Кошка и рыбак (гет)

К вечеру добрались до призамкового села. Отсюда громада возвышенности, на которой стоял замок ее отца, была совсем близко. Мадока была рада и взволнована увидеть знакомые места, и Шичининтай не стали настаивать на продолжении пути, когда она попросила остановиться в селе. Видно, Банкотсу тоже о многом нужно было подумать перед встречей с Йендо Аретой и он не торопился попасть в замок.

Призамковое село Мадока помнила хорошо, хоть и не видела его полжизни. Приветливее прочих к ней здесь относилась одна женщина средних лет, которую все обитатели села и замка считали колдуньей. Даже юная Мадока, когда отправлялась в замужество, просила отца позвать ее, чтобы та предсказала благополучие или несчастье ее брака, на что отец ответил, что, если сама Мадока, выбирая жениха, не уверена в будущем счастье, зачем же выходит замуж. Тогда Мадока пришла к ведьме тайком и попросила погадать ей о будущем браке. Гадала та необычно: не умея ни читать, ни писать, она не пользовалась предсказаниями омикудзи или деревянными табличками, но рассыпала рис из маленькой пиалы и смотрела на одной ей видимый узор, рисующий перипетии судеб.

Двенадцать лет назад она предсказала Мадоке, что брак ее с Котоямой принесет ей великое счастье, и нынче Мадоке казалось, что она неправильно поняла предсказание, ведь супружество принесло ей больше тоски, чем радости.

Мадока надеялась, что за двенадцать лет, что она не бывала здесь, с ведьмой ничего не случилось и та по-прежнему готова встретить ее на пороге своей хижины и ответить на ее вопросы.

Отведя в сторону соломенную занавеску, она шагнула в полутемный дом. Очаг здесь не горел по летнему времени, лишь три маленькие лампы по углам помещения освещали покой.

— Аой, Аой, рыбья мать, выйди, покажись мне, — позвала она, как много лет назад звала ведьму.

И та выросла перед ней в свете ближайшей лампы, ни на день не старше, чем когда Мадока оставила родные места. Аой казалась полной противоположностью Рен. Рен была худая, смуглая и свирепая, Аой — полная, белая и благодушная, круглые глаза ее и вправду напоминали рыбьи.

— Если бы я не знала, что госпожа Мадока мертва, я решила бы, что ты она и есть, — произнесла рыбья мать.

— Отчего же госпоже быть мертвой? — осторожно спросила Мадока.

— Говорят, — Аой нагнулась к ней так, будто их могли подслушать, — она умерла, рожая сына. Говорят, господин казнил ее за то, что она изменила ему. Говорят, Хиджиката-даймё велел сжечь дом, где прятались женщины замка Котоямы. Много чего говорят.

По спине пробежал холодок.

— Если госпожа трижды мертва, позволь ей трижды оправдаться, — произнесла Мадока. — Госпожа не умерла в родах, но родила мертвого младенца. После этого господин и вправду перестал навещать ее, потому как лицо ее из-за проклятия сделалось обезображено. Но никогда госпожа не изменяла ему, да и как бы она могла, ведь всем остальным в замке она тоже казалась уродливой. Когда Хиджиката-даймё разрушил замок Котоямы Ичиро, госпожа бежала из него с дочерью и слугами, упросив наемников Шичининтай следовать с ней и пообещав им за то драгоценный дар. Так она миновала много земель, и вернулась во владение своего отца, и пришла к тебе, рыбья мать, чтобы узнать, как он ее встретит.

Некоторое время Аой смотрела в лицо, которое изменили прошедшие годы и шрамы, а затем повалилась ей в ноги.

— Да простит госпожа старую Аой, что не узнала ее! Входи, входи ко мне с твоими спутниками. Не иначе как небеса благословили вас добраться ко мне живыми!

Мадока откинула соломенную занавеску и сказала ожидающим снаружи:

— Сегодня мы будем ночевать в этом доме. Химетаро, привяжи лошадей у поленницы, ночью будет дождь.

