Печать (гет)

Колыч топтался на месте. Во всех смыслах. Он ходил туда и сюда вдоль охранных борозд, что закончили уже дней пять как, но никак не могли насытить силой, достаточной для того, чтобы охрана стала полной. Все и не могли. От того и мысли разные неправильные, Да ещё сны как назло тяжкие и невнятные. Будто мешал кто к снам пробиться.

На стене было полно зевак, которые, постоянно меняясь, разглядывали кудесников и "стр-раш-шных" магиков, слово-то какое, и пытались понять, переживут они всю эту кутерьму или нет. И то, время бежало, а дело лежало. Все видели, что что-то не давалось волшебному люду, не ладилось. Все знали, что и заставы уже нет, и та почти тысяча войска, что ушла с воеводой, не остановят степняков с их конными тьмами, да пешцами, да махинами, что "каменья с дом, разом по три аль четыре через стену ка-ак". И да, молчали, терпели, но ждали худшего. И утекли бы, да куда денешься, везде ведь тати , по всей Руси, люди так бают, а всем рта не заткнёшь.

Утром пришла весть о гибели Гюргия Владимирского, говорят, в сече посекли. Да так, что и головы не враз сыскали. И то сказать, князь, а они кто, и где их ждут и сберегут? Так то. Эти-то кудесники да волховники с придурью, конечно, но так уж случилось, что на них одна надёга и оставалась. Вона, говорили, скольких уже побили, может, и остальных отгонят хотя бы.

Колыч все эти разговоры просталей знал, но не разделял надежд простого люда Китежа. Как ни бились над заклятиями и заговорами, всё что-то будто ускользало, будто под отводом глаз. Руки мажеского люда постепенно опускались, и даже немец, что и предложил град спрятать, уже высказался, что град всё же не дом или родовой замок, уж больно раскинул князь Гюргий своё любимое детище. Да ещё мнилось многим, что мешают всё же кудесникам и волхобникам божьи храмы, коих по всему граду с пять будет, и это без монастыря. А уж как бабка Лыбедь ругалась из-за того, что и сама старая кочерыжка, и другие "вертипосошники" никак не могли придумать, как быть, так баюны заслушаются.

Колыч в который уже раз проходил мысленно по всему узору заклятного плетения, состоявшего из разных частиц мажеского розмысла, будто из кусочков цветного стекла, что он как-то видел в одном из храмов самого Киева.

Недалеко от Колыча Верея приняла договор с лесным хозяином, а меж ними из засеки выполз, иначе и не скажешь, мальчишка Пушко, отец и братья которого, видимо, уже пали на своей заставе. Руки мальца, как и лицо, были исцарапаны и изгвазданы грязью и кровью. На правой щеке виднелась длинная царапина от виска до подбородка, а из глубокой царапины на левой руке по запястью и через ладонь стекала густая на морозе темно-красная кровь.

"Да уж, досталось мальцу", — подумал Колыч, вглядываясь в сжатые губы Пушко, и вдруг образ ребёнка поплыл и вот перед Колычем стоял рослый и плечистый молодой воин.

Лицо обрамлено светлой бородкой, но через правую щеку тянулся едва заметный шрам. Волосы у парня были длинные, собраны назад и связаны двумя тонкими косичками, сплетёнными от висков. Видение так же внезапно развеялось, но Колыч уже знал, что паренёк переживёт эти мрачные времена и, судя по одёжке, вряд ли будет перебиваться с лебеды на крапиву. Мальчишка перепрыгнув один из обережных кругов, ринулся было к дороге, по которой ушли дружинники с ополченцами, но прямо перед ним снег вдруг встряхнулся как мокрый пёс, и все следы людей ли лошадей исчезли, оставляя под ногами пушистый снег, будто он только что выпал, спрятав всё непотребство людской суеты. Пушко встал как вкопанный, выставив руки перед собой, и с его израненной левой ладони в ров от лемеха упала крупная бордовая капля, слегка паря на морозе. И земля тихонько вздохнула и вздрогнула, а марево заклятий пробежало легкой волной с багрянцем, едва заметным для глаза.

И Колыч понял, что нужно для завершения обряда.

Другие магики стояли чуть дальше по ходу круга и не враз поняли, что случилось. Колыч же, одержимый собственным прозрением, ощутил и радость, и восторг, и полную уверенность, что всё у них теперь получится и удастся спасти град и людей. Он невольно улыбался во весь рот застывшими на крепком морозе губами, а потом и вовсе рассмеялся. Рядом что-то заговорила Верея, отводя мальчишку.

"И правильно, молодец девочка, всё верно поняла, мальцу здесь не место. Только..."

