История пиратки (гет)

Примечания:

Как обычно, главу я вычитывала, но она еще не бечена, так что если вдруг увидите очепятку — ПБ к вашим услугам:)

Задал вопрос тут сам себе

И на него ответил:

«Зачем живешь ты на земле?»

«За тем же, что и ветер.

Свободой чтоб всегда дышать,

Всю облетев планету,

Чтоб тучи в небе разгонять,

Давая место свету».

«Ну, а еще, скажи, зачем?

Ведь это слишком мало».

«Хочу раздать, как Солнце, всем

Своё тепло задаром!

Добром окутывать людей,

Сердца их согревая,

В мороз спасая и в метель,

Вторую жизнь давая».

«А полюбить бы всех ты смог?

Вокруг ведь сумасброды!»

«Уж точно нет, ведь я не Бог,

А только часть природы».

Аноним с просторов Интернета

Настасья счастливо полулежала на софе, приятно потягиваясь и прикрыв от удовольствия глаза. Да, невероятно, но это не поддавалось сомнению — она была счастлива, наверное, впервые с тех пор, как три дня назад она покинула Бриджтаун. Почему? Пожалуй, даже Настя не смогла бы ответить себе на этот вопрос; можно было предполагать, что виной этому был теплый погожий день или удобная кровать, но это были только предположения — и ни одно из них не было бы близко к истине. Ей просто было сегодня хорошо — а это самое главное.

Вчера Настасья взялась за изучение личной переписки сына бывшего капитана «Синко-Льягаса», конечно же, прекрасно понимая, что это абсолютно неэтично и очень даже плохо, поэтому большинство писем она прочитывала вскользь, едва всматриваясь в них (имеющей познания в лингвистике Насте не составило бы труда понять общее содержание текста, хорошенько вчитавшись в него, но она предпочитала этим не заниматься); однако пару писем привлекли ее внимание — одно из них было подписано доном Диего, и в нем он просил своего сына срочно прибыть на Эспаньолу для того, чтобы «отомстить английским еретикам за проявленное ими вероломство». Второе, куда более интересное, было составлено уже самим доном Эстебаном для неизвестного капитана «Прайд оф Девон», и в нем юноша со всей своей горячностью клялся, что если он добереться до командира этого судна, то непременно вызовет его на дуэль и там без зазрения совести убьет (скорее всего, он не собирался письмо отправлять по назначению, но чувства, которым нужно было излиться хоть куда-нибудь, вышли на поверхность именно таким образом). Настасья, недоумевая, с чем может быть связана такая ненависть, вдруг припомнила, что на званом обеде губернатор Стид очень хвалился английской мощью, и в своей речи он упоминал «Прайд оф Девон» как корабль, подвергшийся испанскому нападению, но с успехом отразивший его и даже захвативший какую-то добычу.

— Любопытно, — вслух сказала Настасья, размышляя сама с собой. — Значит, капитан этого английского фрегата лгал — он сам навязал бой испанцам, а тот, кто командовал сбежавшим с поля боя кораблем, видимо, был близким другом дона Диего. Иначе бы стал он просто так мстить англичанам? — задала она вопрос книжному шкафу. Тот скромно промолчал, и Настя продолжила рассуждать, ходя по каюте кругами. — Ясно, что нападение на Барбадос имело под собой личные мотивы — отомстить нерадивому капитану «Прайд оф Девон». Или же нет?

Вопрос повис в воздухе, и Настя, сколько не билась над решением этой непростой задачи, никак в нем не преуспела. Потом, после нескольких часов тяжелых раздумий, она в конце концов решила, что утро вечера мудренее, и легла спать, оставив на утро все волнующие ее размышления. Правда, утром, только проснувшись, Настасья поняла, что и сейчас этот вопрос так и остался неразрешенным, поэтому она, лежа на софе, сладко потягивалась и рассматривала легкие кучевые облака, быстро убегающие от несущегося по волнам корабля.

Занимался шестой день славного июня тысяча шестьсот восемьдесят шестого года от Рождества Христова. «Синко-Льягас» провел в море уже два дня, все дальше удаляясь от Барбадоса и все дальше увозя Настасью от ее отца. Если дон Диего окажется прав, то землю они увидят не сегодня, так завтра; еще пять-шесть дней уйдет на то, чтобы найти корабль, идущий в Бриджтаун, и еще пять, чтобы добраться до города. Выходит около двенадцати дней — еще двенадцать дней она будет в разлуке с отцом, даже не зная, жив он или нет. Эта страшная мысль заставила Настасью нахмуриться, встать с софы и оглядеться. Сердце внезапно подсказало ей, что медлить больше нельзя и что надо приступить к решительным действиям. Вот только что она могла сделать, находясь в открытом море?

