Превосходное и недвусмысленное предсказание № 666. (гет)

Блаженствую средь бездны бед,

Вздымаюсь ввысь, срываюсь в ад,

Спешу за радостью вослед,

Безмолвной мукою объят, -

Так я живу, так я люблю:

Горячку редкостную длю.

(Джордж Гаскойн 1534-1577)

Посвящается моей бабушке Неониле.

Итак, дражайший мой читатель, на сей раз автору вздумалось написать историю о семнадцатом веке. При этом немного даже в стиле этого самого семнадцатого века: с неспешным повествованием и обилием деталей, порой сентиментальных, с длинными названиями глав, содержащих некую квинтэссенцию самой главы, с заковыристыми эпиграфами от поэтов той поры. Естественно, автор пригласил с собой приятных попутчиков, а именно: Чарльза Диккенса с его «Историей Англии», написанной для юношества, Андре Моруа с его вариантом произведения на ту же тему, написаному уже для взрослых, учебник «Новая история» для 8 класса от 1980 года издательства «Просвещение» также был приглашен. Понадобились также «Маевка революционного пролетариата» и «Государство и революция» Ленина и «Диалектика природы» Энгельса. Автор вполне дружен с классиками. В том числе английскими и не собирается никого отрицать и низвергать. Несомненно, приятно и полезно было проведено время с великолепным занимательным исследованием Люси Уорсли «Английский дом», «Путеводителем по англичанам» Дэвида Бойла. Потом набежала куча поэтов конца шестнадцатого и начала семнадцатого во главе, нет не с Великим Уильямом, а с напористым и романтичным сэром Уолтером Рэйли. Последние нестройным хором, угрожая шпажонками, настаивали на своем участии. Да и ладно, пришлось и их пригласить, а также еще кучу умных, но скромных людей, сотрудничество с коими оказалось весьма полезно, но вследствие их скромности и большого количества они настаивали, что не хотят быть упомянутыми и уличенными в причастности к сему произведению. И, конечно, идея пришла к автору, во время чтения той части сценария, так любезно изданного к нашему удовольствию Нилом Гейманом, которая значится под номером сто двадцать.

Процитирую дальше и вы поймете.

«Два полицейских, Фред и Джулия, с азартом гонятся на большой скорости за беглецом. Кроме шуток, с азартом.

Фред: Этот псих гонит 110 миль в час. В тумане. Догадываешься, что это значит?

Джулия: Что нам надо гнать 115. Прекрасно. Что у него за машина такая?

Фред: Кажется винтажный «Бентли». Давай, псих. Прижимайся к обочине.»

Кроме шуток. С азартом сообщаю, кто дважды назвал его психом: Нил Гейман. Так что история вполне может иметь место. Нил, кроме шуток!

Терри Пратчетт, конечно, присутствовал, посмеиваясь. Да, ему было над чем посмеяться, так как автору вздумалось исследовать происхождение не девичьей фамилии Агнессы и написать историю о любви. О любви? Вот как могут любить Тиффани, матушка Ветровоск и Нанюшка Ягг в одном лице? Или как может полюбить Агнесса? Где-то на задворках пусть отплясывают свои немарлезонские балеты «Мудрейший» Яков Первый, сын его безголовый Карл, их соратники и фавориты. В моей истории весело бежит ручей, крутит водяное колесо времени, впадая в реку Ярроу, герои проступают из тумана снов, облекаются в плоть и кровь. Кровь эта, будучи совсем не водицей, бурлит и горит порою от гнева, скорби, радости, печали, любви и ненависти. Все, как и у нас, в нашем двадцать первом. По правилам моей игры, попробую занимательно также просвещать Вас, любезный читатель мой. Ведь семнадцатый так далек от двадцать первого по человеческим меркам! Что же? В путь! И да пребудет с Вами сила, или как сказала Агнесса дочери перед свадьбой: «Гаджет тебе в помощь, дорогуша!»

Что жизнь? Мистерия людских страстей,

Любой из нас природный лицедей.

У матери в утробе мы украдкой

Рядимся в плоть для этой пьесы краткой.

(Уолтер Рейли 1552-1618)

Великий век великой Елизаветы закончился, оставив после себя предпосылки для всех последующих исторических событий. Что вполне можно было видно по оживившемуся потоку отчетов о деяниях с мест. И, да конечно, можно было по методу Лигура и далее искушать каждого отдельно взятого священника или наблюдением бескрайних тайн звездного неба, ведущим к знаниям, то есть к ереси, или наблюдением за деревенскими прачками в знойный полдень, когда крепкорукие полуодетые девы так прекрасны на фоне буйного цветения летних трав, но Кроули давно уже понял, что искушать никого не надо, можно просто наблюдать за людьми, а они все сделают сами. Вот этим он с некоторых пор и занимался. Отчеты же о деяниях постепенно принимали вид не сухих бухгалтерских выкладок о количестве погубленных душ, а становились похожими на пространные эссе с некоторыми рассуждениями о людской природе. А так как Владыка Ада длинных докладов более полутора страниц не читал, а имел склонность только лихо подписывать короткие распоряжения, то все творчество Кроули ложилось на стол Вельзевул. Вначале это ее раздражало. Что ей все эти люди? И на кой черт душераздирающие подробности, к которым автор уделял такое высокохудожественное внимание? Но постепенно Князь Ада втянулась в чтение и порою, когда скука становилась особенно адской, ждала очередного сообщения с подписью Кроули. Во всяком случае орфография у него не хромала, на каком бы языке не писал. Это и восхищало, и пугало. Сатана от ее страхов отмахнулся: «Если тебе это надоело, почитай донесения Хастура. То ли он рапорт пишет, то ли шифровку, с только ему ведомым ключом от шифра! Даже я не разберу, что хотел сказать автор! А автор зачастую просто ничего не хотел сказать, кроме того, что и так всем известно! Так что нечего возмущаться: читай и получай удовольствие.»

Обычно опусы свои Кроули писал не чаще 2-3 раз в столетие, если не давалось срочных поручений, ведь особое рвение не приветствовалось. Последнее же донесение давалось ему с большим трудом: надо чтобы словам было тесно, а мыслям просторно, но он несколько увлекся воспоминаниями, и теперь эти чертовы мысли так и норовили наскочить друг на друга и мчались вперед с их обычной демонически опасной скоростью, смешиваясь и наскакивая друг на друга, грозя автору полным умопомешательством. Чтобы избежать данного побочного эффекта, он просто принимал антидот — густое и тягучее фалернское вино, беззастенчиво начудесенное им самим в абсолютно безбожном количестве. Писал же он следующее.

«Дражайший Повелитель, Владыка!

Смею донести до Вашего высочайшего внимания мои наблюдения последнего времени. Как Вы помните — это Англия, век 17. Что-то неумолимо меняется, события закручиваются в странную то ли спираль, то ли воронку и двигаются к революционной сиуации, глубина данного процесса столь невообразимо огромна и угрожающе страшна, что не поставить Вас в известность было бы неуважительно, непрофессионально и крайне нахально с моей стороны. Правление Елизаветы закончилось. А с ним и ее миссия. Она сама понимала ее, как концепцию великой протестантской империи -Англии, которая при правильном ведении дел и благоприятном стечении обстоятельств, как предполагалось, вскорости должна была сравниться с великой Римской империей времен Августа, этим эталоном разумной государственности. Собственно, в этом и заключался смысл английского Ренессанса. Патриоты усматривали в служении империи сакральную цель своей жизни, для достижения которой хороши были любые средства. Отметьте — любые! И это очень нам на руку! Ведь во главу угла поставлены не обычные человеческие желания — теплый кров, здоровые дети и достаток пищи насущной, но непомерная страсть к деньгам и власти. Это наблюдается в разных слоях здешнего общества. Где бедняк, что посильнее кулаками, стащит лепешку у слабого, но бедного, как и он, а где богатый рвется к таким непомерным высотам власти и богатства, что Вы удивитесь. Конечно, такое рвение к греху всегда удивительно. А оно в них растет и зеленеет, как ячмень в полях! И чем дальше, тем больше!

Примером вполне может являться человек, за которым Вы меня своим высочайшим поручением приставили когда-то наблюдать и направлять — довольно характерный и весьма одаренный представитель окружения королевы — сэр Уолтер Рейли. Сейчас уже возможно отчитаться обо всей истории данного индивида, коего приходилось мне сопровождать в его деяниях, похождениях и путешествиях, ибо не далее, как третьего дня, а именно 29 октября 1618 года он взошел на эшафот. При этом он попросил палача потрогать лезвие топора и с улыбкой бросил в толпу, что лекарство, которое ему сейчас дадут, острое на вкус, зато помогает от любой болезни… Предоставляю на Ваш суд его деяния и думаю, что душа эта определенно наша во всех отношениях. Ведь куда он пустил свою одаренность, вместе с философией и стихосложением? В бешеную пляску за золотом и властью! Именно пляску! Причем весьма галантно и рискованно начатую, когда двадцатидевятилетний Уолтер Рейли швырнул в серо-бурое месиво зимы 1581 года у Холбейнских ворот под ноги Елизаветы свой алый обильно до вульгарности украшенный драгоценностями плащ и встал на лестницу славы, приведшую его в конце концов к эшафоту. Но буду рассказывать по порядку. До этого были: участие в религиозных войнах во Франции на стороне гугенотов, потом началось время пиратства, от его участия в полу-пиратской, полу-исследовательской экспедиции сэра Хамфри Гилберта в 1578 -79 году.

Вернемся к истории с плащом. Плащ стоил столько же, сколько его захудалое Девонширское поместье. На эти деньги можно было вымостить камнем главные улицы у пресловутых ворот и даже осталось бы на некоторые переулки. Но разве нужны были сэру Уолтеру усталые ноги старых торговок и молодых прачек, шлепающих без разбору по зимней грязи из снега, лошадиного помета, глинистой почвы и всего прочего мусора, выброшенного горожанами на дорогу. Может он был влюблен в королеву, как это потом ей казалось? Может это был романтичный юнец, преклоняющийся перед умом и красотой Елизаветы? Нет. Только перед ослепительным сиянием ее короны и власти он и преклонялся. Да и даже не преклонялся, просто нашел рискованный, но верный путь к собственной власти будущего королевского возлюбленного и фаворита, а, стало быть, путь к славе и богатству. Что перед этим алый плащ и уличная грязь? Главное — деньги и власть. Философия, навигация, стихи и любовь королевы — это просто великолепно. Но он ведь все делал с риском. То есть тщательности и обдуманности в его поступках не наблюдалось. Никогда. Пиратство продолжалось и теперь, под патронатом монархини, он сам стабильно получал от него немалый доход. Уже в 1582 году по морям рыскали его корабли, иногда прикрывая свою деятельность лицензиями, выданными различными группировками в гражданской войне во Франции. Он организовал две экспедиции в Америку с целью грабежа и колонизации ее восточного побережья. Итогом экспедиции было открытие названной в честь королевы Вирджинии и нанесение на карту неведомых ранее земель. Кроме того, корабли доставили в Англию редкостные и удивительные растения — табак и картофель. Ладно еще картофель! Но с легкой руки сэра Уолтера, табак — премерзкое вирджинское зелье стали курить при королевском дворе — отвратная и очень пагубная привычка для человеческого организма, но превосходный новый источник дохода! А также новый источник испорченных душ для нас, Повелитель. Вы только представьте! Использующий зелье сие мало того, что портит богом данный ему организм, так еще и травит окружающих, отравляя им воздух канцерогенами. Но вернусь к нашему герою. Блага сыпались на него, как из рога изобилия, порождая лютую зависть в огромном количестве дворцовых шалопаев. Рыцарское звание, оловянная монополия, патент на винный откуп, лицензия на экспорт шерстяного сукна? Мало? Развлекаясь с королевой, влюбился в другую, женившись на ней тайно. По причине этого поступка впал в немилость ее величества, но 6 февраля 1595 вынужден был отправиться в Южную Америку за легендарными сокровищами Эльдорадо. Ведь королева повелела, что все открытые там им земли и все, что он обнаружит, будет принадлежать ему! Хороша немилость? Он же стремился к реке Ориноко: в бассейне которой, согласно сведениям, якобы полученным испанцами от местных, находилась благословенная земля Эльдорадо. По легенде золотом там не дорожили совсем, и ярким доказательством такого вопиющего факта служил обряд осыпания намазанных маслом тел обнаженных дикарей золотым порошком. Просто для безумных и непристойных плясок в честь вождя кучи золота стирались в порошок, а потом смывались водами реки с пропотевших в пляске тел. Этого ни один белый человек пережить спокойно без приступа возмущения и дикой алчности никак не мог! Кроме ненавидимых Рэйли испанцев, больше никто не путешествовал в эти края, которые тогда называли Гвианой. Естественно, на острове Тринидад путь им преградил испанский гарнизон, с которым его люди управились весьма радикально: укрепление сожгли, губернатора Антонио де Беррео пленили, изрядно напоили и допросили, выпытав у него тайну города, утопающего в золоте, подлинное название которого Маноа. Рэйли поверил рассказчику на слово, в результате появился отчет о «царстве золотого человека» и карта, собственноручно вычерченная сэром Уолтером по указке пьяного вдрызг Беррео. Однако эта экспедиция окончилась бегством от испанского флота. Тогда в 1596 году он отправил туда одного из своих капитанов — Кейлиса, который Эльдорадо тоже не нашел. Результатом двух вояжей стал экземпляр неправдоподобной географической литературы «Открытие обширной, богатой и прекрасной империи Гвианы». История о позолоченном человеке там присутствует, а несколько экземпляров книжонки я видел в недавно открытой в Сохо книжной лавке «АзираФелл&Ко». Могу предоставить Вам, как экземпляр виртуознейшего вранья, а если не хотите, то вот и характерная цитата для примера: «Ближние равнины поросли прекрасной зеленой травой; олени встречались на каждой тропе, птицы распевали на деревьях в предрассветные часы на тысячу ладов, тут были и журавли, и цапли, белые, малиновые, алые. Каждый камень, который попадался нам под ноги, сулил золото или серебро. …Капитан Уиддон и наш лекарь Ник Милчен принесли мне камни вроде сапфиров, я показал их индейцам, и они обещали привести меня к горе, где встречаются такие камни, похожие на бриллианты. Горный ли это хрусталь, бристольский алмаз или сапфир, я еще не знаю, но это место похоже на такое, откуда привозят все драгоценные камни…». Олени, сапфиры, алмазы, а также алые цапли. Именно — бла-бла-бла — люди золота жаждут и гибнут за металл толпами. Однако, книга не возбудила интереса к Маноа, а обе экспедиции разрушили его жизнь. После первой он на 13 лет угодил в Тауэр, во время второй корабли так и не вошли в Ориноко.

Но — по порядку, по порядку, простите. Елизавета умерла, и с нею умерла эпоха. На престол взошел «не сын какого-нибудь мошенника, а сын короля» по ее завещанию. Но «наш племянник из Шотландии» оказался уродлив, дурковат, не пригож и не умен. Кроме того, личные его качества ничем не отличаются от таковых у любого мошенника: он коварен, завистлив, расточителен, ленив, нечистоплотен, труслив и самый чванливый человек на свете. Окружает себя бесчисленными фаворитами, меняя их постоянно, обожает чмокать и трепать их по щекам. Требует называть себя «Ваше Мудрейшество», но править разумно не собирается, ибо разумом вовсе не обладает. Естественно, что умные негодяи времен Елизаветы ему не нравятся! Все это означало радикальные перемены в судьбе придворного Рейли. Тем не менее он оказался не готов к той резкой неприкрытой неприязни, с какой отнесся к нему новый монарх. Причина ее проста — зависть остальных, не обласканных придворных. Они опасались влияния сильной личности Рейли на бесхребетного нового правителя и делали все, чтобы очернить сэра Уолтера в его глазах. Он и сам допускал тактические ошибки, вернее, так могло показаться со стороны. Например, он подал королю «Записку касательно войны с Испанией и защиты Нидерландов». Мог ли Рейли не знать, что в отличие от Елизаветы Яков всячески стремился заключить с Испанией мир? Вне всякого сомнения, ему это было известно, однако он не счел возможным угодливо соглашаться с монархом. И вот в результате череды козней и предательств на суде, состоявшемся в ноябре 1603 года, сэру Уолтеру было предъявлено обвинение за соучастие в заговоре: якобы он вместе со свояком лордом Гобхэмом вынашивал планы убить Якова и возвести на трон его кузину, леди Арабеллу Стюарт. Суд прошел в форме успешного фарса с оскорбительными выкриками вместо речи прокурора и сомнительными показаниями этого самого свояка. А результатом стал смертный приговор. Вид казни не мне Вам описывать. Даже у нас в Преисподней так не изголяются. Правда, под нажимом возмущенного общественного мнения казнь была отложена на неопределенный срок, и непонятно что гуманнее — убить или мучить ожиданием убийства? 13 долгих лет провел сэр Уолтер в тауэрской башне Бошан. Правда, Сэр Рейли частенько обедал с начальником тюрьмы, его посещали многочисленные друзья и жена, нанявшая дом напротив Тауэра. В тюрьме был зачат второй сын Рейли- Кэрью, родившийся в 1605 году. В неволе характер его нисколько не изменился — в нем по-прежнему кипели жажда деятельности и страсть к познанию. Ему было позволено открыть при тюрьме небольшую лабораторию, в которой он проводил свои научные опыты: в частности, он придумал способ опреснения соленой воды. За стенами же его темницы события бежали чередой. Король менял фаворитов со скандалами и без, уничтожил пороховой заговор, вел войны с парламентом, то созывая, то разгоняя его. Англия менялась, вставала новая сила владельцев мануфактур, торговцев, пуритан. Они многое бы поменяли, чтоб получать доходы свободнее, но Яков продолжал творить свои непотребства и нуждался в деньгах так сильно, что торговал должностями. Рейли же в Тауэре продолжал грезить страной золотого человека и однажды написал королю письмо, где изложил все доводы в пользу экспедиции еще раз. Он написал все, что слышал и знал сам об этой стране, о ее баснословных золотоносных копях, о жителях, которые за неимением другого металла используют золото для самых обыденных целей. И в конце письма — самое главное: страну эту вот уже который год тщетно ищут испанцы, и, если не поспешить, они могут прийти туда первыми. Письмо возымело действие, потому что король жаждал денег, чтобы обеспечить себе хотя бы некоторую независимость от парламента. Яков дал согласие на экспедицию. При единственном условии: Рейли будет действовать только на тех территориях, которые не находятся под контролем Испании. За малейшие стычки с испанцами сэр Уолтер отвечает головой. Для Рейли же все было ясно, как день: будет золото — его помилуют, не будет — приведут в исполнение отсроченный приговор. Флагманский корабль под названием «Рок» сэр Уолтер строил по своим чертежам и на свои средства. Людей набрал «из самых отбросов» — пьяниц, дебоширов и бывших преступников. Другого выбора у него не было: никто особенно не стремился в Новый Свет под началом осужденного на смерть преступника, выпущенного под честное слово. Что же! Как вы лодку назовете, так она и поплывет. В море небольшая эскадра вышла в марте 1617 года. Плаванье не задалось с самого начала. Нещадно штормило все время. Ураганный ветер рвал паруса, относил корабли к скалам, бешеные волны выбрасывали их на мели. Капитаны отказывались входить в устье реки. Испанский аванпост Санта-Томе-де-Гуаяно обстрелял эскадру. Тогда англичане высадились и пошли на штурм. Сэр Уолтер всеми силами пытался избежать стычки, но отправившийся в плавание вместе с ним старший сын оказался менее сдержанным и уложил на месте нескольких испанцев. К несчастью, в этой перестрелке Рейли-младший был убит, и сэр Уолтер уже не мог себя контролировать — завязалась отчаянная схватка. Приказ Мудрейшего был нарушен. Далее, дела обстояли все хуже и хуже: его суда прочесали маршрут от Амазонки до Ориноко, но никакого золота не обнаружили. Еще бы они обнаружили! Ведь пользовались они картой, саморучно начерченной сэром Уолтером в прошлом не столько на основании серьезных замеров или исследований, а только благодаря его неукротимому воображению и неуемному желанию найти золотую страну. Сэр Уолтер понимал, чем грозит ему возвращение в Англию и даже строил планы навсегда остаться в тех краях и не возвращаться на континент вовсе. Собственно таковой план родился в нашем с ним разговоре и был вполне выполним и выгоден. Во всяком случае жизнь выдающегося авантюриста не оборвалась бы так скоро, и он бы успел погрешить еще изрядно. Однако, экипаж балансировал на грани бунта, и после обманутых надежд на горы золота не только солдаты, но и офицеры отказались подчиниться приказам, и у него не оставалось иного выхода, как повернуть домой. Рейли приказал лечь на обратный курс. Вернуться в Англию с пустыми руками? Это не его стиль. И он решил компенсировать казначейству расходы, связанные с экспедицией, если не золотом Эльдорадо, то хотя бы золотом, захваченным на встречных испанских кораблях. Казначейство посчитало, что добыча окупила расходы на экспедицию. Но как успокоить раздраженных испанцев? Поразмыслив, король решил казнить Рейли — смерть обидчика должна была удовлетворить экспансивных испанцев, очевидно, не меньше, чем золото, которое можно будет в этом случае и не возвращать. Король предпочитал решать вопросы с точки зрения государственных интересов. Замешанный в заговоре и обвиненный в государственной измене, преданный друзьями, бывший искатель Эльдорадо снова был приговорен к смертной казни и обезглавлен на шестьдесят шестом году жизни. Итак, что за итог имеем мы в конце — безмерную жажду жизни разве можно счесть грехом? Но чтобы удовлетворить свою жажду этот человек пускался на все — обман, лесть, прелюбодеяние, убийства и грабеж. Мыслитель, философ и поэт? Забудьте. Пират, убийца, помешанный на мечте о необъятных золотых запасах Эльдорадо и вовлекавший в нее многих, а также щедро возбуждавший зависть у своих ближних. То есть заложивший зерно греха еще в куче народа. Так что клиент у нас и, прошу нижайше, решайте куда его определять дальше.

Вторая история, которую также считаю своим долгом поведать, не относится ни к данным Вами поручениям, ни к повествованиям о жизни людей близких к власти, а потому имеющих шанс остаться в истории. Однако герои ее очень хорошо характеризуют часть общества, удаленную от властителей мира сего. Можно, конечно, назвать их маленькими людьми, но разве их сердца и судьбы не вмещают таких же по размаху страстей и грехов, как и у ведающих путями государств. Не судите меня строго, Повелитель, дело не в излишней симпатии к смертным. Просто я хочу быть объективным в своих докладах. Тем более, что с одним героем истории, я познакомился в последней экспедиции сэра Уолтера. И этот герой в большей степени чем я является ее автором, ибо рассказывал мне он о своей жизни, умирая от раны, полученной во время бунта команды «Рока». Да, несвязный порой рассказ умирающего, прерываемый кашлем, рыданиями и стенаниями, я изрядно сгладил для того, чтоб оставить его суть и не мешать Вам избытком жалостных деталей. К чему Вам — жалость к грешнику?

Это история Томаса Брэдшоу прекрасного двадцатипятилетнего молодца сероглазого и темноволосого, широкоплечего, высокого и стройного. Он был ловок и силен, а также смел и безрассуден, когда дело шло о долге и чести. Как он затесался в команду «Рока»? Это просто — такова история о странном пути младших сыновей в этой стране. А в общем их система наследования весьма нам выгодна — сколько из-за нее происходит интриг, обманов и даже убийств. Со временем, я уверен, найдется писатель или писательница, которые разовьют этот интересный жанр-инструкцию для потенциальных поселенцев Преисподней — любителей детективов.

Итак, Томас Брэдшоу, 1593 года рождения, младший сын Анны и Генри Брэдшоу, почтенных владельцев небольшой, но добротной и весьма доходной фермы с кузницей в Ланкашире, оказался младшим по простой случайности. Ибо на 15 минут раньше родился его брат-близнец — Генри. И закрутилась история. Генри — старший, и ему все внимание — лучший кусочек, лучшая рубашка, более теплая улыбка и перспектива получения в наследство всей фермы и скопленных средств. Мать учила читать обоих, а с 11-летнего возраста для Генри наняли учителя из графского дома, который приходил дважды в неделю по вечерам и обучал мальчишку латыни, греческому, математике, литературе и почему-то астрономии. Астрономия его интересовала мало. Кстати, Томас рассказывал мне, что бретонец-учитель оказался вполне демократичным в вопросах образования. Он старательно учил того, кто хотел учиться. А надо сказать, что к Генри весьма охотно присоединялся Томас, а потом и подросшая немного младшая сестра. Вот она-то уже в пять лет и проявила недюжинные способности в латыни и греческом, стихи запоминала с первого прочтения, бретонец даже обучил ее разговорному французскому и немного ботанике. Самого Томаса интересовали больше литература, астрономия и рассказы о путешествиях и дальних странах. На первый взгляд счастливая семья: совместная работа в поле, уход за небольшим овечьим стадом, выделка сукна, семейные обеды и матушкины пироги, участие в языческих сезонных деревенских праздниках, тихие вечера у камина, теплые взгляды, любящие лица… Но два почти одновременно рожденных брата растут совершенно разными. Неужели сознание будущего богатства так портит старшего? Томас порывист, честен, драчлив, великодушен, добр и прям. Генри льстив, хитер, трусоват, ленив и лжив. После рождения в 1600 году младшей сестры характеры братьев проявились на отношении к ней, как кислотность среды отражается лакмусовой бумагой. Томас любил возиться с ней, часто помогал в этом матери, кормил, учил ходить и говорить, мастерил для нее забавные игрушки, пел даже на ночь порою. Вместе ковырялся в материнских грядках, обучая различать сорняк и полезные растения, ухаживать за яблонями в саду и кормить из бутылочки слабых ягнят. Генри был выше всего этого, перед отцом старался показать, что работает в поле, но, если отца не было, работа перекладывалась на Томаса, а старший просто валялся в траве, в лучшем случае со сборником псалмов. Обожал бегать к местному священнику и прислуживать тому в церкви. О, не подумайте, что искренне. Он сразу понял, что труд фермера не для него и решил сделать карьеру в церкви. Странный мальчик. Сестру он ненавидел просто за то, что она сестра, хотя и братом он вряд ли ее любил. Но и мать он не уважал абсолютно и не помогал никогда. Хотя родители в нем души не чаяли и все надежды возлагали по традиции — на старшего. Когда же он заметил успехи сестры в науках, то просто разразился скандал. Генри пошел к отцу и орал как резаный, что женское образование погубит Англию. И это в 12 лет! А образование получала пятилетняя девчонка, лучше него спрягавшая латинские глаголы. Отец, правда, велел ему заткнуться и оставить Несси в покое, потому что даже Корону может носить женщина, а уж и кошка подавно может посмотреть на короля. Генри заткнулся, но злобу затаил, и при всяком случае отсутствия поблизости родителей или Томаса обижал сестренку. Она же к 9 годам научилась давать ему отпор. И вот умирает мать, Несси приходится взять на себя часть ее женской работы в доме и на ферме. Отец затосковал и запил, хотя работать продолжал исправно, даже в кузнице отводил душу от тоски, ибо кузнечным делом владел в совершенстве и состоял в гильдии кузнецов и оружейников Престона. Но горе и джин добили-таки его окончательно, и в 1616 году он скончался от сердечного приступа, находясь прямо в горячо любимой им кузнице. К тому времени Генри уже довел свою льстивую политику в отношении местного пресвитера до высшей точки и стал диаконом, благодаря чему даже не будучи еще посвящен в сан мог в соответствии с Книгой общей молитвы возглавлять вечерню и утреню. Посвящения же он жаждал всей душой и при жизни без конца спорил с отцом об этом. Тот был против — кому же он тогда оставит ферму? Но Генри стоял на своем, а смерть отца просто развязала ему руки. Он принял посвящение в диаконы, а после смерти старого отца Джонатана его кандидатуру выдвинули в пресвитеры храма Святой Марии в Экклстоне. Патроном выступил лорд Хью Ланкастер, в дом которого Генри был вхож с поры своего дьяконства. А вхож он был по причине своего беспримерного двуличия. Ланкастеры были ненадежными и втайне исповедовали католичество, в доме лорда даже имелась тайная католическая часовня, и кто-то должен был проводить там службы. Так что наш милый мальчик вполне себе обученный лицемерию служил Господу в разных формах и не усматривал в этом для себя ни криминала, ни греха. Однако, зная тайгу сэра Хью, можно было легко держать того на крючке и пользоваться патронатом в своих целях. А если поймают, отговорка проста — лорд де его принудил. Когда же Старый отец Джонатан скончался, то Генри срочно оповестил об этом сэра Хью. Не преминув упомянуть весьма настойчиво, что назначение нового пришлого пресвитера вряд ли позволит продолжать и дальше ублажать Господа по католическому обряду в графской часовне. Граф пораскинул мозгами, решил, что бороться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться и настоятельно рекомендовал Генри Брэдшоу в пресвитеры Святой Марии. Немалую роль сыграла и передача церкви отцовской фермы. Короче, брат и младшая сестра оказались бездомны и без средств, то есть в полной зависимости от Генри. Правда в приданое Несси по завещанию отца осталась кузница с сараем и крохотным участком земли при ней, но Генри уже строил планы по будущему выгодному для него замужеству сестры, поглядывая в сторону старого Майкла Блюберда, редкостного местного засранца и жадину, схоронившего уже четырех жен, а детей так и не заимевшего. Пока же сестре было всего 16 лет и, вынужденная жить с братом в его пресвитерском доме, она выполняла там работу и служанки, и кухарки, и прачки. Ни о каком образовании уже не было речи. С Томасом из-за этого Генри постоянно скандалил, но выхода не было. Что другое он мог предложить сестре? И через год Томас, пообещав сестре вернуться и вызволить ее из кабалы, ушел из дома, нанялся в Ливерпуле на лоцманскую шхуну «Марианна», где приобрел некоторый опыт судовождения, а потом оттуда и попал в команду «Рока». Вот таковым разрушителем жизней лицемером и негодным пастырем стал этот Отец Генри уже в двадцатипятилетнем возрасте. Дальнейшая перспектива его жизни представляется мне вполне ясной, то есть абсолютно темной, что значит, что пресвитер церкви Святой Марии в Экклстоне Генри Брэдшоу волне сгодится для тех опытов со священниками, которые так любит глубокоуважаемый темнейший герцог Лигур. Поверьте, Владыка, герцогу не придется прилагать титановы усилия, чтоб заполучить эту премерзейшую душу.

Что касается младшего брата. Да, мне пришлось быть с ним бок о бок на флагмане сэра Уолтера Рэйли. Парень хотел разбогатеть страстно. Но целью его страсти было скопить приданое сестре и обеспечить себе и ей сносную безбедную жизнь вне влияния проклятого Генри. Вот ради этого богатства, такого же, впрочем, эфемерного, как и Эльдорадо Рэйли, он творил массу беззаконий: отчаянно и отважно дрался, гнусно сквернословил, пил и курил табак, убивал как испанцев, так и соотечественников, беззастенчиво порою врал, а также грабил вместе с остальным экипажем встречные испанские суда. Но, если присмотреться, то дрался он порою, прикрывая грудью друга, сквернословил обильно в сторону «Мудрейшего» короля Якова, врал чаще во спасение, а награбил всего-то для сестры небольшое ожерелье из крупных редких жемчужин. Ангела-хранителя на его плече я не замечал при этом. Но душа его сейчас уже отправилась в свой последний путь, и Вам решать к какому берегу она пристанет.

