Вера. Пролог (гет)

Снова снился кошмар: я снова в квартире из детства, лежу в родительской кровати. Свет нигде не горит. Тихо. Кажется, никого дома нет. Я смотрю поверх одеяла в черный дверной проем, ведущий в зал. И там в темноте зажигается люстра. Я вздрагиваю. Через открытую дверь не слышно ни звуков, не видно никакого движения. Я соскальзываю с кровати и иду по дорожке из света. В центре зала на обеденном столе стоит длинный и будто наспех сколоченный деревянный ящик. Светлая перекошенная ольха рассохлась так, что сквозь щели между досками виден тот, кого она скрывает. Покойник лежит внутри. Я вижу его обнаженные ноги, но не могу разобрать лица, скрытого за прислоненной к ящику крышкой. Это платье — кажется, у меня было такое в детстве. В ногах мертвеца извивается черная змея, любовно обвивая своим упругим блестящим телом тонкие серые лодыжки. Змея уползает, исчезая из виду, стоит мне приблизиться.

Неведомая сила тянет меня к ящику. Я заглядываю внутрь и не могу дышать от волнения: это я — я узнаю себя в этом окоченевшем чужом теле. Капля холодного пота срывается с моего подбородка и падает на деревянную стенку гроба. Ольха быстро чернеет и набухает. Доски с треском лопаются. Внутри, сквозь трещину, блестит гладкий черный камень. Я присаживаюсь на корточки и отколупываю гнилую мягкую древесину, обнажая под ней ледяную стенку саркофага. Я стряхиваю стружки, завороженно разглядывая перламутровые переливы, тонкими жилами разливающиеся в черном камне. Руки мои сами тянутся к нему. Я скольжу пальцами по гладкому материалу, ощупывая работу древнего мастера, когда замечаю, как стремительно бледнеет моя рука. Я вскакиваю и испуганно вскрикиваю, но ни звука не вырывается из моей груди. Мой взгляд прикован к ящику — внутри я вижу себя… Живой, спящей. Моя грудь тихо вздымается и дрожат ресницы во сне.

Я открываю глаза.

На потолке сияет стеклянная люстра. Какое-то движение в ногах пугает меня и, я поднимаю голову, чтобы узнать, что там. У моих ног извивается все та же черная змея. Мягкая белая обивка гроба обнимает меня со всех сторон. Я пытаюсь шевельнуть ногой, отшвырнуть змею, но тело не слушается меня. Змея обвивает мои лодыжки, танцует и ползет вверх по ноге, обнажая раздвоенный язык. Я не могу ни вскрикнуть, ни пошевелиться. Что-то касается меня сзади, скользит по бедрам. Спину обдает жаром, как от внезапно выглянувшего солнца из-за туч в летний день. Теплая кровь наполняет дно ящика, сочится из моей спины. Змея опутывает талию, заползая под мою ночную рубашку. Но там, где касается кожи змея, я ощущаю не холод гладкой чешуи, а тепло мягких ладоней. Чьи-то волосы щекочут мою щеку. Плоская голова змеи ложится на мое плечо. Я чувствую чье-то дыхание на шее. Вздрагиваю и открываю глаза.

Я проснулась, нащупала телефон на столике и, жмурясь от яркого экрана, посмотрела на время: 3:34. «Да что со мной?» — промелькнуло у меня в голове. Я устало потерла лицо и встала с дивана. Единственное, что поможет сейчас — отвлечься работой.

Смахнув холодный пот, я села за стол. Экран ноутбука вспыхнул в темной комнате, и где-то позади заерзал проснувшийся Кабачок. Я забегала пальцами по клавиатуре, вводя пароль. «Проверить почту. И можно дописать сейчас лендинг» — в моей голове тут же завертелись мысли, прогоняя ночные кошмары. Работа давно стала для меня ответом на все.

Сверху что-то прогремело. Я подняла голову к потолку, где снова раскачивалась люстра. Это неприятно напомнило мне сон и, сердито нахмурившись, я вернулась к работе.

