Превосходное и недвусмысленное предсказание № 666. (гет)

Селяне, возлюбившие свой скот,

И шалый школьный сброд —

Вы, помесь мудрецов и шалопаев:

Глядите зорче все! Вот входит в храм

Жених, а вот и Дева, миловидно

Потупя взор, ступает по цветам;

Ах, не красней, как будто это стыдно!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

(Джон Донн 1572-1631гг)

Генри злился, кочевряжился и ерепенился. Короче, Генри торговался и тянул время, надеясь вытянуть из будущего зятя еще некоторое количество дублонов взамен утекших от него «деньжищ» из приданого сестры. Май прошел, и уже третья неделя июня подходила к концу. Тогда Кроули применил старый верный Лигуров способ подкупа религиозных деятелей. В ответ на предложение получить еще пятьдесят дублонов на следующий ремонт, Генри ляпнул, что ремонт уже не понадобится в ближайшие лет сто. Кроули же предложил: «Ну, так еще одну построй. Запасную. Времена опасные. Мало ли что?! Можешь даже католическую построить. Святой Агнессы, например. Только венчаешь нас в воскресенье и, чтобы глаза мои тебя не видели больше возле нашего дома.»

— Католическую? Католическую сейчас строить резона нет. Вдруг его Величество представится, а сынок его не очень католический.

— Ну так отложишь на потом. Завещаешь потомкам построить. Епископу об этом знать не обязательно. Может потомки объявят закон всеобщей терпимости и в каждом городишке будет куча храмов, включая синагогу и мечеть. (В этом месте Генри закатил глаза и перекрестился.) Вот они и построят. Только венчание в воскресенье и точка. Иначе… Преисподней клянусь, Генри, сдохнешь замысловатой смертью, и Несси не догадается, что я к этому причастен.

В конце концов, священник не устоял, рассчитывая завещать потомкам не все дублоны, а кое-что оставить себе. Свадьба была назначена на ближайшее воскресенье.

Однако, Марион и Агнесса в целях психологической помощи девушке после пережитого кошмара начали подготовку еще тогда, когда ее лицо цвело синяками. Из матушкиного сохраненного свадебного платья ярко-голубого цвета получился отличный лиф с широкими рукавами, круглым декольте, обшитым однорядным кружевом. С новой синей юбкой лиф сочетался превосходно. Наряд невесты планировали также дополнить новым белоснежным воротником, укрывающим ее плечи. Марион подарила ей тонкую фату-вуаль, привезенную из восточных стран. Она рассказывала, что еще пятнадцатилетней ездила три года с отцом по Святой Земле и видела много диковинных вещей, там и познакомилась со своим мужем — бедным английским рыцарем. Эта фата — была ее свадебной. А Марион считала свой брак очень удачным, несмотря на раннее вдовство. «Он любил меня безмерно, и мы были счастливы. Мы бы и сейчас были счастливы, если бы не проклятая Война и его не убили.» Итак, старое, новое, синее и заимствованное не заставили себя ждать и появились. Кроули расплавил пару дублонов и выковал пару венчальных колец: «И пусть испанское золото соединит нас до тех пор, пока Смерть не разлучит!» Тут ему сделалось не то, чтобы грустно, а страшно, но отступать уже было поздно.

Воскресный день сиял глянцем юных кленовых листов, нежно пах жимолостью и розовыми лепестками, облетавшими с увитых плетистыми кустами изгородей, звенел детским смехом и колоколами. Жених явился сильно заранее вместе с шафером, Джоном Гаджетом-сыном и теперь торчал у алтаря мрачно-черным вопросом с белой розой на груди среди украшенной цветами церкви. Все присутствующие из сочувствующих понимали, что темные очки его нужны, чтоб не видеть будущего шурина, который прохаживался у жениха под носом и еле слышным шепотом сыпал на того всякие ругательства и проклятия. Шафер периодически клал жениху руку на плечо, чтоб не вышло греха: сквернословивший священник это еще куда ни шло, а вот драки, затеянной женихом, не хотелось.