На сем смею закончить повесть свою о том, как в семнадцатом веке смертные продолжают гибнуть за презренный металл во славу золотого тельца. Надеюсь, что не слишком обременил Ваше Темнейшество чтением.

Остаюсь преданный Вам, с нижайшим поклоном и глубоким уважением,

демон Кроули.»

Он отложил перо, подумал, глотнул еще вина и приписал: «P.S.Дражайший Лорд Вельзевул, нижайше и убедительно прошу не подсовывать мой отчет о деяниях в самый низ стопки, как Вы это обычно делаете. Надеюсь, Вы получили удовольствие от стиля изложения? Нижайше кланяюсь!»

Оставалось вызвать чудом ближайшего залетного Эрика-курьера и передать письмо. Тот не замедлил появиться, взял свиток, глотнул вина и смылся, растаяв в густом и тяжелом осеннем тумане. Кроули же продолжил свои возлияния. Отчет разбередил слишком много воспоминаний. Как будто только вчера среди шторма и битвы он видел окровавленное в крупных каплях пота смуглое мужественное лицо Томаса Брэдшоу. «Вот, поверь, только тебе я тут и доверяю, только тебе! Я же знаю, тебе золото не нужно. Вот знаю, и не спрашивай как. И знаю, что ты можешь найти ее и передать. Кто бы ты ни был, разве ты не можешь выполнить последнюю просьбу? — шептал он из последних сил и даже не ждал ответа, — Возьми, сохрани для Несси…» Крепкая рука юного солдата вложила в руку Кроули недлинную цепь из жемчужин и упала бессильно. Мертво упала она. Помочь он не мог. Удар в драке Томас получил аккурат в печень, и та теперь продолжала сочиться своей щедрой паренхимой, изливая кровь в смертельном количестве внутрь и наружу в умело, но абсолютно бесполезно наложенную повязку. Шел семнадцатый век, а на руках у него умирал вполне хороший человек, только начавший свой путь. Да, Кроули не был благодетелем, не был курьером для передачи несчастным девицам их приданого. Но ведь иногда они с ангелом менялись местами, и ничего? Вот над этим и размышлял он, сидя в портовом кабаке и отправив отчет о деяниях, кои вовсе и не он содеял, а сами люди. И что делать дальше? Можно, конечно, поболтаться при дворе этого рахитского короля, наблюдая за возней фаворитов, хамством «восходящей звезды» Бэкингема, тупой наглостью Мудрейшего, и просто настрочить еще пару отчетов о деяниях в счет следующего столетия? Посмотреть, как долго низы не захотят жить по-старому, а верхи не смогут ими по-старому управлять. И не закончится ли это вдруг рубкой аристократических голов? А вдруг в рубку попадут и царственные головы? Судя по историческим хроникам великого Уильяма, они уже давно этого достойны. Нет, после смерти несчастного Томаса ему отчего-то до тошноты не хотелось смотреть на ряженых придворных болванов. К тому же ожерелье из жемчужин тревожило его невысказанным обещанием умирающему. Демоны никому ничего не обязаны, так разве он обязан найти эту Несси? Или как ее там полным именем зовут? Анна? Агния? Нетта? Агнетта? Неста? Инесса? Агнесса?

Агнесса?! И на этом имени все окончилось. У Кроули резко потемнело в глазах и все смешалось в воронку — сияющую и затягивающую прочь отсюда и неизвестно куда.

Примечания к главе первой.

И какая же книга в стиле семнадцатого века может обойтись без примечаний? Вот представьте, что в издании «Всемирная литература» от 1972 года — Английские поэты 16-17 веков обязательно снабжались в примечаниях краткими биографиями, а непонятные термины из произведений там же разъяснялись. В Издании 2021 года подобного уже нет, и книга гораздо менее интересна, выглядит пустоватой, а читатель чувствует себя несколько обманутым. Вот поэтому ангел по имени Азирафель некоторые книги из-за примечаний и приобретал. Так что автор считает данный раздел практически продолжением глав.

Уважаемый читатель, простите автора за то, что не сделаю обычных сносок. История сэра Рэйли изложена мною в соответствии с историческими и не очень фактами, события — подлинные. Транскрипция его фамилии взята произвольно из всех представленных в источниках, автору по душе больше всего данный вариант. Возможно, угол зрения на личность Уолтера несколько изменен, так как угол построен от точки зрения Кроули. А что с него взять? Демон же!

Что касается второго героя, то фамилия Брэдшоу происходит от поселения с таким названием, каких немало в Ланкашире.

Питай себя надеждами, глупец:

Они — твоя единственная пища,

Упрямо зижди на песке дворец

И верь в надежность своего жилища…

Когда же вдруг рассеется мираж,

Тщету надежд явив перед тобою, -

Вини тогда не собственную блажь,

А только невезенье роковое…

(Уолтер Рэйли)

Поселений с названием Экклстон в Англии несколько. Вероятно, это связано с происхождением названия, состоящего из кельтского слова «церковь» и староанглийского «усадьба». Легко и просто — усадьба при церкви, или усадьбы при церкви — вот вам и деревня. Могу указать хотя бы три: одна в Чешире, две в Ланкашире. Вот один из ланкаширских Экклстонов нас и интересует. Тот, что на северо-западе. Деревня была упомянута в Книге судного дня 1086 года, заказанной Вильгельмом Завоевателем, чтобы подробно описать все поселения и фермы в Англии для целей налогообложения. Она спускается по невысоким холмам к реке Ярроу. Холмы те обильно зелены от знаменитых экклстонских садов, где выращивают сливы, вишни, груши, яблоки и кое-где даже персики. Яблоки особенно хороши. В зелени садов прячутся аккуратные домики ферм и коттеджи арендаторов. Над всем высится церковь Святой Марии, построенная в четырнадцатом веке, как католическая, а сейчас, естественно, англиканская. Построена она из ливерпульского песчаника с каменно-сланцевой крышей. Церковь состоит из нефа, южного нефа, алтаря с южной часовней и западной башни. Башня достаточно высока, из трех ярусов и имеет диагональные контрфорсы, решетчатые проемы для колоколов, циферблат и прямой парапет с угловыми стойками, каждая из которых увенчана флюгером. Рядом имеется небольшой пресвитерский дом, где и обитает Генри Брэдшоу с сестрой. Дом кирпичный на каменном цоколе с отделкой из камня, довольно грубый, однако, достаточно удобный с множеством небольших помещений внутри. Комнат достаточно, чтобы пресвитер вполне смог приветить гостей, коих прежде к отцу Джонатану езжало немало, а он любил с шиком принимать нужных людей. Сестре же Генри отвел неотапливаемую каморку в мансарде. Впрочем, девушка там особо не засиживалась, а приходила только спать, либо ткала долгими зимними вечерами у небольшой жаровни. День ее был расписан поминутно. Встать до петухов, покормить кур и овец, приготовить завтрак для брата, проследить за стиркой, и починкой белья, заняться обедом и ужином, следить за запасами продуктов, пополнять их, ухаживать за небольшими грядками с зеленью и аптекарскими травами и несколькими яблонями, украшавшими двор домика. В общем дел хватало, и уставала она ужасно. Причем уставала оттого, что сама своим временем не распоряжалась, все делалось с согласия брата. Кроме того, он постоянно донимал ее нравоучительными лекциями, излагаемыми отнюдь не в академическом стиле, а скорее в стиле грубом и пренебрежительном. Правда, с раннего детства она и не ждала от него иного. Но чем взрослее она становилась, тем хуже становилось отношение брата: его показное благочестие, выливавшееся в пренебрежение и ненависть к женскому полу, доходило порой до яростной грубой жестокости, и за малейшую провинность он всегда строго наказывал ее от лишения пищи, до стояния на коленях на горохе и даже побоев. Особенно он распоясался, когда уехал младший брат и сестру некому стало защитить. Порой наказываемый и притесняемый смиряется, озлобляется, выбирает себе еще более слабое существо, чтоб выместить на нем обиду и боль. Но порой находятся натуры, которые чем больше ты их гнешь и унижаешь, тем прямее они держатся назло обидчику, и, если и не дают сдачи грубой силой, то ясно дают понять, что все уловки и подлости тщетны. Такова была и Несси. Он ждал, что она будет каяться, умолять и плакать, а она пела за работой, и оставалась добра, спокойна, непреклонна, весела и любопытна ко всему окружающему.

Тем ненастным самхейнским вечером Генри особенно занудствовал за ужином, вначале проклиная склонность односельчан верить в привидения и заниматься празднованием старого языческого Нового года, затем он принялся обсуждать особенности ее ростбифа и пудинга так, словно это был очередной обнаруженный им еретический трактат. Получив же удовольствие и от ростбифа с пудингом, и от уничижения кулинарных способностей сестры, и от проклятий еретикам, портящим тыквы, он степенно удалился готовить воскресную проповедь о грехе чревоугодия. После этого, убрав со стола, Несси решила возместить себе моральный ущерб и, забравшись на чердак, попыталась исследовать тамошние сокровища. А они там должны были быть: ведь Генри оттащил туда практически все книги отца Джонатана. Яблоко и свеча составляли ей компанию. Наверху царил книжный хаос, хотя некоторые фолианты и были сложены стопками, системы в этом не было никакой и это сводило на нет попытки разыскать нечто занимательное для чтения. И тут ее взгляд упал на пачку книг, накрепко перевязанных темной лентой, судя по истрепанности стираной в святой воде, и снабженной табличкой «Для сожжения». Несси придвинула книги ближе и надкусила яблоко. Ловкие пальцы легко развязали узел, аккуратная книжная башенка рассыпалась к ней в руки. Вполне объяснимо тут присутствовали книги для умных — «Утопия» Томаса Мора и «Novum Organum» Фрэнсиса Бэкона. Чем Отцу Генри не угодили «Розалинда» Томаса Лоджа, «Аркадия», написанная Филиппом Сиднеем и «Королева фей» Эдмунда Спенсера было не совсем понятно, но она отложила их для чтения с удовольствием. Потом шли вполне невинные и полезные «Садик» Страбона, «О свойствах трав» Одо из Мена и «Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы. Далее были обнаружены более опасные экземпляры, содержавшие сведения абсолютно ничем не доказанные и никем не проверенные. Тут был, например, Пикатрикс, переведенный с арабского на латынь, содержавший 400 страниц астрологической теории, а также заклинания и обряды помогающие направить оккультные силы планет и звезд для достижения личной власти и просветления. Поразмышляв над термином «просветление», она решила, что вряд ли летающие в небесах глыбы камня смогут по ее просьбе повлиять на что-нибудь, разве только ей стоит попросить какой-нибудь из них просто свалиться на голову брата, что неприемлемо. Исландский гримуар «Гальдрбук», написаный в 16-м веке, в значительной степени основывался на рунах, которые имеют магические свойства, если их высечь на объектах, а также нарисовать на теле или бумаге. Большинство заклинаний, найденных в Гальдрбуке, являлись «светлыми заклинаниями», предназначенными для защиты колдующего и для лечения различных недугов. К примеру, описано какими рунами лечить усталость, проблемы при родах, головные боли и бессонницу. Другие заклинания носили довольно своеобразный характер. Девушка сочла все это неподходящим, хотя некоторое время думала, а не стоит ли попробовать применить к преподобному Генри Заклинание 46, под названием «Руна Фарт», которое насылает на врага дикий приступ метеоризма, и посмотреть на результат. Однако, рассудив, что в случае положительного результата последствия могут быть совершенно неэстетичны, а раз в книге не указано как снять заклинание, то и заводиться нечего. Магический Арбатель, оставленный в конце шестнадцатого века неизвестным автором, с его ритуалами вызова семи небесных правителей и их легионов, которые правят над частями Вселенной, был отброшен ею, как слишком сказочно-неправдоподобный. Уж очень примитивно выглядели все эти полезные духи стихий, которые существуют по ту сторону завесы физического мира: пигмеи, нимфы, дриады, сильфиды и сагани. «Pseudomonarchia Daedonum», написанная знаменитым врачом и демонологом века Иоганном Вейером, вдохновленым своим бывшим учителем — немецким оккультистом Генрихом Корнелиусом, более известным как Агриппа, ее заинтересовала. Каталог 69 благородных демонов, которые занимают значимые места в иерархии Ада, а также методы их вызова — это очень весомо. Но, во-первых, с демонами связываться не хотелось, а во-вторых, ей ни к чему были их умения по поискам сокровищ, превращению воды в вино, кражи лошадей и предсказаний исхода любой войны. «Книга Абрамелина» заинтересовала ее тем, что единственный описанный ритуал был очень труден: состоял из 18 месяцев молитв и очищения и рекомендовался для мужчин с крепким здоровьем в возрасте от 25 до 50 лет. Это было возмутительно несправедливо! По поводу женщин исключение предполагалось только для девственниц. Если в точности выполнить все шаги полуторалетнего ритуала, то адепт мог бы войти в контакт со своим святым Ангелом-Хранителем, который одарит его некромантией, гаданием, предвидением, управлением погодой, знанием секретов, видением будущего и способностью открывать запертые двери. Да, возможное знакомство с Ангелом-хранителем заманчивая штука! Уж она бы с ним поговорила! И о недобросовестном выполнении им его охранных обязанностей, в частности, ей хотелось бы очень много ему поведать! Девушка размышляла некоторое время над необходимостью столь длительного периода очищения и молитв для успеха ритуала, потом решила, что видимо горячие и крепкие здоровьем египетские мужчины никаким иным способом не могли достичь ни чистоты, ни ясности мысли. На фоне же ее жизни в постоянных трудах для ближнего своего (Генри), абсолютного отсутствия после отъезда Томаса каких-либо не только развлечений, но и счастливых минут, не говоря уже о бесконечном соблюдении по словам Генри «очищающего поста», а по ее разумению — полному недоеданию — все эти очищающие ритуалы выглядели настолько карикатурно, что она только замолвила словечко Святой Марии, а потом сразу и со всей душевной искренностью перешла к основному заклинанию обряда. Вначале ей показалось, что воздух чуть сгустился, тишина стала особенно пронзительной и на концах ее волос вспыхнули искры. Однако, это продлилось мгновение. За окном по-прежнему резкий ветер изо всех сил качал ветки осеннего сада, шурша осыпающимися листьями, где-то стукнуло о землю позднее яблоко, небо заволакивали тяжелые низкие тучи, закрывая звезды. Все было совершенно обычно для позднего октябрьского вечера. И она успокоилась, усмехнулась про себя: «Нечего верить древним идиотам. Сказки все это!» И, спрятав связку книг подальше, чтобы позже унести ее в кузницу прочь от книгосжигательных планов брата, отправилась в свою каморку спать.

Итак, Кроули несло неизвестно куда. Он успел придумать, как минимум два варианта. Во-первых, его могли таким жестким образом вызвать в Главную контору для очередной выволочки или гадости. А что еще может случиться с демоном? Не раздача же слонов и подарков! Во-вторых, очередной идиот применил какое-нибудь завалящее заклинание из этой дурацкой «Псевдомонархии», и ему в ближайшее время придется заниматься или поиском золота, или кражей лошадей, и превращение воды в вино казалось наиболее удобоваримой перспективой. «Почему меня? — подумал он, — вызывали бы Хастура. Ему нравятся такие вещи: вначале найдет им золото, а потом всех сожрут личинки.» Однако, в конце вынужденного полета он угодил во что-то сухое и мягкое, оно нежно и жалостно заблеяло, так как оказалось овцой с прекрасной тонкорунной шерстью. Таким образом он обнаружил, что лежит в небольшом сарае на соломе среди овечьего сообщества и с бутылкой в руке. Ни князей Ада, ни магов-вызывателей демонов рядом не наблюдалось. Попытка отпереть ворота и убежать не увенчалась успехом. Но руки после этой попытки оказались сильно обожженными: «Вот тебе на! Какой баран освятил овчарню? Ему что — больше делать нечего?!» И, радуясь, что освятили только стены и ворота, а пол не является освященной землей и овцы не крещеные, он глотнул из бутылки обезболивающего, так как чудом вылечиться за освященными стенами никак не получалось, решил махнуть на все рукой, обнял ближайшую овцу и завалился спать, потому что утро вечера мудренее. Спал он некрепко, с сюжетными красочными снами. Например, ему приснилось, что сидят они с Томасом Брэдшоу на корме «Рока», свесив босые ноги за борт, пьют из горла одной бутылки превосходный ром из запасов сэра Рэйли, отдающий померанцем, и играют в выдуманную ими игру «Помечтай». Игра заключалась в том, чтобы рассказывать друг другу свои заветные мечты. Томас с радостным и упорным выражением лица орал: «Заберу Несси, отдам чертовому брату денег, чтоб он подавился ими!» Кроули ему вторил: «Пошлю Сатану к Сатане, пусть его сам себе души ищет!»

Продолжали весело в том же духе.

— Организую Несси приданное и выдам замуж за кого она захочет.

— Побью Вельзевул. Сильно. И Хастура. И смоюсь на Альфу-Центавру.

— А если она не захочет замуж, будет жить со мной.

— Убегу. Просто убегу, чтоб адские твари меня не достали. Буду жить по-человечески. На Альфа-Центавре. Женюсь и заведу детишек.

— Да, куплю себе фрегат, соберу команду из нормальных, возьму Несси и уедем искать остров, который будет только наш и мы будем там устанавливать правила. Ты поплывешь?

— Я? Почему бы и нет? Ты считаешь, что я нормальный? А хочешь построим фрегат, чтобы бороздить просторы Вселенной? И махнем?

— Просторы Вселенной? Ты ненормальный, полный псих, но ты мне нравишься. Я бы с тобой куда хочешь поплыл. Только Несси прихватим… А?

Кроули ответить не успел, так как в этом интересном месте он был жестоко разбужен ударами метлы по голове. Открыв глаза, он заметил, что ноябрьское морозное утро давно сияет, проникая в сарай сквозь щели тонкими солнечными лучами. Пылинки плясали в лучах, овцы шуршали соломой, а прямо перед ним маячил женский силуэт, обрамленный контуром солнечного света. Судя по осанке и легкому пританцовыванию на месте, это была молодая девушка с огромной копной растрепанных волос. В правой руке она держала метлу, которой ловко, но не сильно лупила Кроули по чем попало, а в левой у нее было яблоко, от которого она очень аппетитно и хрустко откусывала кусочки, сопровождая все это веселыми смешками.

Смех ее вполне был объясним. Он просто представил в каком невыгодном виде он сейчас предстал перед молодой особой. В стиле соломенного пугала с сильным овечьим запашком. Черный бархатный плащ с фиолетовым отливом вымазан в овечьем дерьме, рубашка и колет помяты после сна, волосы торчат во все стороны и обильно перепутаны с соломой, а очки валяются где-то под мягким овечьим боком.

— Эй, ты! Страшила! Что ты здесь делаешь?! — твердо спросила девица и ткнула его в бок метлой. Голос, однако, был приятным.

— Не видишь, орехи собираю, — зло выкрикнул он в ответ и швырнул в нее орешками овечьего помета, на который наткнулся в поисках очков.

— А, так ты не овечий вор?! Ты у нас сборщик орехов? А не хотите ли убраться из моей овчарни, господин Наттер?

«Наттер? — подумал он, — Наттер, так Наттер. Не сообщать же ей свое настоящее имя!» Он поднялся и постарался пригладить волосы, даже поклонился. Поклончик вышел так себе, средней паршивости, абсолютно не в его стиле, потому что солома сыпалась отовсюду. Девчонка уже не посмеивалась, а просто хохотала.

— Любезная миледи, именно Наттер. Фамилия моя такова, с Вашего позволения и желания. Предположим, что такова. А убраться отсюда никак не могу.

— И почему же, господин Псих? И что у тебя с руками? Надеюсь, ты тут с огнем не баловался, везде солома, вспыхнет быстро. А овечки мне очень дороги.

— С руками? Да вот в том-то и дело. Я обжегся о ворота. И о стены тоже.

«Сатана, почему это я говорю ей чистую правду? Какого беса? Или все это ее рук дело? Нет, не могла эта девчонка баловаться с «Псевдомонархией! Или она баловалась, но с кое-чем похуже? Ведьма?»

— Обжегся? Обо что тут можно обжечься? Что ты несешь? Точно псих.

— Я не псих. Можешь звать меня Наттер, но …

— Что «Ноооо»?

— Ты тут никаких странных книжек с вечера не читала? — спросил он прямо в лоб. А девушка, словно резко осознав нечто важное, так же прямо и ответила, но уже не бойким голосом, а каким-то сдавленным шепотом: «Абрамелину» читала. Так ты и есть мой Ангел-Хранитель?»

Кроули от изумления опять уселся в солому: «Просто нет слов. Ну сама погляди, какой из меня Ангел?» Вышло как-то совсем жалостно, и тут он еще и протянул к ней свои обожженные руки. Она смотрела на тонкие запястья и длинные пальцы, отекшие, покрытые пузырями и красные от ожога, раздумывала некоторое время, а потом произнесла совершенно разочарованно: «Нет, ты не Ангел. Иначе бы тебя не обожгло. Это мой придурашный брат священник, который в жизни боится больше всего женщин и чертей освятил практически все строения в деревне. Так, слегка на стены святой водой побрызгал. Всем жителям за деньги. Кроме кузницы и трактира. Я его туда не пустила. В кузницу, то есть. В трактир он и сам не суется. А раз тебя обожгло, и ты не женщина, то ты совсем и не Ангел, а как раз наоборот. Но почему же ты явился на зов «Абрамелинский»?

— Наивная. У каждого свой Ангел. Вот у тебя такой. Я же не знал и сам, что так может выйти. Может ты с ритуалом не то закрутила.

«Ну не рассказывать же ей в самом деле тонкостей составления Всевышним списка Ангелов-Хранителей еще в те времена, когда в жилище света блистал я… ну и так далее, или особенности моего превращения в не ангела! Мы еще не так хорошо знакомы. Умолчу. А молчание не вранье,» — подумал он.

— И что? Ты не станешь мне подчиняться? — она добавила твердости голосу.

— Дурочка. Так ты не в курсе. Если это «Абрамелина», то свойства заклинания таковы, что я не смогу тебя покинуть, пока не выполню твое главное наизаветнейшее желание. Но только не в этом сарае. Тут у меня волшебной силы нет. А, стало быть, ничего я здесь выполнять не стану.

— Чепуха. Я тебя в два счета отсюда вынесу. Давай, обними меня за шею.

Она подошла к нему спиной и подхватила под колени. Он ухватился за девичьи плечи. Плечи оказались приятно упругими и теплыми, хоть и несколько худоватыми.

— Да ты легонький. Хоть и не Ангел.

Через миг они уже были снаружи и Кроули с интересом оглядывал девушку, а она его.

Кроули размышлял: «Среднего роста девица, не тощая, но явно не докормленная. Сильные красивые руки и осанка вполне королевская. Фигуристая и длинноногая, вон как приплясывала в сарае! Волосы чудные, если причесать, а глазищи — в таких любой бы утонул, если бы было на это время. Сейчас попросит какую-нибудь хрень заморскую, я все выполню и быстренько свинчу отсюда обратно. Вот только куда обратно? И для какой великой злодейской цели?»

Несси размышляла: «Да, хлипкий какой-то мужчина, жилистый, смуглый весь, в ухе серьга и одет, как джентльмен. Плащ хоть и в дерьме, да весьма щегольской. Волосы красивые темные и красным отливают, если причесать и солому вынуть… А глаза… зрачки, конечно, странные, кошачьи или змеиные. А цвет! Что за чудо! Так на солнце горят янтарно. Говорит правильно, голос приятный, так и заманивает. Ясно, никаким Ангелом-Хранителем он быть не может. Скорее змеем на яблоне. Вот там ему самое и место! Надо поосторожнее с этим не ангелом.»

— И что? Ты потом мою душу заберешь? Преподобный братец мой Генри так говорит. Кто с чертом договор заключает, у того душу сразу отберут.

— На кой мне твоя душа? Найду кого-нибудь поинтересней и помасштабней. Вон при дворе полно кандидатов, хоть сейчас тащи в преисподнюю. Давай, говори, чего хочешь — замуж за принца, кучу тряпок, золота, овец стопятьсот с золотым руном?

— И это все, что ты можешь? Ерунда всякая. А можешь второго брата моего вернуть?

— А где брат?

— Ушел в море и пропал.

— Мертвых я не возвращаю. Предупреждаю сразу.

— А вдруг, он не мертвый? А просто далеко?

— Так. В море, значит ушел. А деревня как называется?

— Экклстон?

— Ага. Чудесно. И у тебя второй брат священник идиот.

— Да.

— А зовут тебя Несси и фамилия твоя Брэдшоу?

— Именно. Как ты уз… Разрешите представиться мистер Наттер, мое полное имя Агнесса Бредшоу.

— Агнесса. Несси… Вот же Са… Так. Желание придумала? Главное в жизни?

— Нет. Я буду думать.

Кроули, конечно, никуда не спешил, но что ему здесь делать, пока она думать будет? В овчарне освященной прятаться? Интересно, где это тут трактир, который водосвятию не подвергался?

— Знаешь, а давай я пока тебя я в кузницу пущу. Я ее тебе в аренду сдам. Ты же кузнецом сможешь? — словно прочитав его мысли ответила девушка.

— Плевое дело. И даже огонь у тебя будет без дров и угля. Массу денег сэкономишь на энергоносителях.

— Отлично. Там рядом сарай есть. Если стены утеплить и прибраться, то и зиму можно пережить.

— Зиму? Ты что, до весны думать собралась?

— Да, мистер Наттер, даже Генри говорит, что я тугодумка.

Что же, по правилам заклинания он должен был подчиняться. А почему бы и нет? Ее это к тому же развлекало. А улыбаясь она очень хорошела, как хорошеют от улыбок все дочери Евы независимо от возраста.

Кузница стояла на самом краю деревни у ручья, спускаясь аккуратно выложенным из больших камней фундаментом прямо в воду. С одной стороны река Ярроу, с другой, впадавший в нее ручей, крутивший небольшое водяное колесо с веселым шумом. Лопасти наполовину сгнили, но веселый шум все же оставался. Внутрь кузницы заходить не стали, она завела его прямо в сарай. Завела и вдруг, засомневалась и разочарованно спросила: «Так ты может просто от Томаса пришел, а никакой не Ангел -Хранитель? И имя ты знал. Несси. Просто бродяжка с корабля с обожженными руками и издеваешься над бедной девушкой? Вот я думаю, а не поколотить ли мне тебя метлой, господин Псих?» Кроули было уже собрался разозлиться и объяснить ей до какой степени он не ангел, но руки пекло нещадно и он, просто пожав плечами в ответ, распустил крылья. Черные перья заполнили собою почти весь сарай. А Агнесса изумленно глядела на их траурное великолепие, и рука ее протянулась непроизвольно — дотронуться: «Да, не Ангел. Но как же они хороши!»

— Остальное показывать не стану.

— А что, страшОн? Так я не испугаюсь. Мне и Генри достаточно в качестве чудовища.

Он просто пожал плечами и промолчал в ответ. Потом крылья исчезли, и девушка соорудила на его руках нечто вроде полотняных перчаток, обильно пропитанных противоожоговой мазью из редких трав, которую еще отец хранил в кузнице на всякий случай. Прохладная влажная ткань приятно удалила боль, и он даже прибрался в сарае сам чудесным образом, что Агнессе очень понравилось.

— Кстати, Наттер, а имя у тебя есть?

— Какое еще имя?

— Ну не звать же тебя Психом? Джон там, или Билли?

— Как хочешь, так и назови.

Она подумала секунду и выпалила: «Мне Антоний нравится. Там книга на чердаке валяется про любовь. Из римской истории. Но у них все плохо кончилось. Красавицу змея укусила по ее собственной инициативе, и все. А он был такой представительный мужчина, но от любви просто помешался.» Подобный пересказ Шекспировского «Антония и Клеопатры» показался Кроули несколько упрощенным и носить имя «плохо кончившего представительного мужчины» из римской истории не очень хотелось, но, подумав, что Ползучим гадом он уже звался, а это было гораздо хуже, и он согласился: «Антоний, так Антоний. Хотя звучит слишком на римский манер.»

— Тогда может Энтони? По-нашему будет Энтони. Что не нравится?

— Привыкну.

— И еще второе надо. Какое-нибудь Джеймс или Майкл. Можно просто букву оставить, а все будут думать — что бы это значило?

— Вот только Майкла не надо.

— Хорошо. Договорились. Энтони Джей Наттер. Ничего звучит.

— Договорились.

Он вздохнул и подумал, что Энтони Джей Кроули тоже звучит неплохо.

Однако, время шло и девушке надо было возвращаться к хозяйственным заботам. Когда же она уже собиралась уйти, он достал из потайного кармана жемчуг Томаса и протянул ей перевязанной рукой.

— Что это? — голос ее задрожал, понимая уже что это и без его разъяснений.

— Это тебе от Томаса. Я не Ангел, совсем наоборот. Но остальное ты угадала. Мы были с твоим Томасом вместе на корабле «Рок». Он умер у меня на руках и просил передать это тебе и …хранить тебя. Я не знал, как тебя найти. Но ты сама позвала. Ты только закрепила все древними словами. Только спрячь и не показывай святоше. Пока. Всему свое время. Раз уж я теперь Хранитель. Пожалуйста.

Она протянула руку и осторожно приняла жемчуг. Он приятно тяжело и прохладно лег в ладонь: «Не скажу!» Она поднесла ожерелье к губам и крупные слезы ручьем полились из глаз.

Примечания к главе второй.

По поводу Экклстона. Сэр Пратчетт определяет Агнессу, как ведьму из Ланкашира. И мне по душе было поселить ее в деревне с таким названием. Одной из главных причин явился некий душевный поклон в сторону Кристофера Экклстона — девятого Доктора, и первого в новой генерации сериала. К слову, у автора два любимых исполнителя роли Доктора — Экклстон и Каппальди.

И, да, в Британии несколько деревень с таким названием, две в Ланкашире. И даже история католической часовни у лорда Хью Ланкастера вполне исторический факт. Имелась таковая, но в другом Экклстоне, втором в Ланкашире. Время было сложное. Автор посчитал возможным объединить некоторые факты истории с вымыслом. Нигде не написано, что запрещено. И кто всерьез верит в существование ангелов и демонов? Разве только в сердцах человеческих? И Википедия Вам в помощь.

Зачем от мирных вод

Сей гавани благой,

Где ветер не ревет,

И царствует покой,

Плыть в ненадежный Порт

За бурные моря.

Где волны бьются в борт

И сносят якоря?