* * *

Утром залезая в джинсы, чтобы выгулять Кабачка, я обнаружила в заднем кармане белый листок бумаги, что днем ранее мне дал отец Егора. Чей номер телефона это был? Я решила позвонить по нему, как мы вернемся с прогулки.

Новость об исчезновении саркофага, как и его первая фотография, просочившаяся в сеть, взбудоражили город новыми подробностями таинственного дела. На улице с утра было неспокойно. Казалось, парковка перед депо треснет по швам от такого количества людей. К станции было стянуто несколько патрульных полицейских машин. Свет от их мигалок вспышками разливался по ближайшим домам и деревьям.

Мы без происшествий вернулись домой, и я набрала номер с листка.

— Алло? — раздался мужской голос в трубке.

— Доброе утро. Меня зовут Вера Васильева. Мне ваш номер телефона дал один наш общий знакомый… — начала я коряво объяснять.

— Прошу прощения, а отчество у вас как? — неуверенно спросили на том конце.

— Викторовна, — ответила я, — но вы можете звать меня…

— Вера? Дочь Виктора и Лены?

— Да… — протянула я удивленно.

— Не может быть… — растерялся мужчина. — Вера! Мы думали тебя нет в живых! Это я, Володя, твой дядя, брат Виктора. Как ты? Что с тобой было? Где ты сейчас? — взволнованно затараторил мой дядя.

Меня захлестнуло волной радости.

— Я… Я в Екатеринбурге! Дядя Володя, это правда вы?

— Да-да! — прокричал он в трубку. Я слышала, как он улыбается. — Приходи к нам! Встретимся! Не по телефону же все теперь обсуждать!

— Конечно! — шумно выдохнула я и рассмеялась. Мой рот растянулся в такой большой улыбке, что у меня заболело от напряжения лицо.

— Мы в Академическом живем. Правда, сегодня мой последний выходной на неделе. Завтра на смену. Лучше не тяни до вечера.

Дядя продиктовал точный адрес. Я сказала, что сейчас же поеду к ним. Попрощавшись я повесила трубку, уставилась в окно и еще долго наблюдала за строителями, занятыми реконструкцией фасада здания напротив. Мне нужно было немного успокоиться.

В детстве я мало общалась с родственниками по отцовской линии. Как-то у них не сложились отношения с мамой. Они не принимали ее: отец был из обеспеченной семьи, а мама из «неблагополучной». И хоть мне не запрещали с ними видеться, из-за постоянных командировок, папа редко приводил меня к ним. Главным образом я помнила бабушку. Она жила у дяди Володи, который за ней ухаживал, была парализована и не вставала с постели. Однако я не знаю, от чего она страдала, в детстве мне никто этого не объяснял. Были еще три тети, несколько двоюродных братьев и сестер, в основном моих ровесников. И, пусть, мы не были особо близки, однако сейчас, спустя столько лет, я, правда, была очень рада найти их. Больше у меня никого не было.

Оставив Кабачка дома, я решила зайти в магазин, чтобы купить тортик к чаю. Не ехать же с пустыми руками! Быстро оделась и вышла в коридор, представляя грядущую встречу. Но закрывая входную дверь, заметила, что к ней прибит вниз головой мертвый голубь. Крылья его были распростерты. Кровь тонкой струей стекла по двери и застыла у коврика. Я мгновенно вышла из себя. Какими глупыми и жестокими могут быть люди…

Осторожно вынула гвозди и сложила крылья. Тут же вспомнился постоянный грохот по ночам. Я знала, куда идти, и сразу поднялась по лестнице, чтобы разобраться с соседом. Я уже один раз застукала его с мертвой птицей у моей двери, и у меня были все основания полагать, что и это было делом его рук.

