Куклы (гет)

Глава VII

Он нашел ее в кислородно-неоновом сердце погибающей Бетельгейзе, зажимающей себе уши, обветренными губами произносящей заветное имя, чтобы после вновь слиться с облаком космической пыли, стать частью чьей-нибудь новой жизни, разметать свое естество.

Во дворце почти царила паника после возвращения Гриммджоу. Едва держась на ногах, он, превозмогая усталость, сгрудил холодеющее тело Улькиорры на операционный стол в медкорпусе, наблюдая сквозь морок бессилия и позора, как нумеросы начинают суетиться вокруг арранкара, и решил было выйти, как прежде, продолжая храбриться, но запнулся и был ловко подхвачен кем-то из медперсонала. Те наложили повязки, вкололи что-то укрепляющее, накачали обезболивающим и пустыми оправданиями, а у Сексты даже не было сил, чтобы заставить их замолчать, и всячески протестовали, когда за ним пришли из охраны Владыки и попросили срочно выступить с докладом в тронном зале.

Арранкары беспокойно перешептывались, сбитые с толку, настороженно следили за каждым движением Гриммджоу, взбудораженные, выхваченные из остатков личного времени ночным собранием. Такой срочности не было даже во времена вторжения Ичиго Куросаки и Зимней войны, и все с интересом и недоумением глядели на Сексту, ждали его объяснений, но тот лишь угрюмо стоял у стены, скрестив руки, глядел себе под ноги и с жадностью выпивал свою ненависть к Соске. Кто-то озирался по сторонам в поисках Улькиорры, ибо привыкли, что тот живой тенью следовал за Владыкой, однако желающих узнать его судьбу теперь ожидаемо не было. Синигами задерживался, и это прибавляло растерянности и недовольства в лицах, и когда явился, то еще долго стоял, вслушиваясь в нашептывания непривычно мрачного Гина, сосредоточенно кивая и хмурясь.

— Что там случилось? — негромко обратился он к Гриммджоу, вызвав минутное замешательство у присутствующих.

— Я не знаю, — пробурчал арранкар, не поднимая головы и продолжая буравить взглядом пол.

— Гриммджоу, выйди, пожалуйста, в центр, чтобы все могли тебя видеть, — нетерпеливо потребовал Владыка, рассерженный провалом миссии не меньше Сексты, — и расскажи, что ты там видел.

— Я, блять, понятия не имею, какого хера там произошло! — свирепо огрызнулся тот, сжимая кулаки и с вызовом смотря синигами в глаза, словно собираясь обвинять его или оправдываться.

— Любую мелочь, Гриммджоу. Все, что сможешь вспомнить, — это важно, — Айзен проигнорировал грубый тон подчиненного и, казалось, что и сам был озадачен не меньше остальных и искренне беспокоится о Кватро.

— Я не знаю! Я не следил за ним! — раздраженно бросил Джагерджак, сплюнул и обернулся — несколько десятков пар глаз пристально следили за ним, готовые, если придется, напасть, подавить, растерзать, — этим и приказа не надо — и понял вдруг, почему Улькиорра всегда держался от них стороне. — Я не знаю… Сифер победил этого мудака, а потом вдруг заорал и рухнул на землю, — смешанно процедил он.

— Может быть, враг применил какую-то технику? Использовал какое-то, незнакомое тебе, кидо? — предположил Ичимару. — Важна любая мелочь, Гриммджоу.

— Этот мужик… капитан, с которым дрался Улькиорра, он потом достал какую-то хреновину и направил ее на Четвертого, — он замолк, потер переносицу и виски, стремясь избавиться от дымки в мозгу, сетуя, что этот проклятый день никак не заканчивается, словно галлюцинация, — бесконечно долгая, тяжелая, не смертельная, но выматывающая, взрывающая грудную клетке, словно бур, изнутри.