(Генри Говард , граф Сарри 1517-1547)

Итак, кузница Кроули понравилась. Добротная, вполне в духе древнего поверия, что можно пережить две избы, а кузница все еще будет стоять, она имела два выхода. Один спуском к ручью, второй на поляну перед сараем. Окон, как водится, не было. За сараем тянулся слегка заболоченный и поросший камышом участок, на котором, если осушить, вполне встал бы небольшой коттедж, да и для садика осталось бы местечко. Внутри кузницы он с радостью обнаружил приличную двурогую наковальню, горн, несколько полок с инструментами и остатками продукции старого мастера. Видимо, он не специализировался на чем-то конкретно, но производил все что угодно на радость землякам. В углу в сундуке оставалось даже некоторое количество пористых заготовок лепешек-криц, которые вполне можно пустить в дело, а также запас древесного угля для горна. Наличие водяного колеса его также несказанно обрадовало. Видимо, Генри-старший хотел несколько механизировать процесс ковки, да не успел. Стоило заняться установкой водяного молота, ведь тогда никакие подмастерья ему не понадобятся, а кузница станет в разы результативней! Обожженным рукам он дал дня три отдыха, просто сидел у ручья и слушал плеск воды. Ночью же таился в сарае. Мазь Агнессы справлялась неплохо. И к концу недели он разжег горн адским пламенем и попробовал молот-ручник. Тот удобно лег в ладонь, и Кроули доработал несколько не законченных Генри-старшим ножей. Потом выправил косу, стоявшую в углу, и попробовал более сложное — изысканную художественную ковку. В результате вышла грубая, но стильная черная роза. На пятый вечер, в воскресенье, прибежала Агнесса. Принесла несколько овсяных лепешек и кувшин эля, а также уже упомянутую стопку книг «Для сожжения», завернутую в очень потрепанную шаль. «Садик», «Салернский кодекс», Одо из Мена и «Утопию» она отложила на полку, а остальное предложила спалить в горне, как полную ерунду. Однако Кроули возразил: «Нельзя жечь книги, даже идиотские. Это опыт поколений. Тем более, что я знаю куда их деть и как заработать на этом.» Агнесса удивилась, но по девичьему лицу видно было, что волновало ее что-то еще, кроме судьбы старых фолиантов. Скорее книги были просто предлогом. Кроули вернул ей лепешки: «Мне есть не обязательно.»

— Да? А тебя выгодно держать в хозяйстве.

— Не то слово! Ну, говори, придумала желание?

— Нет еще. Но ты не мог бы пока спрятать жемчуг здесь? Генри может отыскать и себе заграбастать. А я уж и не знаю куда прятать. Он даже в моем грязном белье ковыряется. Извращенец. Что уж он там ищет. Считает, что там пренепременно должны быть записки моих ухажеров. Какие ухажеры позарятся на старые матушкины юбки!

— Спрятать я, конечно, могу, хитрая моя госпожа. Но насколько сильно ты любишь побрякушки?

— Я? Побрякушки? Вот еще! Это ты, видать большой любитель! — и она указала на его серьгу в ухе.

— Ладно, — ответил Кроули, вынимая жемчужину из мочки, — приложим эту к остальным в уплату аренды за кузницу и сарай. Так, года за четыре, скажем, учитывая скорость твоего думательного процесса. А остальные можно вложить в банк под проценты. Очень выгодно. И тебе можно будет на Генри не работать. Только мне надо в Престон съездить на недельку. Порешать там твои жемчужные и мои кузнечные дела. Отпустишь?

— Тебе нужно мое разрешение? Вот с этими твоими крыльями и мое разрешение?

— Ты до сих пор не поняла. Глупая девчонка. Прочитала заклинание сумасшедшей мощности, и оно подействовало. Я теперь не только действовать без твоего согласия не могу, но и…

— И нечего так кипятиться. Я же не каждый день демонов вызываю. И что «но и»?

«Нет. Это еще не ясно мне самому. Не скажу ей, умалчивание это не вранье,» — подумал он, а вслух пояснил: «Вынужден говорить тебе только правду, а это, как сама понимаешь абсолютно не в моей природе и очень мне претит. Ведь я приврать большой любитель. Демонам положено. Ну, отпустишь?»

— Отпущу, раз для общего дела, — махнула рукой Агнесса и принялась грызть лепешку с аппетитом здорового юного существа, очень голодного к тому же.

— Хорошо. Вернусь быстро. И еще. Там на границе участка за болотом — яблоня есть такая практически уже дикая. Если что — напиши и в дупло записку спрячь. Я получу.

То, что не сказал он Агнессе и еще не до конца было понятно ему самому, и пугало и восхищало его одновременно. А все дело в том, что, попав под чары, он перестал чувствовать зов Преисподней и, если быть точнее, не зов, а связь. Наступила странная для него внутренняя тишина — никакой князь Ада не требовал срочно срываться для очередной мелкой пакости на окраину Ойкумены, никакой Сатана не влезал к нему в мысли с советами или угрозами, все было тихо и только голос его новой повелительницы звенел в нем иногда. Но этот голос был приятен, иногда насмешлив и ехиден, но всегда так добр. И Кроули это нравилось. Он даже боялся, что произнеси он все это вслух, чудо тут же разрушится и он снова попадет в поле зрения адских своих собратьев.

В Престоне он развел бурную и быструю деятельность. В результате первой ее части — заявленных на тайный букинистический аукцион демонологических книг, он внезапно столкнулся на улице с Азирафелем. Тот сиял, как всегда, излучая счастье, но сегодня это счастье посылало окружающим особенно сильные греющие лучи.

— О, Кроули?! Добрый день. Ты что здесь делаешь?

— Приветствую, Ангел! Так, замышляю кое-что.

— Пакость очередную?

— Зло не дремлет. Но это как посмотреть. Пока просто участвую в промышленной революции.

— ? — брови Ангела вскинулись изумленным домиком

— Не бери в голову. А Ты тут как?

— О, очень удачно приобрел несколько книг! Весьма удачно! — Азирафелю явно не терпелось с кем-нибудь поделиться удачей, — Давай выпьем чего-нибудь где-нибудь, и я расскажу. Уверен, тебе будет интересно это увидеть.

— Приглашаешь? Тут есть одна таверна. Вполне приличный эль и неплохая выпечка.

В таверне «Заблудившийся пони» стоял туманный сумрак, наполненный запахом дешевого пива, жареного мяса и усталых мужчин. Азирафелю в его блистательной радости все было нипочем, и, устроившись за дальним столиком в укромном уголке, они заказали пива и пирог с зайчатиной по-престонски. Азирафель, даже не прикоснувшись к пирогу, развязал узел из ветхой клетчатой шали Агнессы и перед Кроули оказалась столь знакомая стопка книг, перевязанная винтажной лентой, стираной в святой воде.

— Представляешь!? — с гордостью просиял Ангел.

— И что тут представлять? «Пикатрикс», «Гальдрбук» — полная галиматья, «Pseudomonarchia Daedonum» — вдохновленная пьяным бредом твоего друга Агриппы, пившего только неразбавленное вино. Каталог 69 благородных демонов! Вельзевул ржет при одном воспоминании. И «Книга Абрамелина»! Сатана меня дери! Для чего они тебе нужны?!

— Во-первых, я изъял порочные знания из людского обращения, а во-вторых! Нет, ты только погляди, продавец, видимо, очень набожен и боязлив — ленту явно стирали в святой воде! Уверен, что вырученные деньги он расходует на благое дело.

— Несомненно на благое. Раз ты так уверен. Так что-же во-вторых?!

— Во-вторых, я очень удачно тебя встретил! Ты же точно знаешь, работает ли все это? Просто интересно? Насколько смертные могут…

— Ни черта они не могут! Зря все это. Не работает. Накурятся твои смертные всякой дряни, а потом рассказывают. Про власть свою над адскими тварями. Три хи-хи, два ха-ха. Нет, шестьсот шестьдесят шесть ха-ха!

— Ясно. Значит, кое-что работает. И иногда вызывали и получается, — Азирафель вздохнул очень грустно и опустил глаза.

— С чего ты взял? Я же говорю тебе — не работает! Все это графоманство и шизофрения под одной обложкой. «Кто писал не знаю, а я, дурак, читаю» — и больше ничего!

— Если бы не работало, ты бы не злился, а просто посмеялся. Может оно и с тобой срабатывало. Поэтому, я более тебя травмировать и расспрашивать не стану.

— Так. Хватит, заботливый какой выискался. Если я сказал, что не работают, то это и значит, что не работают. Как они ожидают не работают. Лучше скажи за сколько купил?

— Тысячу фунтов за все.

— Что? Да за эти деньги…

— Что?

— Можно построить… четыре башни замка. А уж деревенский домишко…

— Чепуха, это цены тринадцатого века. Сейчас только на две башни и хватит. А зачем тебе деревенский домишко?

— Мне? Домишко? Речь не обо мне, я для примера сказал. Просто непомерно огромная цена для таких вредных книжонок.

Азирафель покачал головой и любовно прогладил корешки: «Ну, не надо так, это же люди написали. Значит это просто опыт поколений.» Однако решил, что раз Кроули называет книги вредными, что они действительно вредны и даже губительны для демонов. Кому же это может понравиться, когда тебя призовет не известно кто и будет гонять туда-сюда в своих корыстных целях. Конечно, у демонов свободы еще меньше, чем у Ангелов, но болтаться на побегушках у заштатного заклинателя?! Не позавидуешь!

И они посидели еще немного, говоря о погоде, чудачествах Мудрейшего, перспективах английского театра без сгоревшего «Глобуса». Кроули не стал задерживаться и ушел быстро, оставив Азирафеля в некотором замешательстве, даже не попробовав ни пива, ни пирога. Ангел так и не мог понять, что же его беспокоило на протяжении всего разговора. Вроде бы демон ничего не просил на этот раз, и не втягивал его в очередной обмен взаимовыгодными услугами, но общая атмосфера вокруг него отсвечивала чем-то странным: «Интересно, что это у него с руками? Следы ожогов? Мозоли? Трудовые что ли? Ввязался в какую-то мутную авантюру и не признается. А когда он мне в чем-то признавался? Змей, он и есть змей. Но что-то в нем не так!»

Кроули же продолжил забег по Престону и, заглянув в юридическую фирму «Гаджет и сын» осуществил вторую часть своих планов, решив финансовые вопросы. В результате этих решений Агнесса Бредшоу из бесприданницы превратилась во вполне завидную невесту с солидной общей суммой, вырученной от продажи ожерелья и книг, на счете в Престонском банке.

Третья часть плана также увенчалась успехом и, заручившись поддержкой Престонской гильдии кузнецов и оружейников, которой он с успехом преподнес свою черную кованую розу, он вернулся в Экклстон в конце недели, сопровождаемый караваном из трех крытых повозок, в которых уместились несколько мастеров кузнечной и строительной гильдий, вместе с приобретенным оборудованием и дополнительным материалом для кузницы, а также кухарка миссис Марион Туссом. Последняя, весьма строгого вида и огромного роста двадцатишестилетняя вдовушка в накрахмаленном белоснежном чепце, чинно и молча восседала всю дорогу в последней повозке, куда поместилась с мешком кухонной утвари и небольшим чемоданчиком, источавшим дивный, странный и аппетитный запах пряностей. Кроули ехал сбоку каравана на смирной пегой кобылке по имени Чернушка, которая очень радовалась смене городского пейзажа на сельский, успевала похрустеть травой с обочины на коротких остановках, и, занятая всем этим, не пыталась прилюдно выкинуть своего странного хозяина из седла.

Прибывшие рабочие заполнили собой таверну «Blue Anchor» — Голубой якорь. Чем очень порадовали хозяина. Почтенная миссис Марион остановилась там же с целью готовить на всю ораву. После этого работа у кузницы закипела. Обновленное водяное колесо и закрутилось веселее. Установленный молот с водяным приводом заработал на четвертый день к великой радости деревенских мальчишек. Ряд осушающих болотце каналов был прорыт и даже заложены камни в фундамент будущего коттеджа. Все это время заинтересованные сельчане являлись в кузницу поглядеть на нового кузнеца, оценить нововведения и даже кое-что заказать ему. Многие за последующие пару недель обзавелись новыми ножами, серпами, косами, заступами, полезны были также гвозди и дверные петли, которые новый кузнец ковал затейливо и аккуратно. Потом пришли несколько кумушек за новыми спицами и иголками. И чем больше обновок уносили из кузницы жители Экклстона, тем дальше освобождалось пространство от попыток преподобного Генри создать в родной деревне Лабиринт Святости. Через пару недель после общего пира в Голубом Якоре, где уважаемый господин Наттер угощал всех желающих, работники погрузились в повозки и удалились обратно в Престон довольные тем, что влияние гильдии так и не угасло в этом забытом после смерти Генри Брэдшоу-старшего уголке. Миссис Туссом пока осталась готовить для постояльцев таверны, желая подыскать постепенно приличное место. Дочь Генри-старшего в кузнице не появлялась, исправно работала в пресвитерском доме. К концу второй недели, когда все утихло, Кроули дошел, наконец до яблони и извлек из дупла двадцать одну записку, по одной на каждый день его отсутствия и интенсивных кузнечных работ, все содержали одно и то же: «Когда же?» Он написал на обороте последней: «В понедельник вечером — жди. Привезу гостя.» И сжег все остальные легким взмахом руки с чувством выполненного долга.

Любезный читатель, конечно, заинтересован ответом на вопрос — а как же преподобный? Почему он ничего не знал? Не знаю. Может понадобилось небольшое демоническое чудо, а может преподобный Генри был слишком занят злословием, самолюбованием, подсчетом церковных барышей и делами в поместье графа, что ему было не до кузницы. И вот, проведя у графа все требуемые религиозные обряды и оставшись на ужин, в конце сего ужина, надо сказать весьма обильного, он вдруг услышал от сэра Хью следующее: «Любезный Отец, а Вы весьма удачно сдали кузницу в аренду этому красавчику. Представьте, каков наглец! Он превосходно подковал моего Вельзевула!» Вельзевул был черным, непокорным и коварным жеребцом сэра Хью, признававшим только хозяина, а подковать его можно было лишь если пятеро дюжих конюхов придержат сволочного конягу.

— Дорогой Генри! Честь Вам и хвала! У меня в поместье нет ни кузнеца, ни оружейника. А тут такая удача. Представьте, Вельзевул стоял, как вкопанный. Не шелохнулся. Мастер обновил все подковы. И еще я у него приобрел отличный нож. Ковка не хуже толедской, уверяю Вас. И где Вы его только раздобыли? Вот подумываю, а не заказать ли ему новый латный доспех?! Времена нынче неспокойные.

Генри, готовый провалиться сквозь землю, только кивал, улыбался и делал вид, что все еще жует фазанье крылышко. О кузнеце он ничего не слышал, самого его не видел. Ибо в церковь тот не захаживал. О масштабных работах на участке Агнессы ему никто не доложил. Он дожевывал фазана, улыбался криво, но злобная ярость уже клубилась в нем. Сестру хотелось просто прибить за испытанное унижение. После ужина он не отправился сразу домой, а сделал изрядный крюк к кузнице. Нет, вламываться и знакомиться с кузнецом он не собирался. Какой бы ни был, но любой кузнец мог превратить его в мокрое место, если того разозлить. Но посмотреть «на красавчика» хотелось. А потом он отыграется на этой негодной девчонке. Но то, что он увидел, поразило его до глубины души. Вернее, поразило в самую душу.

Смеркалось. Генри спрятал свою лошадь и повозку около дороги в кустах и подобрался к кузнице со стороны поляны. Дверь, распахнутая настежь, открывала ему очень удобно для подробного обзора высокую мужскую фигуру у горна с клещами в одной руке и молотом-ручником во второй. Что он там ковал было непонятно. Но молот очень звонко и весело ударял по наковальне, а кузнец взмахивал им с каким-то дурацким щегольским и абсолютно не оправданным со стороны кузнечного дела прокрутом в воздухе. Промозглый ноябрьский вечер словно не существовал для него. Прекрасно сложенный смуглый мускулистый торс, блестящий то ли от пота, то ли от жара необычно алого огня, худые, жилистые руки, которых не портили отлично очерченные мышцы, темные длинные волосы, связанные в хвост на затылке, темные очки, высокие острые скулы, узкий рот, напряженный и сосредоточенный. У Генри почему-то появилось горячее желание вылить ему на голову ушат святой воды. Тут наглец из кузницы оставил молот. Опустил работу в бочку с водой. Там зашипело. Он полюбовался на дело рук своих, и тонкие губы изогнулись довольно. После этого, видимо закончив на сегодня с работой, он подошел к второй двери, что выходила к ручью, и уже без штанов со всего размаха сиганул в воду. Поплескался там, нарушая указ ГенрихаVIII о запрете купален, вылез, вытерся куском полотна и, накинув на себя темную рубаху, взял с полки бутылку, в которой явно была не водица.

Генри замерз в кустах и не стал смотреть дальше. Дома же он обнаружил, что у Агнессы наверху темно, и, решив продлить удовольствие, отложил расправу с сестрой назавтра.

Но назавтра утром Агнессу он дома уже не застал, паршивая девчонка умчалась то ли к мяснику, то ли к молочнику. А он отправился в церковь. Вернулся же только к ужину.

Ужин на удивление был накрыт на парадной скатерти и очень обильно. Стол украшали суп с сыром и овощами, свежие булочки, которые всегда так удавались Агнессе, паштет из отварной говядины, пирожки с курятиной, превосходный с корочкой фермерский каравай, коронное блюдо их матушки, поданный с голландским соусом и источавший аппетитный аромат трав. Сбоку стоял десерт — пудинг из профитролей и целое блюдо разноцветных яблок. Все это венчалось бутылочкой Шерри. Стол был накрыт на троих, что тоже возмутило священника. Вершиной расточительности Агнессы оказались два канделябра, в каждом из которых весело горело по шесть свечей. «Так, — подумал Генри ехидно и зло, — сразу видно — виновата! Ишь как расстаралась!» И он, ничего не попробовав, сразу приступил к обвинительной речи.

— Мерзавка! Как ты смеешь! Кого это ты тут в гости ждешь? Еще и скатерть парадную постелила! А свечи в таком количестве! Ты представляешь сколько они стоят?! Как ты смела приводить этого черта в кузницу?! Как ты вообще решилась на такое? Ты сколько у него денег взяла? А? Змея подколодная! Я тебя пою, кормлю, а ты тут смеешь распоряжаться?!

Агнесса подумала, что теперь ей терять нечего, а Ангел-Хранитель должен быть уже на подлете, поэтому решила ответить. Причем, голос ее не срывался в крик, как у Генри, а лился спокойно и уверенно: «Поишь и кормишь? Хлебом, водой да тумаками? Генри, постыдился бы. Когда это ты меня кормил? Да и кузница не твоя. Ее мне батюшка завещал. Значит, я сама решаю, что мне делать с ней. Хочу в аренду сдам, хочу сама там работать научусь. А ты, найми себе кухарку. И не смей на меня кричать!»

— Не моя? Ах ты, дрянь! Грубиянка! Неделю у меня будешь на хлебе и воде сидеть, я тебе сейчас так задам! Я — твой опекун. Всем могу распоряжаться.

— Опекун? С каких пор? Никакого документа на эту тему нет, преподобный. Это ты сам для себя придумал. Опекун он! Видала я такую опеку. Если на то пошло, так это я тебя тут опекаю, лентяя и обжору.

— Документ?! Сейчас я тебе такого документа покажу, что ты будешь помнить! Исполосую всю твою проклятую ведьминскую задницу! Змея! Ведьма, проклятая! Сгною в подвале, шкуру с тебя спущу, дрянь поганая! Паштет?! Пирожки с курятиной?! Десерты?! Я тебе покажу профитроли!

Генри перешел на сплошной крик и временами повизгивал, но тут его неожиданно прервало чье-то настойчивое покашливание, а потом звук упавшего на пол железа. Он оглянулся на дверь в столовую, от которой и донеслись эти звуки. В дверях стояли два незнакомца. Оба одеты в черное и выглядят весьма представительно. Покашливал старший, которому на вид было сильно за пятьдесят. Взгляд его карих бархатных глаз из-под густых выразительных бровей балансировал на грани снисхождения и жалости, темные волосы коротко пострижены, шляпу он держал в руке, щеки худы, небольшая бородка и усы со слегка опущенными кончиками тщательно ухожены. Красивый, хотя и длинный нос, чувственные губы под аккуратными усами. На мизинце тонкой руки, державшей шляпу обручальное золотое кольцо. Воротник и манжеты скромны и белоснежны. Высокий лоб и тонкие руки выдавали человека, привыкшего к умственной работе, а выражение снисхождения показывало, что он не склонен судить, а больше привык выслушивать и хочет понять собеседника. В правой руке он держал небольшую папку, видимо, с документами. Вся фигура излучала спокойствие. Он, хотя и был ниже второго на целую голову, но держался прямо и с достоинством. «Видимо, голландец, или француз,» — решил Генри. Второй… Тут мысль об ушате святой воды снова посетила его, так как во втором он с изумлением узнал нового экклстонского кузнеца. Черный бархат прятал его в тень спутника, темные волосы ухоженными локонами змеились, окружая лицо изысканной рамой черного дерева с красным отливом. Возраст угадать не представлялось возможным. Смуглое лицо с острыми скулами гладко выбрито, но кожа имеет какой-то темный налет, словно сажа и гарь от работы у горна въелись в нее и не смываются ничем. Эта гарь подчеркивала жесткие линии щек и рта, делая все лицо просто зловещим. Взгляд кузнеца прятался за темными очками, но губы скривились в таком нечеловеческом презрении, что Генри стало страшно, и он решил, что в данном случае не поможет даже святая вода.

Однако старший начал разговор первым: «Простите, преподобный, что мы вошли сами. Но на наш неоднократный настойчивый стук в дверь никто не ответил, а изнутри доносились возбужденные голоса, то мы решили, что у Вас случилась какая-нибудь неприятность или беда, и не помешает наша помощь. Оказывается, вы просто обсуждали меню ужина. Простите еще раз великодушно, как и учит нас Господь наш Иисус. Ведь мы по важному делу. Представлюсь, чтобы не было недоразумений в дальнейшем. Меня зовут Джон Гаджет, я руковожу юридической фирмой «Гаджет и сын» в Престоне. Вы могли слышать обо мне, так как батюшка Ваш, Генри Брэдшоу, да будет земля ему пухом, вел со мной дела свои и весьма успешно.» Тут он слегка поклонился, и продолжил, не давая Генри вставить ни слова: «Имею честь представить Вам своего спутника Антония Джей Наттера.» Спутник изобразил поклон, не изменив выражения лица ни одним мускулом. Гаджет меж тем не останавливался: «Мистер Наттер, бывший лейтенант королевского флота, ходивший на достославном корабле «Рок» вместе с выдающимся человеком нашего времени сэром Уолтером Рэйли, и на котором служил также единоутробный Ваш брат Томас Брэдшоу, светлая память безвременно почившей душе его. Согласно предоставленному документу, подписанному двумя свидетелями, а именно самим сэром Уолтером и капитаном Кейлисом, мистер Наттер является душеприказчиком Вашего брата. Томас, умирая оговаривает в своем завещании, что, так как его брат, являясь лицом духовным, и будучи загруженным честнейшей заботой о своей пастве, не может уделять воспитанию сестры должного времени и сил, и, дабы сберечь усилия брата для работы церковной, Томас нижайше просит Его Королевское величество удовлетворить его предсмертное желание и назначить опекуном девицы Агнессы Брэдшоу лейтенанта флота Его Величества Антония Джей Наттера, который во время плавания проявил себя, как преданный слуга короля, порядочный джентльмен и вполне образованный для того, чтобы вести дела девицы Агнессы к ее полному благополучию до ее совершеннолетия либо до ее замужества. Наимудрейший наш монарх сию просьбу удовлетворил перед самой казнью сэра Уолтера. Вот взгляните — подписи Кейлиса, Рэйли, Вашего брата, а также царственная подпись и печать Его Величества. Подлинность документа подтверждаю. Если Вам нужна моя лицензия, то она при мне.»

Генри полюбовался на подписи и печать, затем пригласил гостей зайти и присесть. Пока он думал, что он может возразить против королевской печати и подписи казненного изменника Рэйли, достопочтенный Гаджет продолжил разъяснения: «Отлично. Раз тут все ясно, то рассмотрим это дело далее. Удостоверяю также, что мистером Наттером в банке Престона открыт счет на имя Агнессы Брэдшоу, на который им положены переданные ему Томасом Брэдшоу для сохранения и передачи мисс Брэдшоу средства, составившие четыре тысячи фунтов. Далее. Мисс Брэдшоу, вы собрались сдать в аренду кузницу, отходящую Вам по завещанию батюшки, Вашему опекуну? Договор составлен мною и господином Наттером уже подписан. Он согласился на все Ваши условия. Мне зачитать? Нет? Вы их и так знаете? Хорошо, тогда подпишите — здесь, и здесь. Два экземпляра — для Вас, мисс, и для господина Наттера. Кроме того, по Вашему на то согласию мистер Наттер заключил договор о строительстве на вашем участке коттеджа со строительной фирмой «Кирпич и дранка» из Престона. Я проверил добросовестность и финансовую состоятельность фирмы и могу заверить договор.» У Генри шла кругом голова. Особенно его возмущало совершенно языческое и неприличное звучание имени Антоний с этим абсолютно неизвестно что означающим «Джей». Он ничего не мог ни возразить, ни опротестовать. Только краснел и пыжился. К тому же от запаха с обеденного стола и возраставшего по мере продолжения разговора аппетита у него начал очень громко бурчать живот, что совершенно не повысило его самооценку от уровня того плинтуса, до которого его только что опустили.

— Ну вот и все, пожалуй, — серьезный достопочтенный Гаджет вдруг улыбнулся и кивнул Агнессе. Она кивнула в ответ и певуче произнесла: «Осталось только закрепить все это за дружеским ужином. Прошу, присаживайтесь к столу!»

«Похоже эта мерзавка их и ожидала!» — подумал Преподобный. Джентльмены не стали отказываться и устроились за столом. Однако, Агнесса продолжала подавать тарелки и блюда сама, так как больше было некому. За столом беседа не клеилась. Джон Гаджет вспоминал отца семейства, нахваливал шерри и блюда на столе, рассказывал что-то Агнессе, она в ответ лукаво смеялась, Антоний Джей Наттер мрачно помалкивал, но шерри пригубил. Генри жалко улыбался и поддакивал. Когда же перешли к десерту достопочтенный юрист сообщил, что сладкого не ест по совету врачей, и удобнее ему отправиться в таверну, заночевать там, так как им следует переговорить обо всем по-семейному, а ему надо завтра утром уехать обратно в Престон. Возражать ему отчего-то было совершенно невозможно. Однако Агнесса возмутилась: «Какая таверна, достопочтенный! У нас полно гостевых комнат. Правда, Генри?! Я сейчас же организую Вам ночлег, а они с мистером Наттером пусть пока все обсудят здесь.» Девушка исчезла, унося один из канделябров и уводя достопочтенного Гаджета в гостевую комнату. Их голоса и смех приглушенно слышались в отдалении некоторое время, потом все стихло.

За столом установилась мертвая тишина, нарушаемая только благостным сытым урчанием живота Генри. Кроули продолжал изучать его лицо. И это было странно. Как одинаковые когда-то черты к двадцати пяти годам так разнились у братьев-близнецов? Там, где он помнил открытый и прямой взгляд Томаса, он видел мерзко и трусливо бегающие глазки Генри, там — обветренное мужественное лицо солдата, а тут обрюзгшее, одутловатое бледное лицо ханжи и лицемера, сластолюбивый и жадный рот, плечи висели вешалкой для сутаны, макушку украшала плешь, жирные холеные пальцы все время теребили что-нибудь. Отвращение, только это чувство вызывала внешность старшего брата. Наконец Кроули встал и принес от двери мешок, громыхающий железом. Затем вынул из-за пояса мешочек-кошелек и начал по одной цедить оттуда монеты. Золотые испанские дублоны по одному тяжело падали на парадную скатерть, вспыхивая манящим блеском в свете шести свечного канделябра.

— Это не от Томаса. Это уже от меня. Можешь попробовать на зуб. Испанское золото. Починишь крышу в твоей церквушке, чтоб не протекала.

— Откуда ты знаешь, что протекает? — Генри зачарованно следил за падающими монетами — десять, одиннадцать, двенадцать…

— Знаю. Тут в Англии, что ни церковь, так обязательно крыша течет. Сланцевую уложишь, и гвозди я тебе бесплатно сделаю… двадцать два, двадцать три… Наймешь кухарку. Тут одна превосходная после моих строителей осталась. Почтенная вдова миссис Марион Туссом. Живет сейчас в «Голубом якоре»… тридцать три, тридцать четыре… и девчонку служанку какую-нибудь из местных, чтобы убирала и стирку прачке носила. Ты понял? Носила прачке, а не сама стирала… сорок, сорок один, сорок два… И работника порядочного, чтобы за грядками следил и овцами… сорок восемь, сорок девять… И Агнесса будет жить в комнате с отоплением, а не в дурацкой мансарде. Пока коттедж ее не готов. Пятьдесят…

— Я ее не отпущу жить одну рядом с твоей кузницей. Не хватало еще, чтоб она смотрела, как ты в ручье купаешься!

— Рядом с ее кузницей. И где хочу, там и купаюсь. Ручей не купальня, ничего не нарушаю. И потом — а кто тебя спрашивает, преподобный ты засранец?! Я хоть и лейтенант королевского флота, но ты же понимаешь, что это значит? Да. Пиратская моя рожа. И зарежу я тебя может и не больно, зато потом будет еще хуже… Хватит с тебя пятьдесят дублонов. Золото всегда в цене, а его тут по три с половиной грамма в каждом дублоне. Это фунты английские все худеют и худеют, и серебра у них уже далеко не так, как в тринадцатом веке. Подпиши расписку, что принял от меня благотворительный взнос на церковь. Расписался? Молодец. Красивый почерк.

— Ты мне ничего не сделаешь. Я епископу пожалуюсь, я в суд на тебя подам. За растление несовершеннолетней.

— Козел ты, преподобный. И в мыслях нет у меня ничего подобного. И быть не может. А вот ты…даже в грязном белье сестры ковыряешься. Интересно, что ты там ищешь?

— Я лорду на тебя пожалуюсь.

— Ага. И тогда Епископ точно узнает о часовне, в которой ты мессы по воскресеньям служишь католические.

— Как?! Как, как ты узнал, черт очкастый?

— Черт? Не стоит так часто чертыхаться, преподобный. Не подобает тебе.

Кроули поднял на стол мешок и достал из него четыре флюгера. Каждый был в виде искусно выкованного ангела в развевающихся одеждах и с мечом в руке.

— Это для церковной башни. Наймешь кого-нибудь поставить. Мне платить не надо. А расписку за благотворительность ты уже подписал. Ну все. Я пошел. Передай сестре благодарность за ужин. Тронешь ее хоть пальцем, прибью. Я не достопочтенный Гаджет. Я кузнец, пират и ее опекун. Имей это в виду. Спокойных снов, преподобный.

Генри был настолько расстроен и ошарашен всем произошедшим, что промолчал в ответ, уставившись на меч одного из ангелов. Казалось, что кромка лезвия зловеще вспыхивает алым пламенем. А может это был просто отблеск свечей.

На следующий день Кроули прискакал на своей пегой кобылке проводить достопочтенного юриста до околицы, и тот довольный отбыл в Престон. Агнесса переселилась в восточную гостевую комнату, а в западной, что ближе к кухне, поселилась кухарка. Двенадцатилетняя Джесси Морган, нанятая в служанки, заняла мансарду вместе с отцом, вдовым разорившимся плотником Джозефом Морганом, который за умеренную плату подвязался работать в овчарне и по хозяйству.

Через несколько дней стараниями означенного выше бывшего плотника, а ныне мастера на все руки, флюгеры уже стояли на церковной башне. Интересно, что направление ветра они никак не улавливали, но свет волшебным образом оживлял лезвия мечей, вознесенных ангелами к небесам. Ранним утром вспыхивал меч восточного флюгера, ближе к полудню — южный, закатное солнце зажигало западный меч, а под лучами полночной Луны вспыхивал бледно-голубым светом меч в руках ангела на северном флюгере. Еще через месяц церковная крыша была покрыта новым сланцем. Кровельные гвозди преподобный получил бесплатно. Епископу, навестившему приход к Рождеству, нововведения понравились, и он долго любовался игрой солнечных лучей на ангельских мечах. Однако, подумал при этом: «Куда направлены мечи? В небеса? Не слишком ли спорный сюжет?» Потом решил не мудрствовать и просто похвалил преподобного Брэдшоу и его сестру, что нашла такого умелого мастера.

