, что интересовало меня, это треклятая дата смерти и чёртов год. Они были неизменными, знакомыми мне, написанными на его могильной плите, но они меня не успокаивали. Злили.

Почему, если я всё знаю, если прекрасно знал до этого, я помню? Почему вспоминаю? Почему вспоминаю именно так? Я пнул ошмётки снега с влажной землёй. Часть врезалась в надгробие.

Не было ни цветов, ни венков, ни оставленной еды или воды. Не было ничего, потому что этот мудак ничего не заслуживал. Я снова пнул снег, теперь с чётким намерением измазать плиту. И пинал так, что скоро ботинки были в грязи. Могила Якова едва ли. Мне не хватало сил, всё разлетелось по сторонам.

Я хотел кричать, повторять одно и то же, только бы дозваться до себя, до трупа под землёй, хотел, чтобы он меня оставил и больше не трогал, чтобы убрался из моей жизни навсегда, но, когда я открыл рот, то понял, что кричать будет больно.

Рот и губы пересохли. Я стал пить меньше жидкости, когда осознал, что в туалете придётся терпеть унижение и стыд. Это произошло случайно, не хотел так делать намеренно, просто думал, что нужно попить, а потом думал, что могу потерпеть. То же было и с едой. Я мало ел, и поэтому мне не хватало сил.

— Чёрт, — сипло выдавил я и накрыл глаза рукой.

Нижнее веко правого глаза начало подёргиваться. Холод проступал сквозь куртку. Я сжался.

От недоедания часто ныла голова. От недостатка жидкости сосало в желудке. Я был обессилен физически и морально. Сон так и не вернулся, меня рубило. Хотелось лечь прямо на кладбище, на его могиле и поспать хотя бы десять минут.

Идея казалась притягательной, но я понимал, что как раз таки сейчас нужно вытянуть себя, дотерпеть до дома, а там спать можно хоть весь день.

Я убрал руку и поднял глаза. Небо было светло-серым, вокруг тишина: ни птиц, ни ветра, ни людей — ничего не слышно, и поэтому я услышал свой телефон.

Звонил Толя.

— Да? — я мигом взял трубку.

— Илья, привет.

— Да, привет. — Мне сразу захотелось уточнить, не случилось ли чего, раз он аж позвонил.

— У тебя… у тебя всё в порядке?

— Да, в порядке. — Я испугался, откуда он мог узнать? — Почему спрашиваешь?

— Я писал тебе не так давно, потом увидел, что ты не заходил, ну и… понимаешь.

Понимаю. Связал два и два.

— Всё хорошо, я просто забыл. Сам не думал, что это возможно, но, как оказалось, возможно.

— Не хочешь встретиться?

— Я… — я осмотрел кладбище. Хотел сказать, что буду час до города добираться, но решил придержать информацию при себе. — Да, в принципе, да, можно. Где встретимся?

* * *

Через полтора часа я был в городе, на месте встречи. Издалека увидел Толю, он выглядел хорошо, пока не увидел меня.

Это напомнило мне о том, когда мы вместе пошли ко мне и увидели пакет с головой козлёнка. Те же тревога и непонимание, желание ничего не видеть и желание разобраться во всём.

Я состряпал на своём лице улыбку с пренебрежительным непониманием.

Я знаю, как выгляжу, знаю, почему Толя теперь выглядит так, но нужно держать лицо, не надо показывать того, что творится во мне.

— Привет, — поспешно сказал он, не успев дойти до меня.

— Ага, привет.

— Илья, — мы не успели зайти, а Толя уже стрелял замечаниями, — ты выглядишь… усталым.

— Я немного приболел.

— Ты себя нормально чув-чувствуешь? Может, не стоило…

— Всё в порядке. Если бы я не мог, я бы не пришёл.

Эти слова не сильно утешили Толю.

В кофейне я заказал какой-то сэндвич и что-то, что можно было выпить через трубку. Яков никогда не кормил меня с рук, всё аккуратно подавал на ложечке или вилочке, поэтому я взял то, что буду есть руками. Трубок у него не было — это очевидно. Я надеялся, что сегодня его образ не будет есть вместе со мной, как раз наоборот, я буду делать это сам и буду в компании Толи, что только можно было пожелать.

Я оказался сильно голодным. Пропихнул в себя сэндвич почти не жуя, а потом мучался с тяжестью в животе. Лимонад делу не помог.

Толя всё спрашивал, нормально ли я себя чувствую, а я кивал как заведённый и улыбался ему:

— Всё нормально.

И чем дальше шло, тем меньше он мне верил — не смотрел в глаза, искал за что зацепиться, почти не говорил. Наверное, он хотел мне поверить, но, учитывая мой вид, это давалось нелегко. Я же думал, как сделать так, чтобы он не беспокоился. Чтобы такого сказать или показать, чтобы не промахнуться, попасть в цель и убедить его.

Мне было сложно убедить даже себя, как сделать это с Толей, который думает о таких вещах больше меня, я не знаю.

Ничего в голову не лезет.

— Ты всегда можешь рассказать мне, если что-то не так, ты же знаешь, — обнадёживающе произнёс Толя.

Как он ещё мог? Он всегда был таким.

Я кивнул, улыбнулся, но лицо свело.

Будто бы я мог.

Он же не знает… не знает, что я ни разу, мать его, ни разу! — не подумал о нём, когда был у Якова. Я думал только о себе. Боялся только за себя. А Толя… он мог умереть тогда, но я забыл о нём, будто его никогда не существовало, будто не он был моей поддержкой, будто не благодаря ему я смог снова улыбаться и забыть о тупом Новом годе, который изъел всю душу. Но я так сделал. Забыл всё. Вычеркнул. Как я мог снова ввязать его в свои проблемы?

Не мог. И не буду. Не нужно ему лезть в это.

От этого только хуже.