Вера. Пролог (гет)

Эта история началась весной прошлого года в столице Урала, славном городе бесов, героев и интеллектуалов. В ночь на 10 апреля с большим опозданием на станции Екатеринбург-Сортировочный остановился на техническое обслуживание контейнерный поезд из Китая. Прибытие его запустило череду загадочных событий, впоследствии изменивших всю мою жизнь.

И началось все, пожалуй, с мрачной судьбы самой локомотивной бригады. Как говорили очевидцы: в ночь происшествия состав подкатил к станции уже пустым. Связь с бригадой поезда была потеряна еще до его прибытия. Когда осмотрщик вагонов вошел в остановившийся перед ним локомотив, ни машиниста, ни его помощника, с которыми он разговаривал несколько минут назад по радиосвязи, он не обнаружил.

Все внутри указывало на их недавнее присутствие: пар от недопитого кофе еще вился над кружкой в кабине; на месте машиниста на полу, словно случайно выпавшая изо рта, дымилась недокуренная сигарета. Но никаких следов насилия или прощальных записок. Они исчезли бесследно.

Груз, который перевозил поезд, состоял преимущественно из партий строительных материалов, нефтепродуктов и почтовых отправлений. Между тем в середине состава оказался один неприметный контейнер, транспортировавший археологические находки, обнаруженные во время частных несанкционированных раскопок на территории Тибета: ветхие куски старинной одежды, примитивные строительные инструменты, слепки и фрагменты каменных фресок. И там, в глубине контейнера, заставленный ящиками, был найден длинный деревянный короб. Странный необъяснимый манящий интерес, сродни наваждению, приковывал к нему внимание всех, кто оказывался поблизости, заставлял прикоснуться к его шершавым деревянным стенкам. Когда в ходе расследования короб разобрали, внутри под слоем упаковочного материала был обнаружен древний саркофаг.

С самого начала это дело стало обрастать фантастическими слухами: приглашенный член исторического общества, который должен был провести экспертизу находок, по прошествии нескольких дней работы был помещен в психиатрическую больницу. Со слов очевидцев, в покоях Агафуровских дач ученый, приглушенным от мигрени, голосом нашептывал истории о странном течении времени и мгновенных перемещениях в пространстве предметов и его самого при работе с таинственным саркофагом.

И он был не единственным, кто ощущал на себе влияние чего-то потустороннего вблизи станции. Железнодорожные работники, как и местные жители и любопытствующие зеваки, приезжавшие к депо, в один голос жаловались на сбои в работе техники. По рассказам очевидцев в квартирах часто выбивало пробки, мобильники мгновенно разряжались, камеры выходили из строя, или на фотографиях появлялись всевозможные тени и блики, которых там не могло быть.

Очень скоро события на станции стали привлекать внимание легковерных и впечатлительных людей. Набирали популярность религиозные сообщества (в основном сомнительного характера). Все чаще на станции мигали огни скорой помощи, когда очередному фанатику внезапно становилось плохо. Их яркие экстатические припадки нередко сопровождались галлюцинациями, чувством блаженства и сильнейшими переживаниями религиозного характера, что не на шутку пугало окружающих.

Тем временем все государственные каналы связи игнорировали происходившее в депо. И только независимые СМИ, и прохожие из уст в уста освещали это дело, окутывая его новыми слухами.

А как вы знаете, народ у нас темный… Сопоставив, что чертовщина началась с прибытия в город таинственного саркофага, они, долго не думая, объявили его главным виновником. Кто-то утверждал, что в нем покоились мощи святого, забытого пророка, наконец вернувшиеся на родину, другие верили, что в город прибыло древнее зло, а исчезнувшая бригада это лишь начало.

Расследование по делам о пропавшей бригаде и нелегальной перевозке груза шло впопыхах. По требованию китайского правительства находки должны были вернуться на родину в первых числах мая. И сейчас поезд был отогнан в тупик. А к контейнеру из Тибета приставлена вооруженная охрана.

Я жила неподалеку от станции, в небольшой квартире на предпоследнем этаже старенькой сталинки. И в моей жизни никогда не происходило ничего необычного. Ну, может быть, за исключением таинственного пятого этажа в моем четырехэтажном доме. И это не было надстройкой — наша крыша была на одном уровне. Однако слева у здания было четыре этажа, а справа — уже пять. И где-то в середине из земли, благодаря наклонной Технической улице, вырастал низенький цокольный этаж, в котором сейчас ютился детский развивающий центр.

Мне было тридцать. Я чувствовала себя мудрее и увереннее. Начала замедляться и понимать важность расстановки приоритетов. Мой организм стал временами трещать, скрипеть или подвывать. Тогда же я наконец обрезала свои мягкие светлые волосы под короткий пикси, как всегда мечтала. Стрижка мне очень шла. Она выгодно обрамляла мое круглое лицо и подчеркивала карие глаза.

У меня был свой угол со свеженьким ремонтом, ипотека и стабильная карьера. Будучи программистом, большую часть своего времени я проводила в этой маленькой квартире и работала из дома. Мечтала путешествовать, но никуда не ездила. Несмотря на многочисленные деловые контакты, была по сути одинока. Хотя, пожалуй, я не права. Все-таки у меня был Кабачок — мой пес. Старый черный ягдтерьер, мой верный спутник вот уже тринадцатый год. Он был единственным, кто регулярно вытягивал меня из этого гиковского забытия. Кабачок был крепким и жилистым. Неутомимый в молодости, теперь он больше предпочитал спать под моим рабочим столом или нежиться на подоконнике.

Для меня все началось в воскресенье, 24 апреля. Несмотря на выходной, в тот вечер я как всегда увлеченно работала. Фоном тихо играла музыка. Кабачок, изнывая от жары, распластался рядом на прохладном полу. Апрель подходил к концу, и уже вторую неделю стояла аномально теплая весенняя погода. Все окна в квартире были открыты, а батареи топили всё ещё по-зимнему жарко. Мы с наслаждением ловили каждый порыв прохладного ветра из раскрытого окна.

Когда заскулил Кабачок, я наконец отвлеклась и только сейчас заметила, что уже давно подошло время его выгула. Пес выжидающе поднял морду и внимательно следил черными глазами за мимикой моего лица.

— Пойдем, дружок, — хрипло проговорила я (обычное явление, когда весь день сидишь молча за компом) и потянувшись, чтобы расправить затекшее тело, встала из-за стола.

Кабачок соскочил со своего места и резво, насколько позволял его возраст, вылетел в темную прихожую.

Поправив соскользнувшие очки, я выглянула в открытое окно, чтобы решить что надеть. Окна моей квартиры выходили во двор. В тот вечер где-то позади здания по шумной Технической проносились невидимые автомобили и скрипели трамваи, а впереди стучали о стальные рельсы колеса поездов и слышался забористый мат диспетчера.

Я недолго наблюдала за прохожими, половина которых была одета в шорты, а другая — по неведомой мне причине, все еще в зимние куртки с шапками, и, махнув рукой, прыгая натянула на себя узкие джинсы, майку поприличнее той, что носила дома; и вышла в темный коридор, где меня уже ждал Кабачок. Пес радостно скулил, виляя коротким хвостом. Однако, наклонившись шнуровать кеды, я услышала кого-то на лестничной площадке и застыла у двери. Хотела как всегда переждать, но в этот раз мое внимание привлек странный шум. Казалось, что кто-то словно скребется в дверь снаружи. И я услышала шепот у самой замочной скважины:

— Кровью черного петуха отмеченная, раба…

— Что за? — резко распахнутая дверь с грохотом опрокинула моего незваного гостя. Послышалось приглушенное ругательство. Мы с Кабачком выглянули на лестничную площадку. На испачканном черной жижей полу сидел, потирая лоб, парень. Приглядевшись, я узнала в нем своего соседа. Он был одним из тех оккультистов, что наводнили наш район в последнюю неделю. Совершенно лысый, с редкой бороденкой, но густыми кудрями из носа, сплетающимися с его усами. Как полагается он был в черном, обвешан символами Бафомета, рогатыми черепами животных и с невообразимо большими тоннелями в ушах. Он снимал квартиру надо мной. Я иногда встречала его в подъезде.

Сосед сидел на бетонном полу, держа в руке худого черного петуха, и потирал ушибленный лоб. Брюхо несчастной птицы было вспорото. Я с отвращением посмотрела на него.

— Миллионы лет эволюции, самое высокоразвитое существо на планете, и посмотри чем ты занимаешься… Скачешь у моей двери с дохлой курицей, — укоризненно покачала я головой. — Пошел отсюда! Фу! — взмахнула я руками, словно отгоняя приставучее насекомое.

— И войдет в эту жизнь женщина. И, явившаяся когда-то ее началом, она станет ее концом… — пробормотал сосед. Он посмотрел на меня исподлобья и оскалился пожелтевшей улыбкой курильщика со стажем.

Я нахмурилась.

— Вали, пока я добрая. Или ты давно в бобике не катался? — набрала ментов на мобильнике и протянула к его носу экран, на котором уже шел вызов.

До него наконец дошло. И вскочив сосед взбежал по лестнице.

Я сбросила вызов и оценила свинарник, который он развел под моей дверью. Растерянно развела руками, покрутилась на месте, но не хотела связываться с этим ненормальным. Проще было убрать все самой, когда вернусь с прогулки.

Подгоняемая Кабачком, я вышла на улицу. Снежные горы в палисадниках и вдоль тротуаров, неубранные вовремя коммунальными службами, уже почти полностью растаяли. Из-под сугробов вновь вынырнули знакомые ржавые полусгнившие сараи. Пеньки-тополя с обрезанной кроной уже обзавелись тоненькой молодой листвой. Зима была позади.

Медленно шагая по тротуару за маленьким псом, я воткнула в уши наушники и включила радио. В микрофон говорил мелодичный голос ведущей новостей: «Дочь основателя итальянской секты «Черная ложа» пыталась развеять его прах над составом перевозившем саркофаг из Тибета. По информации правоохранительных органов женщину задержали и благополучно передали в посольство Италии». Я закатила глаза и быстро переключила уже надоевшую повестку на старый музыкальный сборник.

Мы брели вниз по Маневровой, выбрав сегодня ее своим маршрутом, и скоро подошли к депо.

У въезда на станцию толпились люди. Парковку перегородили машины с мигалками. У кого-то снова случился приступ. Я видела как подрыгивают чьи-то ноги на каталке, пока их несчастного хозяина грузили в скорую.

Мы не стали подходить ближе и, скоро вернулись в свой двор. Домой еще не хотелось. Я села на лавочку рядом с нашим полукруглым подъездом и достала телефон. Кабачок ходил вокруг, вытянув поводок-рулетку на максимум. На улице было хорошо. Тепло и свежо одновременно. Я не торопилась и еще долго слушала музыку и листала ленту новостей. Наконец, когда пес подошел ко мне и удовлетворенно сел рядом, готовый идти домой, я заметила, как быстро зашло солнце, день сменился лунной ночью и в темном дворе зажглись фонари у подъездов.

Вокруг уже никого не было. Стало тихо, и только звуки домашних хлопот или включенного где-то телевизора долетали до нас из открытых окон сталинки. Убаюканная тишиной и спокойствием ночи, я поднялась на крыльцо за Кабачком, когда внезапно услышала позади себя быстрые тяжелые шаги. Повернувшись, я увидела двоих. Они стремительно приближались, следуя по обе стороны от меня. Оба смотрели мне в лицо. Я испугалась и, машинально схватившись за поводок, отвела Кабачка за спину. Тот бесстрашно зарычал, просунув голову у меня между ног. Один из незнакомцев дернул руку из кармана и распылил на пса перцовый баллончик. Кабачок жалобно заскулил и замотал головой. Я попыталась быстро отвернуться, но также, попав в перцовое облако, потеряла ориентацию и стала легкой добычей. Второй нападавший навалился на меня сзади и крепко схватив, прижал мои руки к телу и зажал рот. Глаза резало. На автомате я разжала челюсть и впилась зубами в ладонь моего обидчика. Мерзавец зашипел и отдернул руку. Воспользовавшись моментом, я вскрикнула — надо было привлечь внимание соседей: через открытые окна они бы услышали меня. Сзади послышались еще шаги. Удар. Звук битого стекла. Нападавший отпустил меня и повалился на тротуар. Я быстро обернулась. Позади с розочкой из разбитой бутылки стоял мужчина.

— Звони в полицию! — скомандовал он и встал между мной и тем, вторым, что еще был на ногах.

Я присела, копошась в рюкзаке, хотела сохранить равновесие — ноги меня не слушались. Но сквозь слезы от перцового газа не могла ничего найти в этом проклятом беспорядке. Второй нападавший, отступая спиной, отошел от нас и бросился бежать.

— Ушел. Ты как? — парень наклонился ко мне и помог подняться.

Я все еще разгребала содержимое сумки трясущейся рукой.

— Не могу найти телефон.

— Успокойся. Я сам, — парень вынул телефон из заднего кармана, — хотя, наверное, сперва поможем твоей собаке. И тебе, — добавил он, разглядывая мое опухшее раскрасневшееся лицо. — Да с ментами будет больше проблем. Вроде все же живы. Поднимемся к тебе, пока этот не очнулся, — парень пнул ногу нападавшего, без чувств распластавшегося на бетонном крыльце, и, подхватив на руки трясущегося Кабачка, помог мне открыть дверь.

Придерживаясь за поручни, я обернулась.

— Мы не можем так оставить его. Надо вызвать скорую, хотя бы. У него может быть черепно-мозговая травма…

— Ну ты даешь. Он только что напал на тебя. Думаешь, его в тот момент заботило твое здоровье? — услышала я издевку в его голосе. — Ок, я позвоню, как доведу вас до квартиры.

Я на ощупь поднялась до своего этажа и задержалась у двери, пытаясь попасть ключом в замочную скважину.

— А это еще что? — удивленно спросил меня парень, указывая куда-то передо мной.

Я обернулась к нему с невидящим взглядом.

— Что там? Я ни хрена не вижу…

— Какая-то мазня… Вонючая. Кажется… Кровь? — объяснил он, собрав на кончики пальцев немного жижи, в которой была испачкана моя дверь.

— А-а, это… — протянула я, вспомнив сеанс петушиной магии, что приключился сегодня со мной. — Да у меня сосед тут с кукухой не дружит. Проводил для меня сегодня бесплатный сеанс с потрошением петуха и какими-то заклинаниями. Лечил курс доллара, наверное… Избавитель наш, — процедила я, наконец провернув ключ. — Здесь сейчас часто таких можно встретить.

Парень тихонько хохотнул, перешагивая порог с Кабачком на руках.

— Жесть… Ну и райончик.

Мы зашли домой. Меня трясло и знобило. Кажется, упало давление. Я за пятки слепо стянула кеды и помогла им пройти в ванную. Бедный Кабачок. Парень посадил его в ванну и, рассказав как промыть лицо от перцового газа, отправил меня к раковине. Мы привели себя в порядок, прошли на кухню, и, я устало рухнула на стул. Кабачок забился под стол. Парень без стеснения по-хозяйски принялся лазить по моим шкафам и заваривать чай. Пока он возился, я сощурившись разглядывала его. Он определенно любил аксессуары: пара потемневших серебряных колец и перстней, этнический кулон, выцветшие надписи и иероглифы, набитые на руках. В какой-то момент, когда он доставал чай с верхних полок, я заметила тонкие вертикальные шрамы на его запястьях, скрытые фенечками и часами на одной руке и широким кожаным браслетом на другой. Сама я украшения не любила или скорее не привыкла их носить: ни часы, ни крестик, ни сережки. И сейчас рядом с ним я чувствовала себя немножко голой.

Я улыбнулась заметив насколько похожи наши стрижки. Однако его темные небрежно встопорщенные волосы дополняли короткие бакенбарды. По правде говоря, у него была обычная от природы внешность, но я нашла очень привлекательным его стиль и то, как он себя при этом держал.

Он был одет в простые джинсы и футболку, но с дорогими часами и телефоном. «Либо очень богат и не чувствует нужды что-то доказывать брендовой одеждой, либо очень беден и на последние сэкономленные покупает дорогую технику» — подумала я.

— Спасибо. Если бы не ты… Это было так неожиданно. Я как-то растерялась, — вспомнила я, как не слушались меня ноги после нападения.

— Растерялась? — усмехнулся парень и приземлился рядом на второй стул. — Да если бы я не вмешался, ты бы их раскидала. Я сперва хотел ринуться на их защиту. Ты одному чуть руку не отгрызла, — он, запрокинув голову, рассмеялся, и протянул мне руку над дымящимися кружками. — Егор.

— Вера, — ответила я, пожимая его большую теплую ладонь.

У него было крепкое рукопожатие. Пока горячий чай согревал мой озябший организм, я наконец начала успокаиваться.

— На самом деле, я слышал, что у вас здесь творится. Самому любопытно стало, — завел разговор Егор и поймал на себе мой осоловевший взгляд.

— Не на что здесь смотреть. Угомонитесь вы уже, — я, потрясая руками, устало проговорила кому-то в пространство.

Егор усмехнулся и пристально посмотрел на меня.

— Ну, вообще у тебя тут люди пропадают и всякая чертовщина происходит.

— Люди постоянно пропадают… — покачала я головой.

— А… Ну да, ну да. И в подъездах у вас у каждого по жуткому саркофагу стоит, храните в них… Картошку, — пока говорил, Егор комично разглядывал ногти, и в завершении бросил на меня недовольный взгляд.

— Типа того, да… — протянула я, сдерживая смех.

Парень снисходительно улыбнулся.

— Без шуток. Здесь ведь на самом деле какая-то необъяснимая чертовщина происходит.

Я молча улыбалась, держа свое мнение при себе.

— Что ухмыляешься? Это не мою дверь обмазали петушиной кровью, — хохотнул парень. — Фанатики, пропавшая бригада, сбои в работе техники — все это не случайно. И, знаешь, самое интересное: на Кайласе, где обнаружили этот саркофаг, происходит то же самое. Я читал истории паломников и путешественников утверждающих, что там преломляется время: представляешь, по возвращению с горы они узнают, что прошло больше дней, чем они зафиксировали за время похода. Звучит знакомо? Ага. Частенько там сбивается и техника, как здесь сейчас; даже обычный компас. У некоторых излечиваются болезни.