Один за другим еще десять человек прошли в дом, и в нешироком помещении стало тесно. Кёкотсу ударился головой о косяк, выругался, согнулся и протиснулся внутрь, сорвав плечами занавеску. Но Аой это, казалось, ничуть не смутило. Напротив, чудилось, будто ничто не расстроит ее в эту ночь.

Наконец, расселись у потушенного очага. Кёкотсу оглядел скромную обстановку и наконец бесцеремонно осведомился у хозяйки:

— Есть чего пожрать?

Мадока хотела было извиниться за его непочтительность, но сияющая Аой сказала только:

— Сейчас принесу.

И вышла.

— А, госпожа, как хорошо, что тебя здесь помнят, — обрадованно заявил Кёкотсу.

— Да уж, тебя тут тоже нескоро забудут, — усмехнулась Мадока.

Вскоре вернулась Аой с вязанкой сушеной рыбы и огромной корзиной овощей. Также она выставила перед ними большой поднос с рисовыми лепешками.

— Я думала отнести их в подношение храму, госпожа, но вижу теперь, что небеса милостивы к нам, раз спасли тебя от несчислимых бед и привели невредимой в отцовский дом.

— Ты ничего не путаешь, ведьма? — усмехнулся Суикотсу. — Это не небеса сохранили ее в пути, а мы.

— Что ж, давай рассудим. — Аой с воодушевлением взмахнула рукой и вытянула прямо из-под носа Кёкотсу три рисовые лепешки. — Три силы приносят человеку счастье и процветание на этой земле: Сила, Удача и Любовь. Ты, госпожа, Любовь, ибо лишь Любовь объединяет в мире столь разных людей, и что война разрушит, то она восстановит. Отец твой, господин Йендо Арета, да продлят небеса его дни, — Сила, и к Силе ты тянешься, пускай и боишься ее. А спутники твои — Удача, что помогла тебе в пути.

— Я думал, Сила — это мы, — заявил Суикотсу, — не будь у старого Йендо волшебнго цветка, Шичининтай были бы сильнее всего его войска.

Мадоке тревожными показались эти слова, но Аой и ухом не повела.

— Сила — это то, на что человек может рассчитывать. Что защитит его в любом случае и в любом обличии. На Удачу же рассчитывать нельзя — она может лишь возвысить человека на краткий миг, но не удержать, ибо она изменчива, как кошка.

— Ты что же, ведьма, — зло сощурился Банкотсу, — хочешь сказать, что на нас нельзя положиться?

— Но ты же не хочешь сказать, что вы остались бы с госпожой, даже если бы вам грозила смертельная опасность, — ничуть не смутившись, отвечала та.

— Нет, но...

— А между тем, на свете есть люди, готовые жизнь положить за тех, кто им дорог.

— Что за чушь! — фыркнул Ренкотсу. — Любой человек перед лицом смерти думает только о себе!

— Вовсе не любой. Вы же воины, вы должны были видеть, как выходят биться солдаты, пускай враг многократно превосходит их числом и силой.

— Эти дураки первыми и умирают! — воскликнул Банкотсу. — А, к чертям, почему я вообще спорю со старой ведьмой!

Он вскочил, хлопнув себя по бедрам, и вышел прочь.

— Ну и ну, — пробормотал Химетаро. — Похоже, его и вправду задели твои слова, госпожа.

— А, ерунда, — отмахнулась Аой. — Его самолюбию это нисколько не повредило.

Но Мадока не хотела оставлять Банкотсу злиться в одиночестве. Извинившись перед хозяйкой, она вышла следом и уселась на поленнице рядом с ним. Банкотсу коротко взглянул на нее, но прогонять не стал. Глаза его были опущены, и все лицо казалось сосредоточенным и печальным.

— Не стоит обижаться на Аой, — мягко произнесла Мадока. — Я знаю, что могу рассчитывать на тебя.

