Читая между строк (джен)

Примечания:

Основные саундтреки:

Friday night Funkin (Fnaf 1) — Broken inside (Тема Олежи. Сцена погони)

Friday night Funkin (Fnaf 1) — The Happiest Day (Битва)

Animal — Chase Holfelder (флешбек с Антоном и Олежей)

Battle Cry — Imagine Dragons (Последний рывок битвы)

Bad Ending — Five nights at Freddy`s 3 (Концовка)

Дима бежал.

Бежал так быстро, как только мог. Он так сильно вдавливал ступни в землю, что ему казалось, что, оттолкнувшись сильнее, он мог бы взлететь. Ноги гудели. Внутри был болезненный спазм, скручивающий все внутренности в одну плотную бесформенную оболочку, напоминающую сжатое в чьих-то руках полотенце. Сердце работало в каком-то адском режиме, из-за чего звуки собственных шагов и холодного ветра приглушались, а удары были такими сильными, что ребра трещали по швам, угрожая выпустить свое содержимое подобно наполнителю мягкой игрушки. Позади него звучали резкие выстрелы, отражающиеся от стен эхом, которое больно било по ушам, заставляя Диму впадать в ужас. Дикий, животный ужас, который рос не из мыслей, а из природных инстинктов. Обычно он не боялся смерти, для него она была пустым звуком, но сейчас, когда рядом свистели пули и раскатывался эхом крик Олегсея, он боялся умереть как никогда. Боялся скорее всего не самого процесса, а того, что не сможет выполнить свой долг.

Дима резко метнулся в сторону и прижался к холодной стене у арки. Он часто дышал. Рваные вздохи сопровождались с тихими стонами боли, однако он пытался хотя бы немного сфокусировать взгляд и прийти в себя. Легкие дребезжали, словно по ним только что ударили молоточком, а в голове вспыхивали одно за одним воспоминания. Как в такие моменты говорят? Вся жизнь проносится перед глазами, верно? Сейчас он ощущал нечто похожее. Вот его счастливое детство, вот умирает его отец, вот он помогает матери, поступает в школу и встречает Олегсея. Того, кто радикально изменил его жизнь. Изменил его ощущения, мысли, планы, но даже не это было важно. Ведь, по сути, именно он поспособствовал его росту. Олегсей помог раскрыть в Диме не только навыки обучаемости и чтения, а его человечность. Парень ведь был обычным человеком, который хотел бы показать себя. Показать себя со смелой стороны, сделать отчаянный подвиг и доказать всем, что он чего-то стоит в этой жизни. Так может, надо прекратить убегать? И что-то сделать для этого?

Совсем близко раздался выстрел, и пуля, коротко свистнув, врезалась в стену. Дима сильно вздрогнул и шагнул вперед, чувствуя, как по спине растекается пот, а сердце снова возобновляет свой безумный ритм. Тело пронзило фантомной болью, будто его только что прострелили насквозь, сломав кости и разорвав плоть, чтобы измученные органы выбросило наружу. Легкие сильно сжались, вызывая у Димы сильный приступ паники, его всего пробило нервной дрожью, отчего пришлось глубоко вздохнуть и больно стиснуть пальцы в кулаки, чтобы не закричать. А кричать ему очень хотелось из-за скопившегося страха, ведь в любой момент он мог погибнуть и тогда никакого разговора, никаких друзей, матери, пьянок и учебы — только та самая Темнота, та самая Неизвестность, что ждет всех после смерти.

Дима зажмурился и опустил голову, пытаясь угомонить все чувства и эмоции, привести в порядок разбежавшиеся мысли. Но неожиданно во тьме появился едва заметный силуэт. Это был высокий, широкоплечий человек в развевающемся пальто с кровавым подбоем, растрепанными волосами и в высоких сапогах. Парня передернуло, когда он заметил знакомую букву «Д» на одежде силуэта и два огненных глаза, что смотрели прямо ему в душу. Но что-то говорило в нем, что это не Дипломатор. Дипломатор выглядел куда изящнее и аккуратнее, а у этого непонятного существа было лицо… Димы?

Не бойся, иди вперед. Верши правосудие, молодой народ!

Произнес свою знаменитую фразу «Дипломатор» и коснулся его плеча. Дима пригляделся к нему и поднял брови в изумлении, не веря происходящему. Все казалось настолько сюрреалистичным, что он сам не понимал очевидного. Он изменился и видел перед собой того, кем он хотел когда-то стать.

— Ты не можешь прятаться вечно! Выходи же! Ты хотел узнать правду? Тогда почему убегаешь?!

Раскатистый, некогда звонкий и красивый голос Олежи раздался будто из преисподней. Он был отовсюду, окрашивал клыкастыми тенями стены, погружал в недра своих волн улицы, создавая оглушительный рев из тысячи мыслей, что таились глубоко внутри. Дима буквально мог ощутить соленый запах приближающегося океана, готовый неожиданно выскочить из угла и сожрать целиком, убить, раздробить и оставить одни щепки. Все это темное, непонятное место как будто бы вылезло из строк дневника, что все еще теплился в его крепких руках. Место, куда обычно сбегали Антон и Олежа прятаться от погони после митингов, место, которое было тяжело вспоминать. И место, где все решится раз и навсегда. Дима это понимал.

Шаги стремительно приближались и парень, недолго думая, метнулся из своего укрытия, подставив дневник перед собой как щит. Это было глупейшее, нелепейшее решение, однако это могло выиграть немного времени, чтобы понять что делать дальше. Холодный ветер обхватил его своими тонкими руками и по спине пробежали мурашки, ноги залились свинцом, и воздух словно выбило из легких, однако он не собирался прямо сейчас в ответственный момент падать в обморок и портить то, к чему он так долго готовился сквозь боль, сомнения и страх. Он закусил губу, отчего тонкая пульсирующая боль пронзила его челюсть и тихо вздохнул, стараясь не издать крика. Плечи были напряжены, сердце отбивало мерный ритм, похожий на тяжелый бит электро-музыки, а пальцы крепко сдавливали обложку дневника, образуя на ней маленькие трещинки. Парень заметил, что из дневника тихонько выпала какая-то запись, и, хоть текста было не разобрать, он отчетливо увидел название «Инквизитор», выделенное красными чернилами. Олежа усмехнулся, глядя на это жалкое зрелище и навел пистолет, щелкнув предохранителем.