Речь его постепенно набрала темп. Зеленые глаза азартно блеснули из-под низких густых бровей. Не договорив Егор остановился и выжидающе посмотрел на меня. Я глупо улыбнулась в ответ.

— Никогда не была в горах. Наверное, там красиво.

Я отчаянно не хотела вести этот разговор.

— Эм… Ну да, красиво. Только гора эта непростая… Она священна для местных! Тибетцы верят, что на вершине горы живет их Бог, или типа того. И попасть туда не так просто. Кайлас оберегается верующими от любых посягательств извне… Ты знаешь, что ни одному альпинисту не давали до сих пор разрешения покорить его? А те кто нарушили запрет поплатились жизнью. Гора или то, что внутри, не пускает их, — торжественно проговорил он. — И вот, представь себе, в этой горе была обнаружена древняя гробница неизвестного и саркофаг с его останками. Кем был этот человек? И был ли он человеком? — Егор восхищенно посмотрел на меня.

— Может быть рептилоидом с планеты Нибиру…

— Хо-хо-хо, скептик в студии! Динь-динь-динь! — Егор язвительно улыбнулся.

— Извини. Зря я так сказала, — я махнула рукой и прикрыла ей глаза.

— Нет-нет, скажи, что думаешь. Мне интересно, — парень сложил руки на груди и выжидающе смотрел на меня.

— Не хочу.

— Говори уже, — обиженно приказал он.

Я сдержала улыбку и развела руками.

— Ну… Раз вы настаиваете… По-поводу саркофага? Это всего лишь историческая находка. Потрясающая, конечно, особенно по значению для изучения истории и культуры Тибета, но она очень даже материальна. Здесь нет никакой мистики. Это гроб с человеческими останками, очень древними, но человеческими. И эти запреты на посещение Кайласа, я более чем уверена, на руку местной администрации. Все это запретное заводит легковерных людей, и вот, у них есть привлекательная туристическая точка, в карман потекли доходы от туризма. Итог: все счастливы.

— Ну, допустим. А преломление времени? Помнишь того ученого, который еще в самом начале расследования в психушку попал? Он ведь даже не поверил тому, что прошло всего три дня с начала его работы, когда его упекли. По его подсчетам шла как минимум вторая неделя его исследований. Он даже дневник вел. И записей там было точно больше, чем на три дня работы. Или его истории о мгновенных перемещениях в пространстве? Он мог работать с находками и вдруг ни с того ни с сего оказывался на крыше локомотивного депо или в другом почтовом контейнере, и не понимал, как попал туда. Саркофаг как-то влияет на пространство и время вокруг себя! Похожие истории рассказывают и паломники, побывавшие на Кайласе, — протараторил Егор.

— Смотри, у нас есть показания ученого, у которого, возможно, случилось эмоциональное выгорание на работе или это могло быть банальным совпадением, что именно сейчас у него шарики за ролики поехали; и парочка путешественников из интернета. Как доказать их истории? Верить на слово?

— Ладно…. А что с техникой?

— А что с техникой? — скептически повторила я за ним.

— Ты должно быть шутишь? Мобильники разряжаются, аккумуляторы в автомобилях дохнут, лампы моргают! У всех, кто оказывается поблизости от станции, — жестикулируя объяснял Егор. — Ты должна была слышать о неполадках в электронике поезда, что перевозил находки из Тибета. Об этом сейчас везде в новостях говорят. Пропавшая бригада неоднократно фиксировала неисправности в работе локомотивов, из-за чего их замена по маршруту происходила чаще, чем положено, — парень явно не намерен был сдаваться, — конечно, бригада попалась опытная, и все обошлось без происшествий… За исключением их последней ночи, — мрачно добавил он.

— Ну, если не брать в расчет недоказуемые слухи, которые распространяют низкосортные СМИ о расследовании, то я могу из собственного опыта сказать. Я ведь в этом районе живу и часто возле депо бываю. За две недели у меня проблем с техникой ни разу не было, — быстро ответила я.

— Ошибка выжившего, знаешь. Если у тебя здесь все работает, это не значит, что за порогом у остальных всё также, — парень смешно нахмурился, устало взглянув на меня из-под полуопущенных век.

Я улыбаясь пожала плечами. Егор закинул руки за голову и уставился куда-то надо мной. Затем он, вероятно, нашел новый аргумент, и снова затараторил:

— А люди, которым становится плохо вблизи станции? Это ты отрицать не можешь. Наверняка, видела хотя бы раз скорую у станции, раз ты туда ходишь. Они рассказывают о том, что видят тени над контейнером; кто-то видит свет, типа спиралью закручивающийся над головами охранников, которых приставили к контейнеру. Кто-то даже слышит голоса и пение внутри него.

— Видела скорые. Правда, — кивнула я, — а ты видел когда-нибудь как у некоторых верующих случаются припадки во время церковных служб? Здесь то же самое. По-моему, мы говорим об очень впечатлительных и эмпатичных людях с хорошей фантазией.

— Согласен-согласен. Все логично и стройно. Я тоже не дурачок. Но меня заставило сомневаться исчезновение людей, — Егор развел руками, — разве это можно логически объяснить? Вся бригада пропала. Бесследно.

— Ну, у меня нет доступа к делу. Всё, что мы с тобой знаем — из слухов да новостей. Они не могли совсем бесследно исчезнуть. Такого не бывает. Думаю, все эти новостные издания специально придают этому такой флер таинственности. Им же нужно поддерживать интерес аудитории, чтобы их слушали, подписывались и покупали. Всем кушать хочется.

Парень вперился в меня взглядом, облокотившись о руку, отчего указательный палец приподнял его бровь, и сердито сжал в тонкую линию губы. Меня рассмешил его недовольный вид, но я сдержала улыбку.

— Просто я не на той волне, понимаешь? — мне нужно было увести разговор в другое русло.

Я встала, ободряюще сжала его плечо и жестом позвала в комнату. Егор последовал за мной. Мы забрали наши кружки с чаем и переместились в зал. Я села на вращающееся кресло у рабочего стола, а он начал осматриваться.

— Я живу в своем мирке, общаюсь с людьми только по работе, ни телик, ни радио не люблю. Поэтому и значения всего происходящего не понимаю.

Парень бесшумно прошелся по мягкому серому ковру и остановился у карты мира на стене, истыканной булавками.

— Ты везде была? — он положил руки на пояс, выпятил широкую грудь, и, светло улыбаясь, повернул ко мне лицо. Сверкнули его белые зубы, а под глазами от улыбки образовались мешочки.

— Нет. Это то, куда я хочу съездить, — я спрыгнула со стула и встала рядом с ним, радостная, что мы наконец сменили тему.

— А это что? — спросил Егор, заметив чёрную булавку на юго-западе Англии.

Я замялась.

— А… Это первое направление.

— Почему чёрным? — засмеялся парень.

— Ну… Чтобы отличалось от остальных, наверное, — я развела руками и вернулась обратно на стул у рабочего стола.

Егор проследовал за мной.

— Ух! Как в супергеройских фильмах, — парень поднял со стола конверт с письмом из суда по делу о налоговой задолженности, которую я принципиально не хотела гасить, и растопырив три длинных пальца, добавил: — Три «В».

— Что? — не сразу поняла я.

— Васильева Вера Викторовна, — расшифровал он.

— А-а, ты про это. Разве там где-то написано мое отчество?

— Просто догадка, — выкрутился он и его зеленые глаза хитро заблестели.

— По-твоему я не похожа на Витальевну или Валерьевну? Может быть я Васильевна?

— Василий Васильев… Васильев Василий, — задумчиво поднял взгляд Егор. — Да, у меня точно была бы детская травма с таким именем, — он смеясь покачал головой, но поймав мой взгляд на шрамах на его запястьях, добавил: — А, заметила. Нет, это не травма, это подростковый идиотизм, — Егор холодно улыбнулся. Я с сожалением посмотрела на него. — Хотя… Наверное, я обманываю себя… Пытаюсь скрыть это, быть мужиком, понимаешь? Мне до сих пор бывает тяжело… Просыпаться по ночам в холодном поту… Это преследует меня. Всегда со мной. Даже в самые светлые моменты. Наверное, эти шрамы никогда не заживут… А всего-то и нужно, чтобы меня хоть кто-нибудь обнял… — Егор протянул ко мне руки, словно моля о помощи. Шрамы на них сверкнули в свете люстры. Когда я подняла взгляд, он лукаво улыбался.

— Жучара…

Я хмурилась, наблюдая как он хохочет довольный собой.

— Знала бы ты как легко девочки клюют на такое. Вы ведь так любите нас спасать…

Тем временем что-то привлекло его внимание на столе. Егор протянул руку и в свете лампы блеснула фоторамка. Это была типичная студийная фотосессия девяностых: стандартные позы, сосредоточенные лица, и всё на фоне тяжелых зелёных портьер. С фотографии пристально смотрел молодой мужчина в окружении своей семьи. Строгая военная форма цвета хаки сидела на нём как литая, делая его похожим на неприступную скалу. В одной руке он держал фуражку, а другой придерживал за плечико маленькую девочку в пышном жёлтом платье, сидевшую на его колене. Девочка сердито поправляла толстой ручкой большой белый бант, съехавший на бок её белокурой головки. Позади них, положив тонкую кисть на плечо мужа, стояла женщина в летнем бежевом платье в мелкий цветочек. Короткая стрижка красиво подчеркивала её печальные глаза. Егор приблизил фотографию к лицу.

— Это ты? — повернул он снимок ко мне.

— Ага, мне здесь три.

— Какие щёчки! — рассмеялся парень, комично надув щёки. — Твой отец военный?

Я усмехнулась и скрестила руки на груди.

— Думаешь, нам уже пора перейти к знакомству с родителями?

— А разве нет? Ах, ты ранишь мои чувства. И это после всего, что между нами было! — Егор картинно схватился за сердце, посмотрел на меня исподлобья и хитро улыбнулся.

— Я не знаю, кем он был. Да это и не важно. Его давно нет в живых.

— О… — Егор замялся и поставил рамку на место. — Как он умер? — спросил он и, поймав мой озадаченный взгляд, быстро продолжил: — У меня самого мама погибла в автокатастрофе, когда мне было шестнадцать. Время идет. Скоро будет пятнадцать лет, как ее нет. Просто, приятно бывает поговорить о ней с кем-то…

— Мне очень жаль… Вы были близки? — я почувствовала как машинально потянулась к нему всем телом.

— Да, она одна воспитывала меня в детстве, отец с нами не жил, но мы виделись всё равно. У них с мамой были какие-то тёрки, это долгая история, и я всё равно многого не знаю, — Егор присел на край стола и, сомкнув руки на груди, продолжил: — В общем, когда её не стало, отец забрал меня к себе. Оказалось, что он часто ездит по стране и иногда за границу в командировки. Участвует в экспедициях, изучает древние находки, встречается с важными людьми. Я был мальчишкой, мне всё было интересно. Я хотел участвовать во всём, чем он был занят. Вокруг него столько всего происходило по сравнению со скучной домашней жизнью, которой я жил до этого. Это отвлекало меня от горя. Да и понимание, что её больше нет, приходило только с годами.

Я опустила глаза, смущенная его словами. Я понимала, о чем он говорил. Мы ведь никогда не забываем любимых, сколько бы времени ни прошло, просто смиряемся с тем, что их больше нет. И остаются нам лишь теплые воспоминания и, пожалуй, их вечный спутник — сожаление. Сожаление, что всё осталось в прошлом.

— Я понимаю, о чем ты. Мне до сих пор бывает хочется чем-то поделиться с ними, посоветоваться… — я подошла к Егору и окинула взглядом карту на стене. — Мой отец тоже много путешествовал. Помню, как мы с мамой всегда ждали его возвращения. Я помню везде где он побывал.

— Так эти места, отмеченные булавками, всё где он бывал в командировках? — заинтересовался Егор, проследив за моим взглядом.

— Да. В детстве я также отмечала их, так что эту карту было легко восстановить по памяти. Услышав от него название очередного региона или города, я садилась за атлас и изучала эти места, прокладывала новый маршрут, которым мог следовать отец, представляла, как вместе мы покоряем Каскадные горы в Калифорнии, путешествуем на верблюдах в пустыне или строим планы, куда отправимся дальше, сидя под Фортингэльским тисом. Возвращаясь он рассказывал удивительные истории, которые произошли с ним, местные жуткие легенды. Конечно, он много приукрашивал, но я была в восторге, — вспомнила я его голос и улыбнулась.

— Представляю… Наверное, вы очень ждали его возвращения?

Егор с теплотой посмотрел на меня. Он слушал. Хотел все это знать. Меня тронул его вовлеченный взгляд.

— Еще как! — смущенно ответила я. — Мама часто болела, много спала. Помню, как тихо у нас было, и как всегда поразительно громко тикали деревянные напольные часы в этой тишине. Но стоило нам получить весточку, что отец возвращается, как мама устраивала праздник. Мы всегда очень готовились к его приезду: делали генеральную уборку. Мама за пару дней уже начинала готовить на стол: таскала мешки с продуктами, заводила тесто, ставила холодец. Строила меня. Хотя вначале я и сама с энтузиазмом относилась к нашим приготовлениям, активно помогала ей, продумывала одежду, в которой буду его встречать, что скажу ему, когда увижу. Он приезжал, жил с нами пару недель, хотя по большей части всё время пропадал где-то «на работе», как говорила мама, и уезжал. Проще посчитать сколько дней он провел с нами, чем в разъездах… Со временем я стала так зла на него, и на маму тоже: за ту глупую слепую любовь, которой она жила. Но однажды он не вернулся. Мне было семь. Эта черная булавка… Туда он отправился в последний раз, — снова указала я на карту. — Мама оббила все пороги предприятия, где он работал, писала Ельцину. А я даже сначала была рада, и мне стыдно сейчас за это… — заключила я, поджав губы.

— Ты была ребенком, — сочувствующе сказал Егор. — Как мама перенесла это? Ты говоришь, она сильно любила его.

— Я не знаю… — растерянно проговорила я. — Я сбежала из дома. Отправилась его искать. Доехала до Москвы с отрядом Артековцев. Это долгая история. В Екатеринбург вернулась в восемнадцать из интерната, — я пожала плечами на шокированный взгляд Егора, мне неприятно было говорить обо всем этом. — Их так и не нашла. У нее остался брат, мой дядя, хотя он всего на пять лет меня старше. Он жил вместе с нами. Мама забрала его… От родственников. Чуть позже после того, как была сделана эта фотография, — указала я рукой на снимок на столе. — Надеюсь, у них все хорошо, — я замолчала, пораженная своей откровенностью. — Так странно, я никогда раньше не рассказывала это никому…

— Незнакомцам бывает проще всего открыться, — ответил Егор.

— Да, наверное… — согласилась я и уставилась на свои руки.

— Но… На самом деле я подмешал тебе сыворотку правды, — Егор хитро вздернул бровь и, салютуя мне, поднял кружку с чаем.

— Ясно, — рассмеялась я, — тогда за тебя, Егор, мне повезло, что этим незнакомцем оказался ты, — мы чокнулись кружками и допили чай. Я наконец обратила внимание на часы: — Уже много времени. Тебе, наверное, пора. Спасибо еще раз, за помощь.

Я встала, чтобы проводить его до двери. Егор отошел от стола, остановился в проходе темной прихожей и медленно повернулся ко мне. Мы встретились взглядами. Он не улыбался и напряженно смотрел на меня.

— Ты мне поверишь, если я скажу тебе, что твой отец скорее всего жив? И я, возможно, знаю, как его найти.

— Что? — оторопев застыла я на месте.

— Мой отец доктор исторических наук, я говорил тебе, что он много путешествовал. Он сейчас в Екатеринбурге, помогает в расследовании дела с находками из Тибета. Его пригласили в качестве консультанта, — пояснил Егор и губы его вытянулись в строгую линию.

— Думаешь, мой отец связан с этим делом? — поймала я его мысль.

— Да. Я перебирал документы по делу, что предоставили отцу для изучения, и теперь вижу, понимаешь, сходства с твоим: имя, и то, что ты рассказала о нем. В дневнике, например, который вел один из участников экспедиции, были описания заказчика этих раскопок: закрытый, статусный, с военным опытом. Этот ученый упоминал некоторые его путешествия, которые они, очевидно, обсуждали, в том числе последнюю, со слов этого заказчика, поездку в Англию.

Где-то внутри у меня упало сердце. Оперевшись о стену, я думала.

— Могу ли я увидеть эти документы?

Не знаю, какой взгляд у меня был, но Егор тут же расслабился, глаза его вновь засияли, он тепло улыбнулся, наклонился ближе и инстинктивно протянул руку к моему плечу, но, очевидно, сам того от себя не ожидая, незаметно одернул её, запустив пальцы в свои волосы.

— Да, я принесу тебе всё до чего дотянутся руки, — неловко рассмеялся он, почёсывая затылок, — как только смогу, конечно.

— Спасибо, — мягко сказала я.

Егор, наклонив голову, соблазнительно улыбнулся. Я была благодарна, но пора было его выставить. Он взял мой номер телефона, а я согласилась как-нибудь выпить с ним кофе.

Когда я закрыла за парнем дверь и подошла к окну, со двора выезжала машина скорой помощи. Очевидно, они увозили моего нападавшего. Мне стало стыдно. Я совсем забыла о нем. Надеюсь, рана была несерьёзной. В ноздри ударил запах сигарет. Кто-то из соседей курил под козырьком подъезда.

На следующий день у меня была назначена встреча с заказчиком в лобби одного известного элитного отеля города. В полдень у парадного входа со мной поравнялась бригада скорой помощи. Я уступила им дорогу. Медиков встретил администратор отеля и, подпрыгивая от волнения, подвел их к тесному кружку постояльцев. Группа вполголоса обсуждала что-то, очевидно, захватившее всё их внимание. Здесь же я заметила и моего клиента. Он жестом подозвал меня. Когда я протиснулась к нему параллельно с бригадой, мне открылась весьма жалкая картина: на полу, прислонившись к футуристичному округлому дивану, явно вдохновленному интерьерами космических кораблей из научной фантастики, сидел растрепанный красивый пожилой мужчина в белом махровом халате. Голову он низко склонил к груди, так, что никто из присутствующих не мог видеть его лица, сидел совершенно неподвижно и даже не шевельнулся при появлении бригады скорой помощи.