Настасья с тяжелыми думами села за стол, положила на него маленькое зеркальце и, распустив привычную косу, начала расчесываться. Длинные, слегка курчавые золотисто-коричневые волосы мягко спадали с плеч, и Настя быстро скользила по ним гребешком. Надо же, будь она не самой собой, а посторонним наблюдателем, она никогда бы не поверила, что Анна и Питер Блад — брат и сестра. Питер Блад был больше похож на цыгана или на испанца — смуглая кожа, черная шевелюра, которая была скрыта под таким же черным париком, правильные черты лица, прямой нос, и только глаза, пронзительные, голубые, слишком яркие, со странным спокойствием и неподвижностью в них. Настасья была почти что полной его противоположностью: волосы были скорее медовыми, чем коричневыми, во взгляде читалась постоянное движение, егозливость и непоседливость его хозяйки, носик, слегка вздернутый, выдавал ее упрямство, и только глаза, такие же голубые и глубокие, выдавали возможное родство.

— Дорогая сестра! — послышался добродушный, но слегка ироничный голос из-за двери, в котором Настя узнала голос капитана Блада. — Сейчас уже десять часов утра. Если вы хотите успеть позавтракать, то самое время просыпаться.

Настасья, которая почти уже заплела косу, недовольно повела плечами, услышав, как ее обвиняют в лодырничестве. Уж она задаст капитану, как только закончит… Не встала она с восходом солнца — и что же, теперь она круглая лентяйка? Ну уж нет! Она обвязала кончик косы лентой под цвет волос, посмотрелась на себя в зеркало, чтобы убедиться, что она выглядит прилично и не растрепанно, и с недовольной рожицей, которую часто показывала отцу, выглянула в коридор. Стоявший там капитан Блад, увидев свою названную сестру в таком виде, едва ли не засмеялся, чем несказанно оскорбил Настасью.

— Не смешно, многоуважаемый братец! — заявила она и уперла руки в бока, показывая этим свое негодование. — Я, между прочим, занималась делами до поздней ночи, а проснулась уже давно!

— И что же это были за дела, дорогая сестра? — с любопытсвом спросил капитан Блад и без разрешения вошел в каюту Настасьи, разглядывая ее на предмет чего-нибудь интересного.

— Только не говорите, что вы не знали, чья эта каюта! — громко возразила Настя, но, прочитав немой вопрос в глазах капитана, с удивлением посмотрела на него. — Она принадлежала раньше сыну дона Диего — дону Эстебану. Я до поздней ночи читала его бумаги, ведь вы обещали устроить мой разговор с ним… И я подумала, что неплохо было бы для начала узнать, с кем мне придется иметь дело.

— Надо же! Вот что значит халатно относится к своим обязанностям, — сказал Питер Блад. Теперь настал черед Настасьи вопросительно и изумленно смотреть на собеседника, и капитан, поймав на себе ее недоуменный взгляд, пояснил: — Как вы понимаете, я не планировал долго оставаться на этом корабле — сейчас, по прибытии в Кюрасао, я бы с удовольствием продал его любому проходимцу и на вырученные деньги обеспечил себя и своих людей, а также ваше возвращение на Барбадос. Впрочем, вы правы — сначала нужно поговорить с доном Эстебаном, так что я предлагаю вам в первую очередь позавтракать, а после отправится к нему. Только учтите, что нужно вести себя осторожно, разговаривая с ним, — никаких намеков, никаких оговорок. Не стоит забывать, что он все же испанец, а значит, дружественных чувств ни к вам, ни ко мне он не испытывает.

Настасья кивнула, соглашаясь с доводами капитана Блада, который повторял ей эти же самые размышления, наверное, раз в сотый; тот поспешил удалиться, обещав принести завтрак ей в каюту. Настя подумала, что сейчас она в безопасности, под покровительством благородного человека, и опасаться ей нечего… но если это так, то почему сердце так стучит? Она еще раз подошла к так и не убранному зеркальцу и погляделась в него. Ведь это все то, о чем она мечтала — свобода, бесконечный морской простор, крики чаек за окном, но это отдавало непередаваемой горечью, которую нельзя было побороть. Что бы она не отдала, для того чтобы оказаться сейчас в Москве… Нет, нельзя предаваться мечтам — нужно быть сильной, такой же, как отец и капитан Блад. Ради семьи и отечества. Ради жизни и света. Взгляд в отражении постепенно становился все тверже, и в нем появилась несвойственная ему жесткость и властность.

