Читая между строк (джен)

У Дмитрия всегда были проблемы с чтением. Дело было не в том, что он, как первоклашка или неграмотный человек, читал по слогам, а в том, что он не мог уловить смысл прочитанного. Про таких людей говорят, что они жалкие тормоза, которые не в силах понять идею произведений великих писателей, таких как Достоевский, Гоголь, Диккенс — или любого из множества других. Однако проблема была далеко не в тупости Дмитрия.

Наоборот, Дима был довольно умным, хотя и простодушным и ровным парнем, который славился своей дерзостью, наглостью и врожденным пофигизмом. Но, при этом всем, в его глубоких зеленых глазах и добродушной улыбке скрывались особенные обаяние и шарм. Нельзя сказать, что Дима особо увлекался учебой: он часто прогуливал занятия, выпивал с друзьями, шатался по разным клубам и, в целом, вел свободный образ жизни. Однако, когда он смотрел на своих сверстников, которые получали медали, оценки, любовь учителей и уважение от учеников, его грызла совесть, и он хотел стать лучшим во всем, доказав прежде всего перед остальными, что он умный и способный. И это было одной из главных причин переведения его на домашнее обучение.

Второй причиной была как раз его боязнь чтения. Нельзя сказать, что Дима был недалеким человеком. Ему просто не удавалось сконцентрироваться на чем-то одном, и он мог уже через несколько страниц забыть имена героев, не мог четко вспомнить, кто что сделал, да и в целом его пересказы были очень кривыми и пустыми. Но Дима старался изо всех сил, вчитываясь в каждую строчку, напечатанную на жухлых страницах старых учебников, некоторые особо сложные словосочетания проговаривал вслух. Он даже слушал аудиокниги, в надежде хотя бы на слух понять содержание той или иной книги, но даже после прослушивания в его голове оставался невзрачный ком мыслей из обрывков каких-то строк и образов, что его сильно огорчало.

Дима старался справиться со своим дебильным страхом Прожектора. Каждый раз, когда очередь читать доходила до него и он брал в руки изношенную обложку учебника на уроке литературы, он буквально чувствовал как другие одноклассники шепчутся, смеются за его спиной, создавая вокруг него огромный дымок гула, который был словно покрыт несуразными, вечно меняющимися линиями, от чего парню было не по себе. Эти "кудрявые" линии больно хлестали по немного согнутой спине, заставляя его каждый раз непроизвольно вздрагивать, ощущая, как острые петли насмешек и язвительных подколов пронизываются прямо в тело меж лопаток и с боков, заставляя органы сжаться в нарастающей панике и выбивая воздух из легких, из-за чего глаза начинали слезиться.

Но Дима, за столько лет привыкший к такому состоянию, научился скрывать эмоции и каждый раз, когда он начинал читать в классе, он поджимал сухие губы, слегка облизывая их в раздумьях, тихо вздыхал, стараясь упорядочить вибрирующий рой мыслей, и, наконец, начинал читать. Вполне отчетливо, негромко, но и не слишком тихо, стараясь придать каждому слову свою интонацию, особенно когда он читал диалоги. А их читать он любил гораздо больше, чем огромные абзацы текста, которые не совсем понимал.

Каждый раз, когда он читал диалоги, он с особой любовью и неким мастерством менял голоса, учитывая, с какой интонацией надо произносить, и обычно с этим трудностей не возникало. Дима читал подобное с большим интересом и удовольствием; именно по этой причине он больше любил пьесы, чем романы.

Однако он быстро понял, что просто сидеть и дрожать с книгой в руках, стараясь вымолвить хотя бы слово, не круто, и этим он только понижает свой авторитет, поэтому Дима и ушел на домашнее обучение. Честно сказать, большая часть учителей была этому только рада, потому что каждый день этот заводила что-то да учинял: он часто пререкался с учителями, не делал ничего по урокам, не готовился к экзаменам, о которых не говорил, наверное, только самый задолбавшийся и ленивый преподаватель, начинал драки — в целом, был тем еще сорванцом, но никому не портил жизнь кардинально, не взрывал туалеты и не приставал к девочкам. Он был обычным простодушным подростком, которого и любили и ненавидели.

Диме было спокойнее учиться дома, нежели торчать в пыльном и душном кабинете, слушая сплетни, наигранные рассказы об отношениях девушек с парнями и прочей ерунде от одноклассников. И особенно ему не нравилось встречать перед собой осуждающий взгляд учителя, который снова был недоволен какой-то его выходкой или опозданием. Теперь Дима, совсем как взрослый человек, устанавливал сам себе график учебы, (не без помощи учителей, конечно же), вставал обычно часов в одиннадцать, завтракал, пялился в книгу, решал какие-то задания и ждал учителей, слушая, как на кухне копошится мама. Анна, высокая стройная женщина с ветвистыми волосами до плеч и вечно усталым взглядом. Она очень любила Диму, заботилась о нем, волновалась за его оценки больше него самого и всегда старалась помочь, но сын отмахивался и хотел решать свои проблемы сам, аргументируя это тем, что у матери слабое сердце и ей не нужно волноваться.

Да, у Анны было слабое сердце. После смерти Сергея, ее мужа и отца Димы, она потухла и изменилась... А ведь когда-то была красавицей и настоящей музой для отца, который был художником. Тогда она была обаятельной, храброй, временами строгой, но при этом могла быть и ласковой и понимающей. У нее была одна милая деталь — заразительный звонкий смех. Этот смех Дима отчетливо помнил с детства, и он всегда наполнял его душу теплом и надеждой на лучшее. Но после смерти Сергея от слишком поздно обнаруженного рака мозга она увяла, совсем как некогда красивая роза. Ее волосы потеряли былую лоснящуюся мягкость, глаза, голубые, пылкие и страстные, потухли и стали походить больше на матово-запыленные стеклышки, в которых проглядывались усталость и какая-то затаенная материнская тоска.

Дима любил свою маму и искренне желал ей только самого лучшего, именно поэтому он и скрывал от нее большую часть своих проблем, помогал по дому и в принципе старался быть верным и сильным сыном. Мама гордилась им. Она чувствовала, что что-то было не так в немного скованных движениях парня, в широкой, словно избегающей чего-то походке и спокойной улыбке, но не могла подойти ближе и спросить, что с ним, хотя и подозревала у него какую-то болезнь. После смерти Сергея она невольно начала думать, что сама заболела раком и скоро умрет, и потому изо всех сил старалась делать сына счастливее и проводить с ним как больше времени. Но Дима говорил ей, что эта болезнь ей точно не грозит хотя бы потому, что не передается воздушно-капельным путем или прикосновениями. Но как успокоить сломленную горем женщину?

Чтобы совсем не утопать в тоске и печали, следуя совету психолога, она завела милое хобби — начала выращивать растения. На кухне можно было увидеть и лимонное дерево, которое раскинуло свои листочки, под небольшим столиком, прибитым к стене, можно было найти алоэ, розы, лилии, фикусы и кактусы, за которыми мать бережно ухаживала. Раз в три дня она поливала их, иногда пересаживала в более удобные кашпо и горшки и обращалась к ним по именам. Самый большой фикус, который сейчас стоял в комнатке Димы и являлся некой подставкой для тетрадок, чему она была не особенно рада. Этот фикус был назван в честь ее умершего мужа и потому она относилась к нему особенно бережно и порой Дима видел как она общается с ним. Но ничего по этому поводу не говорил, так как сам тосковал по отцу, но, как все сильные и угрюмые представители его пола, Дима скрывал эту тоску и пытался помогать разбитой горем матери чем угодно.

* * *

Сегодня Дима был в хорошем расположении духа, и даже осенний холодный ветер, который пронизывал до костей и немного подгонял беспечного парня вперед, не мог испортить его настроение. Стоял конец ноября, и Дима в темно-песчаной куртке нараспашку, в легких брюках, в черных очках и без шапки шел по улицам вечно живущей Москвы. Он шел довольно быстро и легко, слегка пританцовывая в такт музыки в наушниках и едва двигал губами, подпевая заезженной мелодии.

Мимо него проходили словно нарисованные на заднем плане какой-то картины люди, которые почти не замечали улыбающегося парня и шли по своим делам, зарываясь в шарфы и глубже засовывая руки в карманы. Сегодня был хороший день: нудные учителя наконец разошлись по домам, он сделал пару вариантов из егэ, сдал наконец-то давно обещанный реферат учителю по истории и в особо поднятом настроении шел к своему учителю, известному писателю и хорошему собеседнику — Олегсею Душнову.

Дима и Олежа познакомились случайно. Однажды в их класс во время урока литературы вошел довольно высокий худой человек в старой клетчатой куртке с катышками, в темно-синих джинсах и потертых ботинках, похожий на вечно уставшего студента. На вид, впрочем, ему можно было дать чуть больше тридцати. У него были темные, немного приподнятые волосы, которые иногда грозились упасть на глаза, он носил круглые очки, которые было сложно заметить из-за тонкости линз, что придавало его образу утомленного человека немного комизма, но вот взгляд... Дима долго пытался понять, что говорят эти глаза, и ему казалось, что это должно быть что-то нехорошее.

Когда парень в первый раз его встретил, увидел его немного скованные движения, услышал звонкий голос, отдающий хрипотцой и тонкостью, увидел плавные и в то же время немного резковатые движения тонких пальцев с плоскими, хорошо подстриженными ногтями, он принял его за студента, у которого еще вся жизнь впереди, который сидит без продыху день и ночь за книгой, зубрит формулы и беспокоится по поводу каждой оценки. Но когда он встретился с его взглядом, он замер, словно ему хорошенько зарядили в лицо. Нет, что-то было не так в этом взгляде. Его глаза, почти синие, яркие и открытые, были покрыты мелкими крапинками, напоминавшими тонкие лезвия ножей, подобно сундучкам, хранившим тайны за тысячами замков. Его взгляд был очень тяжел и задумчив, и Дима отчетливо почувствовал, что людей вроде Душнова лучше не злить, и что за этой уставшей и доброй оболочкой скрывается тот, кого он пытался скрыть от всех, стереть, спрятать и не выдавать.

Эти глаза одновременно и пугали Диму и притягивали к себе, он хотел проникнуть в мир этого человека, разузнать, что его волнует, и узнать как можно больше о нем, может быть, даже стать другом. Но эту мысль он тут же отогнал, так как человек, который боится читать, никогда не станет другом писателя. Да и Дима не считал себя достойным с кем-то сближаться, ему было достаточно пьяных посиделок с друзьями, достаточно матери и, разумеется, песен под гитару. Но он все еще не мог признаться себе в том, что он хотел большего от этой жизни. Он хотел уйти от учебной рутины, от одноклассников и постоянного выпендрежа и быть собой — и почему-то именно с этим человеком он почувствовал, что сможет преодолеть все. Сможет, наконец, стать самим собой.

Неизвестно, судьба ли это, случайность или что-то еще, но Олежа обратил внимание на Диму. Собственно, он пришел в класс не просто так, а чтобы посидеть и понаблюдать за ребятами, так как собирал какие-то "штуки" для его нового произведения про школьную жизнь. Учитель литературы, высокий темноглазый мужчина в безвкусном строгом костюме цвета кофе, Николай Иванович, был только за и с радостью позволил Олеже сесть на последнюю парту и продолжил урок. Многие ученики оглядывались на писателя и шептались, кто-то из девушек смущенно хихикал, разглядывая худую фигуру и переплетенные тонкие пальцы Олежи, который писал в забитой листами старой записной книжке и поглядывал на остальных, беззвучно бормоча что-то одними губами и внимательно разглядывая детали их одежды и движения. Дима сидел впереди него и отчетливо чувствовал странный исходящий от него запах пергамента, чернил и чего-то такого, что ассоциировалось у него с матерью. Горем. Только если Анна показывала это горе во всем и всему миру, то Олежа был недоступен и скрытен, это было во всем его образе.

Ему было одновременно уютно и неприятно с этим человеком, но что-то в нем необъяснимо тянулось к Олеже. Он хотел заговорить с ним, напряженно наблюдая за учителем, который ходил перед доской и уныло рассказывал "Мастера и Маргариту", в голове строился диалог, но он тут же его отпихивал куда подальше, так как не хотел позориться ни перед ребятами, ни перед учителем, ни, тем более, перед писателем. Но вот началось самое страшное. Диму попросили зачитать кусочек текста.

Парень выпрямился, чуть раздвинув широкие плечи, тихо выдохнул, унимая давно привычное ощущение "кудрявых" силков, и взял в руки учебник, четко ощущая на себе внимательный и пронзительный взгляд Душнова. Черт бы его побрал. Он услышал, как некоторые зашептались, как замолчала шаркающая по пергаменту ручка позади и как все взгляды, словно прожекторы, устремились на него. Он тяжело вздохнул и начал читать. Поначалу получалось из рук вон плохо, голос был сух и безэмоционален, он читал предложение за предложением и старался вчитаться в каждую строчку, чтобы понять смысл этой сцены, но давалось это ему с большим трудом. Однако он старался, скорее не ради себя, а чтобы повыпендриваться перед писателем. И делал он это практически бессознательно. Закончив читать, он расслабился и краем глаза заметил слабую улыбку Олежи. Его это очень заинтересовало.

Олежа разгадал его. Конечно, он заинтересовался им не из-за невероятного произношения, а из-за его особенности, с которой встречался редко, — боязнь чтения, или же синдром Джексона. И, судя по вздохам, напряженному телу и попыткам сдержать страх и панику, причиной этого синдрома был именно прожекторизм — навязчивый страх осуждения и ощущение собственной ничтожности. А это было хорошо знакомо ему. Когда урок закончился, Душнов поблагодарил всех за присутствие и вышел из класса последним, остановив Диму.

-Привет, я задержу тебя ненадолго?

Спросил Душнов, улыбаясь самыми уголками рта и чуть опустил брови, выражая ласку и внимание. Дима остановился, поравнялся с писателем и еще раз удивился его худобе и какой-то странной отдаленности. Неужели все писатели именно такие? И, несмотря на то, что он выглядел вполне дружелюбно и мягко, его глаза, тусклые, мрачные и внимательные, оставались неизменными. Дмитрий стоял напротив писателя и совсем не ожидал, что он заинтересуется им. Они сами не заметили, как разговорились, Олежа немного рассказывал о себе, задавал вопросы Диме, и в целом издалека они казались давними и очень хорошими друзьями, из-за чего многие школьники начали завидовать Диме, ведь тот каким-то чудом захватил внимание такого крутого писателя как Душнов. Вскоре Олежа предложил ему помочь справиться со страхом чтения и научиться пониманию смысла прочитанного. Дима немного помялся, но все же согласился: он и так планировал свалить из школы на домашнее обучение, — так почему бы не воспользоваться таким шансом пойти учиться у этого крутого, странного, но умного человека?

Дима вышел из душной маршрутки, в которой было полно народу, поправил спавший с уха наушник, вдохнул свежий ноябрьский воздух, коротко прокашлялся и пошел к знакомой многоэтажке, шагая в такт песне. День клонился к вечеру, но небо над Москвой еще и не думало темнеть. По нему сонно плыли громадные серые облака, через которые, словно через рваное покрывало, выглядывало голубое небо и солнечные лучи. Дима же не замечал этого и спокойно шел вперед к знакомым трем ступенькам ведущие к подъезду и, набрав на домофоне нужный номер квартиры "12", вынул наушник и сказал:

— Это я, Дима.

— Привет, проходи! Учитель уже ждет, — послышался в ответ женский голос. Дверь открылась с характерным мерзким пиликающим звуком. Женский голос, безусловно, принадлежал сестре Олегсея — Оле. Когда Дима в первый раз увидел эту красивую и статную женщину с крашеными в фиолетовый волосами, надменным взглядом и услышал ее пронзительный, но в то же время ласковый голос, он принял ее за жену Олежи. Когда же он сказал это вслух, Оля лишь рассмеялась и махнула рукой: она привыкла к такому.

Квартира Душновых была, пожалуй, самым уютным и теплым местом, какое Дима только мог себе представить. Это было небольшое помещение с прихожей, полностью заставленной связками книг, здесь лежали старые потертые папки, документы, зачитанные до дыр журналы и комиксы, целые стопки свежей бумаги в зеленых упаковках и много старинных книг, отчего в этой уютной и милой прихожей всегда пахло старой бумагой, пергаментом и чем-то еще, что Дима не мог назвать, чем-то неизведанным и таинственным. У большого шкафа с одеждой стояла деревянная статуэтка собаки, которая, подняв уши, сидела и внимательно глядела в сторону двери глазами-бусинками, от которых Диме иногда бывало не по себе. Под ногами здесь всегда тихо шуршал мягкий ковер и весь этот мирок освещала желтая тихо жужжащая лампа. И каждый раз, переодеваясь и снимая обувь, входя в кабинет Олега, открывая две бело-голубые двери, он попадал в совершенно другой мир.

Кабинетом была небольшая комната, в которой еще более отчетливо пахло бумагой, чернилами и кофе, в воздухе стояла постоянная атмосфера напряженности и неуловимого величия, а само помещение всем своим видом говорило: я тоже писатель! Здесь стояли большие красивые шкафы из дорогого темного дерева, один из которых вытягивался к потолку и упирался к оконной раме, полки так и пестрели разноцветными переплетами четко расставленных по номеру, по изданиям, авторам и даже по размеру книг. Если запомнить, в каком порядке они стояли, можно было легко найти любую и начать читать. К одному из шкафов была прислонена длинная лестница с колесиками, чтобы было удобнее достать книгу с любой высоты и с любой полки, — прямо как в больших библиотеках. На полу был красивый узорчатый ковер с сине-красным узором, центр которого напоминал Диме странного зверя с головой слона и щупальцами вместо хобота и ушей, который придавал этому "Храму знаний" особую изюминку. Обои были тускло-зеленого цвета и на них висели различные записки, вырезки из газет с фотографиями, статьи из разных книг, рецензии критиков, плакаты, похожие чем-то на советские с вызывающими фразами и широкими надписями, и все они монотонно шуршали, когда по ним пробегался ветер. Дима, глядя на то, как они качаются, видел что под одной из вырезок газет мелькает какой-то плакат, темно-бордового цвета, который значительно выделялся в этом мирке задумчивости и какой-то замкнутости, из которых, казалось, по большей части и состояли писатели. Диме все хотелось спросить об этом плакате у Олежи, но он не решался, да и это не мозолило глаза так, чтобы мешать обучению.

— Давай, проходи... чай, кофе? — буднично спросила Оля, вешая куртку Димы в шкаф, когда парень вошел в прихожую. Он снял ботинки. Черные очки вместе с клубком наушников отправились в рюкзак,и он по старой привычке вдохнул такой родной и знакомый запах пергамента и улыбнулся, проговорив:

— Ага... давай чай?

— Можно. Иди в кабинет, Олежа уже там.

Дима кивнул, поправляя сбуровленные от ветра каштановые волосы, поднял рюкзак с пола за ремешок и открыл двери кабинета, чувствуя приятный запах бумаги, книг, чернил и чего-то еще, что Дима привык называть "Олежиным запахом". Олежа сидел, как и обычно, в своем кресле-качалке, на спинке которого всегда висел красно-желтый плед с тонкими ниточками по краям, что покачивались от движения кресла. Писатель спокойно сидел и читал какую-то толстую книгу, аккуратно перелистывая желтоватые страницы тонкими, словно иглы, пальцами и иногда поправляя очки на немного вздернутом носу. Диме всегда нравились эти внимательность и сосредоточенность на лице писателя. И он мечтал читать с такими же интересом и вниманием, как и он, хотя подспудно и понимал, что не сможет достичь его уровня, и потому ругал себя за неуверенность. "Если смог я, значит и ты сможешь," — так любил Олежа говорить ему. И иногда это было чистой правдой.

— Привет, Дим, — произнес Олежа, закрывая книгу и откладывая ее в пустое небольшое пространство на нижней полке меж книгами с пометкой "История Революции".

— Здравствуйте, — ответил Дима, усмехнувшись, и подошел к столу, который как и обычно был в полнейшем беспорядке. Стол из светлого дерева был немного покрыт заусенцами, на нем были царапинки и вмятины, но все их закрывал едва ощутимый лак, который отталкивал пыль и тонкой пленкой покрывал поверхность стола. Справа лежали стопка книг, пара папок, плотно набитых листами, рядом стоял синий стаканчик с ручками, даже перьевой, и прочими канцелярскими предметами, а слева, почти у самого края, стояла массивная, старинная и красивая печатная машинка, укрытая особым серым чехлом, от которого веяло духом того времени, а именно пятидесятых, как говорил Олежа. Дима хотел бы потрогать и немного поклацать по круглым клавишам машинки, но писатель строго-настрого запретил это делать, так как считал ее своим священным предметом, до которого никто, кроме него самого, не имел прикасаться.

— Ты выполнил задание? — спросил Олежа, пододвигая табуретку для ученика и сел сам в кресло, которое было сделано также из дорого дерева и по стилю напоминало типичные старинные кресла с островатыми подлокотниками и маленькими башенками на верху спинки. Видно, Оля постаралась при выборе кресла, так как она была готкой и любила подобное.

Олежа по своему обыкновению выпрямился, окинув парня коротким взглядом, слабо улыбнулся, глядя как он вынимает из рюкзака, медленно, лениво, но при этом бережно, листы тетради, исписанные беглым и размашистым почерком. Олежа взял листы, устроился поудобней, поставив ногу на подставку и начал внимательно читать. Глаза, холодные, таинственные и строговатые бегали по строчкам, и Диме всегда казалось, что в эти моменты он был в ином мире и не замечал никого и ничего кроме самого текста. В этом мире всем казалось, что он читал очень быстро, а для него проходила целая вечность, в которой он глотал слова, разжевывал каждую буковку и старался уловить вкус и оценить его, чтобы вынести окончательный вердикт. И, прочитав сочинение Димы, он глубоко вздохнул, о чем-то задумавшись и перевел задумчивый, но нисколько не злой взгляд на немного обеспокоенного, но в то же время ухмыляющегося ученика.

— Неплохо. Но только ты снова не понял смысл рассказа и скатал половину из интернета, верно?

Его голос звучал спокойно и нисколько не строго, но для Димы эти слова напоминали тонкие лезвия укора, которые больно вдалбливались в кожу и разрезали плоть, оставляя после себя гниль и болевые ощущения. Улыбка Димы сползла с лица и он почувствовал тяжесть взгляда писателя. В такие моменты он чувствовал себя ничтожным, но он не хотел выглядеть трусом перед этим крутым человеком и потому, глубоко вздохнул, чтобы успокоить навязчивые мысли, молча кивнул, обреченно посмотрев на листки. Олежа кивнул в ответ и осторожно убрал сочинение в сторону, переплетя пальцы в замок. Какими же ухоженными и тонкими они были!

— Дима, я вижу, что ты стараешься и искренне хочешь научиться чтению, чтобы понимать смысл произведения. Но мало понимать — нужно его прочувствовать. Понимаешь? И я заметил кое-что: ты хочешь читать так же, как я, но, поверь, у каждого свой подход к этому. Моя задача не сделать тебя точной копией меня, а сделать из тебя самого себя. Иначе так будет скучно и неинтересно.

Олежа улыбнулся и подмигнул, отчего Дима слабо улыбнулся и выдохнул, поднимая взгляд на Олежу. Эта кроткая улыбка Душнова украшала его вечно измученное и уставшее лицо, и он словно молодел лет на десять и возвращался в те времена, когда был еще студентом педагогического института и оставался живым, ярким и немного неуверенным в себе, морщинки сглаживались, как и мелкие прыщики. В такие моменты Дима мог немного различить молодость на его лице. Интересно, каким он был раньше и что повлияло на изменение в его характере?

— Давай почитаем немного Булгакова. Не против? Вы уже прошли его?

— Да, но я не против... по-моему его ваще никто не понял то произведение, кроме одного заучки... — проговорил Дима, сосредотачиваясь на грядущем и слегка нахмурив брови в попытке отогнать от себя навязчивые мысли, которые обычно и настигали во время чтения в классе.

За долгое время практики, Олежа использовал одну хитрую тактику при занятии с детьми с синдромом Джексона. Эта тактика называлась "Расфокусировка внимания", проще говоря, Олежа во время чтения мог резко задать вопрос о чем-то отвлеченном и когда ученик начинал забывать о книге, резко спрашивал что-то касательно прочитанного, и им всегда удавалось ответить. Это была беспроигрышная тактика и Дима любил самого себя ловить во время отвлечения, но у него редко такое выходило.

— А как называлось то произведение? — спросил Олежа, доставая из небольшого шкафчика книгу в черной обложке с золотистыми надписями. Дима хотел было разглядеть, что написано на обложке, чуть пододвинувшись к учителю, но тот тут же закрыл надпись ладонью и выгнул бровь, усмехнувшись, мол, не хитрить. Дима снова нахмурился и чуть опустил голову, перебирая мысли и пытаясь вспомнить название... в его голове все еще отдавалось эхом музыка из наушников, из-за того, что вышел без шапки на улицу немного болела голова, и он все не мог поймать разбежавшиеся мысли и уже начинал злиться. Ну нельзя же тупить в самом начале занятия!

— Что ты слушал по пути сюда?

— "Малинки-малинки"... а что?

— Что мама тебе приготовила на обед?

— Ну, это... суп и по-моему что-то куриное. Наверно... а вы снова-

— Как зовут директора твоей школы?

— Федор Константинович.

— А какое название у произведения?

— Мастер и... Маргарита? — Дима усмехнулся и хитро прищурил глаза, глядя на довольно улыбающегося Олежу, который спокойно сидел напротив него и просто молча радовался ученику. Он раскрыл книгу, перелистал несколько страниц, нашел нужную главу и протянул Диме. С подобного начиналось их занятие.

Казалось, так будет всегда. Дима будет учиться у Олежи правильному чтению, выполнять нудные задания учителей, готовиться к экзаменам через пень колоду и поступит в универ... Однако ничто не вечно. Дима совершенно не ожидал, что один день сможет полностью изменить его жизнь.

Примечания:

Глава вышла на рекордные восемь страниц и я действительно прониклась историей! Это только самое начало и по сути знакомство с этим миром и персонажами, ну, а дальше будут развиваться события. Спасибо за прочтение!

В последние несколько месяцев, а именно с того дня, как подросток начал заниматься у Олегсея, ему снился один и тот же сон. Это, разумеется, было очень странно, но Дима старался не придавать этому значения, так как считал для себя самым худшим кошмаром экзамены. Однако, эти леденящие душу сны, в которых он видел кроваво-бордовый силуэт человека с перечеркнутыми глазами, словно кто-то мазнул по ним краской, где сам он стоял в каком-то темно-фиолетовом помещении, на потолке которого медленно перемещались по кругу звезды, а сдвинуться или закричать никак не получалось, пугали. И каждый раз после подобных кошмаров он просыпался ночью в холодном поту, слыша частое сердцебиение в ушах и сильную ноющую боль в груди, которая вызывала отчаянные стоны, но Дима не мог произнести ни слова: горло просто высыхало от ужаса. Конечно, парень был не из трусливых, по крайней мере не настолько труслив, чтобы визжать от кошмаров и монстров в шкафу, но то, что он видел, никак не вязалось с типичными образами из фильмов ужасов, и от этого было намного страшнее. Все это он списывал на обыкновенное переутомление и предпочитал справляться с этим сам, хотя подспудно нуждался в помощи с этой херней.

Дима, как любой выпускник одиннадцатого класса, был очень занятым парнем. Каждый день он прорешивал нудные задания из билетов по ЕГЭ, читал много материалов по экзаменам, занимался с учителями, выполняя односложные задания и ходил раз в день к Олегсею, которому тоже надо было делать задания и бороться с самим собой, со своей неуверенностью, чтобы показать себя в наилучшем виде и вызвать на лице учителя улыбку. И, как бы ему ни было хорошо и спокойно в доме Душновых и с матерью, ему нужен был личный покой, освобождение от всего нудного и скучного, и этот покой он находил именно во сне. Потому что его голова была в буквальном смысле переполнена информацией, которая, словно рой зудящих теневых пчел, жужжала в его сознании, обволакивая все остальные мысли и вселяла сильную панику и злость за будущее. Он хотел быть для всех лучшим и сильнейшим, хотя иногда и бросал все, когда это невыносимо надоедало. И вот, однажды, после особенно сильного кошмара, Дима решил справиться с этим более радикально, чем простым игнором.