— Не боись, Верея, — крикнул он, доставая кривой нож, блеснувший бронзой и изогнутый, точеный по внутренней стороне, — я точно знаю, нет меня завтра, я видел, брату привет передай, — он посмотрел ей в глаза, — и это, меня Сновидом мать кликала.

Одновременно разворачиваясь посолонь к кругу-охранителю, он резко резанул себя по шее, там, где отдавалось биение сердца. Подставив ладонь под ударивший фонтан крови, он стал разбрызгивать её, как сеятель сеет жито, при этом шагая по кругу и, насколько можно расслышать, сипя слова многажды повторённых наговоров охранного заклинания. Пройдя невероятно много для человека с разрезанной шейной жилой, Сновид-Колыч вдруг, задрожав, упал на одно колено и после вперёд лицом в борозду, успев напоследок выкинуть вперёд окровавленную руку, с которой на землю упало несколько последних капель тёмной густой крови.

Верею трясло как в лихорадке, она успела проклясть себя за неверие в друга. Она прижимала к себе плачущего мальчишку и старалась, если честно, не упасть в обморок.

К лежащему лицом вниз в борозде Колычу подошла старая ведьма Лыбедь. Наклонившись она посмотрела в лицо половца, его губы безмолвно шевельнулись.

— Вот же бес колченогий, — бабка цыкнула зубом, — нашёл-таки, охо-хо, — она глянула коротко через плечо на стену города, вновь цыкнула зубом, — дюжина надобна, — и, одним движением сняв с пояса серебряный серпец, чиркнула себя под подбородком.

* * *

По лицу старого воина и монаха непрерывно текли слёзы, он пробовал читать молитвы, но остатки зубов выбивали не успокаиваемую дробь. Он не сразу понял, что происходит внизу. А теперь не мог успокоить дрожь и не мог даже молиться, всё застыло, даже руки будто окоченели. Он мог лишь смотреть, как магики, кто постарше, вновь и вновь вступали в пропаханный круг. Он шёл по стене за уходящими на смерть, он не мог не идти и не смотреть, И да, он многое видел, но чтобы так, не просто идти на смертный бой без надежды, но самому... Это было выше человеческих сил, может, потому, что магики. Но вот к бороздам подошёл Крутеня, вздорный старикашка, сторож с торга, который никого ни когда и добрым словом не помянул.

— А ну-кось, отойди, патлатый, — Крутеня оттолкнул подошедшего Жреца Ярилина, такого же старого, как и сам, наклонился к руке, сжимавшей жертвенный нож, — всё одно помирать, а так, мож, и впрямь какая польза выйдет, — сказал он, вставая в ров и повторяя всё то, что долго будет сниться всем, кто стоял сейчас на стене.

Вдруг сзади раздался нечеловеческий вой. Никифор с трудом оторвался от смертной процессии. Обернувшись, он увидел картину, которую не мог и представить. Возле трупа злобной старой ведьмы, стоя на коленях, терзая волосы и бороду, царапая лицо, выл как собака, почуявшая смерть родича, Вахтисий. Удивление было столь велико, что Никифор на мгновение забыл о скорбной и смертной процессии, льющей собственную кровь в охранный круг. Но когда, выбравшись из-под стволов и ветвей, сваленных в засеку деревьев, к Вахтисию подошёл и положил руку на плечо тот паренёк с юга, что постоянно наигрывал на гуслях, Никифор понял, кого напоминал ему неприятный монашек. Интересно, кем старая Лыбедь приходилась этим братьям. Ясно, что не бабкой, если только с прибавкой пра-пра-пра. Ведь она была не намного, но старше самого Звана, а он сам начинал отроком в дружине самого князя Оборотня, правда, Вольга тогда уже из воды редко вынимался.

"Эхе-хе. И Резниками род лет сто как зовётся, а до того и имени роду не сработали. И вот же судьбина, родился в мажеском роду, а почитай, самый из рода долгожитель".

Марево ухнуло вверх, и где-то над головой ухнуло утробно и низко, но так, что окрест с деревьев сдуло снег, который повис в морозном воздухе непроглядной пеленой, постепенно начав стекать по невидимому куполу белыми ручейками.

С людьми-то как быть, и с мёртвыми, и с живыми? Да и те, кто с воеводой пошли, как теперь? Знать бы, так повернуть. Или сеча уже была, или она сейчас в самой злой своей поре, когда нет ничего вокруг, кроме горла врага да твоих зубов. Охо-хо, что-то ещё будет".

А решать теперь ему. Княжьи люди не враз и попадут в Китеж-то, да и есть ли они, люди-то те?