Глаза Олежи, темные, лазурно-черные, отсвечивали странным бликом от одинокой лампы. В нем чудилось что-то паранормальное, неестественное. На лице была жуткая безумная ухмылка, в которой виднелись плотно сжатые зубы, а дыхание было прерывистым и тихим, похожий на нарастающий гул океана. Олежа вопросительно посмотрел на Диму и поднял брови, все так же злобно ухмыляясь и держа пистолет в дрожащей руке. Все мысли перемешались в один неразборчивый ком, плечо словно было проткнуто раскаленным лезвием, а в теле было столько животной и агрессивной энергии, что он нервно покусывал губы, еле-еле удерживаясь, чтобы не наброситься на своего ученика. А сделать это очень хотелось.

— А вот и ты. Ну что, вздумал подставить мой же дневник в качестве защиты? Неужели ты боишься меня? Ха! А я думал, ты восхищаешься мной, думал, что я твой кумир… Разве не так? Слушай, хватит строить из себя героя и отдай дневник, тогда я тебя отпущу. Давай же!

— Нет! Я не отдам, пока ты не объяснишь, что происходит!

— Что происходит? Что происходит, спрашиваешь? — Олежа горько усмехнулся, хлопнул ладонью по лбу и вцепился пальцами в свои волосы, чуть прогнувшись назад. — А я тебе отвечу! Ты узнал то, что знать запрещено! Неужели тебе так интересно копаться в личной жизни людей?! Дай угадаю, ты еще любишь копаться в нижнем белье своих девушек?!

— Нет же! Я хотел помочь! Мне жаль, что я украл у тебя важную вещь, но я не хотел использовать во зло, понимаешь? Я хотел всего лишь узнать тебя получше и попытаться помочь! Я не понимаю, почему ты не позволяешь мне этого!

— Мне не нужна помощь. Ни твоя, ни сестры — ничья! Да, может я и выгляжу беспомощным и ничтожным, но я со всем справляюсь сам. И я справлюсь с моей новой проблемой. С тобой.

Олежа крепче сжал рукоять пистолета и выстрелил, слегка дернувшись из-за отдачи. Выстрел прозвучал громко и мощно оттолкнулся от стен, отчего Дима вздрогнул и отшатнулся назад, еще сильнее вдавливая пальцы в дневник, как Лодочник, что сдавливает в своих грубых руках весло. На удивление, боли не было, переведя взгляд на руки, он увидел зияющую в дневнике дыру, в которой торчала пуля, острие которой едва-едва касалось кончика носа парня. Он рвано вздохнул, нахмурил брови и, не особо думая, бросился в сторону, услышав очередной выстрел позади. Он понимал, что Олежа сейчас не был настроен на адекватный разговор. Однако страх, постоянный бег от своих эмоций, чувств и человека, которого надо было спасти, очень злили его. Нет, Дипломатор бы так не поступил. Дипломатор бы остановил, успокоил и поговорил, постарался помочь невзирая на боль, обидные слова и усталость. Нормальный Дипломатор бы так сделал. И Дима был уверен, что справится с этой тяжелой задачей.

— Ну куда же ты, щенок?! У нас только начался первый акт! Помнишь, чему я тебя учил? «Герой не должен убегать от обстоятельств, а должен их побеждать»! Так давай же, победи меня! Убей, вскрой всем якобы правду! Ты же так этого хочешь!

Кричал Олежа позади. Дима же бежал так быстро, как только мог, сильно сдавливая пальцами дневник, не обращая внимания, как по зеленой обложке течет его собственная кровь и начинают болеть пальцы. Нет, сейчас не было времени для слабости и боли. Нельзя было сойти с пути и испортить все, к чему он так долго шел. Поэтому он, вобрав в легкие холодный воздух и закинув узду на паникующую часть личности, сомкнул челюсти крепче и бежал.

Выстрелы гремели за ним как раскаты грома. Смех Олежи отражался от всех стен и закрадывался в самую душу парня, стараясь сломить его волю и вселить первобытный страх, но он это упорно игнорировал. Герои не должны убегать от обстоятельств, но они могут контролировать их, чтобы была возможность как можно быстрее разрешить. Именно для этого он заскочил в очередной переулок и забрался на лестницу, демонстративно издав грохот. Олежа остановился и повернул голову в источник звука. Снег мерно падал на его волосы, делая их еще более спутанными и взъерошенными, тело тряслось в панике, а пистолет в руке дымился, придавая ему сходство с призраком. Призраком, что гнался за смертным по его душу.

Дима затаил дыхание и напрягся, внимательно наблюдая за ним из-за стены. Струйки крови из простреленных пальцев неприятно жгли кожу и капали на снег, оставляя маленькие пятнышки, похожие на рассыпчатое конфетти после бурных зимних праздников. Боль была неприятной, сердце грозило выйти из груди, но он держался, стараясь оставаться в рассудке во время его незамысловатого плана. Но вдруг Олежа метнулся в сторону и скрылся в темени переулков. Дима вздрогнул от неожиданности. Глаза забегали от предмета к предмету, ему пришлось напрячь слух, чтобы услышать хотя бы малейшие звуки, и он слегка выглянул из своего укрытия, вглядываясь в темноту. Там никого не было, словно писатель только что растворился в воздухе.

Но стоило Диме немного расслабиться, прижаться спиной к стене, чтобы перевести дух, как он получил сильный удар по затылку. Его пробило тупой болью, ноги внезапно одеревенели, перед глазами вспыхнули огоньки, и он упал лицом в снег. Пусть прикосновение было очень холодным, однако это его быстро взбодрило, когда он услышал яростный крик за спиной, развернулся и что есть силы ударил ногой в пистолет, который предстал напротив лба. Олежа не ожидал такого удара и отдернул руку, слегка сжав плечи, он нахмурился. Его взгляд был яростным, полный боли и безумия, лицо перекашивала улыбка и он, словно сирена во тьме океана, целился прямо в шею незадачливому Лодочнику. Дима же, чувствуя мелкую дрожь от холода и боли в пальцах, отполз немного назад, глядя на Олежу сбитым, но сосредоточенным взглядом. Он был готов снова отбить его атаку, попытаться остановить и поговорить, пусть внутренне и было страшно. Пусть угроза и нависала над ним, но он не уйдет, пока не доведет дело до конца.

Локоть уперся в металлическую рукоять пистолета, и он замер, наблюдая, как Олежа стремительно идет на него, стискивая пальцы в кулаки, словно готовясь избить. Он был таким жутким и угрожающим, что Дима не до конца понимал реальности происходящего. Словно это все было полным сюром, плохим шоу, в котором будет какой-то нелепый или кровавый конец. Ведь он знал, что Олежа хороший человек, что он талантливый писатель и отличный учитель, с ним приятно разговаривать обо всем, пить чай и изучать что-то интересное. С ним все должно быть хорошо. И Дима удивлялся, как обычный дневник с обычными строчками внутри мог в миг превратить его в жестокого монстра.

— Что такое, Дмитрий? Жизнь перед глазами проносится?