После занятия с Олегсеем, которое, как и обычно, окончилось ближе к вечеру, парень вошел в квартиру, лениво стаскивая с себя куртку и убирая наушники вместе с очками в рюкзак и глубоко вздохнул, слабо улыбаясь уголками рта. Сегодня занятие прошло просто замечательно: они поговорили с Олежей о «Мастере и Маргарите», как обычно говорили о самых обыденных вещах, вроде проблем с воспитанием детей и экономическом кризисе, Дима жаловался на учителей и систему ЕГЭ, а Олежа лишь кивал и внимательно слушал, не сводя с Димы изучающего и такого тяжелого взгляда. И все-таки, несмотря на теплую и вполне домашнюю атмосферу, что-то напрягало Диму в этом человеке. Его холодный и задумчивый взгляд, непослушные темные волосы, тонкие пальцы, немного потертые, с едва заметными мозолями на подушечках... Что-то было не так с его вроде бы скованными, но при этом резкими движениями и улыбками, но и на это Дима не обращал внимания, списывая на банальную усталость писателя. Да и с чего вдруг подростку надо вмешиваться в личную жизнь взрослого? Он же просто ученик, не более.

С такими мыслями Дима снял ботинки, обнял подошедшую маму, мягко погладив ее по спине и улыбнулся, чувствуя как приятная волна усталости накрывает его изнутри, веки постепенно тяжелеют, а гудящие от долгой ходьбы ноги немного болят. Диме хотелось завалиться на диван и уснуть. Ему было плевать на то, что кошмар опять вернется, плевать, что его горло снова пересохнет и в груди будет больно из-за удерживаемого крика,— он хотел хорошо отдохнуть, и такой сон будет лишь наградой за пережитый день учебы.

— Как позанимался? — спросила ласково мама, мягко отпустив сына и слабо улыбнулась, поправив Диме спавшую челку.

— Да хорошо, мам. Все нормально. Устал до смерти, я посплю у себя, хорошо?

— Конечно, сынок. Только давай без телефона? Ты и так устал от информации, да и еще, не дай Бог, приведет к раку…

— Хорошо, мам, успокойся. Я ваще даже музыку не в состоянии слушать… устал ведь, — слабо усмехнулся парень, блеснув затуманено-зелеными глазами и пошел к своей комнате, волоча за собой рюкзак по полу, слыша, как за спиной с улыбкой вздыхает мама и как на кухне закипает чайник. Сейчас ему было плевать на предстоящие ужасы, возможные головные боли и привычную слабость после таких снов, он считал что вполне заслуживает отдыха, потому что действительно постарался на славу и был готов отдаться объятьям Морфея и забыться хотя бы на какое-то время. Он вошел в свою полутемную комнату, особенно не разбирая, швырнул несчастный рюкзак куда-то в сторону, услышав, как он тихо плюхнулся и исчез во тьме. Дима поджал губы, закрыл глаза, позволяя особой ауре усталости поглотить его плечи и достичь головы и упал на кровать, чувствуя как эта же аура потихоньку разжижает его мысли, растворяет их и сглаживает, постепенно погружая уставшего подростка в сон. Дима не услышал, как мама закрыла дверь в его комнату и не ощутил приятного запаха зеленого чая, от которого он никогда не отказался бы. Но обманчиво спокойная аура усталости погружала его в другой мир, давно знакомый Диме, — но он еще и не подозревал, с какой стороны он покажет себя на этот раз.

Темнота. Холодная и безмолвная, от тишины которой звенит в ушах и невольно стынет кровь в венах. Дима не заметил как приятная аура постепенно исчезает из этого места, оставляя его в кромешной тьме с отдаленно знакомым запахом. Дима не мог точно вспомнить что именно так пахло, но ассоциировалось это с чем-то новым и опасным. Дима долго смотрел во тьму, в надежде различить там хоть что-нибудь, но ничего не смог увидеть, кроме непроглядной темноты, которая едва вибрировала от странной энергетики, что давило на сознание. Так даже лучше. Поспит в этой скучной тьме без кошмаров.

Однако, как только Дима сделал шаг вперед, раздался громкий свист и вдалеке взмыл тонкий луч красного цвета, размахивая своим колючим хвостом во все стороны, стреляя жгучими искрами. Парень замер в оцепенении и нахмурил брови, внимательно проводя взглядом комету, которая, взмыв на немыслимую высоту, взорвалась с оглушительным треском. Дима увидел, как в него полетели бешено вращающиеся искры, которые мигали красными отростками и слышал не свист от их падения, а шепот… сразу несколько голосов. Он рефлекторно закрылся руками и зажмурился, вставая в позу защиты, и искры общим градом упали рядом с его ногами, оставляя на полу огненные пятна. Некоторые из них больно вонзились в руки и плечи, вызывая помимо физической боли душевную. По телу побежали мурашки...

Диме стало трудно дышать, сердце болело, как и обоженные руки и плечи. Он хотел кричать, хотел проснуться, хотел побежать и пожаловаться матери как маленький ребенок и успокоиться… но нет. Хватит убегать. Хватит игнорировать эти издевательства подсознания. Нужно бороться с этим самому, раз хочешь стать сильным и крутым парнем.

Дима выпрямил спину, развел широкие плечи в стороны и нахмурил брови, вызывающе и даже строго глядя во тьму, сжимая пальцы в кулак. В нос ударил запах гари, вокруг него струился дым от обгоревших пятен, но ему было плевать. Он хотел справиться с этим раз и навсегда. Вся боль от искр превратилась в ярость, которая наполнила его с ног до головы, зарядила энергией получше всяких энергетиков, — и в его зеленых глазах заиграли ярость и решимость. Он хотел изменить свою жизнь. Он никому и ничему не позволит этому помешать — особенно какому-то глупому кошмару.

— Я больше не боюсь тебя, ублюдок! Нравится оставаться в темноте? Ты ссыкуешь, да?! А ну иди сюда! Покажи кто ты!

И тут все резко смолкло. Дым от огненных пятен растворился, исчез запах гари и Дима ощутил что стоит на чем-то мягком и вязком. Все еще сохраняя напряжение в теле и готовность к атаке, он опустил голову и заметил, что стоит на небольшой стопке плакатов, похожих чем-то на тот таинственный плакат, что висел на стене кабинета Душнова, закрытый от чужих глаз. С плакатов на Диму смотрел статный мужчина в темном пальто с поднятым воротником. У него были прямые скулы, серьезное и спокойное лицо, идеально уложенные темные волосы и перечеркнутые чем-то красным глаза. Надпись внизу гласила: «Где наш герой?». Дима осторожно поднял ногу, и с его кроссовка каплями потекла кровь, а широкая черта на лице мужчины смазалась, показывая часть кровавой глазницы. И постеры разом резко загорелись. Синие языки пламени поднялись ввысь и Дима тут же отпрыгнул назад, с недоумением и ужасом глядя как плакаты сворачиваются от неумолимого огня, и краска с лица мужчины стирается, обнажая голый череп с трещинами. Не успел Дима что-то подумать, как позади него возникла толпа людей. Толпа, словно табун диких лошадей, бежала мимо парня, размахивая большими флагами алого цвета, встряхивала кулаками и рычала в голос одну и ту же фразу:

— Долой коррупционеров! За справедливость!

Дима молча глядел как люди, лица которых было невозможно разглядеть, бежали в неизвестном направлении. Отбежав на некоторое расстояние, они канули во тьму — и тут раздался душераздирающий крик боли, который раскатился по всему помещению и вызвал у парня приступ головной боли. Он взялся за голову и часто задышал, чувствуя, как сильно режет в висках, как подымается грудь от удерживаемого страха. Как же хотелось сбежать из этого дешевого фильма ужасов... Но нельзя. Он выбрал этот Путь и не сойдет с него. Пусть он потерпит все эти ужасы, но в итоге победит. Или даже узнает нечто новое.

Постеры к тому времени окончательно сгорели, оставив после себя лишь черный пепел и дым. Они сами взмыли в воздух и растворились в темноте тонкой змейкой, оставив после себя запах… тот самый запах перемен и чего-то опасного. Но у Димы не было времени об этом думать. Он хотел потратить все силы для того чтобы победить монстра, затаившегося в подсознании, и расслабиться, спокойно жить. И его долго ждать не пришлось.

Дима обернулся и увидел как из тьмы выходит знакомый ему силуэт, но, прищурившись, он заметил, что он был гораздо детальнее. Словно реалистичнее. К нему плавно и медленно подлетал полупрозрачный человек — точная копия мужчины с плаката, разве что его глаза были полностью белыми и из них текла кровь. Парень замер, разглядывая призрака. Он был тускло-красного цвета, высокий, с крепким подтянутом телом, в том же самом пальто с поднятыми рукавами, растрепанными темными волосами и пустым, словно задумчивым взглядом. Его руки были в перчатках с обрезанными пальцами, а ног не было, вместо них были развевающийся подол пальто и едва видимый хвост, похожий на бесформенный сгусток пара и дыма. Дима еще острее ощутил этот странный, но до боли знакомый запах и еще больше напрягся, выжидающе глядя на призрака. Он сжал губы, сильнее сдавил пальцы в кулаки и поднял бровь от удивления. Призрак не хотел нападать. Он спокойно левитировал над полом и смотрел спокойным и каким-то потерянным взглядом на Диму, почти не двигаясь. Парень заметил, какой неустойчивой была его оболочка, — словно он смотрел на изрезанный ножом лист бумаги и видел по всему его телу странные пульсирующие порезы. Призрак протянул ему руку и развел пальцы в пригласительном жесте, глядя совершенно спокойным взглядом, улыбнувшись краями губ.

Дима был в шоке и с недоумением и раздражением глядел на призрака. От него веяло холодом, тем самым запахом. Он слышал едва различимый шепот, который заставлял невольно вздрогнуть и расслабить плечи... Но он тут же встал в позу атакующего, вглядываясь в эти белые глаза. Сколько же боли, мольбы о помощи и тоски там было! Дима чувствовал это всем нутром, и ему стало даже немного жалко призрака. Но, вспомнив его прошлые деяния, он тут же отбросил эту мысль и решил действовать:

— И что ты делаешь?! Пытаешься подружиться, да?! После того как ты-

Не успел он договорить, как призрак подлетел к нему вплотную, отчего он едва удержал равновесие, шагнув назад. Теперь дух выглядел чуть менее дружелюбно: густые брови нахмурились, выражение лица стало более напряженным и серьезным, а энергетика только усиливалась. Дима невольно зажмурился и тихо выругался, сохраняя при этом стойкость и смелость. Призрак долго смотрел на него, будто бы прямо в душу, слегка повернув голову вбок, как бы сканируя. Дима чувствовал, как чьи-то крепкие руки елозят по каждому закоулку его души, роются в полочках и выбрасывают содержимое, чтобы разглядеть получше каждую мысль, каждый грешок и воспоминание. От этого становилось не по себе. Это было сравнимо с тем ощущением, когда тебя разбирают по косточкам, пока ты все еще живой и ощущаешь каждое болезненное прикосновение.

Дима замер от ужаса и тут же нахмурился, пытаясь оттолкнуть призрака, но его ладони прошли сквозь его полупрозрачное тело, что только сильнее разозлило парня. Он только хотел обматерить наглого духа, как вдруг услышал слова:

— Я не хочу навредить тебе, Дмитрий.

Дима недоверчиво посмотрел на духа и язвительно усмехнулся, отойдя еще на шаг. Его голос был басистым, звучным, но при этом подавленным и искаженным помехами, которые неприятно резали слух. Парень лишь настороженно глядел на призрака, который слабо мерцал во тьме, пока тонкие порезы на его теле как от ножа тихо смыкались друг с другом, создавая впечатление, что он был лишь скомканой и разрезанной в разных местах бумагой. Дима тяжело вздохнул, унимая робость и внезапное напряжение в плечах, выпрямился и решительно посмотрел на призрака. Хоть он и не собирался нападать, нужно было быть наготове, даже если это была лишь шутка сознания. Потому что Дима не верил в «паранормальную хрень» никогда.

— Тогда скажи мне, кто ты и что ты хочешь, — грубо сказал он, сверкая зелеными глазами. Внешне он старался выглядеть спокойно, но внутри бушевал океан, грозящийся вырваться в любой момент и поглотить духа целиком. Но тот лишь слабо улыбнулся, качнув головой и протяжно вздохнул, проговорив:

— Ты не помнишь меня, верно? Давно же это было… наверное, все вы забыли обо мне.

Дима выгнул бровь и отвел взгляд, собираясь с мыслями и снова посмотрел на призрака, все еще недоверчиво, но с интересом. Ему и впрямь казалось, что он слышал где-то этот басистый голос, чувствовал запах, слышал похожие возгласы, что кричала безумная толпа и все в таком духе. Это воспоминание, блеклое, туманное и пыльное, как старая игрушка, было словно стерто из памяти. Словно его грубо вырвали и выбросили из сознания, оставив после себя ожог и неприятные замыленные ощущения. Призрак улыбнулся, глядя на движение растерянных глаз парня, как он то хмурится, то расслабляет брови, как сжимаются губы… кого-то он ему напоминал. Жаль, что с тем человеком, да и с Димой, он не сможет пообщаться.

— Ты что-нибудь помнишь о Дипломаторе?

Взрыв. Дима резко вздрогнул и замер, глядя со страхом и какой-то взволнованностью на призрака, словно его хорошенько ударили по носу. Он немного подвигал губами, пробуя это имя на вкус, невольно вспомнив те самые уроки Олежи и слабо улыбнулся, но тут же нахмурился. Это имя… такое странное, на вкус оно напоминает огонь, неукротимый огонь, который хочет что-то изменить, улучшить и умеет регулировтаь пламя, но при малейших проблемах он был готов уйти, оставив после себя искры и огненные разводы, чтобы вернуться вновь. Дипломатор. Какое странное имя. Возможно это даже не имя, а псевдоним. Знакомый псевдоним.

— Знакомо? Я рад, что ты помнишь, хоть и не так четко. Но у меня мало времени, чтобы тебе полностью все рассказать…

Призрак тяжело вздохнул и осторожно положил прозрачную ладонь на плечо парня, заглядывая ему не в душу, а в глаза. Его взгляд, теплый и добрый, отражал какое-то сожаление и тоску. Он понимал, что больше ничего не сможет изменить, не сможет сделать хоть что-то, чтобы его заметили. И изучив получше Диму, он понял что на него можно положиться.

— Я Дипломатор. Я хочу в последний раз поговорить… Я медленно ухожу из этого мира. Сегодня меня окончательно не станет и я растворюсь… рассыплюсь на свет. Я совершил много ошибок, я делал много плохого людям, думая что я совершаю благо и не заметил, что я натворил в одном дорогом для меня мире, — тут Дипломатор покрылся нарастающим ало-красным светом, лучи которого пронизывали все его тело и он стремительно начал светиться ярче, но при этом он улыбался. Дима чуть отдернулся, но продолжил стоять, не зная что и говорить. Для кошмара все было слишком реалистичным и он не собирался уходить, пока не дослушает его. Ему это казалось сущим бредом, но при этом он почему-то хотел верить этому. Все же не просто так, верно?

— Выполни мое последнее поручение, Дима, — сказал призрак, добродушно улыбаясь. Он как будто не замечал, как постепенно его тело пробивают несколько лучей, прожигая изнутри. Дима стоял в оцепенении и молча глядел на Дипломатора. Все мысли спутались, ярость смахнуло словно рукой и на его смену пришло любопытство и страх. Он в первый раз видел смерть души и его пробила жалость к нему. Ему хотелось спасти его, вытянуть из сна и сделать живым, но он не мог. Не знал как. И поэтому приходилось только кусать себе губы от злости и глядеть в белые глаза, из которых текли кровавые слезы.

— Позаботься об Олеже. Дай ему то, что я не смог ему дать. Он нуждается в помощи. И скажи, что я люблю его.

Дима резко вцепился в плечи призрака, неосознанно сжав их и порывисто кивнул, но тут раздался взрыв, свет которого озарил всю черноту помещения и Дима резко очнулся.

На улице была ночь и было темно. Дима часто дышал, чувствуя привычную боль в груди, как сердце больно отдается в висках, а на глазах проступили слезы. Все его нутро дрожало от страха. Он чувствовал себя беспомощным, жалким и при этом он чувствовал что он — избранный, тот, кого наградили испытанием, миссией… и он хорошо запомнил слова Дипломатора: «Позаботься об Олеже». Он долго смотрел в стену, чувствуя как его глаза от пережитого стресса расширились до невероятного размера и как колотится сердце… Что же это было? Игра разума или же это и вправду был тот самый забытый герой? И кто он? Что у него было с Олежей?

Именно над этими вопросами Дима думал всю оставшуюся ночь, тупо глядя в потолок и скинув одеяло с кровати. И он обязательно докопается до истины. И он попытается прочесть ее правильно.

Примечания:

тут был редактор

Эта ночь выдалась для Димы очень тяжелой. Помимо того, что он в очередной раз увидел кошмар, он узнал о чем-то важном, о чем-то забытом и далеком. Этот запах перемен, уходящего огня и дыма, смерть смутно знакомого человека и рокот толпы — все было так или иначе связано с одной личностью — Дипломатором.

Это имя было очень странным и таким неестественным, словно был очередным продуктом уставшего от занятий мозга и ничего не имел общего с реальностью. Однако у Димы было стойкое ощущение, что когда-то это имя было на слуху, что каждый молодой человек знал об этой личности все, что многие приходили на его митинги и слушали, соглашались и боролись с несправедливостью. И именно это не давало покоя всю оставшуюся ночь.

Дима просто лежал на кровати, расслабив плечи, и тупо пялился в потолок, пытаясь уложить в голове все произошедшее во сне. Предрассветная тьма, — а на часах было ровно шесть утра, — только начинала отходить, и он видел как постепенно возвращаются очертания предметов в комнате, как члены его любимой рок-группы превращаются из острозубых монстров в людей с раскрашенными лицами, как постепенно тонкие лучи раннего солнца пробираются в темную комнату.

Он любил так вот вставать рано утром и любоваться пробуждением вечно живого города, смотреть с балкона как люди выходят, будто сонные мухи, из своих жилищ и идут на работу или на учебу и думать о чем-то отстраненном, топя легкие в табачном дыму. Но сейчас такого совсем не хотелось.

Голова была занята различными мыслями и бреднями, которые, подобно бактериям или вирусам, разрастались в сознании и издавали ужасный шум, который сильно раздражал и заставлял стискивать зубы в надежде хоть как-то их отогнать.

Он хотел взять этот ком несвязного бреда, вытащить из головы и выкинуть мощным пинком из комнаты, чтобы они больше никогда не задевали уставшего учебой ученика. Однако он не мог это сделать. Он не мог обмануть, предать того, кто с сожалеющей скорбью и тоской глядел на него, того, кто умоляюще глядел на него и просил выполнить его последнюю волю. Пусть Дима и выглядел грубым, злым и уверенным в себе парнем, «крутейшим парнем всея школы», он был добрым и ранимым глубоко в душе. Он прекрасно знал, что такое мольба. Знал, что значит доверить что-то важное.

Он никогда не забудет тот день, когда держал за руки свою мать и смотрел, как ее плечи содрогаются от плача, как слезы капают на пол, а мягкие волосы щекочут его ноги, слышал ее крики, стоны боли, от которых у него самого разрывалось сердце, но он все это скрывал, крепче сжимая ее хрупкие и красивые ладони. И в тот день он поклялся ей и себе, что будет сильным, что позаботится о ней и будет помогать, любить и никогда не забывать, даже если будет совсем тяжело. И свое слово он сдержал и теперь мать, хоть она и не выглядела такой же открытой и молодой при муже, была гораздо лучше, чем в первые годы после смерти. Диме пришлось пройти и через алкоголь, и через множество ссор; дело иногда доходило до побоев — тогда он не бил, а только пытался оттащить мать от окна и ему прилетало по голове от разъяренной в тоске матери. Но что насчет Олежи?

Олегсей Михайлович был его учителем и с недавнего времени стал другом. Хорошим другом. Он бывал в их доме только при крайней необходимости, например, когда Дима заболевал и тогда Олежа рассказывал о литературных произведениях, обсуждал их вместе с ним и чаще всего они, сами не замечая этого, улетали в длительные разговоры обо всем на свете до тех пор, пока их не позовет голос матери. Олежа казался таким сдержанным, спокойным и в некотором роде неестественным, но в то же время обаятельным, порядочным и вежливым. Он не отказывался от вкусного чая Анны, не был привередлив к еде и никогда не просил ее первым, даже когда он был голоден до жути. Он бережно относился к любой вещи, осторожно передвигался в захламленной комнате Димы, удивительным образом не задевая ни торчащие из шкафов руки статуэток, ни книжки и сидел всегда ровно и уверенно и, казалось, никогда не уставал.

Олежа выглядел идеальным человеком без грехов, у которого даже в мыслях не было совершить что-то противоправное. Все были уверены в том, что у него было ровное, самое обычное прошлое среднестатистического писателя. И Дима бы думал так дальше, забил на все сомнения и выбросил тот злополучный сон из головы, если бы не одна деталь. Глаза Олежи. Этот затуманенный странной дымкой взгляд, отражающий тяжесть, скрытую боль и особые крапинки, словно плавники акул в темном океане, которые хранили некий секрет. Секрет, который Диме ни за что не прочесть сразу. Он особо и не пытался проникнуть в эту тайну, вел с ним довольно расслабленно, но уважительно, не хамил и не дерзил никогда, зато шутил с ним. И старался лишний раз не смотреть в глаза Олеже, чтобы не почувствовать хлесткий удар волны смертельного океана и не захлебнуться в его глубине.

Но теперь Дима понимал, что ему нельзя и дальше избегать этого. Ему не стоит сушить весла, скрывать легкое волнение из-за ситуации и явную проблему с его учителем. Да, Дима всего лишь ученик, и он не должен лезть в чужие дела Душнова, но чем он хуже? Чем он отличается от матери, о которой до сих пор заботится и старается сделать ее счастливой после пережитого горя? Какая разница, учитель, врач, солдат, пилот — каждому человеку нужна помощь в той или иной мере, каждый достоин поддержки, любви и быть любимым, поскольку все мы люди. И Олежа не исключение.

Последние слова Дипломатора заставили Диму задуматься, и он постепенно осознал всю важность его миссии и благородство цели. Но как без знания языка нельзя написать роман, так и без нужной информации нельзя было приступать к этому сложному делу. И в первую очередь он решил узнать все о Дипломаторе, чтобы еще раз удостовериться в личности призрака из того сна и приступить к действиям.

Как только лучи солнца тонкими лезвиями пронзили его холодную комнату, Дима вскочил с кровати, поправил практически спавшие с ног носки, в два шага пересек комнату, чуть не запнувшись об комок одеяла, лежавший на полу, и сел за стол, глубоко вздохнув. Мысли в невыспавшейся голове все еще шумели и роились в сознании, спина неприятно ныла после неудобной позы, а перед глазами все еще стояла та самая сцена из сна. Те самые глаза умирающего призрака и его голос, учтивый, басистый и знакомый. Ему ужасно хотелось забить на все, упасть снова на кровать и уснуть, забыть, но он, сильно мотнув головой и взявшись за бутылку воды, что стояла на столе рядом, мигом отогнал минутную слабость, без промедления включая ноутбук. Дима славился своим любопытством и пытливостью, однако, это не распространялось на скучные для него предметы в школе, вроде физики, химии и математики. Все, кто хорошо был знаком с ним, знали, что если он чего-то сильно захочет, он всегда этого добьется. Любыми методами. Даже если после этого будут какие-то неприятности, он выйдет сухим из воды — или по крайней мере постарается.

Дима сидел в полной тишине и пялился в экран ноутбука, яркость которого была достаточной, чтобы держать его бодрым. Это его вполне устраивало, хотя скорее всего за это поплатится ухудшением зрения и выговором матери, но он чувствовал, что оно того стоило. В доме было тихо, видимо, мама все еще спала и до комнаты не доносилось ее беспокойное сопение, что было свидетельством ее постоянного нервного напряжения. Дима быстро печатал на клавиатуре, внимательно вглядываясь на сайты и еще раз прогонял в голове все события того сна, чтобы уловить ключевые слова: Революция, Дипломатор, защитник, тот, которого не удалось спасти, смерть революционера…

Пока юноша листал ленту гугла с запросом «Революция», он внезапно натолкнулся на интересную картинку. Нажав на нее мышкой, он не поверил своим глазам: это был тот самый плакат с Дипломатором, который он видел во сне и с той же надписью снизу «Где наш герой?». Дима затаил дыхание и тяжело вздохнул, шепотом проговорив:

— Не может быть… — и устремил задумчивый, изучающий взгляд на самого человека на плакате: те же янтарно-медовые глаза, тот же учтивый, решительный и вызывающий взгляд, темные волосы и красная маска на глазах.

Он с трудом верил, что это могло быть возможным, может, это просто бредни его сознания или просто чей-то рисунок? Но покопавшись с картинкой, Дима обнаружил список ссылок, одна из которой была названа необычным именем: https://delo_Diplomatora_2007. Внимательно прочитав название ссылки, он смог понять, что это именно та ссылка, которую он искал. И без особых промедлений нажал на нее, чувствуя как внутри нарастает напряжение, все внутри неприятно сжалось и в виске закололо, но, чтобы сбить эти чувства, он просто выпил холодной воды и терпеливо ждал загрузки сайта.

Сайт грузился недолго, всего лишь двадцать секунд, но Диме это показалось вечностью. Он не знал, чего ожидать от этого сайта и знаний, что хранилось на нем. Больше всего он боялся прочесть долбанные строки, точнее не прочесть, а боялся неправильно понять смысл, так как прекрасно понимал всю серьезность этого дела и не хотел на первых порах все загубить. Но нет. Дима просто коротко выдохнул, тихо выругавшись про себя, закрыл глаза и снова открыл, вглядываясь в загруженную страницу сайта. Он сделал вид, что Олежа прямо сейчас сидит с ним и готов терпеливо ждет, когда парень сможет уловить правильную мысль из прочитанного. От этого становилось спокойней.

Перед глазами появилась статья с громкоговорящим заголовком: «СМЕРТЬ ГЕРОЯ. УМЕР ГЕРОЙ МОЛОДЕЖИ, БОРЮЩИЙСЯ ЗА СВОБОДУ» и внизу была фотография самого Дипломатора: высокий, стройный, крепкого телосложения с теми же янтарными глазами, маской, в темном пальто и красной рубашке. Он гордо стоял в окружении подростков и взрослых с вытянутой вперед рукой и смотрел куда-то в сторону, прямо как в типичных советских плакатах. Эта фотография вызвала ностальгические воспоминания, словно он когда-то видел что-то подобное, но при попытке вспомнить, когда это было и что происходило тогда, воспоминания ускользали от него, оставляя после себя мыльные следы и отдаленный запах стали и чего-то странного. Запаха перемен и тревоги. Но Побрацкий не хотел снова утопать в мыслях и воспоминаниях, чтобы не растянуть это дело надолго и не зарывать себя в сомнениях и поэтому он принялся читать саму статью, внимательно вчитываясь в каждую строчку. «Медленно и сосредоточенно вникай», как любил говорить Олежа во время занятий.

«Сегодня, 4 мая 2007 года в 21:59 по московскому времени было совершено убийство героя молодежи и борца против коррупции Дипломатора. Многие очевидцы утверждают, что это было самоубийством, так как по их сведениям Дипломатор взобрался на крышу около десяти часов вечера и покончил с жизнью, сбросившись вниз.

Однако патологоанатом Николай Васильевич Старенко утверждает, что на теле обнаружены следы побоев и удушья (Фотография 1.0. Тело Дипломатора в морге). Полиция установила, что никаких улик на месте преступления не было, равно как и на одежде героя не обнаружено отпечатков пальцев или кусочков ткани, указывающих на след предполагаемого убийцы.

Родители Дипломатора сообщили, что его на самом деле зовут Антон Звездочкин, что он учился в Государственном Московском Институте на факультете педагогики и был популярен среди всех учащихся и учителей. Также погибший имел дружеские отношения с Олегсеем Душновым, с которым, по словам родителей, у него были разногласия. (Фотография 1.5. Олегсей Душнов во время допроса)

Во время допроса Душнова выяснилось, что на Антона пытались напасть и он, не выдержав натиска, упал с крыши. Душнов навел сведения на убийцу и это оказался Максим Дунаев (Фотография 2.0. Максим Дунаев), давний соперник Дипломатора и его деятельности, являющийся душевнобольным человеком. Во время судебного дела он полностью признал свою вину и приговорен к пожизненному сроку по статье №105 УК РФ.

Вся молодежь Москвы находится в общем пятидневном трауре, (Фотография 2.5. Полк Дипломатора) на улицах развешивают плакаты, читают речи политического борца и почитают его память, надевая красные маски и плащи. Что будет с Россией дальше? Неужели героев будут всегда преследовать за их деятельность? Нужен ли городу новый герой? Ответы на эти вопросы мы узнаем не скоро.