Жених же был просто занят своими мыслями и не слышал ни ругани, ни проклятий будущего шурина.

— Мне ужасно больно. Да, но мне наплевать. Она сейчас придет. А я могу смотреть на нее бесконечно, как на огонь моего горна или бегущий рядом с кузницей ручей, я уже просто нуждаюсь в дыхании, чтобы чувствовать ее запах. И свобода мне не нужна. Только рядом, только рядом с ней. Я чувствую ее озноб и жар, страх и печаль, я хочу прикоснуться к каждой родинке или веснушке губами. Я не знаю ответов на вопросы, но я слышу ее имя в шелесте трав и шуме дождя, даже в молчании звезд оно уже было, имя моей любимой. Я не нуждаюсь в других, я не помню их. Я чувствую ее желания минутою раньше от того мига, как она осознает их сама. Я почти научился не сгорать от любви, отправляя жар ее в пламя горна. Она будет думать, что я убегаю от нее, а я всего-то буду просто хранить мою любимую от адского пламени моего. Дорогая моя Несси, где мне найти слова, как открыть все это тебе, не погубив при этом?! И надо ли открывать? Я не знаю ответов. Но я храню твое имя, храню твою душу. Смерть разлучит нас? Ты тоже думаешь об этом иногда? Но никогда мы об этом не заговорим. Разлучит? Разве? Узнать ее жизнь постранично и защитить от всех бед? Но смогу ли защитить от всех?! Я умею смотреть на тебя бесконечно, я вдыхаю твой запах, когда уже нечем дышать…

Генри с диаконом перешептывались и переглядывались. Причем, диакон очень сожалел, что при всем старании так и не смог найти ни слабого места у кузнеца, ни идиота, который бы решился явиться в церковь и объявить об этом слабом месте во всеуслышанье. Ровно в двенадцать появилась невеста в сопровождении Джозефа Моргана, осторожно и важно державшего ее под руку и разодетого по такому случаю в весьма потертый бархатный коричневый кафтан, и подружек — Джесси и Марион, одетых в оттенки голубого и бирюзового.

— А вот и я, любимый! Ты заждался? Ты ждешь меня больше пяти тысяч лет? Ты всегда кого-то ждешь? Ты из гордого крылатого племени, живущего у небесной черты. Там рождаются звезды и бури. И ты здесь, ждешь меня в конце прохода, усыпанного цветами для меня, и горящего губительным огнем благодати для тебя. Жемчуг Томаса на моей шее, но это сделал для меня ты. Ты вернул мне брата. Да, у меня сложный характер, и теплые плечи, и гордые речи, но все слова, что обо мне болтают другие для тебя ничего не значат. Ты видишь меня настоящей. Ведьмой? Глупой девчонкой? Нет. Я знаю, любимый, как ты видишь меня. Смерть разлучит нас? Ты думаешь об этом иногда? Но никогда мы об этом не заговорим. Разлучит? Разве? Когда-нибудь я просто отпущу тебя в тот иной край, где кони крылаты, а ветры косматы, где мечи пылают древним пламенем и страшны в своей силе и Зло, и Добро? Где ты свободен? Разве мы можем быть свободны от нашей любви, дорогой мой Псих?! И я знаю, что исчезну с поверхности Земли, но ты найдешь меня, где бы я не была. И иногда я просто боюсь за тебя — что будет, когда ты останешься один? Не сожжет ли тебя такое горе? Не озлобит ли? О, Хранитель мой, любимый мой, муж мой дорогой!