— Какую хреновину? — Айзен аж подался вперед, вслушиваясь в слова арранкара, думая, что если синигами изобрели что-то, способное без особых усилий победить его лучших воинов, то сроки начала войны следует срочно перенести.

— Такая, похожая на радар, только маленькая, с ладонь, — неуверенно проговорил Секста. — Он направил ее на Сифера, тот стал корчиться и в итоге упал.

— Просто ваш Улькиорра ничтожество. И это единственная причина, по которой он проиграл сраному синигами! — осклабился Нноитра, взваливая на плечо Санту Терезу, раздраженный не меньше остальных, но больше тем, что прервали его сон, чем увечьями товарища.

— Заткнись! Тебя, блять, там не было! — одернул Джагерджак, думая отвлеченно, что докатился того, что стал защищать Кватро.

— Продолжай, — примиряюще попросил Айзен, делая жест рукой.

— Он направил на меня эту штуку, и мне показалось, что я оглох нахрен! Что внутренние органы сейчас взорвутся! — он показательно хлопнул по бинтам. — Ну и я заорал. Пока капитаны замешкались, я схватил Улькиорру и свалил. У того кровь хлестала отовсюду, пока тащил его, — изо рта, носа, из ушей, даже из задницы — отовсюду! Я понятия не имею, каким методом можно добиться такого эффекта, — наконец, вывел он и чуть ссутулился, признавая, что враг, вероятно, оказался хитрее.

Айзен поджимал губы, искоса поглядывая на Джагерджака, а тот усиленно вслушивался в шепот Гина, отмечая, что Владыка, хоть и выглядит нарочито расстроенным из-за ранений Сифера, и даже рассерженным, но, скорее, все же больше доволен и рад, и с каждым произнесенным словом, новой информацией веселья в его глазах прибавлялось ровно на столько, насколько хуже становилось Четвертому. Создавалось ощущение, словно тебе отвели поганую второстепенную роль в заведомо предрешенном, четко очерченном будущем, гнусном плане, зачумленном круге, место жертвы, на которую удобно сбросить бремя чужих невинных смертей, поломанных судеб, а после легкой рукой лишить тебя жизни. Оживление стихло, и все ждали вердикта синигами, кто-то отвлеченно вспоминал первый план Сифера, мирный договор с Готеем 13, ибо бесславно гибнуть за чужую идею давно никому не хотелось.

— Видимо, последние предположения Улькиорры оказались неверны и синигами готовились к войне, — объявил ками, вставая с трона. — Враг использовал инфразвуковой излучатель локального действия. Только низкочастотный звук способен вызывать такие увечья. Гриммджоу интуитивно противодействовал своим ревом атаке капитанов и благодаря этому спасся.

— И что это за хрень?! — с пренебрежением бросил Квинта.

— Звуковая волна, Нноитра, способная заставить внутренние органы колебаться с другой частотой, вызывая обширные повреждения, кровотечения и смерть. Но нам не стоит паниковать. Это лишь доказывает, что Готей в отчаянии, раз прибегли к устройству, способному игнорировать давление реацу, — однако арранкары опасливо переглядывались, несмотря на увещевания Владыки. — Собрать такой прибор весьма просто. Его или генератор торсионных полей применяют в мире людей, как экспериментальное оружие, а это значит, что синигами обратились за помощью к Урахаре Киске, пытаясь усилить свои возможности. Кватро ни в одном из своих докладов не упоминал о связях кого-то из Сейрейтея с Генсеем, — и Джагерджак едва не взревел — Айзен дискредитирует Сифера, наверняка желая запросто списать его со счетов, — очень удобная тактика, учитывая желания того оставить службу и уйти с пленницей. — В любом случае Улькиорра оказал нам неоценимую услугу своей жертвой, — он чуть помолчал, примеряя скорбную маску, стараясь не переигрывать. — На данный момент я считаю необходимым отсрочить наступление на Общество Душ, пока у нас не будет полной информации о способностях врага и пока мы не убедимся в победе. Сейчас нельзя бездумно жертвовать нашей армией, — и Секста не дослушал, развернулся прямо перед носом Айзена и вышел, громко хлопнув дверью, не вытерпев лживой, маслянистой, как соленый мазут, патетики, памятуя, как несколькими месяцами ранее Кватро предлагал то же, аргументируя возможностью уберечь арранкар от гибели, но ками отверг мирный план и в наказание убил Орихиме, а теперь, торжествуя, обесценил ее невольную жертву, истлевшую душу Сифера, попранное, горькое счастье.