(Статью подготовил корреспондент Галина Уланова по заказу «Вести». Редактор статьи: Дмитрий Волков)

Дима долгое время пялился в горящий монитор ноутбука и несколько раз вчитывался в каждую строчку этой статьи, пытаясь уловить смысл и не забыть ничего важного. Он просто не мог поверить прочитанному и поэтому еще раз проверил ссылку и удостоверился, что это официальный сайт Первого канала и официальная статья, не выдуманная на ровном месте. Дима чувствовал как от сильного потрясения у него сдавливаются легкие, как болят глаза от яркого света монитора, как рушится внутри образ того самого загадочного учителя, Олегсея, который, после уничтожения стал другим.

Юноша просто не мог поверить, что тот парень с фотографии под номером 1.5 с мрачным, спокойным выражением лица, который сидел в комнате допроса, был тем самым преподавателем, глаза которого хранят какую-то глубокую тайну. Казалось, что эта статья должна была ответить на все вопросы Дмитрия, однако в его голове генерировались новые, подпитывающиеся на старых вопросах: Что было общего у Олежи и Антона? Почему они были в разногласиях? И большую тревогу вызывал не столько сам факт убийства, сколько полное спокойствие и уверенность на лице Олежи. Не было видно что он волновался, грустил и тосковал по смерти друга, не было видно, что ему тяжело об этом говорить и Дима подумал, что он и мог убить Антона, — но зачем? Раз они были хорошими друзьями, не могли же они настолько сильно поссориться, чтобы один убил другого? И этот Максим Дунаев… по фотографии выглядит как заядлый наркоман и алкоголик, который без вопросов назвал себя виновным и загремел в тюрьму. Зачем ему было это? Какова была мотивация убийства? И почему эта «официальная» статья не дает четких ответов?

Эти вопросы только подогревали интерес и любопытство парня и он, напряженно кусая губу и постукивая ногтем по мышке, отпил воды из бутылки, размял затекшую спину и достал из-под пакетика чипсов небольшой блокнот вместе с ручкой. Голова спросонья работала плохо, и вся полученная информация еще не успела плотно засесть в сознании, поэтому Дима решил кратко переписать эту статью, чтобы получше ее усвоить.

«Если трудно что-то запомнить, запиши это. Руки запомнят, а мозг разработает способ лучшего восприятия. Таким образом ты сможешь все почувствовать и понять быстрее, » — любил говорить Душнов.

Парень быстренько переписал все своим крупным и корявым почерком, положил потрепанный блокнот перед собой и продолжил штудировать интернет в поисках новой информации, более подробной, о самом Дипломаторе. Так он узнал, что он был героем молодежи, боролся с коррупцией и несправедливостью власти и его не могли посадить в тюрьму из-за особого кодового слова, которое ни на одном сайте не было названо, что неудивительно. Так же стало известно, что он учился в одном университете, что и Душнов и судя по всему действительно были хорошими друзьями, так как в статье Википедии писалось так: Олегсей Душнов, ныне являющийся известным писателем (ссылка на страницу прикреплена тут же), был лучшим другом Антона и по словам студентов и близких, были хорошими приятелями. Они поддерживали друг друга, дружили и помогали в любых трудностях. Однако ничто не длится вечно и однажды они рассорились по непонятной причине, о которой никто не знал и Антон скончался при падении с крыши дома от рук Максима Дунаева (ссылка на страницу).

Чем дольше Дима погружался в пучину этой мрачной и темной загадки, тем сильнее у него болела голова и тем больше появлялось вопросов. Что-то было не так, что с той якобы официальной статьей, что с сайтом Википедии о Дипломаторе, он чувствовал, что все это могли подстроить. Кто-то намеренно написал ложную информацию чтобы скрыть правду от чужих глаз, однако зачем? Кому это выгодно? Семье Звездочкиных? Может быть, ведь они наверняка хотели бы забыть трагедию смерти их сына и запретили говорить правду. Олеже? Они были лучшими друзьями, если верить сайту, и вряд ли ссора могла спровоцировать его на этот поступок. Максиму? Семье Душнова? Фанатикам? Нет. Здесь все куда мрачнее и темнее, чем кажется. Статьи, особенно первая, были написаны как-то коряво и неумело, словно их писал не профессиональный корреспондент, а группа людей, состоявшихся в заговоре. Может это вообще культ или группа мафиози? А может…

-Блять… что за хрень… — вздохнул парень, откидываясь на спинку стула и разминая затекшие плечи. Когда он поднял голову, он зажмурился и увидел, как солнечные лучи вошли в свои владения и проткнули его комнату, на улице раздавался веселый смех детей, говор родителей и слышался шум прохладного ветра. Дима недовольно что-то пробормотал, взял телефон в руки, разблокировал и увидел на экране, что было уже десять утра. Он спокойно вздохнул, выпил немного воды из бутылки, окинул взглядом горящий монитор компьютера, на котором была фотография плаката с Дипломатором. Его глаза смотрели прямо в душу, неподвижно, вызывающе и решительно, от чего Дима снова вспомнил тот самый реалистичный сон и слова: «Береги Олежу. Позаботься о нем». Юноша вглядывался в эти янтарно-желтые глаза и все нутро в нем замерло, легкие сжались, а плечи напряглись до невозможности. Нет. Он не может этого сделать. Он не сможет спасти Олежу, ведь он всего лишь ученик, не брат и не отец. Кто он такой чтобы помогать?

Дима тяжело вздохнул, опустил голову и сжал пальцы в замок, снова поглядев в глаза Антону. Ему на миг показалось, что его лицо изменило выражение, но это всего лишь тени. Он надеялся. Нет. Дима не может просто так бросить начатое, он не может стереть из памяти тот самый момент смерти Дипломатора, героя молодежи, который вдохновлял миллионы людей на добрые дела. Разве Дима хуже?

Не бойся, иди вперед. Верши правосудие, молодой народ!

Гласила надпись внизу фотографии. Дима закрыл глаза, глубоко вздохнул и встал с места, проговорив:

-Я пойду. Попробую и будь что будет…

Он в последний раз посмотрел на монитор ноутбука, сохранил вкладку, выключил и пошел из комнату, встречая в коридоре уже проснувшуюся мать, которая несла тарелку горячей каши.

Новый герой явился.

* * *

Прошло пару дней. Ничего особенного не происходило, Дима учился, готовился к экзаменам, сдавал скучные задания, но все это время у него из головы не выходили образы Дипломатора, строчки из статей постоянно кружили в его голове, неприятно сжимая мозг и дребезжа при каждом столкновении друг с другом. Также и не исчезал сам Душнов, который ему каждый раз представал как высокий человек с головой, полностью состоящейся из дыма, а руки были в крови, как раз под цвет алого флага, который он держал в руке и угрожающе раскачивал. Он больше не мог отделаться от навязчивого желания раскопать правду, вырвать с корнем, рассмотреть и наконец разобрать, что за чертовщина произошла тогда в прошлом и поэтому Дима ломался. Он был более задумчивым, неопределенным и постоянно копался в интернете и плохо спал, из-за чего мама начала переживать за него, но он отмахивался, говоря что все в порядке. Но все не было в порядке.

Олежа был неким видимым, но прозрачным силуэтом, до которого надо было прикоснуться, взять за руку и развернуть к себе, посмотреть в глаза и разгадать его тайну. Но это было и просто и невозможно. И это одновременно и привлекало и отталкивало, но Дима не собирался заканчивать раньше времени это дело. Не потому что он хотел справедливости, а потому что он хотел выполнить последнюю волю Дипломатора и доказать прежде всего себе, что он способен на что-то большее, на что-то великое. Дима и сам не заметил, как Дипломатор стал для него кумиром. Как однажды одному юноше когда-то давно…

Когда Дима пошел снова по той дороге к дому Душновых, было довольно светло и не так холодно. Слабый ветерок качал полуголые ветки деревьев, люди куда-то спешили, где-то играли дети во дворе, а солнце, хоть и светило, но не сильно грело и потому юноше пришлось ускорить шаг, чтобы совсем не замерзнуть. Несмотря на то, что он принял решение, ему подсознательно не хотелось идти к Олегсею. Что-то непонятное и странное звало его обратно, звало на кровать, заткнуть уши наушниками и забыть обо всем как о недоразумении. Но Дима так не мог. Он знал, что если он этого не сделает, будет долго себя корить и тогда Олежа будет пугать его сильнее, и он может что-то заподозрить неладное и… а что и? Может случиться что угодно, поэтому не нужно сворачивать с курса и плыть прямо на огромную зловещую волну океана. И узнать, что скрывается внутри нее.

— Заходи!

Позвал Диму веселый голос и он вошел в знакомую прихожую. Он слабо улыбнулся Ольге и, бегло окинув взглядом коридор(опять этот жуткий взгляд собаки), снял ботинки, вдыхая знакомый запах кофе и старого пергамента. Спокойная, почти семейная атмосфера немного успокоила парня, но в голове оставалось напряжение, взгляд был сосредоточенным, словно он собирался сражаться с барсом, однако голос был вполне приветливым. Оля уже что-то заподозрила, но не придала этому особое значение. Может он устал или поссорился с кем? Все бывает. Зачем лезть в личную жизнь подростка?

— Давай быстрее, хорошо? Мне нужно сейчас поработать немного.

— Хорошо… а вы кем работаете?

-Ну, подписываю всякие бумажки онлайн и не только. Я юрист. Скучная, но довольно хорошая работа.

Улыбнулась девушка и открыла шкаф, чтобы парень повесил куртку.

«Юрист… надо запомнить»

Подумал он, пожелал удачи Оле и вошел в кабинет Олежи. Тут он ощутил, как ноги предательски налились свинцом, в зобу дыхание сперло, а сердце быстро забилось, заставляя кровь быстрее двигаться внутри, от чего ему стало не по себе. Он видел сидящим за столом Олежу, который что-то писал в записной книжке, сидя ровно, спокойно и что-то напевал под нос, шаркая ручкой по бумаге и иногда останавливаясь, стараясь что-то прочесть с другого листка. Такой холодный, спокойный и уравновешенный и сейчас Дима, как наглый моряк на паруснике, врежется в волну спокойствия и разозлит ее, вынудив поглотить его в себя. Парень не знал куда себя деть и, чтобы избавиться от неловкой паузы, подошел к Олеже и сказал, слабо улыбнувшись:

— Здравствуйте!

— Здравствуй. Как дела?

Спросил Олежа своим холодным, но скрипучим и спокойным голосом, и развернулся к парню, одаривая его полуулыбкой. В груди что-то неприятно екнуло, легкие сдавились, а зрачки сузились. Он приблизился к самому порогу волны, которая в любой момент могла подняться в высоту 15 метров и выше, и поглотить, уничтожить парусник в щепки, а самого Диму развернуть внутри несколько раз и раскромсать тупую головешку об рифы на дне океана. Но нет, нельзя больше отступать. Парень решился на этот шаг и точно не отступит, глядя в эти затуманенные и ледяные глаза, скрывающие особую тайну. Наверно одним своим вопросом он уничтожит не только их отношения как ученик-учитель, но и вскроет старую рану. Ведь наверняка Дипломатор, он же Антон, много значил для него и потому Олегсей хотел скрыть все о нем и не вспоминать.

— Ты выглядишь задумчивым. Что тебя тревожит? — спросил Олежа и чуть повернул голову вбок, глядя на него изучающим взглядом. Дима не понаслышке знал об особой наблюдательности у писателей и этот случай был не исключением, потому что он наверняка понял, что что-то не так с Побрацким. Не было его развязности и легкости в движениях, была лишь скованность и мрачность. А это начинало беспокоить даже такого спокойного как Олежа, хотя временами он сам был параноиком. Дима тяжело вздохнул, уселся на стул и сжал пальцы, чуть прикусив губы. Ему было и страшно и смешно, непонятно и яростно, но он хотел все решить сейчас или никогда, поставить точку в этом деле и жить прежней жизнью. Если она будет.

Олежа спокойно выжидал, нервно перебирая большими пальцами о друг друга и практически не дышал, чувствуя как внутри него поднимается волнение и непонимание. Может он кого-то убил? Украл? Сделал глупый поступок? Откажется от общения и обучения с ним? Дима мог сделать что угодно и потому волнение в нем только усиливалось. Но волна еще держалась и потому на лице учителя была лишь спокойная улыбка.

— Что вы знаете о Дипломаторе?

Олежа ощутил небольшой щелчок внутри себя и зрачки от ужаса сощурились, дыхание сперло, пальцы сильно вдавились в кожу и Дима даже испугался, что тот мог развалиться на кусочки. Парень немного испуганно, но вполне серьезно и уверенно глядел на Олегсея, чувствуя как волна с каждым разом поднимается все выше и выше, угрожая поглотить его с головой. В кабинете повисла гробовая тишина, которая прерывалась только тихим тиканьем часов и внезапно где-то щелкнул чайник, обозначая собой начало нечто великого. Герой перешел в наступление.

Примечания:

тут был редактор

Дима чувствовал, как приятная и удивительно теплая атмосфера квартиры, набитой старинными книгами, редкими вещами и картинами постепенно разрушается у него на глазах, демонстрируя ему обгоревшие, гнилые стены, которые были совершенно несвойственны этому месту. Парень не хотел сейчас поддаваться панике, которая так ему и шептала: «Брось это дело. Скажи, что пошутил и начни заниматься. Или же встань и убеги отсюда, так будет лучше. Тебе надо к экзаменам готовиться, а не рыться в шкафах учителя, который скорее всего занят больше, чем ты». Но Дима четко себе установил что точно не отступится и продолжит это дело, так как он хотел разобраться, понять и помочь. Помочь так же, как и своей матери.

Олежа сидел напротив ученика и слегка приоткрыл рот, чувствуя как в легких кончается кислород, а в левом плече стрельнуло тупой болью, от чего становилось еще более некомфортно. Он сделал глубокий вдох и часто заморгал, вглядываясь в лицо Димы. Он не мог до конца понять, что сейчас произошло. Казалось бы, все просто, ученик задал вопрос и учитель должен ответить, а не пялиться на него как на монстра из фильма и придумывать план побега… Этот вопрос, прозвучавший из уст грубоватого, но смышленого парня, поразил Душнова словно ударом кнута, от которого плечи непроизвольно сжались, а по спине пробежал змейкой могильный холодок. Нет, нельзя было просто целую вечность сидеть и молчать, оттягивая этот момент до неизвестного финала, но и слова совсем не хотели выходить из сжатой от внезапного шока глотке, а мысли перемешались в один неразборчивый ком.

Дима отчетливо видел нарастающее волнение Олегсея. Он видел, как бегают с предмета на предмет тонкие зрачки, как он до побеления костяшек сжимает ручку и как сдавливаются губы, что было хорошим признаком, что с ним что-то произошло. Он искал ответа в собственном сознании, которое было хорошенько вздернуто неумелыми словами Побрацкого, который наглым образом ворвался в его жизнь, в его душу, желая выковырять все что внутри, разглядеть вплоть до деталей, а потом выкинуть как ненужный хлам.

Олежа не знал как поступить: с одной стороны он был обязан ответить и не тянуть время неловким молчанием, а с другой — это было настолько лично и болезненно, что он не хотел рассказывать, а если скажет об этом напрямую, в голове ученика возникнет куча новых вопросов, и тогда учителю будет труднее отвертеться.

Олежа медленно встал со стула, отвел взгляд куда-то в сторону, задумчиво проговорил что-то под нос и вздохнул, выпрямляя затекшую спину. Мысли роились в голове подобно пучине и морская волна с каждой минутой возвышалась все выше и выше над несчастной лодкой Димы, готовая сокрушить его в любой момент, и парень понимал: его либо убьют, либо до концам жизни заставят читать что-то до отвратительности скучное. Но оно того стоило. Ему было слишком больно смотреть на сломанную душу Олежи, который точно держал в себе что-то старое, мрачное и потаенное-то, что он прятал от всех и что он не хотел выкапывать из могилы, а оставить в недрах земли или в Интернете.

Олежа убрал руки за спину, обошел Диму и встал напротив окна, вглядываясь мутным взглядом в пасмурное небо, которое почти не отличалось от холода осеннего дня.

Дима поежился на месте и тяжело вздохнул, ощущая себя одновременно и героем и самым ужасным человеком на планете. Как же ему хотелось встать, подойти к учителю и крепко обнять сзади, чтобы молча посочувствовать по поводу давней трагедии того, что случилось с его близким другом Антоном. Как же хотелось сказать пару приободряющих слов и хоть как-то утешить чтобы снова вернуться к приятным посиделкам с очередной книжкой, шутками и весельем… Но он просто не решался сделать это. Ноги словно приросли к полу, в позвоночнике был толстый штырь, который не позволял парню двигаться, а в голове нарастало раздражение и волнение, ему просто было невыносимо здесь сидеть, но другого пути не было. Назад нельзя.

—Что ты знаешь о Дипломаторе? Что тебе известно о нем?

Хлесткая пощечина. Дима не ожидал ответного вопроса и невольно вздрогнул, но тут же выпрямился, разведя плечи, глубоко вздохнул и ответил, чувствуя затылком прямой взгляд учителя. Ему было некомфортно, но он терпел.

—Ну, то что в инете написано… был героем молодежи, потом его кто-то убил, и о нем все тоскуют, мол, хороший мужик был.

Как же тупо. Язык Димы в этот момент отделился от мозга и зажил своей жизнью, не зная, что этим только добавил масла в огонь напряжения между ними. Как же жалко. Сидеть на месте, ничего не делать и просто слушать вздохи Олегсея вместо того чтобы приступить к действиям и поддержать, утешить словом, хоть чем-нибудь.

Ведь Дипломатор бы сделал точно так же, он бы сделал все что в его силах чтобы помочь своему другу. Они же были друзьями, верно? Дима чувствовал, что между ними что-то случилось, но вот что именно, он не знал. Но боялся спросить, словно был в гостях не у учителя, а у маньяка, готового в любой момент вонзить ручку ему в шею. Но надо держаться достойно и не показывать страх. Во имя Дипломатора. Во имя Олежи и всех, кто ему дорог.

—В инете, сами понимаете, всякую бурду пишут, я вот решил у вас точную информацию узнать… вы можете рассказать?

Голос Димы был немного увереннее, чем раннее, и он позволил себе развернуться вполоборота, чтобы увидеть учителя. Тот стоял у окна, и его все такой же мутный и задумчивый взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он смотрел сквозь этот мир. Он не чувствовал этой реальности, он плыл мимо блуждающих по улице людей, мимо машин, зданий и деревьев, погружаясь в сладостные, но такие болезненные воспоминания.

Антон был ему дорог. Он свято верил своему кумиру, любил, помогал и поддерживал, ни в чем не отказывал и тратил все свое время только ему. Это было глупо и неразумно с его стороны, так как такой человек как Олежа часто перегорал и потому в такие моменты он был Антону не интересен.

Душнов, когда еще был добрым и наивным студентом, любил гулять со своим кумиром по парку и это светлое воспоминание навсегда впечаталось в его сознании: осень, весь парк одет в желто-красные одеяния, под ногами шуршит сухая трава, а маленькую хрупкую ладонь сжимает более крепкая и уносит куда-то вдаль. Олежа вдыхает грудью прохладный воздух и смеется, довольно щуря глаза и еще крепче сжимая широкую ладонь друга, чувствуя себя счастливым ребенком и плюхается вместе с ним под дерево. Листья, словно желтые платьица танцовщиц, вспорхнули и закрутились рядом с ними, а веточка совсем близко качнулась у лица Антона. Его взгляд, спокойный, уставший, но такой красивый и умный, был устремлен на Олежу, который улыбался во весь рот и наблюдал за танцем листьев, тяжело отдышиваясь. Он не любил бегать, но такая внезапная пробежка с кумиром была ему отрадой для души. Его глаза, еще не затуманенные, не стеклянные и не холодные, были радостными, они горели синим агатом и блестели такой чистотой, что было бы жалко погубить или проигнорировать. Олежа прикасается ладонью к щеке Антона и смущенно отводит руку, сжав пальцы, но тот берет его за запястье и слабо улыбается, как бы говоря, «все в порядке». На что Душнов улыбается и кивает, готовясь к самому лучшему вечеру в его жизни.

«Здравствуйте. Это полиция, что у вас случилось?»

«Здесь труп! Здесь… здесь труп, кажется, его скинули!»

«Вы можете внятно сказать, что произошло? Чей труп? Какой адрес?»

«Это Дипломатор! Боже… здесь много крови!»

Из воспоминаний Олежу вырвало короткое «Чай» от Оли, что тихонько вошла в кабинет. Писатель ожил, посмотрел на девушку и слабо улыбнулся, показывая, что все в порядке. Однако женскую интуицию так просто не проведешь и она уже поняла, что что-то случилось, только взглянув в рвано-холодные глаза Олежи, что сжимал крепко ручку за спиной. Она коротко посмотрела на Диму, который не сводил взгляда с учителя и терпеливо ждал ответа, сжимая пальцы в замок.

—У вас тут все в порядке?

Наконец спросила Оля, разрубив гробовую тишину своим голосом. Олежа тяжело вздохнул и кивнул, проговорив:

—Да, все хорошо. Обсуждаем зарубежных авторов и вот зашли в тупик. А что за чай?

—Зеленый, как вы любите. Ну, занимайтесь!

Тепло улыбнулась Оля, коротко посмотрела брату в глаза и ушла, тихонько закрыв дверь. Дима совсем упустил эту деталь: Оля могла запросто понять, о чем был разговор судя по напряженной атмосфере в кабинете, а это могло принести хлопот, но ничего. Дипломатор справлялся с таким, значит справится и Дима, раз ступил на его Тропу.

Олежа проводил взглядом уходящую сестру, вздохнул и бесшумно подошел к столу. Его тонкие пальцы мягко оплели ушко и поднесли кружку с чаем к сухим губам. Писатель отхлебнул, вдохнул приятный аромат чая и опустил колкий, холодный и прямой взгляд на Диму что сидел на месте и смело глядел на учителя. Наглый, лезет куда не попадя. Так похож на…

—Хочешь узнать о Дипломаторе побольше, не так ли? Странный вопрос, никто до тебя его не задавал, — проговорил мрачным голосом Олежа, поглаживая пальцами кружку и собираясь с мыслями. — Что ж, хорошо. Я расскажу тебе всю правду, которую я знаю и помню.

Олежа коротко вздохнул, отставил кружку и, совершенно неожиданно для Димы, навис над ним, упершись ладонями в подлокотники кресла. Парень поднял брови и чуть подался назад, ощутив неприятную боль от перенапряженной спины и взглянул прямо в глаза учителю. В его зеркала души, через пучину которых можно было прочесть весь океан и причины его волнения. Если Дима пытался прочесть в учителе правду, то он в свою очередь пытался прочесть, отсканировать причину внезапного интереса парня к этой личности, увидеть его страх, неуверенность, чтобы потом раздавить, сожрать, поглотить в недра океана. Но Дима еще держался. Он только начал грести веслами к подножию волны и не собирался уходить с курса.

—Дипломатор, или же Антон, был героем молодежи, героем Москвы. Он продвигал идеи «светлого будущего», боролся с коррупцией и несправедливостью властей, был алчным, злым и эгоистичным человеком, который не ценил никого и ничего. Весь его образ был пустым и созданным чтобы народу было во что верить, на что надеяться… но что в итоге? Его крики, идеи и действия не были замечены, его часто ловили, но каждый раз ему получалось выходить сухим из воды, что только подогревало интерес публики. И вот однажды он сделал то, чем поплатился собственной жизнью. Его убил Максим Дунаев, так как тому надоели пустые обещания, эгоизм и напыщенность, ему просто надоело все это. Он просто. Устал.

Писатель рассказывал все это мрачным, сосредоточенным голосом, не сводя с парня испытующего взгляда и его челка слегка касалась лба Димы, отчего тот немного отдалялся, но не показывал никакого страха или паники. Хотя в этот момент ему было страшно как никогда, глядя в эти мертвые глаза.

Дима чувствовал столько боли в этом голосе, противоречий, волнений и холода. Он наверняка чувствовал себя ничтожеством, раз не мог спасти своего близкого и хорошего друга. И Дима наглым образом порвал этот шрам и теперь читает все в душе этого писателя, так как он сам понимает каково потерять близкого человека.

Однако Дима чувствовал, что не может прочесть чего-то самого важного. Того, что кроется в самых глубоких чертогах этого океана, к которому путь был закрыт. Он пытался его прочесть, но все было безуспешно, он не был еще готов.

—Вы… вы ему помогали избегать полицию, верно? Вы помогали ему во всем… и теперь сожалеете что не спасли его. Мне жаль.

Проговорил Дима и вздохнул, сочувственно глядя на Олегсея. Тот едва видно вздрогнул и слегка нахмурил брови, ощутив снова неприятный укол от нахлынувших воспоминаний.

Это словосочетание «Мне жаль» было очень гадким и болезненным. Столько раз это слово было произнесено и все без толку. Как будто оно и создано для того чтобы издеваться над другими. Отвратительно. Олежа расправил плечи в стороны, чересчур сильно сдавив подлокотники кресла, скрип которых напомнил Диме вой яростной волны, которая нависла над героем в лодке. Парню было некомфортно, но он продолжал сидеть почти не двигаясь, глядя ему прямо в глаза, хотя подсознательно хотел отвести взгляд.

— Я ответил на твой вопрос?

Дима почувствовал как его что-то кольнуло внутри и он неосознанно дернулся, поджав губы. Лодка скрипела по швам и ее дно наполнялось водой, но герой не собирался так просто сдаваться под натиском океана, поэтому он закинул очередной гарпун, пытаясь достать то, что далеко спрятано внутри него.

-Я вижу что есть то, что вас мучает очень давно… мне кажется вы что-то недоговариваете и если вам нужна помощь, я бы смог помочь вам! Просто позвольте.

Тут грубоватая, крепкая ладонь мягко легла на острое плечо Олегсея и он ощутил слабую дрожь, что пронзила тело учителя. Тот возмущенно поднял брови и вобрал в легкие воздух, собираясь что-то сказать, но его резко перебили:

— Я понимаю каково это — потерять того, кто дорог… у меня самого помер батя, и я понимаю вашу боль. Да, я для вас всего лишь ученик, но я прежде всего человек и судя по всему я являюсь вашим другом. А друзья помогают друг другу, верно?

Его зеленые глаза горели жалостью, спокойствием и искренностью, а на лице была теплая улыбка, которая словно обжигала Олежу, заставляя его душу трепетать от волнения и недоумения. Он чуть подался назад, но продолжал прожигать его взглядом, крепко зацепившись за подлокотники. Это прикосновение… такое знакомое, чужое, но такое нужное в этот момент и лечило и причиняло много боли изломанному человеку. Он хотел скинуть ее, взять Диму за грудки и хорошенько встряхнуть, накричать чтобы неповадно было, но он просто не мог. Тело не слушалось, сердце билось как бешеное, а слова со всеми знаниями улетели восвояси. Теперь герой управлял грозной волной.

— Я хочу лишь помочь. Просто скажите как, и я…

— Довольно.

Прозвучал мрачный голос. Парню показалось, что он вырвался откуда-то из глубины души, как раз в том самом эпицентре, куда был закинут гарпун, но острие дало осечку. Дима тихо сглотнул и замер, видя как с каждой секундой мрачнеет взгляд учителя, ему казалось, он медленно превращается в злого бледного призрака, который в любой момент мог накинуться на несчастного смертного и поглотить душу, увести в чертоги океана и похоронить так же, как и самого себя. Настоящего себя.

— Довольно. Дмитрий, вы зашли слишком далеко. Я позволял вам многое, но видимо, мне надо быть жестче. Отныне, вы больше не затрагиваете тему моих личных переживаний, ясно?

— Да, но…

— Ясно?!

Внезапно поднял голос Олежа. Дима вздрогнул и его зрачки от ужаса сощурились, слыша оглушительный вой смертоносной волны. Лодка была переполнена, выхода не было. Парень сглотнул и опустил взгляд, тяжело вздыхая:

— Да, ясно… вы не будете со мной заниматься?

— Нет, я продолжу, не переживай.

Олежа криво улыбнулся. Глаза блеснули недобрым огоньком, однако вместо ожидаемого нападения, он встал на ноги, убрал руки за спину и отошел к окну, ответив более спокойным, но все еще мрачным голосом:

— Однако сейчас вы наказаны и потому вы обязаны протереть все мои книги от пыли. И чтобы все они были гладкими, понятно? Пока все не вычистите, домой не уйдете, а о маме не беспокойтесь — я ее предупрежу, что вы задержитесь.

Провал. Если в начале разговора Дима чувствовал себя настоящим героем, был уверенным и смелым, но сейчас он чувствовал себя жалким и беспомощным слабаком, которого хорошенько отхлестали и бросили в океан. Ему было до боли обидно за поступок Олежи, обидно, что по сути тот, кому он решил открыться, предложить помощь просто отказался, грубо, яростно и заставив делать унизительную работу. Конечно, в чем-то учитель был прав, но острое желание помогать и защищать всех людей бунтовало. И все же он решил припасти это на следующий раз. Если он конечно будет.