Примечания к главе третьей.

«Можно пережить две избы, а кузница все еще будет стоять» — русская поговорка, сообщающая об особенном отношении к кузницам, их строительству и их хозяевам.

Кузнечное дело. Кузнечное ремесло было известно в глубокой древности — от использования меди и бронзы, до железа и стали. Обратитесь к мифам разных народов — в каждой компании богов найдется очень уважаемый персонаж с молотом в руке. В средние века ремесло это развивалось повсеместно, в том числе и в Британии. Например, часто кельтским мастерам приписывают изобретение «харлужной» стали. Когда несколько прутов различной по составу углерода стали скручивали и ковали, получая довольно прочные мечи. Такой же способ послойной сварки и проковки использовали и японские оружейные мастера. Кованые изделия старых мастеров, предназначенные для бытового использования, могли сравниться по своей красоте с искусно сделанными дверными петлями церквей, оградами могил и часовен. Даже шляпка гвоздя представляла собой красивейший декоративный элемент.

В 16 веке средневековая кузница получила первые механизмы для упрощения работы — рычажные молоты, приводимые в движение силой воды. Попытки механизации тяжелого физического труда люди предпринимали с глубокой древности. Одной из таких попыток стало водяное колесо, которое использовали для самых разных целей, в том числе частным случаем его применения стал водяной молот, то есть молот на водяном приводе, использующийся для ковки. Некоторые источники утверждают, что водяные молоты были известны уже в древнем Риме, но потом технология была забыта и стала снова использоваться в Европе только с 12 века, когда крестоносцы позаимствовали ее у арабов. Но это только одна теория. Кстати, в Великобритании найдена кузница с водяным молотом, датированная археологами 3-4 веками.

До наших дней дошло очень мало образцов бытовых кованых предметов, поскольку эти вещи быстро изнашивались и разрушались, владельцы их часто менялись, металл стоил дорого, мода постоянно менялась, и все это способствовало их исчезновению. Но сейчас в музеях можно увидеть немало образцов кованых доспехов и оружия, а также до наших дней дошло большое количество хорошо сохранившихся кованых образцов церковного декора, украшающего священные здания.

На рубеже 16-17 веков западноевропейские мастера доспешного дела достигли вершины мастерства. Именно в это время были созданы самые известные и богато украшенные латные доспехи. Еще Энгельс отметил на примере фехтования, что предмет достигает своего развития, на закате практического применения — искусство фехтования, достигло совершенства во второй половине 19 века, когда его уже полностью вытеснило огнестрельное оружие. Так и латные доспехи, но владельцев они все-же защищали, если не от ранения, так от убиения на месте.

Мастерские были разбросаны по многим торгово-экономическим центрам Западной Европы: крупнейшие из них — Милан, Аугсбург, Нюрнберг, Золинген, Толедо и другие. Обычно они располагались там, где условия для производства были наиболее благоприятными. Этими условиями являлись: запасы древесины для угля, водные ресурсы для приведения в движение молотов и полировальных колес и, разумеется, близкое расположение от поставщиков железа и стали. Также очень важны были торговые артерии — водные и сухопутные пути для перевозки сырья и уже готовой продукции.

Крица — рыхлый ком размягченного губчатого железа в смеси со шлаком и частицами несгоревшего угля, образующийся при плавке железной руды в условиях низких относительно доменной плавки температур (до 1300 °С). Название произошло от древнерусского «кръч» — кузнец. И мне абсолютно все равно, как это называют англичане. Также крицу называют сыродутным железом. В глубокой древности железо получали нагреванием железных руд в смеси с древесным углем в ямах, расположенных ниже поверхности земли. Первым металлургическим агрегатом, специально предназначенным для восстановления железных руд, являлся низкий (высотой 1-1,5 м) сыродутный горн. Под воздействием горячего восстановительного газа в нём образовывалась крица, поскольку температура в горне не превышала 1300 °С и была недостаточной для образования чугуна. После 4-5 часов непрерывной работы печи раскалённую до белого каления крицу клещами извлекали через пролом в передней стенке горна вместе с частью шлака и кусочками угля. Металл уплотняли деревянным молотом, большие крицы топором разрубали на 2-4 части и ковали ручным кузнечным молотом для удаления шлака из пор (его начальное количество составляло 4-6 % по массе). Основная часть шлака выжималась из металла, а оставшийся шлак в количестве 1-2 % располагался в виде нитей, переплетавшихся с волокнами металла. Перед следующей плавкой переднюю стенку горна ремонтировали, вставляли новое сопло, охладившуюся кладку разогревали сжиганием порции древесного угля, после чего начинали получение новой крицы. В зависимости от размеров горна и интенсивности подачи дутья за одну плавку получали 10-80 кг металла, а число выработанных за сутки криц достигало 3-4. Крицы продавались кузнецам для дальнейшей обработки. Так как в цехах уже в давние времена назревало разделение труда.

Марион Туссом - toothsome — пальчики оближешь. Оксфордский словарь указывает, что слово используется юмористически, а в Longman Dictionary есть пометка, что toothsome относится к устаревшим словам.

«Blue Anchor» - в Экклстоне округа Чостер и в самом деле была такая таверна.

Указ ГенрихаVIII о запрете купален — В 1546 году указом Генриха VIII в Лондоне были закрыты последние общественные бани. Закрытие прошло с подобающей помпой: бани «были во всеуслышание объявлены под запретом, а помещения сданы в наем людям достойных и честных профессий». Согласно представлениям о гигиене в эпоху Тюдоров и Стюартов, нижнее белье следовало держать в чистоте. Принимать ванну опасно, зато белье, если его регулярно стирать, впитает все телесные выделения. Белоснежные манжеты и воротник прямо свидетельствовали о чистоте тела и косвенно — о чистоте помыслов.

Гаджет старший, внешность - мне хотелось описать вам портрет Адриана Моенса (1628) гениального Антониса Ван Дейка — мастера, портреты кисти которого рассказывают великолепные истории. Не знаю, насколько это удалось, просто найдите портрет в сети и сравните. Поверьте, это замечательное лицо стоит увидеть.

Гаджет — фамилия. См. первоисточник, там Анафема очень интересно о происхождении фамилии рассказывает. Правда она не упоминает время, но в другом источнике автор прочел, что слово это употреблял уже Шекспир, обозначая им застежку.

Воображенье — океан,

Где каждой вещи образ дан;

Оно творит в своей стихии

Пространства и моря другие;

Но радость пятится назад

К зеленым снам в зеленый сад.

(Эндрю Марвелл 1621-1678)

Автору бы очень хотелось поменять последнюю строчку на:

«К змеиным снам в зеленый сад», но Эндрю Марвелл не потерпел такого слишком вольного перевода.

Рождество подошло как обычно в заботах. А Экклстон пережевывал новости тщательно и долго. Кумушки разнесли их по самым удаленным коттеджам арендаторов, а во время воскресных проповедей Генри, который переключился на тему послушания и нестяжательства, фоном для его философских и не очень изысканий всегда служил шелест шепота их пересудов. Ланкаширская деревня не любит менять традиции. Поэтому в «Голубом якоре» традиционно собиралась толпа ремесленников-сукноделов и фермеров, сочувствовавших кузнецу и Агнессе, тем более что в последнее время, обретшая уверенность в завтрашнем дне девушка очень похорошела. Господа собирались, пили и ели, обсуждали новости о том, что фермерствовать нынче становится совсем невыгодно, тем более что граф почти не оставил пахотных земель, практически все отдав под выпас овец. Зарабатывать приходится трудно. Подумывали не стоит ли связаться с престонским цехом прядильщиков и ткачей и какие выгоды можно из этого извлечь. Те, кто бывали на мануфактурах Престона рассказывали, что там вся работа разделена на отдельные этапы, работают сразу много людей в одном помещении, а платят все равно мало. Потому что дешевых работников в городе полно за счет женщин, детей и пришлых бродяг, работающих за самые копейки. Все понимали, что все меняется и ничего уже не будет по старинке. Кроули в трактире бывал, но в разговорах участвовал мало. Однажды, однако, не удержался и посоветовал им разобраться, кто из сукноделов что умеет лучше, и по этому принципу разделить труд между собой. А потом считать общий итог — сколько было переработано чьей шерсти и каково участие каждого в этой переработке. С ним согласились и даже собрались пригласить из Престона человека, сведущего в расчетах и законах. Кто-то, помнивший еще Брэдшоу старшего, предложил обратиться к фирме «Гаджет и сын». В общем, разговоры велись деловые и без сплетен.

В пресвитерском же доме субботними вечерами на рюмочку шерри с философией собирались особенно рьяные сторонники преподобного Генри. Почтенная Марион шерри им подавала и кексы пекла, но, как она рассказывала Агнессе — это были бездушные кексы и пустой шерри для деревенских болтунов, которые любили посудачить о своих ближних в присутствии преподобного и поедая его кексы. Надо сказать, что девушка и Марион быстро сошлись. Видимо, молодая вдова имела богатый жизненный опыт и сразу поняла кто есть кто. К тому же о пряностях и готовке она рассказывала увлекательно, а Агнесса с удовольствием слушала, училась и помогала ей. Позже оказалась, что Миссис Туссом вполне осведомлена и в вопросах родовспоможения и лечения некоторых простых хворей. Порой ее приглашали помочь при родах, и она предложила Агнессе присоединиться. А что в этом плохого? Генри, правда попробовал возражать, но две умных женщины в противниках! Это, мягко скажем, было не по его зубам. По воскресеньям он все также проводил время в графском поместье, а порой из-за снегопада оставался там и на ночь. Теперь сестра не оставалась в доме одна без него, и ему это нравилось. Порою он даже поглядывал в сторону Марион с матримониальными мыслями, ведь епископ не раз намекал, что пора обзавестись женой и остепениться. Но вдова этих взглядов не замечала, ей нравился совсем другой человек.

В Рождественский Сочельник сэр Хью также предложил Генри остаться. Граф, будучи католиком, предпочитал французские блюда на столе и французские напитки. Поэтому на ужин подали изысканно приготовленную дичь и вино десятилетней выдержки, привезенное из Франции. После ужина они коротали вечер за разговором и славным коньяком. За окном порывистый ветер носил по графскому саду хлопья снега, выходить на мороз не хотелось.

— Ну что сказать Вам, преподобный! Радуйтесь, что дублоны хоть настоящие. А то знаем мы этих пиратов ее величества! И по-нынешнему курсу сумма вышла не малая. Я так думаю, что от ремонта крыши у Вас осталось некоторое количество. Что касается красавчика, то советую Вам быть с ним осторожнее. Если он из команды сэра Уолтера, то там были сплошные головорезы, это всем известно. А, с другой стороны, мы не знаем к кому он вхож в столице и при дворе. С такими-то деньгами! Что ему здесь понадобилось и почему он из Лондона ее опекать не может? Тоже вопрос с двойным дном. Может просто захотел покоя после бурной молодости. А может и шпион. Только вот чей?

— Он в церкви не появляется. Торчит вечерами в трактире. И не напивается, как наши. Ведет себя степенно. И молчит больше.

— Шпионите, отец! А может он католик? Вот и не появляется. Но в мою часовню я бы его не позвал. Сами понимаете.

— Но — деньги, ее деньги, Ваша светлость! Такая куча деньжищ и пролетела мимо…

— Да. Можно было много чего построить. И оружия прикупить. Так, на всякий случай. Но не будем делить шкуру неубитой лисицы.

— Все в приданное уйдет.

— Так выдайте ее за своего сторонника и поделите деньжата. Подумаешь, опекун! Он тут без году неделя. Наших-то парней не надо уговаривать свататься. К богатой невесте — любой полезет. А Вам останется только выбирать.

-Да как же выбирать, Ваша светлость?!!! Опекун-то не я.

— Но Вы — единственный родственник! Время, святой отец, нужно время. И не таких обламывали. И Психа этого тоже найдем как прижать. Не может не быть у человека слабого места. А не выйдет, так есть иные способы выдать девицу замуж.

— Это как же?

— Просто следует создать ситуацию, после которой она должна будет выйти замуж за виновника ситуации. Вы в самом деле не понимаете, или придуриваетесь, святой отец?!

— Ваша светлость! Она же моя сестра, все-таки.

— Ох, любезный Генри, Вы вспомнили об этом совсем не вовремя. Сестра? А как же деньги? Определитесь уже, что для Вас важнее. И успокойтесь пока. Что-нибудь да придумаем. С Рождеством!

В тот же Сочельник только днем Агнесса нашла в дупле записку: «Бесценная Агнесса! Не будет ли мисс Брэдшоу так любезна, что согласится поужинать со мной в Сочельник в моем скромном жилище? Передавайте привет и нижайший поклон вдове Туссом. Кстати, после Рождества приедут строители, закончить Ваш коттедж и услуги кухарки понадобятся. Плачу по прежним ценам, так ей и передайте. Любезная моя подопечная, так мне ждать Вас или сидеть тут в компании несушек, коих Вы так любезно у меня поселили? Обязуюсь после ужина довезти Вас обратно в целости и сохранности.» Конечно, Агнесса тут же показала записку Марион. Та сразу предложила ей свой кружевной воротничок и помогла причесать непокорные волосы. Около десяти вечера она постучала в двери сарая около кузницы. Воротничок и прическа ее значительно приукрасили, а уж яркий румянец щек и подавно вскружил бы голову любому! Дверь отворилась. Надо сказать, что к Рождеству сарай уже не был просто сараем, а представлял из себя нечто среднее между мастерской и кабинетом. Должно быть строители поработали и здесь. Часть его, правда пришлось отделить под помещение для Чернушки, что значительно уменьшило общую площадь. Но уют и продуманность внутреннего убранства поразили девушку, несмотря на земляной пол, накрытый тонким слоем свежей соломы. В углу появился очаг с дымоходом, за деревянной ширмой находилась кровать хозяина, а на столе и полках аккуратно разложенные пребывали книги, инструменты и всякие непонятные штуки, назначения которых Агнесса не знала. Правда рядом с дверью стояла добротная большая клетка, сплетенная из ивовых прутьев, в которой обитали две черные несушки. По сравнению с небольшими хижинами батраков, крытых землей и травой и топившихся по-черному, сарай теперь выглядел королевскими покоями. И пусть матрас кровати набивался соломой, но всегда свежей и еще хранившей запах поля. У очага красовался крохотный стол с витыми ножками и кресло, куда Кроули и усадил гостью. Над огнем на вертеле тем временем жарилась птица и какие-то округлые крупные клубни. Пахло аппетитно. Стол украшали пара оловянных тарелок, белое фарфоровое блюдо, видимо для птицы, две кружки с затейливо выкованными ручками в форме змей, яблоки и бутылка чего-то крепкого. Очаг уютно освещал пространство, бросая на насмешливое лицо хозяина алые блики.

— Это что?! Фазан? — спросила девушка.

— Конечно.

— Из графского леса.

— Естественно, откуда же еще?

— Так нельзя. Сэр Хью решит, что деревенские браконьерствуют и накажет кого попало.

— Не накажет. Фазана утащила лиса на глазах трех графских егерей.

— Лиса? Да тут лисы перевелись еще при прежнем графе.

— Может из соседних владений забежала.

— Не естественно.

— А ты, дражайшая мисс Брэдшоу, считаешь, что, если бы фазана утащила здоровенная черная змея с зубастой пастью — это бы выглядело естественней?

— Нет. Лиса, несомненно, лучше. Змея? Шутишь? А клубни — это что?

— Это картофель. Сэр Рэйли привез из-за океана. Очень питательные. Попробуешь, а если захочешь посадить, у меня есть на семена. Их, кстати, перед посадкой разрезать можно. Из каждого кусочка с почкой получится клубней десять. Я тебе весной покажу как.

Фазан был подан и, оказалось, что внутри него запекались яблоки. Это было вкусно: нежное с румяной корочкой мясо, оттененное вкусом печеных яблок и пряностей, рассыпчатые сладковатые клубни и тягучее темно-красное вино. Последнее девушка немного пригубила, но дальше пить побоялась. Наттер только усмехнулся, но не настаивал.

Потом он принес с полки небольшую черную коробочку и протянул ей.

— Что это такое?

— Я отдал в банк не весь жемчуг. Я подумал, ты захочешь иметь хоть что-то, чего касались руки Томаса. Открой.

Она открыла коробочку осторожно, затаив дыхание, а потом вскрикнула от восхищения, не сдержавшись. Небольшие жемчужины лежали на тонких серебряных листьях каплями черной росы. Две сережки и подвеска на серебряной цепи. Это было так непривычно и прекрасно. И это сделано только для нее, именно для нее. Откуда он знал, что такие листья ей обязательно понравятся?

— Ну? Примерь. Тебе не нравится?

— Что ты! Конечно, нравится. Очень. Ты все угадал. И про руки Томаса. И про листья. И серебро мне ближе, чем золото. У меня ведь даже от матушки ничего не осталось. Генри все отдал графу за патронат.

— Забудь сейчас о Генри. Считай это подарком от Томаса тебе к Рождеству.

— От Томаса… и от тебя?

— Кто я такой, милая, чтобы дарить к Рождеству подарки? Я же не Ангел. От Томаса. И еще, я взял некоторую сумму в банке для тебя. Купишь себе одежду и башмаки новые. Можешь вообще взять Миссис Туссом и съездить в Престон. Сопровожу. Заодно навестим Джона Гаджета.

Потом они посидели у огня, и мистер Наттер рассказывал ей о Томасе, океане, о дальней заокеанской земле, где люди живут в дружбе с деревьями и животными, не зная колеса и пороха. Снег перестал, ветер стих, звезды встали во всей красе, как им и полагалось в Праздник. Он открыл перед нею дверь, привел Чернушку, а потом она оказалась впереди него в седле. Ехали медленно, кольцо его рук грело и укрывало. Никогда еще Агнесса не чувствовала себя такой защищенной, как в этом сильном и теплом кольце.

Через день они съездили в Престон, чем несказанно разозлили Генри, вынужденного доедать в одиночестве наготовленные Марион к Рождеству блюда. А, собственно, разве он когда-то ел в компании? Ну разве с графом, давясь милостями и остротами своего патрона.

И это была веселая и плодотворная поездка. Агнесса и Марион выбирали, Мистер Наттер сопровождал и расплачивался. Женский шепот и смех, строгое лицо опекуна, масса полезных приобретений. Надо сказать, что Агнесса показала себя, как вполне экономная и рассудительная особа, но от юбки василькового цвета из итальянского тяжелого шелка с искусно вытканными растительными узорами в тон фону отказаться не смогла. В конце визита — заехали навестить Джона Гаджета. Тот обрадованный встречей, погоревал, что сын уехал по делу и не сможет познакомиться с Агнессой. У него же и остановились на ночь, а обратно отправились на следующий день.

Потом праздники закончились и опять потекло время, звеня водой в колесе ручья. В марте коттедж Мисс Брэдшоу был построен и требовал только внутренней отделки. Но девушка спешила с переселением. Решили, что миссис Туссом переедет вместе с ней и станет приходящей кухаркой в пресвитерском доме. Надо сказать, что Джо Морган тоже не терпел грубость и пренебрежение ни на свой счет, ни в сторону дочери, а потому потребовал выделить им небольшое складское строение на задворках церкви, которое давно пустовало, но для жилья было вполне пригодно и недалеко от места работы отца и дочери. Так все и устроились — подальше от преподобного в свободное от рабочих часов время. Генри все это бесило — ведь все делалось для удобства сестры, а не его выдающейся личности, кою он мнил центром, если не Вселенной, то всего Ланкашира уж точно. В конце мая к нему прислали нового дьякона тихого молодого человека по имени Прелюбы-не-сотвори Пульцифер, который поселился тут же в доме и завоевал расположение преподобного тем, что с первого же дня принялся активно поддакивать Генри, поддерживать его во всем, что касалось женоненавистничества, и буквально заглядывал тому в рот во время пространных душеспасительных речей. Генри Брэдшоу, обретя в нем фанатично преданного ученика, нашел общество молодого человека приятным и утешился. К графу он продолжал ходить по воскресеньям. А присмотревшись к помощнику, рекомендовал тому обратить внимание на Агнессу. Пульцифер внимание обратил, повадился прохаживаться мимо кузницы в свободное время, а встречая Агнессу в деревне всякий раз, расползаясь в улыбке затевал какой-нибудь скучный и длинный разговор вполне в стиле проповедей Преподобного Брэдшоу. Агнесса этого терпеть не стала и после очередной попытки увлечь ее в водоворот богословских рассуждений вперемешку с деревенскими сплетнями сообщила молодому соискателю ее внимания, что подобного философского бреда она от брата уже наслушалась достаточно, выводы сделала давно и нижайше просит диакона подобных речей с нею больше не вести, а также не ошиваться без дела ни возле кузницы, ни возле нее самой. Молодой человек настаивал, но во время очередной прогулки у бузинной ограды столкнулся с кузнецом-опекуном. Увильнуть он не успел, а господин Наттер оказался не так сдержан в выражениях, после чего поползновения диакона в сторону Мисс Брэдшоу прекратились, а Генри обрел фанатично преданного союзника в борьбе за чистоту помыслов во славу Господню и против чертова кузнеца.

Кузнец тем временем вел себя скромно и много работал. Латы графу он, конечно, выковал, но заняло это почти полгода, да и цена оказалась высокой. Но оно того стоило! Доспех состоял из роскошной кирасы с аккуратными пластинами небольшой юбки, шлема и наплечников с налокотниками и ратными перчатками, украшенными высокохудожественной гравировкой, в стиле богатых итальянских тканей. Мастер умело использовал технику чернения и золочения: орнамент из ланкастерской розы, пальмовые ветви, трофеи с элементами оружия искусно сочетались с выгравированными орнаментами, изображениями аллегорических фигур драконов и летящих на них то ли ведьм, то ли воительниц древности — все было великолепно. В таком доспехе можно было и покрасоваться перед соседями, и показать его именитым гостям. И граф, конечно, не поскупился. Перед весной много времени в кузнице уходило на инструменты для фермеров. В середине лета появились люди от престонской гильдии кузнецов и оружейников и о чем-то долго с ним толковали. Что там решалось так и осталось неизвестным. Ведь по границам участка Агнессы быстро разросся терновник с бузиной, а у ручья высилась роскошная ольха с обильной порослью, и это мешало не только подслушивать, но и следить за всем происходящим. Скорее всего Наттер получил большой заказ от гильдии, потому что работал теперь до самого позднего вечера. Некоторые говорили, что для кузнеца он покупает слишком мало древесного угля, но другие «знатоки» кузнечного дела связывали это с работой водяного колеса, оно де должно экономить топливо в горне. Пересуды продолжались, и Кроули пришлось увеличить приобретения ненужного ему угля и дров, которые потом местные бедняки обнаруживали у своих дверей. Но проанализировать и связать воедино все эти странности и факты никто так и не удосужился, все осталось на уровне слухов и домыслов. В коттедж Агнессы он заходил крайне редко, только если она звала его по какой-нибудь хозяйственной проблеме. Но звать приходилось не часто. Каким-то своим способом он всегда оказывался на шаг впереди и предугадывал ее желания. Заказов от сельчан было много. Девицы бегали за новыми спицами и иголками, старательно наряжаясь при этом и неприкрыто кокетничая с кузнецом. Он же посмеивался, но никому из них особого внимания не оказывал. Потенциальные женихи для опекаемой им мисс Брэдшоу, тоже пытались завоевать его доверие на пути к приданому Агнессы. Но не тут-то было. С ними он держался особенно холодно, а хорошеющая все больше девушка не проявляла к этим хождениям ни малейшего интереса. Все ее время было занято работой с шерстью, своим маленьким хозяйством и своеобразным обучением как у миссис Туссом, так и у мистера Наттера. Марион продолжала приобщать ее к деревенской медицине. Наттер, глядя на все это, периодически корректировал опытные женские знания в лучших традициях всех передовых медицинских школ, с которыми был отлично знаком. Понятия о гигиене, родовспоможение, наука о ранах и лихорадках, все имеющиеся знания о черной смерти и других страшных поветриях — все это постепенно и аккуратно укладывалось в ее растрепанную умную головку. Девушка жаждала знаний, и она их получала.

Шли месяц за месяцем, Белтайн сменялся серединой лета, потом приходил Самхейн и Рождество, круг за кругом. Коттедж обустраивался изнутри. Две уютные крохотные спальни в антресолях, крытая сланцем крыша, небольшой зал первого этажа, служивший одновременно кухней, столовой и гостиной с отличным камином и брессумером, от которого красиво расходились остальные балки потолка с развешанными на них пучками трав, радовали хозяйку и теплым уютом, и простой добротностью, и покоем обретенной свободы. Сбор трав обычно тоже превращался в образовательное мероприятие. Нет, кое-что Агнесса знала и раньше: хранила матушкины рецепты отваров и мазей, а уж добавлять весной в супы дикий щавель и крапиву было для нее обычным делом. Теперь же Опекун научил ее готовить вино из бузины и терновника, а Марион приобщала к активному использованию соусов на столе. Так, хорошо известный ей глочестерский дополнился целым спектром соусов из смородины или вишни с мятой, пряностями, уксусом или портвейном. Картофель в небольшом огородике она тоже завела. На крохотном участке, освобожденном от болота, даже разбила осенью небольшой сад: три молодые яблони и вишня весной уже порадовали ее цветением.

Кроули все реже спрашивал ее о заветном желании. Однажды, решительно зайдя в кузницу, она сказала ему: «Послушай, Энтони, ответь мне, будь любезен. Только без вранья и хитростей. Ты не ждешь, когда я чего-нибудь попрошу. Но делаешь именно то, чего бы мне хотелось, и я всегда получаю то, в чем я нуждаюсь, даже не попросив. Ты боишься, что я растрачу мое желание на эту приятную и полезную, но все же ерунду, а упущу что-то главное? Или дело не в этом? И как ты узнаешь, чего мне хочется? Ты что, залазишь мне в голову и знаешь мои мысли?»

Видимо, вопрос зрел долго, и она давно собиралась все это выложить. Ответить надо было. И ответить надо было правильно. Он закончил отбивать серп, над которым работал, вытер руки о передник. Потом снял очки и подошел к ней на расстояние шепота. Однако, вместо ответа спросил: «Тебе хорошо? Ты счастлива? Или я создаю тебе проблемы? Тебе что-то не нравится?»

— Хорошо? Еще как хорошо, — кивнула она. — Так обо мне заботились только родители и Томас. Даже нет. Так обо мне никто не заботился. Даже они. Могу ли я не быть счастливой. Я защищена, занимаюсь чем хочу, ты рассказываешь мне так много. Ни одна женщина, которых я знаю, этого не имеет. Но я прошу тебя ответить. Пожалуйста.

— Хорошо, я отвечу, — он вздохнул и перешел на странный свистящий шепот, словно собирался открыть ей великую тайну. — Да. Я стараюсь угадать твои желания, которые ты называешь приятной и полезной ерундой. Ведь это обычные условия нормальной и счастливой человеческой жизни: иметь дом, еду, любимое дело. Никаких моих особых усилий это не требует. Но ты рано или поздно попросишь меня о самом главном в твоей жизни. Пока этого не знаешь ни ты сама, ни я, тем более. И в голову я твою никаким образом не лезу и мыслей не читаю. Все это свойства чар, которые ты применила. А, если не врать и до конца, то мне это тоже нравится. Видишь ли, как только я попал под эти чары, я перестал слышать голос моего Повелителя. У демонов нет свободы. Мы всегда подчинены. Но здесь, рядом с тобой, я не слышу Ада. Это странно. Я забыл, как это бывает. Совсем забыл, как это — быть ангелом.

— А когда ты выполнишь мое заветное, — пошла она дальше, — что же с этим будет? Что с тобой будет? Все кончится?

— Для меня все давно и так кончилось, Агнесса. Я проклятый и непрощаемый уже тысячелетья. И в тот миг, когда твое заветное желание будет выполнено, я должен буду исчезнуть от тебя как можно дальше. Преисподняя снова обретет надо мной свою власть. Но самое ужасное не это. Я обязан тебе это сказать. Если я не уберусь, то Преисподняя найдет и тебя. Видишь ли, Повелитель мой ревнив и зол не по-человечески. Ты же понимаешь… ты же все понимаешь, милая мисс Брэдшоу?!

— Я понимаю. И ничего нельзя сделать?

— Я уже думал над этим. Много. Вот план. У меня есть один знакомый Ангел. Настоящий. Мы знакомы почти шесть тысяч лет, и он с белыми крыльями. Он живет в Лондоне. Может ты просто пожелаешь, чтобы я тебя ему перепоручил? И все будет нормально. У тебя будет нормальный Хранитель из ангелов. И он тоже сможет о тебе позаботиться. И желание выполнит. Не то, чтоб он был мне должен, но я сумею его уговорить. И ему понравится эта идея. Точно понравится! Это будет по правилам.

Агнесса шагнула вперед и еще больше сократила расстояние между ними. Теперь ее волосы, шевелимые сквозняком, едва касались его щеки, и смотрели они глаза в глаза. Зрачки его сузились так тонко, что казалось там только янтарная радужка плавится нечеловеческой болью и страхом. Она тоже перешла на шепот, но ее шепот был яростным и грозным: «Так, Антоний Джей Наттер, никакой ангел твой мне не нужен. Хоть белые у него крылья, хоть золотые или бежевые в клеточку. У меня уже есть — ты. Не смей увиливать! И ничего я менять не собираюсь. Если тебе этого мало — посмотри на бумагу нашего договора. Там королевская подпись и печать. Тебе на это чихать, я понимаю. Мне — нет. Там есть подпись моего брата Томаса. Она для меня важнее королевской. Нет, Энтони Джей Наттер, заткнись и слушай. Я знаю, что и печать, и все подписи, и даже королевская это все твоих дьявольских рук дело. Но все равно — ни в каком другом ангеле, кроме тебя, я не нуждаюсь! Заруби это на своем чертовом носу! Повторяю. У меня есть ты. И это меня вполне устраивает. Понял?!»

Тут она подняла руку и очень строго пригрозила ему пальцем. «Понял,» — прошептал он, отвел глаза и отступил от нее.

— Вот же Сатана, — думал он в то же время. — Раскомандовалась! Просто влип по самые мои чертовы уши. Будь проклята эта Книга Абрамелинская во веки веков. Что со мной творится? И что мне теперь остается? Ненавижу кому-нибудь подчиняться. Саму идею подчинения чужой воле ненавижу. И не терплю ситуации, когда один приказывает, а другой подчиняется. Никогда не терпел. Но если сказать точнее и не врать самому себе, то не любил, но терпел. И в силу природы своей все время подчиняюсь. Кому нужно было все это восстание, чтоб не починяться одной Воле, а попасть под Волю другого? Или так все и планировалось Непостижимой волей Всевышнего? А теперь? Эта девчонка крутит мною, как ей вздумается. Опекун? Хранитель? Сатана будет долго смеяться если узнает. И даже не представляю, что Он после этого смеха со мной сделает. Но самое ужасное, что я не хочу, чтоб это кончилось. Если подумать? Занимаюсь интересным кузнечным делом. Даже на создание звезд похоже — тот же огнь изнутри, то же вдохновение. Ее желания? Ерунда. Даже угадывать не надо. Девчонка хочет познать мир — и она его познает. Да. Все, как в Саду. Если бы Ева не хотела знаний, никакие яблоки бы не помогли с искусителем вместе. Но ведь Агнессу я ничем не искушаю, веду себя вполне по… по-ангельски. Даже Азирафель бы не придрался. Она мной крутит? Ерунда. Мне самому это нравится: предугадывать ее проблемы и решать, чтоб ей жилось спокойно. И не ради Томаса Брэдшоу я это делаю. Ради нее самой. И ради себя? И боюсь ведь сейчас одного, что придет однажды и скажет: «Эй, Псих! Я придумала самое заветное!» И на этом все закончится.