Он нашел ее в пасти дикого зверя, истерзанную, окровавленную, раздавленную громоздкими челюстями, ее разум упрямо твердил священное имя, смутно, путано ощущая, как острые, скользкие, белые зубы с хрустом надрывают окоченевшие мышцы, роются во вскрытом кишечнике, глотая кусок за куском, роняя кровавые капли.

Улькиорра открыл глаза в темноту, пустоту, тишину, параличом разбившую тело, тревожным расстройством скребущую разум, взрезающую нервы осколками паники, нежными, как поцелуи Принцессы, горячими, как погребальный костер. Он точно знал, что может двигаться, что мир вокруг — не иллюзия, его веки шевелились, руки и ноги были целы, он попробовал открыть рот, потом задержать дыхание и не смог, словно в него поместили чужеродный прибор, словно тело не принадлежало ему, словно бросили на дно океана, пересадив акульи жабры, словно он кукла, и механизм внутри заставляет работать внутренние органы, игнорируя свободную волю. Это конец. Незыблемость законов Вселенной. Подчинение глобальному хаосу. Память о прожитой прошлой жизни. Внутриутробная асфиксия и гибель. Это порог горизонта событий. Это конец. Он принял это безучастно и тихо, вздохнул облегченно, расслабил уставшие мышцы, вытравил горе из сердца, безмерно счастливый, неизбежно готовый растаять в космическом ветре, смешаться с протуберанцами солнца, упрекая себя за трусость и глупость надежды, за слишком долгую жизнь. Он позволил себе заплакать — теперь уже можно, теперь никто не узнает — он заснет у нее на коленях, чтобы уже не очнуться, чтобы проникнуть к ней в разум, отравляя ее сердцевину, разъедая, насилуя тело, ибо такова его страсть. Он сплетется с ней в бесконечность, обернется уроборосом, выпивая, выедая, выжигая ее дотла, единым сознанием впитывая губительное, сюрреалистичное великолепие взрыва галактик, взрыва ядерных бомб, взрыва гормонов в человеческом теле, взрыва инстинктов, восторгаясь ей, как Афродитой, словно сиреной, зачарованный ее красотой. Он прочтет на устах ее верность, как молитву, зная, что Пустой, познавший любовь и любимый, становится чище ребенка, сильнее бессмертья, мудрее богов. И, словно сквозь толщу воды, гиперпространство, кротовую нору, услышит высокий женский голос, зовущий его по имени.

— Улькиорра-сама! Улькиорра-сама! Успокойтесь! — но тот лишь отчаяннее забарахтался, пытаясь вытащить изо рта трубку от аппарата искусственного дыхания. Игла от капельницы проколола вену насквозь, и на локте под кожей теперь расползался багровым синяком кровезаменитель. Он засипел от натуги, стремясь вырваться из плена темноты, тесноты и ужаса; в груди защипало, и потекло что-то липкое, горячее. Он не чувствовал боли, ощущения смешались в беспрерывно гудящую, пульсирующую вязь, паутину, лишившую органов чувств и сознанья. Теплые руки осторожно, но с усилием сдавили его запястья, еще одна женщина затянула ремни. Сифер раскрыл было рот, протестуя, но вместо крика, хлынула кровь вперемешку с желчью, и звонкий голос вновь ультразвуковой волной прокатился по поврежденным перепонкам, заставляя арранкара дернуться в нелепой попытке защититься от шума. — Вынимай! Вынимай, он захлебнется! — скомандовал нумерос, и Кватро в рот ловко вставили расширитель, не заботясь особо о возможном дискомфорте, вытянули трубку из трахеи, и следом перевернули его набок, позволяя жидкости стекать в подставленную под щеку тарелку. Тот хрипел, пытаясь дышать самостоятельно, и бесконечно ненавидел эту реальность, до истерики, до непередаваемого желания рыдать в голос, пожирать собственное тело, проклиная тех, кто вновь отнял у него женщину. — Улькиорра-сама, успокойтесь, прошу вас! Укол, — врач дернула головой в сторону Кватро, и вторая девушка сделала в бедро седативное. — Вы в медкорпусе Лас Ночес. Вы в безопасности.

