SCP Антиобъект (джен)

— Ну, банжур ёпта! — ​​откуда-то из недр Бычка высунулась багровая рожа, щедро украшенная синяками, которая одарила Раду гнилостной улыбкой. Тот самый бугарь с редкими зубами из медсанчасти. Этот бородач, похожий на недоброго скандинава, внушительно перекатывал мускулами с клыкастыми татуировками, по всей видимости компенсирующими его собственную недостачу. С одной из бровей свисало кольцо пирсинга, покрытое каким-то фуфлом, типа рун. То ли байкер, то ли футбольный фанат. Жуткий тип.

Наверное стоило ему что-то ответить, но Рада просто не находила слов. Ей было очень плохо: ее трясло и колбасило. Она судорожно пробежалась по лицам узников и узнала кадыкастого юнца — того самого меланхолика, у которого стакан всегда и не пуст и не полон, а просто хуёвый стакан, и помятого лысого деда.

Но помимо Рады, пышной лесбиянки и уже знакомых мерзких ватников была еще и коренастая баба со злым и бурым лицом. Вот она то сразу же воззрилась на проститутку с явным неодобрением.

— Зашла, блять, — ворчала бабища словно бы сама себе. — Ни здрасьте, ничего.

И как-то неожиданно вытащила из кармана целофановый пакетик, зачерпнула из него овсяную кашу и начала густо размазывать по лицу. Остальные, как по команде, последовали ее примеру. Юнец, выудив из-за пазухи маленькую стеклянную баночку, жадно, давясь, принялся сурово жрать адскую горчицу. Горчица была такой степени адскости, что слезы выстреливали из его глаз, но он продолжал заглатывать дикое содержимое, обильно поливая им еще и комбинезон. Бычара же с непринужденным видом втирал в подмышки раздраконеные куски вялого лимона. Особо пыхтела лесбиянка, щедро посыпаясь солью. Это дело ей удавалось не очень: сухие кристаллики скатывали с телесов, как по трамплину, от того она с еще большим остервенением солила себя. Не парился только мятый.

Все это амбрэ раздражающе покалывало Радин нос и вызывало ударную волну в черепе. Вообще-то, до того, как Бычок тронулся, терпеть то, что происходило у нее внутри, Рада еще кое-как могла. Но сейчас внезапно стало хуже. Ужас в полной мере почувствовался в ногах. Они стали не то, чтобы мягкими, а просто жидкими, как у плохого терминатора.

Она съежилась на тоненьком насесте скамейки и уронила голову в ладони.

"Ну, вот, — ехидно сказал внутренний голос с интонациями Марфы. — Кончилась твоя шкура. Сейчас в дурке закроют. С таким утырками только туда. Наденут "пиджак", ботинки-прощайки, про трусы забудь навсегда. Наворотила ты за свою никчемную жизнь. Наломала дров. С наркотой дружила, с гастарбайтерами спала, с ментами пиздилась. Будешь до конца дней слюни пускать и ходить под себя."

— Бляяять! — скулила Рада, вытерая облепившие нос сопли. — Мамочки!

Как же ей хотелось убежать домой, в Марфину конуру, ошибочно казавшуюся постылой. Хотелось забыть про все навалившиеся проблемы. Пусть она даже отпизженной на трассе лежит, но только не это!

В Радином животе взрастала, кучерявилась и колосилась паника. Да еще эта тряска. Ужас был как волны. Но хуже всего то, что волны эти переворачивали все у нее внутри. Прислушавшись к симфонии своего организма, девица вдруг поняла, что ее одолевает и еще одна нужда — более мощная и основательная, чем простое буэ. В общем, ей надо было в сортир. И надо было именно по большому.

— Слы, ты еще кто такая? Эй, перегруженная!

— А? Я, Рада! — ответила Радислава, сообразив, что обращаются все-таки к ней.

— У тя есть чё? — спросила обмазанная кашей баба.

— ?

— Дерьмо какое есть?