Смятение долго не оставляло его, что любому нынешнему психологу стало бы ясно по звукам молота, упорно доносившимся до окон спален в коттедже даже после полуночи до тех пор, пока миссис Туссом не снизошла дойти до двери в кузницу и, яростно постучав, прикрикнула: «Мистер Наттер, поимейте совесть! Никакой возможности заснуть под Ваш дурацкий стук. Угомонитесь уже и дайте покой окружающим!» Он, правда, гаркнул весьма непочтительно в ответ: «Совесть?! Разлюбезная Мария, откуда же в таком, как я — совесть?! Вам это прекрасно известно!» Однако, смачно хлопнув в последний раз по наковальне, работу прекратил.

Примечания к главе четвертой.

Брессумер - брассуммер, летняя балка (сомье, sommier, sommer, somer, поперечный сомер, летний, summier, летнее дерево, или dorman, спящее дерево) — несущая балка в деревянном каркасе здания. «Летняя балка: большое бревно, охватывающее помещение и поддерживающее меньшие балки пола с обеих сторон».

Доспех. Описание подразумевало полудоспех Помпео делла Кьеза, выполненный мастером около 1590 г. В настоящее время известно около трех десятков доспехов, изготовленных Помпео делла Кьеза, сохранившихся полностью или частично. Оружиеведы Б. Томас и О. Гамкбер выявили и описали двадцать четыре доспеха работы Помпео [Thomas B., Camber O. L’arte milanese dell’armatura // Storia di Milano. Milano, 1958. T. XI. P. 697-841]. Плюс еще 6 в различных коллекциях, включая один, частично сохранившийся, в России (Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге).

Про деньги. Просто интересно. Взято отсюда https://andrewbek-1974.livejournal.com/ Один английский любитель истории по имени Кеннет Ходжес собрал из разных источников массу средневековых цен в Англии XII-XVII веков (за что ему честь и хвала). Начать следует собственно с денежной системы средневековой Англии. Иногда встречаются дублированные позиции — это значит приведена цена на разный период.

Один фунт стерлингов это примерно 350-370 грамм серебра.

Также 1 фунт = 20 шиллингов.

1 крона = 5 шиллингов.

1 шиллинг = 12 пенсов.

1 пенс = 4 фартинга.

1 марка = 13 шиллингов 4 пенса.

И ещё одно: основная масса цен дана применительно к XIV столетию, а это время Чёрной смерти и Столетней войны. Так что легко догадаться, что цены плавали, и, пожалуй, их даже штормило.

Теперь о ценах.

ЗАРАБОТКИ:

Рабочий (макс.) — 2 фунта/год: 1300 год

Доход графа — 400-11 000 фунтов/год: 1300 год

Шериф округа — 300 фунтов/год: 1455 год

Главный оружейник — 26 шиллингов 8 пенсов/месяц: 1544 год

Мастера-оружейники — 24 шиллинга/месяц: 1544 год

Какой-то крутой оружейник по кликухе «Старый Мартин» — 38 шиллингов 10 пенсов/месяц: 1544 год

Подмастерье-оружейник — 6 пенсов/день: 1544 год

Ткач (еда своя) — 5 пенсов/день: 1407 год

Доход приходского священника — 4 фунта 13 шиллингов 4 пенса/год: 1379 год

Кухонные рабочие — 2-4 шиллинга в год: XIV век* * *

ЕДА, АЛКОГОЛЬ, СПЕЦИИ, СКОТ и т.д.

Вино дешевое — 3-4 пенса/галлон: конец XIII века

Вино хорошее — 8-10 пенсов/галлон: конец XIII века

Эль хороший — 1,5 пенса/галлон: начало XIV века

Эль подвида «моча обыкновенная» — 0,75 пенса/галлон: начало XIV века

Эль первоклассный — 1-1,25 пенса/галлон: 1320 — 1420 годы

Рис, миндаль — около 6 пенсов/фунт: XIV век

Специи (корица, перец, мускат, гвоздика и т.д.) — 1-3 шиллинга/фунт: XIV век

Хорошая корова — 10 шиллингов: XII век

Овца — 1 шиллинг 5 пенсов: середина XIV века

Пара цыплят — 1 пенс: XIV век

Две дюжины яиц — 1 пенс: XIV век

Стоимость еды потребляемой хозяйством средней руки рыцаря, либо купца в год — 30-60 фунтов (рыцарь) до 100 фунтов (купец)* * *

— данные на 1380 год.

ИНСТРУМЕНТЫ

Подкова — 5 пенсов: 1350 год.

Лопата — 3 пенса: 1457 год.

Тиски — 13 шиллингов 4 пенса: 1514 год.

Большой набор кузнеца — 60 шиллингов: 1514 год.

Малый набор кузнеца — 16 шиллингов: 1514 год.

Наковальня — 20 шиллингов: 1514 год.

Кузнечные мехи — 30 шиллингов: 1514 год.

Молоты — от 8 пенсов до 2 шиллингов 8 пенсов: 1514 год.

Полный набор инструментов оружейного мастера — 13 фунтов 16 шиллингов 11 пенсов: 1514 год.

КНИГИ И ОБУЧЕНИЕ

Услуги наставника (Крейдон)

Обучение — 2 шиллинга/неделя: 1394 го

Услуги наставника (Оксфорд)

Обучение — 104 шиллинга/год: 1374 год

Обучение в университете

Минимальный курс — 2-3 фунта\год: конец XIV века

Курс студента из благородных — 4-10 фунтов/год: конец XIV века

Стоимость 7 книг — 5 фунтов: 1479 год

Стоимость 126 книг — 113 фунтов: 1397 год

СТРОИТЕЛЬСТВО. АРЕНДА ЖИЛЬЯ

Аренда сельского дома — 5 шиллингов/год: XIV век

Аренда дома городского ремесленника — 20 шиллингов/год: XIV век

Постройка дома в Йорке — 5 фунтов: начало XIV века

Постройка дома ремесленника (мастера) с лавкой, рабочей залой, комнатами для работников, с двумя-тремя входами и черепичной крышей — 10-15 фунтов: начало XIV века

Постройка дома с задним двором — 90+ фунтов: начало XIV века

Постройка большого каменного здания (40х18 футов) включая стоимость камня для стен — 16 фунтов 13 шиллингов 4 пенса. Общая стоимость здания включая работу — 30 фунтов: 1313 год

Строительство оборонительной башни замка (не донжон) — 333 фунта (контракт) 395 фунта реально: конец XIV века

Возведение каменной «коробки» деревенского храма (длина 125 футов) — 113 фунтов (контракт): XIII век

ОДЕЖДА и ОБУВЬ

Модное платье — 10 -50 фунтов: конец XIV века

Дворянские туфли — 4 пенса: 1470-е годы

Дворянские ботинки — 6 пенсов: 1470-е годы

Облачение священника (темно-коричневое) — 5 шиллингов 3 пенса: 1349-1352 годы

Облачение священника (красное) — 6 шиллингов 4 пенса: 1349-1352 годы

Льняная рубаха — 8 пенсов: 1313 год

Туфли — 6 пенсов: 1313 год

Ткань для изготовления одежды простолюдинов — 8 пенсов-1 шиллинг 3 пенса/ярд: начало XIV века

Хорошая шерстяная ткань — 5 шиллингов/ярд: 1380 год.

Крашенная в коричневый цвет ткань — 6 шиллингов/ярд: 1479-1482 годы

Шелк — 10-12 шиллингов/ярд: XV век

Верхняя одежда с хорошим мехом — 2-3 фунта: XV век

Цены, как видим, приведены немного ранее происходящих событий, но мне они показались интересными. А если учесть, что количество серебра в фунте в конце правления Елизаветы уменьшилось почти вдвое, то и цены естественно пропорционально выросли.

О, светоч мой, звезда минувших дней,

Сокровище любви, престол желаний,

Награда всех обид и всех скорбей,

Бесценный адамант воспоминаний!

Стон замирал при виде этих глаз,

В них растворялась горечь океана;

Все искупал один счастливый час:

Что Рок тому, кому Любовь — охрана?

(Уолтер Рэйли 1552-1618гг)

Чудесный конец мая 1620 года шелестел молодой листвой, смешивал запахи тимьяна и боярышника, гремел первыми грозами. Поле и травы звали к себе, набрав волшебной силы. Агнесса бродила по холмам иногда с Марион, иногда сама, пополняя запасы нежной мяты, терпкого зверобоя, пьянящей таволги, сладковатой бузины для зимних отваров. Частым спутником ее были «Садик» Страбона или «О свойствах трав» Одо из Мена. И тогда майский запах полян облекался в слова и знания:

«Древние дали тимьяну названье серпиллум: ползет он,

Близкий к земле, обладая сухой и горячею силой.

С уксусом вместе сварив, растолки его в масле,

Какому Роза названье дает: этой мазью намажь у больного

Лоб, и обычно от средства уляжется боль головная.»

В этот день погода обещала не пролиться дождем, ласточки летали высоко. Она ушла далеко, почти до пустошей, посидела на вершине холма с книгой. Снятые башмаки валялись рядом, земля уже нагрелась, а трава приятно щекотала ступни. Где-то близко напевал переливами дрозд. Ласточки, выписывая круги над ее головой, громко свистели, то ли звали с собой, то ли сообщали секреты, ведомые только им. Она откинулась назад и прилегла на траву. Голубое небо, украшенное перистыми облаками, радовало взгляд. Прямо над нею два облака причудливо изогнулись, словно крылья, распахнутые в быстром полете.

— Интересно, — подумала девушка, — вот такие крылья были и у него? И он летал среди звезд? Такой мог бы. Но разве спросишь?! А люди смогут летать среди звезд? Если слушать Генри, то вряд ли, потому что все хорошее или грех, или ересь. А по мне, так обязательно бы взлетела и поглядела, как это все выглядит сверху. И не живет ли кто на далеких звездах?! И почему это я все время о нем думаю? Ведь знаю же, что не человек он. И странный, и опасный. Но он обо мне заботится, ни разу не показал себя злым. Даже с Генри — так просто поставил его на место. По человеческим меркам очень все чинно, благородно, не по-пиратски. И без мордобоя. Даже то что он кует по заказу гильдии это не оружие, а доспехи. Особо крепкие, как он мне рассказал. Не может так эта книжная магия работать, что был демон, а вдруг стал полностью Хранителем. Что-то в нем самом оставалось от тех времен, о которых не расскажет, а я и не спрошу. И тогда в овчарне с ранеными руками во всей своей щегольской одежде он был таким беспомощным. Неужели я его жалею? Вот на жалость точно обидится. А если не жалость, тогда что это? Мне важно знать, что он думает, что чувствует, почему ему больно. А ему точно больно, я вижу. Может из-за того, что должен мне подчиняться? И я не хочу, чтоб ему было больно. И хочу, чтоб он был рядом как можно дольше. Даже не из-за опекунства и козней Генри. Просто… просто он…

Тут в кустарнике послышался легкий шорох. Агнесса села и обернулась. Под раскидистым отцветающим боярышником сидела лиса худая и довольно облезлая.

— Видимо линяет, — решила она. — Линяет? Тоже мне, маскировка. А не та ли эта лиса, что на ужин в кузницу фазанов ловит? Вот чудак, следит за мной? Беспокоится?

Она достала из кармана передника овсяную лепешку и кинула лисе половину. Та подобралась ближе, понюхала, но есть не стала.

— Иди уже. Нечего следить. Тут все спокойно.

Лисица фыркнула, схватила половину лепешки и скрылась в кустах. Агнесса снова улеглась на траву и засмотрелась в небо. Крылья-облака теперь исчезли, растаяв легкой дымкой. По травинке рядом полз крохотный черный жук с металлическим зеленым отливом, травинка склонилась под его тяжестью и покачивалась прямо над лицом девушки. Стояла абсолютная тишина, странно, что даже птицы перестали петь. «Неужто лисы испугались?» — подумала она, и в то же мгновение кто-то грубо схватил ее за щиколотки. Голос, принадлежавший Майклу Блюберду, громко проорал: «Что? Разлеглась, красотка?! Тащите ее в рощу, ребята, там и займемся делом!»

Ангесса, успев прихватить башмаки и швырнуть их в сторону предполагаемого обидчика, принялась лягаться изо всех сил и высвободила ноги, но убежать ей не дали. Четверо дюжих работников с фермы Блюберда окружали ее. Сам Майкл стоял поодаль, командуя нападением. Тогда она бросилась на ближайшего злодея и принялась царапаться и лупить отчаянно кулаками и коленями куда попало. Тот завопил, стукнул ее по лицу. На миг перед глазами все потемнело, но сквозь темноту она слышала крики: «Эй, Джим Форест, мы договаривались по лицу не бить. Не порти красоту моей будущей женушки. Аккуратнее. В лес тащите.» Агнесса продолжала отчаянно отбиваться, чем вызывала дождь ругательств и град тумаков. Четверо все же представляли внушительную силу, несмотря на яростный напор и отчаянное сопротивление девушки. В конце концов она оказалась в руках двоих напавших, крепко удерживавших ее запястья и плечи. Она попробовала ударить их ногами, но запуталась в длинной юбке и упала на колени. Блюберд подходил ближе, толстый живот нависал над поясом, который он пытался расстегнуть, он мерзко хихикал и приговаривал: «Сейчас, дорогуша, сейчас! Все будет, как договорено. А потом чинно за свадебку! Вы там, ноги ее держите!» Подбежавшие Форест и еще один его подельник все-таки смогли ухватить ее за щиколотки, разорвав при этом юбку и получив по удару пяткой в глаз. Девушка продолжала извиваться и вырываться из последних сил. В глазах темнело руки постепенно слабели, а в голове крутилась абсолютно дурацкая мысль: «И куда же лиса убежала? Далеко ведь не мог уйти?» Форест потер заплывающий отеком глаз и спросил: «Может стукнуть ее по голове, чтоб на дрыгалась?» Блюберд спустил штаны и двинулся прямо к Агнессе крича на ходу: «Делайте, уже за что заплачено, чтоб не сопротивлялась! Смирненькая ты моя!»

Но сделать они ничего не успели, так как в подлеске что-то зашуршало и оттуда вылетел разъяренный Наттер с молотом в руке. Молот безостановочно и сильно с противным хрустом опустился на лысую голову старого четырежды вдовца. От этого удара, кровь брызнула из жил, и греховодник старый хоть и не скончался, но потерял сознание и обмяк, так и не успев надеть штаны обратно. Потом кузнец сделал в воздухе легкое движение левой рукой и приказал: «Отпустить девицу, быстро. Забирайте тело. И несите его к тому, кто оплатил сие мероприятие. Учтите, я иду сзади, а молот мой при мне.» Четыре огромных мужика странно выпрямились, выпучили глаза и пошли к спуску с холма, ведущему в Экклстон, какой-то деревянной походкой. Форест шел впереди и нес на плече «тело», которое хоть и молчало, но еще дышало. Агнесса тщетно пыталась привести в порядок разодранное на груди и снизу до самого пояса платье. Наттер скинул рубашку и протянул ей: «Прикройся!» Потом, не выпуская молота из правой руки, он левой подхватил за талию теряющую сознание девушку: «Ты в порядке? Вот и славно. Успокойся, Несси. Все кончилось. Все в порядке.» Процессия медленно, но верно двигалась к пресвитерскому дому. Кумушки прилипли к оконцам. Кроули качнул головой, ставни окон дружно захлопнулись, словно по деревенской улице ехала леди Годива.

Подойдя к дому, четыре мерзавца выстроились в ряд, пропуская Наттера вперед. Он вышиб дверь молотом и продвинулся в комнату. Побитая компания с «телом» зашла следом.

Кузнец прошел вперед, но Агнессу из рук не выпустил. На шум появилась кухарка со сковородкой в руке.

— Миссис Туссом, принесите воды и плед. Агнесса не в порядке, — крикнул он ей. Кухарка кивнула, швырнула сковородку в сторону Фореста, удачно и звонко попала тому по темечку, и бросилась выполнять приказ.

Генри вышел на середину комнаты: «Ты что себе позволяешь, Наттер? Врываешься в мой дом?! Двери ломаешь! Что это такое? Что ты с ней сделал? Отпусти девчонку, нечего ее за талию лапать!»

— Помолчи, Брэдшоу. Я сломаю, я и починю. Если ты сильно попросишь, конечно. Сволочь ты. Последняя. Я бы прибил тебя, каким-нибудь заковыристым способом. С удовольствием. Что я сделал? Отбил ее у твоих наемников. И ты прекрасно знаешь, кто это с ней сделал. То есть не успел сделать то, за что ты ему заплатил, — Наттер кружил по комнате, с Агнессой прижатой накрепко к его левому боку, держа перед собой опасный и тяжелый молот-ручник и не выпуская из поля зрения ни Генри, старавшегося ускользнуть от жутких его глаз, на сей раз не прикрытых очками, ни четверку зомби. Для Агнессы все проносилось в вихре тумана, единственная четкая деталь в восприятии ею окружающего в эти минуты, что как якорь держала ее, не давая улететь в тайфуне страха, унижения и обиды, — громкие, как колокол, удары чужого сердца прямо по ее ребрам, но справа, где собственного ее сердца никак быть не могло.

Генри посмотрел на замерших у двери мужчин: «Ничего не докажешь, а девчонке никто не поверит. Порченная она теперь.»

Наттер, меж тем продолжил: «Сам ты — баран порченный! Эй вы, недоумки, ну-ка расскажите кто нанял, для чего, что обещал, и что там был за договор. Форест, говори!»

Форест вышел вперед с «телом» на плече: «Нанял нас Майкл Блюберд, по наушению брата девицы. Чтобы девицу фактически сделать… ну, уже не девицей. А потом он на ней женится во спасение ее от позора. Заплачено каждому по десять шиллингов. И еще обещал столько же после благополучного исхода.»

Кроули подскочил к Форесту и сунул тому в лицо свой ручник, опасно потрясая им у носа противника: «Благополучного исхода? Варвары! Никакие звери такого не сделают! За десять шиллингов! Вся ваша совесть ушла за десять шиллингов! И эти люди что-то там о Иуде рассказывают?! Сейчас пойдете по деревне и повторите историю всем встречным. Хотите на виселицу, святой отец? Так попадете!»

Агнесса прошептала разбитыми губами: «Не надо. Не надо его на виселицу. Он же брат…родственник.» После этого голова ее поникла, девушка потеряла сознание. Наттер усадил ее в кресло, пошлепал по щекам, Марион брызгала на ее лицо водой. «Несси, Несси, очнись, будь добра! Все в порядке. Если ты так сказала, я его не трону! — потом повернулся к наемникам, — Вы, злыдни, по деревне орать ничего не смейте. Просто отнесите старого развратника домой. А если родственники вздумают жаловаться, то я просто дам делу ход. И вы все свидетелями пойдете.»

«Пойдем, пойдем, непременно пойдем,» — заныли громилы наперебой. Позже на исповеди Форест рассказывал тому же Генри, что в этот самый момент увидел он все круги Ада одновременно и понял, что сам себя в пекло толкнул сим поступком неблаговидным и богу противным. Остальные трое исповедоваться опасались, но пили беспробудно всю последующую неделю.

Наттер махнул в их сторону рукой: «Убирайтесь!» Четверо наемников одновременно повернулись кругом и все той же деревянной походкой удалились, унося с собой Блюберда. Надо сказать сразу, что тот после данного происшествия интерес к женщинам потерял совершенно, спать стал плохо, все состояние за неимением прямых наследников завещал племяннику, спокойному молодому человеку из Престона, занимающемуся шерстью, а через пять лет скончался от удара.

Агнесса меж тем очнулась и порывалась встать с кресла: «Уйти отсюда, уйти… Энтони, уведи меня отсюда. Не могу я с ним под одной крышей быть.» Кроули помог ей встать, и, видя, что сама она идти никак не может, подхватил девушку на руки. Миссис Туссом взяла в руку его молот.

— Ты куда ее тащишь?! На руках?! В этих тряпках и по всей деревне! И сам полуголый! Да, как ты смеешь? Опекун называется!

— Заткнись, святоша. Не смею, говоришь?! Ну ладно. Тебе надо, чтобы я закрепил свои права, раз опекунских недостаточно?! Хорошо. Несси, ты единственное дорогое мне человеческое существо на этой планете. Ты выйдешь за меня, Несси Брэдшоу? Замуж за меня пойдешь?

Агнесса внезапно открыла глаза, охватила руками его шею и прошептала среди гробовой тишины: «Да, Энтони, пойду!»

— Понял, святоша? Миссис Туссом — Вы свидетель помолвки.

Из-за двери раздался голос Джозефа Моргана: «Я тоже свидетель, если что, мистер Наттер. И помолвки, и того, что эти пакостники тут рассказали. Можете на меня положиться!» Миссис Туссом послала ему из-под крахмального чепца благодарный лучезарный взгляд.

— Я не стану вас венчать, — буркнул Генри.

— Да? С какого перепугу? Придется Епископа звать для венчания? И заодно рассказать ему о графской часовне, или о попытке опозорить сестру? Все вместе знаешь на что потянет, ублюдок? Галеры или виселица. Ну еще четвертование, может. Так что свадьба через две недели. И больше я с тобой, шурин дорогой, пререкаться не намерен. Я должен девушке помощь оказать. Так что твою коляску мы тоже пока позаимствуем. По-родственному.

Марион накинула на плечи шаль, прихватив с кресла плед, последовала вместе с ними, и уже в коттедже у кузницы помогла девушке помыться и обработать ссадины и раны. Агнесса спала полтора суток. Проснулась около полудня и обнаружила мистера Наттера, дремлющего в кресле рядом с ее кроватью. Тишину нарушал только шелест листвы за окном и шум водяного колеса. Она попыталась присесть в кровати, но все мышцы ответили мутной ноющей болью, и она снова упала на соломенный матрас. Из-за ее движения Наттер открыл глаза: «Не вставай! Поспи еще.»

— Не хочу спать. И съела бы чего-нибудь.

Он спустился вниз, повозился там и принес чашку с кашей и кружку молока. После еды стало легче и веселее, и она озвучила вопрос, не дававший покоя даже во сне: «А чего ты в кустах так долго лисицей сидел? Ты же был там?»

— Я? Лисицей? Это был не я. Миссис Туссом подтвердит.

Появившаяся на пороге Марион действительно подтвердила: «Он с Джози ограду кованую чинил возле пресвитерского дома, Генри еще все придирался и всячески задержать старался. А он потом, как ринулся прочь с молотком своим. Словно позвал кто-то. Как обезумел: Генри оттолкнул прям молотком в грудь и диакону его этому Непрелюбодею в зубы дал, чтоб под ногами не болтался. А потом просто вихрем улетел!»

-Вихрем? Ну как же?! Была же лисица. Лепешку еще утащила и фыркала. Облезлая такая и худющая, — продолжала настаивать Агнесса.

— Худющая- еще ладно. Но облезлая?! Да ты что! Это не мог быть я. Облезлым лисом?! Вот еще! — в голосе сквозила просто детская обида.

— Ну, конечно, ты бы явился в роскошной рыжей пушистой шубе и не позарился на овсяную лепешку! И как я перепутать могла! — она засмеялась, и напряжение исчезло окончательно.

— Девушка, что у тебя в голове? — опять раздался голос Марион. — Он же тебя замуж позвал, а ты про какую-то облезлую лису болтаешь! Кстати, оставлю тебе компресс от синяка под глазом, будь проклят Майкл Блюберд и все его подручные! Мне пора идти, братцу твоему обед готовить. Вот думаю, что, если не отравить, так может хоть поноса на него напустить, чтоб он пропал!

И передав Агнессе полотняные бинты, смоченные в отваре арники, она исчезла в проеме входной двери.

— Замуж позвал? — серьезно переспросила Агнесса, прикладывая компресс к левому глазу.

— Позвал. А ты и согласилась.

— Согласилась. Это я помню. И прекрасно помню, что это не приснилось.

— Может еще поспишь? Во сне все заживает быстрее.

— А ты бы сам поел да поспал. Сидишь уже вторые сутки.

— Я могу и не спать, и не есть. Даже могу не дышать.

— А жениться можешь?

— Я должен делать все, что пойдет тебе на пользу.

— Должен? И это вся причина?

— Не вся. Но ты должна видеть вещи в истинном свете. Жениться-то я могу. Но вот в разделе выполнения некоторых супружеских обязанностей возникают сомнения.

— Некоторых? А как же Ева, Каин и Потоп после этого? Генри без конца трещит об этом в церкви.

— Мало ли чего он трещит, твой блаженный братец. Каждый переписчик Библейских историй помещает туда некоторую долю вранья в меру своей испорченности. Я к Еве, Каину и Потопу никакого отношения не имею. Подумаешь, яблоком угостил девушку. И началась сплошная церковная трескотня почти на шесть тысяч лет!

— Ладно, а когда ваши ребята шастали к дщерям человеческим?

— Я не шастал.

— Что так?

— Я на стреме стоял.

— Плоховато, видно стоял, раз все потом получили за это.

— Как стоял, так и стоял. Только с деторождением могут возникнуть проблемы.

— Проблемы? Что ли копытца и хвостик?

— Глупая. Копытца? Ерунда полная. Никаких хвостиков. Скорее всего получатся «уси-пуси, какие пальчики»! Если получатся вообще. Я ведь существо оккультное, то есть бестелесное и прежде этим никогда не занимался. Но если поднапрячься, приложить некоторые усилия, и тем более, если это тебе точно пойдет на пользу… Или это и есть твое заветное желание, завести со мной детишек с хвостиками и копытцами?

— Заветное? Я просто не против. Это обычный ход событий. Когда люди женятся, у них дети обязательно должны быть, особенно, если они друг другу нравятся. А ты мне очень нравишься, Энтони Джей Наттер-Псих! Бестелесное?! Не смеши меня. Мне смеяться больно. Ты когда Блюберда по голове молотом трескал вполне себе телесным был. И когда меня из братова дома на руках нес… тоже… вполне себе такой мужик в теле, хоть и тощий. Да и вообще. Ерундовая проблема. Я подумаю об этом… не сегодня.

— И фамилия твоя тоже, кстати, станет — Псих.

— Плевать на фамилию. Только бы ты был рядом, пока сможешь, — шептала она, опять засыпая.

Примечания к главе пятой.

Наттер — если кто-то вдруг забыл, в переводе «сборщик орехов», что аналогично нашему обиходному выражению «с поехавшей (или протекающей) крышей», одним словом — псих.

Блюберд — «синяя борода», что очень характеризует четырежды вдовца.

леди Годива. Да, ладно! Это же всем известная история о поборах с населения, которые лорду пришлось отменить после того, как его жена леди Годива обнаженной проехала по главной улице, а уважающие ее горожане накрепко закрыли все окна, чтоб не видеть позора добросердечной красавицы (только местный священник подглядывал, да и ослеп).

Арника — трава, которая по мнению народных целителей отлично сводит синяки и отеки после ушибов. Сведения доказательной медициной не подтверждены.

Селяне, возлюбившие свой скот,

И шалый школьный сброд —

Вы, помесь мудрецов и шалопаев:

Глядите зорче все! Вот входит в храм

Жених, а вот и Дева, миловидно

Потупя взор, ступает по цветам;

Ах, не красней, как будто это стыдно!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

(Джон Донн 1572-1631гг)

Генри злился, кочевряжился и ерепенился. Короче, Генри торговался и тянул время, надеясь вытянуть из будущего зятя еще некоторое количество дублонов взамен утекших от него «деньжищ» из приданого сестры. Май прошел, и уже третья неделя июня подходила к концу. Тогда Кроули применил старый верный Лигуров способ подкупа религиозных деятелей. В ответ на предложение получить еще пятьдесят дублонов на следующий ремонт, Генри ляпнул, что ремонт уже не понадобится в ближайшие лет сто. Кроули же предложил: «Ну, так еще одну построй. Запасную. Времена опасные. Мало ли что?! Можешь даже католическую построить. Святой Агнессы, например. Только венчаешь нас в воскресенье и, чтобы глаза мои тебя не видели больше возле нашего дома.»

— Католическую? Католическую сейчас строить резона нет. Вдруг его Величество представится, а сынок его не очень католический.

— Ну так отложишь на потом. Завещаешь потомкам построить. Епископу об этом знать не обязательно. Может потомки объявят закон всеобщей терпимости и в каждом городишке будет куча храмов, включая синагогу и мечеть. (В этом месте Генри закатил глаза и перекрестился.) Вот они и построят. Только венчание в воскресенье и точка. Иначе… Преисподней клянусь, Генри, сдохнешь замысловатой смертью, и Несси не догадается, что я к этому причастен.

В конце концов, священник не устоял, рассчитывая завещать потомкам не все дублоны, а кое-что оставить себе. Свадьба была назначена на ближайшее воскресенье.

Однако, Марион и Агнесса в целях психологической помощи девушке после пережитого кошмара начали подготовку еще тогда, когда ее лицо цвело синяками. Из матушкиного сохраненного свадебного платья ярко-голубого цвета получился отличный лиф с широкими рукавами, круглым декольте, обшитым однорядным кружевом. С новой синей юбкой лиф сочетался превосходно. Наряд невесты планировали также дополнить новым белоснежным воротником, укрывающим ее плечи. Марион подарила ей тонкую фату-вуаль, привезенную из восточных стран. Она рассказывала, что еще пятнадцатилетней ездила три года с отцом по Святой Земле и видела много диковинных вещей, там и познакомилась со своим мужем — бедным английским рыцарем. Эта фата — была ее свадебной. А Марион считала свой брак очень удачным, несмотря на раннее вдовство. «Он любил меня безмерно, и мы были счастливы. Мы бы и сейчас были счастливы, если бы не проклятая Война и его не убили.» Итак, старое, новое, синее и заимствованное не заставили себя ждать и появились. Кроули расплавил пару дублонов и выковал пару венчальных колец: «И пусть испанское золото соединит нас до тех пор, пока Смерть не разлучит!» Тут ему сделалось не то, чтобы грустно, а страшно, но отступать уже было поздно.

Воскресный день сиял глянцем юных кленовых листов, нежно пах жимолостью и розовыми лепестками, облетавшими с увитых плетистыми кустами изгородей, звенел детским смехом и колоколами. Жених явился сильно заранее вместе с шафером, Джоном Гаджетом-сыном и теперь торчал у алтаря мрачно-черным вопросом с белой розой на груди среди украшенной цветами церкви. Все присутствующие из сочувствующих понимали, что темные очки его нужны, чтоб не видеть будущего шурина, который прохаживался у жениха под носом и еле слышным шепотом сыпал на того всякие ругательства и проклятия. Шафер периодически клал жениху руку на плечо, чтоб не вышло греха: сквернословивший священник это еще куда ни шло, а вот драки, затеянной женихом, не хотелось.

Жених же был просто занят своими мыслями и не слышал ни ругани, ни проклятий будущего шурина.