Подойдя к его двери, я заметила, что она приоткрыта. В квартире было тихо. Дважды позвонив в звонок, не дождавшись ответа, я вошла в темную прихожую. Какая-то невыносимая вонь ударила мне в нос, и я машинально прикрыла нос рукой. Окна были так плотно зашторены, что даже по краям не проникал дневной свет, как если бы они были прибиты к стене. Планировка здесь была такая же как у меня, так что я легко ориентировалась в темноте. «Пять шагов от двери, и я буду в зале» — думала я про себя, осторожно ступая в темноте. Света из подъезда, что проникал через приоткрытую дверь, пока хватало, чтобы двигаться вперед. От омерзительно сладковатого гнилостного запаха меня стало мутить. Внезапно в конце коридора я запнулась о что-то мягкое и тяжелое и чуть не упала. Включив фонарик на телефоне, я обнаружила перед собой плотный пакет с мусором. «Мусор, это всего лишь мусор» — успокоила я себя. Положив растерзанного голубя на пакет, я подняла телефон повыше и сглотнув подступающую слюну, смело шагнула в зал. Надо было быстрее разобраться с этим, пока меня не стошнило.

Фонарик осветил середину комнаты. Мебель была раздвинута по углам. На полу прямо над тем местом, где этажом ниже стоял мой диван, был начерчен круг с пентаграммой. Все по классике: какие-то письмена и символы. По углам звезды лужицей растаяли огарки свечей, возле которых стояли чаши с какой-то темной ритуальной жижей, с торчащими из нее стеблями трав.

— Страшный суд грядет, — прохрипело во тьме.

Я вздрогнула от неожиданности и направила фонарик на говорящего. Мой сосед сидел на перевернутом вверх тормашками кресле в каком-то неопрятном поношенном полосатом костюме, натянутом на голое тело. Он резко вздернул рукой, отгораживаясь от яркого света, и сощурил заплывшие глаза.

— Так, что это за херня, а? — я отвела фонарь, чтобы не светить ему в лицо, и провела рукой по воздуху, никуда конкретно не показывая. — Это ты прибил голубя к моей двери?

Парень посмотрел на меня исподлобья и его рот растянулся в безумной улыбке.

— Давай договоримся, ты не выносишь эту хрень за пределы квартиры, а я не устраиваю тебе знакомство с парой тяжелых ботинок на роже и обвинение в хранении наркотиков. Подъезд и остальных жильцов оставь в покое. Здесь дети и пожилые люди живут. Еще раз увижу, что-то подобное, мы будем по-другому говорить, понял? — я пристально посмотрела на него.

Парень запрокинул голову и громко расхохотался, оголяя свои воспаленные десна.

— Через сомнение и неверие добровольно идешь ты к вечному пиршеству греха, — он спустился с кресла и, смакуя каждое слово, начал подходить ко мне. — Каждый шаг приближает тебя ближе к судному дню. А неверующий уже осужден, ибо не уверовал в Истинного отца человеческого.

Я начала отступать к коридору.

— У тебя совсем кукуха поехала?

— Я видел как кто-то копошился на горизонте. Это черви пожирают грязь с черепа Земли, — с удивительной ловкостью он вскочил на стул, стоявший среди остальной мебели у стены, и возвысившись снова обратился ко мне: — Корни этого города вращаются вокруг огромного червя, и все кто живут в его зловонных кишках станут нектаром для апокалипсиса.

«Он под веществами, что ли?» — промелькнуло у меня в голове. Я с отвращением отступила, развернулась и освещая себе путь, чтобы не запнуться, двинулась по коридору к выходу.

— Дорога, по которой ты идешь, пролегает сквозь позвоночные столбы звериного логова, — позади меня возобновились шаркающие звуки его шагов. Мне стоило только дотянуться до ручки двери, чтобы прекратить это безумие. В тишине я оглушительно громко слышала его прерывистое дыхание за спиной. — Я видел лик дьявола, и он взволнован грядущей встречей с тобой.

Я толкнула дверь и выскочила в подъезд, но его голос все еще долетал до меня через приоткрытую дверь:

— Мы живем в последние дни человечества. Покайся в грехах своих и искупи их в последние свои часы.