— Эээ…

— Значит, слушай сюда, Рада, — сказала чумазая. — С этого момента я твоя Мата Харя, Инди Раганди, Грета, сука, Тумблер и прочая Мать Тереза. Короче, я тут мозг. Ага?

— Ага, — покладисто согласилась девица, решившая, что с психами лучше не выпендриваться.

— Мне посрать, за что и каким гусем тебя к нам. Но план на еще одно ебло рассчитан не был. Овсяну свою я те не дам, поэтому будешь подстраиваться по ходу. Понимэ?

— Ага, — совершенно ничего не понимэ соврала проститутка.

— Хорошо. Но теперь запомни, Рада, несколько правил. Очень, сука, простых и отчетливых правил. Ты молчишь, держишься рядом, не бздишь.

— Ага.

— Повтори.

— Не надо бздеть… бздит… что?

"Что за хуйня? — думала Радислава. — Куда я попала?"

— Тебя тут быть ваще не должно, — продолжала Харя.

— То есть как??

— Да намутили что-то. Видно попутали.

Мысли в башке забарабанили, как капли дождя по жестяной крышке, и Рада враз остолбенела. Неожиданно хрустнули детали пазла и слепились в одну, невыносимо уебищную картинку. Она все поняла. "Проклятая Зина-резина! Вот оно что! Вот к чему была та лукавая лыба", — настигало девицу запоздалое откровение. Ее как кипятком ошпарили.

"Пиздец тебе, Радислава!" — жутким колоколом зазвучало в мозгу. Пусть она проснется, немедленно проснется, и этого кошмара в ее жизни не будет! Все происходящее казалось каким-то бредом. Каким-то заговором, направленным против нее.

А в недрах Рады бушевали ураганы. Смерчи, чудовищные торнадо жуткими волчками кружились по пространствам, сметая все на своем пути. Утробно грохоча, порождая взрывы, они неслись в том же направлении, куда уже выдвигалась и бурая пехота, и коричневая кавалерия.

"Срать! Срать!" — грозно завывали в брюхе желудочно-кишечные морлоки, и желание это, с лихвой перекрывающее все остальные желания, становилось чересчур утомительным.

— Добыла? — на сей раз вопрос коренастой бабищи был адресован лесбиянке.

Тут Франсуаза встрепинулась, как-будто что-то вспомнив, и полезла в карман, откуда через мгновение показался клочок изгрызенной бумажки и спизженный в бою телефон.

Оо! Это было похоже на чудо размаха воскрешения И. Христа. Просто в этом кровожадном аду, в котором оказалась Рада, вот эта маленькая пластиковая пиздюлина представилась ей спасительной соломинкой.

— Изверги! Они у меня поплатятся, — говорила Мата Харя, с огромной скоростью что-то набивая на айфоне. — Нечего бояться этих уродов. Пусть нами подавится этот кровавый режим.

— Давай-давай, быстрее! — возбужденно перегыгыкивались Путинские холуи.

— Спокойно, ща все будет! — авторитетно заявила оппозиционная фистула и, набрав сообщение, решительно и даже живописно нажала указательным пальцем кнопку "Enter". Выглядело так, будто она давила насекомое.

— Надо дать бой партии власти! Дерзкий и беспощадный, — с неким революционным задором сказала овсяная баба, ожидая соединения с контактом.

— Это редакция журнала "Свиновод", я вас слушаю, алё, — задорный тоненький голосок затрещал из трубки

— Чоу?

— Чё за номер?

Несколько продолжительных мгновений пленные тупили и переглядывались.

— Жирная жопа! Тупая жирная жопа! — не выдержал юнец.

Франсуаза чуть содрогнулась жирами, но "жирную" проглотила. А вот "тупая" — завязло в горле, в голове взорвалась багровая вспышка, и лизбиянка втащила этой глисте. Сначала правой — по зубам. Потом в корпус догнала. Паренек отшатнулся.