Дима сжал губы, нахмурился и встал с кресла, устремив взгляд прямо в спину Душнову. Такой холодный, строгий, мрачный и сломанный-так хотелось подойти, обнять и прижать к себе, но он не решался. Лишь стрелял в него злым взглядом, ощущая как чувство обиды пожирает его изнутри, заставляя ненавидеть этого человека. Но он не мог так. Он знал что еще не все кончено. Еще есть шанс.

— Хорошо, учитель.

Проворчал недовольно Дима и подошел к шкафу с книгами, чуть коснувшись полки пальцами. Он почувствовал слабое дуновение и он увидел руку Олежи, которая указывала в сторону стола. Парень понял намек и подошел ближе, слыша отдаляющие, тихие шаги Душнова. В душе у ученика все кипело, все эмоции смешались и он просто не знал, куда деть свою ярость и обиду, поэтому случайно, когда Олежа покинул комнату, сильно открыл шкафчик стола и внезапно обнаружил нечто странное. Отсек был совершенно небольшим и обычным со стопками желтоватых бумаг, здесь также были огрызки карандашей, салфеточки и… потертая, старая зеленая тетрадь, которая выделялась в этой небольшой обстановке. Дима настороженно нахмурил брови, воровато огляделся и осторожно взял тетрадь в руки, боясь что та раскрошится. Тетрадь самая обычная, старая, некрасивая и жухлая, однако, когда парень раскрыл ее, его поразила надпись, которая полностью перевернуло его мир.

Дневник принадлежит: Олеже Душнову.

* * *

Когда Дима закончил с уборкой, кабинет остался в тишине и порядке. Олежа мог полной грудью вдохнуть воздух и ощутить, что все напряжение вместе с этим человеком улетучилось. Однако, когда он подошел к столу чтобы отнести недопитую кружку, он ощутил нечто странное. Словно что-то родное и ценное было потревожено. Было осквернено и вырвано из храма тоски и мрака. Олежа ощутил мелкую дрожь внутри, рот немного приоткрылся и его тонкие пальцы полезли к ручке шкафчика. Он про себя молился, успокаивал себя что все в порядке, что это не больше чем беспочвенная паранойя и что нет нужды волноваться. Учитель крепко ухватился за ручку и дернул на себя, тут же запуская руку в отсек для записей и замер. Глаза налились кровью, плечи сильно напряглись и от поднимающейся ярости хотелось закричать во всеуслышание, но горло закупорилось.

Герой продолжил борьбу.

Примечания:

Ого, ничего себе, автор жив! Прошу прощения за задержку, были проблемы, пришлось отдохнуть и разобраться с поступлением, сейчас вроде все в порядке, могу писать в более расслабленном темпе. Рада что вам нравится история, это утепляет душу и я буду радовать вас дальше! Спасибо всем кто прочел эту главу, ждите проды!

Примечание от беты: часть отредактирована с опозданием. Простите за задержку. еще много позже тут был редактор

Примечания:

Готовьте платки, они вам пригодятся ;)

Приятного чтения!

Советую во время прочтения первой сцены слушать: Heathens — twenty one pilots

Во время прочтения второй сцены: Ghosting — Mother Mother

Во время третьей сцены: Перемен — Виктор Цой и Battle Cry — Imagine Dragons

Перед тем, как я расскажу о битве Героя на его новой стезе, я поведаю вам о Павшем рыцаре, что слишком близко подошел в Ложному Огню Перемен и очернил свою душу.

* * *

Темень тихой дымкой сгустилась над вечно живым городом, и все москвичи вылазят из своих душных квартир чтобы повеселиться в баре с друзьями, провести время с родными и близкими или походить по набитым до отказа ресторанам, а потом по магазинам, чтобы потратить последние деньги. Кругом встречаются разноцветные огни вывесок, развешанных тут и там гирлянд на Никольской, слышится смех, где-то вдали играет музыка бродячих музыкантов, что так веселит народ и особенно греет души в морозную погоду. Дети играют в снежки, где-то кто-то признается в любви, неловко улыбаясь, и в целом жизнь кипит своим чередом, как бы фоном, и манит к себе. Манит своими красками, словно пришедшими из детства, своими диковинными запахами легкости и расслабленности, звуками празднования чего-то важного. Чего-то ценного.

«Было бы здорово походить вот тут с ним…»

Думал Олежа, оперевшись о стену небольшого домика в темном переулке, из которого был хорошо виден кусочек яркого города, покрытый снегом и праздничной мишурой. Олеже не холодно стоять так, в плотно застеганной куртке, без шапки, в поношенных брюках и ботинках, в которых попало немного снега. Это все мелочи. Он спокойно стоит, переваливаясь с ноги на ногу и задумчиво глядит в сторону огней, судорожно потирая руки, чтобы пальцы не онемели от холода. Они еще понадобятся сегодня для дела.

Олежа тогда был другим. Тогда он был чуть ниже ростом, его взгляд был куда добрее и светлее, нежели в неумолимом темном будущем: его глаза были цвета ясного неба, с едва видными зелено-желтыми крапинками, в которых читалась преданность, открытость, внимание и радость ко всему, что есть в мире, любовь ко всему живому и новому.

Олежа был прилежным и целеустремленным студентом в институте. Он все делал вовремя, имел хорошие связи с преподавателями и, несмотря на его отличную успеваемость и высокий интеллект (в том числе он лучше всех понимал смысл прочитанного), он не был особо популярен и часто пребывал в одиночестве и чувствовал себя брошенным. Но у него была озорная сестра Оля, что никогда не давала брата в обиду, однако и с ней было временами тяжело из-за ее дерзкого нрава, который не любил спокойный и порядочный студент. Однако единственным, с кем он ощущал себя живым и не одиноким был Антон.

Антон Звездочкин, самый популярный в институте студент, учился в магистратуре, он был из богатой семьи чиновников. Красивый, подтянутый и высокий, он был настоящим кумиром для Олежи. Его пламенно-медовый взгляд, уверенная походка, резвый и звучный голос притягивали, пленяли и заставляли влюбиться с первого взгляда, привязывая невидимыми нитями его руки и ноги. И ему не хотелось сопротивляться. Ему хотелось поддаться, быть открытым и живым, помогать во всем и провести с ним всю жизнь, ведь оно того стоит.

Олежа и Антон познакомились однажды совсем случайно во время вечеринки, посвященной какому-то дню рождения одного из преподавателей, на которой все были обязаны быть, даже самые отъявленные лодыри и троечники. Олежа не решался подойти, ужасно конфузился, трясся только от одного вида Антона и чувствовал сильную давку в груди, как кончается воздух в легких и как бешено стучит сердце от неоправданного волнения. Он же обычный студент, да, заучка, но по сравнению с таким человеком как Звездочкин он был никем. Был жалкой пылинкой, которую легко сдунуть. Но Душнов собрал все силы и все-таки смог подойти и между ними завязался милый разговор, в котором Олежа постепенно обретал спокойствие и уверенность. Он много говорил обо всем, ужасно тараторя, и вслушивался в слова Антона, безотрывно глядя в его глаза… Его глаза, огненные, властные и задумчивые прожигали душу насквозь, желая выведать все потаенные секреты, выудить, соскребсти со всех поверхностей и проглотить, разжевать, попробовать на вкус и вынести свой вердикт. И Олеже было страшно от этого: что же вынесет Антон о нем из разговора? Что он очередной глупенький фанатик? Или же будущий преданный приемник? Или же просто обычный прохожий, о котором он забудет в силу высокой занятости? Так или иначе, но после той вечеринки парень понял одно: он понравился Антону.

Поначалу все было хорошо. Олежа потихоньку раскрывался Антону, рассказывал о своих увлечениях, дискуссировал с ним на разные темы, ходил кинотеатры и парки, и в целом, парень сам не заметил, как влюбился в него. Он влюбился в его обжигающий взгляд, в его властный голос, в движения и идеальную внешность. От ровно приглаженных волос до костюма, который отражал всю его крепость, силу и волевой характер. Такому зажатому и неуверенному парню как Олежа был необходим такой человек как Звездочкин. Ведь он был для него сильной фигурой, опорой в минуты страха и тревоги. С ним можно было не бояться, с ним ты был в безопасности и точно знал, словно прячась за каменной стеной, что с ним не пропадешь. Олежа рядом с Антоном чувствовал себя совсем не так как раньше: он стал еще смелее, общительнее и увереннее. Он смог влиться в небольшой коллектив среди студентов, наладил отношения с сестрой и его жизнь стремительно улучшалась, чему он был счастлив. Время с ним пролетало незаметно, Олежа полностью отдавал себя Антону, помогал ему, верил, заботился и совсем не замечал, как от этой сильной и безрассудной любви он ослеп. Ослеп настолько, что не заметил в этом всем самое главное…

* * *

Олежу вырывают из мыслей отчетливые приближающиеся шаги, отдаленные грубые крики и лай собаки, которые совсем не вписывались в общую красивую и спокойную атмосферу города. Он невольно вздрагивает от резкого звука, плечи напрягаются, а внутри кончается воздух, что вызывает панику, но он тут же ее подавляет, сжимая похолодевшие тонкие пальцы в кулаки. Дипломатор снова сбегал от полиции после митинга. Это обычное дело отношений Олежи и Антона, и парень нисколько не жалеет об этом, несмотря на то, что каждый похожий случай заставлял его нервничать и паниковать. Ему было страшно видеть боль на лице его героя, страшно слышать, как его нещадно бьют или стреляют угрозами, пытаясь заломать, но он все равно рвался в бой с головой, подставляясь под удары дубинок, под крики и клыки собак — это все было неважно, отделается содранными костяшками, ранками и, может быть, сломанной рукой, но останется жить. И будет гордиться собой, ведь этим он помогает Дипломатору сиять. Помогает вещать его идеи молодежи, бороться с коррупцией и несправедливостью, и эту роль, роль Рыцаря, что хранит Огонь, он играл с честью. Все ради него, героя молодежи.

Олежа видит, как кусочек цветастого города закрывает что-то темное, и большая фигура взмахивает перед ним плащом, больно берет под локоть и уводит куда-то во тьму. Олеж послушно бежит следом, цепляясь за руку героя и чуть ли не спотыкается на ходу, пытаясь поймать такт его широких шагов. Дипломатор бежит уверенно, почти бесшумно, но сохраняет грациозность, стойкость и уверенность, что видно в осанке и глазах, что огоньками мелькали во тьме переулка. Позади слышится заунывный вой собаки и ругань нескольких полицейских, однако они неумолимо настигали их и Олежа это хорошо слышал, ощущая с какой силой разгорается в нем паника и страх, что продолжали быть его вечными друзьями, даже когда он сблизился с Антоном. Олежа резко заворачивает Дипломатора за угол и они оба прижимаются к стене, тут же замолкая. Страх. Неопределенность и холод… как же холодно. Олеже хотелось бы походить по красочным улицам зимнего города, нежели находиться в темных скверах и дрожать от ужаса, в надежде, что их не поймают полицейские. Но нет, не сейчас. Сейчас надо было выполнить дело, а потом все остальное. Сердце бешено билось в груди, было очень холодно, локоть, который сдавливали крепкие пальцы Дипломатора, болел, а перед глазами мерцали звездочки от долгого бега. Как же хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть или телепортироваться отсюда прочь, но Олежа не хочет казаться трусом перед своим кумиром — он должен был выстоять, смело, отважно, а все остальное не имело значения. Никакого значения.

Где-то совсем близко послышались наступающие шаги и усталый говор полицейских, что все еще рыскали совсем рядом, словно волки, что заставило Олежу напрячься и внимательно вслушаться в звуки, вжимаясь спиной плотно к стене, словно желая протиснуться сквозь нее. Парень затаил дыхание и закрыл глаза, невольно прижимаясь к боку Дипломатора, как бы пытаясь найти поддержку и тут полицейские уходят и шаги постепенно отдаляются, сопровождаясь руганью и фырканьем собаки.

Олежа облегченно выдыхает и робко выглядывает из угла, вглядываясь обеспокоенными глазами во тьму, в которой слышался удаляющийся гомон полицейских. На душе стало немного спокойнее, сердце замедлило темп и из-за этого дышать было легче, но в груди отдается тупая боль от сильного нервного перенапряжения. Ничего, все позади. Они в безопасности.

-Кажется оторвались…

Вздыхает Олежа и разворачивается к Дипломатору. Его взгляд суров, как всегда властен и серьезен, глаза-точки светятся во тьме, а его горящее дыхание почти не уловить, но можно было почувствовать насколько он был уставшим и раздраженным. И даже таким он был прекрасным: воинственным и могучим, настоящий борец за справедливость. Олежа улыбается, ласково, наивно, но тут же сосредоточенно сводит брови, берет героя за запястье и выводит из угла, куда-то заворачивает и торопливо подбегает к дверям тайника, что вел в квартиру Душнова. Он быстренько разгребает с пути небольшие коробки, бутылки и пледики, что покрывают вход в тайное убежище и открывает двери с помощью ключа, все это время сосредоточенно глядя себе под руки. Он делал все суетливо, быстро, осознавая всю серьезность ситуации и насколько сильно раздражался уставший Антон, что стоял позади и кутался в плащ, стараясь не замерзнуть.

-Долго еще?

-Сейчас, сейчас, родной… Вот! Пошли!

Послышался тихий лязг и Олежа открыл старые двери, пропуская вперед Дипломатора, затем прыгнул следом и закрыл двери за собой, тут же при прыжке включив свет в коридорчике, что вел наверх, в квартиру. Послышалось короткое жужжание и несколько лампочек осветили узкое пространство, отчего герой слегка сощурился и пошел вперед чуть пригибаясь, чтобы не удариться о невысокий потолок. Олежа же пулей шел вперед, иногда останавливаясь, чтобы не врезаться в спину Антона и расспрашивал его о самочувствии, о произошедшем на митинге, и о его настроении и о другом, на что Антон что-то раздраженно бубнил и отмахивался, но принять помощь от Олежи он должен был — парень привык к такому обращению перед лечением, даже несмотря на то, что это иногда приносило ему боль, он терпел. Терпел ради его внимания, любви и возможности быть рядом с ним. Таков закон Рыцаря.

-Ты один?

Спрашивает Антон, выходя наконец из коридора и чуть щуря глаза от яркого света лампочки. Квартира Олежи представляла собой небольшое помещение, от которого всегда веяло теплом, уютом и семейным гостеприимством. Эта квартира досталась Олеже от отца, скорее не за внушительные заслуги по учебе, а чтобы просто перестал мозолить глаза. Однако именно эта квартира была для него спасительным местом, клочком звездного пространства, который он был готов делить не только с сестрой, но и с Антоном. Гостиная, в которой сейчас находились герои, была уютной небольшой комнатой с чистыми, яркими обоями пастельного зеленого цвета, на которой висели плакаты рок-групп, картины и фотографии космоса и, конечно же, темно-бордовый плакат Дипломатора во весь рост. Олежа бережно следил чтобы не испортить его и заботился об этом плакате, разглаживая углы и потертости, стараясь не повредить, не стереть краску с поверхности, боясь что этим самым может ранить своего кумира. Хотя Оля относилась к такому увлечению с юмором, чему брат был не против и тоже хихикал, с воодушевлением рассказывая о подвигах своего героя. Здесь также был новенький письменный столик с небольшой стопкой тетрадок, недопитая кружка кофе и посередине лежала раскрытая тетрадь в зеленой обложке, которую тут же закрыл Олежа, боясь что Антон может прочесть. Хотя сейчас Антону не было дела до личных мыслей парня. Ему в принципе было все равно на него, однако он все еще нуждался в его помощи. Но почему?

-Да, один. Оля уехала к подруге на ночевку, так что все хорошо… Садись, я сейчас все осмотрю.

Суетливо проговорил Олежа, подлетая к высокому шкафу в углу комнаты, начав судорожно искать аптечку, игнорируя постепенно поднимающуюся панику. Разумеется, ему было не в первой вытягивать Антона из подобных ситуаций и лечить его: зашивать раны, замазывать синяки, вытаскивать пули и копаться в его крови, ощущая как от страха и раздражения становится трудно дышать и колотится сердце в груди. Но каждый раз, видя избитого и покалеченного Антона, своего раненого героя, в крови, он страшно волновался за его жизнь, становился нервным и беспокойным и старался делать все, чтобы ему было легче, менее больно, чтобы ему было комфортно и хорошо, чтобы потом просто поговорить. О чем угодно, если сам Антон этого захочет.

Дипломатор корчится, когда усаживается в кресло-качалку и прижимает раны в боку ладонью, что пронзило его дребезжащей болью. Все тело словно было нанизано на ниточки, из-за чего руки не слушались и не хотели двигаться как следует, в ногах сильно гудело от долгого бега, тело отзывалось тупой болью, а в голове стоял шум из мыслей, звуков мигалок полицейских машин и криков бунтующих, что раздражало, заставляло злиться на все подряд еще сильнее. Он аккуратно снял пальто с плеч, повесил на спинку кресла и посмотрел в сторону Олежи, что наконец нашел аптечку и шел к нему, по пути захватив табуретку.

Антон никогда не считал Олежу чем-то большим и важным. Задолго до их первого знакомства, как только Олежа появился в его поле зрения, он много наблюдал за ним, изучал его поведение и много общался с его сестрой, чтобы понять что это за человек. Олежа заинтересовал его своей зажатостью, повышенной ответственностью и суетливостью, что была присуща любым перфекционистам, также он обладал хорошим умом и чувственностью и именно этим он и хотел воспользоваться. И когда он встретился с ним, он понял одну вещь: Олежа был по уши влюблен в него. Это можно было понять по его сияющим небесно-голубым глазам, в которых отражалась чистота и искренность. Тогда самый заядлый заучка института говорил с ним слишком быстро, запинался в простых словах или же забывал, что говорил, активно жестикулировал и в его движениях чувствовалась невинная неловкость, желание показать себя с лучшей стороны и заинтересованность, и тогда Антон понял — он станет идеальным приемником Дипломатора. Он понял, что таким ранимым, чувствительным и добрым пареньком можно легко управлять, заставлять делать рискованные вещи ради «любимого кумира», не боясь последствий. И преданность, восторг и готовность Олежи помогать удивляли Антона, но он не замечал каких-либо жестов с его стороны или слов, редко выполнял его просьбы и пользовался им практически как вещью, подспудно понимая что это неправильно, мерзко. Он понимал, что рано или поздно Олеже сорвет крышу от обмана, и он сделает с ним нечто ужасное, но он просто не хотел это решать. Не знал как. Он хотел поговорить об этом с самим Олежей, решить эту проблему, которая стремительно росла, как гнойный нарост на теле, но все откладывал и откладывал, аргументируя это большой занятостью и незаинтересованностью в этой решении этой проблемы. Однако, каким бы Олежа не был доверчивым, он прекрасно видел холод и равнодушие кумира, это причиняло боль, но он старался изо всех сил, чтобы угодить ему, чтобы он гордился им и заслужить отдачу, похвалу и любовь, игнорируя собственные проблемы.

Рыцарю было тяжело, он обжигался об Огонь, но продолжал его хранить, ради Светлого будущего молодежи.

-Потерпи пожалуйста. Вот так…

Методично проговаривает Олежа, осторожно прижигая перекисью раны на лице Антона, прикасаясь к его коже самыми кончиками пальцев, словно боясь смять его лик, его маску. Внешне Олежа не показывал напряжение и волнение, чтобы не казаться герою слабым, полностью концентрируясь на лечении. Он делал все мягко, ловко и в то же время быстро, чтобы не слишком раздражать своей медлительностью. Антон же сидел и почти не двигался, ощущая неприятную боль от махинаций Олежи и тяжело вздыхал, стараясь не встречаться с его взглядом, в котором он опять читал приставучее: «Я люблю тебя. Я волнуюсь за тебя. Прошу, обрати на меня внимание», что просто раздражало. Они оба чувствовали, как атмосфера тихой и спокойной квартиры отягощалась, наполнялась более темными и едкими красками, из-за которых становилось трудно дышать, давило где-то в груди и хотелось кричать. Кричать невысказанное, наболевшее, но никто из них не собирался этого делать. Не считали нужным.

-Как все прошло? Я вижу тебя снова били… Скажи, Антон, ты совсем себя не бережешь?

-Все под контролем, Олегсей. Не надо нервничать зря. Все проходило спокойно, и, как обычно, я вещал свои идеи молодежи, отвечал на вопросы, но потом послышался выстрел, и на меня полезли полицейские. Один из них пытался меня застрелить, и пришлось вступить в небольшую драку. Как видишь, я оторвался.

Антон невольно переводит взгляд на Олежу и тяжело вздыхает, увидев испуг на его лице. Голубые глаза сузились и мелко задрожали, легкие неожиданно сжались, а от паники начала болеть голова, что заставило его нахмуриться. Он тут же вынул бинт, оторвал немного и обмотал им лоб, вправил нос и прижег новую рану перекисью, глубоко вздохнув и опустив голову. Невыносимо. Этот черт его точно до могилы доведет, однозначно. Он поднял голову и нахмурился, сверкая обеспокоенными глазами:

-Я вижу ты не бережешь себя… Я же просил быть осторожней! А что если бы тебя убили?! Знаешь, голова дана не только для того чтобы стрелять красноречиями! Я же волнуюсь за тебя!

-Олегсей, прекращай. Я еще раз говорю, все в порядке, все под контролем. Такое бывало не раз, и ты это знаешь.

-В прошлый раз пистолетов не было! И, дай угадаю, у тебя еще что-то прострелено, верно? Я тебя вылечу, не беспокойся… Но черт возьми, следить надо за собой!

От образа милого и влюбленного Олежи практически не было и следа. Он видел как взволнованные глаза начинали блестеть от подступающих слез, руки мелко дрожали, а голос становился острым, метким и почти истеричным, что действовало на нервы. Хотелось просто успокоиться, побыть в одиночестве и тишине, чтобы никто не дергал, отвлечься за прочтением хорошей книги или выпить чашечку кофе, но он не мог пойти домой в таком помятом состоянии. Ему был необходим Олежа. Только для этого и ничего другого. И сейчас ему было важно, чтобы он был спокоен и не взрывался раньше времени, поэтому он кладет тяжелую руку на хрупкое плечо Олежи, вглядывается медово-огненными глазами в точку меж глазами парня и говорит приглушенным, но басистым голосом:

-Прошу, успокойся. Ты же не хочешь, чтобы я кричал на тебя, верно? Ты боишься этих криков, и знаю, что тебе больно смотреть на меня раненым и сломанным, но уверяю… чем быстрее ты меня полечишь, тем быстрее мне станет легче. А потом мы разойдемся. Понятно?

-Но… Я хотел бы как-нибудь, ну, не говорю, что сегодня, прогуляться по Никольской… Скоро же Новый год! Хотел бы пройтись со мной? Хотя бы немного?

Спросил Олежа с надеждой в голосе. Антон тяжело вздыхает, чуть хмуря густые брови и прожигая его взглядом, ощущая с каким чувством и желанием смотрит на него парень. Он много раз уговаривал его погулять с ним. Уговаривал встретиться после занятий, погулять в парке или пойти в кино, но он все откладывал, ходил с ним редко, только тогда, когда ему было скучно или не мог полностью посвятить себя делам Дипломатора и учебе, которые были куда важнее обычных чувств парня. А Олежа верил ему. Ждал, верил и надеялся, что вот однажды придет к нему, и они смогут спокойно поговорить, погулять, купить что-то интересное или же подурачиться, но каждый раз он получал в ответ только боль, осуждающий взгляд Антона и постоянные отговорки, что действовали на него подобно ядовитым лезвиям, пронзающим его душу. Но он не сдавался и продолжал бороться за его внимание, за счастье обоих, не замечая, как увядает.

-Хорошо, я понял…

Выдыхает Олежа, опуская голову. Его тонкие пальцы залезают под футболку героя, аккуратно отдергивая, открывая вид на поврежденный бок с несколькими пулевыми ранениями. Парень вздыхает, берет пинцет, перекись и прижигает ею раны, начиная утопать в своих мыслях. Как же больно и невыносимо. Олежа осторожно копался в ране в поисках пули, но ему казалось, что это Антон прямо сейчас копается в его плоти, выедая самое лучшее и хорошее из него, делая из него неживого, мертвого человека. Звездочкин устремляет взгляд на стену и вздыхает, чуть щуря глаза от неприятной боли. Ничего, надо только немного потерпеть и спокойно пойти домой, однако одни глаза Душнова, наполненные надеждой, просто не давали покоя. Он чувствовал себя мудаком за то, что ведет с ним таким образом, старался искать этому хоть какое-то оправдание, но не мог, понимая, что делает больно этому доверчивому парню. Но по-другому он не мог.

-То есть та прогулка по парку тебе не понравилась? И поход в кинотеатр, который был три месяца назад? Тебе было мало?

Олежа достал наконец одну пулю из раны и бросил ее в небольшой тазик, подымая взгляд на Антона. Он не ожидал такого вопроса. Он уже предсказывал, что означала эта резкая перемена в несговорчивом и холодном человеке и, чтобы не увязнуть в иллюзиях, Олежа спросил, подняв брови и восхищенно глядя на героя:

-Ты хочешь-

-Да, хотел бы. Может ты прав, надо иногда выбираться… Посмотрю, что у меня по графику и, в принципе, можем погулять по Никольской, если хочешь.

Олежа весело улыбнулся и кивнул, ощущая себя самым счастливым человеком на планете. Он не мог поверить, что сам Антон, который не был особо заинтересован во всем этом, предложил прогуляться. Сердце затрепетало, в легких приятно задребезжало, а глаза заблестели искренностью и влюбленностью, что заставило Антона усмехнуться. «Ну и дурачок», подумал он. И вдруг Олежа совсем неожиданно крепко обнял Антона за плечи, чуть не падая вместе с ним. Тот от неожиданности сжал его руками и тяжело вздохнул, зажмурившись от неприятной боли. Олежа обнимал мягко, искренне и сильно, а Антон ничего не чувствовал кроме тупой боли в теле и быстрого сердцебиения в груди парня.

-Спасибо тебе…-Прошептал Олежа, почувствовав как по щеке течет слеза и зарываясь носом в шею Антона.- Я тебя люблю.

-Задушишь, отпусти.

Олежа нехотя отпускает его из объятий и продолжает лечение, слабо улыбаясь. Во время всего процесса он молча предвкушал эту встречу, думал над одеждой, поведением, времени и других факторах, чтобы сделать все комфортно и интересно для их обоих. И в особенности ради Антона.

В тот день Олежа в первый раз почувствовал болезненный толчок в сердце, но не придал этому особого значения — ради Антона он был готов потерпеть.

* * *

Новый год-удивительная пора. Это время, когда появляется надежда на новые перемены. Надежда, что в дальнейшем будет все намного лучше, чем в предыдущем году. Надежда, что все несбывшиеся мечты исполнятся в эту долгую, шумную ночь, что будет дребезжать от радостных криков и взрывов салютов по всей стране. Олежа любил Новый год. Он любил этот праздник с самого детства, времени когда все кажется таким светлым, добрым и волшебным. Он обожал вешать игрушки на колкие лапы елки, играться с мишурой, обматывая ее себе на шею и воображая себя знаменитостью, любил наряжаться в Новогодних героев и особенно ему нравилось дарить подарки. Он любил видеть восторг в глазах своей матери и ее ласковые объятия радости, в такие моменты даже требовательный отец смягчался и одобрительно улыбался, хлопая сына по плечу. Когда Олежа дарил что-то важное, хорошее и интересное (он всегда на этот счет сильно волновался), он чувствовал себя нужным, чувствовал себя что делает все как надо, делает все ради блага других и именно поэтому этот праздник был для него самым священным днем. Самым сакральным, гораздо важнее чем какие-либо другие.

На Никольской, как обычно во время этого праздника, было настоящее столпотворение. Здесь были развешаны красивые гирлянды, изображающие Деда Мороза, Снегурочку, лесных зверей и героев сказок, висели растянутые по всей улице миниатюрные лампочки, что создавало приятную расслабленную атмосферу некой романтики. Когда находишься внутри оживленной толпы, среди которой резвящиеся дети, уставшие, но довольные взрослые, было очень тепло. По-семейному, по-родному тепло и безопасно, словно ты являешься частью этого небольшого мирка счастья и света. Где-то ласковой волной растекается приятная музыка, что пробуждает в душах праздничное настроение, даже у самых покинутых или злых людей. Но в Олеже настроение торжества было с самого начала, еще до того как он вошел на Никольскую.