Я спустилась этажом ниже и, остановившись возле своей квартиры, прислушалась — он больше не следовал за мной. Растеряно почесала лоб и посмотрела на время — надо было идти. Еще раз взглянув на дыры от гвоздей в своей двери, я быстро спустилась во двор.

Успокоилась, пока покупала торт и ехала на такси до Академического. Нашла нужный подъезд и позвонила в домофон.

— Кто там? — прозвенел девичий голос.

— Вера. Я к дяде Володе. Его племянница, — ответила я.

— Папа, Вера пришла! — услышала я приглушенно. — Заходите! Мы вас ждем. Третий этаж.

Магнитная дверь открылась и я вошла в подъезд. На третьем этаже в дверях меня уже ждали. Дядя постарел, похудел и словно уменьшился в размере, или это я выросла. В волосах его почти полностью седых светились залысины. Он, широко раскрыв глаза, внимательно осмотрел меня, пока я поднималась по лестнице. Позади него выглядывали две молоденькие девушки, близняшки.

Дядя, видимо признав во мне свою, тепло улыбнулся и заключил меня в объятья.

— Ты так изменилась! Ну, конечно, что же я говорю, — хлопнул он себя по лбу и рассмеялся, — проходи, проходи.

Он распахнул дверь пошире и впустил меня.

— Мои дочери, Маша и Даша, — представил он близняшек. — Давай плащ.

Девушки улыбаясь с любопытством разглядывали меня. Я скинула плащ. Дядя с трудом нашел место в заваленной одеждой прихожей, чтобы его повесить, пока близняшки увели меня на кухню и усадили за стол.

— Ну, что ты? Как ты? — спросил дядя, спешно усаживаясь передо мной. — Давай рассказывай! А вы куда сели? Девочки, ставьте чай. Вера для меня одного, что ли, торт привезла? — скомандовал дочерям дядя и радостно подмигнул мне.

Девушки, порхая по кухне, в четыре руки быстро организовали чай, заставили стол сладостями и нарезали торт. Дядя, тем временем, настоял на рассказе. Я коротко, не вдаваясь в детали (история и без того была шокирующей) пересказала мои последние двадцать лет. Дядя и близняшки, которые сели тут же рядом с нами, во время моего монолога то задирали брови от удивления, то переглядывались друг с другом, то охали и прикрывали рты. Пока я говорила, одна из девушек, которая из них была Машей или Дашей, я пока не могла определить, ближе пододвинула ко мне дымящуюся кружку чая. Вторая в унисон с сестрой придвинула ко мне тарелку с куском торта.

— Да уж… Такое и в кино не увидишь, — заключил дядя, выслушав меня до конца, и шумно отпил чай. — Лена искала тебя. Долго. Виктор так и не вернулся. Мы обращались куда могли, чтобы его поиски возобновили. Но без толку.

— А где мама, вы знаете? — с надеждой спросила я.

— Она не общалась с нами особо. Я знаю только, что лет… Ой… — дядя закатил глаза, он определенно считал в уме, пытаясь вспомнить что-то в прошлом. — 15 назад, она Виктора признала по суду умершим, чтобы продать квартиру, и переехала куда-то. Мы в последний раз виделись у нотариуса, когда зачитывали завещание его.

— И как она выглядела? — желала я знать все подробности.

— Хорошо. Нормально в смысле. Здорова. С братом своим была (он говорил о Сереже: моем дяде по маме, с которым у нас разница в пять лет).

— И ни телефона, ни адреса ее у вас нет? — покачала я головой, уверенная, что не получу положительного ответа.

— Нет. Извини, — дядя замолчал.

Мы неловко посмотрели друг на друга. Чай мой уже давно остыл.

— Пап, не забудь про бабушку, — тихо напомнила отцу одна из дочерей.