Когда Питер Блад снова вошел в каюту, на этот раз с подносом в руках, он застал свою подопечную в самом решительном расположении духа; впрочем, его это нисколько не удивило: он уже догадался, что она непредсказуема и, в отличие от остальных девушек благородного происхождения, привыкла вести себя так, как велит сердце, а не так, как диктуют правила приличия. В этом проскальзывало какое-то неуловимое сходство ее и Арабеллы, отчего капитан, сам того не до конца осознавая, относился к ней снисходительно, слегка иронично и по-отечески — так, как он бы действительно относился к метафорической младшей сестренке. Настасья же, не догадываясь о мыслях капитана, вопросительно посмотрела сначала на свой завтрак, потом в окно, на плескавшееся море, и с удивлением обнаружила над ним черную летящую точку.

— Капитан! — окликнула она Питера Блада. — Смотрите! Это чайка?

Он слегка пригнулся, нахмурившись и всматриваясь в морскую гладь, потом он с заметным удовольствием кивнул.

— Да, дорогая сестра, это чайка, — весело подтвердил капитан. — Обычно морские птицы появляются рядом с сушей, а значит, Кюрасао уже близко. Готовьтесь, мисс Лисьянска — скоро вы сойдете с этого корабля и отправитесь назад, к отцу.

Питер Блад положил руку на плечо своей названной сестры и слегка сжал ее, понимая, как она сейчас нуждается в его поддержке. Да, шустрая, непоседливая, почти неунывающая, сообразительная и задиристая русская девушка, такая свободная и смелая… Такая родная и кого-то все время напоминающая — не только Арабеллу, но и его самого. Настасья обернулась к нему и широко улыбнулась.

— Это хорошо! — провозгласила она и счастливо засмеялась. — А теперь, дорогой братец, я хочу позавтракать и получить от вас все необходимые инструкции.

— Отлично, сестра! — Настасья, как и обещала, села завтракать, а капитан тем временем продолжил: — Вы принесете еды и воды нашим пленникам и как бы невзначай завяжете разговор — так как вы девушка, то отвечать вам будут гораздо охотнее, чем кому-либо еще на этом корабле. Осторожно спросите о чем-нибудь неважном, например, о губернаторе Стиде или о полковнике Бишопе, а потом задайте пару наводящих вопросов о вашем отце. Надеюсь, что мой план сработает и дон Эстебан действительно расскажет вам что-нибудь полезное, а иначе, моя дорогая сестра, мне придется извиниться перед вами за мою бесполезность в этом деле.

Настасья размышляла над всем сказанным, задумчиво жуя дольку мандаринки и допивая крепковатый кофе, неизвестно откуда появившийся на корабле. Хотя должен же был дон Диего пить что-нибудь еще, кроме так любимых им хереса и малаги?

— Анна Блад, — протянула Настя, вспомнив, что именно так она и должна называться теперь. — Анна — что означает это имя, брат? Анастасия означает «Воскресение», а что скрывает под собой мое новое прозвище?

— Кажется, «смиренная», дорогая сестра, что вам, по моему скромному мнению, нисколько не подходит, — ответил несколько удивленный капитан Блад. — А если переводить дословно, то вы будете «кровавым смирением», так же как я — «кровавой скалой». Не слишком радужно, не находите, милая сестра? — Увидев, что Настасья поражена его ответом, Питер Блад засмеялся. — «Блад» означает «кровь» на дорогом моему сердцу английском языке. Впрочем, кто едет за море, меняет только небо, но не душу, сказал некогда Гораций, так что как я был миролюбивым и благородным врачом, так, похоже, им и останусь, даже если надо мной будут светить солнце и звезды западных морей.

— А вы высоко себя цените, дорогой брат, — с усмешкой сказала Настасья и поднялась из-за стола. — Вы любите изречения древних? — поинтересовалась она.

— Скажите лучше — древних римлян, или еще вернее — дорогого мне Горация. Он согревал мою душу, пока я находился в тюрьме в Британии, а чуть позже в рабстве у такого… М-м-м… малопривлекательного человека, как полковник Бишоп. Идемте, дорогая сестра. Если вы все же решились, то я возьму на себя смелость проводить вас к трюму, где и содержатся мои пленники.