Со злой ухмылкой проговорил Олежа, глядя прямо в сверкающие мятные глаза ученика, в которых больше не читался страх, а лишь внимательность и жесткость. Совсем как в тот теплый день после митинга, когда все изменилось. Кончилось терпение, исчезло доверие и оборвалась жизнь у одного народного героя, чьи речи создавали революцию, но только с помощью иных рук. Олежиных рук, что сейчас были с мозолями, слабыми порезами и красными от холода. Когда-то давно они помогали герою ходить, двигаться и говорить, жить дальше своей идеей. Но сейчас эти руки готовы были убить новоиспеченного героя. И это было совершенно справедливо.

— Нам нужно поговорить, слышишь! Спокойно, как нормальные люди!

Крикнул Дима, подымаясь на локтях и вызывающе зыркнув глазами. Олежа опешил и остановился, глядя на него удивленным, но все еще угрожающим взглядом. Знакомые слова больно ударили его по ушам, воскрешая не самые приятные воспоминания некогда счастливой жизни. Как будто его только что небрежно дернули за струны изможденной души, чтобы посмеяться и в очередной раз указать, насколько он слабый и жалкий человек. Он со всей силы ударил Диму в живот и надавил каблуком ботинка, отчего тот стиснул зубы от боли и схватился за ногу, пытаясь спихнуть с себя. Глаза Олежи горели настоящим морским пламенем. Он медленно приближался к нему подобно волне, готовая поглотить, и в теле сквозилась некоторая дерганность. Как будто его защита пошатнулась, и он стал каким-то невзрачным, блеклым.

— Да как ты смеешь, гнида, такое говорить?! Решил в герои податься?! Хочешь говорить? И о чем же? О том, что я ни на что не годен, что я ужасный человек? Я это прекрасно знаю, сосунок, так что не утруждай себя!

Снова удар, но Дима смог сдержать жесткий каблук ботинка совсем рядом с лицом и крепко вцепиться в ногу. Олежа неумолимо вдавливал парня в снег, глядя точно ему в глаза и не замечая, как тот слегка вздрагивает от боли в поврежденных пальцах и кусает губу, чтобы оставаться в сознании. Олеже было плевать на состояние своего когда-то преуспевающего ученика. Плевать на то, что ему скажет Оля, когда будет ходить с перевязанной рукой. Плевать, что скажет Анна и все остальные — сейчас для него ученик был помехой, предателем, которого было необходимо заткнуть раз и навсегда. Рассудок помутился, и в убийстве он не видел ничего плохого.

Но только он вытащил нож, как вдруг его пронзило резкой болью, из-за чего он выпрямился и пошатнулся, чувствуя сгущающую судорогу в ноге. Он замер, пытаясь перевести дыхание и сжал зубы. Дима воспользовался моментом, скрестил ноги и без труда повалил Олежу на землю, тут же вскочил, подобрал дневник и оглянулся, пытаясь понять, что ему делать дальше. Глаза бегали от стены до стены, дыхание сбивалось, но страха внутри не было — только холодная решимость. Надо было действовать быстрее — и в первую очередь обезопасить всех на время разговора. Без оружия, без драк и всей жестокости, поэтому он понял, что единственный путь — только наверх.

«Через тернии к звездам, товарищи!»

Дима побежал вперед к темному переулку, даже не услышав яростных слов позади и выстрела, после которого его проткнула раздражающая боль в плече. Перед глазами открывалась внезапно появившаяся сцена из дневника: Ночь, снегопад, холод, томящееся ожидание разговора, менты, погоня по переулкам и наконец долгожданное спокойствие, которое не удалось осуществить в полной мере. И Дима решил это исправить. Он верил, что сможет это сделать. Он как будто погружался в те события, чувствовал за спиной угрозу, чувствовал холод, проникающий под ребра из-за плохо подобранной одежды (ну кто будет щеголять зимой в пальто?), слышал лай собак и ворчание полицейских, чувствовал боль в ногах и поврежденном ребре, но бежал. Бежал чтобы на этот раз все исправить, все починить и наконец-то поговорить.

Парень крепко прижал дневник к себе, проскочил и ловко прыгнул на второй уровень лестницы и, ни разу не мешкая, побежал на верх. Олежа стремительно бежал следом, игнорируя боль в теле, режущую боль от шрама, злость, что разъедала его изнутри и всего прочего, концентрируясь исключительно на Диме. В темноте переулка было сложно увидеть внезапно ускорившегося подростка, но он прекрасно слышал, как тот бежал по лестнице и стрелял по звукам в такт его шагов, силясь выстрелить прямо в голову. Он встал напротив лестницы и начал стрелять, от усилия высунув язык и крепко сжимая рукоять пистолета, что мог вот-вот выскользнуть из худых пальцев. Глаза горели безумием, слабые вспышки от выстрелов освещали его бледное лицо, на котором вырастала широкая улыбка и слышалось, как из легких вырывался нервный смех, похожий на звон тысячи молоточков об паперть. Дима бежал еще быстрее, видя, как пули пролетают мимо него и пару раз чуть не задели шею и грудь, но он не позволял страху смерти сковывать себя — да, он ощущал себя крысой, запертой в горящей клетке, но он знал, что там наверху должен быть выход. Потому кусал за губу сильнее, чтобы боль придавала больше сил и уверенности.

— Сукин ты сын!

Выругался Олежа, когда пистолет громко щелкнул, оповещая владельца о том, что это конец. Все кончено. Но нет. Он тутже с досадой откинул пистолет в сторону мусорных баков, поднял голову на убегающего Диму, на ходу снял куртку и полез по лестнице, рывками переставляя ноги и перепрыгивая с одного уровня на другой, не прекращая движения ни на секунду. Дима посмотрел на разъяренного учителя и побежал дальше, шумно вдыхая воздух от усталости и напряжения в теле. Он где-то читал, а может сам Олежа и рассказывал, что, пребывая в сильном стрессе, у человека как будто открывается второе дыхание и он может делать то, чего раньше никогда не мог бы, в силу физических особенностей, или моральных. Он знал, что желание учителя убить его было всего лишь последствием стресса. Правда давнего, нерешенного стресса, что он видел перед собой сейчас. И его скорость, внезапно возникшая сила и активность пугала, удивляла и дурманила, но Дима хотел быть еще быстрее — еще быстрее соображать и быстрее делать, чтобы наконец-то решить все.