— Вот, — администратор сверкнул белоснежной манжетой из-под пиджака цвета индиго и указал на старика рукой, — выпрыгнул из окна, — приглушенно прошептал он коренастому медику с суровым лицом. Тот, оказавшись фельдшером, ткнул в свою напарницу-врача. Администратор, скривившись, обернулся к молоденькой девушке и открыл было рот, но она опередила его, не сбавляя тона голоса:

— Я уже слышала. С какого этажа падение?

— С 14, — поспешил ответить он шепотом.

Девушка удивленно осмотрела внешне здорового старика.

— Вот так да… На что приземлился?

— На диваны, — пояснил администратор и виновато улыбнулся, внимательно слушавшим, постояльцам.

— Диваны? — переспросила врач.

— Мебель для бара на первом этаже. Сегодня привезли и разгружали под окнами.

Медики переглянулись, обступили старика с двух сторон и первым делом незаметно убрали все острые и тяжелые предметы со столиков поблизости. Затем девушка осторожно присела на диван, с наслаждением вдохнула запах дорогого парфюма, витавшего в воздухе, и раскрыла свой оранжевый чемоданчик.

— Граждане, расступитесь, будьте добры, — недовольно попросила она, достала планшет с листами, щелкнула авторучкой и начала заполнять пустые графы. — Здравствуйте! Как вы себя чувствуете? — обратилась девушка к больному, когда толпа нехотя отступила на шаг, продолжая тихо перешептываться.

— Может оставим их теперь? — спросила я, наклонившись к клиенту.

— Постоим еще немного, — попросил он. Я неловко оглянулась и так и осталась стоять, зажатая со всех сторон любопытными постояльцами.

Старик молчал. Девушка, оторвав взгляд от планшета, низко наклонилась к нему, вероятно, чтобы больной лучше слышал, и окинула его взглядом: седой, с аккуратно оформленной короткой бородой, ухоженный и статный. Его возраст выдавали лишь заломы на лбу и многочисленные морщины вокруг прекрасных зеленых глаз. Легкая кокетливая улыбка пробежала по ее лицу и сразу исчезла. Думаю, она нашла его очень привлекательным.

— Вам очень повезло, что вы выжили. У вас что-нибудь болит? — опомнившись, продолжила врач и незаметно втянула живот.

— Оставьте меня, — негромко заговорил он. — Это была минутная слабость…

— Хорошо. Как вы себя чувствуете? — снова спросила девушка. Больной молча смотрел в пространство перед собой. Не дождавшись ответа, она уткнулась в планшет, продолжая делать записи. — Чем быстрее я разберусь, что с вами происходит, тем быстрее вас отпущу.

Мужчина презрительно сморщил нос и, не глядя на нее, ответил:

— Ничего не болит. Может, голова только…

— Вы всех очень испугали… — девушка покачала головой и достала стетоскоп из своего чемоданчика. — Давайте я вас послушаю?

Старик жестом запретил ей.

— Я отказываюсь от ваших услуг. Теперь я могу подняться к себе? — злобно посмотрел он на администратора. Тот кисло улыбнулся и бросил вопросительный взгляд на врача.

Убрав стетоскоп, девушка выпрямилась всем телом и строго ответила:

— Я не могу вас отпустить, пока мы не разберемся, что с вами произошло.

— Что́ я могу вам рассказать? Что́ он позволит мне? Какой смысл… Они все равно потом сотрут вам память об этом разговоре, — раздраженно почесал он шею и внезапно, подняв голову, настороженно провел взглядом по толпе. Присутствующие переглянулись в поисках того, что мог высматривать среди них старик. Мне показалось, что на долю секунды, он задержал на мне взгляд.

— Сотрут память? О чем вы? — не поняла врач, повторила за ним жест и также осмотрелась вокруг.

На мгновение мужчина прикрыл глаза рукой. Но внезапно какая-то мысль озарила его лицо, и он поднял на присутствующих взгляд, полный надежды.

— Действительно! Пока он не слышит, вы могли бы посоветовать мне, что делать, верно? Мне больше не с кем это обсудить. Просто постарайтесь вслушаться в содержание. Вне контекста, — попросил он, оживленно вертя головой. — Как бы сказать вам общими фразами… Ведь вы обязательно начнете цепляться к словам… — быстро бубнил он про себя. — Я начинаю сомневаться в своей миссии… Его приказы становится все труднее выполнять. Морально, я имею ввиду. Но в этот раз он требует слишком много… Самое дорогое… Моего сына! И я не смогу спрятать его. Не то чтобы это не в моих силах — это просто невозможно! Но, может быть, он мог бы выбрать кого-то другого? Может, предложить ему замену? Предложить себя..?

— У вас конфликт с начальством? — спросила врач, запутавшись в его словах.

Мужчина раздраженно вздернул бровями.

— Можно и так сказать.

— Вы не думали сменить работу? — с облегчением выдохнула она, аккуратно поправила волосы и, щелкнув авторучкой, изящно выгнулась, так чтобы это было заметно мужчине. Открывая оранжевый чемоданчик, она уже готова была сложить свои вещи.

— Это непросто, если работаешь на Бога, — процедил сквозь зубы мужчина.

Девушка так и застыла.

— Вы работаете на Бога?..

— Все верно. Я воплощаю его волю среди смертных. Теперь вы понимаете масштаб проблемы? — рассерженный ее невниманием до сих пор, он всплеснул руками и нахмурил лоб.

— Кажется, понимаю… — расстроилась она, закрыла чемодан и, снова щелкнув авторучкой, продолжила делать пометки в листке. Ее напарник, стоявший рядом с больным, вытянул руки по швам и не сводил с него глаз. — Кхм… Это Бог заставил вас выпрыгнуть из окна? — девушка сердито свела брови.

— Нет! — услышала я возмущение в голосе старика.

— Но он ведь раздает вам приказы?

— Да. Но у меня есть свобода воли, если вы об этом, — язвительно добавил мужчина, не сводя с нее глаз.

— Дьявол или Иисус? — уточнила врач.

— Ни тот и ни другой, — не колеблясь ответил он, продолжая сверлить ее взглядом. — Вы так многого не знаете, а у меня нет времени это объяснять.

— Вы начните хотя бы. Мне это нужно, чтобы я смогла вас «отпустить», — монотонно попросила девушка, сделав акцент на последнем слове, и обменялась взглядом со своим коренастым напарником.

— Поздно… — мужчина посмотрел куда-то поверх девушки и, понизив голос, добавил: — Вы делаете ошибки.

— Что простите? — не поняла она.

— Я немой. Пишется слитно, — объяснил он.

— В смысле не можете говорить? — девушка посмотрела на его губы и тяжело вздохнула.

Больной кивнул на ее планшет. Врач пробежала глазами листки. Рядом с записью «Считает, что исполняет волю Бога среди смертных» я заметила приписку «Хватит мечтать о нем. Это не мой мужчина.»

Глаза девушки округлились.

— Я… Я даже не помню, как написала это, — растерянно рассмеялась она, посмотрев на мужчину, и внезапно испугалась, не заметив никаких признаков безумия в его ясных глазах. — Вы считаете себя немым?

Больной хотел что-то гневно ответить, но губы его словно склеились. Растерянно подняв брови, он напряг подбородок и попытался вытянуть лицо. Мгновение он боролся с невидимыми путами, но все было тщетно. И, схватившись руками за челюсть, мужчина протяжно замычал не в силах открыть рот. Глаза его наполнились ужасом. Он снова уставился куда-то в пространство над толпой. Девушка, испугавшись, резко вскочила со своего места и больно ударилась ногой о железную ножку дивана. Взволнованно отпрянула толпа.

— Собираем его, — быстро сориентировалась она и кивнула напарнику.

Ее спутник наклонился к мужчине. В руках его сверкнули белоснежные вязки, мягкий ремень, которым он перехватил запястья пациента, и через мгновение больной повис между медиками.

Бесшумно расступилась шокированная толпа. За ней стали видны сверкающие парадные двери, освещенные элегантными настенными бра. Больного так и вывели из отеля: в одном лишь халате. Администратор, растерянно проводив их взглядом, застыл в холле.

Когда представление подошло к концу, народ начал расходиться. Мой клиент, вопреки своему характеру, не стал обсуждать увиденное, чем крайне меня удивил. Мы наконец принялись за его проект.

И лишь постояльцы, не имевшие никакого отношения к случившемуся, со знанием дела смаковали все услышанные ими подробности. Казалось, что все здесь было просто и понятно: очередной приезжий свихнулся на фоне общей истерии вокруг тибетского саркофага. Тем не менее вся эта ситуация оставила всех с каким-то тяжелым осадком.

Был обычный рабочий понедельник, и все шло своим чередом: уборка номеров, расселение постояльцев. Персонал, однако же, весь день вел себя подозрительно тихо, траурно следуя привычными маршрутами по бесчисленным коридорам и этажам. Некоторым в тот день даже мерещилось, что лампы на этих самых этажах горели тусклее чем обычно, отчего тени в углах казались чернее и безобразнее.

И хоть где-то высоко горело полуденное солнце, согревая город своими лучами, над высоткой словно нависла тяжелая туча, отбрасывая тень на погрузившийся в уныние отель.

Мне снова снился кошмар… Я была дома, но квартира была другой, скорее похожа на ту — из детства. Всё вокруг было таким знакомым: старые обои — их поклеила мама, когда была беременна; старая мебель, какой я её запомнила. Но в детстве всё было уютнее, теплее. Сейчас же здесь пусто и темно. За окном свирепствует ветер. Он то вонзается спиралью в заиндевевшее стекло, то беззвучно отступает. Его вой смешивается со стуком высоких напольных часов в деревянной раме. Их звук неясный, размноженный, словно с эхом, движется отдельно от маятника, как будто не успевает за ним, отчего создается впечатление, что он бесшумно раскачивается из стороны в сторону.

Когда в тёмную комнату заглядывает луна и проливает на пол свой холодный свет, тень креста оконной рамы подползает и ложится на мое одеяло сверху. Кажется, тиканье часов стало громче, и я уже различаю человеческий шёпот в их звуке. Он повторяет мне что-то снова и снова, но я не могу различить слов. Крест поверх одеяла пугает меня, и, чтобы избавиться от него, я встаю и открываю оконную раму настежь. Ледяной ветер врывается внутрь, заметая снегом мои обнаженные ноги. Мороз обжигает кожу. Но я больше не слышу воя пурги — тишина и только ход часов.

Снежный вихрь беззвучно закручивается снаружи за окном, и вот мне уже кажется, что я различаю в нем человеческий силуэт. Он приближается, растягиваясь по воздуху, и, словно мираж, прояснивается передо мной. Я уже могу различить его черты лица — он кажется мне знакомым. Черные провалы его глаз обращены ко мне. Я знаю, он видит меня. В страхе я захлопываю окно и отступаю к стене. Его ладонь касается стекла снаружи, и оно исчезает. Призрак легко проникает внутрь, паря над полом. Что есть силы я зажмуриваюсь. Страх парализует меня, и я не могу двинуться, чувствуя холодное дыхание на моем лице.

Я резко проснулась и почувствовала, как замерзла. Рядом, прижавшись ко мне, трясся задубевший Кабачок. Окно было нараспашку. По комнате гулял холодный ночной воздух. Я быстро встала и, закрыв окно, вернулась в ледяную кровать.

Часы на телефоне показали 3:34 утра. Это повторялось уже который раз: последние две недели я просыпалась от кошмаров, и каждый раз на часах было одно и то же время. Очевидно, мой мозг, утомленный стрессом, после пары бессонных ночей выработал систему, при которой я, засыпая, неосознанно ожидала пробуждения в одно и то же время, что и подтверждалось теперь каждую ночь.

Надо было попытаться заснуть. Я убрала телефон, повернулась на бок и подгребла ближе Кабачка, чтобы он быстрее согрелся. Но стоило мне прикрыть глаза, как сверху послышался грохот. Я подняла взгляд к потолку, где раскачивалась люстра. Чем в это время мог заниматься мой сосед? Все стихло. Провалявшись до рассвета без сна, я как-то незаметно отключилась.

* * *

После обеда написал Егор: он уже выехал ко мне. Я искренне удивилась, что он вспомнил обо мне, ухмыльнулась игривому тону его сообщения и, поправив сползшие с переносицы очки, встала из-за стола, чтобы размяться и переодеть уличную одежду, которую забыла снять, вернувшись со встречи с клиентом.

Вскоре зазвенел домофон. Проснулся Кабачок и, потянувшись, выскочил вслед за мной в коридор. Я провернула ключ во входной двери и вернулась на кухню: поставить чайник и проинспектировать холодильник и шкафы на наличие того, чем можно было перебить внезапно подступившее чувство голода.

Когда в прихожей хлопнула дверь, я вышла встретить нашего гостя. Егор небрежно бросил рюкзак на пол, разулся и, засунув руки в задние карманы, подошел ко мне. Сегодня он казался выше, чем вчера, возможно от того, как, крайне довольный собой, он гордо расправил плечи. Из треугольной горловины его синей футболки виднелись волосы на груди. Двухдневная щетина тенью подчеркивала его красивые губы, вытянувшиеся в самодовольной ухмылке. Все было как обычно, однако в дневном свете его вчерашние зеленые глаза показались мне синими. И я наконец поняла, что, должно быть, они всегда были серыми, этакими хамелеонами, отражавшими окружающие цвета. Кабачок, обнюхав пришельца, быстро узнал его. Егор присел на корточки и принялся трепать и чесать вертевшегося перед ним пса.

— Здравствуй, морда, — поприветствовал парень Кабачка, взяв его морду в ладони. — Ты выглядишь удивленной, — очередь дошла до меня, и, улыбаясь, Егор поднял на меня взгляд.

— Честно, я не думала, что ты придешь.

— Но я же обещал, — без тени лукавства ответил он.

Я улыбнулась и отстранилась. Я не знала, чего ожидать от его предложения: не верила, что у него действительно есть что-то, что поможет мне отыскать папу. К тому же он все еще был для меня темной лошадкой. Если бы он никогда больше не появился в моей жизни, я бы поняла. Он не обязан был мне помогать.

— Отец не против, что ты взял документы по делу? — я обратила внимание на плотно набитый рюкзак цвета хаки позади него.

— Я не просил у него разрешения, — хитро улыбнулся Егор и в ответ на мой встревоженный взгляд добавил: — Мы быстренько сейчас посмотрим, что нужно, и я верну все на место. Он ничего не узнает.

— Ладно. Проходи в зал, я на кухню — захвачу чай.

Егор промаршировал в комнату. Здесь он покружил на месте, примеряясь, где бы приземлиться с документами, и аккуратно положил рюкзак на диван.

Пока меня не было, он осмотрелся: провел взглядом по тонкой тюли и плотным зеленым шторам, что висели яркими колоннами от пола до потолка на фоне белых стен; повертелся у моего длинного рабочего стола, где сейчас стоял открытым мощный ноут, колонки, лежали тетради и стопка книг; ткнул цветные подушки на диване и ухмыльнулся.

— Все-таки сразу видно женская квартира… — громко, так, чтобы я слышала на кухне, заметил Егор.

— Женская? — сощурившись, спросила я, выглядывая из-за дверцы холодильника.

— Ну да… Мягкий ковер, яркие подушки на диване, всё такое стильное, дизайнерское. Парни так не заморачиваются. А если и заморачиваются, то у нас всё серое, чёрное и металлическое, — пояснил Егор.

— Ну вот… А ты мне только начал нравиться, — я, ехидно улыбаясь, вышла с подносом из кухни.

Егор рассмеялся.

— Что?

— Все парни и девушки одинаковые, да? — съязвила я, не впечатленная его словами.

Егор достал толстую стопку папок, файлов и конвертов из рюкзака и раскладывал их веером по ковру. Я откатила подальше от бумаг журнальный столик, передвинув его ближе к парню, и поставила на него поднос с чаем и пакетами конфет.

— Разные, конечно, но есть определенные характерные черты, которые свойственны всем вам: эмоциональность, например, чисто женская бывает. Гормоны там, критические дни. Парни так себя не ведут. У нас как-то все стабильнее с настроением и желаниями, — ухмыльнулся Егор.

— Туше, — сквасила я недовольную мину.

Егор рассмеялся, запрокинув голову.

— Отлично, но я не согласна всё равно. Просто мне нравится твой смех, — помахала я тонким пальцем перед его носом.

— Не согласна? — комично возмутился он. — Ну, выкладывай! — Егор демонстративно широко развел руками, делая мне вызов.

Я, улыбаясь, закрыла ладонью лицо. Мне нравилось, как легко с ним было дурачиться. Решив ему подыграть, я нахмурилась.

— Это, друг мой, бытовой сексизм, — начала я. Егор с азартом смотрел на меня. — Ты же понимаешь, что мы все, и мужчины, и женщины — сложные уникальные существа. Даже двух таких одинаковых не существует. Конечно, я не исключаю влияния культуры, среды взросления, навязанных с детства социальных норм, конформизма там и прочего. Это может приводить к тому, что мы похожи в чем-то. Так же как я не исключаю и того, что в тебе сейчас говорит этот навязанный стереотипный образ женщин в культуре, кино и анекдотах, который и рождает понятие «все»: «все женщины одинаковые», «все эмоциональные» и так далее. Но чаще всего — это не «все женщины одинаковы», а мужчина, который так считает, загнан в рамки одной и той же модели поведения: он либо проецирует на окружающих женщин привычный ему образ или привлекает к себе один и тот же тип партнерш. Каждую женщину нужно изучать — мы многослойные, сложные и раскрываемся по-разному, — сильно жестикулируя, закончила я и выдохнула. — Рядом с тобой я себя такой душнилой чувствую, — смущенно сказала я в сторону.

Егор усмехнулся, не сводя с меня глаз.

— Ты и есть душнила, Вера.

— Ах, так… — я нахмурилась и сложила руки на груди.

Егор, сдерживая смех, расплылся в улыбке, внимательно наблюдая за мимикой моего лица. Изо всех сил я старалась не выходить из роли обиженной, но уголки моих губ предательски ползли вверх. Это было бесполезно. Мы наконец рассмеялись, глядя друг на друга, и я протянула ему дымящуюся кружку.