— А, меня не волнуют слова старой карги, — отозвался он небрежно. Но взгляд его, устремленный куда-то под ноги привязанным неподалеку лошадям, по-прежнему был невесел.

И Мадока поняла, что его тревожит. Кажется, впервые с тех пор, как он услышал ее признание, Банкотсу ощутил, что волшебный дар, которого он так жаждал, может ему и вправду не достаться.

— Ты думаешь о том, что будет завтра? — спросила она.

— Я не хочу ссориться с твоей родней. Но, черт бы их побрал, отказываться от цветка я тоже не хочу! — последние слова он произнес почти свирепо.

— Я отдам вам все, что в моей власти отдать.

— Не так уж много в твоей власти, — горько усмехнулся он.

И он был прав.

— Я не хотел тебя обидеть, — произнес Банкотсу, видно, заметив в льющемся из дома свете, как изменилось ее лицо.

— Я не обижена, — грустно улыбнулась Мадока. — Ты не один тревожишься о завтрашнем дне. Я так хотела спастись, что не подумала даже, какая жизнь ожидает меня, если я останусь в живых. Я больше не выйду замуж, мне положено до конца жизни скорбеть о муже и воспитывать детей, но через пару лет Кимико станет чьей-нибудь женой, и тогда я останусь в одиночестве и так проживу до скончания дней. Сами боги забудут мое имя. Но даже это не печалит меня так, как грядущая разлука с вами! Нет и луны, как мы идем, а я была счастлива за это время столько раз, сколько не бывала за последние одиннадцать лет. Вы — моя удача, моя надежда, самая радость моя! Ни с одним человеком на земле не было мне так легко. Ты, Банкотсу, дикая кошка, варварский вождь, и, хотя гордыня твоя велика, она же велит тебе являть великодушие к тем, кто от тебя зависит, и редко я встречала таких честных людей. Джакотсу, сердце весны, незакатное солнце, самые жестокие вещи совершает он легко, самые жестокие слова говорит беззаботно, он сосуд радости и буйства чувств, нескончаемый праздник жизни. Ренкотсу, жар негасимый, его страстность и гордыня как будто должны были лишить его чувства меры, но этого не случилось. Он был бы великим правителем, ибо способен принять служение и любовь и разумно распорядиться властью, а я видела много людей, которые этого не могли. Суикотсу показался бы многим непочтительным и грубым, но он честен и открыт, и, хоть мне кажется, будто что-то гнетет его и он становится мрачен и замкнут, он не уступает злому духу, и сердце мое радуется всякий раз вместе с ним. — Она перевела дух. — В Гинкотсу, в единственном среди вас, я вижу доброту, преданность и терпение, я без раздумий вручила бы ему собственную жизнь и дала бы на руки свое дитя. — Голос ее вновь прервался, Мадока почувствовала, как в горле встал ком, но она должна была договорить. — Мукотсу, получая отказ за отказом, все же не озлобился на всех женщин мира и по-прежнему ищет удачи. И Кёкотсу, — она не то всхлипнула, не то хохотнула в рукав, — Кёкотсу… не теряет аппетита, что бы ни произошло.

В свете, падающем из дома, повернутое к ней лицо Банкотсу выражало такое изумление, что, казалось, даже о цветке он на миг забыл.

— Я... — Какое-то мгновение он казался смущенным и растерянным, затем рассмеялся: — Я и не подозревал, с какими замечательными людьми вожу дружбу.

— Береги их, — улыбнулась Мадока.

— Я знаю, госпожа, каково это — когда тебе ничего не принадлежит и от тебя ничего не зависит. С тобой так не будет, — внезапно сказал он, и в его голосе она услышала волнение. — Я предлагаю тебе мою дружбу. С этого дня ты сестра наша, проси любой помощи, которая будет тебе нужна. Не хочешь жить с отцом — не живи. Купи дом — да хотя бы в том городе, где мы были недавно — и поселись там с дочкой, и, даю слово, ты ни в чем не будешь нуждаться.