— Мне ужасно больно. Да, но мне наплевать. Она сейчас придет. А я могу смотреть на нее бесконечно, как на огонь моего горна или бегущий рядом с кузницей ручей, я уже просто нуждаюсь в дыхании, чтобы чувствовать ее запах. И свобода мне не нужна. Только рядом, только рядом с ней. Я чувствую ее озноб и жар, страх и печаль, я хочу прикоснуться к каждой родинке или веснушке губами. Я не знаю ответов на вопросы, но я слышу ее имя в шелесте трав и шуме дождя, даже в молчании звезд оно уже было, имя моей любимой. Я не нуждаюсь в других, я не помню их. Я чувствую ее желания минутою раньше от того мига, как она осознает их сама. Я почти научился не сгорать от любви, отправляя жар ее в пламя горна. Она будет думать, что я убегаю от нее, а я всего-то буду просто хранить мою любимую от адского пламени моего. Дорогая моя Несси, где мне найти слова, как открыть все это тебе, не погубив при этом?! И надо ли открывать? Я не знаю ответов. Но я храню твое имя, храню твою душу. Смерть разлучит нас? Ты тоже думаешь об этом иногда? Но никогда мы об этом не заговорим. Разлучит? Разве? Узнать ее жизнь постранично и защитить от всех бед? Но смогу ли защитить от всех?! Я умею смотреть на тебя бесконечно, я вдыхаю твой запах, когда уже нечем дышать…

Генри с диаконом перешептывались и переглядывались. Причем, диакон очень сожалел, что при всем старании так и не смог найти ни слабого места у кузнеца, ни идиота, который бы решился явиться в церковь и объявить об этом слабом месте во всеуслышанье. Ровно в двенадцать появилась невеста в сопровождении Джозефа Моргана, осторожно и важно державшего ее под руку и разодетого по такому случаю в весьма потертый бархатный коричневый кафтан, и подружек — Джесси и Марион, одетых в оттенки голубого и бирюзового.

— А вот и я, любимый! Ты заждался? Ты ждешь меня больше пяти тысяч лет? Ты всегда кого-то ждешь? Ты из гордого крылатого племени, живущего у небесной черты. Там рождаются звезды и бури. И ты здесь, ждешь меня в конце прохода, усыпанного цветами для меня, и горящего губительным огнем благодати для тебя. Жемчуг Томаса на моей шее, но это сделал для меня ты. Ты вернул мне брата. Да, у меня сложный характер, и теплые плечи, и гордые речи, но все слова, что обо мне болтают другие для тебя ничего не значат. Ты видишь меня настоящей. Ведьмой? Глупой девчонкой? Нет. Я знаю, любимый, как ты видишь меня. Смерть разлучит нас? Ты думаешь об этом иногда? Но никогда мы об этом не заговорим. Разлучит? Разве? Когда-нибудь я просто отпущу тебя в тот иной край, где кони крылаты, а ветры косматы, где мечи пылают древним пламенем и страшны в своей силе и Зло, и Добро? Где ты свободен? Разве мы можем быть свободны от нашей любви, дорогой мой Псих?! И я знаю, что исчезну с поверхности Земли, но ты найдешь меня, где бы я не была. И иногда я просто боюсь за тебя — что будет, когда ты останешься один? Не сожжет ли тебя такое горе? Не озлобит ли? О, Хранитель мой, любимый мой, муж мой дорогой!

Девушка сияла от счастья и лучилась красотой сбывшейся мечты. Синий шелк юбки шуршал по проходу, легкая вуаль слегка трепетала над аккуратно убранными в косы волосами с заколотыми в них первыми белыми розами из ее маленького сада. Жених не сводил с нее взгляда, насколько можно было следить за его взглядом за темными очками, был ужасно бледен и серьезен. Генри болтался у алтаря совершенно не по обряду, пускался в пространные речи о важности для страны соблюдения супружеского долга и вреда прелюбодеяния для всего человечества, затягивал службу изо всех сил, надеясь, что сейчас явится какой-нибудь неизвестный и сообщит такую мерзость о прошлом жениха, что свадьбу придется отменить. Но никто не явился. В конце концов, жених и невеста обменялись кольцами, поцеловались, прозвучало: «Объявляю вас мужем и женой!» И Агнесса Брэдшоу превратилась в Агнессу Наттер.

Парой часов позже на лужайке у «Голубого Якоря» вовсю шумела свадебная пирушка с пирожками от Марион и фирменным местным пивом. Забредший так вовремя в Экклстон волынщик отчаянно дудел, порою невпопад с деревенским скрипачом, но танцевали все, не обращая внимания на неслаженность дуэта, а просто в лад с радостным стуком собственных сердец. Да и кто же это в силах понять правильно или неправильно играют волынщики?! Мистер Наттер лихо отплясывал с миссис Наттер, порою поднимая ее над поляной за талию под общий восхищенный крик, и синяя юбка летала над зеленой травой, как радостный летний колокольчик, золотая вуаль вилась над плечами, глаза искрились смехом и счастьем. Ближе к сумеркам новобрачные удалились в сторону кузницы под игривые шуточки односельчан, а у трактира веселье продолжилось до утра.

Однако, как только «Голубой Якорь» скрылся из виду, Кроули сильно захромал с нечеловеческими, ясное дело, стенаниями. Агнесса подставила плечо, он оперся на нее и поспешил к кузнице. Там, добравшись до выхода к ручью, скинул башмаки и опустил ноги в воду. «О, Боже! — пронеслось в голове Агнессы, когда она увидела раны на ногах. — Что я наделала! Я так хотела плясать, а он должен был подчиняться? Нет. Он бы выкрутился и не стал, если бы не хотел сам. А сам он мог хотеть только если… только если он очень сильно меня… неужели?»

Матушкина мазь тут же была пущена в дело, муж уложен в кровать, а жена отправилась варить ему маковый отвар. Всю ночь она старательно меняла повязки на окровавленных ногах и поила его с ложечки обезболивающими средствами. Ничего не помогало.

— Интересно, если это от освященной земли, то могут ли вообще помочь наши человеческие средства такому, как он? Как он там говорил — бестелесный и оккультный? И как же это возможны такие страшные глубокие и болезненные бестелесные ожоги? — рассуждала девушка, однако, упорно продолжая свои действия. Наттер же только к утру забылся сном, но беспокойно, временами просыпаясь, не узнавал ее, спрашивал что-то на чужом языке, и опять уходил в забытье. Так продолжалось целых три дня, когда наконец Марион заглянула узнать, все ли в порядке, принесла пирогов и деревенские сплетни о том, что односельчане посмеиваются и болтают, что молодые уже столько дней наслаждаются первой брачной ночью. Но заметно было, что взгляд подруги серьезен, а обеспокоена она не на шутку совсем не деревенскими домыслами, а иным. Когда же Агнесса сказала ей, что муж повредил ноги, когда плясал, то подруга глянула на нее внимательно, задумалась, покачала головой и посоветовала: «Убери мази, просто поговори с ним. Говори даже если тебе кажется, что спит и не слышит. Услышит. Ты сможешь сказать главное, поймешь как. Просто мази могут не оказывать эффект, если вся его боль в голове.» Видимо, Марион знала о ее муже нечто большее, чем все остальные. Пообещав принести еды завтра утром, подруга удалилась. А Агнесса подошла поближе и, присев на край кровати, присмотрелась к мужу. Тот осунулся и потемнел лицом, и, хоть и утверждал, что может не дышать, дышал очень часто и хрипло, временами с низкими тяжелыми стонами. Она осторожно положила ладонь на его грудь: «Послушай, мой дорогой! Мы теперь с тобой одно целое, а это значит, что половина твоей боли — моя. И я думаю, что плясал ты там после церкви вот с этими ногами совсем не из-за чар. Честно говоря, я ни в какие чары и не верю. Но я верю, что раз ты решил так меня защищать и хранить, то и плясал ты только потому, что сам любишь меня так же, как и я тебя. А раз так, то есть на свете только одни такие чары — это любовь одного к другому. Не важно, ангел ты, демон или человек, дерево или кот. Все нуждается в том, чтобы его любили. Ты так много можешь! И вся сила твоя не мускулы, держащие молот, а воображение, которое этот молот движет, которое несет тебя по миру и помогает жить. Если ты создавал звезды, а ты это помнишь, то я думаю, на Земле ты бы создавал цветы, так похожие на звезды. И я видела, как ты обращаешься с растениями. Они тебе интересны и совсем не безразличны. Еще при Томасе, совсем маленькой, в одной книге я читала о пропавших архангелах, и был среди них один, имени которого не запомнила, но мне он казался наиболее понятным и близким. Он повелевал силами звезд, деревьев и цветов. Он был известен, как исцеляющий ангел природы. Генри эту книгу отнял и сжег, значит, она правдива. Не важно, что ты натворил потом. Как ты сам сказал, что ты существо бестелесное. Поэтому я думаю, что и ожоги эти — бестелесные, ты сам придумал себе их из-за чувства вины перед Создателем. Я деревенская девчонка. В богословских вопросах не сильна, но если дети нашалили, то их наказывают, конечно, но любя, как детей, наказывают не жестоко, а потом все равно — прощают. Это только Генри готов малейшую провинность или вольность выставить вселенской бедой и выжигать всю радость в сердце каленым железом. Я не знаю никакой твоей вины. Лично мне ты дал только добро и радость. Ты — зло природы? Глупо звучит. Разве природа зла? Она добра и прекрасна. Забудь, не думай о своей вине и не считай себя непрощаемым. Я люблю тебя всей душой, Энтони Наттер. И мы будем жить долго и счастливо. Это иногда случается у людей, так почему бы этому не сбыться у нас? Без чар? И потом, что такое освященная земля в храме, где служит мой лицемерный брат? Его вода — никакая не святая. И землю такая вода тоже освятить не может. Да, люди там молятся. Но это дело только между ними и Богом. При чем тут манипуляции Генри с водой? До него освящали другие, скажешь ты. Но разве большинство из них не из того же теста? Сам посуди. И потом, гвозди, что держат крышу этой церкви, выкованы тобой. То есть, если Бог имеет к ней отношение, то гвозди твои он принял? Значит и ноги пусть исцелит.»

Тут Агнесса заметила, что стоны прекратились, а дыхание стало гораздо ровнее. Тогда она просто укрыла мужа пледом и устроилась в кресле рядом. А когда утром развернула повязки на ногах — от ожогов не осталось и следа.

Со следующего утра молот мистера Наттера снова застучал в кузнице. Односельчане успокоились и болтать перестали. У всех и без того хватало летних забот. Агнесса не напоминала ему об ожогах, ничего не спрашивала. Он тоже этой темы избегал, спал по-прежнему у себя в комнатке при кузнице, в коттедж приходил к обеду и вечерами сидел с нею у камина, молча наблюдая за ее работой с прялкой. Конечно, молчать все время было не в характере Агнессы, но он не начинал разговоров, а в остальном они понимали друг друга и без слов.

В Экклстоне меж тем происходила масса событий. В конце июня обвенчались еще две пары. Питер Янг, лесничий, работавший как в графском огороженном лесу, так и в общинном, никогда не симпатизировавший охотникам из аристократов, что убивали зверей ради забавы, женился на приветливой и милой Бэтси дочери хозяина «Голубого якоря», а Марион Туссом вышла за Джозефа Моргана. Конечно, Агнесса стала подружкой невесты на свадьбе Марион. Но Мистер Наттер наотрез отказался от шаферских обязанностей и присутствия в церкви, хотя на вечеринку в «Голубом якоре» передал весьма внушительный взнос. И Джозеф, и Марион вконец разругались с Генри Брэдшоу, который все чаще придирался без причины из-за их дружбы с Наттерами и очень притеснял Джесси. В итоге пара после свадьбы поселилась в указанном трактире, где Марион приняли в качестве постоянной кухарки с распростертыми объятиями. Джозеф же неожиданно проявил чудесные организаторские способности в зарождении сукнодельной мануфактуры. Выполняя раньше поденные работы то в одной семье, то в другой, он прекрасно знал, у кого что лучше получается, а потому смог наилучшим образом организовать разделение труда среди односельчан, что значительно повысило качество ткани. Генри тем временем нанял себе в дом и новую кухарку, и нового работника из своих ярых сторонников. Диакон же, видя, что при молодом пресвитере ему карьерный рост здесь не светит, решил уехать в столицу и поступить на теологический факультет. Удалось ли ему это или нет осталось неизвестным, но много позже оказалось, что фанатичный воспитанник Генри переплюнул своего учителя, примкнул к пуританам, а уже после 1640 года и вовсе подался в ведьмоловы.

Однако вернемся к молодоженам. Так вышло, что и Бэтси, и Марион к началу октября 1620 года оказались в интересном положении. Меж тем Агнесса и Энтони продолжали свою странную совместную жизнь, полную заботы друг о друге и тихой радости с вечерними посиделками и разными спальнями. Как ни странно, помощь пришла от престонской гильдии оружейников и кузнецов. В середине октября к мистеру Наттеру вновь пожаловали их представители с целой телегой заготовок для легких кирас. Большая работа оказалась очень срочной, от вечерних посиделок пришлось отказаться, потому что муж все вечера допоздна проводил с молотом у наковальни. Агнессу это ужасно расстраивало, ей казалось, что он нарочно убегает от нее в работу. Октябрьские вечера в тот год стояли на редкость теплыми и тихими, дождило редко. И вот, однажды, решив проигнорировать его всегдашнее «я могу и не есть, и не спать», Агнесса решила отнести ему поздний ужин в кузницу. Когда же с подносом в руках она зашла внутрь, то мужа там не нашла. Однако, от ручья доносились всплески и довольное фырканье, видимо мистер Наттер опять нарушал указ ГенрихаVIII о запрете купален. Агнесса подумала мгновение на тему «Был ли Змей Эдемский водяным змеем?» и невольно засмеялась. Он, услышав смех остановился и повернулся к ней. Мокрая шевелюра и широкие плечи живописно блестели в лучах полной Луны.

— Нечего смеяться там. Лучше иди ко мне, посмеемся тут вместе, — неожиданно предложил он.

А она, даже не подумав о холоде октябрьских ручьев в Британии, оставила поднос с ужином на наковальне, скинула юбку и домашнюю блузу и, оставшись в одной рубашке, спустилась в воду, которая оказалась хоть и бодрящей, но подозрительно приятно теплой. Тут же очутилась она в надежных объятиях мужа, и потом уже не могла понять что ласкало и нежило ее: были ли это такие сильные и такие нежные руки его, или это теплые струи ручья, повинуясь ее ангелу, наполняли волшебной силой и восторгом каждую клетку ее тела, каждую морщинку, родинку и веснушку. Чувство бесконечного счастья вспыхнуло где-то внутри под ложечкой и росло, охватывая Агнессу огнем неудержимой радости. Очень близко она увидела его огромные смеющиеся глаза и почувствовала горячие губы на своих. Мир рассыпался серебряными брызгами воды на мелкие кусочки удивительной мозаики, в которой сразу промелькнули весенние лепестки первоцветов, тяжелые бутоны первых роз, подобные звездам астры, трогательные незабудки, водопады пурпурных и золотых октябрьских листьев. Потом наступил сладкий блаженный покой, и она уснула в кольце его рук. Как долго она спала, Ангесса не знала, но очнулась оттого, что нечто тихонько щекотало ей спину, абсолютно и, видимо, давно потерявшую тонкий покров рубашки. Голова ее лежала на груди мужа, ноги их переплелись, а его руки держали ее как-то особенно крепко. Она повернула голову и увидела, что нежное прикосновение к ее спине производили огромные черные крылья, укрывшие ее странным чудесным одеялом. Но стоило только глянуть вокруг, как у нее захватило дыхание: не было ни ручья, ни кузницы, ни Экклстона, даже Британии никакой не было. Только звездная дорога Млечного пути и таинственный блеск созвездий окружали их. Чем больше вглядывалась она в эту дорогу, тем больше звезд проступало из тьмы, словно постепенно все они хотели выйти поближе и поприветствовать гостью. «Вот он — Орион, а там — Медведица и ее малыш, а у него в хвосте — Полярная-путеводная, ее так любил в детстве показывать мне Томас, я помню. И как мы тут держимся? И что же мой «неспящий» муженек? Дрыхнет и всей этой красоты не видит? — На всякий случай Агнесса посильнее охватила его плечи, и тут же заметила, что глаза его янтарно блеснули из-под прикрытых век. — Видит. И контролирует ситуацию. Да и разве он этого раньше не видел — может он-то их и сделал? А сегодня — это для меня. Все звезды? Не много ли для деревенской девчонки? Дорогой, это прекрасно, но ты перестарался. Интересно, а где-же Земля?»

Тогда он обхватил ее еще крепче и повернул так, чтобы она увидела Землю. Голубая планета плыла далеко внизу, сияя солнечным нимбом по кромке. Тишина неясно гудела в ушах. Он сделал один взмах крыльями, и космический пейзаж переменился. Там в темной глубине рождались, плясали, распускаясь причудливыми веерами, красно-фиолетовые и оранжево-желтые протуберанцы неведомого никому на Земле мира новой звезды, облака туманостей проплывали мимо. И это было так нестерпимо прекрасно, что невозможно и представить. «Ясно, их никто не делал. Звезды живут сами по себе своею звездной жизнью, нам пока не доступной,» — тут она зажмурилась от счастья и провалилась в сон.

Когда же Агнесса Наттер проснулась уже окончательно, то лежала она под теплым темно-красным мохнатым пледом на белоснежной льняной простыне его постели в комнатке у кузницы. Рядом, крепко ее обнимая, сонно посапывал «никогда не спящий» Энтони Джей Наттер. «Все приснилось? — спросила она себя, но тут же увидела лежащее на его груди недлинное черное перо, взяла его и нежно провела пером по волосам мужа. Стало быть, все эти звезды не приснились. И значит вопрос с деторождением можно считать вполне решаемым.»

Примечаний к главе шестой.

Римско-католическая церковь Святой Агнессы имеется в настоящее время на юге Ланкаширского Экклстона, что в округе Чорли. Что вполне может служить доказательством того, что автор не врет все время (сэр Терри, можете опять смеяться).

Старое, новое, синее и заимствованное — поверье, что эти атрибуты должны присутствовать на свадьбе, бытует в Англии с очень далеких времен.

В помощь поэтам семнадцатого века мною приглашены две песни «Далеко» Мельницы, и «Я умею смотреть» Александра Щербины. Просто прослушать и знать, что думают мои герои о любви. А не кажется ли вам, что песни живут, как люди, они летают в пространстве и времени, рассыпаясь на слова и звуки, слезы и улыбки, а потом просто рождаются вновь и вновь, в разных странах и веках, рассказывая все о том же, поются, возвращая нас к пошлому, унося в будущее, открывая тайны чужой души?

Очнулись наши души лишь теперь,

Очнулись — и застыли в ожиданье;

Любовь на ключ замкнула нашу дверь,

Каморку превращая в мирозданье.

Кто хочет, пусть плывет на край земли

Миры златые открывать вдали —

А мы свои миры друг в друге обрели.

(Джон Донн 1572-1631гг)

Дорогой мой читатель, знаете ли Вы, как трудно описать человеческое счастье? Именно потому, что у всякого о нем свое понятие. Но, поверьте бедному автору, что во всех царствах мира люди хотят тепла очага родного дома, сытости выращенного в труде и радости хлеба, здоровых и счастливых детей, а потом и внуков. Хорошо, когда все это щедро приправлено любовью и уважением друг к другу и окружающему миру. Причем очень желательно, чтобы все это происходило под мирным небом. Что же наша героиня именно этим и наслаждалась!

Тем более, что работа над вопросом деторождения, происходившая обычно либо в таинственных вечерних, или радостных утренних сумерках, но никогда днем или глубокой ночью, приносила ей несказанную радость, а муж страстен, и нежен. «Видимо таким способом он прячет меня от сиянья Небес и тьмы Преисподней,» — думала Агнесса.

Тем более, что к Рождеству 1620 года она поняла, что в ней уже несколько недель бьется новая жизнь ее будущего ребенка. Несколько дней она не решалась рассказать об этом мужу, а потом все же открылась: «Энтони, у нас будет ребенок.»

— Да, примерно в августе. И это будет мальчик, — ответил он.

— Ты знал? И откуда знаешь, что мальчик? Ты можешь видеть, что будет впереди? Значит, ты знаешь, каким он будет? И что будет — потом?

— Перестань, Несси. Ну, да. Демоны иногда могут остановить время или пробраться вперед и заглянуть, но ненадолго и недалеко. Этот вопрос меня волновал. Как ты сама заметила, ребенок будет у нас. Я и заглянул.

— И что? С хвостиком? Будет ли он здоров? Да расскажи же, наконец, псих ты ненормальный. Я тут думаю, как тебе сообщить поаккуратнее, а он оказывается знает подробности.

— Успокойся, милая. Никакого хвостика, уси-пуси какие пальчики и все, что полагается обычным детям. Будет очень похож на свою прекрасную мать. Я сам его у тебя приму. Так что не волнуйся. Никаких осложнений не предвидится. Ты ведешь вполне здоровый образ жизни, эпидемии на горизонте не маячат, да и война, если и разразится в ближайшие пять-семь лет, то не на Британской территории. И потом, я же рядом.

-Здоровый образ жизни?

— Да. Пива не пьешь, табак не куришь, основная работа — физическая и на свежем воздухе, перестала нервничать из-за брата, а когда решился вопрос… с деторождением, то и вовсе успокоилась и выглядишь вполне довольной. Прекрасно выглядишь.

— Тоже мне! Как букашку какую-то рассматриваешь. Я тебе что? Пациент?

— Ну и обижаешься на пустяки, как обычная беременная женщина.

— И кислого все время хочется. Или соленого. А как далеко вперед ты можешь заглянуть?

— Перестань. Я же сказал, недалеко. Если бы мы могли заглянуть далеко, кто бы с Люцифером связался? Оставь это, пожалуйста. В будущее смотреть очень опасно. Можно ошибиться или спятить в результате. Думай сейчас только о себе и ребенке. Не делай ничего тяжелого. А насчет кислого, что-нибудь придумаем.

Что-нибудь насчет кислого оказалось небольшим деревом с глянцевыми листьями в кадке, увешанным незнакомыми овальными плодами от ядовито-зеленого до ярко-желтого, видимо из-за разной степени зрелости, которое Энтони притащил неизвестно откуда на следующий день.

— Что это такое?

— Лимон. Надолго хватит. Они постепенно зреют и как раз зимой. В теплых странах. Поэтому расти может только в комнате. А весной цветет очень ароматно. Попробуй. Кислый.

Он сорвал ближайший плод, отрезал тонкую дольку и протянул ей.

— Вот-вот. Так же и Еву яблоком кормил?

— Нет. Она сама взяла и слопала. Прямо с дерева немытое. И на дольки нечем порезать было.

Агнесса отведала прозрачную мякоть и скривилась то ли в улыбке, то ли от кислоты, но поблагодарила: «Спасибо, дорогой! Приятненько. С медом должно особенно вкусно будет.»

В последующие месяцы муж окружил ее такой заботой, что Агнесса порой даже находила это чрезмерным. Но спорить с ним не бралась, потому что ясно понимала, что движет им подспудный страх за нее и будущее, несмотря на уверения о своих расчетах благоприятных перспектив ближайших событий в стране. В конце концов, она решила с расспросами не приставать и отнесла беспокойство к обычному состоянию будущих отцов, ничего в деле деторождения не понимавших в большинстве своем, кроме начального краткого собственного участия. Зарождающаяся мудрость изредка шептала ей, что ее-то муж не совсем обычный мужчина, и что-то здесь не так, но Агнесса отмахивалась от этих мыслей: «Не обычный? Чепуха. Все они одинаковые. Хоть черт, хоть ангел, хоть плотник или фермер. Как дойдет до женских дел, так ничего и не смыслят. Видимо все, потому что и Бог — мужчина.» Однако, страх будущего отца имел все основания присутствовать. Ведь он прекрасно помнил тринадцатый век, когда до семи лет не доживало от тридцати до семидесяти процентов детей, а конкретно в Англии каждый третий не доживал до пяти лет. Отвратительный уровень гигиены, научно не обоснованный прикорм всякой дрянью, рахит и чахотка — «Великая белая чума Европы» — не способствовали детской выживаемости. Добавить сюда тяжелые роды, резус-конфликты, еще не открытые наукой, а также бытовые травмы, падения, ожоги, недоедание и утопления? Он-то прекрасно знал, откуда в Преисподней берутся эти маленькие странные неопределенные пузатые создания с тоненькими конечностями и острыми носиками, ведь христианские священники лихо отправляли туда всех мертворожденных. Рассказывать эти тонкости и опасности беременной жене? А смысл? При всей разумности и прагматичности Агнессы, никакая человеческая нервная система не выдержала бы подобных интересных данных, преподнесенных во вселенском масштабе.

В конце мая 1621 года она благополучно приняла роды у Марион Морган и Бетси Янг, и семьи друзей пополнились сыновьями. А в середине августа родился сын Наттеров. Агнесса совершенно некстати подумала, что раз рождается много мальчиков, значит, быть войне. Когда же она высказалась на эту тему муж успокоил: «Есть такая наука — статистика, занимается подсчетами и сравнениями. По ее законам три пацана в одной деревне не могут считаться достаточной группой для достоверных выводов. Так что успокойся, а то молоко пропадет.» В крестные отцы позвали Джона-Гаджета-сына, также недавно женившегося. Он прибыл с радостью и настаивал на имени Индевор. На что Агнесса отчаянно возражала: «Никаких Стремлений и Благочестий, а также Не-Убий и Возлюби-Ближнего-Своего, любезный Джон! Томасом он будет. Томасом.» На том и порешили. Генри, злой и зеленый от зависти, ребенка окрестил по всем правилам, хотя и в отсутствии в церкви его отца, якобы по каким-то срочным делам вызванного в Престон гильдией. И дальше дни потекли в новых заботах. Энтони вернулся через пару дней после крестин в странно мрачном настроении, которое Агнесса отнесла к особо трудному заказу гильдии. Но расспрашивать не стала.

Мальчик и впрямь оказался похожим на мать цветом волос и глаз, а проявившийся в последствии решительный и упрямый характер тоже очень напоминал Агнессу. Она задумывалась порой о том, что же передал ребенку отец, какие секреты ума и памяти. Но думы эти не были тревожны, потому что видела она, как трепетно Энтони берет ребенка в руки, пеленает, играет с ним, а позже учит ходить и говорить. В такие минуты ей казалось, что большего счастья не может на свете и случиться. Ему тоже так казалось? Нет, он точно это знал. Что в течение его столь долгой жизни пять или десять лет человеческой? И да, он мог останавливать время. Сейчас же ему хотелось длить каждый день, час и миг, проведенный вместе с любимой женщиной и ребенком, каждое мгновение странного для демона человеческого бытия казалось восторгом возвращения в давно потерянный Рай.

Тем временем на Небесах архангел Михаил пытался распутать странный узел: на Земле кто-то явно применил «Книгу Абрамелина», что совершенно точно изменило общий магический профиль планеты, но при этом все ангелы-хранители были на своих местах и к неизвестному заклинателю ни один из них не отлучался. Пришлось собрать экстренное совещание, которое тоже ничего не дало, кроме общего шума, гама и возмущения. Однако, после совещания к Михаилу подошел Сандальфон и признался, что когда ему было поручено составить списки хранителей, то на всех людей ангелов не хватило, и ему пришлось добавить в список замешанных в восстании. А так как этот самый Список Хранителей в конце концов был утвержден Высшей инстанцией, то потом уже изменить его оказалось невозможно, но имена ангелов, ставших демонами, просто исчезли в основном документе. Разъяренный Михаил вначале попытался отследить место применения книги, но рассмотреть в подробностях этот кусочек Британии мешал весьма странный фокус: какой-то идиот установил на башне местной церкви громоотводы-флюгеры в виде ангелов с направленными в небеса мечами. И эти самые мечи совершенно не давали силам небесным разглядеть, что же там происходит. Михаил сердился недолго и использовал случай для того, чтобы обратиться к другой стороне, а именно к герцогу Преисподней Лигуру. Встреча прошла исключительно на нейтральной территории, Михаил в кружевном воротнике времен Якова Мудрейшего смотрелся еще круче, чем в оборках двадцатого столетия, геккон Лигура был на три с половиной века моложе, и потому сиял и переливался еще не сильно запачканной шкуркой. Князь Ада просьбе внял и прошвырнулся в Ланкаширскую деревню. Там он с радостью обнаружил священника, служившего одновременно и протестантам, и католикам, причем и тем и другим — за деньги, которые не просто любил, а обожал со всей возможной греховной алчностью. Как оказалось мечи торчали в небеса как раз по инициативе данного кандидата на местечко в Аду. Ковал же эти шедевры какой-то мутный кузнец с пиратской рожей, рьяно ухлестывавший за сестрой священника, женившийся на ней и занимавшийся благотворительностью для этой самой церкви, но на роль ангела-хранителя никах не подходящий. Лицом он с этим кузнецом столкнулся пару раз около трактира, но, благодаря защитной магии абрамелинского заклинания, ничего подозрительного, кроме определения, что рожа уж больно пиратская, в голову ему не пришло. Таким образом, следов «Книги Абрамелина» Лигур не обнаружил, однако, доложил обо всем и Михаилу, и по инстанции — Вельзевул. Последний, только что весьма кстати дочитавший отчет Кроули трехлетней давности, нашел историю абсолютно не занимательной, а поиски неизвестно чьего ангела-хранителя в Ланкашире напрасной тратой ресурсов Преисподней, и рекомендовал Лигуру священником больше не заниматься, раз уж он готов хоть сейчас для Ада. Михаил, не получив нужных сведений от Лигура, призвал Сандальфона. Тот, выслушав историю о священнике, церкви с громоотводами и полном фиаско поисковой операции, предложил: «Так может спалить там все?» На что получил гневный ответ: «Тебе бы все палить! Забудь уже Гоморру. Подумаешь, священник-лицемер и кузнец-пират, они никакими непотребствами там не занимаются. Просто найти эту чертову «Книгу Абрамелина» и спрячь подальше. Найти и быстро спрятать! Все! Можешь попросить помощи у Азирафеля. Он как раз открыл книжную лавочку в целях маскировки.»

Сандальфон нашел и лавочку, и Азирафеля, и озадачил того длинным изложением запутанной истории во всех подробностях, даже разболтал секрет списка Хранителей. Азирафель врать не стал и искомый фолиант Сандальфону предъявил. Тащить эту книжонку на Небеса резона не было, и порешили, что в магазинчике Азирафеля она будет сохранна и не доступна для пользования смертными. Однако, оставшись один, Азирафель вновь исследовал книгу. Никаких пометок, надписей владельца и закладок в ней не было. Единственный след — лента, стиранная в святой воде. Но этот признак благочестия никак не мог принадлежать вконец погрузившемуся в грех ланкаширскому священнику. «Кроули оказался в Престоне как раз в то самое время, когда я купил книгу. И злился в ответ на мои расспросы ужасно. Хотя, с другой стороны, он всегда бывает так эмоционален. Ангел-Хранитель? Нет! Исключено. Это точно не он, не стоит наводить тень на плетень зря. Ведь даже при малейшем подозрении, что это вдруг Кроули, вся история будет грозить ему нешуточными неприятностями. Нет! Надеюсь, что это не он. Да, точно не он. Какой из него Хранитель?! Полный Псих!»

Меж тем, господин Псих преспокойно наслаждался счастьем семейной жизни и отцовства.

В 1621 году Мудрейший отправил Бэкингема и сына в Испанию свататься к инфанте, однако английская миссия вывела испанцев из себя своим высокомерием и манерами, а когда сэр Варлей, сопровождавший Карла отвесил оплеуху местному священнику, король Испании попросил Бэкингема удалить из страны протестантскую свиту. Переговоры были практически сорваны и сватовство не состоялось.