Парень резко остановился у самого края крыши и замер, невольно глянув вниз. Там была лишь мгла, в которой едва были видны крыши домов, линий переулков и редких фонарей, которые смотрели на него своим мертвым взором. Несмотря на то, что снегопад прошел, ему все еще было холодно, руки дрожали от боли и коченели, но он все еще прижимал дневник к груди, словно именно он был необходимым для его жизни предметом. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение и наладить спутанные в один неразборчивый ком мысли, как вдруг перед ним показался знакомый силуэт. Олежа шел медленно, еле передвигая ноги, словно пьяный и неотрывно глядел на парня. На его лице виднелась злая ухмылка, слабый ветер качал взлохмаченные волосы, а движения были рваными и неестественными, как у неумело управляемой марионетки.

Дима стоял уверенно, как герой на пьедестале и сжимал пальцы в кулаки, пребывая в томительном ожидании. В его зелено-огненных глазах читалось беспокойство, отчаяние, но вместе с этим стойкая решительность, что впечатляло уставшего и злого Олегсея. Они глядели друг на друга не отрываясь, пытаясь ворваться в душу, перерыть все вверх дном, выудить самые сокровенные тайны и наконец найти правду. Правильно прочесть, выяснить и решить все то, что так давно накопилось, пусть это будет очень больно. Дима читал в Олеже лишь злобу, нежелание признавать и лечить свои травмы, простить себя и Антона. В то время как Олежа читал в своем бывшем ученике только одно: он стал Дипломатором. И это было понятно с самого начала.

— Ну вот мы и пришли… ты доволен? Смотри, я без оружия. Можем поговорить!

С горькой усмешкой крикнул Олежа, сделал шаг вперед и остановился. Он опустил взгляд себе под ноги и увидел на снегу свежие пятна крови, что было ему очень знакомо. Он снова усмехнулся и дернул поврежденным плечом, снова устремив на Диму злой и обезумевший взгляд.

— У тебя тоже дежавю, верно? Только вот я, в отличии от того идиота в дневнике, поступил бы иначе. В тот день я бы ему не помогал никак. Он не был достоин моей помощи. И ничьей в принципе…

— Но это не так! Да, он был не самым лучшим человеком и плевал на твое состояние, но почему ты не мог с ним поговорить об этом? Спокойнее!

— Я говорил с ним! — Яростно выпалил Олежа. Его глаза горели лазурным агатом, что ужасало Диму, но он не подавал виду. — Я говорил с ним много раз и пытался дать понять, что мне не нравится! Я же не придурок, я все видел и знал, тем более ты все читал в этом дневнике! Но ему не было интересно говорить с обычным смертным. Ему было поебать на мои чувства и привязанность. Ему была важна идея, мысль для народа и свобода. Но не моя. Меня он использовал.

Душнов тяжело вздохнул и опустил голову, чувствуя, как внутри него сдавливаются легкие, выбивая воздух. Перед глазами все поплыло, руки задрожали от перенапряжения и злости, и плечи согнулись, отчего он сделался еще более маленьким и беспомощным. Он ненавидел это вспоминать. Ненавидел вспоминать эту улыбку, янтарные глаза, глубокий голос, щекочущий ребра, его мягкие прикосновения и бесконечные слова обещаний. Олежа слепо верил ему, надеялся, что ему правда интересно и хорошо с ним, отдавал себя полностью ему, не обращая внимания на окружающих. Но потом приходилось быстрее взрослеть и снимать розовые очки, чтобы увидеть каким на самом деле дерьмом являлся этот «идеальный» человек. Как иронично, что сейчас таким внезапно раскрывшимся кумиром, который на самом деле не тот, кем кажется на первый взгляд, был сам Олежа, что пытался убить своего последователя.

— Поэтому, сынок, никогда не делай себе кумира. Ты уже это понял на собственной шкуре, я не очень хороший человек. Но сейчас ты перешел черту, Дима. Ты полез туда, куда тебе не следовало, и у меня нет выбора…

— Выбор есть всегда! — крикнул Дима, делая шаг вперед. Боль неприятно кольнула его кисть, но он никак не отреагировал на это. Сейчас ему было важнее успокоить Олежу и дать понять, что ему можно верить. — Я понимаю твои чувства и мне действительно жаль, что так все вышло. Но это было в прошлом, понимаешь? Это не делает тебя плохим или злым, ты все еще хороший человек, который достоин жить и творить. Ты отличный писатель и тот человек, который стал близким для меня. И это правда, понимаешь? И, даже несмотря на то, что Дипломатора убил тот Максим…

— Я убил его! Я, и только я!

Дима дернулся, словно его только что хорошенько огрели чем-то тяжелым. Легкие сжались и стало трудно дышать, плечи медленно опустились и перед глазами все задребезжало как от сильного удара. Осознание больно вонзилось в сердце и стало елозить внутри, выковыривая комья мяса и выплескивая кровь, отчего ему становилось еще хуже. Он со страхом взглянул в глаза Олеже и вздохнул, стараясь не упасть в обморок и не поддаваться нарастающей панике, что захлестывала его с головой. Олежа же стоял напротив и мелко дрожал в безумном смехе, что вырывался откуда-то из глубины его души.

* * *

Да, он помнил тот теплый день, когда Дипломатор перед митингом решил поговорить с ним обо всем и извиниться. Тогда он был без своего плаща, говорил тихо и небыстро, глядел в глаза. Пытался объясниться, пытался утешить, держа за плечи и извиняясь, из-за чего он казался жалким, ничтожным и маленьким, что еще больше вдохновляло Олежу на темное дело. Он не был настроен на разговор.

Рыцарь устал поддерживать Огонь, поэтому он выхватил свой меч и начал его рубить. Он бил отчаянно и быстро, вонзая свой клинок ему под ребра, разрывая грудь, резал связки и ломал кости рук, бил по голове и выдергивал волосы, выкрикивая всю накопившую боль и ярость, неотрывно глядя в глаза. Антон был в ужасе. Он пытался спастись, кричал, отталкивал, чувствовал привкус крови и слышал, как рвется плоть и как кровь окрашивает его одежду. Ему было страшно и очень больно, а вот Олежа радовался. Радовался, что наконец-то его «ненаглядный» страдает, кричит и погибает от тех самых рук, что заботились о нем и дарили жизнь. Смерть наступала медленно и мучительно.

Антон лежал на крыше и стонал от ужасающей агонии, чувствуя под собой расплывающуюся лужу крови, и он знал, что это конец. Конец его идеям, его мыслям, которые принадлежали по большей части не ему, а Олеже. Который так бережно и ласково с ним обходился и помогал, невзирая ни на что. Он начинал понимать, какую жестокую ошибку совершил, насколько плохим и ужасным человеком он был, раз довел его до такого состояния. Антон тяжело приподнялся на локтях и устремил ослабленный, болезненный взгляд на Олежу. Его одежда была покрыта красными острыми разводами, перчатки безнадежно запачканы, на лице широкая ухмылка, волосы взлохмачены, а глаза горели безумием, восторгом. Он наконец-то освободится. Освободится от этого человека и заживет хорошо, как нормальный человек и реализует свои мечты. Не чужие.