— Вряд ли он что-то понимает сейчас, — нумерос поджала губы, уверенная в бесплодности приложенных усилий по спасению Сифера. Другая посмотрела на нее с укоризной. — Пусть перепонки регенерировали, но у него контузия и обширная кровопотеря.

— Улькиорра-сама, я верну трубку обратно. Вам будет легче дышать, — мягко произнесла она, видя, как Кватро рвано, надсадно, сотрясаясь всем телом, пытается вдохнуть, осторожно уложила его на спину и вновь подключила аппарат искусственной вентиляции легких.

— Швы разошлись, — заметила медсестра.

— Я вижу, — однако ни в чьем голосе нельзя было разобрать сострадания или участия, они лишь выполняли приказ Айзена, равнодушно и смиренно. — Улькиорра-сама, меня зовут Рока. Это моя подчиненная Адора. Мы будем заботиться о вас, пока вы не поправитесь, — учтиво пояснила женщина и влажным полотенцем обтерла его лицо. — Жар. Это плохо. Ты сделала антибиотики?

— Сразу после операции.

— Поставь капельницу с цефтриаксоном в другую руку, — скомандовала нумерос, не переставая обтирать дрожащего Кватро. — Вы в безопасности. К утру станет легче. Потерпите, — она сделала еще один анестетик и вернулась на стул у стены, боясь оставлять арранкара одного. Вторая девушка присела рядом на кресло, вздыхая с легким раздражением и собираясь немного подремать.

Он нашел ее в лощине на склоне холма, задремавшую среди влажных, вьющихся трав в предрассветных лучах мертвого солнца, пепел покрыл ее язвы и струпья, горький воздух дрожал хриплыми стонами птиц, и к ней подбирались все ближе и ближе беспокойство и страх, зажимая в зубах заветное имя.