Настасья позволила взять себя за руку и повести куда-то во внутренности корабля, и чем ниже они спускались, тем темнее становилось вокруг. Она с испугом сжимала теплую руку капитана Блада, боясь предстоящего разговора, — все подозрения проснулись в ней с новой силой.

На нижних палубах «Синко-Льягаса» все, казалось, пропахло смолой, застоявшейся водой и солониной. Ни воздуха, ни свежего дуновения ветерка, а от здешних запахов Настасью выворачивало наизнанку. Капитан, похоже, спустился в самый низ, где находился склад каких-то никому ненужных вещей и где было ужасно сыро и неуютно; это маленькое подобие ада было освещено тусклым свечением нескольких фонарей. Питер Блад остановился около закрытого люка, видимо, ведущего вниз, и указал Настасье на лежащий рядом поднос с сухарями, солониной, кувшином воды и зажженой свечкой.

— Возьмите это с собой, дорогая сестра, когда будете спускаться в трюм, и помните все, о чем мы с вами говорили. Я останусь здесь — если что-то случится, вам нужно будет только позвать меня, — потом, понизив голос, он добавил: — Желаю вам удачи в ваших поисках, мисс Лисьянска.

Настасья с благодарностью посмотрела на него, потом, сжав в кулак остатки своей решительности, с помощью Питера Блада открыла люк, взяла в руку оказавшийся довольно тяжелым поднос и начала спускаться по лестнице, периодически ставя свою ношу на ступеньки. В трюме было темно, и только свеча едва-едва разгоняла образовавшуюся тьму.

Спустившись, она наконец увидела людей — оборванных, в одних рубашках, которые явно видали лучшие времена, и отсыревших штанах. Среди этих людей, скорее похожих на тени, выделялся один, молодой юноша, наверное, такого же возраста, как и Настасья; на нем был некогда богато отделанный камзол, из чего она сделала вывод, что это и есть дон Эстебан, сын дона Диего. Настя поймала на себе его взгляд, недоуменно-испуганный, как и у всех тех, кто находился здесь. У нее создалось впечатление, что все эти люди считали оставшиеся им дни и боялись того часа, когда смерть заберет их. Застывшая на месте Настасья, поняв, что не может долго выносить этот взгляд, взяла с подноса кувшин с водой, подошла к дону Эстебану и протянула его ему. Тот кувшин принял, все еще не в силах оторвать глаз от странного видения.

— Señorita? — с каким-то благоговением спросил он. Настасья неловко ему улыбнулась, все еще не понимая, как завязать так нужный ей разговор, и даже не зная, состоится ли он вообще. — ¿Vino aquí la propia Virgen María para ver con sus propios ojos nuestro sufrimiento?⁽¹⁾

— Боюсь огорчить вас, сэр, но меня зовут Анна Блад, и я — сестра капитана Блада, — сказала Настасья, из всего вопроса различив только «Дева Мария». Благоговение во взгляде юноши заметно увяло, и Настя, которую это обстоятельство несколько огорчило, вдруг заметила, что на его руки были надеты кандалы.

— Значит, вы сестра того человека, который посадил нас сюда? — с горечью спросил дон Эстебан. Настасья, поджав губы, кивнула и села перед ним на колени, приготовившись к нелегкой беседе.

— Мне очень жаль вас, сэр, — увидев в глазах испанца вдруг вспыхнувший гнев и осознав, что слово «жалость» здесь не совсем уместно, Настасья поспешила исправить прокол. — Жаль вас как брата по вере: вы так же, как и я, католик, сэр, и мне не чуждо христианское милосердие.

— Вы — католичка?! — ошарашенно спросил дон Эстебан. — Но как же…

— Я не англичанка. Я и мой брат — ирландцы, и поверьте, у нас не было никакого желания причинять вам вред. Но, увы, обстоятельства сложились против наших желаний, — быстро проговорила Настасья, зная, что ирландцы исповедовали католицизм и не перешли в англиканскую веру.

Правда, рука сама потянулась к груди, на которой висел православный крестик, а в голове у Насти промелькнула мысль, что врать нехорошо, тем более таким несчастным людям, как эти пленники. Но, собравшись с духом, она сжала руку в кулак и заставила себя не думать об этом, надеясь, что она не покраснеет и это не выдаст ее настоящих чувств.