Девушка сияла от счастья и лучилась красотой сбывшейся мечты. Синий шелк юбки шуршал по проходу, легкая вуаль слегка трепетала над аккуратно убранными в косы волосами с заколотыми в них первыми белыми розами из ее маленького сада. Жених не сводил с нее взгляда, насколько можно было следить за его взглядом за темными очками, был ужасно бледен и серьезен. Генри болтался у алтаря совершенно не по обряду, пускался в пространные речи о важности для страны соблюдения супружеского долга и вреда прелюбодеяния для всего человечества, затягивал службу изо всех сил, надеясь, что сейчас явится какой-нибудь неизвестный и сообщит такую мерзость о прошлом жениха, что свадьбу придется отменить. Но никто не явился. В конце концов, жених и невеста обменялись кольцами, поцеловались, прозвучало: «Объявляю вас мужем и женой!» И Агнесса Брэдшоу превратилась в Агнессу Наттер.

Парой часов позже на лужайке у «Голубого Якоря» вовсю шумела свадебная пирушка с пирожками от Марион и фирменным местным пивом. Забредший так вовремя в Экклстон волынщик отчаянно дудел, порою невпопад с деревенским скрипачом, но танцевали все, не обращая внимания на неслаженность дуэта, а просто в лад с радостным стуком собственных сердец. Да и кто же это в силах понять правильно или неправильно играют волынщики?! Мистер Наттер лихо отплясывал с миссис Наттер, порою поднимая ее над поляной за талию под общий восхищенный крик, и синяя юбка летала над зеленой травой, как радостный летний колокольчик, золотая вуаль вилась над плечами, глаза искрились смехом и счастьем. Ближе к сумеркам новобрачные удалились в сторону кузницы под игривые шуточки односельчан, а у трактира веселье продолжилось до утра.

Однако, как только «Голубой Якорь» скрылся из виду, Кроули сильно захромал с нечеловеческими, ясное дело, стенаниями. Агнесса подставила плечо, он оперся на нее и поспешил к кузнице. Там, добравшись до выхода к ручью, скинул башмаки и опустил ноги в воду. «О, Боже! — пронеслось в голове Агнессы, когда она увидела раны на ногах. — Что я наделала! Я так хотела плясать, а он должен был подчиняться? Нет. Он бы выкрутился и не стал, если бы не хотел сам. А сам он мог хотеть только если… только если он очень сильно меня… неужели?»

Матушкина мазь тут же была пущена в дело, муж уложен в кровать, а жена отправилась варить ему маковый отвар. Всю ночь она старательно меняла повязки на окровавленных ногах и поила его с ложечки обезболивающими средствами. Ничего не помогало.