Через десять дней Сифер мог различать контуры объектов в палате, мерцание белого света, бесформенные, волокнистые оттенки чужих рук, глаз и волос, очертания капельниц, словно бы окружающий мир завесили плотной простыней, и все жили без него, работали без него, справлялись с заданиями, готовились к наступлению, а он, Сифер, оторван от реальности, как в прежнее время, и не сказать, что его съедала бы зависть или ощущение собственной бесполезности, скорее, болезненный стыд за беспомощность и бездействие. Зрение медленно, слишком медленно восстанавливалось, надо лишь запастись терпением и ждать, а уж это Улькиорра умел, и он привык к брызгам белого света, размытым пятнам фигур медсестер и врачей, постепенно успокаиваясь, мирясь с неизбежностью жизни, осторожно касаясь кроткими мыслями видений, что являлись ему в полудреме, думая, что если лишился рассудка, то так даже лучше, жизнь потечет, как в вечном гипнозе, неудержимой погоней по следу Принцессы, миллионами вариантов вероятного будущего с абсолютно счастливом концом. Ломоты в теле не было, непроницаемое, серое, как апатия, как октябрьский дождь, отупение, вызванное инъекциями анестетиков и успокоительных, сковывало разум, навязывая непреодолимую сонливость и шум в голове. Он старался держать глаза открытыми, фокусироваться на мелких предметах, бороться со слабостью, не допуская, что может нуждаться в посторонней помощи, трясясь от отвращения к себе и нумеросам, когда те меняли катетер в мочевом пузыре или промывать гастростому после введения жидкой питательной смеси, до обсессии независимый, не принимающий чужого внимания, медсестры сердились на него за переутомление, но арранкар упрямо никого не желал слушать, нагружая и без того измученный организм. Чем больше проходило времени, тем отчетливее в мозгу обозначался образ Орихиме, и Улькиорра пытался анализировать галлюцинации, прокручивал в голове детали, стремясь понять, что упустил, почему вдруг спустя несколько недель видит пленницу, почти как живую, реальную, зовущую его, умоляющую прийти за ней, находит ее в местах, о которых и не подозревал раньше, где не бывал. У его постели неизменно дежурила одна из женщин, следила за аппаратом ИВЛ, беспокоясь, что Кватро вновь попытается выдернуть трубку, за показаниями датчиков, контролирующих биение сердца, делала необходимые уколы, обтирала влажным полотенцем и кормила его, но тот все никак не мог вспомнить ее лица или голоса, впрочем, может, просто не встречал ее раньше, не интересовался особо положением обслуживающего персонала в Лас Ночес, был убежден, что ему никогда не понадобится посторонняя помощь, а теперь все никак не мог привыкнуть к теплу чужих рук. В конечном итоге он провел на операционном столе больше двенадцати часов, ему пересадили левую почку от донора, видимо, лишив того жизни, провели прямой массаж сердца, и он мог хотя бы попытаться быть благодарным, но думал лишь о зове Принцессы.

В первый раз он увидел ее перед остановкой сердца еще в разделителе миров, нашел ее среди каких-то развалин, избитую, страдающую, заплаканную, беспрестанно произносящую его имя, прижимающую руки к груди, убегающую от чудовищ. Она задыхалась, семенила содранными ступнями по камням, надеясь спастись, пока не провалилась в глубокую яму, на дне которой затихла, изможденная, не в силах больше сопротивляться. Сифер прокручивал в голове этот сюжет снова и снова, боясь упустить что-то важное, о чем, возможно, забыл, поддавшись унынию, озабоченный планами Айзена, собственным промахом, придавленный гневом, эгоистичным желанием несмотря ни на что покинуть Уэко Мундо. Он цедил по капле каждую секунду, вспоминал, не разбирая уже, что видел на самом деле, что родилось в его воспаленном мозгу под действием препаратов, что было реальными событиями, захваченный новой загадкой. Он вглядывался подсознательным взором в абрис Иноуэ, сканируя каждый участок ее тела, сосредотачиваясь, пока не заметил, что в каждом видении та прижимала руки в груди, защищая цепь судьбы. Принцесса по-прежнему здесь, в пустыне, ее душа, бессмертная, но безмерно уставшая, спаслась, а может, Гриммджоу сам ее вывел и скрывал от Сифера, боясь, что остальные узнают, и надеялся на его хваленую гениальность. Почему Кватро не думал об этом раньше, почему так зациклился на идее побега — от Айзена, времени, от смерти Орихиме, от себя, почему вновь погрузился в ничто? Ее все оставили, все отвернулись, все предали, и в снах Улькиорры она всегда смотрела с порицанием, укором, словно он не сдержал обещание. Ей нигде не оставили места, даже в могиле Куросаки, разметали пепел по ветру, лишили пристанища. И теперь она ждала его, вновь давала надежду, шанс искупить вину, звала его яростно, зная, что он услышит. Осознание обрушилось на Сифера невероятным желанием жить. Он считал сутки, в сутках часы, изнывая от предвкушения победы над смертью и ожидания, от невозможности выйти за стены дворца, беспокоясь, что бедная пленница забудет его, исчезнет, став частью пустыни.