— Я тут брошу свои кости, если ты не против, — Егор привстал с ковра, хрустнув коленями, по-стариковски тихонько охнул и развалился на диване.

— Напомни, почему ты мне помогаешь?

Я опустилась на ковер перед документами и обернулась, чтобы увидеть его лицо.

— Вот так поворот… А почему нет? — Егор улыбнулся и по-детски наивно поджал плечи.

— Мы едва знакомы.

— Ну, я люблю помогать девушкам в беде, — парень хитро вздернул бровь, отпивая из кружки чай, — а тебе надо научиться доверять людям.

— Ясно. В долги меня вводишь, — усмехнулась я в ответ и наклонилась к лежащим передо мной бумагам.

У меня разбежались глаза, пока мое внимание не привлекла полупрозрачная синяя папка, в которой виднелись фотоснимки. Я решила начать с нее и принялась перебирать ее содержимое. В ней были сделанные следователями фотографии находок из экспедиции: фрагменты старинной одежды, бережно разложенные на бумаге в многоярусных, сколоченных из простых деревянных досок, ящиках; сильно проржавевшие лампады с деталями из голубого стекла, каждая обернутая в отдельную бумагу, перетянутую жгутом.

Здесь же я наткнулась на фрагмент фрески на светлом каменном осколке. В ней угадывался барельеф, изображавший застывший в камне вечный бой: светлые фигуры воинов в искусных доспехах, сражающиеся под предводительством своего объятого солнцем генерала.

Фотографии заворожили меня. Такая хрупкая красота из другой эры и культуры застряла в пыльном контейнере у черта на куличках…

Одними из последних оказались снимки изящного кинжала изумительной работы: с тонким изогнутым лезвием, подобно телу змеи, что огибала его рукоятку. Он был изготовлен единым куском из неизвестного мне отполированного черного металла. Перебрав фотографии кинжала с разных ракурсов, мне на глаза наконец попался он: виновник всей этой неразберихи в депо — массивный саркофаг из гладкого, словно жидкий черный металл, материала. Любой фанатик душу бы отдал, чтобы увидеть его своими глазами — и теперь он был передо мной.

Саркофаг стоял на паллетах. Крышка и боковины деревянного транспортировочного ящика вместе с упаковочной бумагой и тканью, в которые он был бережно обернут, лежали поодаль. Казалось, он был вылит единым куском, ведь на нем не было заметно ни швов, ни съемных деталей. Четыре широких ремня, покрытых неизвестными символами и скрепленных прозрачными печатями, со всех сторон стягивали его крестом.

Я отложила папку с фотографиями в сторону, вернув их на место в том порядке, в котором они были, и, перейдя к соседней стопке бумаг, наткнулась на распечатку переписки участников экспедиции, выгруженной с одного известного сервиса электронной почты. На листах, скрепленных скобкой в углу, имелись многочисленные комментарии и пометки, выведенные тонким крючковатым почерком. Это была переписка руководителя экспедиции и некоего научного сотрудника, ее участника. В одном из писем я наткнулась на выделенное оранжевым маркером место, где ученый назвал заказчика раскопок по имени и отчеству: Виктор Васильевич. Я жадно вцепилась в листки и перечитала всю переписку от начала до конца. Речь в ней шла о рутинной подготовке экспедиции: обсуждали необходимое оборудование, состав рабочей группы. Один лишь раз ученый упомянул это имя во время обсуждения обещанной связи с заказчиком во время дальней поездки. На что руководитель экспедиции в ответ просил удалить это письмо и больше никогда не упоминать личных имен в переписке.

Егор позади молча грыз Красный мак, тихонько запивая горячим чаем. Когда я потянулась за очередной стопкой каких-то копий, парень оживился.

— Да, это тот самый дневник археолога, о котором я говорил, — объяснил он, узнав листы в моих руках.

Это были копии с разворотов обычной тетради в клетку. Записей было немного. Ее автор писал мелкими круглыми буквами, не пропуская ни единой строчки. На полях встречались пометки, вероятно, сделанные следователем или отцом Егора. Некоторые страницы были отведены для зарисовок пейзажей, схематичных карт неизвестных ходов и помещений, а также необычных инструментов, предметов одежды, символов и всего остального, что автор счел необходимым для запечатления. И если в начале дневника рисунки попадались чаще, а на некоторых даже были заметны следы цветных карандашей, то к концу дневника их становилось все меньше. Последние записи были сделаны как будто наспех и на весу неразборчивыми размашистыми буквами с широкими пробелами между словами; автор перескакивал через строки, не заботясь более об аккуратности — почерк его изменился до неузнаваемости.

19 марта.

Хочу хоть как-то задокументировать наше путешествие, хотя Александр Николаевич (примечание на полях копии гласило: «Вероятно, руководитель раскопок, и.о. заказчика») запретил нам это делать. По нашим договоренностям, никому из участников нельзя называть своих имен и в принципе разглашать о себе какую-либо личную информацию. Поэтому для обращения друг к другу нам раздали бейджы с номерами. Это меня, мягко говоря, шокуриет. Стоит упомянуть, что мобильные телефоны и документы у нас также забрали. Однако я подчинился. Меня очень занимает цель нашего путешествия, и я готов потерпеть эти ограничения, тем более, что всем необходимым нас снабдили (в этом плане организация экспедиции безукоризненна, и я очень доволен).

Как я понял, эти раскопки не санкционированы. Как сказал Александр Николаевич: «Будем работать быстро и тихо». Пока не представляю, возможно ли это. Он убедил меня, что с местными властями долгое время велись переговоры, но безрезультатно. Конечно, меня не вдохновляет перспектива сесть в китайскую тюрьму, но, если мы найдем то, что ищем, надеюсь, они поймут ценность наших находок, и наши действия можно будет оправдать. Все ради науки! Но, чтобы минимизировать риски, Александр Николаевич настаивает, чтобы работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Поэтому наемные рабочие, с которыми меня сегодня познакомили, будут капать сменами без остановки. Я насчитал четырнадцать человек. И, со слов нашего переводчика, их набирали из местных тибетцев без какого-либо опыта ведения раскопок. Не могу не заметить, что непрофессиональный труд может стоить гораздо больше, чем привлечение квалифицированных работников, из-за непоправимых ошибок возможных при работе с историческими ценностями. Однако мои опасения на этот счет Александр Николаевич проигнорировал, не скромно упомянув, что в мои обязанности организация раскопок не входит. Признаться, меня уже посещают сожаления, что я согласился на этот проект. В начале нашего общения он показался мне умным человеком. Полагаю, меня настолько заворожили перспективы этого проекта, что я проглядел банальную некомпетентность моего руководства.

Пожалуй, пора упомянуть о цели нашего путешествия: мы направляемся к горе Канг Ринпоче (нам, европейцам, она известна под названием Кайлас) к югу от Тибетского нагорья, где предположительно находится гробница некой религиозной фигуры, которую нам предстоит найти. По информации из исторических источников, которые мне предоставили для ознакомления, мы имеем дело с захоронением, возраст которого не менее пяти тысяч лет.

Первые упоминания в Ригведе о «священном месте упокоения первого (или «единственного», смотря как переводить с ведийского языка) из богов» приходятся на середину второго тысячелетия до нашей эры и описывают ложе «единого царя» на спине самого высокого из четырех молодых «быков-гор», остановившихся каждый у своего источника на водопой, что, соответственно, напоминает нам четыре основные горные вершины Гангдисе на юге Тибета и близлежащие четыре озера, входящие в стройную систему, связанную с сотворением мира, описанную в древних тибетских текстах добуддийского периода. Более ранние косвенные свидетельства также имеют фольклорную основу и представляют собой легенды о спящем духе, повергшем всех живых существ в круговорот сансары и пожирающем души (дживы) тех, кто потревожит его сон «звуком его имени».

Конечно, я не специалист в индуизме, но основываясь на том, что знаю, я сразу же предположил, что речь может идти о Кришне, и именно как об исторической личности (дебаты о том, существовал ли он на самом деле, продолжаются до сих пор). Догадки догадками, и исторических источников было бы недостаточно, чтобы убедить меня отправиться в столь рискованное путешествие, но поверить в возможность нашего успеха в данном предприятии меня убедило то, что в горе действительно имеются пустоты довольно строгой и, вероятно, рукотворной формы: это видно на трехмерной модели части «коридора», обнаруженной с помощью георадарного сканирования. Таким образом, мы также получили довольно точные координаты сектора на южном склоне Кайласа, где и планируем начать раскопки.

Меня еще посещают сомнения в моей полезности для экспедиции. Все-таки по имеющимся у них данным, получается, что лучше бы им было привлечь специалиста в центральноазиатской археологии. Однако Александр Николаевич неоднократно меня уверял, что Виктор Васильевич (рядом с именем на копии была приписка: «Вероятно, заказчик») считает меня лучшей кандидатурой для этого исследования, в связи с моими общими познаниями в истории религий, и (что меня очень порадовало) он остался под впечатлением от моей кандидатской. Приятно, когда твой труд читает кто-то еще кроме комиссии из числа диссертационного совета.

Мне пора закругляться: мы остановились ненадолго передохнуть в дороге. Нас везут на трех микроавтобусах на значительном расстоянии друг от друга и в объезд населенных пунктов, чтобы не привлекать к себе внимание. Скоро, не доезжая небольшой деревушки Дарчен, мы остановимся и продолжим наш путь на яках. Разобьем лагерь у подножья и завтра планируем начать восхождение.

20 марта.

Спал на земле под ячьей шкурой: очень тепло. Еле-еле собрался рано утром. Жарко, когда солнечно, и невыносимо холодно, когда налетают тучки. Кайлас прекрасен, но суров. Пока пишу, поднялся ветер и выглянуло солнце. Много ослепительного снега. Не спасают даже солнцезащитные очки. Мы поднимаемся на гору довольно медленно: утопаем в снегу по колено. Если бы не яки, мы бы точно не смогли преодолеть этот путь. Воистину, величественные животные: теперь мои самые любимые. Пока поднимались, несколько раз натыкались на чортены — кладки из камней и черепов яков с выбитыми на них священными мантрами. Еще издалека видны многочисленные храмы, построенные вокруг горы. Однако мы пока не встретили ни души на своем пути. Сейчас не сезон. Паломники появятся здесь только в мае.

Сегодня подъем до определенной высоты, затем спустимся и встанем лагерем ниже. На этом настоял врач, который также, как и я, вчера присоединился к нашей группе. Он называет это ступенчатой акклиматизацией.

Мы продолжаем подниматься к месту назначения.

* * *

Кайлас по форме напоминает пирамиду. Это сооружение между небом и землей. Как говорят местные: «Основанием своим он стоит на сводах преисподней, а вершиной устремлен в рай». Стоит однако заметить интересный факт: его грани ориентированы точно по четырем сторонам света, что весьма удивительно для такого природного памятника. Местные утверждают, что высота горы составляет 6666 метров, хотя, на самом деле, высота ее колеблется в пределах до 6900 метров, в зависимости от метода измерения; не стоит также забывать и ежегодный прирост горы: приблизительно на полсантиметра.

Здесь начинают свой путь четыре реки Тибета, Индии и Непала, разливаясь по четырем сторонам света: Инд, Сатледж, Брахмапутра и Карнали.

Мы забираемся по западному склону. Отсюда уже видно предполагаемое место раскопок недалеко от вертикальной трещины, пересекающей южное лицо горы. Делать записи трудно: промерзают пальцы.

* * *

Наконец-то! Мы добрались до места назначения. Оставим оборудование и спустимся вниз и западнее, где встанем лагерем. Поднялся сильный ветер. Пурга. Мелкий град зернами падает на мои записи. Много писать не буду, чтобы не промокла тетрадь.

Я измотан и ужасно замерз. Одному из рабочих стало плохо в пути, благо врач подоспел с баллоном кислорода, а для всех остальных это была необходимая передышка. Животные тоже устали. По плану, первая группа рабочих осталась начинать раскопки. Вадим (пора бы уже называть нашего врача по имени; да, я вопреки правилам, познакомился с ним) нервничает, так как для акклиматизации, по его словам, отвели критически мало времени, но руководство требует приступать немедленно. Мы же спустимся ниже на ночевку.

21 марта.

Разбили лагерь западнее места раскопок. Уже второй день взрываем динамитом скальные породы, время от времени пережидаем очередной сход снежной лавины (они с каждым разом все меньше). Мы наделали столько шуму, что не заметил бы нас только глухой. Я весь день сегодня жду и высматриваю, не поднимается ли кто-нибудь к нам. Какой позор… Ощущаю себя вором и расхитителем гробниц, а не ученым. Рабочие быстро устают, сменяют друг друга по графику. Мне остается лишь ждать.

* * *

Рабочие, с которыми завязался разговор у моего переводчика, рассказали нам, что гора у них считается священной, наделенной божественной силой: некоторые называли ее сердцем или «осью земли». Однако сами работники неверующие, так как верующие, по их словам, отказались бы работать на Кайласе. Среди прочего, они также поведали нам фантастические истории о преломлении времени при приближении к горе: якобы паломники, совершающие ритуальные обходы вокруг горы, проводят в пути больше дней, чем отсутствуют на самом деле. Слушая их рассказы, я стал замечать, что, чем больше они говорят о Кайласе, тем больше я слышу почтения и, возможно, суеверного страха в их голосе. Они могут называть себя неверующими, однако в коллективе их мнение легко меняется. Надеюсь, это не станет проблемой в будущем.

23 марта.

Мы нашли вход! Даже не верится! Уже вечер, и весь день я наблюдал, как постепенно передо мной обнажается широкая плита, закрывающая вход в гробницу (во всяком случае, мы надеемся найти ее за этой плитой).

Сегодня ранним утром, когда еще не встало солнце, меня разбудил один из рабочих (номер 14 — мне ужасно неловко его так записывать здесь; я пытался разузнать, как его зовут, но многие все еще отказываются себя называть). Без переводчика я не понимал, что он мне пытается сказать, но это было и не обязательно: я сразу догадался, в чем дело, по его выражению лица. Я так и вскочил, забыв про куртку, натянул лишь сапоги, когда почувствовал, как промокли носки, когда я выскочил на снег, и проследовал к провалу в горе за моим спутником. С помощью динамита рабочим удалось снять примерно три метра скальных пород, а далее они использовали пневматические буры, чтобы аккуратно дойти до предполагаемого места входа, пока не наткнулись на обледеневшую каменную плиту с удивительнейшими рисунками. Конечно, сначала мы не знали, что это. Рабочие просто заметили выбитые в странном светлом камне символы, когда откололся большой кусок горной породы.

На месте меня сразу потрясло, как тихо здесь стало впервые за эти три дня. Казалось, что рабочие даже перестали дышать, не говоря уже о постоянной болтовне, от которой я, признаться, уже подустал. Номер 14 помог мне вскарабкаться вглубь горы по камням и снегу, и я увидел маленький краешек этой плиты, освещенный фонарем. Это невероятное ощущение! Так как материал плиты заметно светлее окружающей его горной породы, он словно светится изнутри на фоне черно-серого камня.

Чтобы не повредить поверхность плиты, мы решили продолжить аккуратную расчистку, постоянно предварительно нагревая обледеневший камень пушкой. Параллельно также начали расчищать проход от камней и снега, чтобы наладить быстрое сообщение с лагерем.

* * *

Приблизительные размеры плиты: ширина 225 см, высота 180 см. Ее полированная поверхность покрыта различными рисунками, вырезанными в камне. Данную письменность я пока не могу соотнести ни с одним из известных мне языков. Все-таки мне не хватает знаний! Мне, соответственно, также трудно отнести ее к какому-либо конкретному периоду в истории. Рисунки эти объемны, детализированы и наглядны, возможно, это некая ранняя форма письменности, которая в будущем разовьется в один из известных нам сегодня языков, сформировавшегося на основе иероглифического письма.

Эти рисунки вписаны в стройные ряды, которые, предполагаю, должны читаться сверху вниз, так как между параллельными вертикальными рядами есть небольшой отступ. В середине плиты расположен круг, в котором поверхность камня стерта и продавлена по форме ладони (очевидно, этого места много раз касались руки посетителей гробницы). В центральном круге, вероятно, также были вписаны рисунки, так как на поверхности еще видны их стертые фрагменты (восстановить большую часть из них я не смогу). От круга в стороны расходятся четыре борозды, делящие плиту на четыре сектора, и четыре круга, напоминающие по форме мишень. Предполагаю, что большое значение имеют четыре символа, расположенные по углам плиты. Их размер практически в два раза превышает остальные иероглифы. Пока я изучал данные четыре символа, я заметил, что количество элементов в каждом последующем из них увеличивается на один, и могу сделать предположение, что это своеобразная форма исчисления от двух к пяти.

Все четыре символа заключены в свой сектор, в который вписаны рисунки с различной смысловой нагрузкой (для удобства чтения рисунков на светлом камне я втер в поверхность размоченный активированный уголь, который предоставил мне Вадим):

Так, например, первый символ (вписанный в верхний левый угол), состоящий из двух извивающихся перекрещенных линий (напоминающий спираль или свастику без острых углов), определенно связан с сексом и богатством: сопровождающие его рисунки изображают, среди прочего, слившихся в одно тело мужчин и женщин; богато одетых людей, водружающих корону себе на голову; плотные стада животных. Это номер два, так как мы имеем в символе два элемента.

Разорванный круг, с вписанным в него крестом — это цифра три. Он располагается в верхнем правом углу и, очевидно, символизирует войну и силу, так как сопровождается изображениями воинов, попирающих поверженных врагов, полем битвы, объятым огнем, и искусным оружием (интересная деталь: некоторые клинки и стрелы обведены, но не вырезаны полностью в камне; вероятно, подразумевается их легкость или символизм).

Круг, с вписанными в него тремя линиями, не смыкающимися посередине (символ напоминает колесо со спицами) — это цифра четыре. Он расположен в нижнем правом углу. Предположу, что он символизирует хаос и разрушение. Рисунки, сопровождающие его, имеют в основном негативный характер: бегущие от огня животные; упавший на колени враг перед воином; оплакивающие смерть у гроба.