Тем временем Томас Наттер старательно набирал вес и рост, учился сидеть, ползать, слушал мамины песенки, играл с погремушками, искусно сделанными отцом. Когда он научился стоять и сделал первый шаг, Кроули почувствовал давно забытую радость бытия, словно не было тысячелетий проклятия и изгнания. Когда же он научился говорить, то родители поняли, что любимой формой выражения мыслей сына всегда будут вопросы. Но ведь именно вопросы, на которые мы пытаемся найти ответы характеризуют нас больше всего. Кто-то спросит, как помочь и что делать, а кто-то просто поинтересуется ценой. Мы задаем вопросы, делаем выводы, растем, получая или не получая ответы.

В 1625 году Яков I скончался, а новый король ничего лучше не придумал, как привести в страну, еще не отошедшую от порохового заговора, королеву-католичку, а потом развязал войну с Испанией, в которой потерпел позорное поражение в Кадисе на первом же году своего правления.

Томас в пять лет обнаружил, что, зная буквы, можно самому читать чудесные истории, которые до этого вечерами ему читала мать. Вопросы становились интереснее и глубже. Отец же учил говорить его и на французском, а также латыни, и отвечал на вопросы. Агнессе иногда казалось, что муж слишком нагружает малыша и книгами, и вопросами, и языками. Но мальчик проявлял так знакомую ей жадность к узнаванию нового, к изучению мира и жизни, что она словно снова проходила свой путь познания, но с другой стороны — со стороны учителя и воспитателя. Граф заказал кузнецу ограду и ворота для мэнора, так как после смерти первой жены пять лет назад решил снова жениться, и кое-что в поместье нуждалось в ремонте и обновлении. Наттер согласился и много времени проводил в кузнице и в поместье. Итогом трудов его в 1626 году стала решетчатая высокая ограда, с орнаментом из кованных листьев и цветов. Ворота же представляли собой райский сюжет. Западная их половина изображала яблоню с переплетенными ветвями, листьями и яблоками, на которой замысловато изогнувшись висел эдемский змей, а восточную половину украшал выкованный в человеческий рост ангел с распростертыми изящными крыльями с мечом в руке. Сэр Хью остался доволен. Что думала по этому поводу его вторая молодая жена никого не интересовало.

В 1627 году король развязал войну с Францией, Бэкингем осаждал Ла-Рошель, где был убит Фелтоном, пуритане и ритуалисты продолжали оспаривать друг у друга главенство в англиканской церкви, король требовал у Парламента субсидий, а Парламент возмущал короля «Петицией о правах», отказывал в праве содержать постоянную армию, субсидий не давал и был распущен.

В эти годы малыш Томас уже бойко работал в кузнице инструментами, сделанными для него специально, иногда играл, иногда помогал отцу, с удовольствием копался в грядках с Агнессой, бегал в лес с товарищами из деревни — детьми Янгов и Морганов. Дела Джозефа Моргана по организации сукноделия в Экклстоне принесли плоды, качество и количество производимой в деревне ткани заинтересовали не только престонскую гильдию, но и купцов и хозяев мануфактур Норриджа и даже Херефордшира, где производили лучшую и самую дорогую по 260 шиллингов за тюк шерсть. Марион долго сомневалась, но в конце концов они все же решили согласиться на предложение херефордширцев и перебраться в Вустер. В марте 1629 года Агнесса с грустью проводила семью подруги. Кроули старался утешить ее всеми силами, нежничал, как никогда, в результате чего лучшим утешением для нее стало рождение в 1630 году прелестной дочурки. Крестным опять пригласили Гаджета-сына, который тут уж вовсю развернулся с выбором имени на свой вкус, и девочку назвали Добродетелью.

Весна 1632 года дождила упорно до самого конца апреля, а потом в какие-то пять семь дней установилось блаженное тепло, и экклстонские сады зацвели во всей красе. Десятилетний Томас уже вовсю работал с отцом в качестве подмастерья. Из-за того, что Агнесса много времени занималась малышкой, мальчик основное время проводил с отцом, и им обоим это нравилось. Принося им в кузницу воды или еды, Агнесса порой заставала отца и сына за беседой, полной истории или философии и гордилась ими, и любила их, и любовалась ими, чувствуя себя счастливой до неприличия. Перед самым Белтайном Томас с Джорджи и Тэсс Янг решили сходить за ветками для майского дерева. Надо сказать, что мальчик по-особенному поглядывал в сторону Тесс давно, а девочка, расцветающая особенной миловидностью, под этими взглядами вспыхивала нежным румянцем. Кроули смотрел на ситуацию иронически, а Агнесса и Бэтси Янг умилялись и строили планы на будущее. Итак, дети отправились в лес, Агнесса работала в саду, Мистер Наттер стучал молотом в кузнице.

Граф тем временем злился на все — на прислугу, на короля, на Генри Брэдшоу, на дождь в апреле, на взрослых сыновей и на все еще незамужнюю дочь, а особенно он злился на свою молодую жену, которая уже третий год подряд рожала мертвых детей. Чтобы несчастные не попали в ад, приходилось звать Генри, чтобы тот тайно и за немалый куш провел крещение. Последние такие крестины произошли третьего дня, а сегодня сэр Хью решил пострелять из новых французских контрабандных мушкетов, которые приобрел в подарок для его Величества в немалом количестве. А приобрел он их с единственной целью — обеспечить старшему сыну, медленно бесившемуся от скучной деревенской жизни, место при дворе, так как младший одержимый идеей пройти по следам великих пиратов елизаветинских времен, шестью месяцами ранее отплыл на поиски юго-восточного пути в далекую Индию и вестей от него до сих пор не было. Добравшись до опушки леса, он заметил шевеление в боярышниковых зарослях, и не нашел ничего лучшего, как открыть по этим зарослям пальбу.

Через много дней после всего произошедшего в тот майский день, сидя в кузнице с еще перевязанной поломанной правой рукой и украшенным остатками ссадин лицом и медленно напиваясь на пару с Наттером, Питер Янг излагал историю следующим образом, а так как он свидетель, мне не стоит ничего прибавлять и приукрашивать печальные события.

— Понимаешь, Энтони, наш граф тварь последняя, это я давно знал. Но до такой степени! Я пытался остановить. Я всегда эту их аристократическую стрельбу ненавидел. А тут… Я кричу ему: «Не надо здесь стрелять, Ваша светлость! Там могут быть дети!» А этот гад в латах бьет меня прикладом по лицу, направляет на меня своего безумного коня и рявкает в ответ: «Убирайся! Вот отсюда, Питер Янг. Из моих владений вон! Как смеешь ты, грязь, мне указывать! Дети? Да их там у вас много развелось этих паршивых выродков! Одним меньше, одним больше! Убирайся, чтоб не видел я тебя и мелких пакостников по фамилии Янг ни в своем лесу, ни в своем поместье, ни в Ланкашире! А останешься, будешь осужден, как бунтовщик.» Потом поднял мушкет и выстрелил! Только по крикам моей Тесси, моей дорогой маленькой Тесси я понял, что она жива. Она-то жива! Но мальчик, мальчик твой! Он прикрыл собою мою девочку. Жизнь отдал за мою малышку!»

Примечания к главе седьмой.

Индевор - Стремление. Те, кто любит детективы об инспекторе Морсе, это знают.

Ангелы с направленными в небеса мечами. Если Вы приедете в Самару, бывшую некоторое время назад Куйбышевым, то на обзорной экскурсии Вам обязательно расскажут историю о памятнике Чапаевцам с саблей Василия Ивановича, или с пистолетом его комиссара, направленными в сторону здания бывшего городского комитета партии, или Городской Думы. Выбор определяется настроением экскурсовода. И, скорее всего, все они врут. Но автору захотелось интерпретировать подобную историю в своих злодейских целях.

конкретно в Англии каждый третий не доживал до пяти лет. Данные о детской смертности взяты из книги Грегори Кларка «Прощай нищета! Краткая экономическая история мира» и других источников по истории медицины. Подробности. Анализировать статистику прошлого сложно. Церковно-приходские книги не регистрировали некрещенных. А мертворожденных детей до определенного времени было крестить запрещено — ступайте в ад, милые детки! Отдельные священники тайно крестили за деньги, но деньги были не у всех. Если взять годы, описываемые мною, то у поколения матерей года рождения 1600-1609 умирали 18,9% до года, а 36,3% не доживали до 15 лет. Позже, в поколении 1660-1669гг младенческая смертность была уже 25,41%, а до 15 лет не доживали 47,5% детей. У знати дела обстояли гораздо хуже, чем у крестьян — жизнь в закрытых помещениях, неудобная одежда, недостаточность подвижных игр, физического труда и солнца способствовали процветанию туберкулеза и рахита. Интересные цифры приводятся по данным о католических и протестантских принцессах: у католиков выживало больше детей, но младенческая смертность до года была у них выше. В общем в большинстве поколений семнадцатого века младенческая смертность превышала 20%. И, кстати, за девочками в детстве ухаживали меньше, чем за мальчиками, и случаи детоубийства — чаще убивали девочек. Таким образом, вмешивались и случайности, и человеческий фактор. Причем один из вопросов исповеди: «Не придушила ли ты своего ребенка во сне?», тоже характеризует эпоху, когда в больших семьях все могли спать вповалку в одной кровати, или на одном соломенном тюфяке на полу.

моей дорогой маленькой Тесси. Тесс — уменьшительное от Тереза — "Летняя". Мне всегда очень хотелось сохранить жизнь Тэсс из рода Д’Эрбервиллей, придуманной Томасом Гарди.

С чем хочешь нашу сравнивай любовь;

Скажи: она, как свечка коротка,

И участь однодневки-мотылька

В пророчествах своих нам уготовь.

Да, мы сгорим дотла — но не умрем,

Как Феникс мы восстанем над огнем!

(Джон Донн 1572-1631гг)

Если же мы вернемся во времени немного назад, то обнаружим как там все черно и горько.

Там горестный плач и громкие крики Агнессы Наттер: «Верни его! Оживи его! Это мое главное желание, ты не можешь не исполнить!»

Там ответ Смерти: «ОН НЕ МОЖЕТ. НИКТО НЕ МОЖЕТ. И НИКАКИХ СДЕЛОК. ЭТО БЫЛО ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, КАК ТОЛЬКО ОН РОДИЛСЯ. МУЖ НЕ СКАЗАЛ ТЕБЕ И ПРАВИЛЬНО. ТЫ ПОЗВАЛА ХРАНИТЕЛЯ, А ХРАНИТЕЛЬ НЕ МОГ РАССКАЗЫВАТЬ ТЕБЕ О СРОКАХ ЖИЗНИ ТВОИХ ДЕТЕЙ. ОН ХРАНИЛ И ТЕБЯ, И СЫНА РОВНО СТОЛЬКО, СКОЛЬКО ОТМЕРЕНО ЭТОМУ РЕБЕНКУ. НЕ ТЫ ПЕРВАЯ, НЕ ТЫ ПОСЛЕДНЯЯ ТЕРЯЕШЬ КРОВЬ ОТ КРОВИ И ПЛОТЬ ОТ ПЛОТИ ТВОЕЙ, ТАК НЕ КРИЧИ ЗРЯ, ИЛИ ТЫ УНИЧТОЖИШЬ И МУЖА СВОЕГО, ИБО НЕ ДАНО НИКОМУ ОЖИВЛЯТЬ МЕРТВЫХ. А НЕ ВЫПОЛНИВ ТВОЕГО ЗАВЕТНОГО ЖЕЛАНИЯ, ОН И САМ ПОГИБНЕТ, КАК НЕГОДНЫЙ ХРАНИТЕЛЬ.»

Там молчание Энтони Джей Наттера в ответ на ее: «Не можешь?! Тогда убирайся прочь! Не нужен мне такой Хранитель! Не хочу видеть тебя! Никогда больше!»

Там похороны ребенка у деревенской церкви Святой Марии.

Ком земли падает на крышку гроба.

Граф Хью Ланкастер, одетый в роскошные латы, исполненные экклстонским кузнецом, объезжает свои владения. Вот подъезжает он к воротам в мэнор.

Еще ком земли падает на крышку гроба.

Кованый Змей с металлического дерева ползет навстречу сэру Хью, конь по имени Вельзевул, подкованный экклстонским кузнецом, встает на дыбы и сбрасывает графа наземь.

Комья земли летят в яму уже сплошным потоком.

Змей несколькими кольцами обвивает графа от шеи до самой поясницы, доспех сминается под мощным жимом змеиной ярости, ломая графский позвоночник, как камышовую трубочку.

— ТЫ НЕ МОЖЕШЬ УБИТЬ ЕГО, НА ЭТО НЕТ ТВОЕЙ ВЛАСТИ. ТЫ НИКОГО ИЗ ЛАНКАСТЕРОВ УБИТЬ НЕ МОЖЕШЬ. ЭТОМУ ЕЩЕ ЖИТЬ ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА.

— Двадцать два года?! Превосходно. Ни руки, ни ноги, ни кишечник, ни голосовые связки ему уже не подчиняются. Наслаждайтесь жизнью, Ваше Сиятельство! И все остальные насладятся этим всем по полной мере. А меру я имею право выбрать. Как Змей, как Демон Преисподней, как отец убитого тобой ребенка, наконец!

Графу кажется, что он слышит глас Смерти и шипение Змея, он силится позвать на помощь, ответить, но не пошевелиться, ни закричать не может, ибо спинной мозг его изорван хоть и ювелирно, но жестоко и навсегда.

Там взрослеющая семимильными шагами Агнесса плачет в одиночестве, думая о муже: «Я не имела права его гнать. Его и так уже гнали все, на кого он надеялся и с Небес, и из райского сада. Это и его ребенок. Мы делили счастье, мы разделим горе. Пока Смерть не разлучит нас. Хотя, может именно вот так Он нас и разлучает?» И она идет в комнату мужа у кузницы. Там темно и нет больше ни очага, ни полок, ни кровати за деревянной ширмой. Только солома прежнего сарая, а на ней в куче черных перьев неопределенная и совершенно не человеческая фигура. Разглядеть при свече она ничего толком не может, только видит среди перьев не руку, а какую-то странную чешуйчатую лапу с черными длинными когтями, и лапа эта отчаянно пальцами царапает земляной пол. Ни звука, ни стона. Она кладет ладонь на эту лапу, целует затылок, покрытый то ли шерстью, то ли спутанными темными волосами и шепчет: «Прости, любимый. Я рядом, я не оставлю тебя. Мы в нашем горе будем вместе, как и должно. Я же не Господь наш, чтобы швырять тебя в прах за чужую вину. Обопрись на меня, а я обопрусь на тебя. Да, наш мальчик был очень похож на меня лицом, но от тебя он взял главное — твое зерно Хранителя. Поэтому он в последний миг сохранил того, кого любил, сохранил жизнь маленькой Тэсс. У нас есть еще Добродетель наша, нам есть еще для чего жить дальше.» Звериная лапа вновь приобретает очертания такой знакомой и такой любимой человеческой руки, черные перья тают в темноте, и они остаются вдвоем со своим общим горем. Чтобы оплакать, чтобы поддержать друг друга. Чтобы любить?

Через неделю после похорон ребенка и травмы графа Ланкастерского, хоть и совместимой с жизнью, но бесконечно ухудшившей жизни этой качество, Агнесса, принеся ужин в кузницу, остановилась от неожиданного страха и понимания, что мрак, сгустившийся в этот вечер над кузницей, не дает ей зайти туда неспроста. Четыре коня, только что подкованные ее мужем, стояли у бузинной изгороди, объедая листья с кустов, и один из них был Конь Бледный. Агнесса на цыпочках подобралась к двери и заглянула в узенькую щель. Кроме Энтони вокруг наковальни собрались еще четверо. И одного из них Агнесса уже видела, как видит Смерть всякая ведьма.

— ПОВТОРЯЮ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ УБИВАТЬ ЛАНКАСТЕРОВ. ДА, ИХ РОД УГАСНЕТ В ЭТОМ ВЕКЕ. НО ЖИТЬ ИМ ВСЕМ ПРЕДСТОИТ ЕЩЕ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ.

Потом заговорил некто в багряном шелке узкоглазый и красноволосый (говорил по-китайски, но закадровый перевод выполнен специально как для Агнессы, так и для любезных читателей моих командой «Вань Ка Синий и последний самурайский ролл»): «Не знаю, зачем тебе понадобился этот мелкодисперсный китайский порох, годный теперь разве что на фейерверки! Устаревшая модификация. Дула мушкетов он частенько разрывает непосредственно в руках стрелка. Зерненый — гораздо лучше, воздух меж гранул пороха в дуле делает процесс горения более приемлемым. Хотя пока выстрел все равно получается на расстояние девяноста шагов. Но, как договорились — бочонок твой. Из самого сердца Великой империи. В благодарность за подкованного коня.»

Особа почтенного возраста в серо-грязных изношенных в лохмотья кружевах похихикала и вставила свою часть в мозаику разговора: «Я тоже отплачу тебе за работу, кузнец. Чуму заказывали, милейший? Еще не время? Да, шучу! Я же знаю, как ты это ненавидишь с твоими медицинскими познаниями, вражина, Змей Асклепия! Но могу организовать кое-что и, хотя не столь смертельное, но достаточно противное в пределах ограды твоей работы. А уж графине давно на роду написано помереть от чахотки, наслаждаясь длительным уходом за абсолютно парализованным мужем в антисанитарных условиях семнадцатого века.»

Последний, худой господин с голодным блеском черных глаз, одетый в темное, отвесил иронический поклон в сторону Наттера: «Ты — мне, я — тебе, Змей! Все сделаю точнехонько, как на весах! Письмо придет через полгода или чуть позже. Оставшихся от графской семьи ждет весьма поучительная история с моим участием.»

— ВСЕ. НАМ ПОРА, САМАЭЛЬ, ИЛИ КАК ТЕБЯ ТУТ НАЗЫВАЮТ, КРОУЛИ. БЛАГОДАРЮ ЗА НОВЫЕ ПОДКОВЫ ДЛЯ БИНКИ. И РАЗ СДЕЛКА СО МНОЙ НЕВОЗМОЖНА, СЧИТАЙ, ЧТО Я ДОЛЖЕН ТЕБЕ НЕКОТОРУЮ МАЛОСТЬ, ИЛИ ЕЙ. И МОЛИСЬ САТАНЕ, ЧТОБЫ ТВОИ АДСКИЕ ПРИЯТЕЛИ НЕ ОБНАРУЖИЛИ ЭТУ ДЕРЗКУЮ ВЫХОДКУ. НАДО ЖЕ ТАКОЕ ПРИДУМАТЬ! АПОКАЛИПСИС В ПРЕДЕЛАХ ЛАНКАСТЕРСКОГО РОДА! БОГАТОЕ ВООБРАЖЕНИЕ! МОЖЕТ ПОГУБИТЬ ТЕБЯ ЭТО САМОЕ ВООБРАЖЕНИЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО. И Я ЗНАЮ, ЧТО МЕСТЬ ЭТУ ПРИДУМАЛА НЕ ОНА. БЕРЕГИ ЖЕНУ, ПОКА МОЖЕШЬ. НО ТЫ САМ ЗНАЕШЬ…

— Знаю, — вежливо, но твердо отрезал Наттер, — И запомни — не она. Она ни о какой мести меня и не просила. Это только мое грешное демоническое желание, и все! Благодарю, что прибыли. А заметят, не заметят?! Конечно, не заметят! Вы же и так всегда здесь, в сердцах человеческих.

Агнесса едва успела ускользнуть от двери в ближайшие ольховые заросли, как незнакомцы вышли, уселись на своих коней и исчезли в ночи. Она взяла поднос с ужином и вернулась в дом. Только там, взяв на руки маленькую Добродетель, она смогла немного успокоиться, ибо поняла каких Всадников только что принимал у себя ее муж. Он же вернулся в дом, когда она уже спала глубоким сном без сновидений, а он успел осуществить мероприятие по подмене бочонка с порохом в графском особняке на тот, что привезла Война, или как ее звали на этот раз по-китайски Zhàn Zhēng или 战争.

Ввиду полной недееспособности отца, ставший фактически новым графом Ланкастером, старший сын — сэр Бернард должен был все-таки рано или поздно довезти королю Карлу злополучную партию мушкетов. Это был завет отца, это была лазейка ко двору короля. Доехал он до Лондона успешно, отчаянно пропивая еще не полученное наследство во всех придорожных кабаках вместе со свитой. В Лондоне он даже смог добиться приема у короля с демонстрацией новых мушкетов, стреляющих прекрасным, лучшего качества, как ему рассказали, порохом, доставленным с материка контрабандой. Но во время демонстрации мушкет разорвался у него в руках, эти самые руки оторвав, а также лишив сэра Бернарда некоторых частей тела, без которых продолжение рода Ланкастеров стало практически неосуществимым. Король, хоть и находился в непосредственной близости к месту несчастья, не пострадал, счел самонадеянного ланкаширского графа достаточно наказанным за небрежность и приказал тому убраться обратно в поместье и более не пытаться лезть перед пресветлые очи монарха.

К прибытию Бернарда Ланкастера домой прошло полгода после описанных в начале главы событий. За это время поместье, охваченное внезапной эпидемией оспы, тихо угасало. Причем, кроме дочери графа, обезображенной так сильно, что никто в дальнейшем так и не позарился на ее руку, сердце и приданное в виде дряхлеющего поместья и беспомощного отца, требовавшего ухода, пострадали в основном все слуги, имевшие хоть малейшее отношение к охотничьим забавам Хью. Никто не умер, но инвалидизировала болезнь их всех жестоко и навсегда. И как раз к его возвращению некий бродяга, оказавшийся переодетым испанцем-католиком, доставил письмо от младшего брата, которое автор считает своим долгом привести здесь.

«Любезные сердцу моему батюшка, госпожа графиня, братец и милая сестрица!

С благодарностью Господу нашему спешу поведать вам о злоключениях моих и всех происшествиях ужасных и недоступных пониманию человеческому, которые наставили меня на окончательный путь истинной веры и привели в монастырь Святого Франциска в славном городе Веракрус, что основан еще в 1519 году Эрнаном Кортесом. Да, у испанцев я имею счастье обитать теперь и открыто исповедовать мою католическую веру, ибо только Господу и моим молитвам, которым обучила еще преданная католичка матушка моя, я нахожусь сейчас, если и не в полном здравии, то хотя бы живым. Путешествие наше было тяжелым испытанием. Штормы преследовали нас нещадно, когда плыли мы вдоль африканского побережья. Да и потом выяснилось, что некий злоумышленник по имени Негоро засунул под компас топор, чем среди суровых штормов еще более исковеркал наш путь. Отчего он сделал это мы так и не узнали, ибо, признавшись в злодеянии сем, он просто сиганул за борт со страшными проклятиями в адрес всех оставшихся на утлом суденышке нашем. Носило нас по океану долго, потеряв берега, надежду, человеческий облик, съев все продукты, кожаные полоски от собственных сапог и даже всех корабельных крыс, мы оголодали так, что стали поговаривать даже о возможности людоедства и уже решили тянуть жребий. И угадайте, кто же его вытянул? Да, это был ваш несчастный сын и брат. Но всю ночь, будучи связанным, запертым в каморке трюма и предназначенным для поедания командой наутро, я истово молился всю ночь Деве Марии. Именно поэтому наутро разразился совсем не бывалой силы шторм, голодным подельникам моим стало не до пустого желудка, а потом нас и выбросило на далекий, но спасительный для меня испанский берег. Испанцы нас обнаружили легко и быстро пленили. Кое-кто из матросов еще пытался сопротивляться и с криками: «Умрем за веру истинную!» — эти по сути своей несчастные отступники погибли под безжалостными мечами испанцев. Много ли надо доблести, чтоб убивать голодных обезумевших людей, коими мы все тогда и были? Но не мне судить кого-то. Я честно признался спасителям нашим, что с детства научен родителями исповедовать веру истинную, а в пути в последнюю ночь дал обет Деве Марии посвятить оставшуюся жизнь Господу нашему. После чего был принят испанцами с радостью, а потом нашел и местную миссию-монастырь. Братья вылечили меня от полного истощения, до которого довело меня мое грешное стремление к заморским богатствам далекой Индии. Но после всего пережитого я вряд ли пригодился бы в миру, как продолжатель доблестного рода Ланкастеров. Надеюсь, вы поймете, о чем речь и простите меня. С бесконечным уважением, молитвами и пожеланием всем долгой жизни ваш сын и брат, а ныне —

Брат Иероним. Прощайте навсегда.»

Таким образом род Ланкастеров гас и растворялся в небытии своих оставшихся никчемных лет, несмотря на дальнейшие бурные события в Британии семнадцатого века, никто из них в активной жизни принимать участие не мог. Имение чахло и разворовывалось. Отец Генри по привычке приходил по воскресеньям служить мессы в графской часовне, но постепенно необходимость в этом двоедушии пресвитера отпала.

Питер Янг, лишенный графом права жить в Ланкашире, долго не раздумывал и перебрался куда-то в Оксфордшир к дальним родственникам жены. Маленькая Тэсс увозила на груди ладанку со щепоткой земли с могилы своего Хранителя-Томаса. Прибыв же на новое место, они обосновались в Тадфилде, где Тэсс высыпала эту землю под первую яблоню, посаженную ее детской рукой.

Король Карл с 1629 года правил без парламента, и продолжал отчаянно нуждаться в деньгах. Взимал уже вышедшие из употребления налоги, вводил подати на коммерцию, на содержание ополчения, налог на извозчиков, тех, кто обосновывался в лесах несколько веков назад, обязывали покупать свои земли у короля, продавали дворянские титулы. В 1632 году пуританскому памфлетисту Уильяму Принну, выступавшему против длинных волос придворных, «противных законам Христа», за очередной памфлет о театре отрезали уши. В 1635 году мир с Испанией был заключен, а корабельная подать восстановлена.

Семейная жизнь Наттеров продолжалась. Но Агнесса все чаще задумывалась о словах Смерти о том, что муж ее знал о раннем конце сына. Она решила, что судить его в данном случае не имеет никакого права. Но все же сказала мужу об этом. Он в ответ просто обнял ее и ответил, что точный срок не был известен и ему, он просто знал, что ребенок не доживет до одиннадцати, а потому старался любить мальчика и наполнить его жизнь смыслом и радостью, хоть и на этот короткий срок. Разговор несколько облегчил ее душу. Хотя дальнейшие ее размышления все ближе подводили к осознанию необходимости загадать, наконец, свое заветное и последнее желание. И, как бы она не была счастлива сейчас, прекрасно понимала она и то, что загадать именно это желание — есть ее прямая обязанность перед дочерью и всеми своими будущими потомками. Главное, правильно сформулировать, не поддаться на его отговорки, и использовать нечто, тоже услышанное ею от Смерти в тот памятный ужасный вечер встречи со Всадниками. Именно это она мужу не открыла. И поэтому, когда в сумерках сентября 1635 года она, зайдя в кузницу назвала его: «Самаэль!? Кроули?!», он понял, что страшный миг настал, и ему никак не отвертеться от того, что она сейчас пожелает. Ведь назвала-то она его настоящее имя. Он не стал отрицать и на это имя откликнулся: «Что ты хочешь, возлюбленная моя Госпожа!» А тут и она поняла, что, высказав желание и получив желаемое, она отрезает его от себя навсегда. Однако, Агнесса не остановилась: «Я хочу увидеть все царства мира. Но не просто, как сегодняшние царства. Я хочу знать будущее.» Он все же попытался: «Я, конечно, яд-господен, и главная отрава моя — это знания, дарованные людям, за которые меня Небеса уже прокляли, но я не хочу, чтобы и ты проклинала меня, милая.»

— Но я сама хочу знать.

— Зачем? Я же говорил тебе, что это опасно. Почему нельзя оставить все, как сейчас? Хочешь, я состарюсь с тобой вместе? Мы сможем быть рядом.

— Нет, любимый, я так решила. Состаришься? Ты в любом случае потеряешь меня. И я не хочу, остаться в твоей памяти сгорбленной старушенцией.

— Но ты и без того обладаешь превосходной интуицией и почти всегда угадываешь все верно — о людях, явлениях, возможных событиях. Несси, умоляю, передумай!

— Угадываю, но иногда. Даже ту облезлую лису за тебя приняла. Теперь я хочу знать все наверняка. Я должна это знать.

— Ты увидишь даже собственный конец, поймешь, что он неотвратим, и знание срока может сильно испортить тебе дальнейшее существование. Ты можешь потерять интерес к жизни и радость от нее, если будешь знать все наперед. Ты можешь не понять того, что увидишь, испугаться и сойти с ума в итоге. Многие предсказатели так кончали. Это принесет тебе несчастье, милая. А я не смогу вмешаться. Никак. Чтобы не ухудшить ситуацию еще и привлечением к тебе иных адских тварей. Как я могу позволить…

— Можешь. Ты можешь. Потому что я хочу этого. Зачем? А разве не ясно? Чтобы защитить наших детей, если не от неминуемой смерти, то хотя бы от болезней, голода и войны. И ты прекрасно понимаешь, о чем я. Что касается радости жизни, то я и так прекрасно знаю, что без тебя утрачу радость нашей любви. Придется вытерпеть и это. Но я уже не наивная девочка, на которой ты женился. Как говорит один наш общий знакомый, я вижу его, потому что я ведьма. Да, ведьма, то есть женщина, ведающая знания, не доступные другим. Мы вместе постарались, и ты тоже участвовал в моем создании. И знания эти нужны мне не для того, чтобы получить власть, богатство или принца в мужья своей дочери. С нее вполне хватит Джона Гаджета-внука. Но я хочу их предупредить и защитить от всех бед, которых боятся люди, но хранят в своих сердцах.

— Ты видела Всадников.

— Да. Видела. И слышала, как Смерть назвал тебя так — Самаэль. Страшное имя, а мне кажется, что Энтони Джей Псих тебе больше подходит, так и стану называть тебя — Энтони, — она подошла ближе, заглянула в янтарные глаза и утешила — Не волнуйся, дорогой, я справлюсь. И не сойду с ума. А если и сойду, то разве моя фамилия не Псих?

Поцелуй вышел долгим и очень нежным. А, когда он все же нашел в себе силы оторваться от ее губ, то прошептал следующее: «Хорошо, Несси. Милая моя единственная на свете удивительная Несси! Ты получишь то, что хочешь. Я отправлю тебя по пути в будущее настолько, насколько тебе захочется смотреть. Смотри внимательно. Ибо ты запомнишь все. Будущее уместится в твоей чудесной умной головке и в твоем золотом сердце. И ты не испугаешься ничего. Смотри и понимай так, как умеешь. Просто потом, когда ты вернешься, обрывки будущего станут всплывать разрозненно, бессвязно, не подчиняясь твоей воле. Не дай им захлестнуть тебя лавиной, вот тогда-то и можно сойти с ума, когда странность и обилие знаний, обретенных вдруг и непонятных, накроет тебя с головой.»

— А я стану их записывать. Да. По мере всплывания. И просто буду давать номер каждому. Пусть разбираются с неприятностями по мере их поступления. Они ведь будут точно умнее меня. Эти потомки.

— Умнее? Знать уж будут точно побольше, ведь жить им в другое время. Но умнее тебя? Если посмотреть вокруг внимательно, а я ведь врать сейчас не могу — ты одна из умнейших женщин мира. И сердцем, и мыслями. Пронумеровать — прекрасная идея. И можно еще и не хранить в каракулях, а издать в красивой книге. Правда, книга может попасть не в те руки, а если твое видение будет истинным, а пророчества недвусмысленны, то некто плохой может использовать это очень страшно.

