Я не гребаный мальчик-который-не-мальчик-и-который-не-выжил, я теперь Спаситель! (гет)

Румпельштильцхен, как она и думала, оказался интереснейшим человеком, даже несмотря на нестабильную психику. Вырубить у нее вышло его только на ночь, а утром, когда она явилась в хижину, уже нашла его за прялкой. Это его, кажись, успокаивало.

Эмма думала, что он даже не заметил, что место его дислокации слегка изменилось. Благодаря связывающим лентам*(и зачем ему такие девчачие побрякушки?), которые она «одолжила» после очередного похода за сокровищами в лавку Темного, и которые Эмма благополучно смогла переколдовать и сделать из них этакие колышки, заряженные магией, замкнув которые по периметру хижины, посредством привязывания к веткам ближайших деревьев, она смогла сделать барьер наподобие того, что ставили во время Турнира Трех Волшебников вокруг Кубка Огня, только этот не выпускал конкретного колдуна. Да, он пока и не дергался.

Зато, между его молчанием и безумным бормотанием, в моменты краткого просветления, Эмма смогла узнать, что рыжая, оказывается, старшая сестра Реджины. Злая Ведьма Запада, епта.

«А я-то думала, что только мои новые родственнички с придурью», — иронично подумала Эмма, добавив оставшиеся ингредиенты в котел.

Сегодня она оставила Генри с Реджиной, а родители, с которыми все также пребывала в состоянии Холодной войны, вроде, должны были встречаться с акушеркой. Ту где-то нашла Мэри Маргарет, Эмма, если честно, особо не вникала, ей об этом вообще Генри сказал. Она все еще обижена и зла на родителей. Да, может это по-детски и эгоистично, но ей было плевать. Она не собирается вдруг становиться хорошей старшей сестрой и начинать танцевать вокруг Мэри Маргарет. Слишком много раз кидали, бросали и предавали ее саму, чтобы становиться доброй для кого-то еще, кроме Генри.

Опять.

Хотя странно так утверждать, когда строишь планы победить ведьму, которая обрекла целый город на забвение и варишь зелье для горожан, чтобы излечить их от амнезии. Но весь город она не знала лично, да и местные не делали ей ничего плохого. А вот близкие родственники, да. А обиды близким Эмма прощала, ох, как долго. К тому же, ведьма может напасть на Генри, самого дорогого ей в этом городе человечка, поэтому нужно устранить Зеленку до того, как ей в голову подобное взбредет. Предупрежден, как говорится…

— Кстати, — вдруг сказала Эмма, нарушив повиснувшую в хижине тишину. — Ее что и впрямь зовут Зелена?

Честно говоря, она не особо надеялась на ответ. Проблеск ясного разума у колдуна был краток, тот самый, когда он ей сказал про новоявленную родственницу Реджины, и он быстро испарился. Теперь Румпельштильцхен вновь лихорадочно прял и что-то мурлыкал себе под нос, сидя перед камином. Эта его способность, обращать солому в золото, весьма заинтересовала Эмму, но она решила спросить об этом, когда он придет в себя.

«По крайней мере, он больше не напоминает пыльную барабашку», — со вздохом подумала Эмма, помешивая зелье в котелке, которое приобрело нужный на этом этапе серебристый цвет, когда молчание затянулось.

И то было правдой. Он теперь был чисто выбрит, свеж, вымыт, и в другой одежде. Пришлось, конечно, попотеть ради этого.

Так как кинжала, чтобы приказывать ему, у нее не было, а сама она в медсестру играть не собиралась, пришлось воспользоваться, на свой страх и риск, ситуацией и наложить легкий Империус, вкупе с мягкими увещеваниями, которые к ее радости подействовали. Румпельштильцхен — колдун весьма могущественный и в обычном его состоянии, вряд ли бы он даже чихнул от ее заклятия, пусть и Непростительного, но сейчас его разум был сильно расшатан, поэтому все выгорело.

Хижину она тоже привела в порядок. Бардак и грязь она ненавидела еще с тех пор, как жила у Дурслей, да и в приютах грязнулей не была. А все это вместе вылилось в ее новую манию чистоты.

Порой, иметь два набора воспоминаний, две разных жизни в голове, было жутко накладно. Память Гарриет, хоть и потеряла по большей части эмоциональную составляющую, и была, кроме знаний, будто старый, засмотренный до дыр фильм — знакомый до малейшей части, но все же это чужая жизнь, но порой все так перемешивалось, что она начинала теряться. А порой, особенно, если в тех частях и чертах, в которых они были и так схожи, все это обострялось до абсурда. Например, желание блюсти чистоту доходящее до одержимости, потребность спасать людей, везение на влипание в приключения… Все это стало будто помноженное на два.

Нда, печаль-беда.

Но ничего, прорвемся. Соседство в своей собственной тушке с Волан-де-мортом в течение восемнадцати лет пережила? Пережила. Отсидела в тюрьме? Отсидела. Да чего она только не пережила! И с этим тоже справится.

— Ирония судьбы, — внезапно тихо пробормотал Румпельштильцхен, не отрывая взгляда от золотой нити у себя в руках. — Зеленая Зелена.

Потом он тихо хихикнул и вновь затих.

— Она и впрямь зеленеет от зависти? — попыталась вновь втянуть его в беседу Эмма.

— Зависть — хуже ненависти, — еле слышно промолвил колдун.

— Это да, — протянула Эмма, невольно вспомнив Уизли. Те, ради ее денег, как только не танцевали вокруг нее… А она-то дурочка верила, что они и впрямь ею дорожат. Но на четвертом курсе с Ронникуса слезла его маска и он показал свою истинную завистливую сущность. И чего она, дура, его тогда простила?