Он нашел ее на дне неглубокой, холодной реки, рыбы и птицы питались глазами цвета неограненных сапфиров, трепали впалые щеки, обгрызали кончики пальцев, счастливую, девственно мертвую, улыбающуюся ошметками губ, раскрывшую руки для скорых объятий, ибо смогла достучаться до его оглохшей души.

Айзен явился лишь на пятнадцатый день, хотя и знал, что Сифер в сознании, прошел в палату ранним утром, не утруждая слуг сообщением о своем визите, пренебрежительно, с легким отвращением рассматривая трубки, торчащие из тела арранкара, и медсестру, меняющую тому катетер в уретре. Заметив присутствие Владыки, Кватро коротко вздохнул, но не издал ни звука, предпочитая молча проклинать свое разбитое тело. В конце концов, пусть и такими жертвами, но задание он выполнил и новую информацию предоставил, остальное не имеет значения и является личными проблемами и промахами самого Улькиорры.

— Айзен-сама? — испугавшись, замерла девушка, беспокоясь, что ей не сообщили о приходе ками.

— Продолжайте, — кивнул синигами, испытывая странную неловкость перед беспомощным Сифером. Как правило, тяжело раненых никто не лечил, был даже специальный отряд, задачей которого являлось устранение проигравших, благодаря чему ряды нумеросов и Эспада пополнялись сильнейшими, потому вид искалеченного и все еще живого Улькиорры приводил в замешательство.

Тот лежал обнаженный, покрытый бинтами, он открыл глаза на голос Владыки, но из-за кислотно-белых одежд смог разглядеть лишь смазанное пятно шевелящейся плазмы реацу, и застонал, неловко пытаясь прикрыться. Под презрительным взглядом бога, которому клялся служить, очень хотелось вдруг оправдаться, впервые в жизни просить извинений, хотелось каяться, что снова неизбежно покинет его, уйдет вслед за Принцессой.

— Как ты себя чувствуешь, Улькиорра? — без привычной насмешки поинтересовался Айзен, понимая, что спрашивать о произошедшем в Сейрейтее уже не имеет смысла.

— Голосовые связки Улькиорры-сама еще не восстановились, и он не может говорить из-за аппарата искусственного дыхания, — склонив голову, пояснила медсестра.

— А слух? — синигами приблизился к уху Кватро, заставив того вздрогнуть. Девушка поспешила поправить одеяло, дабы избежать возможной неловкости.

— Он хорошо слышит. Барабанные перепонки зажили почти сразу благодаря регенерации Улькиорры-сама.

— У меня, к сожалению, не было времени подробно узнать о тяжести его ранений. В каком он сейчас состоянии? — ками продолжал сканировать требовательно-презрительным взглядом Сифера, не понимая, почему тот не смотрит в глаза.

— Вы же видите, он лежит с трубкой в животе и горле, не встает, — со снисходительной улыбкой прошептал Гин. — Улькиорра-кун, мы надеемся, что ты скоро будешь здоров, — пропел он, хитро щурясь.

— Улькиорра-сама по прибытии перенес операцию, в ходе которой был проведен прямой массаж сердца, также нами была успешно пересажена левая почка от донора, — с готовностью начала нумерос.

— У него был разрыв почки? — Соске с легким удивлением посмотрел на девушку, словно и не знал, что внутренние органы Пустых функциональны.

— Да. В ходе обследования были выявлены обширная кровопотеря, множественные травмы внутренних органов: практически всей пищеварительной системы, сердца, мочевыделительной системы, дыхательной системы, повреждения стенок сосудов, тромбоз вен сетчатки глаз.

— Он ослеп?! — снова перебил ее Айзен.

— Зрение частично утеряно, но подлежит восстановлению, и полностью вернется через месяц-полтора, — терпеливо ответила медсестра. — Вовремя оказанная помощь предотвратила кровоизлияние в мозг и разрыв селезенки. Переломов костей нами обнаружено не было. Сейчас мы проводим мероприятия поддерживающего характера, помогающие восстановлению всех систем организма, делаем инъекции витаминов, применяем питательную смесь для кормления, — закончив, та снова коротко поклонилась.