Олежа с Олей решили на этот раз забыть обо всем и отпраздновать удачное завершение сессии вместе, а не разъезжаться в разные стороны. Конечно, этот праздник они всегда праздновали с родителями, но они считали себя достаточно взрослыми, чтобы решать самим как и с кем праздновать. И сейчас Олежа, аккуратно проходя мимо людей и весело улыбаясь, рассматривая украшения и вслушиваясь в музыку, был на седьмом небе от счастья. Ведь он ожидал увидеть здесь, в этот священный день, Антона. Оля не была против того чтобы «особо близкий друг и ни разу не кумир» был рядом и праздновал вместе, но она, как родная сестра, чувствовала что-то неладное в этом человеке. Она чувствовала, что возможно ничего не выйдет, как и в прошлые разы, когда Олежа приглашал его в парк, кинотеатр или куда-нибудь еще. Но Душнов был настолько счастлив и воодушевлен, что огорчать его и портить день не хотелось. Но, если вдруг что-то произойдет с ним, она будет рядом. Обязательно.

Олежа же был в восторге. Ему было немного неловко от того, что он выглядел ребенком со стороны, когда с восхищенно открытыми глазами разглядывал гирлянды, подходил к витринам с елочными игрушками, обменивался с кем-то поздравлениями и улыбался. Искренне, счастливо и беспечно, ощущая себя самым счастливым человеком на свете. Он словно мог в любой момент раскрыть крылья и взлететь, чтобы всех сделать счастливыми, уберечь и помочь в чем угодно, невзирая ни на что, ни на личные переживания или страхи. Он был счастлив и с нетерпением ожидал появления Антона.

Оля же шла рядом и спокойно улыбалась, невольно выискивая в шумной толпе самого Антона. Его огненные глаза сложно было не заметить даже среди мелькавших фонариков и лампочек, что были развешены по всей улице. Она чувствовала что-то неладное, чувствовала что этот властный, занятый и не интересующийся жизнью и мыслями Олежи, просто не придет в этот священный для него праздник. Не появится и не поздравит, не скажет теплых слов и не одарит невероятным и великолепным взглядом, который манил и заставлял Олежу трепетать. Трепетать от горячей любви и признательности. Олежа слишком часто упоминает этот взгляд при разговоре с Олей о нем. И она прекрасно понимала, каким ударом будет для него, если самый преданный фанат не увидит желаемого от кумира.

-Смотри, Оль!

Воскликнул Олежа, указывая рукой в сторону. Оля перевела взгляд с темного звездного неба и увидела перед собой огромную ель, у которой копошились люди, слышался смех детей и ворчание взрослых, которые хотели спокойно сфотографироваться. Елка была очень красивой: на больших острых лапах висело множество разноцветных шаров, лошадок, пластиковых фигур в виде конфет и в глубине веток мигали радостно гирлянды, что обвивали ее полностью. А на самой верхушке была звезда. Огненно-рыжая, едва мерцающая и покачивающая от слабого морозного ветерка, что создавало впечатление живой елки. Здесь было гораздо теплее, чем внутри самой толпы: звучал радостный смех, говор людей где-то шипели искорки бенгальских огней, где-то распевали новогодние песни, игрались в снежки, а кто-то, особенно проворный и хитрый, лез под елку, чтобы украсть коробки, сделанные под вид подарков.

-Красивая… Кстати до Нового года осталось два часа… ты не знаешь где Антон? Он придет же сегодня?

-Конечно придет, о чем речь? Он обещал… Сейчас могу написать.

Проговорил суетливо Олежа, торопливо вынимая телефон из кармана куртки. На его лице все еще была улыбка. Такая милая, светлая и открытая, что невозможно было сделать что-то плохое этому человеку. Даже Оля, когда особенно злилась и бесилась на брата, не могла на него обидеться или накричать-он был слишком мил и добр для этого. Потому что был родным, своим. Его хотелось защищать и оберегать, никогда не предавать и быть рядом. И Оля не хотела видеть, как эта улыбка сменяется на гримасу отчаяния, страха или печали, так как это всегда больно.

-Давай лучше сфотк-

-Сейчас-сейчас, подожди! Ага. да… ты где… Кажется недавно был в сети.

Проговаривал Олежа себе под нос, быстро печатая что-то в телефоне. Ему было плевать, что он без перчаток и отморозит пальцы. Потерпит, переживет. Сейчас важно было как можно скорее увидеться с Антоном, обнять, услышать его голос, что заставлял легкие дребезжать и почувствовать тепло, жар рядом с ним. Со своим Огнем. Олежа безотрывно глядел в чат, словно гипнотизируя несчастную точку у нового сообщения, чтобы она исчезла побыстрее. Рядом был шум, веселый смех и время словно остановилось в несколько тысяч раз, заглушая все звуки и заставляя огоньки вокруг замереть, гореть ярче. Оля стояла рядом и обеспокоенно глядела на брата. И, когда через некоторое время Олежа медленно опускает телефон и на лице увядает улыбка, она поняла, что это значит.

-Не придет… Но он же… Обещал. Я…

Олежа поднимает взгляд на Олю и в его глазах сверкнула короткая молния, и в голубом небе показалось черное облако, затмевающее живописный пейзаж дуги парня. Пошел первый дождь. Долгий и сильный, отчего было холодно и Олежа начал коротко вздрагивать, ощущая как противно скукоживается сердце внутри, как сдавливаются легкие и стало труднее дышать. Оля положила руку на плечо брата и чуть приобняла, тяжело выдыхая. Девушке было больно видеть Олежу таким: совсем недавно он был счастливым ребенком, бегал, совсем как олененок, с любопытством разглядывал украшения и с восхищением глядел на елку, широко улыбаясь. А сейчас Олежа выглядел опечаленным, потерянным и совсем иссохшим в этот святой для него праздник.

-Какие у него могут быть дела, скажи? Он сам мне подробно изложил, когда, во сколько и как пойдет на Никольскую! Ко мне… к нам… Скажи, во мне что-то не так? Неужели я ему противен?

-Нет, Олеж…-Со вздохом проговорила Оля, приобнимая брата за плечи. Она устремила взгляд на звездное небо, в котором летали огоньки салюта, что виляли огненными хвостами и взрывались, выпуская несколько сотен искорок. Красивое зрелище. Но не приносит это должного наслаждения.- Ты слишком им увлекся, Олежа. Прости, что я говорю такое, но мне кажется, ты ему равнодушен.

Олежа тяжело вздыхает, чтобы остановить мелкую дрожь в теле и вытирает едва наступившие слезы локтем, неотрывно глядя на вспыхивающее небо от салютов. Олежа не был зол или удивлен этому утверждению. Оля думала, что сейчас начнутся истерики, крики и, может быть, даже драка, но нет. Олежа был внешне спокоен, не вырывался из объятий сестры и глядел в небо, в надежде, что этот день не станет только хуже. День может быть и не стал худшим, но вот теперь этот праздник для него стал не таким теплым и добрым как когда-то.

-Я знаю, Оль.

Проговорил тихо Душнов. Оля подняла удивленно брови и замерла, не веря услышанному. Эти слова прозвучали так естественно, с нотками горечи и обреченности, что девушке стало еще холоднее, словно она прикоснулась к холодному камню на набережной. Она теперь поняла, что скрывалось за улыбками брата каждый раз, когда он возвращался с встречи с Антоном. Знала, почему он был очень дерганным, при разговоре заплетался язык и почему он жаловался на боли в сердце. Раньше Оля смахивала это на «Фанатскую возбудимость» и не придавала особого значения, лишь хихикала и мило шутила с ним. И сейчас она видела настоящие эмоции. Настоящую боль. Настоящего Олежу.

-Я с самого начала знал, что я ему безразличен… Но я уважаю, люблю его, понимаешь? Я ради любви, я готов пойти на все. Я не говорю, чтобы каждый день встречаться или что-то подобное… его взгляд и голос… они меня лечат. Я столько сил трачу на него, жертвую здоровьем и…

-Может ты прекратишь тогда? — Осторожно спросила Оля. — Он тебя мучает, теперь я ясно это вижу. Я понимаю, ты его уважаешь и любишь, но при такой ситуации лучше перестать бороться и позаботиться о себе. Кумирская любовь всегда ранит…

И Оля внезапно сталкивается со взглядом, от которого становится не по себе. На нее смотрел Олежа, затемненными, пустыми и такими холодными глазами, в которых можно было разглядеть постепенно поднимающийся океан, что загораживал темные грозовые облака. В них читалась твердость, боль, решительность и печаль, что в будущем станут верными спутниками Душнова вплоть до его смерти. Оля невольно отшатнулась, но не убрала руки с его плеча, взволнованно глядя в глаза Олежи. Там больше не было ясного голубого неба, не было открытости и живого любопытства — только буря мыслей и взглядов. В нем что-то менялось, и девушке было страшно на это смотреть.

-Нет. Оля, я не прекращу! Понимаешь? Нет! Он меня мучает потому что я недостаточно стараюсь! Но вот увидишь, он удивится мной, похвалит! И…

-Нет! Я еще раз говорю прекрати это делать!

Внезапно подняла голос Оля, и она словно выдернула брата из мира иллюзий, вокруг звучит радостный шум, в воздухе запах алкоголя, смех, все как и бывает в этот праздник. Но Душновы словно были из другого мира. У них были свои проблемы, свои загоны, и никто не обращал на них внимания, словно их и не существовало никогда. Оля тяжело выдыхает, увидев короткий испуг брата, опускает голову и протягивает руки вперед, как по детской привычке, и Олежа послушно падает в объятья, зарываясь носом ей в шею и начинает плакать. Долго, очень тихо, содрогаясь плечами и прикрывая глаза, чувствуя, как сильно болит сердце и как сильно трясется все внутри, из-за чего хотелось блевать. Оля все понимает и молча гладит его по спине, прижимая к себе. Она знает, что ее слова вряд ли на что-то повлияют, но она была всегда готова помочь Олеже. Что бы ни случилось.

В тот день Олежа во второй раз почувствовал болезненный толчок в сердце, но не придал этому особого значения — ради Антона он был готов потерпеть.

* * *

Олежа пронзительно вскрикивает и сжимается от острой боли, что вынуждает его скрючиться и упасть на колени. В голове творился сущий хаос, ноги неприятно гудели от долгого бега, тело пробило легкой дрожью, а во рту был неприятный привкус крови.

Они снова вместе убегали с митинга. Это было вечером, было начало апреля. Постепенно становилось теплее и спокойнее на улицах вечно работающего города. Уходил снег, уходили холодные ветра, однако вечера все чаще и чаще превращались в огненный Революционный парад людей, что хотели перемен. Людей, которые мечтали о более свободной и мирной жизни, без преград и унижений, хотели быть замеченными, чтобы их наконец услышали. И их главный предводитель, Огонь, вел их. Говорил мотивирующие и важные речи, вещал великие идеи, не видя, что прямо перед ним ходит его верный Рыцарь, чьи латы начали трескаться от нагрева его пламени, собираясь вот-вот показать истинную личность. Все то, что давно накопилось внутри.

-Вставай! Нам пора убегать! Ну же!

Рычал злобно Дипломатор, стреляя взглядом Олежу. Тот сидел на коленях, поникнув головой. На левом плече красовалось кровавое пятно от выстрела, от которого отходили отросточки и из-за этого некогда голубая клетчатая рубашка начала пачкаться, тускнеть. Пальцы неосознанно сжимались в кулаки, руки мелко тряслись, из-за чего казалось, что из них вот-вот могли выпрыгнуть кости, а на лице растягивалась болезненная улыбка. Как же больно. Как же жалко. Олежа был словно прикован к земле и не мог сдвинуться, чувствуя, как лавиной его охватывает безумие, накопившаяся усталость и злость, угрожая выйти наружу. Как же он устал.

-Ты оглох?! Живо вставай!

Громко крикнул Дипломатор, нервно посмотрев на полицейских, что стремительно приближались к ним выставляя вперед пистолеты. Ему было очень некомфортно. Он злился на Олежу, хотел прямо сейчас его бросить на произвол судьбы, убежать прочь и спрятаться хоть где-нибудь чтобы переждать. Однако он не мог без Олежи, как без привычки. Без вредной привычки, которую необходимо было выполнять для своего блага. Как доведенное до автоматизма движение.

Антон нехотя побегает к Олеже, подхватывает за плечи и быстро сворачивает в переулок, прижимая раненого к себе и слушая крики полицейских. Антон не разбирает дороги и бежит. Быстро, стремительно, крепко удерживая Рыцаря в руках, постоянно поворачивая и петляя, пока он внезапно не забежал в один из темных одиноких переулков. Он бросает Олежу на землю и отдышивается, прижимаясь к стене и нервно оглядывается. Сердце билось как бешеное, перед глазами все мутило, но одно хорошо: полицейские отстали. Можно было выдохнуть спокойно. Взгляд тутже останавливается на Олеже, что сидит на коленях и придерживается за рану на плече, глядя на Дипломатора яростным, таким резким и угрожающим взглядом. Дипломатор подымает вопросительно бровь и хмыкает, тяжело отдышиваясь.

-И что ты этим хочешь сказать? Ты вообще думаешь, нет? А если бы меня арестовали? Я просил тебя действовать осторожно, а не-

-Хватит…

Тихо, сквозь зубы проговорил Олежа, неотрывно глядя мертвыми глазами на Антона. На своего кумира. Антон едва видно вздрагивает и пораженно смотрит на Олега, почувствовав слабый укол где-то внутри. Он не ожидал такого тона от вечно спокойного, терпеливого и преданного человека, и это его немного встревожило, но он не подал виду, тут же хмуря огненно-медовые глаза.

-Олегсей, что-

-С меня хватит!

Неожиданно резко вскрикивает Олежа и встает на ноги, почти вплотную к Антону. Глаза Олежи горели яростью, злобой, в них шумел устрашающий океан, угрожая поглотить волной несчастного героя, потушить его Огонь навсегда. Дипломатор хотел было открыть рот, но его тут же прервали. Звездочкин ощущал ужас и недоумение… И голос Олежи начал резать его душу:

-Хватит! Я столько времени старался впечатлить тебя, столько раз спасал твою задницу, пытался быть полезным и нужным, а все что ты делал в ответ… о, ты игнорировал меня! Ты слал меня к чертям, тебе было пофигу на меня и мою жизнь, хоть и видел, что я в тебя влюблен! Настолько сильно я тебе доверял и обожал, что преподносил тебя, как бога! Как истинного героя молодежи! А ты? Ты что делал?! Правильно! Ни-ху-я!

Олежа тяжело и часто дышал, глядя в глаза Антона и мелко содрогаясь всем телом. Не важно, что у него будет болеть сердце, не важно, что у него заболит голова или сорвется голос — Олежа слишком устал. Устал притворяться и копить все в себе. Антон не мог произнести ни слова. Этот сильный, крепкий и умный человек сейчас выглядел совершенно беспомощным и с ужасом глядел на разъяренного Олежу, пытаясь быстро собраться с мыслями. Но не получалось, все мысли словно разлетелись прочь, и он ощущал острый холод и угрожающую силу яростной волны, что вырывалась из трещин доспехов Рыцаря.

-Что, у нашего героя нет слов?! Нет?! Ничего не хочешь сказать?! Не думал, что я могу дать отпор, да?!

-Заткнись! Немедленно!

-Нет! Скажи, о чем ты думал, когда ты сделал меня своим помощником, а? Раз я тебе пустое место, раз я ничтожество, что должен беспрекословно подчиняться приказам «Великого Тохи»?!

-Прекрати, Олегсей. У меня были свои причины взять тебя! Раньше ты подавал надежды, а сейчас…

-Я тряпка, верно?

Обрывает Олежа, ухмыляясь уголком рта. Антон глядит на него сбито, как-то потерянно, ощущая неимоверный ужас, что силился выйти из груди, ощущая как быстро бьется сердце и болит голова, что сильно раздражало и хотелось хорошенько избить парня и, желательно, убить, чтобы не мозолил глаза. Но он видел насколько больно Олеже было. Насколько сильно он сдавливал челюсти в ярости, насколько сильно дрожали плечи при частых вздохах и как хмурились некогда веселые и ясные глаза. Это был другой Олежа. И Антону было ужасно стыдно за то, каким он его создал. Он чуть нагнул голову и хотел было что-то сказать, но Олежа тут же приблизился, оперевшись руками об стену, чтобы было удобнее смотреть карающим взглядом. Его сердце начинало постепенно рваться по швам. Ничего, потерпит. Только уже не ради Дипломатора.

-Как я и думал… так я и знал…

-Мне… жаль.

Выговорил Антон тихо, почти не слышно, обеспокоенно глядя на Олежу. Душнов рассмеялся. Громко, заливисто и так неестественно, что кровь застыла в жилах, а тело пробило штырем, что заставило Антона невольно вздрогнуть. Тут раздался свист, хлесткий удар и он валится на пол, больно ударяясь затылком об стену. Антон приподнимается на локтях и держится за больную щеку, глядя с неподдельным ужасом на Олежу, который в полутьме с его широкой ухмылкой выглядит монстром. Призраком, который давно не спал. Он нагибается к нему, берет за грудки пальто и кричит в лицо, встряхивая его почти при каждом слове:

-Жаль?! Жаль?! Тебе жаль?! Где ты был раньше, когда я страдал по тебе?! Где ты был раньше в просранный Новый год?! Где ты был со своей «жалостью», когда я рыдал из-за твоего безразличия?! Почему ты просто не мог бросить меня, раз я тебе был не нужен?! Или ты думал, что вечно будешь играть моими чувствами и делать вид, что так и надо?! Пользоваться мною, как вещью?! Что ж, раз тебе лень лично меня прогнать, я сам уйду из твоей жизни! Навсегда! Но, наверно, и это для тебя будет пустым звуком?! Что ж, пускай!

Рычал громко Олежа. Антон слушал этот поток слов и с каждым разом его охватывал ужас. Он пытался вставить свои слова, хоть как-то утешить, поглаживал Олежу по рукам, но все было тщетно. Человек с разбитым сердцем превращается в зверя, холодного, яростного и беспринципного, готового уничтожить все на своем пути. И сейчас Душнов хотел уничтожить его. Полностью. До основания… Но это потом. И нужно сделать чужими руками, непременно.

Олежа отпускает Антона и медленно встает на ноги, держась за плечо и чуть прихрамывая идет медленно прочь из переулка. У него болело все: легкие, сердце, голова и ноги. Он буквально прямо сейчас хотел умереть или найти способ отключить разом все чувства и эмоции, лишь бы это побыстрей закончилось. Антон восстанавливает дыхание, еле приходит в себя от громких криков, что резали мозг и сердце на кусочки. Антон чувствовал себя монстром, он начал осознавать свою ошибку, но понимал, что уже слишком поздно. Но он не теряет надежды. Он вскакивает и подбегает к Олеже, пробормотав:

-Олеж, нам надо поговорить…

Олежа останавливается. Он медленно оборачивается к Дипломатору и сверкает глубокими, холодными глазами, в которых горит безразличие и боль. Герою стало не по себе, когда он смотрел на него. Теперь Антон был для него словно пустым, ненужным и… чужим. Гнойным прыщем, от которого надо избавиться особо осторожно и быстро, чтобы никто не заметил.

-Гореть тебе в Аду, Антон.

Глухо проговаривает Олежа.

* * *

«Гореть тебе в Аду, Антон»

Дочитывает последнее предложение Дима и перелистывает страницу дневника, ощущая полную кашу в голове, знакомые силковые ощущения внутри себя и попытки устаканить всю информацию. Дима был в ужасе от этих записей, ему все еще было неловко читать личные записи Олегсея, но он чувствовал, что так будет лучше, и поэтому он начал еще раз перечитывать все записи, чтобы все понять, уловить, хоть ему было немного тревожно: в дневнике были пустые страницы, и времени оставалось совсем немного. Он знал это.

Примечания:

Кто нашел отсылку к 3 серии, тому поцелуй в лобик)

Спасибо за терпение! Буду ждать отзывов)

тут был вася, тьфу ты, редактор то есть

Дима тяжело вздыхает и медленно отстраняется от раскрытого дневника, ощутив лопатками неожиданно холодную спинку стула. В голове был сущий хаос мыслей. В этом неукротимом вихре метались картинки, на которых он смутно видел Олегсея на Никольской, потом он видел, как Олежа убегает от полицейских и кричит в ярости, потом как он кого-то лечит и плачет в агонии, окуная пальцы в чью-то кровь, а из глаз текут черные слезы. Но, как только он хотел ухватиться и разглядеть эти картинки, понять их смысл, услышать звуки или запахи, они резко растворялись, исчезая из его пальцев, словно сыплющийся песок, который после себя оставлял некоторые чувства сожаления, нарастающей тоски.

Парень закрывает глаза, хмурит брови и отводит взгляд вверх, в сторону окна, за которым давно наступил вечер. В темно-синем небе едва мерцали звезды, и рваные облака безмятежно плыли, глядя на Диму слепо, безмолвно. Он чувствует себя примерно так же, как эти облака: пусто, почти потерянно. В груди невольно сжимается сердце, вспоминая те самые строчки, когда Олежа изо всех сил пытался угодить кумиру, пытался помочь и впечатлить, а тому было безразлично. Как он боролся с двумя крайностями, и, в конце концов, он совершил по-настоящему сильный поступок—сказал «нет» в лицо «Ложному Огню Перемен» и ушел… но что было дальше? Неужели сам Олегсей и убил Антона? Неужели он так и не справился со своим состоянием, не выдержал и убил бывшего кумира? Того человека, за которого он волновался больше, чем за себя? Нет, он не похож на убийцу. Может быть это все было случайностью? Подставой? Да чем угодно, но Дима точно не хочет верить, что именно тот самый человек, которого он называл близким, родным, тот, кого он поклялся защищать, на деле являлся убийцей.

Дима совершенно не помнил, что именно подтолкнуло его на кражу дневника из кабинета писателя. В тот момент он чувствовал особую обиду и злость на него, глядя в эти безжизненные голубые глаза, которые протыкали его душу, забирали и уводили в самую пучину океана, делая беспомощным, жалким. Однако, главное, что его пугало, так это перемена в поведении Душнова, когда речь зашла о помощи.

Он прекрасно понимал, что значит отходить от тяжелого горя по смерти близкого человека. Когда ты полностью замуровываешь себя в плотный жестяной барьер из щитов и не подпускаешь никого, поражая своими острыми шипами любого, кто подойдет слишком близко. В первые два года после смерти отца, Дима не мог узнать свою мать: из вечно веселой и милой женщины она превратилась в холодного и яростного монстра, который не желал никого видеть. Она бросалась посудой, рычала на всех подряд и била своих родных, в том числе и своего сына. И, когда Дима в очередной раз приходил к ней с синяками, монстр внутри на какое-то время умирал, уходя в самые глубокие чертоги души, и она снова превращалась в любящую и добрую маму, что трепетно и со слезами старалась помочь сыну. Но Дима терпел. Терпел — и, скрепя зубами, помогал своей матери, делая каждый ее день как можно счастливее и радостнее. Заботился и старался быть для нее опорой, хоть и бывали у него дни отчаяния, когда он не знал, что делать.

И, когда Дима столкнулся с этим еще раз, в его душе произошел болезненный раскол. Пока он бежал по потемневшим улицам Москвы, крепко сжимая пальцами до побеления дневник, он чувствовал, как внутри него нечто противное и злое говорило о том, чтобы бросить это дело, сдаться. Потому что где-то в закоулках души парень не хотел снова быть для кого-то спасителем с горем на душе. Так как это тяжело, долго, мерзко и просто неблагодарно. Ведь, когда ты помогаешь подобным людям, тебе невольно передается тот негатив и серость, которой от них так и веет. Движениями, голосом и взглядами. Однако его героическая сторона, импульсивная, живая и крепкая, что всегда спасала зад Димы от напастей, давала сдачи и помогала оставаться сильным и надежным, кричала о том, что ему это необходимо это сделать. Необходимо помочь. Необходимо понять его и просто поговорить. Какое же интересное слово, не так ли?

Дипломатор столько раз разговаривал с молодежью, тратил время на длинные цепляющие речи и выслушивал овации толпы, что у него совершенно не хватало времени на общение с каким-то глупым студентом, который никогда не отказывал помочь ему и поддержать. И, чем больше Дима вчитывался в строчки дневника, тем больше его выворачивало от двуличия этого героя. Он просто не понимал, как можно настолько быть равнодушным к терзаниям и чувствам парня, каким надо быть мудаком, чтобы вызвать у него припадок ярости. И все-таки этот человек внушал в него капельку уважения, когда он поручил миссию по спасению Олежи. Значит, Дипломатору все-таки было не все равно? Значит, он заметил в Диме то, что точно поможет Олеже? То, чего был лишен сам герой? И Дима был готов исполнить этот долг, сказать те слова, которые Душнов хотел услышать, прочувствовать и поверить. Ровно как и все те молодые люди, которым герой вещал почти каждый день.

Однако Диме было тяжело принять новую реальность и перейти к действиям. Как только он вернулся домой, он чувствовал сильный жар, страх, что заставил сердце биться с неумолимой скоростью, а в душе боролись те самые две стороны его души, заполоняя своими криками все его нутро и голову. И, не выдержав этого хаоса, он просто молча пришел в свою комнату, швырнул дневник в сторону стола, уселся на пол и схватился за голову, облокотившись спиной об кровать. Ему хотелось кричать, плакать от невыносимой боли и раскаленного жара внутри, сердце словно выуживали острой ложечкой, а в голове кипели мысли, обрывки фраз и сомнения, что кололи его вечно уставшее от всего сознание, заставляя испытывать вину и ярость. Неукротимую, природную ярость, из-за которой хотелось метать вещи, уничтожать все на своем пути и ударить такого плохого Олежу, который так по-злому с ним поступил и отказал в помощи. Энергия внутри раскалялась все сильней, тяжелая дымка эмоций и чувств клубилась в груди и Дима крепко сжал челюсти, чтобы не выпустить крик и тихо, сипло что-то проговорил, опустив голову… Невыносимо. Но такое состояние преследовало героя долго, и он старался к этому привыкнуть.

Последующие несколько дней Дима не приступал к чтению дневника, который был готов открыть ему всю правду об Олеже. Он жил самой обычной жизнью подростка. Словно и не было никакой встречи с загадочным писателем на уроке, не было тех самых интригующих и воодушевляющих вечеров за пыльными книгами или новым тренингом. Он занимался учебой кое-как, лишь бы не получать нагоняй от учителей, выполнял задания в последний момент и даже подготовка к экзаменам ему давалась тяжко, точнее — почти никак. Мысли парня были не о девушках, как у всех его друзей, которые словно были помешаны на свиданиях и флирте за гаражами с банкой пива. Мысли были не о будущем ВУЗе, в который он с самого начала не хотел поступать, но принимал это как должное и всем подряд говорил, что пойдет на преподавателя, лишь бы отвязались. Чем бы не занимался Дима, прогулками, уроками, разговорами с матерью, просмотром лент в соц.сетях или чем-либо еще — он везде чувствовал нарастающий могильный холод, который заставлял парня невольно напрягать плечи и вздрагивать, ощущая на себе тот самый мрачный и темный взгляд Олежи.

Образ, который был в кабинете писателя в тот самый роковой вечер, сильно впечатался в сознание Димы, словно изуродованный призрак с большой пастью и когтями, намериваясь разорвать его изнутри. Он словно карабкался по его мыслям, воспоминаниям и вызывал сильнейшие кошмары, от которых хотелось кричать. Олежа словно был каким-то колдуном, магом, который насылал на Диму проклятия за кражу дорого ему предмета. Он буквально появлялся везде: на страницах википедии, откуда парень списывал материал для домашнего задания, на улице, когда он видел мимо-проходящего прохожего, что едва-едва был схож с Олежей, даже некоторые звуки и взгляды напоминали ему о нем, и от этого Дима только злился. Ему казалось, что он медленно, но верно сходил с ума, часто нервничал, игнорировал звонки и смс от учителя, и становился все более раздраженным и подозрительным, ощущая с каким шумом и силой в нем боролись две сущности, превращая весь его мир в одну большую серую массу, что истощала все его силы. И вот однажды, когда обстановка накалилась, заставляя Диму сваливаться в пучину ярости, пришло время действовать.

— Здравствуйте, Анна Сергеевна.

— Здравствуйте! Вы звоните по поводу анализов?

Дима едва услышал тонкий голос матери, что прорезал тишину блекло синеющей в холодных зимних сумерках квартиры. Он отложил в сторону дневник и тихонько, едва слышно прошелся по комнате и выглянул в коридор, вслушиваясь в диалог. Его невольно пробила дрожь, сердце коротко екнуло, но Дима тут же подавил эти ощущения, чтобы не паниковать и не злиться раньше времени. Может, врач просто интересуется здоровьем и скажет, что все в порядке? Маме в последнее время было не очень хорошо. Все-таки, как бы не старался ребенок скрыть свои проблемы, родитель всегда будет чувствовать и переживать за него. Словно у него есть некая душевная связь, благодаря которой родитель ощущал то же самое, что и его ребенок, и потому мог страдать или же радоваться. Но, в свете последних событий, Ане просто не хотелось улыбаться. Ей было страшно.