Круг с четырьмя линиями, расходящимися под прямым углом в стороны от него — это цифра пять. Он расположен в нижнем левом углу. Смысл его мне до конца не понятен. В какой-то мере он синтезирует значения характерные для первого и второго символов. Рисунки эти включают поднимающихся по лестнице людей; воинов держащих оружие, снятое с поверженного врага; в чем-то одинаковых женщин, повторяющих позы друг друга.

Я не могу связать между собой эти четыре сектора. Возможно, если бы мы знали, что было высечено в центральном круге, мы бы увидели взаимосвязь.

Я отфотографировал плиту и хочу сделать пару зарисовок в дневнике. Посмотрим, что ждет нас за ней.

* * *

Уже ночь. Рабочие наконец расчистили проход к плите. Предложили мне начать двигать ее, но я настоял, чтобы мы отложили это до рассвета. Они всё беспокоятся из-за Александра Николаевича, который как жандарм названивает нам по несколько раз в день, чтобы удостовериться, что раскопки не прекращаются ни на минуту. Я открыл вино из привезенного нами ящика (если его закупили для нас, значит руководство предполагало, что мы захотим отметить наши небольшие победы). Рабочие быстро расслабились. Посидели у костра. Приятно было послушать их рассказы.

24 марта.

Плохо спал ночью, все думал о том, что внутри. Как только рассвело — разбудил рабочих, и мы начали отодвигать плиту. Отмечу дополнительные размеры плиты: толщина 25 см; вес по подсчетам 1550 кг. За плитой, действительно, оказался очень широкий длинный проход вглубь горы. Стены грубо обтесаны, потолок невысокий, так что приходится пригибать голову. На стенах с обеих сторон (через каждые 2 метра) закреплены лампады простой формы из сильно проржавевшего металла, вероятно, железо (хотя удивительно, что за все это время ни один из них не разрушился под собственным весом). Стаканчики, в которых еще видны следы высохшего масла, сделаны из голубого мутного стекла. Весь коридор наполнен, очевидно, запахом этого масла: таким тяжелым и сладким (не могу понять, что он мне напоминает).

Шли около получаса (приблизительно 1700 м), пока не наткнулись на еще одну плиту. На ней нет рисунков. Прежде чем отодвинуть плиту, пробурили отверстие в стыке рядом, чтобы природный газ, если он там есть, смог выйти. За плитой мы обнаружили комнату: маленькое помещение с низким потолком и необработанными стенами (вероятно, гробницу прорубили в природной пещере горы). Комната частично завалена скальными обломками. Здесь теплее чем снаружи, тише и нет ветра. Пока рабочие выносили входную плиту, я изучал находки. Здесь мы обнаружили мешки с одеждой, простую кухонную утварь, предметы быта. Вероятно, помещение это было техническим, в котором хранили свои вещи строители. Также отмечу, здесь царит беспорядок: не похоже, чтобы причиной этому послужило обрушение скальных пород. Выглядит это так, словно строители гробницы намеренно бросили вещи перед своим уходом.

Мы начали разбирать завалы, фотографировать и выносить находки. Работники жалуются на головную боль. Полагаю, это из-за спертого запаха лампадного масла. У меня самого иногда кружится голова. Вадим настоял, чтобы мы делали перерывы, пользовались кислородными масками или выходили подышать на улицу.

25 марта.

Утром прибыл Александр Николаевич. Очевидно, вылетел, когда была найдена гробница. Он явно не разделяет моего энтузиазма в отношении находок. Отчитал меня как ребенка за нерасторопность и приказал работникам ускорить разбор завалов. Кажется, местные все-таки нас заметили.

Мы работаем без перерывов. Мне запретили выносить находки из передней комнаты. Александр Николаевич «не видит в них исторической ценности». Он ясно дал мне понять, что у нас стоят другие пока неизвестные мне цели.

Я просил его хотя бы быть осторожнее с нашими находками: отодвинуть их в сторону, по возможности, чтобы позже, когда моя работа будет выполнена, я смог вернуться к ним и аккуратно описать и запаковать для транспортировки. На что он повторил, что «мне не нужно беспокоиться о том, что меня не касается».

Работники затаптывают и швыряют обломки прямо на хрупкую старинную ткань и уникальные инструменты наших предков, а я ничего не могу с этим поделать. Просто вижу, как все это рассыпается в пыль под их ногами, и у меня сердце кровью обливается. Ведем себя как расхитители гробниц. Позор.

Уже вечер. Я сижу в лагере. Не могу там находится. Этот придурок дал команду расчистить проход до выхода из передней комнаты (да, я забыл упомянуть, что у дальней стены мы заметили краешек входной плиты, очень похожей на две другие, что нам удалось уже найти: из того же светлого камня).

* * *

Сейчас разговаривал с Виктором Васильевичем! Александр Николаевич принес мне рацию (сотовая связь здесь не ловит, но и радиосвязь как-то странно работает: я получаю ответы с большой задержкой). Полагаю, Виктор Васильевич получил мой отчет о находках в передней комнате. Также его очень заинтересовали иероглифы на входной плите. Он очень доволен нашей работой и внимательно выслушал мои претензии в отношении руководства Александра Николаевича. Думаю, этот дурак действовал без согласия Виктора Васильевича, так как он был крайне шокирован произошедшим и обещал мне, что больше моей работе никто не помешает. Словами Виктора Васильевича: «Историческое наследие это ваша компетенция, и вам решать, как с ним поступать».

Я также рассказал ему о том, что рабочие жалуются на головную боль. Полагаю, Вадиму не дадут возможности поговорить с Виктором Васильевичем, а этот придурок, конечно, ничего не передаст. Виктор Васильевич обещал предоставить все недостающие медикаменты. И, конечно, я поблагодарил его за превосходное оборудование, которое мы получили для работы.

Невероятно, как просто приятно бывает поговорить с умным человеком. Признаюсь, Виктор Васильевич удивил меня своей осведомленностью в теологии и истории Азии. Я представлял себе его заурядным толстосумом. А вот как оно оказалось! У него богатое прошлое. Очевидно, он много путешествовал в свое время: он поделился со мной парочкой занятных историй из своих экспедиций. Думаю, он был военным (я понял это по тому, какие фразы он употреблял в своей речи, например, «личный состав» вместо «научная группа»; также по его рассказам я понял, что у них никогда не было проблем с финансированием, использовали они самое передовое оборудование, и один раз он даже обмолвился об оружии, которое было с ним в последней его экспедиции к Гластонбери в Англии, хоть и вскользь).

* * *

Я только сейчас понял, что не спал с той ночи, когда обнаружили дверь в гробницу. Ко мне подошел Вадим, сказал, я ужасно выгляжу, всучил-таки таблетки и настоял, чтобы я лег. После разговора с Виктором Васильевичем во мне как второе дыхание открылось. Не хочу спать. У меня еще столько работы! Мы стараемся спасти все, что уцелело в передней комнате. Хотя, кажется таблетки уже начали действовать.

Работники тоже жалуются на сон. Очевидно, это симптомы горной болезни. Сегодня наглотаемся таблеток Вадима и заснем как младенцы.

26 марта.

Снились кошмары: красное небо, всполохи на горизонте, силуэты голых деревьев. Сильный ветер гнул и бросал их ветви в разные стороны. Этот невыносимый скрип до сих пор стоит у меня в ушах. Такой пронзительный, как человеческие стоны. И в какой-то момент я, действительно, стал различать их в этом гуле. На моих глазах ветви деревьев исчезли, и вместо них появилось море рук с мечами и кинжалами. Они рвали друг друга на части, а небо впитывало их кровь, все сильнее распаляясь на горизонте.

Проснулся ужасно усталым. Но таблетки Вадима явно подействовали, потому что меня еле-еле смогли растолкать. Рабочие расчистили проход до конца комнаты, где обнаружили плиту в следующий коридор. На ней также нет рисунков. Смею предположить, что изначально на входной плите также отсутствовали рисунки и, вероятно, они были нанесены позже посетителями гробницы.

За плитой нам открылся проход в длинный коридор. Шли около часа. Кажется, потолок стал ниже. Очень устала спина. Очевидно, мы приближаемся к центру горы, ее сердцу. Душно. Несколько раз останавливались, когда кому-то из рабочих становилось плохо. У Вадима закончился баллон с кислородом, так что мы снова сделали привал и ждали его. Работники напряжены. Это заметно. Либо притихшие, либо ворчат. Признаться, я привык к их рассказам и мне теперь их не хватает.

* * *

У двоих рабочих начались признаки тяжелой пневмонии — очевидно, последствия горной болезни и сильного мороза, в котором нам приходится работать. Заболевшие бредили ночью в лихорадке и кричали. Перепугали весь лагерь. Я ничего не слышал, но рабочие настаивают, что больные выкрикивали что-то на непонятном языке. Они даже попытались записать некоторые слова, что смогли разобрать в их криках.

* * *

Заболевших эвакуировали. Вадим отправился вместе с ними. Теперь у нас нет врача. Александр Николаевич отказался останавливать раскопки. Надеюсь, Виктор Васильевич выйдет со мной на связь в ближайшее время.

Кажется, Александр Николаевич заметил, что я веду дневник. Не надо было делать записи в коридоре. Слишком мало места, чтобы спрятаться от остальных. Сейчас я в лагере и хочу или скорее должен задокументировать все увиденное сегодня.

В конце второго коридора мы наткнулись на еще одну плиту без рисунков. За ней нам открылся просторный зал. Он гораздо больше передней комнаты и, очевидно, является естественной камерой внутренней пещеры Кайласа. Своды ее уходят бесконечно вверх. В темноте трудно предположить высоту помещения.

Недалеко от входа мы обнаружили небольшие мумифицированные человеческие останки. Некоторые из них сидят на коленях, склонив головы к полу и прислонив руки к губам, некоторые упали, так и застыв в позе молящихся. Их очень много. Света наших фонарей не хватает, чтобы увидеть, где кончается это «море молящихся тел». Тогда я впервые понял, как тут тихо. Никакие звуки не проникают сюда, и у меня все время звенит в ушах.

Мумии, как кочки на болоте, сидят близко друг к другу. Но пока мы осматривали зал, заметили, что все они обращены в одну сторону: далеко к его центру. Кажется, что там ничего нет, но, возможно, это преждевременные выводы. Мы пока просто не можем разглядеть, что там. Планируем продвигаться к центру, расчищая проход шириной примерно два метра (этого должно хватить, чтобы рабочие не повредили останки при передвижениях по залу).

Почти сразу же у нас начались разногласия с рабочими. Некоторые из них отказались прикасаться к останкам, кто-то пытался отговорить и остальных. Я вижу, они шокированы увиденным. Признаться, мне самому не по себе. Однако я ясно понимаю, что во мне говорит усталость. Здесь нужно понимать, что мы имеем дело с историческими находками. Такая работа требует от нас отринуть эмоции и верования.

Забастовщики отказались продолжать раскопки и сейчас, на сколько я знаю, с ними в лагере разбирается Александр Николаевич. Впрочем, я говорил об этом с самого начала: их непрофессионализм выйдет нам боком. Мы же начали выносить останки. Приходиться работать очень осторожно. Некоторые мумии плотно прилегают друг к другу. У нас уходит много времени, чтобы тщательно их защитить и аккуратно перенести.

* * *

Только что говорил с Виктором Васильевичем. Он очевидно обеспокоен настроением в группе. Спрашивал моего совета, возможно ли продолжать работу с меньшим составом. Очень внимателен, как и в тот раз, интересовался, все ли у нас есть для комфортной работы. Мы обсудили отсутствие Вадима. Виктор Васильевич дал мне понять, что раскопки уже близятся к завершению, и врач нам не потребуется.

Полагаю, он знает, о чем говорит. Полагаю, он мне что-то не договаривает. То, что он желает получить, находится в центре этого зала. Жаль, что он не хочет поделится со мной тем, что ему известно. Надеюсь, во мне говорит усталость, и я не прав. Не хочу в нем разочаровываться.

27 марта.

Не знаю, который сейчас час. Я давно не выходил из гробницы. Мы все еще разбираем останки. Голова раскалывается. Ничто из того, что нам оставил Вадим, не помогает. Продвигаемся очень медленно. Рабочие часто сменяют друг друга из-за головной боли и приступов рвоты. Вадим, наверняка, сейчас бы бился с Александром Николаевичем о прекращении работы и немедленном спуске с горы. Да, еще у нас закончился кислород в баллонах. Александр Николаевич на это посоветовал нам быстрее работать. Мне больше нечего добавить.

* * *

Это невыносимо и никуда не годится! У меня нет сил с ним бороться. Единственный раз я вышел из гробницы, пока мне было плохо! Единственный раз! А этот придурок в мое отсутствие отдал распоряжение рабочим не церемониться с останками и просто-напросто отшвыривать их в сторону! У меня нет слов.

* * *

Из-за диверсии этого идиота, к моему возвращению проход к центру зала был уже расчищен. Не хочу больше продолжать эту тему. Он этого просто не достоин. Виктор Васильевич с ним разберется, когда я расскажу ему все.

Но мне по-прежнему нужно задокументировать увиденное, поэтому приступим: с первого взгляда пространство, куда обращены все мумии, размером приблизительно три на два метра, совершенно пусто. Однако в центре под слоем пыли я заметил кинжал. Длинный с тонким волнистым лезвием, напоминает индонезийский крис. Когда я приблизился к кинжалу и наклонился, чтобы изучить его, подо мной шевельнулась плита, и в полу ровным прямоугольником проступила тонкая щель. Меня окутало облаком пыли, просочившимся из щели, и, могу поклясться, в свете фонарей я различил силуэт, лежащего передо мной воина в доспехах.

Я плохо себя чувствую и, хочется верить, что все это мне привиделось.

Очевидно, в центре зала имеется углубление, закрытое этой плитой. Удивительно, как ровно был вырезан камень. Когда я все отфотографировал и перенес кинжал, чтобы изучить его позже, мы аккуратно подрубили каменный пол по бокам плиты и организовали систему из рычагов.

Пока рабочие поднимали плиту, я рассмотрел крис: мне трудно сходу определить материал, из которого он изготовлен. Вероятнее всего это некий сплав черных металлов. Однако поверхность его обладает шелковистым блеском, и цвет настолько глубокий, что скорее напоминает черное вулканическое стекло или обсидиан, использовавшийся в ритуальных ножах древности. И либо это пример доселе неизвестного мне метода обработки обсидиана, при котором возможно делать такой ровный изгиб лезвия без сколов, либо это особый сплав металлов, давший поверхности такой необычный цвет.

Гладкий волнистый клинок длинной 21 см имеет семь изгибов. Я не вижу места соединения клинка с рукояткой. Она также выполнена из того же черного материала. Вероятно, это очень тонкая работа мастера либо рукоять составляет единое целое с клинком. Рукоять оплетает змея, своей головой ложась на клинок.

* * *

Среди рабочих снова начались волнения. Дело в том, что, когда мы подняли плиту, под ней в углублении мы обнаружили черную зеркальную гладь. Полагаю, это крышка саркофага. Материал, из которого она изготовлена, похож на черный нефрит, но я могу ошибаться. Крышку перетягивают толстые ремни с иероглифами, скрепленные прозрачной как стекло смоляной печатью с изображением змеи (очень похоже на изображение уробороса), обвивающей круг (или солнце). С первого взгляда, кажется, что ремни изготовлены из кожи. Иероглифы, покрывающие их, содержат те же четыре символа, что мы обнаружили на входной плите. И вот он недостающий символ, цифра один: круг, солнце. Вероятно, печати отвечают за сохранность содержимого саркофага.

Странно, почему саркофаг из такого дорогого материала, выполненный с такой аккуратностью, был помещен в простой зале под сводами естественной пещеры. Стенки саркофага почти вплотную прилегают к его каменному ложу. Надо действовать очень осторожно. Сейчас мы снова организуем систему из рычагов и лебедок, чтобы достать нашу находку.

Александр Николаевич не проронил ни звука с тех пор, как мы обнаружили его. Так-то.

* * *

Забастовщики пытались предотвратить извлечение саркофага. Мы еле смогли их сдержать. Многие мумии в центре зала уничтожены. Одному из рабочих разбили голову. Двое других, явно смущенные речами забастовщиков, отказались продолжать работу. Александр Николаевич забрал их с собой и увел остальных в лагерь уладить конфликт. Мы на всякий случай забаррикадировали вход.

У меня снова звенит в ушах. Рабочие молчат. Слышен только скрип лебедок и скрежет камня.

* * *

Александр Николаевич вернулся как раз вовремя. Мы надежно закрепили саркофаг и готовы были его осторожно поднимать. Он говорил с Виктором Васильевичем. Забастовщикам организован ранний отъезд. Некоторое время он переговаривался с оставшимися работниками. Кажется, я слышал, что они спорили о деньгах. Полагаю, чтобы сдержать волнения, им увеличат вознаграждение.

Александр Николаевич передал нам указания Виктора Васильевича: извлечь саркофаг, не вскрывать его и собираться к отъезду. Наша работа подходит к концу.

* * *

Напрасно я думал, что потрясения на этот день закончены…

Мы извлекли саркофаг. Я должен сделать последние записи о том, что испытал, когда прикоснулся к нему. Не думаю, что когда-либо забуду это. Но мне просто необходимо поделиться с кем-то сейчас этим, пусть хоть с бумагой: очистить голову.

С самого начала, как мы начали поднимать его, я заметил волнение на лицах рабочих, но не придал этому большого значения, полагая, что для них это не менее торжественный момент, чем для меня. Я руководил их движениями, когда у одного из рабочих случился эпилептический припадок. Я успел схватить вырвавшийся трос из его рук и сразу же почувствовал это…

Мне стало и жарко, и холодно одновременно. Ноша моя казалась мне настолько тяжелой, словно я ощущал вес целого мира в своих руках. Но в то же время руки мои наполнились таким, распирающим изнутри, чувством силы, что казалось ладони мои кожей слились с тросом. Я знал, что ни за что не отпущу его. Все мое естество подчинялось мерным движениям рук: левой, правой, левой, правой… Ничто больше вокруг не интересовало меня. Отдаленно помню лишь, что беднягу, у которого случился припадок, куда-то унесли.