— Ах, да! Вера, тут такое дело… — начал объяснять дядя. Он сильно изменился в лице: взгляд его потух, а по лбу пробежала беспокойная рябь морщин. — Мама… Твоя бабушка. Последнее время ей… Хуже, — дядя запнулся и, опустив взгляд, стал ковырять в тарелке ложкой торт, — организм сдает… Одно за другим. Врачи ничего не могут сделать. Мне сказали просто ждать… — почувствовав на плече руку дочери, дядя выпрямил спину, посмотрел на меня и уже более сдержанно продолжил: — Это очень хорошо, что ты нашлась теперь. Как будто бы все это не случайно. Да и бывают разве такие случайности… Она же вроде как знала, что ты скоро придешь. То есть еще до твоего звонка она недели две назад начала о тебе говорить. Говорит мне, мол, Вера идет, открой дверь…

— Такая жуть, — вздрогнула одна из девушек, мимолетная улыбка пробежала по ее лицу и быстро тактично исчезла.

— Я и без того в шоке был, когда ты позвонила. Но просто то, что мама о тебе говорить начала еще до этого, это… Такое странное совпадение, — продолжил дядя: — Зайдешь к ней? Она ждет тебя. Я сказал, что ты придешь сегодня, — спросил он меня и сделал жест в сторону закрытой комнаты в конце зала.

— Конечно, — кивнула я и встала изо стола.

Пока близняшки перешептываясь убирали посуду, дядя проводил меня до плотно закрытой двери. Я вошла в светлую спальню, такую крохотную, что здесь помимо кровати, стула и небольшого столика, едва помещалось двое человек. Отчетливо пахло старостью и лекарствами. На аккуратно заправленной кровати лежала бабушка: маленькая, иссохшая, похожая на скелет. На ее лице уже появилась такая неуловимая предсмертная маска: щеки ее впали, кожа пожелтела и истончилась, отчего под глазами ее залегли темные синяки. На прикроватном столике расставлены были промаркированные упаковки с таблетками, графин с водой, салфетки и большой деревянный крест. На стене напротив, так чтобы бабушка могла видеть, висели, украшенные елочной мишурой, старинные иконы и фотографии близких.

Дядя осторожно сел на край кровати и наклонился к матери.

— Мама, Вера здесь, — он пододвинул стул и жестом пригласил меня сесть.

Я опустилась на стул и встретилась с невидящим взглядом ее серых глаз. Казалось, что с годами она стала еще тоньше и прозрачнее. Дядя оставил нас одних и вышел. За закрытой дверью глухо послышалось, как включился телевизор.

Я наклонилась вперед, так чтобы лучше слышать, что готовилась сказать мне бабушка. Она слабо дышала, все слышала и понимала, но говорила с трудом.

— Вера? — тихо спросила она.

— Это я. Как вы себя чувствуете? — начала я вежливую беседу.

— Матушка! Поди! Поди прочь! — бабушка беспокойно прервала меня. — Нельзя тебе быть здесь! Приведешь ты его за собой! — она замолчала, ее впалая грудь с усилием вздымалась.

Я покачала головой.

— Кого, Анна Андреевна?

— Неупокоенного… Прости, Господи. Ищет тебя он… Следует… Витенька мой предупреждал о тебе, когда во сне приходил.

— Даже не знаю, что сказать… Вы говорите о папе? — растерялась я. — Столько лет прошло… Мне тоже его не хватает, — я понизила голос и сжала иссохшую руку старухи.

— Нет! Тот, что идет за тобой, не мой сын. Он забрал его у меня и силы мои тоже… Это он привел тебя. Он все ждет, когда ты прозреешь. Но нельзя тебе его видеть! Нельзя тебе быть здесь, девочка. Беги… Беги, пока не поздно. Молись. И я буду молиться, — мне показалось, я различила тревогу в её взгляде. Бабушка говорила медленно, с трудом проговаривая каждое слово и наконец закашлялась.

Она устало стиснула тонкие губы, тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Разговор был окончен. Я неловко замолчала и откинулась на спинку стула. Попрощавшись я вышла в зал. Дядя сидел на диване, рассматривая что-то в своей руке. По телевизору тихо говорил ведущий программы новостей.