— Да. Мы провели тщательную проверку и обнаружили некоторые проблемы с нервной системой. Кроме того, есть основания подозревать язву желудка... Вам необходимо обследование, вы можете приехать в ближайшее время?

— Д-да, конечно.

Голос Анны предательски дрожит, однако, несмотря на нарастающее волнение внутри, на ее лице была спокойная улыбка, словно ей сказали какую-то радостную весть. Она что-то проговаривает, выключает трубку и медленно опускается в кресло, неотрывно глядя в одну точку. Внутри все перемешалось и взорвалось, по спине побежал холодок, а внутри стало как-то вязко, словно из нее особо жестоко вырвали все органы и оставили сохнуть на солнце, как кожуру винограда. Она тяжело вздохнула и облокотилась на спинку, устремив понурый взгляд в потолок, пытаясь переварить услышанное. Она уже знала о некоторых проблемах с желудком, но не думала, что это что-то важное и серьезное. Потому и пила таблетки и старалась есть здоровую пищу, пытаясь даже подсадить на это Диму, чтобы тот не ел «гадость в пакетиках». Однако она окончательно поняла, что это было серьезно, и от гнетущих мыслей у нее слегка сдавило где-то в животе, и она вздохнула, даже не заметив, как к комнате подошел Дима.

— Мам? Все хорошо?

Анна подняла взгляд на сына и улыбнулась уголками рта, вглядываясь в встревоженные мятные глаза, что словно пытались прочесть ее душу, чтобы понять, что произошло. Однако, уже по одному разговору и состоянию матери, Дима понимал, что случилось что-то плохое. Он подошел ближе, шаркая ногами, вздохнул и сел напротив на табуретку, на которую обычно мама любила закидывать ноги. В комнате сразу же стало как-то холоднее, темнее, несмотря на то, что вечер едва начался, но парень не хотел поддаваться этим ощущениям. Он хотел сконцентрировать внимание на единственном существе, которое любило его и заботилось. А в любви он особенно сейчас и нуждался.

— Ничего такого. Звонил врач, сказал, что у меня есть проблемы, не переживай пожалуйста.

— Нет, я так не могу, ты это знаешь. — Проговорил Дима, потупив голову и скрепив пальцы в замок перед собой, чуть хмурясь от фантомной тяжести в голове. — Объясни мне подробней, мама. Поверь, я хочу помочь. Помнишь, как я помогал тебе после всего, что случилось? Я готов хоть прямо сейчас идти с тобой в больницу, мне пофиг на домашку!

— Дима, перестань! — Отмахнулась Анна и вздохнула, снова улыбаясь. Даже сейчас она была красива, хотя и выглядела болезненно и измученно. И Дима это ясно замечал. — У тебя и так полно дел, более того, у тебя сейчас в приоритете учеба, на которую ты полностью положил крест. Я права? Не трать свои силы понапрасну, у меня есть деньги чтобы…

-Я не хочу тебя терять! — Громко сказал Дима, подняв на маму голову и нахмурившись, сверкая зелеными глазами. Анна видела, что он был настроен решительно. От беспокойства он кусал губы и немного ерзал на месте, ощущая, как волна ярости захлестывает его еще сильнее, угрожая пробить ребра и вылиться наружу, утопив любого на своем пути. — Я хочу помочь, понимаешь? Мне… сейчас очень хреново, и я не могу допустить, чтобы ты ушла из моей жизни. Ты очень дорогой и ценный для меня человек, так что прошу, скажи, что мне сделать? Как тебе помочь? Что с тобой?

Дима выглядел измученным, невероятно усталым, но при этом было видно, что он искренне хотел помочь матери, пододвинувшись вперед и страдальчески, обеспокоенно глядя в ее глаза, пытаясь разгадать загадку ее отговорок. Ему всегда было тяжело от неопределенности. Он чувствовал, что из-за напряженных отношений с Олегсеем он идет медленно ко дну, что жизнь его на волоске от смерти, поэтому он так отчаянно пытался спасти мать, пусть он неосознанно делал это даже насильно, грубо. Может Дима сейчас и перегибал палку, когда начал лезть к ней, но он считал своим долгом помочь маме. Хотя все нутро кричало об отдыхе, о долгожданном сне и тревоге, что стала в последнее время его вечной спутницей.

Анна встала с кресла, нагнулась к сыну и обняла за плечи, прижав к себе. Дима тяжело вздохнул и прижался, утыкаясь носом к ее плечу и почти не двигаясь, стараясь согреться в ее слабых объятьях. Это было их обычным ритуалом, который помогал немного снять напряжение и думать более рационально, согревая друг друга.

— Сынок, ты очень устал, я это вижу. — Проговорила ласково Анна, поглаживая по непослушным волосам парня, осторожно, словно боясь спугнуть. — Поверь мне, все будет хорошо, у меня проблема на ранней стадии, и я собираюсь в скором времени решить ее, у меня достаточно средств. А ты сейчас позаботься о себе. Я понимаю твое рвение помочь мне, но ты настолько отдаешь себя, что тратишь все эмоции и силы, и в итоге ты иссыхаешь, как красивая роза… Я вижу, что с тобой что не так, вижу, что тебя что-то мучает, но ты не говоришь и это меня волнует, понимаешь? И я хочу помочь. Ты мне столько помогал, заботился, оберегал, теперь и мой черед. Я твоя мама, по-другому не может быть. Расскажешь, что случилось?

Дима молча слушал маму, прижимаясь к ней и вздыхая, унимая невыносимую ярость и желание прямо сейчас накричаться или выплакаться от безысходности. Он начал постепенно понимать то, что ему был необходим отдых, потому что жизнь в постоянном страхе — не жизнь, а тюрьма, в который ты и заключенный, и тюремщик. Дима был настолько самоотверженным, что не замечал своих потребностей и желаний, но сейчас понимал, что это важно, ведь он ощущал, что в нем что-то стремительно менялось, ломалось. Появлялась странная раздражительность, подозрительность и желчь, что булькала и хотела выйти наружу, отравляя окружающих. Он просто хотел жить спокойно, но до тех пор пока всем не будет хорошо, особенно маме, ему бы это никак не удалось. И пока он слушал ее, он думал о корне всех проблем и, среди тумана злости и волнения в голове, он отыскал его. Корень всего происходящего — дневник Олегсея. Именно в нем и была проблема. Если бы только Дима не украл его у учителя в порыве ярости и желания исполнить навязанный долг погибшего героя много лет назад, он бы не стал страдать из-за своего поступка и мыслей о собственной никчемности и трусости. Но сейчас, прижимаясь в объятьях матери, он невольно перевел взгляд в окно и увидел на темном небе острые облака, что бездумно плыли, напоминая языки пламени. Пламени. Огонь. Огонь Перемен. Он не смог завершить начатое. И Диму осенило. Он, наконец, принял решение.

* * *

Олегсей стоял напротив двери кабинета и чувствовал, как разом открылись все старые шрамы, которые он усиленно скрывал и игнорировал, сосредотачиваясь на настоящем — работе, писательстве, чтении и прочем. Но сейчас, вся его манерная выдержка, холодность и маска, которую он вынужден был носить много лет дала трещину, и ее осколки больно впивались в легкие, вызывая слезы и давку внутри. Невыносимо.

В голове у него стоял только один вопрос: зачем?

Он не понимал, зачем Дима захотел особо мерзким, наглым способом раскопать его прошлое, выдернуть из земли давно сгнившие кости и напомнить о тех временах, когда он был туп и весел, отдавая себя полностью тому, кому было все равно на его жизнь. Олежа искренне ненавидел Дипломатора. Ненавидел его надменный образ, его силу... Все его речи он считал жалкими и пустыми, все его способы сделать мир «лучше» были абсолютно бесполезными, и одно его упоминание заставляло Олежу злиться не только на себя, но и на весь мир, что родил такого человека как этот псевдо-герой. Он упорно старался забыть его. Сжигал все его плакаты, прокламации, уничтожал все записи связанные с ним в интернете, и, пусть не удалось уничтожить все, даже с помощью Оли и ее дружков-хакеров, но через два года после смерти Дипломатора он добился того, что этот герой канул в небытие, и теперь старался ни с кем не говорить об этом и просто жить своей жизнью. Словно и не было в ней такого дорогого и лживого человека.

Однако вся защита, вся уверенность в том, что прошлое больше не воскреснет, рухнули, как только появился Дима, этот недоносок, который посмел покопаться в жизни писателя поглубже, без его просьбы. Поначалу, ему нравилось заниматься с ним. Интересный простоватый парень, практически без комплексов, с которым было хорошо заниматься, вдруг начал делать странные вещи, словно в него вселился бес, или же… Ну, Олегсей был не из тех, кто верил в призраков и всю мистику, поэтому вариант «вселения» духа Антона он просто откидывал. Значит, причиной такого поведения была другой. Но какой? Он бы хотел это узнать, и даже спокойно поговорил бы с ним за чашкой чая! Но его останавливал один факт. Дима украл его дневник.

Гроб, в котором он навеки заключил всю правду об Антоне, свои мысли и переживания, из которых он когда-то хотел написать мемуары, но прошлое тонким ножиком водило по горлу, заставляя рычать и злиться. Он просто ненавидел это, поэтому и хотел, чтобы никто не видел этого, никто не слышал и не писал, чтобы когда-нибудь сжечь этот предмет, убив все, что связывало его с Антоном. Но почему он этого не сделал сразу после произошедшего убийства? Почему он хранил все эти годы дневник у себя? Неужели даже в таком черном, смертоносном океане оставалась жемчужинка, искорка, что все еще любила его?.. Олежа и сам не знал.

Поэтому, через день, оправившись от шока после кражи, он приступил к плану по возвращению дневника. В первое время он был очень загружен работой и занятиями с другими, стараясь не показывать своим ученикам свою усталость и чернь, а в перерывах он просто лежал и пил успокаивающие чаи, думая только о Диме и дневнике. Он все-таки пытался придумать более правильный способ вернуть это и допросить парня. И делать надо было как можно скорее, так как больше всего он боялся, что Дима прочитает и выложит этот дневник в сети, и тогда это привлечет молодежь, они узнают правду и поймут, кто убийца, а значит о карьере писателя можно было забыть и прожить остатки своих дней за решеткой, чего он совсем не хотел. Хотя его текущее произведение и было на тему тюрьмы и заключенных, испытывать это на себе он не собирался.

Олежа начал нервничать чаще чем обычно. Его сестра часто обнаруживала его беспокойно мечущегося по комнате в забытьи, бормотавшего что-то под нос и убрав руки за спину, сильно скрепляя пальцы в замок. Его глаза бегали от предмета к предмету, он почти не дышал, движения его были резки и хаотичны, а кожа становилась бледнее, и он начинал еще больше походить на труп или фарфоровую куклу. Оля понимала, почему брат так странно себя вел и забеспокоилась, она даже пыталась подойти и осторожно спросить об этом, на что Олежа лишь улыбался и устало говорил, что все в порядке и продолжал свое бессмысленное хождение по комнате, словно в бреду. Олежа не хотел впутывать в это дело Олю. Он ее уважал, любил, почитал и доверял ей как дорогому человеку, но он не хотел взваливать на нее такой груз, потому что считал эту проблему исключительно своей, и ничьей больше. Как много лет назад, когда был жив Антон…

И ему даже поначалу удавалось справиться с этим самому! Он писал сообщения Диме, часто ему звонил, старался поймать на улице и пару раз он смог его увидеть, но судьба-злодейка разрушала его планы, грубо вышвыривая Олежу за шкирку, как котенка, и оставляя ни с чем. Точкой кипения стал просто банальный нервный срыв, в котором Олежа накричал на одну свою ученицу, доведя до слез и еле-еле успокоился в объятьях сестры, долго извиняясь перед девочкой и обещав ей больше так не делать. Олежа просто устал нервничать и злиться из-за неопределенности, полностью удостоверившись в стойкой упрямости Димы, и тогда, после короткого разговора с сестрой, он приступил к радикальным мерам. Как тогда, много лет назад.

* * *

Анна с тревожной настороженностью смотрела на дневник в потрепанной зеленой обложке, который крепко сжимал Дима, уставший и раздраженный. Он рассказал ей всю правду об Олеже. Рассказал о Дипломаторе, прошлых делах учителя и все его кривые, сумбурные мысли на этот счет, ощущая себя гнусным предателем. Конечно, он доверял матери, что та не расскажет обо всем что слышала, но ему прямо сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Однако он не показывал этого чувства, лишь сосредоточенно глядел на нее, чуть сводя брови к переносице, сверкая зелеными глазами, в которых загорался Огонь. Истинный Огонь Перемен.

Анна тяжело вздохнула, пытаясь все уложить в голове и немного хмурилась, осуждая поступок Димы. Однако сам образ Олегсея, учителя, ее пугал, и потому она понимала причину плохого самочувствия Димы и его душевные терзания, и была готова помочь, если это было необходимо. Напряжение в комнате постепенно смешалось с теменью уходящего вечера, создавая особую атмосферу загадочности и томной, звенящей злости, словно предчувствие чего-то важного, страшного и неизбежного. Дима когда-то смотрел фильм про декабристов и сейчас он ощущал себя как раз-таки одним из революционеров, который задумал какой-то подлый, но справедливый заговор против государства.

— Теперь я все поняла, Дима.

Проговорила, наконец, Анна после короткой паузы, во время которой понуро разглядывала дневник, — и перевела взгляд на сына. Тот смотрел на нее выжидающе, даже как-то резко и сосредоточенно.

— Тебе нужна помощь?

— Нет. Я просто давно хотел высказаться по этому поводу, потому что… ну, это невыносимо все держать в себе, понимаешь? Теперь я знаю, каково сейчас Олегсею Михайловичу.

Анна вздохнула с грустной улыбкой и положила ладонь на его плечо. Дима отвел взгляд и выдохнул, ощущая, как угнетающее чувство предательства пожирает его изнутри, заставляя его хмуриться, злиться на себя. Однако он понимал, что все это неизбежно. Герои страдают ради правды, умирают ради истины, чтобы ее в конце концов увидели все, осознали и запомнили только хорошее, за принесенный в их мир покой. Может быть Олежа и выглядел стереотипным злодеем из фильмов, но Дима не собирался его убивать или бросать в тюрьму, а поговорить. Сделать то, что Дипломатор не успел сделать.

— Ты молодец, что высказался, сынок. — Мягко проговорила мама, слегка поглаживая его по плечу. — И я сохраню этот рассказ в тайне, никто не узнает, тем более, кто поверит старой больной женщине? Но обещай мне, что ты вернешь ему дневник, хорошо? Все-таки это его вещь, а красть плохо. Извинись.

— Я понимаю, мам. Я и собираюсь это сделать завтра. Ты не беспокойся за меня, все будет хорошо. Главное себя береги и, если будет надо, пойду куплю тебе лекарства, хорошо?

— Хорошо, Дима. Ты настоящий герой, помни!

Дима усмехнулся и обнял маму, слегка прижимаясь к ней. Он чувствовал, как напряжение и тяжелые мысли постепенно уходили мягкой волной, из-за чего он чувствовал нарастающее спокойствие, которое сменилось легкой тревожностью, как только он снова вспомнил о предстоящем разговоре. Ему было одновременно и страшно, и волнительно от этого факта. С одной стороны, он хотел встать смелой стойкой и, заглянув в глаза, высказать все, уточнить, спросить и все выведать, а с другой, его пугала неизвестность, неопределенность реакции Олежи. Сможет ли он довериться Диме? Сможет ли он понять его и простить? Выслушать? Или же, подкрепленный ненавистью, он нападет на него и убьет? Или снова, как и когда-то давно, кого-нибудь подговорит на убийство?

Эти мысли блуждали в его голове одинокими яростными волками, заставляя его немного хмуриться и сжимать плечи к шее, чтобы хоть как-нибудь согреться на холодной улице. Он бродил вдоль темных улочек, глядя куда-то перед собой, не обращая внимания на проникновение снега в его сапоги. На улице практически никого не было, все были заняты собой, кто-то только приходил домой, откуда-то разносился запах свежего хлеба и отдаленно слышался смех, говор, звон чего-то стеклянного и шуршание, словно скоро подходит Новый Год. Некогда любимый и светлый праздник Олегсея, который снова наступал в роковой для него день. И на этот раз новый герой, новый человек собирался вскрыть его душу, правда, правильным путем. Дима уже не хотел отпираться от судьбы. Ему надоело грызть себя, убегать, прятаться, он просто молча шел вперед, навстречу своей неизвестности, и, может быть, навстречу своей неминуемой гибели. Что ж, он был готов умереть ради спасения чужой гнилой души. Пусть это и было безумием, но разве этот мир и все мы вокруг не безумцы?

— Привет, Дима.

Дима резко останавливается, услышав внезапный голос позади, отчего в голове помутнело, а сердце предательски екнуло. Все тяжелые мысли мигом исчезли из его головы и в нем зародилась слабая тревога, отчего он неосознанно сжал дневник покрепче к груди, глубоко вздохнул, пытаясь угомонить сбитое дыхание. Вот и все. Первая смерть пришла к нему, но Новый Герой не собирался сдаваться перед новой трудностью, хоть подспудно ему было страшно и не по себе. Он развернулся и увидел перед собой Олю. Она была в черной куртке с островатыми лацканами, а на голове была красивая широкополая шляпа, и, несмотря на стильный и даже симпатичный вид, в ее глазах читалась сосредоточенность и легкая тревога, однако ее бледноватое лицо было серьезным.

— Я не хотела тебя пугать. — Продолжила она спустя короткую паузу. — Как ты? Как самочувствие?

— Я? Ну… в порядке вроде.

Дима держался уверенно. По крайней мере не казался взволнованным и нервным, сохраняя спокойствие и пытаясь найти в глазах Оли ее намерения. Зачем она пришла? Убить? Отобрать дневник? Сказать что-то важное или сдать в полицию? Ее решительный вид напоминал о типичных агентах ФБР, словно она хотела арестовать опасного государственного преступника. Но все это было лишь болезненными сомнениями из-за пережитого невроза и усталости от переживаний, верно? Дима выглядел уставшим. Мешки под глазами, торопливость речи и какая-то пытливость, что Оля тут же заметила. Она и правда не хотела ему навредить, но своего брата она была готова защитить. Уберечь от лишних неприятностей, как тогда много лет назад, и она это обязательно сделает, в этом она нисколько не сомневалась, ведь именно она была Истинным героем для Олежи. Но правда ли это?

— Ты выглядишь уставшим. Все хорошо?

— Да, самый раз. А что вы здесь делаете?

— Я искала тебя. Дело в том, что ты забрал у моего брата ценную вещь, и, наверно, ты уже понял, почему она ценная, не так ли? — спросила Оля, напряженно вглядываясь в мятные глаза парня, чуть приблизившись. Дима даже не дернулся и продолжил стоять на месте, без страха и какой-либо паники смотрел на нее. Пальцы неосознанно сдавили обложку дневника до боли в костяшках, все нутро сжалось, а на лице дернулся ни один мускул, взгляд оставался суровым и даже в какой-то мере строгим, пытаясь этим самым показать свою силу. Это заставило Олю усмехнуться.

«Не тот бой ты выбрал, Герой», — проскочило в ее голове.

— Может быть. Но я сразу говорю, я никому ничего не рассказал. И мне действительно жаль, что так все произошло. Что с Дипломатором, что с Олегсеем Михайловичем… понимаете, я хочу ему помочь. Да, я обычный ученик, но для вас я стал нечто большим, верно? Вы рады меня видеть, поите чаем, заботитесь и в принципе относитесь как к члену семьи… ну, по крайней мере я так считаю. Пожалуйста, поймите правильно, я никакой не маньяк, я лишь хочу помочь и понять, что произошло тогда… кто убил Дипломатора и помочь убрать ту вечную боль, что есть у вашего брата. Просто дайте мне шанс. Я знаю, о чем говорю, у моей матери похожая проблема, у нее умер муж, и я знаю как заботиться о таких людях… поверьте мне, я не наврежу.

Оля внимательно слушала Диму, ни разу не перебивая и молча глядела на него. Она видела в нем потенциал, чуть ли не до безумия желание помочь и поддержать, но она просто не хотела подпустить этого подозрительного человека к такому больному и расколотому как Олежа. Она не хотела его мучать, не хотела, чтобы из-за этого паренька ему было больно от вскрытых шрамов прошлого, хотя подспудно понимала, что так будет лучше. Рано или поздно надо прорабатывать травмы, даже если от этого больно и неуютно, надо избавляться от всего гнилого и старого постепенно. Но вот Дима не внушал ей доверия о том, что это лечение будет постепенным: он ей казался человеком грубым, мрачным и неуклюжим, а Оля знала брата всю жизнь. И раз Олежа сказал избавиться от Димы, она так и сделает. Ради него.

— Прости, Дима. — Проговорила Оля и вздохнула, запуская руку под куртку. Дима испытующе ожидал ответа, чувствуя абсолютную решимость и силу, но вдруг по спине пробежал холодок и он увидел в руке Оли пистолет с глушителем. Дуло было направлено прямо ему в грудь и сердце быстро забилось от страха, но внешне он был спокоен, готовый в любой момент увернуться или заломать девушке руку. Глаза Оли заслезились. Она не хотела убивать этого может быть и грубого, но все же человека, однако она не хотела разочаровывать брата и покрепче схватила рукоять пистолета, щелкнув предохранителем. Дима напрягся.

— Что вы делаете?! Опустите пистолет! Я же говорил, я не наврежу! Я не опасен!

— Ты слишком много знаешь! — крикнула Оля, поджимая губы в волнении, но стояла уверенно, готовясь в любой момент спустить курок. Страха не было. Только чувство долга перед своим братом, даже несмотря на то, что все нутро ныло о том, чтобы оставить этого парня в живых и вместе начать лечить Олежу, но она не могла. Она поклялась не идти против него и всегда помогать, и не решалась, начиная злиться на себя. — Я должна это сделать! Я, Олежа… не доверяет тебе, понимаешь? Я понимаю твои намерения и стремления помочь, но ты опоздал, Дима. Этого не нужно. Ты не настолько близок, чтобы помогать, к тому же сам Олежа не хочет. Думаешь, я не пыталась? Я пыталась… но все было безуспешно, потому что он не хотел это все заново проигрывать. И я не хочу, чтобы ты совершил мою ошибку, поэтому прошу, отдай дневник и уходи! Убегая прочь из города, потому что он видеть тебя не хочет, он хочет от тебя избавиться!

Дима пораженно слушал Олю, крепко сдавливая дневник и сосредоточенно смотрел то на нее, то на дрожащий в руках девушки пистолет, взвешивая все сказанное. Получается Оля уже старалась его спасти, но из этого ничего не вышло… но почему? Что было не так? Почему Олежа не хотел говорить даже спустя долгое время после произошедшего? Здесь было точно много мрака, и Дима был готов. Он был готов помочь, невзирая ни на какие трудности, и вылечить, поддержать. Как бы тяжело и больно не было.

Дима нахмурился, медленно подошел ближе, так, что ствол пистолета уткнулся ему в грудь и посмотрел Оле в глаза, ощущая нарастающее напряжение и неровное дыхание. Душнова мелко дрожала и боязливо, но при этом сосредоточенно глядела на Диму, как бы умоляющее, хотя она начинала понимать что тот точно не свернет с Пути. Он перестал прятаться. Его намерение было как никогда твердым и четко взвешенным, а взгляд… каким же знакомым и Огненным он был. Он мягко отодвинул пистолет в сторону и тяжело вздохнул, видя как по бледноватым щекам девушки текут слезы. Она коротко вздрогнула, словно ее что-то резко ущипнуло и молча привалилась к Диме, прижавшись к его крепкой груди. Парень ничего на это не ответил и лишь осторожно обнял ее в ответ, устремив взгляд в темень улицы.

Начался снегопад. Ночь была темной и холодной, и только снежные хлопья тихо падали с неба, словно пытаясь успокоить их. Оля тихонько вздрагивала в объятьях Димы и плакала. От бессилия, страха и отчаяния, и даже не обращала внимания, как странно это выглядело со стороны, сейчас ей было важно, что рядом был тот человек, пусть и не родной, который смог ее ненадолго отвлечь от проблем и помочь расслабиться, а с Димой она невольно чувствовала свободу и… безопасность? Объятья продолжались недолго, и Оля слегка отстранилась, глядя заплаканным взглядом на Диму, который казался ей как будто бы выше, сильнее и увереннее, а спавшая челка напоминала ей Антона. Словно он пришел из Мира Мертвых. Оля слабо улыбнулась, но вдруг все спокойствие сняло словно рукой, и она в ужасе вскрикнула:

— Ложись!

Она схватила парня за плечи, и они вместе упали на снег, услышав негромкий выстрел. Дима ошарашенно оглянулся, сердце билось как бешеное, дыхание сперло, и, когда зрение более менее нормализовалось, он приподнялся и увидел вдали приближающую знакомую фигуру. Олежа издалека казался вытянувшимся, темным и мрачным призраком, глаза которого горели чем-то потусторонним, словно Океан постепенно набирал свою мощь, готовясь затянуть на дно новую жертву. На лице обезумевшего писателя проскользнула хитрая улыбка, и он навел на Диму дымящимйся пистолет, готовясь еще раз выстрелить. Оля поспешно встала на ноги и загородила собой Диму, глядя на него напряженно и с мольбой. Олежа ядовито усмехнулся, слегка качнувшись. Он был не в себе: измотанный, взлохмаченный и помятый, им руководили только безумие, ярость и усталость, как и тогда много лет назад, той самой роковой весной. Правда у Олежи теперь было более проверенное оружие.

— Ты теперь с ним заодно? Так и знал, что ты рано или поздно предашь меня! Отойди!

— Нет! Олеж, он хочет помочь! И то, что мы сейчас делаем, совершенно аморально и вне закона! Остановись!

— А разве подставив Максима Дунаева, мы сделали все по закону?! Оля, ты не видишь, что этот сорванец хочет раскрыть всю правду? Чтобы нас посадили?! Этого хочешь?!

— Он хочет помочь! Дима! Беги! — крикнула Оля цепляясь за руки брата и крепко стискивая. Олежа был в ярости и рвался вперед, нещадно пиная собственную сестру в живот, пока Дима пытался понять, что ему делать и куда бежать. Оставлять Олю наедине с этим безумцем ему не хотелось, но сейчас говорить с ним лично было бесполезно, и, недолго думая, он ринулся бежать в темный переулок, услышав за спиной громкий хруст костей и крик девушки. Дима бежал вперед, крепко держа дневник и слышал, как за ним все ближе и ближе раздаются шаги и напряженное дыхание Олежи. Дима молился, чтобы прямо сейчас не отказывало сердце, не уставали ноги и зрение не сбивалось из-за усиленного снегопада, и он бежал дальше, сам не зная, куда заводит взбесившегося от горя, страха и злости писателя.

Битва продолжалась. И теперь им обоим было суждено лично столкнуться с тем, от чего они слишком долго убегали.

Примечания:

Всем спасибо за терпение! Глава писалась долго, были задержки, кризисы, но я наконец выпустила главу! История близится к концу, посмотрим к чему приведет эта борьба.

тут был редактор. оч поздно, но лучше поздно, чем никогда

Примечания:

Основные саундтреки:

Friday night Funkin (Fnaf 1) — Broken inside (Тема Олежи. Сцена погони)

Friday night Funkin (Fnaf 1) — The Happiest Day (Битва)

Animal — Chase Holfelder (флешбек с Антоном и Олежей)

Battle Cry — Imagine Dragons (Последний рывок битвы)

Bad Ending — Five nights at Freddy`s 3 (Концовка)

Дима бежал.

Бежал так быстро, как только мог. Он так сильно вдавливал ступни в землю, что ему казалось, что, оттолкнувшись сильнее, он мог бы взлететь. Ноги гудели. Внутри был болезненный спазм, скручивающий все внутренности в одну плотную бесформенную оболочку, напоминающую сжатое в чьих-то руках полотенце. Сердце работало в каком-то адском режиме, из-за чего звуки собственных шагов и холодного ветра приглушались, а удары были такими сильными, что ребра трещали по швам, угрожая выпустить свое содержимое подобно наполнителю мягкой игрушки. Позади него звучали резкие выстрелы, отражающиеся от стен эхом, которое больно било по ушам, заставляя Диму впадать в ужас. Дикий, животный ужас, который рос не из мыслей, а из природных инстинктов. Обычно он не боялся смерти, для него она была пустым звуком, но сейчас, когда рядом свистели пули и раскатывался эхом крик Олегсея, он боялся умереть как никогда. Боялся скорее всего не самого процесса, а того, что не сможет выполнить свой долг.