— Интересно, если это от освященной земли, то могут ли вообще помочь наши человеческие средства такому, как он? Как он там говорил — бестелесный и оккультный? И как же это возможны такие страшные глубокие и болезненные бестелесные ожоги? — рассуждала девушка, однако, упорно продолжая свои действия. Наттер же только к утру забылся сном, но беспокойно, временами просыпаясь, не узнавал ее, спрашивал что-то на чужом языке, и опять уходил в забытье. Так продолжалось целых три дня, когда наконец Марион заглянула узнать, все ли в порядке, принесла пирогов и деревенские сплетни о том, что односельчане посмеиваются и болтают, что молодые уже столько дней наслаждаются первой брачной ночью. Но заметно было, что взгляд подруги серьезен, а обеспокоена она не на шутку совсем не деревенскими домыслами, а иным. Когда же Агнесса сказала ей, что муж повредил ноги, когда плясал, то подруга глянула на нее внимательно, задумалась, покачала головой и посоветовала: «Убери мази, просто поговори с ним. Говори даже если тебе кажется, что спит и не слышит. Услышит. Ты сможешь сказать главное, поймешь как. Просто мази могут не оказывать эффект, если вся его боль в голове.» Видимо, Марион знала о ее муже нечто большее, чем все остальные. Пообещав принести еды завтра утром, подруга удалилась. А Агнесса подошла поближе и, присев на край кровати, присмотрелась к мужу. Тот осунулся и потемнел лицом, и, хоть и утверждал, что может не дышать, дышал очень часто и хрипло, временами с низкими тяжелыми стонами. Она осторожно положила ладонь на его грудь: «Послушай, мой дорогой! Мы теперь с тобой одно целое, а это значит, что половина твоей боли — моя. И я думаю, что плясал ты там после церкви вот с этими ногами совсем не из-за чар. Честно говоря, я ни в какие чары и не верю. Но я верю, что раз ты решил так меня защищать и хранить, то и плясал ты только потому, что сам любишь меня так же, как и я тебя. А раз так, то есть на свете только одни такие чары — это любовь одного к другому. Не важно, ангел ты, демон или человек, дерево или кот. Все нуждается в том, чтобы его любили. Ты так много можешь! И вся сила твоя не мускулы, держащие молот, а воображение, которое этот молот движет, которое несет тебя по миру и помогает жить. Если ты создавал звезды, а ты это помнишь, то я думаю, на Земле ты бы создавал цветы, так похожие на звезды. И я видела, как ты обращаешься с растениями. Они тебе интересны и совсем не безразличны. Еще при Томасе, совсем маленькой, в одной книге я читала о пропавших архангелах, и был среди них один, имени которого не запомнила, но мне он казался наиболее понятным и близким. Он повелевал силами звезд, деревьев и цветов. Он был известен, как исцеляющий ангел природы. Генри эту книгу отнял и сжег, значит, она правдива. Не важно, что ты натворил потом. Как ты сам сказал, что ты существо бестелесное. Поэтому я думаю, что и ожоги эти — бестелесные, ты сам придумал себе их из-за чувства вины перед Создателем. Я деревенская девчонка. В богословских вопросах не сильна, но если дети нашалили, то их наказывают, конечно, но любя, как детей, наказывают не жестоко, а потом все равно — прощают. Это только Генри готов малейшую провинность или вольность выставить вселенской бедой и выжигать всю радость в сердце каленым железом. Я не знаю никакой твоей вины. Лично мне ты дал только добро и радость. Ты — зло природы? Глупо звучит. Разве природа зла? Она добра и прекрасна. Забудь, не думай о своей вине и не считай себя непрощаемым. Я люблю тебя всей душой, Энтони Наттер. И мы будем жить долго и счастливо. Это иногда случается у людей, так почему бы этому не сбыться у нас? Без чар? И потом, что такое освященная земля в храме, где служит мой лицемерный брат? Его вода — никакая не святая. И землю такая вода тоже освятить не может. Да, люди там молятся. Но это дело только между ними и Богом. При чем тут манипуляции Генри с водой? До него освящали другие, скажешь ты. Но разве большинство из них не из того же теста? Сам посуди. И потом, гвозди, что держат крышу этой церкви, выкованы тобой. То есть, если Бог имеет к ней отношение, то гвозди твои он принял? Значит и ноги пусть исцелит.»

Тут Агнесса заметила, что стоны прекратились, а дыхание стало гораздо ровнее. Тогда она просто укрыла мужа пледом и устроилась в кресле рядом. А когда утром развернула повязки на ногах — от ожогов не осталось и следа.

Со следующего утра молот мистера Наттера снова застучал в кузнице. Односельчане успокоились и болтать перестали. У всех и без того хватало летних забот. Агнесса не напоминала ему об ожогах, ничего не спрашивала. Он тоже этой темы избегал, спал по-прежнему у себя в комнатке при кузнице, в коттедж приходил к обеду и вечерами сидел с нею у камина, молча наблюдая за ее работой с прялкой. Конечно, молчать все время было не в характере Агнессы, но он не начинал разговоров, а в остальном они понимали друг друга и без слов.