Между ними опять повисло молчание. Вдруг Румпельштильцхен замер и твердо спросил:

— Зачем ты это делаешь?

«О, как… Поди вновь связь наладилась», — подумала Эмма, добавляя тысячелистник в котелок.

— Что делаю? — рассеяно пробормотала она, не отвлекаясь от зелья. Сейчас его нужно помешать три раза по часовой и два против…

— Помогла ты мне зачем? — требовательно спросил он и повернул к ней голову.

Глаза его были ясны и остры. Пелена безумия вновь временно оставила его. Он даже успел быстро оглядеться, будто только сейчас поняв, что он больше не в клетке.

Ответила Эмма только тогда, когда закончила мешать варево. Портить работу почти полутора недель, она отчаянно не хотела.

— А почему бы мне этого не делать? — спросила она, наконец посмотрев на него в ответ.

Румпельштильцхен наклонил голову и прищурился.

— Ты не Эмма Свон.

Блондинка от его слов замерла. Как он?…

— Что за чушь? Конечно, я — Эмма Свон, — твердо сказала она, не смотря, что все внутри нее затряслось.

— Эмма Свон, не то что зелье варить, магией пользоваться не могла. Не смотря на то, что у нее ее в избытке, — уверенно сказал он и встал со своего места. — А ты — варишь зелье, окружила этот дом такой магией, что я даже не слышу зова кинжала, что абсолютно невозможно, а потом с легкостью вывела меня из подвала, да еще и усыпить смогла, что тоже поверь мне — подвиг, и даже каким-то образом смогла повлиять на мой разум, чего я почти не почувствовал…

С каждым сказанным им словом, Эмма все больше бледнела, а колдун тем временем подошел в плотную, и твердо схватив ее за локоть, притянул к себе и жестко закончил:

— …Так что не лги мне и ответь. Кто ты?

Эмма поджала губы и упрямо ответила:

— Уж, поверь мне, я — Эмма Свон…

Но увидев его потемневший взгляд, который пока не торопился вновь затянуться пеленой сумасшествия, она обреченно добавила:

— …ну, с плюсом.

Румпельштильцхен нахмурился, но хватку на ее руке не ослабил.

— То есть?

— Странный вопрос от мужчины, который поглотил собственного сына, — фыркнув, сказала Эмма.

— Хмм, — протянул колдун, заинтересованно посмотрев на нее. — Откуда ты знаешь про… про это?..

Эмма устало вздохнула.

— Давай сойдемся на том, что да, я — Эмма Свон, только с небольшим багажом знаний, который мне достался, так сказать, случайно, пока ты в подвальчике у рыжей чалился и да, я знаю, что твоя крыша течет потому, что ты совершил несусветную глупость, зачем, кстати?.. — сказала Эмма, с любопытством произнеся последние слова, а потом тряхнула головой и добавила: — Короче, ты не обращаешь на это внимание, а я постараюсь тебе помочь, договорились? Ты же любишь заключать сделки? Вот пусть между нами будет заключена такая. Что скажешь?

Колдун вдруг печально вздохнул.

— Ты не можешь мне помочь…

— Почему это?.. — подозрительно спросила Эмма. — Я, конечно, понимаю, что ты любишь сына, но чтоб настолько…

— Ты не понимаешь, — резко оборвал ее Румпельштильцхен, вновь сильно сжав ее руку. — Если мы с Бейем будем разделены, то он… он умрет.

Последние слова он выдохнул с душераздирающей болью. Сердце Эммы против воли сжалось от жалости и сочувствия, при виде искреннего страдания на его лице.

— Объясни, — твердо сказала она, чувствуя, что период его сознательности скоро подойдет к концу.

И была права. Как только он в кратце успел ей рассказать, как именно вернулся и что натворил Нил (Вот бестолочь! Неужели не мог проверить информацию?), его вдруг скрутило от боли и колдун рухнул на колени, сжимая голову.

— Румпель?.. — вырвалось у нее изо рта. Полным имен называть его долго, а Голд, как-то больше не звучало, поэтому…

— Аааа, — тихо застонал он, зажмурив глаза. — Голоса, они так кричат…

Эмма опустилась перед ним на колени и мягко положила свои ладони поверх его рук, которыми он сжимал голову.

— Тихо, тихо, — сочувственно прошептала она. — Хочешь, я вновь тебя усыплю? На время это успокоит боль…

Он внезапно вырвал свои руки из ее ладоней и сжал ее плечи.

— Я согласен, — лихорадочно прошептал Румпельштильцхен, чувствуя, как его разум стремительно затуманивается уже привычной пеленой. — На твою сделку. Я согласен. Только спаси моего мальчика… Спаси его.

Эмма медленно кивнула и клятвенно, опять теряющего связь с реальностью колдуна, заверила:

— Хорошо, я сделаю все возможное. Обещаю. А теперь спи, страдалец.

И в несвойственном ей порыве нежности прижалась губами к лбу Темного, мысленно проговаривая заклятие сна. Тот быстрее, чем в прошлый раз, обмяк, и Эмма поймав его, аккуратно опустила на пол. Она с минуту разглядывала его разгладившееся от действия заклинания лицо и вновь тихо прошептала:

— Я клянусь, что спасу. Вас обоих. В конце концов, Спаситель я или где?..

Эмма твердо была намерена исполнить свою клятву, во-первых, потому что не хотела, чтобы ее сын лишился отца, а во-вторых, ей вдруг просто по-человечески захотелось как-то утешить и помочь этому необычному человеку со столь старыми глазами, и такой яростной любовью к своему сыну, которую он нес в своем, пусть и черном, сердце не одно столетие…

* — ленты, которыми Ингрид связала себя с Эммой и Эльзой.