— Ну все, поговорили? — задумчиво спросил он, обернувшись на шум открывшейся двери. Я кивнула. — Что это? — Дядя протянул мне знакомый белый листок. Я потянулась к заднему карману джинс. Он был пуст.

— Это ерунда, не забивай голову.

Я протянула руку за листком. Дядя развернул его, проигнорировав мой жест.

— Это же молитва? Странная такая… — он быстро пробежал глазами по листку, перевернул его, чтобы проверить с обратной стороны, и вопросительно взглянул на меня.

— Нет, это обычный стишок. Александр Николаевич написал. Вы же его знаете? — уточнила я.

— Никогда не слышал, — уверенно мотнул головой дядя.

— Хммм… — удивилась я. — Он дал мне ваш номер телефона.

— Я вижу… — кивнул на листок дядя. — И молитву эту, значит.

— Это не молитва, — повторила я, — понимаешь, он ученый. И у него есть теория, что вера и самовнушение могут, например, излечивать даже тяжело больных. Вроде эффекта плацебо. Вот он и написал мне этот стишок. Предложил опробовать его на ком-нибудь в доказательство своей теории.

Дядя беспокойно посмотрел на дверь позади меня.

— Думаешь, это может подействовать? — спросил он с надеждой.

— Нет, конечно, нет! — поспешила я ответить. — Ты меня не слышишь? Это недоказуемая практика. Более того, это может быть опасно. Я всегда только за традиционную клинически проверенную медицину…

— Ты не понимаешь, — оборвал меня дядя. От волнения его лоб испещрили морщины. — Она умирает! Лекарства не помогают. Врачи просто на обезболах ее держат. По ним так она, пусть доживает. Итак, свое пожила. От нее все отказались!

— Мне очень жаль…

— Не жаль тебе! — яростно зашипел дядя, но тихо, так, чтобы не потревожить мать за дверью. — Не ты, просыпаясь каждое утро, первым делом проверяешь, дышит ли твоя мать! Мысленно прощаешься с ней, когда возвращается очередной приступ. Выслушиваешь, как всем жаль! А за дверью они уже забыли обо всем этом. У всех свои заботы. А я живу с этим изо дня в день! И я не дам вам отмерять сколько ей жить! Так что, если не хочешь помогать, так проваливай, и не ври мне, что тебе жаль!

Дядя, сильно раскрасневшись, замолчал. Его глаза полные отчаяния и бешенства смотрели на меня в упор. Позади него замерли близняшки, переводя взгляд то на отца, то на меня.

— Ладно! Давай попробуем, — растерявшись ответила я.

Дядя нервно сглотнул и выдохнул.

Мы вернулись в комнатку. Я села на стул, придвинув его ближе к кровати. Дядя с дочерьми остался стоять в дверях. Бабушка, среагировав на шум, открыла глаза и устремила на меня свой водянистый взгляд.

— Анна Андреевна… — начала я, наклонившись к ней, чтобы она хорошо видела и слышала меня. И, бросив взгляд на напряженное лицо дяди Володи, продолжила: — Кажется, я поняла, о чем вы пытались меня предупредить. Папа снился мне. Это он прислал меня к вам, чтобы я помогла вам. Вам не нужно беспокоиться. Посмотрите, он продиктовал мне молитву. Вот она, — показала я ей листок со стишком, — она поможет вам вернуть силы. Вам станет лучше. Вы позволите мне помолиться с вами?

Старуха болезненно моргнула, забегала невидящим взглядом, словно стесненная грузом нахлынувших эмоций, и чуть слышно прошептала мне: «Да».

Руководствуясь описанием ритуала на листке, я взяла в руки большой деревянный крест, стоявший между баночками с таблетками на столике, приложила его к ее губам, затем лбу и попросила закрыть глаза. Святой воды у меня не было, так что пришлось обойтись питьевой водой из графина, что стоял тут же. Я начертила водой кресты на ее руках и босых ногах, приподняв одеяло. И, закончив свои приготовления, наклонилась к бабушке и начала читать:

— О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,

О Бог развенчанный, лишенный песнопений!