Сердце забилось так отчаянно, что Мадока прижала ладонь к груди.

— А вы бы навещали меня? — спросила она.

— Если хочешь.

Она отвернулась от него, чтобы скрыть улыбку. Завтрашний день все еще пугал ее, но от его слов ей сделалось необыкновенно легко.

— Давай завтра явимся к отцу, а если окажется, что меня не ждет там ничего хорошего, я снова призову вас, соберу все имущество, на какое имею право, и всех людей, кто мне верен, и мы уйдем... уйдем далеко на юг и станем жить там.

Теперь, когда у нее появилась надежда на лучшее будущее, в сердце словно пролилось тепло, и размышлять об этом было приятно.

— Будь по-твоему, — легко согласился Банкотсу.

— Все же... — несмело произнесла Мадока, — у меня есть одна просьба. Если уж ты сказал, что я могу просить любой помощи, могу ли я... можешь ли ты обещать мне, что, если отец откажется отдать цветок, ни ты и никто из твоих братьев не заберете его силой.

Банкотсу долго не отвечал. Взгляд его был устремлен куда-то поверх лошадиных спин, и о чем он думал, Мадока угадать не могла.

— Пусть будет так, — наконец, сказал он. — Я ничего не возьму у тебя против твоей воли, ведь иначе ты меня возненавидишь, а мне не хотелось бы терять твою дружбу.

— Я тебя не возненавижу, — устало проговорила Мадока. — Но вражда дорогих моему сердцу людей причинит мне великое горе.

... Перед сном Аой дала Мадоке снадобье для хорошего сна, иначе волнение вовсе не дало бы ей спать. Однако сон ей виделся престранный. В этом сне она держала на руках младенца, черты его лица отдаленно напомнили ей черты Ранги. Поднявшись наутро, Мадока так и не поняла, был это добрый или дурной знак.

Поутру их небольшая процессия приблизилась к замку. Неподалеку от ворот незваных гостей остановила стража.

— Стой! Кто идет?

Мадока подумала на миг, что повозку в сопровождении небольшого вооруженного отряда могли принять за купеческую, но голос стража у ворот был ей знаком, и, отодвинув деревянную стенку, она спросила осторожно:

— Савада? Это ты?

— А кто спрашивает? — Самурай смотрел на нее, но ни тени узнавания не мелькнуло в его глазах.

— Скажи твоему господину, что вернулась его дочь, Мадока.

Но страж не двинулся с места, все так же недоверчиво глядя ей в лицо.

— Всем известно, что Мадока погибла.

Внезапно злость — чувство, редко посещавшее Мадоку — овладело ею.

— Ах, ну, конечно! — воскликнула она насмешливо. — Она умерла в родах! А может быть, муж казнил ее за измену! Или постой — она сгорела заживо в замке Котоямы! Сколько еще смертей я должна пережить, чтобы вернуться домой! Я бежала из замка, обещав за мое спасение такую цену, что как бы мне не погибнуть в четвертый раз, заплатив ее! Я шла сюда больше половины луны, и не было ни дня в этом пути, чтобы страх встречи не терзал меня, и вот я здесь — а ты говоришь мне, что я погибла! Всем известно, что Мадока мертва, говоришь ты, а вот мне это почему-то неизвестно, так, может, лжет тот, кто похоронил меня! Ступай сейчас же к твоему господину и сообщи, что вернулась его дочь, и привела его внучку, Кимико, и наемников Шичининтай, а если он и тогда не выйдет ко мне, я отправлюсь на далекий юг — и позволю всем оплакать меня как мертвую, раз уж вам это так по душе!

Самурай, казалось, был удивлен злой ее речью, но пуще того были удивлены ее спутники. Кимико вытаращилась на мать так, словно никогда ее не видела прежде. Суикотсу усмехнулся:

— Хех, госпожа, я и не знал, что ты умеешь сердиться.