Дима резко метнулся в сторону и прижался к холодной стене у арки. Он часто дышал. Рваные вздохи сопровождались с тихими стонами боли, однако он пытался хотя бы немного сфокусировать взгляд и прийти в себя. Легкие дребезжали, словно по ним только что ударили молоточком, а в голове вспыхивали одно за одним воспоминания. Как в такие моменты говорят? Вся жизнь проносится перед глазами, верно? Сейчас он ощущал нечто похожее. Вот его счастливое детство, вот умирает его отец, вот он помогает матери, поступает в школу и встречает Олегсея. Того, кто радикально изменил его жизнь. Изменил его ощущения, мысли, планы, но даже не это было важно. Ведь, по сути, именно он поспособствовал его росту. Олегсей помог раскрыть в Диме не только навыки обучаемости и чтения, а его человечность. Парень ведь был обычным человеком, который хотел бы показать себя. Показать себя со смелой стороны, сделать отчаянный подвиг и доказать всем, что он чего-то стоит в этой жизни. Так может, надо прекратить убегать? И что-то сделать для этого?

Совсем близко раздался выстрел, и пуля, коротко свистнув, врезалась в стену. Дима сильно вздрогнул и шагнул вперед, чувствуя, как по спине растекается пот, а сердце снова возобновляет свой безумный ритм. Тело пронзило фантомной болью, будто его только что прострелили насквозь, сломав кости и разорвав плоть, чтобы измученные органы выбросило наружу. Легкие сильно сжались, вызывая у Димы сильный приступ паники, его всего пробило нервной дрожью, отчего пришлось глубоко вздохнуть и больно стиснуть пальцы в кулаки, чтобы не закричать. А кричать ему очень хотелось из-за скопившегося страха, ведь в любой момент он мог погибнуть и тогда никакого разговора, никаких друзей, матери, пьянок и учебы — только та самая Темнота, та самая Неизвестность, что ждет всех после смерти.

Дима зажмурился и опустил голову, пытаясь угомонить все чувства и эмоции, привести в порядок разбежавшиеся мысли. Но неожиданно во тьме появился едва заметный силуэт. Это был высокий, широкоплечий человек в развевающемся пальто с кровавым подбоем, растрепанными волосами и в высоких сапогах. Парня передернуло, когда он заметил знакомую букву «Д» на одежде силуэта и два огненных глаза, что смотрели прямо ему в душу. Но что-то говорило в нем, что это не Дипломатор. Дипломатор выглядел куда изящнее и аккуратнее, а у этого непонятного существа было лицо… Димы?

Не бойся, иди вперед. Верши правосудие, молодой народ!

Произнес свою знаменитую фразу «Дипломатор» и коснулся его плеча. Дима пригляделся к нему и поднял брови в изумлении, не веря происходящему. Все казалось настолько сюрреалистичным, что он сам не понимал очевидного. Он изменился и видел перед собой того, кем он хотел когда-то стать.

— Ты не можешь прятаться вечно! Выходи же! Ты хотел узнать правду? Тогда почему убегаешь?!

Раскатистый, некогда звонкий и красивый голос Олежи раздался будто из преисподней. Он был отовсюду, окрашивал клыкастыми тенями стены, погружал в недра своих волн улицы, создавая оглушительный рев из тысячи мыслей, что таились глубоко внутри. Дима буквально мог ощутить соленый запах приближающегося океана, готовый неожиданно выскочить из угла и сожрать целиком, убить, раздробить и оставить одни щепки. Все это темное, непонятное место как будто бы вылезло из строк дневника, что все еще теплился в его крепких руках. Место, куда обычно сбегали Антон и Олежа прятаться от погони после митингов, место, которое было тяжело вспоминать. И место, где все решится раз и навсегда. Дима это понимал.

Шаги стремительно приближались и парень, недолго думая, метнулся из своего укрытия, подставив дневник перед собой как щит. Это было глупейшее, нелепейшее решение, однако это могло выиграть немного времени, чтобы понять что делать дальше. Холодный ветер обхватил его своими тонкими руками и по спине пробежали мурашки, ноги залились свинцом, и воздух словно выбило из легких, однако он не собирался прямо сейчас в ответственный момент падать в обморок и портить то, к чему он так долго готовился сквозь боль, сомнения и страх. Он закусил губу, отчего тонкая пульсирующая боль пронзила его челюсть и тихо вздохнул, стараясь не издать крика. Плечи были напряжены, сердце отбивало мерный ритм, похожий на тяжелый бит электро-музыки, а пальцы крепко сдавливали обложку дневника, образуя на ней маленькие трещинки. Парень заметил, что из дневника тихонько выпала какая-то запись, и, хоть текста было не разобрать, он отчетливо увидел название «Инквизитор», выделенное красными чернилами. Олежа усмехнулся, глядя на это жалкое зрелище и навел пистолет, щелкнув предохранителем.

Глаза Олежи, темные, лазурно-черные, отсвечивали странным бликом от одинокой лампы. В нем чудилось что-то паранормальное, неестественное. На лице была жуткая безумная ухмылка, в которой виднелись плотно сжатые зубы, а дыхание было прерывистым и тихим, похожий на нарастающий гул океана. Олежа вопросительно посмотрел на Диму и поднял брови, все так же злобно ухмыляясь и держа пистолет в дрожащей руке. Все мысли перемешались в один неразборчивый ком, плечо словно было проткнуто раскаленным лезвием, а в теле было столько животной и агрессивной энергии, что он нервно покусывал губы, еле-еле удерживаясь, чтобы не наброситься на своего ученика. А сделать это очень хотелось.

— А вот и ты. Ну что, вздумал подставить мой же дневник в качестве защиты? Неужели ты боишься меня? Ха! А я думал, ты восхищаешься мной, думал, что я твой кумир… Разве не так? Слушай, хватит строить из себя героя и отдай дневник, тогда я тебя отпущу. Давай же!

— Нет! Я не отдам, пока ты не объяснишь, что происходит!

— Что происходит? Что происходит, спрашиваешь? — Олежа горько усмехнулся, хлопнул ладонью по лбу и вцепился пальцами в свои волосы, чуть прогнувшись назад. — А я тебе отвечу! Ты узнал то, что знать запрещено! Неужели тебе так интересно копаться в личной жизни людей?! Дай угадаю, ты еще любишь копаться в нижнем белье своих девушек?!

— Нет же! Я хотел помочь! Мне жаль, что я украл у тебя важную вещь, но я не хотел использовать во зло, понимаешь? Я хотел всего лишь узнать тебя получше и попытаться помочь! Я не понимаю, почему ты не позволяешь мне этого!

— Мне не нужна помощь. Ни твоя, ни сестры — ничья! Да, может я и выгляжу беспомощным и ничтожным, но я со всем справляюсь сам. И я справлюсь с моей новой проблемой. С тобой.

Олежа крепче сжал рукоять пистолета и выстрелил, слегка дернувшись из-за отдачи. Выстрел прозвучал громко и мощно оттолкнулся от стен, отчего Дима вздрогнул и отшатнулся назад, еще сильнее вдавливая пальцы в дневник, как Лодочник, что сдавливает в своих грубых руках весло. На удивление, боли не было, переведя взгляд на руки, он увидел зияющую в дневнике дыру, в которой торчала пуля, острие которой едва-едва касалось кончика носа парня. Он рвано вздохнул, нахмурил брови и, не особо думая, бросился в сторону, услышав очередной выстрел позади. Он понимал, что Олежа сейчас не был настроен на адекватный разговор. Однако страх, постоянный бег от своих эмоций, чувств и человека, которого надо было спасти, очень злили его. Нет, Дипломатор бы так не поступил. Дипломатор бы остановил, успокоил и поговорил, постарался помочь невзирая на боль, обидные слова и усталость. Нормальный Дипломатор бы так сделал. И Дима был уверен, что справится с этой тяжелой задачей.

— Ну куда же ты, щенок?! У нас только начался первый акт! Помнишь, чему я тебя учил? «Герой не должен убегать от обстоятельств, а должен их побеждать»! Так давай же, победи меня! Убей, вскрой всем якобы правду! Ты же так этого хочешь!

Кричал Олежа позади. Дима же бежал так быстро, как только мог, сильно сдавливая пальцами дневник, не обращая внимания, как по зеленой обложке течет его собственная кровь и начинают болеть пальцы. Нет, сейчас не было времени для слабости и боли. Нельзя было сойти с пути и испортить все, к чему он так долго шел. Поэтому он, вобрав в легкие холодный воздух и закинув узду на паникующую часть личности, сомкнул челюсти крепче и бежал.

Выстрелы гремели за ним как раскаты грома. Смех Олежи отражался от всех стен и закрадывался в самую душу парня, стараясь сломить его волю и вселить первобытный страх, но он это упорно игнорировал. Герои не должны убегать от обстоятельств, но они могут контролировать их, чтобы была возможность как можно быстрее разрешить. Именно для этого он заскочил в очередной переулок и забрался на лестницу, демонстративно издав грохот. Олежа остановился и повернул голову в источник звука. Снег мерно падал на его волосы, делая их еще более спутанными и взъерошенными, тело тряслось в панике, а пистолет в руке дымился, придавая ему сходство с призраком. Призраком, что гнался за смертным по его душу.

Дима затаил дыхание и напрягся, внимательно наблюдая за ним из-за стены. Струйки крови из простреленных пальцев неприятно жгли кожу и капали на снег, оставляя маленькие пятнышки, похожие на рассыпчатое конфетти после бурных зимних праздников. Боль была неприятной, сердце грозило выйти из груди, но он держался, стараясь оставаться в рассудке во время его незамысловатого плана. Но вдруг Олежа метнулся в сторону и скрылся в темени переулков. Дима вздрогнул от неожиданности. Глаза забегали от предмета к предмету, ему пришлось напрячь слух, чтобы услышать хотя бы малейшие звуки, и он слегка выглянул из своего укрытия, вглядываясь в темноту. Там никого не было, словно писатель только что растворился в воздухе.

Но стоило Диме немного расслабиться, прижаться спиной к стене, чтобы перевести дух, как он получил сильный удар по затылку. Его пробило тупой болью, ноги внезапно одеревенели, перед глазами вспыхнули огоньки, и он упал лицом в снег. Пусть прикосновение было очень холодным, однако это его быстро взбодрило, когда он услышал яростный крик за спиной, развернулся и что есть силы ударил ногой в пистолет, который предстал напротив лба. Олежа не ожидал такого удара и отдернул руку, слегка сжав плечи, он нахмурился. Его взгляд был яростным, полный боли и безумия, лицо перекашивала улыбка и он, словно сирена во тьме океана, целился прямо в шею незадачливому Лодочнику. Дима же, чувствуя мелкую дрожь от холода и боли в пальцах, отполз немного назад, глядя на Олежу сбитым, но сосредоточенным взглядом. Он был готов снова отбить его атаку, попытаться остановить и поговорить, пусть внутренне и было страшно. Пусть угроза и нависала над ним, но он не уйдет, пока не доведет дело до конца.

Локоть уперся в металлическую рукоять пистолета, и он замер, наблюдая, как Олежа стремительно идет на него, стискивая пальцы в кулаки, словно готовясь избить. Он был таким жутким и угрожающим, что Дима не до конца понимал реальности происходящего. Словно это все было полным сюром, плохим шоу, в котором будет какой-то нелепый или кровавый конец. Ведь он знал, что Олежа хороший человек, что он талантливый писатель и отличный учитель, с ним приятно разговаривать обо всем, пить чай и изучать что-то интересное. С ним все должно быть хорошо. И Дима удивлялся, как обычный дневник с обычными строчками внутри мог в миг превратить его в жестокого монстра.

— Что такое, Дмитрий? Жизнь перед глазами проносится?

Со злой ухмылкой проговорил Олежа, глядя прямо в сверкающие мятные глаза ученика, в которых больше не читался страх, а лишь внимательность и жесткость. Совсем как в тот теплый день после митинга, когда все изменилось. Кончилось терпение, исчезло доверие и оборвалась жизнь у одного народного героя, чьи речи создавали революцию, но только с помощью иных рук. Олежиных рук, что сейчас были с мозолями, слабыми порезами и красными от холода. Когда-то давно они помогали герою ходить, двигаться и говорить, жить дальше своей идеей. Но сейчас эти руки готовы были убить новоиспеченного героя. И это было совершенно справедливо.

— Нам нужно поговорить, слышишь! Спокойно, как нормальные люди!

Крикнул Дима, подымаясь на локтях и вызывающе зыркнув глазами. Олежа опешил и остановился, глядя на него удивленным, но все еще угрожающим взглядом. Знакомые слова больно ударили его по ушам, воскрешая не самые приятные воспоминания некогда счастливой жизни. Как будто его только что небрежно дернули за струны изможденной души, чтобы посмеяться и в очередной раз указать, насколько он слабый и жалкий человек. Он со всей силы ударил Диму в живот и надавил каблуком ботинка, отчего тот стиснул зубы от боли и схватился за ногу, пытаясь спихнуть с себя. Глаза Олежи горели настоящим морским пламенем. Он медленно приближался к нему подобно волне, готовая поглотить, и в теле сквозилась некоторая дерганность. Как будто его защита пошатнулась, и он стал каким-то невзрачным, блеклым.

— Да как ты смеешь, гнида, такое говорить?! Решил в герои податься?! Хочешь говорить? И о чем же? О том, что я ни на что не годен, что я ужасный человек? Я это прекрасно знаю, сосунок, так что не утруждай себя!

Снова удар, но Дима смог сдержать жесткий каблук ботинка совсем рядом с лицом и крепко вцепиться в ногу. Олежа неумолимо вдавливал парня в снег, глядя точно ему в глаза и не замечая, как тот слегка вздрагивает от боли в поврежденных пальцах и кусает губу, чтобы оставаться в сознании. Олеже было плевать на состояние своего когда-то преуспевающего ученика. Плевать на то, что ему скажет Оля, когда будет ходить с перевязанной рукой. Плевать, что скажет Анна и все остальные — сейчас для него ученик был помехой, предателем, которого было необходимо заткнуть раз и навсегда. Рассудок помутился, и в убийстве он не видел ничего плохого.

Но только он вытащил нож, как вдруг его пронзило резкой болью, из-за чего он выпрямился и пошатнулся, чувствуя сгущающую судорогу в ноге. Он замер, пытаясь перевести дыхание и сжал зубы. Дима воспользовался моментом, скрестил ноги и без труда повалил Олежу на землю, тут же вскочил, подобрал дневник и оглянулся, пытаясь понять, что ему делать дальше. Глаза бегали от стены до стены, дыхание сбивалось, но страха внутри не было — только холодная решимость. Надо было действовать быстрее — и в первую очередь обезопасить всех на время разговора. Без оружия, без драк и всей жестокости, поэтому он понял, что единственный путь — только наверх.

«Через тернии к звездам, товарищи!»

Дима побежал вперед к темному переулку, даже не услышав яростных слов позади и выстрела, после которого его проткнула раздражающая боль в плече. Перед глазами открывалась внезапно появившаяся сцена из дневника: Ночь, снегопад, холод, томящееся ожидание разговора, менты, погоня по переулкам и наконец долгожданное спокойствие, которое не удалось осуществить в полной мере. И Дима решил это исправить. Он верил, что сможет это сделать. Он как будто погружался в те события, чувствовал за спиной угрозу, чувствовал холод, проникающий под ребра из-за плохо подобранной одежды (ну кто будет щеголять зимой в пальто?), слышал лай собак и ворчание полицейских, чувствовал боль в ногах и поврежденном ребре, но бежал. Бежал чтобы на этот раз все исправить, все починить и наконец-то поговорить.

Парень крепко прижал дневник к себе, проскочил и ловко прыгнул на второй уровень лестницы и, ни разу не мешкая, побежал на верх. Олежа стремительно бежал следом, игнорируя боль в теле, режущую боль от шрама, злость, что разъедала его изнутри и всего прочего, концентрируясь исключительно на Диме. В темноте переулка было сложно увидеть внезапно ускорившегося подростка, но он прекрасно слышал, как тот бежал по лестнице и стрелял по звукам в такт его шагов, силясь выстрелить прямо в голову. Он встал напротив лестницы и начал стрелять, от усилия высунув язык и крепко сжимая рукоять пистолета, что мог вот-вот выскользнуть из худых пальцев. Глаза горели безумием, слабые вспышки от выстрелов освещали его бледное лицо, на котором вырастала широкая улыбка и слышалось, как из легких вырывался нервный смех, похожий на звон тысячи молоточков об паперть. Дима бежал еще быстрее, видя, как пули пролетают мимо него и пару раз чуть не задели шею и грудь, но он не позволял страху смерти сковывать себя — да, он ощущал себя крысой, запертой в горящей клетке, но он знал, что там наверху должен быть выход. Потому кусал за губу сильнее, чтобы боль придавала больше сил и уверенности.

— Сукин ты сын!

Выругался Олежа, когда пистолет громко щелкнул, оповещая владельца о том, что это конец. Все кончено. Но нет. Он тутже с досадой откинул пистолет в сторону мусорных баков, поднял голову на убегающего Диму, на ходу снял куртку и полез по лестнице, рывками переставляя ноги и перепрыгивая с одного уровня на другой, не прекращая движения ни на секунду. Дима посмотрел на разъяренного учителя и побежал дальше, шумно вдыхая воздух от усталости и напряжения в теле. Он где-то читал, а может сам Олежа и рассказывал, что, пребывая в сильном стрессе, у человека как будто открывается второе дыхание и он может делать то, чего раньше никогда не мог бы, в силу физических особенностей, или моральных. Он знал, что желание учителя убить его было всего лишь последствием стресса. Правда давнего, нерешенного стресса, что он видел перед собой сейчас. И его скорость, внезапно возникшая сила и активность пугала, удивляла и дурманила, но Дима хотел быть еще быстрее — еще быстрее соображать и быстрее делать, чтобы наконец-то решить все.

Парень резко остановился у самого края крыши и замер, невольно глянув вниз. Там была лишь мгла, в которой едва были видны крыши домов, линий переулков и редких фонарей, которые смотрели на него своим мертвым взором. Несмотря на то, что снегопад прошел, ему все еще было холодно, руки дрожали от боли и коченели, но он все еще прижимал дневник к груди, словно именно он был необходимым для его жизни предметом. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение и наладить спутанные в один неразборчивый ком мысли, как вдруг перед ним показался знакомый силуэт. Олежа шел медленно, еле передвигая ноги, словно пьяный и неотрывно глядел на парня. На его лице виднелась злая ухмылка, слабый ветер качал взлохмаченные волосы, а движения были рваными и неестественными, как у неумело управляемой марионетки.

Дима стоял уверенно, как герой на пьедестале и сжимал пальцы в кулаки, пребывая в томительном ожидании. В его зелено-огненных глазах читалось беспокойство, отчаяние, но вместе с этим стойкая решительность, что впечатляло уставшего и злого Олегсея. Они глядели друг на друга не отрываясь, пытаясь ворваться в душу, перерыть все вверх дном, выудить самые сокровенные тайны и наконец найти правду. Правильно прочесть, выяснить и решить все то, что так давно накопилось, пусть это будет очень больно. Дима читал в Олеже лишь злобу, нежелание признавать и лечить свои травмы, простить себя и Антона. В то время как Олежа читал в своем бывшем ученике только одно: он стал Дипломатором. И это было понятно с самого начала.

— Ну вот мы и пришли… ты доволен? Смотри, я без оружия. Можем поговорить!

С горькой усмешкой крикнул Олежа, сделал шаг вперед и остановился. Он опустил взгляд себе под ноги и увидел на снегу свежие пятна крови, что было ему очень знакомо. Он снова усмехнулся и дернул поврежденным плечом, снова устремив на Диму злой и обезумевший взгляд.

— У тебя тоже дежавю, верно? Только вот я, в отличии от того идиота в дневнике, поступил бы иначе. В тот день я бы ему не помогал никак. Он не был достоин моей помощи. И ничьей в принципе…

— Но это не так! Да, он был не самым лучшим человеком и плевал на твое состояние, но почему ты не мог с ним поговорить об этом? Спокойнее!

— Я говорил с ним! — Яростно выпалил Олежа. Его глаза горели лазурным агатом, что ужасало Диму, но он не подавал виду. — Я говорил с ним много раз и пытался дать понять, что мне не нравится! Я же не придурок, я все видел и знал, тем более ты все читал в этом дневнике! Но ему не было интересно говорить с обычным смертным. Ему было поебать на мои чувства и привязанность. Ему была важна идея, мысль для народа и свобода. Но не моя. Меня он использовал.

Душнов тяжело вздохнул и опустил голову, чувствуя, как внутри него сдавливаются легкие, выбивая воздух. Перед глазами все поплыло, руки задрожали от перенапряжения и злости, и плечи согнулись, отчего он сделался еще более маленьким и беспомощным. Он ненавидел это вспоминать. Ненавидел вспоминать эту улыбку, янтарные глаза, глубокий голос, щекочущий ребра, его мягкие прикосновения и бесконечные слова обещаний. Олежа слепо верил ему, надеялся, что ему правда интересно и хорошо с ним, отдавал себя полностью ему, не обращая внимания на окружающих. Но потом приходилось быстрее взрослеть и снимать розовые очки, чтобы увидеть каким на самом деле дерьмом являлся этот «идеальный» человек. Как иронично, что сейчас таким внезапно раскрывшимся кумиром, который на самом деле не тот, кем кажется на первый взгляд, был сам Олежа, что пытался убить своего последователя.

— Поэтому, сынок, никогда не делай себе кумира. Ты уже это понял на собственной шкуре, я не очень хороший человек. Но сейчас ты перешел черту, Дима. Ты полез туда, куда тебе не следовало, и у меня нет выбора…

— Выбор есть всегда! — крикнул Дима, делая шаг вперед. Боль неприятно кольнула его кисть, но он никак не отреагировал на это. Сейчас ему было важнее успокоить Олежу и дать понять, что ему можно верить. — Я понимаю твои чувства и мне действительно жаль, что так все вышло. Но это было в прошлом, понимаешь? Это не делает тебя плохим или злым, ты все еще хороший человек, который достоин жить и творить. Ты отличный писатель и тот человек, который стал близким для меня. И это правда, понимаешь? И, даже несмотря на то, что Дипломатора убил тот Максим…

— Я убил его! Я, и только я!

Дима дернулся, словно его только что хорошенько огрели чем-то тяжелым. Легкие сжались и стало трудно дышать, плечи медленно опустились и перед глазами все задребезжало как от сильного удара. Осознание больно вонзилось в сердце и стало елозить внутри, выковыривая комья мяса и выплескивая кровь, отчего ему становилось еще хуже. Он со страхом взглянул в глаза Олеже и вздохнул, стараясь не упасть в обморок и не поддаваться нарастающей панике, что захлестывала его с головой. Олежа же стоял напротив и мелко дрожал в безумном смехе, что вырывался откуда-то из глубины его души.

* * *

Да, он помнил тот теплый день, когда Дипломатор перед митингом решил поговорить с ним обо всем и извиниться. Тогда он был без своего плаща, говорил тихо и небыстро, глядел в глаза. Пытался объясниться, пытался утешить, держа за плечи и извиняясь, из-за чего он казался жалким, ничтожным и маленьким, что еще больше вдохновляло Олежу на темное дело. Он не был настроен на разговор.

Рыцарь устал поддерживать Огонь, поэтому он выхватил свой меч и начал его рубить. Он бил отчаянно и быстро, вонзая свой клинок ему под ребра, разрывая грудь, резал связки и ломал кости рук, бил по голове и выдергивал волосы, выкрикивая всю накопившую боль и ярость, неотрывно глядя в глаза. Антон был в ужасе. Он пытался спастись, кричал, отталкивал, чувствовал привкус крови и слышал, как рвется плоть и как кровь окрашивает его одежду. Ему было страшно и очень больно, а вот Олежа радовался. Радовался, что наконец-то его «ненаглядный» страдает, кричит и погибает от тех самых рук, что заботились о нем и дарили жизнь. Смерть наступала медленно и мучительно.

Антон лежал на крыше и стонал от ужасающей агонии, чувствуя под собой расплывающуюся лужу крови, и он знал, что это конец. Конец его идеям, его мыслям, которые принадлежали по большей части не ему, а Олеже. Который так бережно и ласково с ним обходился и помогал, невзирая ни на что. Он начинал понимать, какую жестокую ошибку совершил, насколько плохим и ужасным человеком он был, раз довел его до такого состояния. Антон тяжело приподнялся на локтях и устремил ослабленный, болезненный взгляд на Олежу. Его одежда была покрыта красными острыми разводами, перчатки безнадежно запачканы, на лице широкая ухмылка, волосы взлохмачены, а глаза горели безумием, восторгом. Он наконец-то освободится. Освободится от этого человека и заживет хорошо, как нормальный человек и реализует свои мечты. Не чужие.

— Олеж… — Прокряхтел Антон, из его рта потекла алая струйка. Дыхания почти не было, но он держался изо всех сил, хотя бы напоследок. — Прости меня. Я готов… сделать для тебя все. Прости…

Олежа криво усмехнулся. Он приблизился к Антону, взял его за плечи и заглянул в глаза мертвым взглядом, в котором не было ничего кроме жажды мести, злости и безумия. Теперь он не был глупым фанатиком с ненужными эмоциями, он становился мрачным судьей и кузнецом своей судьбы. Антон схватился за его руки и умоляюще посмотрел на него, пытаясь коснуться его волос. На что тот крепко сомкнул пальцы на запястье и вонзил нож, затем, не дожидаясь крика, он проговорил очень мрачным и проникновенным голосом:

— Мне от тебя ничего не нужно, Антон. Я желаю тебе и твоему жалкому народу, что пойдут за тобой, смерти и забытья. Прощай!

И Душнов столкнул Антона вниз. Он, пролетая этажи, развернулся в воздухе несколько раз, пока с хрустом и грохотом не столкнулся с землей, разбившись на смерть. Олежа довольно улыбнулся, в последний раз посмотрел на изуродованное, искалеченное тело с неестественно выгнутыми конечностями, хмыкнул и ушел прочь, навсегда убивая память о нем.

* * *

— И вот мы здесь.

Проговорил Олежа мрачным голосом, чуть покачнувшись и шагнул вперед. Его обезумевшие глаза, которые угрожали выйти из орбит, пробивали душу парня насквозь, заставляя того задыхаться в тревоге и ужасе. Он просто не мог поверить, что тот, которого он поклялся защищать, тот, с кем приятно было читать книжки и справляться со страхом чтения оказался на самом деле убийцей, совершенно сломанным и злым человеком, которого надо было как можно скорее спасать, пока все не стало слишком поздно. Дима тяжело выдыхает, плечи напрягаются, внутри очень неуютно, как будто ребра сильно сжали органы, превращая в жилистый фарш, отчего хотелось блевать, плеваться кровью и неистово выть от безысходности. Но он не позволял эмоциям взять полный контроль над телом и разумом. В его взгляде была решительность и сосредоточенность, и лишь дрожащие от травмы пальцы и покусывание губ выдавали тревогу. И это все Олежа смог легко прочитать, что вызвало у него злую усмешку.

— Ты все так же плохо читаешь, сынок. Хотя, тут уже моя заслуга, раз ты не понял по записям, кто является настоящим убийцей Дипломатора. Но еще хуже ты читаешь людей, и никогда не научишься, потому что тебе промыл мозги этот ебанутый герой с манией величия. Он мне говорил что умеет читать человека просто взглянув на него и я, как идиот, поверил же. Но все это оказалось гнусной ложью, как и то, что ты хочешь мне добра и помощи.

— Это все не так, Олежа! Выслушай же меня! Я не собираюсь тебе вредить, и мне никто ничего не промывал, я сам дошел до такого, узнав о тебе получше.

— И я все еще хороший человек? И все еще являюсь близким для тебя после всего того, что ты узнал? Ты либо очень добрый, либо невероятно слепой и непробудный долбоеб раз так думаешь!

— Да! — Перешел на крик Дима, отчего даже Олежа слегка вздрогнул, но остался стоять на месте, со злобой глядя на парня. Тот часто дышал, был весь напряженным и было видно, как трясутся руки и как горит огонек в мятных глазах. — Да, остаешься! Потому что ты все еще для меня лучший учитель, мудрый писатель и все такое в роде! Я хочу помочь тебе, спасти! Поверь, то, что прошло, уже не важно, да, ты убил человека, но в глубине души я знаю, какой ты. И я это читаю ясно, пусть у меня нет такого опыта, как у тебя. Но я хотел бы грамотно читать, узнавать людей меж строк и именно ты, твой дневник подтолкнул меня на это желание. И я тебя никогда не предам и не брошу, уверяю тебя! Я не Дипломатор, я его фанат, но никогда бы не хотел им стать, потому что я не хочу стать героем народа. Но я хотел бы стать твоим героем.