— Сколько времени займет лечение? — недовольный тон Айзена выдавал его неспособность к состраданию.

— От полутора месяцев. И около двух недель уйдет на реабилитацию.

— Бедный Улькиорра… Наверно, ему так тяжело, — покачал головой Ичимару, ловя рассеянный взгляд арранкара.

Сифер думал лишь о самообладании, о силе духа, желая во что бы то ни стало скрыть от синигами свою внезапную жажду жизни, пусть думают, что он умирает, пусть спишут его со счетов, пусть предоставят ему, наконец, долгожданную свободу. И он не заставит Орихиме больше ждать, он отыщет ее в каждом из возможных видений, спасет и спасется сам.

— Процесс выздоровления никак нельзя ускорить? — Соске хмурился и будто бы отсрочивал какое-то решение относительно Кватро.

— Нет, Айзен-сама. Вероятно, сейчас была бы очень полезна сила Орихиме-сама, — серьезно проговорила нумерос, и Улькиорра едва не рассмеялся — маленькая глупая медсестра безнаказанно насмехалась над богом, может, мстила за Сифера, узнав как-то историю его горестей и потерь, может, в самом деле ценила способности и добродетель подлунной Принцессы, но синигами молчал, оплеванный, и убить ее не мог, ибо так победа над ним стала бы очевидной. — Улькиорра-сама потерял много крови, его сердце остановилось, и нам пришлось проводить сердечно-легочную реанимацию в течение почти пятнадцати минут, поскольку Гриммджоу-сама не позволял отключить аппараты. Можно сказать, что лишь упрямство Гриммджоу-сама спасло жизнь Улькиорре-сама, — девушка, осмелев, чуть улыбнулась, гордая проделанной работой.

Все это — пустая болтовня, лишняя информация, засоряющая голову. Сифер слушал и думал, что даже если ему не оставят ни единого шанса на выздоровление, он все равно справится, выстоит, как когда-то сама Иноуэ, не готовый умереть, теперь, когда уверенность и возможность вновь встретить ее приняли абсолютную форму, когда Джагерджак, извечно задирающий все живое, неуемный, непримиримый Джагерджак, помог ему, вдохновленный стойкостью женщины, отказаться от помыслов, закрыть уши руками и безмолвно следовать за повелительным тоном Владыки было бы преступлением.

Айзен прервал его мысли робким касанием, убрал одеяло, ослабил бинты, обнажая грубый шов на грудине, и повел ледяной ладонью по коже, по нитям, едва задевая четверку. Тот вздрогнул и часто заморгал, пытаясь сфокусироваться на лице синигами.

— Насколько обострены его болевые рецепторы? — с придыханием произнес он, словно собираясь пытать арранкара.

— Эм… Мы ставим уколы с обезболивающим и транквилизаторами, чтобы защитить нервную систему, даем укрепляющие травяные сборы, — рассеянно пробубнила медсестра.

— Вот как? — оскал плотоядной, временами слишком открытой улыбки всегда очень портил это строгое, отравленное похотью, прекрасное лицо, выдавал в Соске садиста, находящего удовлетворение в моральных истязаниях. — Ты был превосходным воином, Улькиорра, — обратился он к арранкару, касаясь губами его щеки, инфернальным, гипнотическим шепотом с примесью жидкой реацу парализуя способность двигаться, — ты служил самоотверженно и честно, — тот повернул чуть голову, стремясь отстраниться настолько, насколько позволяла трубка от аппарата ИВЛ.

Датчик, отслеживающий работу сердца, принялся истошно пищать, сообщая о приступе тахикардии. Медсестра забеспокоилась и сделала шаг к синигами.

— Айзен-сама? — с тревогой позвала она, но Гин встал перед ней, безмолвно угрожая.