В какой-то момент зрение мое помутилось, но только до тех пор, пока я не заметил, что поверх очков вижу куда четче, чем сквозь них. Тут же я понял, что и головная боль моя прошла. Слух мой так напрягся, словно уши мои были до этого забиты серой. Казалось, я слышал, как дышит Кайлас где-то надо мной, и трещит огонь костра в лагере, ожидая, когда я приду к нему погреться. Я вспомнил себя молодым и беззаботным студентом. И в тот момент я ощущал себя таковым. Держать трос было неимоверно трудно, однако тяжесть эта была только в радость.

Мы работали в полной тишине, очевидно, каждый погруженный в свои ощущения.

Когда мы извлекли саркофаг, все рабочие, включая меня, не задумываясь и не сообщаясь друг с другом, на руках понесли его к выходу. Я хотел коснуться его. Я чувствовал, как кровь приливает к моим разбухшим пальцам, стремясь дотронуться до него. Поверхность его такая обжигающе ледяная вызвала столько наслаждения в моей распаленной работой коже. Я до сих пор удивляюсь, как я, старик, нес такой вес наравне с остальными рабочими. Но это чувство магнетического притяжения, словно наэлектризованной поверхности к моим рукам… Мне трудно описать это словами.

28 марта.

Я спал как младенец. Ночью рабочие погрузили саркофаг для отправки.

Мы собираем лагерь.

Утром приходили местные монахи, увидев, что здесь происходит, потребовали прекратить это немедленно и ушли, пригрозив вызвать правоохранительные органы. Слишком поздно.

Я пуст. Снова пуст. Я должен был сопровождать его в пути!

У меня раскалывается голова. Мне нужно прийти в себя и постараться распорядиться, чтобы все находки погрузили в микроавтобусы.

Скорее бы покинуть это место.

Я опустила дневник на колени. История захватывала, однако меня не покидало чувство нереальности прочитанного. Все сверхъестественные события, описанные ученым, могли быть плодом его воображения, продуктом больного, измученного болезнью и бессонницей, разума, что особенно явно чувствовалось в последних записях.

Я посмотрела на часы. Нужно было успеть просмотреть оставшиеся бумаги.

— Ну, что скажешь? — спросил парень, взяв с пола копии, которые я аккуратно отложила в сторону.

— Не знаю… На мои вопросы дневник не ответил. Здесь где-то есть контакты этого археолога?

— Можешь не искать. Он исчез… Без вести. Как и врач, и переводчик. Их родные заявили в полицию о пропаже. Так во всяком случае сказал следователь моему отцу. И так смогли опознать их личности и связать с этим делом. Сами родные ничего толком об экспедиции не знают, все знали лишь, что они отправились в командировку на пару недель, — ответил парень, на что я нахмурилась и скептически покачала головой. — Кто-то хотел сохранить в тайне происходящее.

Егор соскользнул с дивана и уселся рядом со мной.

— А руководитель экспедиции, Александр Николаевич?

— Этот, кажется, не существовал вовсе. Или представился чужим именем. Если, конечно, это не мой отец, — усмехнулся Егор, — его тоже зовут Александр Николаевич, кстати. В общем, в материалах это имя я нашел только в дневнике и переписке, — рассказывал парень, вынимая из-под себя документы, на которые неосторожно сел, — ни в каких документах его нет, а адрес электронной почты временный, это когда…

— Поняла. Можешь не объяснять, — кивнула я (имелись ввиду онлайн-сервисы для создания одноразовых электронных адресов; это исключало необходимость пользоваться постоянной личной почтой, через которую вас могли легко вычислить; такие адреса безвозвратно удаляются через короткий промежуток времени и сохраняют анонимность).

— Ну что, теперь ты веришь, что дело здесь нечистое?

Я пожала плечами.

— Ну… По-моему здесь все можно объяснить логически.

— Так. Ты опять за свое? — поджав губы, парень картинно нахмурил брови.

Я рассмеялась.

— Если я буду уступать, тебе скоро это наскучит. Признайся, тебе нравится убеждать меня, — подмигнула я ему.

Егор томно ухмыльнулся.

— Я найду, чем нам еще заняться.

— Тебе так важно, чтобы я поверила?

— Нет. Но разве ты не допускаешь, что есть что-то большее, чем то, что можно объяснить логически? Ты сама говорила, что мы сложные существа. И по логике мы являемся частью аналогично сложно устроенной жизни… — всплеснул руками Егор. Лицо его озарилось. — Мы еще многого не знаем о мире, в котором живем. В жизни помимо понятных и знакомых тебе вещей есть и те, которые труднее объяснить и контролировать. Ты стараешься игнорировать их. Ты жуткий скептик и трусиха. И пока ты отрицаешь что-то, ты чувствуешь себя в безопасности, ведь тебе не нужно с этим сталкиваться, решать это, понимать. Это естественный защитный механизм твоей психики. Я много думал об этом. Однако все, что мы отрицаем и чего боимся, по-прежнему так же реально и является частью нашей жизни. Иначе откуда взялся этот пласт религий, верований, легенд и сказок, всего, что в простой форме объясняет необъяснимое?

— Сильное заявление. Проверять я его, конечно, не буду, — сказала я и расхохоталась в голос. Егор недовольно посмотрел на меня. — Ладно, — выдохнула я и закатила глаза, подбирая слова, — ну смотри, этот пласт религий и легенд придумывался во времена, когда наука и уровень понимания, как функционируют те или иные вещи и процессы, был максимально примитивен и далек от современного. Те люди пытались найти ответы на тревожащие их вопросы как могли. В чем смысл жизни? Что будет с нами после смерти? Мы и сегодня задаемся этими вопросами, но теперь уже понимаем, что они глубоко личные и чисто философские, на которые каждый отвечает по-своему. Страх смерти и поиск смысла жизни рождают веру в сверхъестественное, религии. Потому что иначе ответ придется искать в себе, а на это способен не каждый. Всегда проще получить готовый ответ, который дают разные религии, принять уже сформированное кем-то мнение. Мы придумываем себе загробную или внеземную жизнь, всесильных существ, которые контролируют нашу жизнь. Все это дает нам необходимый комфорт. Мы больше не одиноки, все становится просто и понятно. Я понимаю, почему тебя и многих других привлекает всё это. Только мне это не нужно. Меня пока занимают более, как бы их назвать… Простые чудеса, — я не улыбаясь задумчиво посмотрела на Егора, — думаю, впервые держать на руках своего ребёнка, это самое настоящее чудо. Заканчивать фразы друг за другом или слышать свои мысли из уст любимых, как если бы мы могли общаться без слов. Или измотанной работой сбегать на природу, куда-нибудь на берег реки, и замереть в окружении шелеста листвы и тихого плеска воды в покое и безмыслии. Я так много где хочу побывать, многое сделать и испытать. Побывать в новых странах, изучать новые культуры, повстречать интереснейших людей со своими историями. Столько прекрасного окружает нас каждый день! Даже здесь в этих четырех стенах я постоянно нахожу что-то, что наполняет мою душу смыслом, будь то музыка, фильмы… — я встала и открыла окно. Солнце приятно согревало меня. За мной сразу же увязался Кабачок. — Даже крики ласточек перед дождём, — проговорила я, когда пес, поднявшись на передних лапах над подоконником, выглянул на улицу. Я машинально положила ему руку на голову, Кабачок поднял морду и ласково уткнулся в мою раскрытую ладонь. — Ну или чувствовать чей-то мокрый нос, упирающийся в твою руку.

Егор хмыкнул и улыбаясь задумчиво опустил глаза.

Я проследила за его взглядом и вспомнила о бумагах. Пора было заканчивать. Закрыв окно, я вернулась на ковер. На глаза мне попалась транспортная железнодорожная накладная, где станцией назначения числился Екатеринбург. Что-то не складывалось. Ведь я помнила, что находила в переписке указания доставить груз в Архангельск. Просмотрев договор перевозки и таможенную декларацию, где были указаны противоречащие друг другу данные, я вконец запуталась. Была ли остановка груза сейчас в Екатеринбурге намеренной или случайной? Я указала на эту нестыковку в документах Егору.

— Возможно удастся разобраться в этом вместе со следователем, он наверняка сможет сопоставить и другие детали дела. Я поговорю с отцом, — изучив бумаги, проговорил парень.

Я замотала головой.

— Нет-нет. Я не хочу впутывать в это твоего отца. Никто не должен знать, что мы взяли эти документы. Я надеялась, что ты сам сможешь мне это объяснить.

Егор усмехнулся и провел рукой по своим волосам.

— Да, ладно. Все будет нормально. Он не сдаст меня.

— Не надо. Серьезно. Ты итак много уже сделал для меня. Не люблю чувствовать себя обязанной, — ответила я и, заметив, как блеснули часы на его запястье, постаралась перевести тему, чтобы не продолжать спор: — Красивые часы.

— Подарок отца, — Егор протянул руку и показал мне часы с большим циферблатом в корпусе из дорогого белого металла на широком кожаном черном ремешке. На циферблате красовалась крохотная корона Rolex. — На окончание магистратуры, — он снял часы и, перевернув их, протянул мне. На корпусе была гравировка: «Цени свое время». — Знаю, что глупо, но не могу выкинуть из головы суеверие, что нельзя дарить часы. Отец не верит, конечно. Обижался, когда я первое время их «забывал» и не носил.

— Это очень мило, — я опустила глаза, — что он подарил тебе часы на окончание. Уверена, он очень гордился тобой. Отказаться от подарка из-за глупых суеверий… — я покачала головой.

— Знаю, — улыбнулся Егор, — а что тебе… Ах, прости, — он быстро одернул себя.

— Да ничего, — я подняла взгляд на Кабачка и подозвала его к себе. Пес соскочил со своего места, виляя коротким хвостом, вытянул морду и бодро промаршировал по бумагам ко мне.

Мы помолчали. Егор вертел в руке мячик подобранный возле дивана. Это привлекло внимание пса. Заметив внимательный взгляд Кабачка, Егор размахнулся и отправил мяч на кухню. Пес сорвался с места и молнией устремился за добычей.

— У тебя такой искренний взгляд… Все эмоции на лице написаны. Не часто такое встретишь, — Егор томно улыбнулся и наклонился ко мне, отчего наши плечи соприкоснулись. — Ты говорила об этих простых радостях, я наблюдал за тобой, и мне самому захотелось испытать все это.

Я, смущенно улыбаясь, нахмурилась и покачала головой. У меня заурчал живот. Вся в работе, я не ела с утра. Егор вскочил с пола и, протянув руку, поднял меня и повел на кухню. Я хотела было сопротивляться, но он властно усадил меня на стул, открыл холодильник и достал все, что ему приглянулось: сыр, бекон, яйца и сливки. Сковороду и кастрюлю он интуитивно нашел в духовке. Быстро порезал бекон, пока грелась вода для спагетти, и перебрал мои специи, которые нашел в ближайшем верхнем шкафу.

— Ты готовишь? — удивилась я, наблюдая, как он бесцеремонно хозяйничает на моей кухне.

— Я вечный холостяк, — подмигнул мне Егор.

— У меня в голове стереотипный образ: едите в кафе или заказываете на дом, где всегда бардак, — объяснила я.

Парень рассмеялся.

— Какого ты низкого мнения о нас.

— Приятно ошибиться, — я улыбнулась, — так что, никаких девушек?

— Как раз наоборот. Я люблю женщин. Просто надолго не задерживаюсь нигде, — ответил он, взбивая сливки с желтком.

— Почему?

— Ах… Извечный вопрос. Сказать бы тебе покороче… Это не для меня. И дело не в том, что я просто не встретил ту самую, — подмигнул он мне, размахивая деревянной лопаткой в такт своей речи, — каждый второй думает, что в этом дело. Как ты сказала? Каждая женщина прелестна по-своему. Так зачем останавливаться на одной? Я легко влюбляюсь. Люблю это состояние: адреналин, бешеное желание, туман в голове. Но рано или поздно страсть проходит, вы узнаете друг друга, а там где начинается предсказуемость, начинается привычка, скука и тупик. Я знаю чего хочу и знаю когда нужно остановиться и вовремя уйти. Поэтому предпочитаю не обманывать никого и выходить из игры, когда накал начинает спадать. Ограничения, придирки, уступки, разборки с её родителями это не для меня.

Я снисходительно улыбнулась.

— Все это слишком знакомые симптомы.

— Что со мной, доктор? — подыграл мне Егор и картинно приложил ко лбу ладонь.

— Болезнь современности, — ухмыльнулась я, — зачем работать над отношениями, когда можно найти новые, верно? В мире 8 миллиардов человек, есть всякие тиндеры-шминдеры, соц сети. Новые знакомства стали настолько доступны, и нам по сути дали столько вариантов, что мы разучились выбирать и нести ответственность за свой выбор.

— Ну, логично по-моему. Идти по пути наименьшего сопротивления. Законы сохранения энергии.

— И тебе не надоедает каждый раз рассказывать о себе одно и то же? — удивилась я.

— Сразу видно ты редко знакомишься с парнями, — игриво подмигнул мне Егор. Я презрительно сощурилась. — Не бывает похожих сценариев знакомств. Я не подхожу к девушкам на улицах или в барах с заученными фразами. Каждое знакомство уникально. Например, это никогда раньше не происходило после драки и последующего отпаивания чаем девушки с раскрасневшимся лицом.

Я обиженно скривила рот. Егор рассмеялся.

— Что? Ты выглядела такой… Беззащитной и милой.

Мы пообедали или скорее уже поужинали, обсуждая курьезы его холостяцкой жизни. Егор оказался хорошим рассказчиком, живо описывая истории ярких, но мимолетных знакомств с самыми дикими инопланетными особами. Кроме того по его рассказам я поняла, что запоминал он лишь тех, кто его бросил, а таких было мало, в основном он, как и говорил, действовал на опережение. Время пролетело незаметно. Мы собрали документы. Я проследила, чтобы он ничего не забыл, и отпустила его.

Плохо спала и весь следующий день была завалена работой. Тем вечером, как обычно, мы с Кабачком вышли на прогулку. На крыльце никого не было и лишь брызги почерневшей крови на бетоне напоминали о том, что случилось здесь накануне. Меня передернуло.

Кабачок потянул меня за собой, и я заметила как у дальнего конца дома оживилась группа молодых людей: все в черном, парни с длинными волосами, цепи на шеях и сатанинские вычурные символы на одежде. Они встали со своих мест, украдкой поглядывая на меня. Среди них был и мой сосед. Я кивнула ему издалека. Он проигнорировал меня, резко отвернувшись к своим спутникам.

Когда мы двинулись к выходу со двора, мне попались на глаза маленькие бабочки, которых нарисовали дети на фундаменте здания еще в прошлом году. Вообще, хоть во дворе у нас и не было детской площадки, вместо которой ржавели старые сараи и развозили грязь автомобили, благодаря развивающему центру и библиотеке, располагавшейся на первом этаже, у нашего дома всегда можно было встретить много детей разного возраста. Каждый раз мне попадались на глаза эти детские рисунки, не уродливые бессмысленные граффити, и не трафаретная реклама наркотиков, а крохотные желтые бабочки. Я привыкла к ним. Но, возможно, сегодня во мне говорила весна, или на них откликалось робкое чувство надежды, что зародилось во мне в последние дни — и я улыбнулась про себя. Вокруг пели птицы, радуясь теплу, и где-то вдалеке, в квартале от меня, на стадионе «Локомотив» играла музыка.

Мы с Кабачком шли вниз по Маневровой. Пес с энтузиазмом обнюхивал территорию, увлеченно ловя уличные запахи, оставленные прохожими за день. На перекрестке возле депо, было довольно шумно, всюду сновали зеваки. Тут же был припаркован автомобиль съемочной группы местных новостей.

Пока Кабачок вынюхивал что-то в попавшейся ему на пути клумбе, я заметила, как со станции выехал черный BMW, что само по себе было необычно. Так как парковка, доступная теперь только для спец транспорта, была закрыта для гражданских. Толпа расступилась перед дорогим автомобилем, сверкавшим своей чистотой на солнце, и машина медленно выехала на Маневровую.

Я развернула Кабачка в сторону дома. Впереди между домами показалась знакомая группа в черном. Когда мы проходили мимо, один из сатанистов зашипел на меня, обнажая сточенные на манер клыков, зубы. Я прикрыла каменное лицо рукой из-за подступающего чувства жгучего стыда и, подгоняя пса, который чем-то заинтересовался в траве, свернула ближе к дороге.

— Вам не стоит задерживаться в таком беспокойном районе, — услышала я чей-то низкий голос.

Я обернулась. BMW поравнялся со мной и, игнорируя поток машин, медленно катился вдоль обочины. Заднее пассажирское окно было опущено, где в тени затонированного салона сидел импозантный пожилой мужчина. Автомобиль остановился и, мужчина жестом подозвал меня к себе.

— Благодарю, я уже ухожу, — прокричала я, не приближаясь к дороге.

— Я могу вас подвести, — спокойно предложил мужчина, когда машина снова медленно тронулась за мной.

Я отмахнулась и благодарно улыбнулась.

— Спасибо, я сама дойду, недалеко здесь живу.

— Не бойтесь меня.

— Ну раз вы так говорите, я тем более не сяду к вам в машину, — рассмеялась я.

— Тогда я прогуляюсь с вами, — обрезал он.

Машина резко остановилась, и из нее вышел пожилой мужчина. Несмотря на преклонный возраст, угадывавшийся в его седине, морщинах и уставших зеленых глазах под полуопущенными веками, он был очень статным. В нем еще сохранилась эта неугасающая привлекательность. Наверняка в молодости он вскружил ни одну голову. На плечи его было накинуто элегантное пальто, под которым сверкала безукоризненно выглаженная белоснежная рубашка. Лицо его показалось мне знакомым.

— Вы позволите? — мужчина приблизился. Меня сразу окутало облаком его дорогого парфюма. Он протянул мне красивую кисть с тонкими пальцами. — Вас же Вера зовут?

— Откуда вы меня знаете? — я недоверчиво отшатнулась назад, проигнорировав его руку.

— Не волнуйтесь, я папа Егора, — ответил он, — он на днях забрал из моего номера конфиденциальные документы для вас.