— Олеж… — Прокряхтел Антон, из его рта потекла алая струйка. Дыхания почти не было, но он держался изо всех сил, хотя бы напоследок. — Прости меня. Я готов… сделать для тебя все. Прости…

Олежа криво усмехнулся. Он приблизился к Антону, взял его за плечи и заглянул в глаза мертвым взглядом, в котором не было ничего кроме жажды мести, злости и безумия. Теперь он не был глупым фанатиком с ненужными эмоциями, он становился мрачным судьей и кузнецом своей судьбы. Антон схватился за его руки и умоляюще посмотрел на него, пытаясь коснуться его волос. На что тот крепко сомкнул пальцы на запястье и вонзил нож, затем, не дожидаясь крика, он проговорил очень мрачным и проникновенным голосом:

— Мне от тебя ничего не нужно, Антон. Я желаю тебе и твоему жалкому народу, что пойдут за тобой, смерти и забытья. Прощай!

И Душнов столкнул Антона вниз. Он, пролетая этажи, развернулся в воздухе несколько раз, пока с хрустом и грохотом не столкнулся с землей, разбившись на смерть. Олежа довольно улыбнулся, в последний раз посмотрел на изуродованное, искалеченное тело с неестественно выгнутыми конечностями, хмыкнул и ушел прочь, навсегда убивая память о нем.

* * *

— И вот мы здесь.

Проговорил Олежа мрачным голосом, чуть покачнувшись и шагнул вперед. Его обезумевшие глаза, которые угрожали выйти из орбит, пробивали душу парня насквозь, заставляя того задыхаться в тревоге и ужасе. Он просто не мог поверить, что тот, которого он поклялся защищать, тот, с кем приятно было читать книжки и справляться со страхом чтения оказался на самом деле убийцей, совершенно сломанным и злым человеком, которого надо было как можно скорее спасать, пока все не стало слишком поздно. Дима тяжело выдыхает, плечи напрягаются, внутри очень неуютно, как будто ребра сильно сжали органы, превращая в жилистый фарш, отчего хотелось блевать, плеваться кровью и неистово выть от безысходности. Но он не позволял эмоциям взять полный контроль над телом и разумом. В его взгляде была решительность и сосредоточенность, и лишь дрожащие от травмы пальцы и покусывание губ выдавали тревогу. И это все Олежа смог легко прочитать, что вызвало у него злую усмешку.

— Ты все так же плохо читаешь, сынок. Хотя, тут уже моя заслуга, раз ты не понял по записям, кто является настоящим убийцей Дипломатора. Но еще хуже ты читаешь людей, и никогда не научишься, потому что тебе промыл мозги этот ебанутый герой с манией величия. Он мне говорил что умеет читать человека просто взглянув на него и я, как идиот, поверил же. Но все это оказалось гнусной ложью, как и то, что ты хочешь мне добра и помощи.

— Это все не так, Олежа! Выслушай же меня! Я не собираюсь тебе вредить, и мне никто ничего не промывал, я сам дошел до такого, узнав о тебе получше.

— И я все еще хороший человек? И все еще являюсь близким для тебя после всего того, что ты узнал? Ты либо очень добрый, либо невероятно слепой и непробудный долбоеб раз так думаешь!

— Да! — Перешел на крик Дима, отчего даже Олежа слегка вздрогнул, но остался стоять на месте, со злобой глядя на парня. Тот часто дышал, был весь напряженным и было видно, как трясутся руки и как горит огонек в мятных глазах. — Да, остаешься! Потому что ты все еще для меня лучший учитель, мудрый писатель и все такое в роде! Я хочу помочь тебе, спасти! Поверь, то, что прошло, уже не важно, да, ты убил человека, но в глубине души я знаю, какой ты. И я это читаю ясно, пусть у меня нет такого опыта, как у тебя. Но я хотел бы грамотно читать, узнавать людей меж строк и именно ты, твой дневник подтолкнул меня на это желание. И я тебя никогда не предам и не брошу, уверяю тебя! Я не Дипломатор, я его фанат, но никогда бы не хотел им стать, потому что я не хочу стать героем народа. Но я хотел бы стать твоим героем.

И Дима слабо улыбнулся, чувствуя, как щемящее чувство тревоги уходит из его груди и становится как бы теплее, светлее кругом. Солнце позади него медленно поднималось по небу, разгоняя прочь черно-сизые тучи и согревая своими лучами сонную землю. После последней фразы Олежу сильно передернуло, он приложил ладонь к травмированному плечу и в глазах заплясали синие огоньки, похожие на первые отливы океана или на блики звезд. Брови приподнялись в изумлении, сердце забилось быстро-быстро, будто собираясь выпрыгнуть из глотки. Ноги подкосились и он рухнул на колени, начиная часто и глубоко дышать. Дима тут же сорвался с места, осторожно прикоснулся к острому плечу Олежи и чуть приблизился, глядя на него с некоторой тревогой и ожиданием.

Эти слова нежным касанием провели по его израненному сердцу, сглаживая все трещинки, рубцы и выдергивая заусенцы, отчего по телу расплылось мягкой волной тепло, наполняя всю его душу. Где-то там в глубине он и правда просил о том, чтобы рядом в тяжелый период был некто сильный, умный, за кем можно было бы спрятаться, пожаловаться на жизнь, кто мог бы пробудить желание жить дальше... Некто живой, настоящий, способный его понять со всеми тараканами и не осуждать их, как требовательный отец, который ни во что ставил своего сына и заставлял достигать высоких результатов, что и привело к надрыву его уверенности. И, даже несмотря на то, что с ним была дружелюбная семья, любящая мягкохарактерная мать, ему не хватало осознания защиты, полной любви и понимания. И только в Антоне он увидел этот образ. Только в нем он чувствовал себя нужным, под яркой защитой и ложными обещаниями, которые кололи больнее лезвий. И ведь даже после его гибели он неосознанно пытался представить его перед собой, читая книги про революции, спрятав плакат под завесой записок и ночами в слезах перечитывать дневник, вспоминая те красивые, но абсолютно лживые дни.

И сейчас он снова чувствовал себя слабым, больным человеком, что стоит на коленях перед своим учеником, который хочет ему помочь, хочет поддержать и смотрит самыми невинными и добрыми глазами. Как же хотелось прямо сейчас сдаться, расплакаться и прижаться к нему, извиниться и постараться довериться, поверить его красивым словам и странным желаниям. Потому что сейчас он чувствовал себя тем, кому нет прощения. Всю историю он был злодеем, просто грамотно это скрывал, скрывал вечную борьбу внутри себя и чувствовал, что сейчас все изменится, его уже раскрыли, а значит, скорее всего, победят, унизят, заставят лечиться или же отправят в тюрьму, где он окончательно сгниет. Маленький проблеск надежды в его душе призывал Олежу прислушаться, отбросить все сомнения, пусть и было страшно, но боль, воспоминания из прошлого, тот же огонек в глазах Димы, как у Дипломатора, его слова, попытки помочь, все еще напоминали ему Антона, словно перед глазами застлался туман, и он не мог увидеть очевидного. Он как был слепым, так и остался.