В Экклстоне меж тем происходила масса событий. В конце июня обвенчались еще две пары. Питер Янг, лесничий, работавший как в графском огороженном лесу, так и в общинном, никогда не симпатизировавший охотникам из аристократов, что убивали зверей ради забавы, женился на приветливой и милой Бэтси дочери хозяина «Голубого якоря», а Марион Туссом вышла за Джозефа Моргана. Конечно, Агнесса стала подружкой невесты на свадьбе Марион. Но Мистер Наттер наотрез отказался от шаферских обязанностей и присутствия в церкви, хотя на вечеринку в «Голубом якоре» передал весьма внушительный взнос. И Джозеф, и Марион вконец разругались с Генри Брэдшоу, который все чаще придирался без причины из-за их дружбы с Наттерами и очень притеснял Джесси. В итоге пара после свадьбы поселилась в указанном трактире, где Марион приняли в качестве постоянной кухарки с распростертыми объятиями. Джозеф же неожиданно проявил чудесные организаторские способности в зарождении сукнодельной мануфактуры. Выполняя раньше поденные работы то в одной семье, то в другой, он прекрасно знал, у кого что лучше получается, а потому смог наилучшим образом организовать разделение труда среди односельчан, что значительно повысило качество ткани. Генри тем временем нанял себе в дом и новую кухарку, и нового работника из своих ярых сторонников. Диакон же, видя, что при молодом пресвитере ему карьерный рост здесь не светит, решил уехать в столицу и поступить на теологический факультет. Удалось ли ему это или нет осталось неизвестным, но много позже оказалось, что фанатичный воспитанник Генри переплюнул своего учителя, примкнул к пуританам, а уже после 1640 года и вовсе подался в ведьмоловы.

Однако вернемся к молодоженам. Так вышло, что и Бэтси, и Марион к началу октября 1620 года оказались в интересном положении. Меж тем Агнесса и Энтони продолжали свою странную совместную жизнь, полную заботы друг о друге и тихой радости с вечерними посиделками и разными спальнями. Как ни странно, помощь пришла от престонской гильдии оружейников и кузнецов. В середине октября к мистеру Наттеру вновь пожаловали их представители с целой телегой заготовок для легких кирас. Большая работа оказалась очень срочной, от вечерних посиделок пришлось отказаться, потому что муж все вечера допоздна проводил с молотом у наковальни. Агнессу это ужасно расстраивало, ей казалось, что он нарочно убегает от нее в работу. Октябрьские вечера в тот год стояли на редкость теплыми и тихими, дождило редко. И вот, однажды, решив проигнорировать его всегдашнее «я могу и не есть, и не спать», Агнесса решила отнести ему поздний ужин в кузницу. Когда же с подносом в руках она зашла внутрь, то мужа там не нашла. Однако, от ручья доносились всплески и довольное фырканье, видимо мистер Наттер опять нарушал указ ГенрихаVIII о запрете купален. Агнесса подумала мгновение на тему «Был ли Змей Эдемский водяным змеем?» и невольно засмеялась. Он, услышав смех остановился и повернулся к ней. Мокрая шевелюра и широкие плечи живописно блестели в лучах полной Луны.

— Нечего смеяться там. Лучше иди ко мне, посмеемся тут вместе, — неожиданно предложил он.