— Да, я прошу прощения, это была моя идея, — засуетилась я, захваченная врасплох, — надеюсь, у вас не будет из-за нас проблем?

— Нет, все в порядке. Егор вернул все на место, хоть и в своей творческой манере, — улыбнулся мужчина, — только он не учел, что я помню в каком положении оставлял все бумаги. У меня, к сожалению, фотографическая память. Мы поговорили после того, как я обнаружил вашу маленькую шалость. Он много хорошего рассказывал о вас. И теперь, видя как вы не колеблясь берете всю ответственность на себя, я понимаю — он ни капли не преувеличивал.

Я смущенно приподняла брови. Отец Егора мог обладать необходимой мне информацией. Надо было расспросить его обо всем, пока была такая возможность.

Я повернулась к нему и помедлила, не зная как к нему обратиться.

— Александр Николаевич, — прочитал он вопрос в моих глазах.

— Приятно познакомиться, Александр Николаевич, — кивнула я ему, — пока у меня есть возможность, я бы хотела обсудить с вами одну нестыковку в документах по делу… — начала я.

— Разный адрес доставки, — угадал он. — Егор задал мне тот же вопрос. Это наводит меня на мысль, что, либо груз уже прибыл по назначению, либо его должны были оплатить здесь и отправить дальше, либо вывезти каким-то другим способом до Архангельска. Вообще в этом деле слишком много белых пятен. Многие документы подделаны. Следователи буквально по крупицам собирают информацию. Например, мы смогли установить владельца по маркировке на контейнере, однако какие-либо записи о контейнере были утеряны, а отметки о его перемещении по всему маршруту следования из Китая в Россию стерты. Историко-культурная экспертиза пока также не дает результатов: происхождение саркофага остается неизвестным, и его вскрытие все время откладывается, а теперь из-за требований Китайского правительства, боюсь, и вовсе стало невозможным. В любом случае, кто бы ни стоял за этим, их план сорвался, теперь когда столько внимания приковано к этому делу. Я знаю, вы надеетесь, что ваш пропавший отец как-то причастен к этому, — мужчина взглянул на меня сверху вниз и по-отечески тепло улыбнулся.

— Егор… — сердито процедила я.

— Он хочет вам помочь, — защитил сына Александр Николаевич. — Для меня также важна эта информация. Ведь, если вы действительно дочь того самого заказчика экспедиции, вы могли бы обрисовать полнее его портрет для дела. Для начала могу ли я отсканировать фотографию вашего отца?

— Да, конечно, — согласилась я.

Мы шли по направлению к моему двору. Над домами низко летали ласточки, наполняя воздух своими криками и предвещая вечернюю грозу.

— Мы могли бы встретиться завтра, если вы будете свободны: посидим где-нибудь в более комфортной обстановке. У меня много вопросов к вам. Номер ваш я возьму у Егора, — улыбнулся мужчина. Я кивнула. — Люблю погоду перед грозой, — сменил он тему, разглядывая залитые закатным солнцем верхние этажи, ослепительно сверкавшие на фоне темнеющих туч, — воздух становится чище, прозрачнее, все вокруг от этого становится четче и ярче, и видится и слышится то, чего раньше не замечал.

— Да, пожалуй, — ответила я, щурясь от солнца. — В такую погоду как-то по-особенному чувствуется весна. Мне всегда представлялось, что если и можно изобразить ее звуком: то это пение птиц и капли дождя по жестяному отливу.

Мужчина с любопытством посмотрел на меня.

— Вы тонко чувствуете красоту. И если вы позволите, отмечу: я никогда не считал себя религиозным человеком, но именно в такие моменты созерцания всей окружающей меня красоты, я чувствую в ней Бога… Если он есть, — поспешно добавил он, наклонившись ко мне, точно опасаясь задеть мои чувства. — И если рай существует, там светит именно такое солнце, — мужчина замолчал, и в эту тишину так внезапно ворвались крики ласточек, детский смех и шум трамвая. На мгновение мне показалось, что мы оба заслушались этой музыкой города. Улыбнувшись про себя, мужчина продолжил: — Но это все романтика. На самом деле, я бы хотел причислить себя, допустим, к христианам, но мне как и любому другому разумному человеку для веры нужны понятные мне аргументы в виде реальных фактов. К сожалению, современные религиозные институты не дают нам ни объяснения как устроен этот мир, ни доказательств существования Бога. Однако мне, как ученому, тем не менее, интересно исследовать веру с точки зрения науки, — глубоко задумавшись, ответил Александр Николаевич, — Егор ведь рассказал вам, что меня пригласили сюда в качестве консультанта по делу? Однако меня сюда привлекло и простое любопытство. Сегодняшний эмоциональный фон в городе интересен мне для исследования. В вопросах психологии вера для меня всегда обретает новый смысл и бесконечные возможности.

— И какой смысл и бесконечные возможности веры вы открыли? — постаралась я скрыть нотки скепсиса в голосе. Теперь я понимала откуда была эта религиозная риторика у Егора.

— О! — увлеченно протянул консультант, даже не взглянув на меня, — простая человеческая вера способна на многое. Она делает слабого человека сильным, а труса — храбрецом. Это мощный двигатель. Через веру мы открываемся для любви. Она дает смысл и цель тем, кто их лишен. К тому же, вера способна победить сильнейший страх человечества: страх смерти. И это лишь малая часть ее значения для человека.

— Хмм, может быть… Вера дает некий комфорт нуждающимся. Но не преувеличено ли ее значение? Разве крест на груди поможет верующему излечиться от болезней или остановить пулю на войне? Одной только веры никогда не достаточно, — возразила я.

— Не соглашусь. Вера и самовнушение порой могут творить непостижимое. Вы когда-нибудь слышали о психосоматике? Взаимосвязь психики и возникновения или течения болезней очень сильна. Сдерживаемые слезы вызывающие спазмы мышц горла или боль в груди, рак развивающийся на фоне депрессии, больные ощущающие свои ампутированные конечности, близнецы, чувствующие друг друга на расстоянии? Интенсивные религиозные переживания могут спровоцировать развитие психоза у слабых и впечатлительных людей. Заставьте больного поверить, что ритуал ему поможет, и, вероятно, даже парализованный сможет вас удивить. Например, можно прочитать ему какой-нибудь стишок очень похожий на реально существующую молитву, — мужчина достал блокнот и авторучку из внутреннего кармана пальто, и что-то черкнул в нем. — Вы все правильно говорите: неразумно жить одной лишь верой, но она может стать для кого-то надежным источником силы, когда больше ничего не помогает. Даже если вы верите, что на вас это не сработает, не факт, что это не сработает на внушаемом и верующем человеке, — консультант вырвал страницу и протянул ее мне. — На память, — улыбнулся он, — позвоните туда, вам будут очень рады. Было приятно пообщаться с вами, Вера.

Он загадочно улыбнулся и, едва кивнув мне, застегнул пальто и двинулся вдоль дома к выходу со двора. Стало прохладно. Я посмотрела на листок: на нем было несколько довольно хорошо зарифмованных строк, краткое описание какого-то обряда, выведенных витиеватым почерком, и неизвестный номер телефона. Я сложила записку в карман, провожая мужчину взглядом.

— Какой кровавый закат… Только посмотрите, — внезапно обернулся он, указывая на небо между домами, где садилось солнце. Он улыбался. — Словно пожар на горизонте.

Я не нашла, что сказать, и лишь вежливо улыбнулась в ответ. Обернувшись, я только сейчас заметила, что стою у своего подъезда. Ноги сами привели меня домой, пока я была увлечена разговором. Я отвлеклась буквально на мгновение, чтобы подтянуть к себе пса, когда из-за припаркованной машины на меня налетели двое журналистов. Невысокий репортер, ловко изогнувшись, избежал столкновения. Однако оператору повезло меньше: жонглируя камерой, он попытался поймать и меня, чтобы спасти всех разом от падения.

— Ой, девушка, прошу прощения! — взволнованно воскликнул оператор, отстраняясь от меня.

— Я в порядке. Спешите за очередной сенсацией? — улыбнувшись поинтересовалась я и посмотрела вниз, проверяя не затоптали ли мы Кабачка.

— Еще какой! Саркофаг был украден! — восхищенно объяснил мужчина, и его глаза загорелись.

— Пойдем уже! — поторопил его репортер.

Оператор в последний раз широко улыбнулся мне и, бросив извиняющийся взгляд, устремился за удаляющимся напарником.

Я включила радио, пока мы с Кабачком поднимались в квартиру: «Екатеринбург ни дня не живет спокойно! Экстренные новости: вот уже несколько дней как исчез печально известный тибетский саркофаг. По нашей информации правоохранительные органы пытались скрыть этот факт от общественности. В сети также стало доступно фото членов локомотивной бригады на фоне предполагаемого саркофага. Пока никаких официальных комментариев от правоохранительных органов не поступало. К другим новостям: Пожар, вспыхнувший сегодня ночью в психиатрической больнице на Агафуровских дачах, удалось ликвидировать, однако по нашим данным правое крыло было полностью уничтожено. Есть жертвы. Причины возникновения пожара выясняются. На ЖБИ голый мужчина вышел из дома и устроил самосожжение. Количество пострадавших у станции Екатеринбург-Сортировочный выросло до двадцати семи. Министр внутренних дел заявил, что ситуация в городе под контролем.»

Мы зашли домой. Я вынула наушники и не раздеваясь села за ноутбук. Фото, о котором говорили в новостях, было легко найти в интернете: двое мужчин в удобных спортивных костюмах счастливо улыбались в кадре, показывая большие пальцы. Позади них тускло сверкала таинственная находка: деревянный короб для перевозки был разобран, обнажая отполированные стенки черного саркофага.

Снова снился кошмар: я снова в квартире из детства, лежу в родительской кровати. Свет нигде не горит. Тихо. Кажется, никого дома нет. Я смотрю поверх одеяла в черный дверной проем, ведущий в зал. И там в темноте зажигается люстра. Я вздрагиваю. Через открытую дверь не слышно ни звуков, не видно никакого движения. Я соскальзываю с кровати и иду по дорожке из света. В центре зала на обеденном столе стоит длинный и будто наспех сколоченный деревянный ящик. Светлая перекошенная ольха рассохлась так, что сквозь щели между досками виден тот, кого она скрывает. Покойник лежит внутри. Я вижу его обнаженные ноги, но не могу разобрать лица, скрытого за прислоненной к ящику крышкой. Это платье — кажется, у меня было такое в детстве. В ногах мертвеца извивается черная змея, любовно обвивая своим упругим блестящим телом тонкие серые лодыжки. Змея уползает, исчезая из виду, стоит мне приблизиться.

Неведомая сила тянет меня к ящику. Я заглядываю внутрь и не могу дышать от волнения: это я — я узнаю себя в этом окоченевшем чужом теле. Капля холодного пота срывается с моего подбородка и падает на деревянную стенку гроба. Ольха быстро чернеет и набухает. Доски с треском лопаются. Внутри, сквозь трещину, блестит гладкий черный камень. Я присаживаюсь на корточки и отколупываю гнилую мягкую древесину, обнажая под ней ледяную стенку саркофага. Я стряхиваю стружки, завороженно разглядывая перламутровые переливы, тонкими жилами разливающиеся в черном камне. Руки мои сами тянутся к нему. Я скольжу пальцами по гладкому материалу, ощупывая работу древнего мастера, когда замечаю, как стремительно бледнеет моя рука. Я вскакиваю и испуганно вскрикиваю, но ни звука не вырывается из моей груди. Мой взгляд прикован к ящику — внутри я вижу себя… Живой, спящей. Моя грудь тихо вздымается и дрожат ресницы во сне.

Я открываю глаза.

На потолке сияет стеклянная люстра. Какое-то движение в ногах пугает меня и, я поднимаю голову, чтобы узнать, что там. У моих ног извивается все та же черная змея. Мягкая белая обивка гроба обнимает меня со всех сторон. Я пытаюсь шевельнуть ногой, отшвырнуть змею, но тело не слушается меня. Змея обвивает мои лодыжки, танцует и ползет вверх по ноге, обнажая раздвоенный язык. Я не могу ни вскрикнуть, ни пошевелиться. Что-то касается меня сзади, скользит по бедрам. Спину обдает жаром, как от внезапно выглянувшего солнца из-за туч в летний день. Теплая кровь наполняет дно ящика, сочится из моей спины. Змея опутывает талию, заползая под мою ночную рубашку. Но там, где касается кожи змея, я ощущаю не холод гладкой чешуи, а тепло мягких ладоней. Чьи-то волосы щекочут мою щеку. Плоская голова змеи ложится на мое плечо. Я чувствую чье-то дыхание на шее. Вздрагиваю и открываю глаза.

Я проснулась, нащупала телефон на столике и, жмурясь от яркого экрана, посмотрела на время: 3:34. «Да что со мной?» — промелькнуло у меня в голове. Я устало потерла лицо и встала с дивана. Единственное, что поможет сейчас — отвлечься работой.

Смахнув холодный пот, я села за стол. Экран ноутбука вспыхнул в темной комнате, и где-то позади заерзал проснувшийся Кабачок. Я забегала пальцами по клавиатуре, вводя пароль. «Проверить почту. И можно дописать сейчас лендинг» — в моей голове тут же завертелись мысли, прогоняя ночные кошмары. Работа давно стала для меня ответом на все.

Сверху что-то прогремело. Я подняла голову к потолку, где снова раскачивалась люстра. Это неприятно напомнило мне сон и, сердито нахмурившись, я вернулась к работе.

* * *

Утром залезая в джинсы, чтобы выгулять Кабачка, я обнаружила в заднем кармане белый листок бумаги, что днем ранее мне дал отец Егора. Чей номер телефона это был? Я решила позвонить по нему, как мы вернемся с прогулки.

Новость об исчезновении саркофага, как и его первая фотография, просочившаяся в сеть, взбудоражили город новыми подробностями таинственного дела. На улице с утра было неспокойно. Казалось, парковка перед депо треснет по швам от такого количества людей. К станции было стянуто несколько патрульных полицейских машин. Свет от их мигалок вспышками разливался по ближайшим домам и деревьям.

Мы без происшествий вернулись домой, и я набрала номер с листка.

— Алло? — раздался мужской голос в трубке.

— Доброе утро. Меня зовут Вера Васильева. Мне ваш номер телефона дал один наш общий знакомый… — начала я коряво объяснять.

— Прошу прощения, а отчество у вас как? — неуверенно спросили на том конце.

— Викторовна, — ответила я, — но вы можете звать меня…

— Вера? Дочь Виктора и Лены?

— Да… — протянула я удивленно.

— Не может быть… — растерялся мужчина. — Вера! Мы думали тебя нет в живых! Это я, Володя, твой дядя, брат Виктора. Как ты? Что с тобой было? Где ты сейчас? — взволнованно затараторил мой дядя.

Меня захлестнуло волной радости.

— Я… Я в Екатеринбурге! Дядя Володя, это правда вы?

— Да-да! — прокричал он в трубку. Я слышала, как он улыбается. — Приходи к нам! Встретимся! Не по телефону же все теперь обсуждать!

— Конечно! — шумно выдохнула я и рассмеялась. Мой рот растянулся в такой большой улыбке, что у меня заболело от напряжения лицо.

— Мы в Академическом живем. Правда, сегодня мой последний выходной на неделе. Завтра на смену. Лучше не тяни до вечера.

Дядя продиктовал точный адрес. Я сказала, что сейчас же поеду к ним. Попрощавшись я повесила трубку, уставилась в окно и еще долго наблюдала за строителями, занятыми реконструкцией фасада здания напротив. Мне нужно было немного успокоиться.

В детстве я мало общалась с родственниками по отцовской линии. Как-то у них не сложились отношения с мамой. Они не принимали ее: отец был из обеспеченной семьи, а мама из «неблагополучной». И хоть мне не запрещали с ними видеться, из-за постоянных командировок, папа редко приводил меня к ним. Главным образом я помнила бабушку. Она жила у дяди Володи, который за ней ухаживал, была парализована и не вставала с постели. Однако я не знаю, от чего она страдала, в детстве мне никто этого не объяснял. Были еще три тети, несколько двоюродных братьев и сестер, в основном моих ровесников. И, пусть, мы не были особо близки, однако сейчас, спустя столько лет, я, правда, была очень рада найти их. Больше у меня никого не было.

Оставив Кабачка дома, я решила зайти в магазин, чтобы купить тортик к чаю. Не ехать же с пустыми руками! Быстро оделась и вышла в коридор, представляя грядущую встречу. Но закрывая входную дверь, заметила, что к ней прибит вниз головой мертвый голубь. Крылья его были распростерты. Кровь тонкой струей стекла по двери и застыла у коврика. Я мгновенно вышла из себя. Какими глупыми и жестокими могут быть люди…

Осторожно вынула гвозди и сложила крылья. Тут же вспомнился постоянный грохот по ночам. Я знала, куда идти, и сразу поднялась по лестнице, чтобы разобраться с соседом. Я уже один раз застукала его с мертвой птицей у моей двери, и у меня были все основания полагать, что и это было делом его рук.

Подойдя к его двери, я заметила, что она приоткрыта. В квартире было тихо. Дважды позвонив в звонок, не дождавшись ответа, я вошла в темную прихожую. Какая-то невыносимая вонь ударила мне в нос, и я машинально прикрыла нос рукой. Окна были так плотно зашторены, что даже по краям не проникал дневной свет, как если бы они были прибиты к стене. Планировка здесь была такая же как у меня, так что я легко ориентировалась в темноте. «Пять шагов от двери, и я буду в зале» — думала я про себя, осторожно ступая в темноте. Света из подъезда, что проникал через приоткрытую дверь, пока хватало, чтобы двигаться вперед. От омерзительно сладковатого гнилостного запаха меня стало мутить. Внезапно в конце коридора я запнулась о что-то мягкое и тяжелое и чуть не упала. Включив фонарик на телефоне, я обнаружила перед собой плотный пакет с мусором. «Мусор, это всего лишь мусор» — успокоила я себя. Положив растерзанного голубя на пакет, я подняла телефон повыше и сглотнув подступающую слюну, смело шагнула в зал. Надо было быстрее разобраться с этим, пока меня не стошнило.