Савада, наконец, отвернулся от нее и махнул двум стражам позади:

— Скажите господину, что вернулась его дочь, госпожа Мадока.

И эхом его слов полетело к замку: Мадока вернулась, госпожа здесь, сообщите господину...

Долго катилась эта волна, и Мадока, утомленная пугающим ожиданием и взрывом злости, потерянно сидела в повозке, устремив взгляд на свои колени. Сил в ней не осталось, тревога сожрала все мысли, и она ожидала бездумно, пока отворятся ворота.

Казалось, прошла вечность, прежде чем тяжелые створки дернулись и стали распахиваться наружу.

— Ступай, госпожа, — сказал ей Савада. Судя по лицу, он все еще не решил, верит ли ей. — У ворот пускай твои спутники сложат оружие.

Повозка двинулась вперед, и у ворот остановилась. Здесь Шичининтай должны были разоружиться, что в случае Гинкотсу было не так просто сделать, и Мадока подумала, что получила еще одну отсрочку перед неизбежной встречей, как вдруг увидела выше на холме, что к ней спускается небольшой вооруженный отряд.

Он был там.

Йендо Арета с десятком ближайших соратников, среди которых Мадока узнала и главу его вассалов, Сугияму Нобу, вышел из-за второй стены, опоясывающей замок.

Облик его пробудил в душе Мадоки давно позабытую любовь. Но она помнила, как расстались они десять лет назад, и потому не стремилась выказывать радость встречи — вдруг окажется, что рада из них двоих лишь она.

Йендо Арета остановился в полусотне шагов от повозки и велел:

— Выйди!

Химетаро помог Мадоке, а за ней Кимико и Рен выбраться из повозки. Кимико никогда не видела деда, а потому не питала к нему любви. Выйдя, она застыла в поклоне, как и Рен, и Химетаро, а Мадока, с трудом шагая на негнущихся, затекших от неподвижности ногах, подошла к отцу. И, почти приблизившись, пала ему в ноги.

— Прости меня! — воскликнула она, и в голосе своем услышала рыдание. — Я и вправду была глупа и слепа, и почти погибла, и принесла тебе бесчестье, о котором ты не ведаешь, и только надежда на твою любовь привела меня обратно, иначе я не посмела бы явиться перед тобой!

Он наклонился и поднял ее под руки, и Мадока все же вынуждена была смотреть ему в лицо, хоть это было и непросто из-за выступивших на глазах слез.

— Теперь я вижу, что ты и вправду дочь моя, Мадока, — отвечал отец, разглядывая ее. — И благодарю небеса, глядящие на меня, что милость их не истощилась и я снова могу видеть тебя. Никакой платы не пожалел бы я за это в те дни, когда думал, что боги разгневались на меня и род мой иссяк.

— Приятно слышать, — раздался у нее за спиной голос Банкотсу, — в таком случае, господин, верно, ты не пожалеешь Цвета Надежды, который обещала за свое спасение твоя дочь.

Внутри что-то задрожало и оборвалось. Повисла тишина.

— Обещала? — непередаваемым голосом произнес Йендо Арета, и его руки, держащие ее, как будто сжались крепче. — Разве она имеет право давать такие обещания?

— Он не лжет, — побледнев от страха и стыда, пробормотала Мадока. — Я так хотела сбежать из павшего замка, что не подумала предложить другую цену. Я решила, что на это наемники точно согласятся, я не думала, как разгневает это тебя, как ты вообще отдашь сокровище нашего рода, я хотела только спасти свою жизнь, и тем самым навлекла на тебя беду, я глупа и малодушна, прости меня.

— Может, и малодушна, но не глупа, — медленно произнес отец. — Савада! Пускай женщины отведут госпожу и ее дочь в их комнаты.

У Мадоки не было сил противиться. Они с Кимико и Рен пошли следом за служанкой — эта девушка была здесь новой, Мадока никогда ее раньше не видела. Химетаро остался стоять у повозки. Теперь, лишившись своей свирепой покровительницы, он выглядел растерянным и смущенным.