— Ты охуела ли? Ты… неторопливый слон! — трусливо завыл сухощавый. И в этот момент, в это трудно поверить, но ЛГБТ-шница прыгнула на юнца. Она летела, а время будто замедлилось. Рада видела перекошенное злобой лицо лесбиянки, перепуганные морды узников: кто-то что-то орал, кто-то пытался полностью вжаться в стенки Бычка. А Франсуаза, в сполохах ослепляющей ярости, рухнула на глисту и начала его убивать. Гвоздила кулаком по гнусной прыщавой роже, долбила коленом по яйцам.

В этом фантастическом маневре, воспользовавшись ситуацией, Рада схватила айфон, и вгрызлась взглядом в экран. На какое-то время она лишилась дара речи и погрузилась в прострацию. Блять! Это было похоже на катастрофу. Ни одного номера она наизусть не знала. Ни сутенерши, ни девочек. Даже родительского домашнего. Даже своего не знала. А тем временем из трубки продолжался писклявый гундеж:

— Желаете оформить годовую подписку? Алё, я не расслышала…

Девица пыталась что-то выдавить из себя, но все слова скомкались в глотке, исчезли. Страх снова обрел плоть, стал подкожным существом, заметался, задрожал. И Рада вместе с ним. В животе нереально крутило. А тем временем:

— Ааааа!!! — демоном ярости вопила лесбиянка. Чудом выжившие бросались на нее сзади.

— Чувиха, шож ты делаешь, чувиха! — мятый изо всех сил оттаскивал ее. Тянул за волосы. Но Франсуаза все равно страшно орала. Она хотела отгрызть, оторвать зубами нахуй нос противной глисте. Пока ее держали, она беспомощно клацала зубами над перетрусившей мразью, поливая гниду длинными слюнями. Правую руку ей тоже перехватили, но жирная умудрялась, вдавив для опоры колено в яйца юнца, левой рукой отвешивать ему оплеухи.

Пока Радислава наблюдала эту вакханалию, у самой внутри словно рушились какие-то плотины, сталкивались между собой колонны бронетехники, дивизии, армии. Сшибались девятые валы! Весь сегодняшний пиздец пробуждал к жизни десятки, да нет же — сотни ядовитых пузырей из элементов распада фена, амнезиака и шаурмичного собакена. Эти пузыри разлетались по траекториям и страшным грохочущим потоком по трубопроводу подступали к главному шлюзу.

Рада заметалась. Пропитанный страхом пот градом стекал на пол. Буря ужаса, обреченности, которая бушевала в животе, наконец, нашла выход на поверхность. И эту бурю было уже бесполезно останавливать.

Когда грохнуло, все пленные Бычка замерли и настороженно переглянулись.

— Стреляют, шо ли? — спросил мятый. А потом стал задыхаться. Потому, что в дело вступила вонь.

— Что это? — еще успела простонать Мата.

По Бычку разлилась капустно-аммиачная волна. Миазмы не просто резали глаза, они их выедали. Впивались в кожу словно острыми мелкими коготками. Юнец зажимал ладонями лицо, изображая позывы. Франсуаза явно теряла сознание. Бугарь катался по полу, бормоча:

— Да что ж ты, гнида, делаешь! Химоружие запрещено конвенцией...

Но новая волна ужаса подкатила уже к противоположной стороне Рады и, увы, вырвалась на волю. Вот тут стало плохо всем по-настоящему. Пассажиры напоминали героев старого фильма "Вспомнить все" со Шварценеггером. Когда на Марсе у них от вакуума вылезали глаза из орбит. А в айфоне продолжала пищать телка, настырно впаривающая подписку. Только никто уже не мог ни ответить ей, ни вырубить телефон.

Бычок вдруг остановился. Снаружи послышался топот ног. Двери стали открываться и, наконец, открылись.

— Что здесь происходит? — спросил Беренц. — Какое еще химорууу…

И тут его переломило пополам. Он стал блевать. Другой конвоир позеленел и зашатался.

— Буэ… буэ… — только и говорил он. Что-то липкое текло по его подбородку, взгляд остекленел.

Пленные "оппозиционеры" вывалились из кузова и поползли в разные стороны. Идти ни у кого не было сил.