Фонарик осветил середину комнаты. Мебель была раздвинута по углам. На полу прямо над тем местом, где этажом ниже стоял мой диван, был начерчен круг с пентаграммой. Все по классике: какие-то письмена и символы. По углам звезды лужицей растаяли огарки свечей, возле которых стояли чаши с какой-то темной ритуальной жижей, с торчащими из нее стеблями трав.

— Страшный суд грядет, — прохрипело во тьме.

Я вздрогнула от неожиданности и направила фонарик на говорящего. Мой сосед сидел на перевернутом вверх тормашками кресле в каком-то неопрятном поношенном полосатом костюме, натянутом на голое тело. Он резко вздернул рукой, отгораживаясь от яркого света, и сощурил заплывшие глаза.

— Так, что это за херня, а? — я отвела фонарь, чтобы не светить ему в лицо, и провела рукой по воздуху, никуда конкретно не показывая. — Это ты прибил голубя к моей двери?

Парень посмотрел на меня исподлобья и его рот растянулся в безумной улыбке.

— Давай договоримся, ты не выносишь эту хрень за пределы квартиры, а я не устраиваю тебе знакомство с парой тяжелых ботинок на роже и обвинение в хранении наркотиков. Подъезд и остальных жильцов оставь в покое. Здесь дети и пожилые люди живут. Еще раз увижу, что-то подобное, мы будем по-другому говорить, понял? — я пристально посмотрела на него.

Парень запрокинул голову и громко расхохотался, оголяя свои воспаленные десна.

— Через сомнение и неверие добровольно идешь ты к вечному пиршеству греха, — он спустился с кресла и, смакуя каждое слово, начал подходить ко мне. — Каждый шаг приближает тебя ближе к судному дню. А неверующий уже осужден, ибо не уверовал в Истинного отца человеческого.

Я начала отступать к коридору.

— У тебя совсем кукуха поехала?

— Я видел как кто-то копошился на горизонте. Это черви пожирают грязь с черепа Земли, — с удивительной ловкостью он вскочил на стул, стоявший среди остальной мебели у стены, и возвысившись снова обратился ко мне: — Корни этого города вращаются вокруг огромного червя, и все кто живут в его зловонных кишках станут нектаром для апокалипсиса.

«Он под веществами, что ли?» — промелькнуло у меня в голове. Я с отвращением отступила, развернулась и освещая себе путь, чтобы не запнуться, двинулась по коридору к выходу.

— Дорога, по которой ты идешь, пролегает сквозь позвоночные столбы звериного логова, — позади меня возобновились шаркающие звуки его шагов. Мне стоило только дотянуться до ручки двери, чтобы прекратить это безумие. В тишине я оглушительно громко слышала его прерывистое дыхание за спиной. — Я видел лик дьявола, и он взволнован грядущей встречей с тобой.

Я толкнула дверь и выскочила в подъезд, но его голос все еще долетал до меня через приоткрытую дверь:

— Мы живем в последние дни человечества. Покайся в грехах своих и искупи их в последние свои часы.

Я спустилась этажом ниже и, остановившись возле своей квартиры, прислушалась — он больше не следовал за мной. Растеряно почесала лоб и посмотрела на время — надо было идти. Еще раз взглянув на дыры от гвоздей в своей двери, я быстро спустилась во двор.

Успокоилась, пока покупала торт и ехала на такси до Академического. Нашла нужный подъезд и позвонила в домофон.

— Кто там? — прозвенел девичий голос.

— Вера. Я к дяде Володе. Его племянница, — ответила я.

— Папа, Вера пришла! — услышала я приглушенно. — Заходите! Мы вас ждем. Третий этаж.

Магнитная дверь открылась и я вошла в подъезд. На третьем этаже в дверях меня уже ждали. Дядя постарел, похудел и словно уменьшился в размере, или это я выросла. В волосах его почти полностью седых светились залысины. Он, широко раскрыв глаза, внимательно осмотрел меня, пока я поднималась по лестнице. Позади него выглядывали две молоденькие девушки, близняшки.

Дядя, видимо признав во мне свою, тепло улыбнулся и заключил меня в объятья.

— Ты так изменилась! Ну, конечно, что же я говорю, — хлопнул он себя по лбу и рассмеялся, — проходи, проходи.

Он распахнул дверь пошире и впустил меня.

— Мои дочери, Маша и Даша, — представил он близняшек. — Давай плащ.

Девушки улыбаясь с любопытством разглядывали меня. Я скинула плащ. Дядя с трудом нашел место в заваленной одеждой прихожей, чтобы его повесить, пока близняшки увели меня на кухню и усадили за стол.

— Ну, что ты? Как ты? — спросил дядя, спешно усаживаясь передо мной. — Давай рассказывай! А вы куда сели? Девочки, ставьте чай. Вера для меня одного, что ли, торт привезла? — скомандовал дочерям дядя и радостно подмигнул мне.

Девушки, порхая по кухне, в четыре руки быстро организовали чай, заставили стол сладостями и нарезали торт. Дядя, тем временем, настоял на рассказе. Я коротко, не вдаваясь в детали (история и без того была шокирующей) пересказала мои последние двадцать лет. Дядя и близняшки, которые сели тут же рядом с нами, во время моего монолога то задирали брови от удивления, то переглядывались друг с другом, то охали и прикрывали рты. Пока я говорила, одна из девушек, которая из них была Машей или Дашей, я пока не могла определить, ближе пододвинула ко мне дымящуюся кружку чая. Вторая в унисон с сестрой придвинула ко мне тарелку с куском торта.

— Да уж… Такое и в кино не увидишь, — заключил дядя, выслушав меня до конца, и шумно отпил чай. — Лена искала тебя. Долго. Виктор так и не вернулся. Мы обращались куда могли, чтобы его поиски возобновили. Но без толку.

— А где мама, вы знаете? — с надеждой спросила я.

— Она не общалась с нами особо. Я знаю только, что лет… Ой… — дядя закатил глаза, он определенно считал в уме, пытаясь вспомнить что-то в прошлом. — 15 назад, она Виктора признала по суду умершим, чтобы продать квартиру, и переехала куда-то. Мы в последний раз виделись у нотариуса, когда зачитывали завещание его.

— И как она выглядела? — желала я знать все подробности.

— Хорошо. Нормально в смысле. Здорова. С братом своим была (он говорил о Сереже: моем дяде по маме, с которым у нас разница в пять лет).

— И ни телефона, ни адреса ее у вас нет? — покачала я головой, уверенная, что не получу положительного ответа.

— Нет. Извини, — дядя замолчал.

Мы неловко посмотрели друг на друга. Чай мой уже давно остыл.

— Пап, не забудь про бабушку, — тихо напомнила отцу одна из дочерей.

— Ах, да! Вера, тут такое дело… — начал объяснять дядя. Он сильно изменился в лице: взгляд его потух, а по лбу пробежала беспокойная рябь морщин. — Мама… Твоя бабушка. Последнее время ей… Хуже, — дядя запнулся и, опустив взгляд, стал ковырять в тарелке ложкой торт, — организм сдает… Одно за другим. Врачи ничего не могут сделать. Мне сказали просто ждать… — почувствовав на плече руку дочери, дядя выпрямил спину, посмотрел на меня и уже более сдержанно продолжил: — Это очень хорошо, что ты нашлась теперь. Как будто бы все это не случайно. Да и бывают разве такие случайности… Она же вроде как знала, что ты скоро придешь. То есть еще до твоего звонка она недели две назад начала о тебе говорить. Говорит мне, мол, Вера идет, открой дверь…

— Такая жуть, — вздрогнула одна из девушек, мимолетная улыбка пробежала по ее лицу и быстро тактично исчезла.

— Я и без того в шоке был, когда ты позвонила. Но просто то, что мама о тебе говорить начала еще до этого, это… Такое странное совпадение, — продолжил дядя: — Зайдешь к ней? Она ждет тебя. Я сказал, что ты придешь сегодня, — спросил он меня и сделал жест в сторону закрытой комнаты в конце зала.

— Конечно, — кивнула я и встала изо стола.

Пока близняшки перешептываясь убирали посуду, дядя проводил меня до плотно закрытой двери. Я вошла в светлую спальню, такую крохотную, что здесь помимо кровати, стула и небольшого столика, едва помещалось двое человек. Отчетливо пахло старостью и лекарствами. На аккуратно заправленной кровати лежала бабушка: маленькая, иссохшая, похожая на скелет. На ее лице уже появилась такая неуловимая предсмертная маска: щеки ее впали, кожа пожелтела и истончилась, отчего под глазами ее залегли темные синяки. На прикроватном столике расставлены были промаркированные упаковки с таблетками, графин с водой, салфетки и большой деревянный крест. На стене напротив, так чтобы бабушка могла видеть, висели, украшенные елочной мишурой, старинные иконы и фотографии близких.

Дядя осторожно сел на край кровати и наклонился к матери.

— Мама, Вера здесь, — он пододвинул стул и жестом пригласил меня сесть.

Я опустилась на стул и встретилась с невидящим взглядом ее серых глаз. Казалось, что с годами она стала еще тоньше и прозрачнее. Дядя оставил нас одних и вышел. За закрытой дверью глухо послышалось, как включился телевизор.

Я наклонилась вперед, так чтобы лучше слышать, что готовилась сказать мне бабушка. Она слабо дышала, все слышала и понимала, но говорила с трудом.

— Вера? — тихо спросила она.

— Это я. Как вы себя чувствуете? — начала я вежливую беседу.

— Матушка! Поди! Поди прочь! — бабушка беспокойно прервала меня. — Нельзя тебе быть здесь! Приведешь ты его за собой! — она замолчала, ее впалая грудь с усилием вздымалась.

Я покачала головой.

— Кого, Анна Андреевна?

— Неупокоенного… Прости, Господи. Ищет тебя он… Следует… Витенька мой предупреждал о тебе, когда во сне приходил.

— Даже не знаю, что сказать… Вы говорите о папе? — растерялась я. — Столько лет прошло… Мне тоже его не хватает, — я понизила голос и сжала иссохшую руку старухи.

— Нет! Тот, что идет за тобой, не мой сын. Он забрал его у меня и силы мои тоже… Это он привел тебя. Он все ждет, когда ты прозреешь. Но нельзя тебе его видеть! Нельзя тебе быть здесь, девочка. Беги… Беги, пока не поздно. Молись. И я буду молиться, — мне показалось, я различила тревогу в её взгляде. Бабушка говорила медленно, с трудом проговаривая каждое слово и наконец закашлялась.

Она устало стиснула тонкие губы, тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Разговор был окончен. Я неловко замолчала и откинулась на спинку стула. Попрощавшись я вышла в зал. Дядя сидел на диване, рассматривая что-то в своей руке. По телевизору тихо говорил ведущий программы новостей.

— Ну все, поговорили? — задумчиво спросил он, обернувшись на шум открывшейся двери. Я кивнула. — Что это? — Дядя протянул мне знакомый белый листок. Я потянулась к заднему карману джинс. Он был пуст.

— Это ерунда, не забивай голову.

Я протянула руку за листком. Дядя развернул его, проигнорировав мой жест.

— Это же молитва? Странная такая… — он быстро пробежал глазами по листку, перевернул его, чтобы проверить с обратной стороны, и вопросительно взглянул на меня.

— Нет, это обычный стишок. Александр Николаевич написал. Вы же его знаете? — уточнила я.

— Никогда не слышал, — уверенно мотнул головой дядя.

— Хммм… — удивилась я. — Он дал мне ваш номер телефона.

— Я вижу… — кивнул на листок дядя. — И молитву эту, значит.

— Это не молитва, — повторила я, — понимаешь, он ученый. И у него есть теория, что вера и самовнушение могут, например, излечивать даже тяжело больных. Вроде эффекта плацебо. Вот он и написал мне этот стишок. Предложил опробовать его на ком-нибудь в доказательство своей теории.

Дядя беспокойно посмотрел на дверь позади меня.

— Думаешь, это может подействовать? — спросил он с надеждой.

— Нет, конечно, нет! — поспешила я ответить. — Ты меня не слышишь? Это недоказуемая практика. Более того, это может быть опасно. Я всегда только за традиционную клинически проверенную медицину…

— Ты не понимаешь, — оборвал меня дядя. От волнения его лоб испещрили морщины. — Она умирает! Лекарства не помогают. Врачи просто на обезболах ее держат. По ним так она, пусть доживает. Итак, свое пожила. От нее все отказались!

— Мне очень жаль…

— Не жаль тебе! — яростно зашипел дядя, но тихо, так, чтобы не потревожить мать за дверью. — Не ты, просыпаясь каждое утро, первым делом проверяешь, дышит ли твоя мать! Мысленно прощаешься с ней, когда возвращается очередной приступ. Выслушиваешь, как всем жаль! А за дверью они уже забыли обо всем этом. У всех свои заботы. А я живу с этим изо дня в день! И я не дам вам отмерять сколько ей жить! Так что, если не хочешь помогать, так проваливай, и не ври мне, что тебе жаль!

Дядя, сильно раскрасневшись, замолчал. Его глаза полные отчаяния и бешенства смотрели на меня в упор. Позади него замерли близняшки, переводя взгляд то на отца, то на меня.

— Ладно! Давай попробуем, — растерявшись ответила я.

Дядя нервно сглотнул и выдохнул.

Мы вернулись в комнатку. Я села на стул, придвинув его ближе к кровати. Дядя с дочерьми остался стоять в дверях. Бабушка, среагировав на шум, открыла глаза и устремила на меня свой водянистый взгляд.

— Анна Андреевна… — начала я, наклонившись к ней, чтобы она хорошо видела и слышала меня. И, бросив взгляд на напряженное лицо дяди Володи, продолжила: — Кажется, я поняла, о чем вы пытались меня предупредить. Папа снился мне. Это он прислал меня к вам, чтобы я помогла вам. Вам не нужно беспокоиться. Посмотрите, он продиктовал мне молитву. Вот она, — показала я ей листок со стишком, — она поможет вам вернуть силы. Вам станет лучше. Вы позволите мне помолиться с вами?

Старуха болезненно моргнула, забегала невидящим взглядом, словно стесненная грузом нахлынувших эмоций, и чуть слышно прошептала мне: «Да».

Руководствуясь описанием ритуала на листке, я взяла в руки большой деревянный крест, стоявший между баночками с таблетками на столике, приложила его к ее губам, затем лбу и попросила закрыть глаза. Святой воды у меня не было, так что пришлось обойтись питьевой водой из графина, что стоял тут же. Я начертила водой кресты на ее руках и босых ногах, приподняв одеяло. И, закончив свои приготовления, наклонилась к бабушке и начала читать:

— О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,

О Бог развенчанный, лишенный песнопений!

О лучший между сил, царящих в небесах,

Обиженный судьбой и нищий в похвалах,

Верни своей рабе над членами контроль,

Устам несказанное вымолвить позволь…

Я осеклась, не дочитав стишок. Меня поразили стремительно произошедшие изменения во всём её облике. Тело бабушки напряглось как пружина. По лицу пробежали мелкие судороги. Дергая бровями, щеками и ртом, она внезапно вытаращила глазные яблоки, устремив взгляд куда-то позади меня. По моей спине пробежали мурашки.

— Витенька... — прохрипела старуха неестественным голосом. Ее глаза увлажнились. Я не могла повернуться назад и только следила за ее взглядом. — Сыночек мой! Вернулся ко мне… Но что… Что с твоими глазами? Нет… Не может быть! Ты не мой сын. Кто ты? Ах… — голос ее с каждым вымолвленным словом набирал силы. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё… — старуха резко дернула иссохшей рукой и вцепилась в мое запястье. Она притянула меня к себе. Когда я оказалась перед ее большим высохшим лицом, в ноздри мне ударил едкий запах гниения. — Обними бабушку, ну! — старуха расплылась в беззубой улыбке и внезапно расхохоталась.

Я в ужасе спрыгнула со стула, отдирая тонкие, но сильные пальцы. Ее тело съехало с кровати и с грохотом упало на пол. Позади послышался топот. Близняшки подскочили к бабушке, пытаясь ее поднять.

— Папа! — крикнула одна из них растерявшемуся отцу.

Дядя очнувшись молча подхватил обмякшее тело матери и аккуратно уложил ее на постель.

— Мне очень жаль. Не знаю, как это произошло… — от смятения я прикрыла рот рукой и поспешила выскочить из комнаты. Близняшки окружили старуху, ощупывая ее руки и ноги. — Мне показалось… Должно быть я не заметила, как села на ее одеяло и дернула его на себя, — быстро добавила я.

— Нормально. Все кости целы, — вышла из комнаты одна из сестер.

— Что-то я нехорошо себя чувствую… — протянул дядя, усаживаясь на диван.

— Сердце? Голова? — беспокойно спросила дочь.

— От сердца что-нибудь дай, — сощурившись ответил отец.

— Я могу чем-то помочь? Может, скорую вызвать? — взволнованно спросила я.

— Все нормально. Нам всем просто надо успокоиться, — подбодрили сестры, оттесняя меня к двери, — мы напишем тебе.

— Простите, пожалуйста, — не переставая краснеть, извинялась я.

Они явно хотели, чтобы я как можно скорее ушла. Я хотела того же. Я быстро надела плащ. Мы попрощались. Сестры неловко обняли меня. Дядя так и не вышел. Я вихрем бежала вниз по лестнице, стремясь поскорее выйти на улицу. Сердце колотилось. Я обернулась. Меня не покидало чувство, что кто-то следует за мной в темноте.

Выйдя на улицу, я быстро шла через дворы, забыв вызвать такси. Солнце клонилось к западу. Тени вытягивались и обдавали вечерним холодом. Я пересекла очередную детскую площадку и, выйдя через открытую калитку, оказалась на пешеходной аллее. В каком-то лихорадочном настроении я наконец села на лавочку и вызвала машину. Мне было ужасно стыдно за свою глупость, за то, что согласилась в этом участвовать, за то как неосторожны мы были в обращении с больным старым человеком. Однако, как бы я не старалась, я не могла выкинуть из головы то, что моя бабушка, разбитая параличом ниже шеи, схватила меня за руку и притянула к себе. Что это была за херня? Судорога? Ее смех до сих пор звенел у меня в ушах… Может быть самовнушение? Молитва, ритуал — неужели они подействовали?