Служанка провела Мадоку не в ее детские комнаты, которые та помнила по прежней своей беззаботной жизни, а в покои ее матушки. Теперь Мадоке предстояло жить здесь, а детские достанутся Кимико, пока та не выйдет замуж. Если, конечно, отец не прогонит ее, не сумев договориться с Шичининтай. Хотя уж верно не прогонит, раз велел ввести их в дом.

Сидя в просторном покое, стены которого украшали свитки с изображениями луны и вишни, Мадока чувствовала, как тревога кусок за куском пожирает ее сердце. О, сейчас она как никогда понимала отчаяние Кимико, вынужденной сидеть в темном доме и бояться неведомой беды, пока мужчины заняты разрешением трудностей. Только теперь было ей куда тревожнее, чем в охваченном войной замке, чем в хижине у демонова холма, ведь все, что происходило за пределами ее убежища — ту самую неведомую беду — принесла именно она. Что бы ни случилось теперь, она будет в том виновна, а ей не дали даже слушать их!

Кимико, будто чувствуя ее тревогу и страх и явно пребывая не в восторге от первой встречи с дедом, прижалась к матери, и Мадока бездумно гладила ее пушистую голову.

Банкотсу обещал не забирать Цвет Надежды силой и не ссориться с ее родней. Он обещал, что, если ей будет тяжело в отцовском доме, она сможет уйти на юг, и там никто не посмеет обидеть ее. Можно ли верить его обещаниям? Что вообще ее тут ждет и сможет ли она сбежать, если жизнь станет невыносима? Не станет ли это еще большим ударом для отца?

И стоило ей подумать об этом, как страх за собственную судьбу отступил.

Все эти дни она так часто и так горько думала о своей нелегкой доле, что совсем забыла, каково было отцу. Каково было ему двадцать лет разрываться между велением разума, требующего жениться снова, и велением сердца, запрещавшего брать жену даже сколько-нибудь хуже ее покойной матери. Каково было все эти годы смотреть вокруг себя и думать, что нет рядом с ним даже достойного молодого человека, чтобы усыновить его, когда его род может прерваться в любое время. Каково было проводить свое единственное дитя и знать, что она живет замужем за жестоким человеком, пренебрегающим ею. Каково было, наконец, последние полмесяца, когда он был уверен, что его дочь и внучка сгорели заживо и не осталось у него более потомства!

Его боль была стократно сильнее ее собственной, и, едва поняв это, Мадока, наконец, смогла разрыдаться.

— Матушка, матушка, что с тобой, все будет хорошо, он нас не прогонит, — забормотала Кимико, целуя ее лицо, и Мадока целовала ее и крепче прижимала к себе, но как могла она поделиться с дочерью своей печалью.

Она больше не бросит его. Она выйдет замуж за кого он велит, ведь отец не подберет ей дурного мужа. Отныне и впредь она будет ему поддержкой и верным другом, если уж гордостью его у нее не получилось стать.

Наконец, когда все сострадание излилось из нее слезами, и Мадока не рыдала больше, лишь прерывисто тяжело вздыхала, сёдзи раздвинулись и на пороге возник отец. Мадока тут же вскочила. Кимико и Рен также поднялись и застыли в поклоне.

— Пусть твоя дочь и служанка выйдут, — сказал отец, и Рен, взяв Кимико за руку, вывела ее из комнаты. Кимико встревоженно оглядывалась на мать и деда, и ее взволнованное лицо было последним, что видела Мадока прежде, чем сёдзи сдвинулись снова.

Она готова была к любому развитию событий и к любым словам, кроме тех, что прозвучали.

— На исходе лета я женюсь.

— Что?! На ком?!