— Главное не то, что ты выбрал когда-то в прошлом…- Мягко проговорил Дима, слегка приблизившись. — А главное то, что ты выберешь сейчас.

— Да… — Сипло проговорил Олежа, нагибая голову чуть ниже. — Ты прав… тогда я выбираю это!

И он внезапно рывком набросился на Диму, столкнув того с ног, и в его тонких пальцах блеснуло лезвие ножа. Олежа выглядел совершенно безумным, жестоким и злым, глаза сияли ненавистью и болью, а на лицо было перекошено яростной улыбкой. Дима не ожидал такого внезапного действия, но не растерялся, крепко взял за запястье учителя и схватил его под ребра, пытаясь сбросить с себя. В это время тот нависал сверху и с особым усилием опускал острие прямо к глазу парня, от напряжения прикусив губу и хмурясь, не сводя с того взгляда. Дыхания почти не было, бешеное сердце билось в груди, и он больше не контролировал своими действиями, желая раз и навсегда прикончить этого человека, так как он всегда завершает начатое.

Дима был в ужасе, видя перед собой надвигающее лезвие и крепко держался за руку Олежи, задергал ногами, в попытках выбраться, но все тело словно налилось свинцом, и ему было трудно пошевелиться, осознавая насколько разбитым и опасным был его учитель прямо сейчас. Мысленно он прокручивал весь диалог и не мог понять, что он сказал такого раз все привело к такому развитию событий? Почему Олежа не смог ему поверить? Почему он не смог принять свои ошибки и исправиться? Неужели все было напрасно? Чтение дневника, попытки помочь, разговор, искренность — неужели это было все бесполезно и ему не помочь? Нет, из любой проблемы можно выбраться, он точно знал! Он со страхом и надеждой посмотрел в сверкающие глаза Олежи и ужаснулся, увидев в них не темно-синий океан или спокойную водную гладь, а черный шторм, в котором плавало несколько уничтоженных звездочек и последние знаки доброты в его душе. От этого осознания разочарование пробежалось по его позвоночнику, заставляя кровь разгоняться по всему телу, наполняя энергией, страх стремительно заменился на гнев, и он даже не ощутил, как окровавленные пальцы крепче сжали руку Олежи, вызывая у того легкий испуг. В мятно-золотистых глазах сверкнуло нечто новое, нечто невиданное никому, и он ощутил как за спиной словно распустились крылья, стало небывало жарко, и все силы вернулись к нему. Олежа поднял брови в удивлении, горько усмехнулся и со всей силы опустил нож.

Но вместо ожидаемого хруста, нож резко опустился в сторону, пройдясь по шее, и его грубо ударили в живот. Олежа больно ударился спиной, снег неприятно коснулся своим колючим холодом затылок и забрался в ноги. Он тут же вскочил, чуть сгорбившись и выставил вперед нож, пытаясь выровнять дыхание и наладить зрение. Нервная система уже сдавалась, не вынося количество стресса, усталости и ненависти, сердце готово было выйти через глотку, а вместе со вздохами выходили стоны, но ему было плевать на это — самой главной была его цель. Он взглянул на Диму, напрягая плечи. Перед ним стоял он, гордый, крепкий и высокий герой с окровавленными чуть подрагивающими пальцами, с мерно поднимающейся грудью и решительным, сосредоточенным взглядом. Который когда-то был у самого Антона и был способен проколоть его душу насквозь. Это вызвало недобрую усмешку, и учитель покачнулся, делая шаг вперед.

— Не думал, что ты так быстро переметнешься на его сторону. Ты тоже видел этого призрака? — Дима удивленно посмотрел на него и хотел что-то сказать, но его резко перебили. — Конечно видел. И я тоже, каждую ночь этот гандон приходил ко мне и пытался поговорить, извинялся, рыдал, как жалкое ничтожество, а потом резко исчез… и я даже задумался, почему же? А теперь я знаю, куда он подевался. И знаю, что он тебе наплел. Ты теперь его новая кукла, понимаешь? Ну ничего, я исправлю этот недочет! Раз и навсегда!

И Олежа рванул вперед с выставленным ножом, Дима ловко увернулся, схватил за плечо и попытался скрутить руку за спину, но получил удар под ребро коленом, и он тут же отскочил в сторону от нового удара ножа. Все мысли смешались в одну кучу, все его намерения, все представления и слова растворялись где-то в сознании, управляющий стрессом, паникой и злостью, а все тело переполнялось теплом, отчего никакой боли даже не ощущалось. Олежа яростно наступал вперед, размахивал ножом, делал резкие выпады и отталкивал, оставляя неглубокие ранения, из-за которых рвалась ткань и плоть. Он с упоением смотрел на весь процесс, как он с силой отталкивал его, вонзал в него нож, как бил по голове и под ребра, собирая все силы на то чтобы убить, окончательно задавить и придать забвению. Дима, несмотря на ярость, не хотел причинить боль Олеже. Он отбивался, оттаскивал руки, отходил в сторону и пытался не попадать под лезвие, чувствуя, как все раны кровоточат, как шея разгорается противным теплом.

Олежа двигался активно и рьяно, как свирепый океан во время шторма, желая поглотить беспомощную лодочку. Брызгал острой пеной в глаза, мутил рассудок повторяющимися морскими узорами и оглушал длинным рыком, от которого замирает сердце. Но Дима, как настоящий герой, как бравый Лодочник, без страха плыл в самую бездну, уворачиваясь от тяжелых полотен воды и не сокрушаясь под гнетом хаоса и воя. Лодка начала стремительно ломаться по досочке, как и начали еще сильнее болеть поврежденные пальцы, изо рта текла кровь, а сил было очень мало, хотелось бросить свое дело, бросить весло в воду и, закрыв глаза, уйти на встречу своей гибели. Но он не сдавался. Он свято верил, что рано или поздно шторм стихнет, и перед ним встанет тот самый учитель, тот самый человек, который когда-то был хорошим и светлым, а в глазах нет злого и холодного блика — только лазурная чистота.