— Вы клянетесь, что не желали никогда зла ни мне, ни моему отцу, ни моему народу? — после небольшой паузы спросил дон Эстебан, с мольбой смотря ей в глаза.

Настасья на секунду задумалась: она, конечно, никогда ничего подобного не хотела, но вот за Питера Блада, например, она ручатся не могла. Однако испанец так неожиданно попросил поклясться только ее, поэтому она быстро ответила:

— Клянусь, сэр.

Юноша с облегчением вздохнул; Настасья, наоборот, напряглась, понимая, что у разговора вот-вот должна наступить долгожданная развязка.

— Мы недолюбливаем англичан, поэтому мне нетрудно понять ваш гнев, — заявила Настасья от лица ирландцев, припомнив жуткие рассказы о частых восстаниях против английской короны и то, чем такие восстания обычно заканчивались. Дон Эстебан сдержанно кивнул, гадая, к чему клонит его собеседница. — Достаточно того, что они — протестанты, а мы — благочестивые католики… Впрочем, от брата я слышала, что на Барбадосе кроме англичан были еще русские, которые исповедуют православие. Вы, должно быть, видели их? Что они представляли из себя? — с вполне искренним любопытством спросила Настасья.

Юноша, хотевший ей ответить (и, должно быть, так и не понявший, к чему говорит все это юная сестра капитана Блада), был прерван одним из пленников, испанцем лет сорока, который, видимо, попросил разъяснений насчет происходящего. Настасья терпеливо подождала, пока они обменяются несколькими фразами, и с тайной надеждой посмотрела на Эстебана, который задумчиво слушал все, что говорил ему подчиненный его отца. Потом он отрицательно покачал головой, отчего Настасья сразу же сжалась, предчувствуя что-то нехорошее.

— Боюсь, мисс Блад, я не смогу удовлетворить ваше любопытство; до нас доходили слухи о русском после в Бриджтауне, но его самого мы так и не увидели. Могу предположить, что он бежал из города, когда узнал о нашем нападении.

Настасья почувствовала, как ей вдруг захотелось плакать: нет, отец не уезжал их Бриджтауна. Он остался там, не желая прослыть трусом, а значит, и погиб там же, если дон Эстебан его не видел среди английских аристократов.

— Спасибо, сэр. Значит, не дано мне сегодня узнать что-нибудь интересное, — вздохнула Настасья, едва сдерживаясь от слез. Ее грусть, наверное, выглядела вполне естественно, если только не знать того, что сейчас творилось у нее на душе. Настя, вспомнив, что ей уже пора идти, встала, взяла поднос с едой, пододвинула его поближе к пленникам и печально улыбнулась. — Вы, может быть, не поверите, но мне ужасно одиноко на этом корабле, как, наверное, и вам. Я обещаю, сэр, что постараюсь облегчить ваше положение здесь. А теперь извините меня — я должна идти к моему брату, который уже заждался меня.

Настасья поднялась, краем уха услышала, как дон Эстебан удивленно поблагодарил ее за оказанную им доброту (все равно не поняв цель визита этой миловидной девушки), и с тупой болью в сердце, слегка шатаясь, поднялась по лестнице туда, где ее уже ждал вездесущий капитан Блад.

— Не злитесь, дорогая сестра, но я слышал весь ваш разговор, и меня позабавило то обстоятельство, как быстро вы записали всех ирландцев в противников англичан и ярых католиков, — усмехнулся он, но, увидев личико Насти, по которому уже лились слезы, он посерьезнел, взял ее за руку и повел прочь из этого страшного подземелья. — Знаете, милая мисс Лисьянска, думаю, что не стоит отчаиваться заранее; если ваш отец не обратил на себя внимание дона Эстебана, то, может быть, он все же уехал из города?

Настасья покачала головой, зная, что это не так. Капитан Блад тяжело вздохнул и ласково потрепал ее по голове.

— Все будет хорошо, дорогая сестра, главное — верить. Не теряйте веры, потому что без нее жизнь человека бессмысленна.

— А во что верите вы, капитан Блад? — спросила Настя, подняв на него заплаканные глаза. — Вы потеряли все в этой жизни — так во что вы можете верить, сэр?

— Я верю в свои умения и госпожу Фортуну, — загадочно ответил капитан Блад.

Настасья не выдержала и разрыдалась — прямо в черный камзол человека, который называл ее своей дорогой сестрой.

1) Неужели сама дева Мария явилась сюда, чтобы воочию увидеть наши страдания?

Вернуться к тексту