А она, даже не подумав о холоде октябрьских ручьев в Британии, оставила поднос с ужином на наковальне, скинула юбку и домашнюю блузу и, оставшись в одной рубашке, спустилась в воду, которая оказалась хоть и бодрящей, но подозрительно приятно теплой. Тут же очутилась она в надежных объятиях мужа, и потом уже не могла понять что ласкало и нежило ее: были ли это такие сильные и такие нежные руки его, или это теплые струи ручья, повинуясь ее ангелу, наполняли волшебной силой и восторгом каждую клетку ее тела, каждую морщинку, родинку и веснушку. Чувство бесконечного счастья вспыхнуло где-то внутри под ложечкой и росло, охватывая Агнессу огнем неудержимой радости. Очень близко она увидела его огромные смеющиеся глаза и почувствовала горячие губы на своих. Мир рассыпался серебряными брызгами воды на мелкие кусочки удивительной мозаики, в которой сразу промелькнули весенние лепестки первоцветов, тяжелые бутоны первых роз, подобные звездам астры, трогательные незабудки, водопады пурпурных и золотых октябрьских листьев. Потом наступил сладкий блаженный покой, и она уснула в кольце его рук. Как долго она спала, Ангесса не знала, но очнулась оттого, что нечто тихонько щекотало ей спину, абсолютно и, видимо, давно потерявшую тонкий покров рубашки. Голова ее лежала на груди мужа, ноги их переплелись, а его руки держали ее как-то особенно крепко. Она повернула голову и увидела, что нежное прикосновение к ее спине производили огромные черные крылья, укрывшие ее странным чудесным одеялом. Но стоило только глянуть вокруг, как у нее захватило дыхание: не было ни ручья, ни кузницы, ни Экклстона, даже Британии никакой не было. Только звездная дорога Млечного пути и таинственный блеск созвездий окружали их. Чем больше вглядывалась она в эту дорогу, тем больше звезд проступало из тьмы, словно постепенно все они хотели выйти поближе и поприветствовать гостью. «Вот он — Орион, а там — Медведица и ее малыш, а у него в хвосте — Полярная-путеводная, ее так любил в детстве показывать мне Томас, я помню. И как мы тут держимся? И что же мой «неспящий» муженек? Дрыхнет и всей этой красоты не видит? — На всякий случай Агнесса посильнее охватила его плечи, и тут же заметила, что глаза его янтарно блеснули из-под прикрытых век. — Видит. И контролирует ситуацию. Да и разве он этого раньше не видел — может он-то их и сделал? А сегодня — это для меня. Все звезды? Не много ли для деревенской девчонки? Дорогой, это прекрасно, но ты перестарался. Интересно, а где-же Земля?»

Тогда он обхватил ее еще крепче и повернул так, чтобы она увидела Землю. Голубая планета плыла далеко внизу, сияя солнечным нимбом по кромке. Тишина неясно гудела в ушах. Он сделал один взмах крыльями, и космический пейзаж переменился. Там в темной глубине рождались, плясали, распускаясь причудливыми веерами, красно-фиолетовые и оранжево-желтые протуберанцы неведомого никому на Земле мира новой звезды, облака туманостей проплывали мимо. И это было так нестерпимо прекрасно, что невозможно и представить. «Ясно, их никто не делал. Звезды живут сами по себе своею звездной жизнью, нам пока не доступной,» — тут она зажмурилась от счастья и провалилась в сон.

Когда же Агнесса Наттер проснулась уже окончательно, то лежала она под теплым темно-красным мохнатым пледом на белоснежной льняной простыне его постели в комнатке у кузницы. Рядом, крепко ее обнимая, сонно посапывал «никогда не спящий» Энтони Джей Наттер. «Все приснилось? — спросила она себя, но тут же увидела лежащее на его груди недлинное черное перо, взяла его и нежно провела пером по волосам мужа. Стало быть, все эти звезды не приснились. И значит вопрос с деторождением можно считать вполне решаемым.»

Примечаний к главе шестой.

Римско-католическая церковь Святой Агнессы имеется в настоящее время на юге Ланкаширского Экклстона, что в округе Чорли. Что вполне может служить доказательством того, что автор не врет все время (сэр Терри, можете опять смеяться).

Старое, новое, синее и заимствованное — поверье, что эти атрибуты должны присутствовать на свадьбе, бытует в Англии с очень далеких времен.

В помощь поэтам семнадцатого века мною приглашены две песни «Далеко» Мельницы, и «Я умею смотреть» Александра Щербины. Просто прослушать и знать, что думают мои герои о любви. А не кажется ли вам, что песни живут, как люди, они летают в пространстве и времени, рассыпаясь на слова и звуки, слезы и улыбки, а потом просто рождаются вновь и вновь, в разных странах и веках, рассказывая все о том же, поются, возвращая нас к пошлому, унося в будущее, открывая тайны чужой души?