— Остановись! Это только мое решение! И раз он обратился ко мне за помощью, значит ему все еще есть до тебя дело! Значит ему важен твой комфорт! — Дима круто развернулся от нового удара, схватил Олежу за запястье и отставил в сторону, глядя ему в глаза тревожащим взглядом. — Он хотел тебя спасти! Я лишь хочу, чтобы все вернулось на круги своя, и, даже если я не стану твоим героем, то хотя бы тем, кому можно довериться! Послушай ты, блять, наконец!

Подросток мелко трясся в ожидании, хмурил брови и не давал шанса писателю вырваться из хватки, ощущая, насколько он напряжен и зол. Грудь шла ходуном, тело отзывалось усталостью, в голове кололо, но он все еще стоял на ногах, не позволяя себе прямо сейчас упасть во тьму и потерять его, потерять все, что он так хотел спасти и помочь. Но Олежа не хотел слушать. Не хотел доверять и не давал отчет о своих действиях, так как безумие, боль и воспоминания захлестнули его с новой силой, и он со всей силы замахнулся и ударил ножом в плечо Димы, проткнув насквозь. Дима закричал от боли, оттолкнул его от себя и схватился за кровоточащую рану, выронив дневник. Боль сковала плечо гранитным грузом, кровь пульсировала внутри и вырывалась из-под пальцев, заставляя того мелко дрожать и шипеть от неприятных ощущения.

Олежа лишь усмехнулся и в его глазах свернуло некоторое злорадство. Он видел перед собой чуть сгорбившегося Диму, помятый, кровавый и побитый, что еле еле стоит и покачивается, а в глазах очень хорошо читалась боль. Ему приносило удовольствие видеть его таким разбитым. Он еще раз убеждался, что Дипломатор и все его последователи лишь жалкие смертные, которых надо преследовать и истреблять с Земли как ненужную грязь. Олежа медленными шагами подошел ближе к Диме, наклонился и взял дневник, слегка отряхнув с него снег. Обложка поврежденная, кровавая, но она все еще оставалась такой же родной ему. Гораздо роднее любого человека в его жизни.

— Мне так приятно видеть твои муки… — Проговорил Олежа мрачным, почти безжизненным голосом, отчего Дима непроизвольно вздрогнул. — Прямо как в тот счастливый день, когда я убил его. В тот день я понял, что он не больше чем все остальные, просто ничтожный обманщик, плут. Мне жаль, что ты пошел по его стопам, жаль, что ты решил мне помочь, потому что это бесполезно. Меня не починить, меня не спасти. И мне никто больше не нужен.

Олежа приблизился к Диме. Его дыхание было едва слышно, кожа была гораздо бледнее чем обычно, его тонкие пальцы крепко стискивали рукоять ножа и дневник. Он слабо улыбнулся, глядя в яростные и одновременно печальные глаза парня и поднес к его шее лезвие, готовый вот-вот его перерезать. Дима схватился за его плечи и только хотел его оттолкнуть, как вдруг где-то вдалеке показался какой-то силуэт. Он замер в оцепенении, все тело почему-то потяжелело, но он не мог сказать ни слова, с неким непониманием и ужасом глядя на знакомую фигуру. Олежа встревоженно повернулся назад и прогремел выстрел.

Острая боль пронзила кисть Олежи насквозь, разрезая на две половинки. От этой боли он выронил нож, упал набок и слегка сжался, пытаясь перевести дух. Перед глазами рябило, все очертания домов, где-то раздающийся звук сирен, крики людей смешались в один дребезжащий ком, заставляя воспаленный мозг скукоживаться, растворяться в черепной коробке, а по щекам, то ли от разрывающего ребра сердца, то ли от физической боли, потекли слезы, неприятно обжигающие кожу.

Наступила короткая и тяжелая пауза, в которой Дима пытался прийти в себя, ощущая леденящий душу ужас, скользящий по позвоночнику, а в голове был целый рой мыслей, который он тут же пресек, так как покричит и потревожится потом. Сейчас главное — спасти Олежу. Дима тяжело вздохнул, приподнялся на локтях и взглянул в глаза силуэту, который он сразу узнал. Эти глаза, такие же морские и замутненные он не спутает ни с кем, эти дрожащие тонкие пальцы и худое, но красивое телосложение подстать герою. И Оля, а это была именно она, как будто должна была быть здесь. Она должна была закончить начатое, ради своего брата и себя.

— Ах ты сука…

Прокряхтел Олежа, медленно вставая на ноги и зажимая рану. Взгляд был диким и потерянным, лицо искривлял злой оскал, но Оля стояла гордо, без всякого страха глядела в глаза этому чудовищу, пусть ее руки и выдавали обратное. Ей было трудно держать пистолет из-за сломанного локтя, но это нисколько ее не смущало. Она скрывала свою боль за напряженным выражением лица, словно маской, и Дима не мог признать в ней веселую и задорную натуру.

— Олежа, оставь его в покое! Ты зашел слишком далеко! Ты не понимаешь, что ты творишь прямо сейчас?! Нас могут посадить!

— Я делаю то, что всегда должен делать, Оля! Я искореняю его последователей, как ты не понимаешь?! Этот мир, эти люди, и все сущее хочет надо мной поиздеваться, хочет меня унизить, поэтому я и готов очистить все! Я готов выдержать на себе очередной грех, и тогда мы можем зажить спокойно, разве ты этого не хочешь, Оль?

Олежа широко развел руки в стороны и нервно заулыбался, слегка покачнувшись в сторону. Он выглядел помятым, разозленным и обезумевшим, однако глаза, одновременно яркие и помутневшие, излучали вселенскую ярость, которой не было предела.

Оле было больно смотреть, во что превратился ее родной человек, с которым они когда-то играли, плели веночки, бегали по полю на даче в Ленинградской области, делились идеями, помогали и поддерживали друг друга в трудные времена. Сейчас вместо мечтательного, немного застенчивого и доброго мальчишки она видела сломанного жизнью взрослого, у которого не было веры ни в себя, ни в будущее, ровно как и доверия даже своим близким. Олежа хорошо знал взгляд своей сестры. Плечи непроизвольно опустились, дрожащие уголки губ снизились, а глаза заблестели влагой, из-за чего весь образ огромного океана начал распадаться по швам, но лишь на мгновение. Его больше нельзя было остановить.

— Олеж. Прошу, одумайся! — Вскрикнул Дима, вскакивая напротив него. Мятные глаза отражали злобу, некоторую сбитость, однако в каждом движении была решительность и жесткость, что даже немного задело писателя. — Остановись. Поверь, вместе мы сможем сделать твою жизнь лучше, понимаешь? Мне ты важен, ты важен сестре, понимаешь? Может я и похож на грубого санитара, но я хочу помочь как могу. Просто позволь это сделать нам. Не бойся.