И Дима слабо улыбнулся, чувствуя, как щемящее чувство тревоги уходит из его груди и становится как бы теплее, светлее кругом. Солнце позади него медленно поднималось по небу, разгоняя прочь черно-сизые тучи и согревая своими лучами сонную землю. После последней фразы Олежу сильно передернуло, он приложил ладонь к травмированному плечу и в глазах заплясали синие огоньки, похожие на первые отливы океана или на блики звезд. Брови приподнялись в изумлении, сердце забилось быстро-быстро, будто собираясь выпрыгнуть из глотки. Ноги подкосились и он рухнул на колени, начиная часто и глубоко дышать. Дима тут же сорвался с места, осторожно прикоснулся к острому плечу Олежи и чуть приблизился, глядя на него с некоторой тревогой и ожиданием.

Эти слова нежным касанием провели по его израненному сердцу, сглаживая все трещинки, рубцы и выдергивая заусенцы, отчего по телу расплылось мягкой волной тепло, наполняя всю его душу. Где-то там в глубине он и правда просил о том, чтобы рядом в тяжелый период был некто сильный, умный, за кем можно было бы спрятаться, пожаловаться на жизнь, кто мог бы пробудить желание жить дальше... Некто живой, настоящий, способный его понять со всеми тараканами и не осуждать их, как требовательный отец, который ни во что ставил своего сына и заставлял достигать высоких результатов, что и привело к надрыву его уверенности. И, даже несмотря на то, что с ним была дружелюбная семья, любящая мягкохарактерная мать, ему не хватало осознания защиты, полной любви и понимания. И только в Антоне он увидел этот образ. Только в нем он чувствовал себя нужным, под яркой защитой и ложными обещаниями, которые кололи больнее лезвий. И ведь даже после его гибели он неосознанно пытался представить его перед собой, читая книги про революции, спрятав плакат под завесой записок и ночами в слезах перечитывать дневник, вспоминая те красивые, но абсолютно лживые дни.

И сейчас он снова чувствовал себя слабым, больным человеком, что стоит на коленях перед своим учеником, который хочет ему помочь, хочет поддержать и смотрит самыми невинными и добрыми глазами. Как же хотелось прямо сейчас сдаться, расплакаться и прижаться к нему, извиниться и постараться довериться, поверить его красивым словам и странным желаниям. Потому что сейчас он чувствовал себя тем, кому нет прощения. Всю историю он был злодеем, просто грамотно это скрывал, скрывал вечную борьбу внутри себя и чувствовал, что сейчас все изменится, его уже раскрыли, а значит, скорее всего, победят, унизят, заставят лечиться или же отправят в тюрьму, где он окончательно сгниет. Маленький проблеск надежды в его душе призывал Олежу прислушаться, отбросить все сомнения, пусть и было страшно, но боль, воспоминания из прошлого, тот же огонек в глазах Димы, как у Дипломатора, его слова, попытки помочь, все еще напоминали ему Антона, словно перед глазами застлался туман, и он не мог увидеть очевидного. Он как был слепым, так и остался.

— Главное не то, что ты выбрал когда-то в прошлом…- Мягко проговорил Дима, слегка приблизившись. — А главное то, что ты выберешь сейчас.

— Да… — Сипло проговорил Олежа, нагибая голову чуть ниже. — Ты прав… тогда я выбираю это!

И он внезапно рывком набросился на Диму, столкнув того с ног, и в его тонких пальцах блеснуло лезвие ножа. Олежа выглядел совершенно безумным, жестоким и злым, глаза сияли ненавистью и болью, а на лицо было перекошено яростной улыбкой. Дима не ожидал такого внезапного действия, но не растерялся, крепко взял за запястье учителя и схватил его под ребра, пытаясь сбросить с себя. В это время тот нависал сверху и с особым усилием опускал острие прямо к глазу парня, от напряжения прикусив губу и хмурясь, не сводя с того взгляда. Дыхания почти не было, бешеное сердце билось в груди, и он больше не контролировал своими действиями, желая раз и навсегда прикончить этого человека, так как он всегда завершает начатое.

Дима был в ужасе, видя перед собой надвигающее лезвие и крепко держался за руку Олежи, задергал ногами, в попытках выбраться, но все тело словно налилось свинцом, и ему было трудно пошевелиться, осознавая насколько разбитым и опасным был его учитель прямо сейчас. Мысленно он прокручивал весь диалог и не мог понять, что он сказал такого раз все привело к такому развитию событий? Почему Олежа не смог ему поверить? Почему он не смог принять свои ошибки и исправиться? Неужели все было напрасно? Чтение дневника, попытки помочь, разговор, искренность — неужели это было все бесполезно и ему не помочь? Нет, из любой проблемы можно выбраться, он точно знал! Он со страхом и надеждой посмотрел в сверкающие глаза Олежи и ужаснулся, увидев в них не темно-синий океан или спокойную водную гладь, а черный шторм, в котором плавало несколько уничтоженных звездочек и последние знаки доброты в его душе. От этого осознания разочарование пробежалось по его позвоночнику, заставляя кровь разгоняться по всему телу, наполняя энергией, страх стремительно заменился на гнев, и он даже не ощутил, как окровавленные пальцы крепче сжали руку Олежи, вызывая у того легкий испуг. В мятно-золотистых глазах сверкнуло нечто новое, нечто невиданное никому, и он ощутил как за спиной словно распустились крылья, стало небывало жарко, и все силы вернулись к нему. Олежа поднял брови в удивлении, горько усмехнулся и со всей силы опустил нож.

Но вместо ожидаемого хруста, нож резко опустился в сторону, пройдясь по шее, и его грубо ударили в живот. Олежа больно ударился спиной, снег неприятно коснулся своим колючим холодом затылок и забрался в ноги. Он тут же вскочил, чуть сгорбившись и выставил вперед нож, пытаясь выровнять дыхание и наладить зрение. Нервная система уже сдавалась, не вынося количество стресса, усталости и ненависти, сердце готово было выйти через глотку, а вместе со вздохами выходили стоны, но ему было плевать на это — самой главной была его цель. Он взглянул на Диму, напрягая плечи. Перед ним стоял он, гордый, крепкий и высокий герой с окровавленными чуть подрагивающими пальцами, с мерно поднимающейся грудью и решительным, сосредоточенным взглядом. Который когда-то был у самого Антона и был способен проколоть его душу насквозь. Это вызвало недобрую усмешку, и учитель покачнулся, делая шаг вперед.

— Не думал, что ты так быстро переметнешься на его сторону. Ты тоже видел этого призрака? — Дима удивленно посмотрел на него и хотел что-то сказать, но его резко перебили. — Конечно видел. И я тоже, каждую ночь этот гандон приходил ко мне и пытался поговорить, извинялся, рыдал, как жалкое ничтожество, а потом резко исчез… и я даже задумался, почему же? А теперь я знаю, куда он подевался. И знаю, что он тебе наплел. Ты теперь его новая кукла, понимаешь? Ну ничего, я исправлю этот недочет! Раз и навсегда!

И Олежа рванул вперед с выставленным ножом, Дима ловко увернулся, схватил за плечо и попытался скрутить руку за спину, но получил удар под ребро коленом, и он тут же отскочил в сторону от нового удара ножа. Все мысли смешались в одну кучу, все его намерения, все представления и слова растворялись где-то в сознании, управляющий стрессом, паникой и злостью, а все тело переполнялось теплом, отчего никакой боли даже не ощущалось. Олежа яростно наступал вперед, размахивал ножом, делал резкие выпады и отталкивал, оставляя неглубокие ранения, из-за которых рвалась ткань и плоть. Он с упоением смотрел на весь процесс, как он с силой отталкивал его, вонзал в него нож, как бил по голове и под ребра, собирая все силы на то чтобы убить, окончательно задавить и придать забвению. Дима, несмотря на ярость, не хотел причинить боль Олеже. Он отбивался, оттаскивал руки, отходил в сторону и пытался не попадать под лезвие, чувствуя, как все раны кровоточат, как шея разгорается противным теплом.

Олежа двигался активно и рьяно, как свирепый океан во время шторма, желая поглотить беспомощную лодочку. Брызгал острой пеной в глаза, мутил рассудок повторяющимися морскими узорами и оглушал длинным рыком, от которого замирает сердце. Но Дима, как настоящий герой, как бравый Лодочник, без страха плыл в самую бездну, уворачиваясь от тяжелых полотен воды и не сокрушаясь под гнетом хаоса и воя. Лодка начала стремительно ломаться по досочке, как и начали еще сильнее болеть поврежденные пальцы, изо рта текла кровь, а сил было очень мало, хотелось бросить свое дело, бросить весло в воду и, закрыв глаза, уйти на встречу своей гибели. Но он не сдавался. Он свято верил, что рано или поздно шторм стихнет, и перед ним встанет тот самый учитель, тот самый человек, который когда-то был хорошим и светлым, а в глазах нет злого и холодного блика — только лазурная чистота.

— Остановись! Это только мое решение! И раз он обратился ко мне за помощью, значит ему все еще есть до тебя дело! Значит ему важен твой комфорт! — Дима круто развернулся от нового удара, схватил Олежу за запястье и отставил в сторону, глядя ему в глаза тревожащим взглядом. — Он хотел тебя спасти! Я лишь хочу, чтобы все вернулось на круги своя, и, даже если я не стану твоим героем, то хотя бы тем, кому можно довериться! Послушай ты, блять, наконец!

Подросток мелко трясся в ожидании, хмурил брови и не давал шанса писателю вырваться из хватки, ощущая, насколько он напряжен и зол. Грудь шла ходуном, тело отзывалось усталостью, в голове кололо, но он все еще стоял на ногах, не позволяя себе прямо сейчас упасть во тьму и потерять его, потерять все, что он так хотел спасти и помочь. Но Олежа не хотел слушать. Не хотел доверять и не давал отчет о своих действиях, так как безумие, боль и воспоминания захлестнули его с новой силой, и он со всей силы замахнулся и ударил ножом в плечо Димы, проткнув насквозь. Дима закричал от боли, оттолкнул его от себя и схватился за кровоточащую рану, выронив дневник. Боль сковала плечо гранитным грузом, кровь пульсировала внутри и вырывалась из-под пальцев, заставляя того мелко дрожать и шипеть от неприятных ощущения.

Олежа лишь усмехнулся и в его глазах свернуло некоторое злорадство. Он видел перед собой чуть сгорбившегося Диму, помятый, кровавый и побитый, что еле еле стоит и покачивается, а в глазах очень хорошо читалась боль. Ему приносило удовольствие видеть его таким разбитым. Он еще раз убеждался, что Дипломатор и все его последователи лишь жалкие смертные, которых надо преследовать и истреблять с Земли как ненужную грязь. Олежа медленными шагами подошел ближе к Диме, наклонился и взял дневник, слегка отряхнув с него снег. Обложка поврежденная, кровавая, но она все еще оставалась такой же родной ему. Гораздо роднее любого человека в его жизни.

— Мне так приятно видеть твои муки… — Проговорил Олежа мрачным, почти безжизненным голосом, отчего Дима непроизвольно вздрогнул. — Прямо как в тот счастливый день, когда я убил его. В тот день я понял, что он не больше чем все остальные, просто ничтожный обманщик, плут. Мне жаль, что ты пошел по его стопам, жаль, что ты решил мне помочь, потому что это бесполезно. Меня не починить, меня не спасти. И мне никто больше не нужен.

Олежа приблизился к Диме. Его дыхание было едва слышно, кожа была гораздо бледнее чем обычно, его тонкие пальцы крепко стискивали рукоять ножа и дневник. Он слабо улыбнулся, глядя в яростные и одновременно печальные глаза парня и поднес к его шее лезвие, готовый вот-вот его перерезать. Дима схватился за его плечи и только хотел его оттолкнуть, как вдруг где-то вдалеке показался какой-то силуэт. Он замер в оцепенении, все тело почему-то потяжелело, но он не мог сказать ни слова, с неким непониманием и ужасом глядя на знакомую фигуру. Олежа встревоженно повернулся назад и прогремел выстрел.

Острая боль пронзила кисть Олежи насквозь, разрезая на две половинки. От этой боли он выронил нож, упал набок и слегка сжался, пытаясь перевести дух. Перед глазами рябило, все очертания домов, где-то раздающийся звук сирен, крики людей смешались в один дребезжащий ком, заставляя воспаленный мозг скукоживаться, растворяться в черепной коробке, а по щекам, то ли от разрывающего ребра сердца, то ли от физической боли, потекли слезы, неприятно обжигающие кожу.

Наступила короткая и тяжелая пауза, в которой Дима пытался прийти в себя, ощущая леденящий душу ужас, скользящий по позвоночнику, а в голове был целый рой мыслей, который он тут же пресек, так как покричит и потревожится потом. Сейчас главное — спасти Олежу. Дима тяжело вздохнул, приподнялся на локтях и взглянул в глаза силуэту, который он сразу узнал. Эти глаза, такие же морские и замутненные он не спутает ни с кем, эти дрожащие тонкие пальцы и худое, но красивое телосложение подстать герою. И Оля, а это была именно она, как будто должна была быть здесь. Она должна была закончить начатое, ради своего брата и себя.

— Ах ты сука…

Прокряхтел Олежа, медленно вставая на ноги и зажимая рану. Взгляд был диким и потерянным, лицо искривлял злой оскал, но Оля стояла гордо, без всякого страха глядела в глаза этому чудовищу, пусть ее руки и выдавали обратное. Ей было трудно держать пистолет из-за сломанного локтя, но это нисколько ее не смущало. Она скрывала свою боль за напряженным выражением лица, словно маской, и Дима не мог признать в ней веселую и задорную натуру.

— Олежа, оставь его в покое! Ты зашел слишком далеко! Ты не понимаешь, что ты творишь прямо сейчас?! Нас могут посадить!

— Я делаю то, что всегда должен делать, Оля! Я искореняю его последователей, как ты не понимаешь?! Этот мир, эти люди, и все сущее хочет надо мной поиздеваться, хочет меня унизить, поэтому я и готов очистить все! Я готов выдержать на себе очередной грех, и тогда мы можем зажить спокойно, разве ты этого не хочешь, Оль?

Олежа широко развел руки в стороны и нервно заулыбался, слегка покачнувшись в сторону. Он выглядел помятым, разозленным и обезумевшим, однако глаза, одновременно яркие и помутневшие, излучали вселенскую ярость, которой не было предела.

Оле было больно смотреть, во что превратился ее родной человек, с которым они когда-то играли, плели веночки, бегали по полю на даче в Ленинградской области, делились идеями, помогали и поддерживали друг друга в трудные времена. Сейчас вместо мечтательного, немного застенчивого и доброго мальчишки она видела сломанного жизнью взрослого, у которого не было веры ни в себя, ни в будущее, ровно как и доверия даже своим близким. Олежа хорошо знал взгляд своей сестры. Плечи непроизвольно опустились, дрожащие уголки губ снизились, а глаза заблестели влагой, из-за чего весь образ огромного океана начал распадаться по швам, но лишь на мгновение. Его больше нельзя было остановить.

— Олеж. Прошу, одумайся! — Вскрикнул Дима, вскакивая напротив него. Мятные глаза отражали злобу, некоторую сбитость, однако в каждом движении была решительность и жесткость, что даже немного задело писателя. — Остановись. Поверь, вместе мы сможем сделать твою жизнь лучше, понимаешь? Мне ты важен, ты важен сестре, понимаешь? Может я и похож на грубого санитара, но я хочу помочь как могу. Просто позволь это сделать нам. Не бойся.

Дима тяжело вздохнул и закрыл глаза. Чувства и мысли переполняли его, все тело было как будто бы проткнуто острыми досками, кровь плотно прилипала к коже, а дыхание было очень рваным, едва уловимым. Он начинал понимать что сделал все что мог, все что в своих силах и все зависело только от желания самого Олежи, несмотря на то что сердце разрывалось от боли и очень сильно хотелось кричать от всего пережитого кошмара. Дима был уверен, что все делает правильно, что все рано или поздно наладится, и они смогут зажить спокойно, как в старые времена, даже несмотря на то, что эта надежда стала стремительно угасать где-то внутри, из-за чего он невольно чувствовал себя предателем.

Оля тревожно глядела на брата и видела невооруженным глазом по малейшим деталям его страх, растерянность и желание убежать, спрятаться. Олежа поджимал губы, зрачки нервно плясали с объекта на объект, а пальцы невольно сводились друг к другу, что было старой детской привычкой, и он выглядел настолько потерянным, что его невольно хотелось обнять и прижать к себе, спасти от всего жестокого мира и больше не бросать. Ведь несмотря на все, в нем все еще был тот самый Олежа, тот самый человечек с высшими эмоциями, которые он глубоко в душе закопал.

Олежа опустил голову и усмехнулся. Ветер слегка качнул его волосы, приподнимая их, воротник вздернулся, совсем как на плаще небезызвестного героя, и он поднял взгляд, жуткий, полный безумия и слез, от которого невольно стало жутко. Дима напрягся, прикрывая собой Олю и был готов защищать от любого внезапного нападения и скрутить, наблюдая за любым движением наступающего океана. Он нахмурился, сжал пальцы в кулаки и сосредоточился, чувствуя холод зимнего утра и ярости, но вместо нападения было нечто странное.

Писатель сделал шаг назад.

Дима настороженно посмотрел на него и непонимающе поднял брови, пытаясь прочесть истинность его мотивов, но никакой агрессии или же сумасшествия не было. Только холодная, болезненная уверенность и нечто темное, невозможное внутри. Писатель слегка пожал плечами и поднял брови, сделал пару шагов назад и остановился совсем рядом с краем крыши, стоя ровно, уверенно. Что-то екнуло внутри подростка. Он сорвался с места и подбежал ближе, тут же хватаясь за Олежины запястья и умоляюще посмотрел в глаза, пытаясь найти какой-то подвох, но эти глаза, затуманенные, почти мертвые, отличались почти что здравомыслием, что невероятно пугало. Олежа отпихнул его руки от себя и нахмурился, пытаясь уладить дыхание и сердцебиение в ушах.

— Я устал. Я больше не могу, вы не должны тратить на меня время. Я не заслуживаю вас, потому что уже навредил… но я не хочу иметь ничего общего с выродками и последователями Дипломатора. Ведь это он вас подговорил, верно? Диму точно, а вот тебя, Оля? Я окончательно сошел с ума. Не поминайте обо мне лихо, может быть, мы еще увидимся. Пусть моей единственная моей наградой за все мучения будет это.

Олежа скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Холодный ветер приятно обволакивал его тело, вся боль и все эмоции улетали из его больной души, а мысли спутывались в один неразборчивый ком, что рассеивался так же быстро как и появлялся. Он встал на цыпочки и какой-то невидимый поток потянул назад, чем-то похожий на чьи-то руки. Он ощущал необычайную легкость, его даже не страшила высота и сама авантюрная мысль не вызывала у него какого-то диссонанса, особенно когда перед глазами проскочил знакомый образ в красной маске, что вызвало у него некоторую улыбку, и из глаза потекла слеза.

Диму охватила паника. Сердце сильно сжалось в груди, дыхания почти не было, и он потянулся вслед за Олежей, чтобы крепко обнять за талию, но вместо этого он больно упал на поверхность крыши. Раздался громкий хруст костей, и все сирены вмиг прекратили свою трель. Сверху послышался пронзительный крик Оли и Дима, приподнявшись на локтях, посмотрели вниз…

Там на заснеженной земле, в окружении полицейских машин и скорых лежало тело некогда великого и умного, загадочного человека, который имел свои странности, но вместе с тем талант, обаяние и харизму. Тот человек, чьи конечности были выгнуты в неестественном положении, шея была свернута под невообразимым углом, а под его телом растекалась кровь, подобно красным чернилам по бумажке. Тот человек, который смог научить читать Диму, тот человек, который вызвал бурю эмоций и стать членом семьи, заставил чувствовать себя смелее, увереннее и гораздо нужным, полезным. Полицейские и медики тутже окружили тело подобно торопливым муравьям и так же быстро и порывисто окружало сердце Побрацкого отчаяние. Он не мог отойти от шока, ощущая словно как из его души вырвали огромный кусок и грубо прижгли оторванные места, отчего он тихо простонал. Из глаз потекли струйки слез, он мелко затрясся и схватился за голову, чувствуя, как с каждой секундой сердце начинает бить все быстрее и быстрее, а легкие сдавило так, что ему было нечем дышать.

— Нет… этого не должно было быть… нет… нет… он жив. Он встанет. Он придет… нет, прошу…

Бормотал Дима, крепко сжимая каштановые волосы до побеления костяшек. Оля, такая же измученная, в полном ужасе, но без эмоций подошла к Побрацокму и положила руку на плечо. Ее сильно трясло, слезы текли по щекам, а в груди где-то больно сдавилось, из-за чего она упала прямо на снег, рядом с Димой. Парень повернулся к ней, подхватил на руки и крепко обнял, начиная неистово рыдать, чувствуя, как внутри у него что то ломается, а в сильной хватке дрожит слабое, жилистое тело, разделяя с ней общую боль и утрату.

Весь мир перед глазами замедлился, все чувства, эмоции вырубились и одновременно удлинились, а душа начала покрываться корочкой, из которой ему будет трудно выйти. Океан был побежден. Он ушел, чтобы больше никого не беспокоить своим порывом, но только какой ценой? Лодочник остался без лодки, но с многочисленными шрамами и камнем в сердце, как память о том, что в тот день он не смог спасти это существо.

Иногда так и выходит, что некоторые люди не хотят помощи, не доросли или же не принимают в силу своей натуры, мировоззрения и сил, и Дима навсегда запомнит эти последние строчки Олежи, которые он сказал в своей смертью. Не забудет «Инквизитора» После этого события в мир пришел новый Герой, новый Огонь Перемен и многие стали поговаривать что вернулся Дипломатор, но уже в новом обличии, с новыми идеями и с новой болью в душе, способный читать чужие судьбы.

Примечания:

Вот и настал этот день! Спасибо вам всем огромное за ожидание, за поддержку и любовь, эта работа длилась очень долго и хотелось даже бросить, но вы все меня поддерживали, что очень приятно. Но это еще не все ;)

бечено

Примечания:

Саундтрек: Starcrawler — Pet Sematary (к слову для меня эта песня всегда ассоциируется с титрами канонного Духа. Не знаю зачем вам эта информация. Наслаждаемся)

Я Дима Побрацкий, и я стал новым обладателем этого злополучного дневника. Когда-то он принадлежал моему учителю, великому писателю и хорошему человеку, Олегсею Душнову, которого я уважал, любил и готов слушать его мудрые слова хоть целую вечность. Однако, даже он не был настолько светлым и добрым, и за его томными глазами скрывалась тяжесть, глубокая грусть и сожаление, ненависть. Он был травмированным человеком, потерянным, потому что поддался влиянию Дипломатора, который вел себя как последний мудак.

Я пытался его спасти. Ведь благодаря нему я наконец научился читать не только книжки, но и души самих людей по едва различимым признакам: от жестов до интонаций. Однако я не смог спасти этого человека, сложного, упрямого и эгоистичного, как бы я ни старался. Выходит, что не все достойны помощи? Выходит, что я слишком сильно навязывался к нему и не стоило лезть ему в душу? В последнее время я все чаще об этом думаю и каждый раз, возвращаясь к тому разговору на крыше я корю себя. Корю за слишком большое количество слов вместо действий. Злюсь на себя из-за моей злобы, растерянности, но все же я пытался. Я шел напролом как какой-то ебаный герой, как Дипломатор, и пытался удержать его, помочь. И в его смерти я ощущаю только свою вину. Если бы я был умнее, если бы я был еще лучше, если бы я был тем самым героем у меня все бы вышло. Если бы... блять, как тяжело.

Я поступил в хороший университет на учителя и почти не жалуюсь из-за нагруженности, стараюсь улыбаться и быть счастливым, хоть во мне и кишит тысяча мыслей и воспоминаний. Друзей я не ищу, так как я не думаю, что у кого-то будет время и интерес выслушивать все, что накопилось внутри. У меня в приоритете много вещей, но они почти не связаны с моим удовлетворением. Я просто играю определенную роль и верю, что все рано или поздно наладится. Хоть без Олежи мне тяжело. Он как будто всегда рядом со мной. Я всегда чувствую на себе этот строгий и холодный взгляд, чувствую холодные прикосновения и шепот, от которого я часто просыпаюсь по ночам в холодном поту. Может быть, я схожу с ума и это все недосып? Энергосы? Хуй знает, но стараюсь этого не замечать, по крайней мере не так углубленно.

Моя мама отреагировала на смерть моего учителя тяжело, мне не хотелось с ней говорить об этом из-за ее болезни, но от нее ничего не скрыть. Теперь она, и Оля, тоже убитая горем, являются моей единственной семьей. Настолько дружной и легкой, что мы можем делиться чем угодно и когда угодно, что меня очень радует. Но все-таки я предпочитаю молчать о себе и идти своим неизведанным путем, чтобы наконец-то прийти к освобождению и долгожданному покою. Оля это тоже чувствует, но она не заставляет меня рассказывать, лишь улыбается, обнимает и успокаивает без лишних слов, что меня устраивает. Однажды мы поговорим. Мне с каждым днем все тяжелее и тяжелее держать мысли и боль внутри. Оля кстати стала писательницей вместо Олежи и создала свое издательство, выпуская недописанные романы брата. И несмотря на то, что все книги в строгом хранении (в теперь уже Олиной библиотеке), его дневник она доверила мне. Поэтому я с гордостью могу что-то записывать сюда.

Я стал новым народным героем. Да, приятно что меня называют Дипломатором, шепчутся за спиной о его подвигах, с воодушевлением идут на встречи и рассказывают о нем прямо мне в лицо, но я преследую другие мотивы. Я делаю то, что Антон не реализовал до конца. Я действительно помогаю людям, поддерживаю их когда тяжело, радую, интересуюсь, надираю зад гопарям (иногда бывает) и направляю людей на взаимное уважение и любовь друг к другу. Ведь каждый раз, надевая пальто, маску и прочие атрибуты я чувствую себя другим, настоящим. Мне неведом страх, я хорошо понимаю людей и иду напролом любой опасности и злу. Но однажды надо бы снять это всю эту херню и показать себя миру. Чтобы запомнили, чтобы поняли меня и ответили однажды тем же. Я этого очень сильно хочу.

Моя жизнь налаживается очень медленно. Несмотря на смерть Олежи я знаю, что он рядом и гордится мной, верю, что мной будут гордиться много людей, мне очень нужна любовь, и я ее завоюю, даже если пока будет тяжело, и будут встречаться мудаки. У меня есть все, хоть я и чувствую себя одиноко, но верю, что все будет хорошо, и я смогу привнести в мир нечто новое. Нечто уникальное. Благодаря Олеже я научился смелости, научился силе и чувственности, которую я раньше (иногда и сейчас) зарывал в себе. Я стал сильнее. Стал решительнее. И наконец я могу исполнить свой долг и смыть все грехи, как бы сложно не было. Я обещаю. ради тебя, Олежа. Ради всех и всего. Простите меня, если я слишком груб иногда, так бывает, что ж поделать.

Я наконец-то научился читать. У меня больше нет трудностей с этим. Я другой человек. И я уверен что я, как Феникс из пепла, рано или поздно возрождусь.

Спасибо тебе большое за все, Олежа.

Я всегда рядом...

Примечания:

Americano — Lady Gaga

Автор идеи: Рыжее зло

Беты: Человек без имени и лица, Редактор

В главных ролях:

Олегсей Душнов — Леонид Белозорович

Дмитрий Побрацкий — Тимур Яхлаков

Ольга Душнова — Лина Килевая

Анна Побрацкая — Людмила Артемьева

Иллюстраторы:

Ривай Кислый, Шашададс Шули

Особые благодарности:

Лина Килевая, Мария Лыдина, Мария Гречаниченко, Ривай Кислый, Голубая Загадочная Тыква, Настя Князь, Rebecca Shnais, Ази Лайт, Yumata, Idi nahyu, olegsei, nun in white, Heavy weapons guy, kam maz, bush, Deep-orange Dreams, skarlett horton, МЯтныЙ кофеЕчек, Mangle Mia, Шашададс Шули

Спасибо всем большое за прочтение! Эта история стала самым важным произведением в моем творчестве, и я невероятно рада, что вам понравилась эта сложная и эмоциональная драма, которую я пишу очень долго и давно хотела рассказать. Спасибо, что вы все были со мной на протяжении этого времени, поддерживали, писали отзывы, стоили теории и следили за событиями, мне было очень приятно и это придавало сил идти дальше. Всех люблю, до встречи в следующей истории!