— Ну так прицепи к основному желанию еще непродаваемость всех книг кроме одной, которую я куплю для себя.

— Не надо даже покупать, ведь авторы получают один специальный бесплатный экземпляр. И ты ведь не удержишься, чтоб не предупреждать кое о чем своих друзей из деревни?! Слава пойдет, и издатели найдут тебя сами, или, что скорее, ты их, зная все наперед. Ну а потом окажется, что они ошиблись и книгу никто не купит.

— Именно так. Я напишу не ради денег и славы, дорогой, а только ради того, о чем уже сказала. Ради безопасности Добродетели и ее потомков. И прости меня, дорогой мой муж, что ради дочери нашей я отрываю тебя и от нее, и от себя. Не суди меня. Мне больно с тобой расстаться, но ведь рано или поздно ты бы все равно покинул меня в бессмертной жизни твоей. Не спорь. Сделай, как я прошу и прости.

Потом были объятия и последний поцелуй без слез, хотя оба знали, что он последний. А потом она провалилась в странный сон. События, страны и властители сменяли друг друга, менялись одежды и оружие, приходили новые болезни и уходили старые, побежденные наукой иных времен, безлошадные повозки бежали по тонким стальным полоскам среди гор и лесов, странные аппараты работали и за ткачей, и за хлебопеков, и за кузнецов, тяжелые железные птицы несли в себе людей с континента на континент, число открываемых континентов, кстати, тоже росло удивительным образом. Но среди всех этих удивительных вещей она с печалью замечала, что дети продолжают болеть и умирать от голода, машины для убийства становятся все изощреннее и жесточе. «Глупцы, — думала она сокрушенно, — Неужели в далеком будущем они станут сыпать эти страшные огненные снаряды на головы невинных маленьких ангелов только из-за своей неимоверной корысти и желания обладать чужой территорией и богатствами недр земных? Додуматься до всего столь чудесного, но продолжать убивать просто потому, что другой молится иначе или говорит на языке, который тебе не понятен, а потому неприятен?» Всадники бродили по маленькой планете, скакали, мчались на безлошадных повозках, плюющихся огнем и смертью. Люди хорошие и не очень, борются с ними и временами побеждают. Еще можно все спасти? Всегда ли можно будет всех спасти? Маленькая узкоглазая девочка, умирая, складывает из бумаги тысячу белых журавликов и верит, что спасти можно? Отважные ратники гибнут в огне, прикрывая детей своими жизнями и превращаются в журавлей. Но деревни и города продолжают гореть, а дети продолжают плакать от страха, боли, голода. Как помочь и предупредить? Как все запомнить? Все это, увиденное фрагментами, издалека, словно сквозь узкую трубку ее кругозора женщины семнадцатого века?

Сон ее длился неимоверно долго, вместив в себя ряды поколений и пласты будущих времен. Но, как и всякий сон, он имел конец.

Вначале она чувствовала, что его прохладная рука лежит на ее щеке и нежно гладит, потом это ощущение растаяло, и Агнесса поняла, что осталась одна, и пора просыпаться. Очнулась она в своей спальне среди абсолютной настороженной тишины: ни привычных и родных звонких ударов молота в кузнице, ни веселого пенья ручья на лопастях водяного колеса. У постели сидела Молли Смит с ближайшей фермы и сокрушенно смотрела на нее.

— Не надо Молли. Не надо ничего говорить. Просто проводи меня туда. Проводи. Я хочу посмотреть на то, что осталось от кузницы.

От кузницы ничего не осталось. Ни фундамента, ни наковальни, ни водяного колеса с молотом. Просто новая заводь ручья, в которой красиво змеились узколистные водоросли и сновали малюсенькие лягушки.

— Несси, рвануло так, что даже костей не нашли. Ни костей, ни железок. А уехать он никак не мог. Ведь лошадь-то на месте. Вот для чего было держать в кузнице порох? Все-таки муж твой был полный Псих! Отец Генри, правда, в воскресенье на проповеди так и разорялся, что кузнец это заслужил и собаке собачья смерть, и хоронить даже нечего. А отпевать такого прохвоста он не собирается. Но ты теперь почтенная вдова с некоторыми средствами. И боюсь, наш пресвитер очень этим средствам завидует.

— Остановись, Молли. Спасибо тебе. Но я сама справлюсь, а если ты домой не поторопишься, то матушка твоя с лестницы упадет, а батюшка сидит в «Голубом якоре» и помощь ей оказать не сможет. Ступай, побыстрее ступай, милая.

Она вернулась в дом, взяла на руки дочку, прижалась щекой к ее щеке, чтобы хоть так ощутить тепло оставшейся малой частицы приложенных им усилий. За клеткой с несушками, заботливо перенесенной из сарая при кузнице в нижнюю комнату коттеджа, обнаружились два бочонка с надписями «Кровельные гвозди» и «Опасно. Порох», бочонок с порохом был наполовину полон. «Значит и он знает, оставил мою половину, шутник! Наполовину полон, как в той его дурацкой шутке про стакан,» — подумала она с усмешкой. Потом вышла прочь и побрела к старой яблоне. Там она обнаружила крепко привязанную к дереву Чернушку. Кобыла глянула на нее сливовым глазом и, фыркнув, утешительно ткнулась в ладонь. В дупле обнаружился недлинный свиток. Но едва Агнесса дочитывала очередную строку, как буквы улетали, точно чешуйки пепла со страницы, и, дочитав до конца, она еще долго стояла у яблони с дочкой на руках и пустым листком древнего папируса. Лицо было мокрым от слез, а кольцо по-прежнему блистало янтарно-золотым на правой руке. «Вот там и оставайся,» — приказала она венчальному колечку, совершенно не считая себя почтенной вдовой.

Ах, любезный мой читатель! Современная криминалистика, конечно, может собрать разлетевшиеся чешуйки пепла, что остались от слов с того папируса. Надо ли это? Может додумаешь сам? Послезливей и подушещипательней, чем там было написано на самом деле. Просто представь, любезный друг, читатель, что может написать демон, прощаясь. И: «К тебе я буду прилетать, гостить я буду до Денницы, и на шелковые ресницы сны золотые навевать» — не подходит. Это из другого произведения и от другого Демона. Нет. Я не стану приводить его письмо здесь, так как оно предназначалось только Агнессе. Оставьте возмущаться те, кто любит разглядывать моменты чужой интимной жизни сквозь щелочку страницы. Что стало пеплом, а что осталось? Кольцо осталось на руке, и кое-что в сердце — навсегда сохранились там слова, что написал он для нее.

В 1637 году восстала Шотландия, в 1640 начались события, позже названные Английской буржуазной революцией. Короткий парламент, Долгий парламент. 1642-46 годы первая Гражданская война, кавалеры скакали за круглоголовыми и круглоголовые скакали за кавалерами, и те и другие постреливали. Потом были Марстон-Мур, Несби и разгром англичан ирландцами у Венбурга.

В 1648 перед самым Престонским сражением очень молоденькому и очень нервному и оттого без конца молившемуся офицеру парламентских войск по фамилии Билтон Агнесса успокаивающе сообщила: «Перестаньте нервничать, друг мой. Остановились в деревне, передохните, поешьте и шуруйте дальше. Восемь тысяч круглоголовых против аристократических почти двадцати? Ерунда. Вы мотивированы лучше. Да и престонские кузнецы вас прекрасно снабдили особо крепкими кирасами, основную часть которых, кстати, мой муж и ковал. А он все добротно делал. Вернетесь в Лондон с победой. Займетесь книготорговлей и успокоитесь. И поклянитесь не обижать детей. Никогда.»

Гаджет старший прожил по тем временам очень долгую жизнь и всегда любил побеседовать с Агнессой. Гаджет сын оставался для Добродетели любящим крестным, баловал девочку вниманием и подарками. К советам Агнессы прислушивался, благодаря чему дела юридической фирмы шли в гору. Правда, он подумывал о переезде в Америку, так как английская реальность в то время оставалась шаткой — шла Гражданская война. Но поразмыслив над некоторыми заметками Миссис Наттер для книги, он решил, что в ближайших двух-трех поколениях следует дать и Америке несколько успокоиться и разобраться со своими красными, черными и белыми, а также южными и северными. К тому же он понимал, что всегда лучше бороться со знакомым злом. Когда между Гаджетом-внуком и Добродетелью Наттер завязалась нежная дружба, переросшая в любовь, никто препятствовать не стал. После исторической престонской битвы и справили свадьбу Джона Гаджета-внука и Добродетели Наттер. Дочь покинула родительский дом и счастливо жила отныне в Престоне. Ведьмовскими способностями матери в полной мере она не обладала, но свойственны были ей и трудолюбие, и практичность, интерес к окружающему миру, и доброта, а также некоторое незлобное ехидство и здоровый скептицизм.

Агнесса продолжала лечить односельчан какой-то плесенью, обучала мыть руки перед едой, бегала трусцой вокруг деревни, а по вечерам записывала аккуратно и старательно, номеруя всплывавшие периодически в беспорядке фрагменты мозаики будущего. В силу своего понимания и в силу своей заботы о незнакомых потомках и записывала, будучи уверенна, что дети будут умнее, а потому как-нибудь разберутся. Годы шли, красота долго не покидала ее и взгляд оставался печальным, насмешливым, всезнающим и добрым, но к середине пятидесятых годов даже стал несколько равнодушным. К старой яблоне она иногда приходила и находила в дупле узкие полоски папируса со словами, предназначенными только ей. Ответов же не писала: все было сказано, а рассказывать, как у нее дела явно ни к чему, ведь за ней ненавязчиво и осторожно наблюдали. Хотя в этом наблюдении ее волновала чисто женская проблема — собственное старение, которого перед ним она по-девчоночьи стеснялась. Так что приходила к яблоне, вынимала из дупла крохотный свиток, шла с ним на место кузницы и долго сидела у ручья, читая и глядя на змеившиеся в воде стебли.

Офицер Билтон с победой вернулся в Лондон, а к 1650 году военную службу бросил и со своим приятелем Скэггсом организовал в Лондоне книгоиздательское предприятие. Однако, дела упорно не шли, хотя друзья продолжали бороться со своими провалами. Помогал же им неиссякаемый оптимизм Билтона. Так после случая с Провально-Просольной Библией в 1651 году он убеждал Скэггса, что им еще сильно повезло, что все закончилось просто скандалом, в отличие от отрезанных ушей приснопамятного пуританского памфлетиста Уильяма Принна, пострадавшего всего лишь за памфлет о театре в 1632 году, когда королева так невовремя играла в любительской пасторали. Когда же в 1653 году случился второй провал, неунывающий Билтон опять считал все произошедшее редким и необычайным везением: «Представляешь, Скэггс! Я читал целых три неизвестные пьесы Шекспира, и, кроме меня, их теперь никто и не прочтет!» Потом он вспомнил о Ланкаширской вдовушке, предсказавшей престонскую победу и его новое мирное занятие, и посчитал вернейшим выходом из цепи провалов печатание всей этой пророческой лабуды, от которой народ тащится не по-детски. Рукопись прислали на следующее утро, едва он озвучил свою идею Скэггсу, что подтверждало достоверность предсказаний в ней изложенных. И в 1655 году книга была издана как раз к рождественской распродаже. Предсказательница согласилась на все условия, отказалась от всякого гонорара, настаивая только на бесплатном авторском экземпляре, который со временем и получила. Но, может она знала, что в 1654 году Кромвель отменит Рождество, а пуританская публика будет не очень настроена приобретать книги с предсказаниями, и не захотела обременять Билтона еще и выплатой денег за книги, непродающиеся никак?! Итак, издатели разорились, а куда девались непроданные «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества Агнессы Наттер» никто не знает. Но известно со слов сэра Терри Пратчетта, наверняка, что их нет ни в музеях, ни в частных собраниях. После третьего провала неунывающий Билтон опять думал, что ему свезло — он ведь никогда не обидел ни одного ребенка, значит, свою клятву выполнил. Да, и в самом деле, как может навредить детям Провально-Просольная Библия, или непрочитанные пьесы Шекспира, или исчезнувшие предсказания этой Ланкаширской ведьмы?! Благодаря своему оптимизму в долговой тюрьме оказался не он, а Скэггс, склонный к унынию и некоторой лени. Каким образом книга сия не попала в тщательно ухоженные ручки хозяина соседней с книгоиздательским предприятием Билтона и Скэггса книжной лавочки А.Зирафеля также остается загадкой. И Азирафель в последующем при каждом воспоминании о том, как он был близок к обладанию столь редким изданием, ощущал одно и то же — противную дрожь коленок и несказанную обиду. Отчего Азирафель не встречался с Агнессой? Она была и умна, и хитра, но еще она была хранима от назойливого внимания Небес выкованными мужем ангелами с мечами. Да и потом, разве не сказала она однажды Кроули: «Никакой другой ангел, кроме тебя, мне не нужен!», а он, как Хранитель, выполнил и это желание, причем в тот раз речь ведь шла конкретно об ангеле Азирафеле.

Вам, дорогой читатель мой, известна дальнейшая история. Известно и то, что одно из первых предсказаний в книге касалось смерти самой Агнессы. Известны, как последние слова ее, обращенные к добрым односельчанам, так и содержание записки, найденной в доме и сообщавшей о сорока фунтах кровельных гвоздей и восьмидесяти фунтах отличного зерненого пороха, зашитых Агнессой в нижние юбки. Однако мы должны остановиться на тех десяти минутах, на которые опоздали прийти к ней озабоченные добрые односельчане во главе с майором-ведьмоловом Прелюбы-не-сотвори Пульцифером.

Агнесса расправила свои отяжелевшие пышные юбки, положила на видное место записку для молочника, достала с полки старую-престарую запыленную бутылку вина и два бокала. Потом кивнула гостю, который в отличие от односельчан и палачей никогда не опаздывал: «Опаздывают. А Ты уже здесь. Ну так займем время приятным! Давай по бокальчику напоследок! Еще муж покупал вино. Они еще минут девять тащиться сюда будут!» Гость кивнул, в костяшках пальцев прозвенел бокал: «БЛАГОДАРЮ, АГНЕССА. ОДНАЖДЫ ОН ПОДКОВАЛ БИНКИ, И Я ЕМУ ДОЛЖЕН, НЕТ, НЕ ТВОЮ ЖИЗНЬ, ПРОСТО ИСТОРИЮ НАПОСЛЕДОК. ТЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕШЬ, НО ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ЗНАТЬ. ТВОЙ МУЖ НЕ СТАЛ РАССКАЗЫВАТЬ В ПЕРВЫЙ РАЗ, А ВТОРОЙ РАЗ ОН ПРОСТО УЖЕ НЕ УСПЕЕТ РАССКАЗАТЬ ЭТО САМ. ОН ДВАЖДЫ ПЫТАЛСЯ ЗАКЛЮЧИТЬ СО МНОЙ СДЕЛКУ. ПЕРВЫЙ РАЗ. ВО ВРЕМЯ КРЕСТИН СЫНА, ОН НЕ БЫЛ В ПРЕСТОНЕ, А УМОЛЯЛ МЕНЯ ВЗЯТЬ ЕГО БЕССМЕРТНУЮ ЖИЗНЬ ВМЕСТО ЖИЗНИ СЫНА. Я НЕ ЗАКЛЮЧАЮ ТАКИХ СДЕЛОК, ТЫ ЗНАЕШЬ. ВТОРОЙ РАЗ ОН БЫЛ У МЕНЯ СЕГОДНЯ УТРОМ. ВНАЧАЛЕ ПРОСИЛ, ЗАТЕМ УМОЛЯЛ, ПОТОМ ТРЕБОВАЛ ОБМЕНЯТЬ БЕСКОНЕЧНОЕ И ГОРЕСТНОЕ ДЕМОНИЧЕСКОЕ ЕГО СУЩЕСТВОВАНИЕ НА ТВОЮ ЖИЗНЬ. В КОНЦЕ ДАЖЕ ДРАТЬСЯ СО МНОЙ ПЫТАЛСЯ. ВООБРАЖЕНИЕ. ОНО И ВИНОВАТО, ВООБРАЗИЛ, ЧТО ЛЮБОВЬ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ!»

Агнесса усмехнулась и, глотнув вина, проговорила: «Да, он ведь Псих. Он не сильно пострадал? Надеюсь, Ты его не прибил?» «Я НИКОГО НЕ УБИВАЮ. Я ПРОСТО ВЫПОЛНЯЮ СВОЮ РАБОТУ. ПОСТРАДАЛ? НЕТ. А ПЕРЬЯ ОТРАСТУТ. НУ? ЗА ДОРОГУ?!» — ответил Смерть и допил бокал до конца. Снаружи послышался шум толпы, Агнесса шагнула к порогу и распахнула дверь в туманный апрельский вечер: «Прелюбы Пульцифер. Люди добрые. Вы припозднились. Я уже десять минут, как должна гореть. Ну ладно…»

Сообщу также, что в первом ряду добрых односельчан во время сожжения последней ведьмы в Британии стоял, ликуя, брат приговоренной преподобный Генри Брэдшоу. И в отличие от майора-ведьмолова Прелюбы-не-сотвори Пульцифера от Генри не осталось даже шляпы.

Примечания к главе восьмой.

злоумышленник по имени Негоро — с благодарностью к Жюль Верну и «Пятнадцатилетнему капитану».

Самаэль или Яд господен. Очень страшный демон с тупым зазубренным отравленным ножом. Змеище. Короче, «враг небес и зло природы», но в то же время — «царь познанья и свободы».

«К тебе я буду прилетать, гостить я буду до Денницы, и на шелковые ресницы сны золотые навевать» М.Ю. Лермонтов поэма «Демон».

Даты и исторические события перечисляются в соответствии с датами и историческими событиями.

Глава девятая, настолько недлинная, что могла бы стать эпилогом, в которой автор решает: надо ли оставить все, как говаривал Принц Датский: «Дальше тишина», или рассказать о некоторых последующих событиях, уже известных читателю из Книги-канона, прочитанной не раз, но изменив немного угол зрения так, чтобы вершина этого угла оказалась в зрачке Змея Эдемского, известного нам под именем демона Кроули, а также изложить для всех, наконец предсказание под номером из трех шестерок.

Но не горюй, когда арест жестокий

Возьмёт меня отсюда навсегда,

Свой век продолжу в этих строках долгий,

Как память, разделив твои года.

Читая, ты поймёшь, что сердце пело,

Когда тебе я посвящал сонет,

Земля своё получит — только тело,

Но дух с тобой, его не гаснет свет.

Ты потеряешь только прозу жизни -

Отбросы, что теперь еда червей,

Огня добычу, но остались мысли,

А низменное всё забудь скорей.

В душе вся ценность, не в её одежде,

А творчество всегда с тобой как прежде.

(Уильям Шекспир 1564-1616)

Благодаря запутанности бюрократии Преисподней в семнадцатом веке, отсутствия Кроули в течение почти тринадцати лет никто не заметил, он даже ухитрялся иногда оставить в секретном дупле пару строк со словами любви и тепла для нее. Очередной отчет о деяниях он предоставил уже в 1650 году. А за это время смертные наделали столько, что отчитаться было о чем. Целая череда битв, в которых граждане одной страны успешно убивали друг друга и казнь Карла Первого в 1649 году чего стоили! Ну а потом начался совершенно не логичный путь страны от власти одного тирана к власти другого, а потом и к реставрации монархии. Пуританское вмешательство в жизнь становилось все несноснее. Церковная музыка отвергалась, ноты сжигались, разрушенные органы и объявленные греховным инструментом скрипки — довершали безумие. Попытка сопротивления вылилась в содействие Локку и Гибсону в постановке в 1653 году маски «Купидон и Смерть», с простой, но с точки зрения Азраила весьма еретической идеей — любовь побеждает смерть. Ну и что?! Кроули хотелось хотя бы участием в указанном проекте в качестве дарителя идеи доказать, что смерть не всесильна. Годом позже, отследив ту часть исполнения желания Агнессы, которая касалась непродавания книги и исчезновения не проданных экземпляров в 1655 году, он смог сделать это мимоходом и незаметно для Повелителя. Тем более, что Парламент уже в 1654-м так удачно отменил Рождество вместе с другими праздниками. Веселье запрещали, и желание читать предсказания будущего в невеселом мире ни у кого не возникало. Однако, время шло к 1656 году, а он знал, что это значит. После утреннего визита к Смерти, короткого, неудачного и глупого, он рванул в Экклстон, но кони не быстры, а попытка драки с Азраилом привела к резкому уменьшению его полетной скорости. Поэтому прибыл он туда аж через неделю после казни. Забрал из дупла в яблоне конверт со своим настоящим именем и из дома Агнессы вынес чудом еще живое лимонное дерево. Вернулся в Лондон тем же плачевным темпом, но добраться смог только до лавочки Азирафеля в Сохо. Вечер был туманным и промозглым, лавочка — закрыта, Ангела там не оказалось. Тогда он уселся на ступени в обнимку с лимоном и стал ждать. Азирафель появился около полуночи и, обнаружив у порога демона с деревом в руках, удивленно спросил: «Кроули? Ты тут зачем?»

— Приветик, — ответил демон и как-то странно посмотрел на ангела поверх очков. — Ты не возьмешь дерево? На сохранение? У меня тут сейчас жилья нет постоянного. Я заберу после. Без подвохов. Просто лимонное дерево. Скоро зацветет. Но холодов оно не любит. А ты сохранишь. Поливай только и на листья брызгай водой, ему это нравится.

Азирафель кивнул, открыл дверь и пригласил: «Заноси уже свое дерево.» Кроули прошел внутрь, поставил горшок с лимоном на пол поближе к окну и собрался уже выйти обратно, как Ангел вдруг спросил: «Может… Ты кажется не в порядке? Сейчас я что-нибудь придумаю…»

— Ничего не надо. Мне пора.

— Но твои крылья?! Это же след косы Смерти? Подрался с Ним что ли? Твои знают? Ты, вообще, как сюда добрался? И зачем ты с Ним связался?

Конечно, Ангелы видят больше и глубже, и Азирафель заметил все — скошенные под самый корень на крыльях перья, затравленный горький взгляд и почему-то тонкое золотое кольцо на левой руке. Кроули проследил его взгляд и, кривовато улыбнувшись, поправил очки на переносице, прикрыв ими глаза, и сжал левую руку в кулак: «Оставь, отрастут. Ничего им не сделается. Связался, конечно, зря. Это я и сам знаю. Благодарю за дерево. Я точно заберу. Как только найду себе дом. Оно мне крайне нужно. Дерево я имею в виду.» После чего резко вышел и растворился в тумане.

Азирафель дерево хранил довольно долго. Летние цветы ему понравились. А зимой он даже попробовал однажды плод: «Ох, кисло, аж Москву видать! А Британии в ту сторону уж лучше не заглядывать ни сейчас, ни потом, особенно корыстными колониальными взглядами.» Он расценил реакцию на кислоту плода, как связанную примерно с одновременной высылкой из Москвы «Русской компании», так и с предпочтением из вкусов, обнаруженных людьми в последнее время, — шоколадного. «Нет, лимон — это не мое, какао гораздо вкуснее. Ну, или вино в хорошей компании,» — сделал он вывод, мельком вспоминая странное лицо демона в их последнюю встречу и пеньки от перьев на его крыльях.

Что касается вопроса незаметности описанных событий для хозяина Преисподней, то он ведь не Лигур, и вполне мог пользоваться техническими достижениями из будущего и отслеживать всех своих подчиненных. Михаил, например, имела фотографии ангела и демона в шекспировском театре! Иное дело вопрос доверия! А Люцифер вряд ли бы доверил некоторые секреты даже Вельзевул. Что это был бы за порядок, где демоны друг другу доверяют?! Но в далеком будущем своего ребенка он почему-то доверил психу-Кроули, а не гораздо выше него стоявшим по рангу герцогам Ада. И, прости, любезный читатель мой, это уже не вмещается в данную историю любви, потерь, обретений, расставаний и встреч.

Ближе к нашему времени в далеком Лос-Анжелесе, куда ее прадедушка перебрался как раз перед Первой мировой войной, руководствуясь очередным предсказанием Агнессы, спасавшей своих потомков от Войны, а затем и разбогател, разгадав за два дня до срока предсказание о крахе фондовой биржи в 1929 году, десятилетняя девочка по имени Анафема, отец которой после 22 ноября 1963 года благополучно вернулся из Кингс-линна, то есть Далласа, упорно расспрашивала свою мать: «Разве Агнесса была суеверной? Ведь нет?! Тогда почему в книге нет предсказания № 666?» На что получила такой ответ: «Да, суеверной она не была, как всякая мудрая женщина. И если ты приглядишься, то обнаружишь, что данное предсказание было, но страница с ним вырвана очень давно. Скорее всего это сделала она сама, так как точно знала для кого его сделала. Возможно, она даже каким-то не известным нам способом сама передала предсказание адресату. Надо ли нам знать, что это был за адресат? Это ее книга и единственный оставшийся экземпляр использовался только потомками, собственно, так все и задумывалось, как гласит легенда. Думаю, что это был исключительно близкий для нее человек.»

— Или не человек, учитывая номер предсказания, — подумала Анафема, но вслух развивать тему не стала.

Этот же вопрос также очень заинтересовал Азирафеля в ночь его близкого знакомства с Книгой предсказаний Агнессы Псих, но вопрос о местонахождении антихриста в тот момент интересовал его куда больше, и Ангел не придал исчезнувшему предсказанию никакого значения.

Да, столкнувшись с велосипедом близ Тадфилда, Кроули интересовался только возможным повреждением «Бентли» и удалением царапин с любимой тачки. Но, когда Азирафель обнаружил книгу в машине, он тотчас ее узнал, и она просто обожгла ему сердце так сильно, что ничего лучшего он не придумал, как заявить, что он не читает и книга принадлежит той сумасшедшей девице. И хорошо еще, что Азирафель не видел выражения его лица! Вы представьте, каково это вдруг понять, что только что столкнулся с живым продолжением утраченной почти четыреста лет назад возлюбленной?! И понять, что, если они с Азирафелем не придумают, как найти мальчишку и не остановят всю эту канитель с Армагеддоном, он потеряет со всем человечеством вместе и свою ненормальную прапраправнучку. Анафема же, отнесла свои странные ощущения по поводу аур двух чудиков, сбивших ее на дороге, к симптомам сотрясения мозга в легкой степени, полученного ею при падении. Особенно ее беспокоило то, что увидела она в ауре того, что был за рулем в темноте в черных очках. Кроме всего прочего весьма странного, в этой ауре чувствовалось что-то старое, что-то новое, что-то синее и явственный след присутствия едва уловимой частицы Агнессы. Все то же самое она ощущала всегда, едва открывала Книгу. Но ее, как и Азирафеля все же больше беспокоило в тот момент предотвращение конца света, а не разборки с неясными аурами двух идиотов. «Несущественно! И только полный ПСИХ может гонять в темноте в черных очках! Ничего удивительного, что он на меня налетел на своем винтажном катафалке,» — решила она, а далее вы и сами знаете, как развивались события.

Когда Книга сама оказалась в руках Кроули в пожаре, среди огня, хлопков, рушащихся книжных полок и кошмара очередной потери родственной души — на сей раз — лучшего друга, он ухватился за нее, как единственный возможный в такой ситуации якорь и спрятал в карман, подумав шекспировской строкой: «А творчество всегда с тобой как прежде.» После этого он кричал и плакал, и эти вырвавшиеся наружу слезы наполнили его отчаянной злостью, бесшабашной решимостью, необъяснимой уверенностью, укрепившейся особенно после обнаружения в книге заметок ангела и направления для дальнейшего пути — наперекор всему. Именно эти злость, решимость и уверенность помогли ему пустить в ход всю силу воображения, что довела его сквозь огонь до аэродрома. И все это — благодаря ее книге! Благодаря Агнессе!

Позже, много позже описанных сэром Терри Пратчеттом событий, произошедших на аэродроме, после использования предсказания Агнессы о необходимости правильно выбирать облик и даже после приятного вечера с распевающим на Беркли-стрит соловьем, он вернулся в свою квартиру и, расположившись в оранжерее, вынул из бадьи с древним лимонным деревом трубочку герметичной пробирки со спрятанным в ней истертым клочком старинной бумаги и перечитал в который раз строки, напечатанные шрифтом четырехсотлетней давности.

Это была страница, вырванная из книги 1655 года издания, на которой значилось:

«666. Для тебя, странный Хранитель мой, полезно прочесть стих семьдесят четвертый из тех, что Уильям написал: «Тебе — мое вино, моя душа!» Но бойся губительного одиночества. Утешишься, найдя родственную душу. Обретешь ее во спасение свое. Душа сия и друг, и враг твой заклятый, и она с тобой рядом уже давно, только оглянись.»

Примечания к главе девятой.

маска «Купидон и Смерть». Маски — музыкальные представления в Англии в 16-17 веках, которые можно считать предтечей оперы. Сюжета могло не быть, или он был незатейлив и мифологичен. Костюмированные номера сменяли друг друга, сопровождаясь музыкой, песнями и танцами. В 1653 году поставлена маска «Купидон и Смерть» на текст Джеймса Шерли и музыку Мэтью Локка и Кристофера Гиббсона. На сцене действовали аллегории, но все было понятно, и Смерти такое действо вряд ли бы понравилось.

тонкое золотое кольцо на левой руке — как известно, англичане носят венчальное кольцо на правой руке, в отличие от нас. Если кольцо на левой — это знак вдовства.

вынул из бадьи с древним лимонным деревом. Средняя продолжительность жизни лимонных деревьев, которые растут на открытом воздухе, составляет более 50-ти лет. С практикой надлежащего ухода и профилактики заболеваний, дерево может прожить и более 100 лет. Комнатные лимонные деревья живут примерно столько же, около 50-ти лет. Но если сильно уговаривать, правильно подкармливать, иногда покрикивать, особенно если хозяин дерева демон, то вполне могло бы прожить и четыреста лет.

Стих семьдесят четвертый. Вы уже догадались, что Агнесса имела в виду 74-й сонет Шекспира, вынесенный эпиграфом к данной главе в неизвестно чьем переводе и который приведу здесь для вас в переводе С.Я.Маршака:

Когда меня отправят под арест

Без выкупа, залога и отсрочки,

Не глыбы камня, не могильный крест —

Мне памятником будут эти строчки.

Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах

Все, что во мне тебе принадлежало.

Пускай земле достанется мой прах,-

Ты, потеряв меня, утратишь мало.

С тобою будет лучшее во мне.

А смерть возьмет от жизни быстротечной

Осадок, остающийся на дне,

То, что похитить мог бродяга встречный.

Ей — черепки разбитого ковша,

Тебе — мое вино, моя душа.

И для англоязычных читателей:

But be contented when that fell arrest

Without all bail shall carry me away,

My life hath in this line some interest,

Which for memorial still with thee shall stay.

When thou reviewest this, thou dost review

The very part was consecrate to thee:

The earth can have but earth, which is his due;

My spirit is thine, the better part of me.

So then thou hast but lost the dregs of life,

The prey of worms, my body being dead,

The coward conquest of a wretch's knife,

Too base of thee to be remembered:

The worth of that is that which it contains,

And that is this, and this with thee remains.

Для тех же, кто после всех повторений великих строк великого Уильяма все еще не понял и продолжает задавать вопросы: да, именно таким образом Агнесса оставила свою душу не Аду или Раю, она оставила ее своему Хранителю навсегда.

Конец.