Дима тяжело вздохнул и закрыл глаза. Чувства и мысли переполняли его, все тело было как будто бы проткнуто острыми досками, кровь плотно прилипала к коже, а дыхание было очень рваным, едва уловимым. Он начинал понимать что сделал все что мог, все что в своих силах и все зависело только от желания самого Олежи, несмотря на то что сердце разрывалось от боли и очень сильно хотелось кричать от всего пережитого кошмара. Дима был уверен, что все делает правильно, что все рано или поздно наладится, и они смогут зажить спокойно, как в старые времена, даже несмотря на то, что эта надежда стала стремительно угасать где-то внутри, из-за чего он невольно чувствовал себя предателем.

Оля тревожно глядела на брата и видела невооруженным глазом по малейшим деталям его страх, растерянность и желание убежать, спрятаться. Олежа поджимал губы, зрачки нервно плясали с объекта на объект, а пальцы невольно сводились друг к другу, что было старой детской привычкой, и он выглядел настолько потерянным, что его невольно хотелось обнять и прижать к себе, спасти от всего жестокого мира и больше не бросать. Ведь несмотря на все, в нем все еще был тот самый Олежа, тот самый человечек с высшими эмоциями, которые он глубоко в душе закопал.

Олежа опустил голову и усмехнулся. Ветер слегка качнул его волосы, приподнимая их, воротник вздернулся, совсем как на плаще небезызвестного героя, и он поднял взгляд, жуткий, полный безумия и слез, от которого невольно стало жутко. Дима напрягся, прикрывая собой Олю и был готов защищать от любого внезапного нападения и скрутить, наблюдая за любым движением наступающего океана. Он нахмурился, сжал пальцы в кулаки и сосредоточился, чувствуя холод зимнего утра и ярости, но вместо нападения было нечто странное.

Писатель сделал шаг назад.

Дима настороженно посмотрел на него и непонимающе поднял брови, пытаясь прочесть истинность его мотивов, но никакой агрессии или же сумасшествия не было. Только холодная, болезненная уверенность и нечто темное, невозможное внутри. Писатель слегка пожал плечами и поднял брови, сделал пару шагов назад и остановился совсем рядом с краем крыши, стоя ровно, уверенно. Что-то екнуло внутри подростка. Он сорвался с места и подбежал ближе, тут же хватаясь за Олежины запястья и умоляюще посмотрел в глаза, пытаясь найти какой-то подвох, но эти глаза, затуманенные, почти мертвые, отличались почти что здравомыслием, что невероятно пугало. Олежа отпихнул его руки от себя и нахмурился, пытаясь уладить дыхание и сердцебиение в ушах.

— Я устал. Я больше не могу, вы не должны тратить на меня время. Я не заслуживаю вас, потому что уже навредил… но я не хочу иметь ничего общего с выродками и последователями Дипломатора. Ведь это он вас подговорил, верно? Диму точно, а вот тебя, Оля? Я окончательно сошел с ума. Не поминайте обо мне лихо, может быть, мы еще увидимся. Пусть моей единственная моей наградой за все мучения будет это.

Олежа скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Холодный ветер приятно обволакивал его тело, вся боль и все эмоции улетали из его больной души, а мысли спутывались в один неразборчивый ком, что рассеивался так же быстро как и появлялся. Он встал на цыпочки и какой-то невидимый поток потянул назад, чем-то похожий на чьи-то руки. Он ощущал необычайную легкость, его даже не страшила высота и сама авантюрная мысль не вызывала у него какого-то диссонанса, особенно когда перед глазами проскочил знакомый образ в красной маске, что вызвало у него некоторую улыбку, и из глаза потекла слеза.

Диму охватила паника. Сердце сильно сжалось в груди, дыхания почти не было, и он потянулся вслед за Олежей, чтобы крепко обнять за талию, но вместо этого он больно упал на поверхность крыши. Раздался громкий хруст костей, и все сирены вмиг прекратили свою трель. Сверху послышался пронзительный крик Оли и Дима, приподнявшись на локтях, посмотрели вниз…

Там на заснеженной земле, в окружении полицейских машин и скорых лежало тело некогда великого и умного, загадочного человека, который имел свои странности, но вместе с тем талант, обаяние и харизму. Тот человек, чьи конечности были выгнуты в неестественном положении, шея была свернута под невообразимым углом, а под его телом растекалась кровь, подобно красным чернилам по бумажке. Тот человек, который смог научить читать Диму, тот человек, который вызвал бурю эмоций и стать членом семьи, заставил чувствовать себя смелее, увереннее и гораздо нужным, полезным. Полицейские и медики тутже окружили тело подобно торопливым муравьям и так же быстро и порывисто окружало сердце Побрацкого отчаяние. Он не мог отойти от шока, ощущая словно как из его души вырвали огромный кусок и грубо прижгли оторванные места, отчего он тихо простонал. Из глаз потекли струйки слез, он мелко затрясся и схватился за голову, чувствуя, как с каждой секундой сердце начинает бить все быстрее и быстрее, а легкие сдавило так, что ему было нечем дышать.

— Нет… этого не должно было быть… нет… нет… он жив. Он встанет. Он придет… нет, прошу…

Бормотал Дима, крепко сжимая каштановые волосы до побеления костяшек. Оля, такая же измученная, в полном ужасе, но без эмоций подошла к Побрацокму и положила руку на плечо. Ее сильно трясло, слезы текли по щекам, а в груди где-то больно сдавилось, из-за чего она упала прямо на снег, рядом с Димой. Парень повернулся к ней, подхватил на руки и крепко обнял, начиная неистово рыдать, чувствуя, как внутри у него что то ломается, а в сильной хватке дрожит слабое, жилистое тело, разделяя с ней общую боль и утрату.

Весь мир перед глазами замедлился, все чувства, эмоции вырубились и одновременно удлинились, а душа начала покрываться корочкой, из которой ему будет трудно выйти. Океан был побежден. Он ушел, чтобы больше никого не беспокоить своим порывом, но только какой ценой? Лодочник остался без лодки, но с многочисленными шрамами и камнем в сердце, как память о том, что в тот день он не смог спасти это существо.

Иногда так и выходит, что некоторые люди не хотят помощи, не доросли или же не принимают в силу своей натуры, мировоззрения и сил, и Дима навсегда запомнит эти последние строчки Олежи, которые он сказал в своей смертью. Не забудет «Инквизитора» После этого события в мир пришел новый Герой, новый Огонь Перемен и многие стали поговаривать что вернулся Дипломатор, но уже в новом обличии, с новыми идеями и с новой болью в душе, способный читать чужие судьбы.

Примечания:

Вот и настал этот день! Спасибо вам всем огромное за ожидание, за поддержку и любовь, эта работа длилась очень долго и хотелось даже бросить, но вы все меня поддерживали, что очень приятно. Но это еще не все ;)

бечено