Она хотела спросить спокойно, но выкрикнула изумленно и обиженно. Множество чувств владели ее сердцем. Удивление — как же отец, двадцать лет не могущий выбрать невесту, наконец, женится! Ревность — что за женщина займет место ее покойной матери, да найдется ли среди живущих на земле хоть одна, кому это под силу! Обида — единственная дочь вернулась к нему, уйдя от тысячи смертей, и грозит отнять сокровище его рода, а он думает о женитьбе!

И хотя Мадоке казалось, что сегодня больше ничто поразить ее не сможет, отец снова удивил ее.

— Двадцать лет я не брал себе жены, потому что ни одна женщина в моем сердце не могла стать рядом с твоей матерью, а князь не может выбрать лучшее из доступного и жить со смущенным сердцем. Но три дня назад к замку пришел демон в обличьи женщины, чье тело было скрыто туманом. Она сказала, будто слышала, что здесь живет человек, избавивший от проклятия ее сестру, Небесную танцовщицу, и сказала, что хочет просить избавить и ее тоже.

— Ранги! — изумленно воскликнула Мадока.

— Ты ее знаешь?

— Да, мы... остановились ночевать в лесу, и Ренкотсу случайно сжег дерево, в котором она была заточена.

— Я решил, что буду последним глупцом, если прогоню ее. И хоть я не знаю, как ей помочь, но у предка моего, Йендо Райдена, была мудрая сестра, а мне небеса даровали мудрую дочь.

Мадока вспомнила слова Банкотсу о том, что ее красота видна всякому, кто смотрит на нее дольше десяти ударов сердца, и сказала:

— Пусть Ранги год не меняет обличье — если и тогда ты не увидишь, как она прекрасна, то не знаю, чем еще мы ей поможем.

Отец задумчиво посмотрел на нее, но ничего не сказал. Мадока произнесла осторожно:

— Я рада твоей женитьбе, и нам и вправду не найти невестки лучше Ранги, но меня волнует и моя судьба! Умоляю, не мучай меня: как ты намерен ею распорядиться?

— Эти наемники тебе нравятся? — без долгих предисловий спросил отец.

Мадока недоуменно взглянула на него, но тут же снова опустила глаза.

— Нравятся.

— Это хорошо, потому как мы договорились, что Цвет Надежды я отдам не раньше, чем они прослужат мне полгода.

Мадока позволила себе усмехнуться.

— Ты не боишься ли, отец, приглашать их? Мой покойный муж говорил, князья стали боятся Шичининтай даже как союзников и зря Хиджиката позвал их — тем он только навлек на себя беду.

— Ублюдок Хиджиката и впрямь зря их позвал — первым же делом я оберну Шичининтай и свои войска против него и сравняю с землей его крепость, и пусть будет ясно всякому на этой земле — так будет с каждым, кто посмеет угрожать потомкам Йендо. Дочери рождаются затем, чтобы служить к чести семьи, но превыше того — к ее могуществу. Потому отцы ищут для них мужей, которые могли бы стать союзниками и обеспечить роду возвышение. Ты привела в мой дом могучих воинов, и мне ли бояться их, когда они очарованы моей дочерью.

— С чего ты взял, что они очарованы?

— Когда я сказал, что не готов отдать Цвет Надежды сразу и предложил отсрочку в полгода, они не стали возражать. Наемники останутся здесь, а ты, в свою очередь, можешь, — он неопределенно повел рукой, — можешь справляться о самочувствии наших гостей.

В грудь Мадоки словно пролилось тепло, и она подняла глаза на отца.

— Что же станут говорить о тебе? — едва слышно спросила она.

— Что обо мне станут говорить — то моя забота, — отвечал он. — Пусть лучше болтают о твоих похождениях, чем о моей женитьбе. Чем больше слухов, тем меньше веры каждому из них. Но в первую очередь обо мне скажут, что я жестокий человек и великий воин. Что я камня на камне не оставил от замка ублюдка, который хотел сжечь мою дочь, и вознес головы его и его соратников на пики. Вот что станут говорить.

И так как никто больше не мог их видеть, Мадока бросилась ему на грудь и расплакалась.