О лучший между сил, царящих в небесах,

Обиженный судьбой и нищий в похвалах,

Верни своей рабе над членами контроль,

Устам несказанное вымолвить позволь…

Я осеклась, не дочитав стишок. Меня поразили стремительно произошедшие изменения во всём её облике. Тело бабушки напряглось как пружина. По лицу пробежали мелкие судороги. Дергая бровями, щеками и ртом, она внезапно вытаращила глазные яблоки, устремив взгляд куда-то позади меня. По моей спине пробежали мурашки.

— Витенька... — прохрипела старуха неестественным голосом. Ее глаза увлажнились. Я не могла повернуться назад и только следила за ее взглядом. — Сыночек мой! Вернулся ко мне… Но что… Что с твоими глазами? Нет… Не может быть! Ты не мой сын. Кто ты? Ах… — голос ее с каждым вымолвленным словом набирал силы. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё… — старуха резко дернула иссохшей рукой и вцепилась в мое запястье. Она притянула меня к себе. Когда я оказалась перед ее большим высохшим лицом, в ноздри мне ударил едкий запах гниения. — Обними бабушку, ну! — старуха расплылась в беззубой улыбке и внезапно расхохоталась.

Я в ужасе спрыгнула со стула, отдирая тонкие, но сильные пальцы. Ее тело съехало с кровати и с грохотом упало на пол. Позади послышался топот. Близняшки подскочили к бабушке, пытаясь ее поднять.

— Папа! — крикнула одна из них растерявшемуся отцу.

Дядя очнувшись молча подхватил обмякшее тело матери и аккуратно уложил ее на постель.

— Мне очень жаль. Не знаю, как это произошло… — от смятения я прикрыла рот рукой и поспешила выскочить из комнаты. Близняшки окружили старуху, ощупывая ее руки и ноги. — Мне показалось… Должно быть я не заметила, как села на ее одеяло и дернула его на себя, — быстро добавила я.

— Нормально. Все кости целы, — вышла из комнаты одна из сестер.

— Что-то я нехорошо себя чувствую… — протянул дядя, усаживаясь на диван.

— Сердце? Голова? — беспокойно спросила дочь.

— От сердца что-нибудь дай, — сощурившись ответил отец.

— Я могу чем-то помочь? Может, скорую вызвать? — взволнованно спросила я.

— Все нормально. Нам всем просто надо успокоиться, — подбодрили сестры, оттесняя меня к двери, — мы напишем тебе.

— Простите, пожалуйста, — не переставая краснеть, извинялась я.

Они явно хотели, чтобы я как можно скорее ушла. Я хотела того же. Я быстро надела плащ. Мы попрощались. Сестры неловко обняли меня. Дядя так и не вышел. Я вихрем бежала вниз по лестнице, стремясь поскорее выйти на улицу. Сердце колотилось. Я обернулась. Меня не покидало чувство, что кто-то следует за мной в темноте.

Выйдя на улицу, я быстро шла через дворы, забыв вызвать такси. Солнце клонилось к западу. Тени вытягивались и обдавали вечерним холодом. Я пересекла очередную детскую площадку и, выйдя через открытую калитку, оказалась на пешеходной аллее. В каком-то лихорадочном настроении я наконец села на лавочку и вызвала машину. Мне было ужасно стыдно за свою глупость, за то, что согласилась в этом участвовать, за то как неосторожны мы были в обращении с больным старым человеком. Однако, как бы я не старалась, я не могла выкинуть из головы то, что моя бабушка, разбитая параличом ниже шеи, схватила меня за руку и притянула к себе. Что это была за херня? Судорога? Ее смех до сих пор звенел у меня в ушах… Может быть самовнушение? Молитва, ритуал — неужели они подействовали?