— Но я не могу ждать столько времени, Улькиорра, — продолжил Владыка и зажег в ладони слабое кидо. Сифер покрылся испариной и застонал, изо рта вновь потекла кровь, и девушка беспокоилась, что забьет трубку от аппарата искусственного дыхания и арранкар захлебнется, только-только начавшие восстанавливаться сосуды вновь лопались от давления реацу. — Все взаимозаменяемо, — он выжег татуировку на груди. — Твой меч сломан, твоя сила уничтожена, — тот раскрыл рот, беспомощно шлепая губами, будто собираясь протестовать, не веря, что вот так просто лишился последней надежды разыскать и защитить Принцессу, но Айзен уже не смотрел на него, Сифер лежал на одной из ступеней по пути к возвышению нового бога, сделался мусором, ничтожеством в его глазах, отработанным материалом.

Нумерос спешно остановила кровотечение, прочистила трубки и, накачав Улькиорру успокоительным, не придумала ничего лучше, как пойти к Гриммджоу. Дело в том, что тем, кто лишался положения в Эспаде, чьи способности были заблокированы, лечение и еда не полагались вовсе, их ссылали на нулевые этажи чернорабочими, но обрекать Сифера на такую участь было слишком жестоко. Она не жалела его, но ценила свою работу, и решила, что Секста сумеет уладить ситуацию. Тот сердился, грубил, но в итоге заявил, что для бывшего Кватро ничего не должно измениться, что он лично проследит за его безопасностью.

Он нашел ее на автостраде, с вырванной маткой, развороченной челюстью, распятую изломанной буквой «Т» в липкой грязи первого снега, обнаженную, покрытую ржавым конденсатом и частицами плесени, рыжие волосы цеплялись за колеса визжащих машин, несчастную, ибо священное имя покрылось трупными пятнами, застыло, затерялось в пластах бесконечного времени.

Так прошло несколько недель, прежде чем Улькиорру перестали накачивать препаратами, отсоединили все приборы и трубки, позволили вставать, разрешили принимать пищу самостоятельно. Иногда его навещал Секста, распространяющий обычно воинственную ауру, в присутствии Сифера становился на тон тише, говорил снисходительно, а однажды даже пытался читать ему вслух. Тот все больше молчал, смотрел в окно мутным, опустошенным взглядом, убеждая себя, что Принцессу давно пожрали Пустые, находя одуряющее успокоение в этих мыслях, оправдание собственной слабости, осознавая, что ничего уже не будет, как раньше. Айзен отлучил его от Эспады, что, впрочем, было логично, лишил всех привилегий и силы, но не позволил уйти, как будто желая унизить ровно так же, как когда-то зарвавшийся Сифер насмехался над богом. Было бы правильно, убей он его, устрой показательную казнь в назидание — Улькиорра всегда был готов и знал, что если ослушается, проиграет, его место займут другие, и это нормально, было бы верно позволить ему покончить с собой, и тот с благодарностью принял бы решение ками, а не смешивай с грязью, допуская возможность смотреть на победы других, питаться объедками, не разрешая покинуть территорию замка.

Иноуэ давно не снилась ему, ее скорбная фигурка не ютилась в грудах камней, не оплакивала свою безысходную участь, не смотрела с укором, желая получить назад свое сердце. И отчасти Сифер был даже рад этому, ибо слишком измучился от жгучих видений, наваждением преследующих его на протяжении практически месяца, мучивших разум излишней детализацией звуков, запахов, обостряющих восприятие, расширяющих сознание, словно синтетический наркотик, уводящих от реальности вкусом горького пепла, вселяющих противоестественное для Пустого желание жить. И все равно находил ее в каждом предмете, чувствовал ее присутствие в каждом вдохе и выдохе, в пульсации крови, во взмахе ресниц, в руках чужой женщины, в метущейся боли, в последних словах синигами, он искал ее одержимо, исступленно, неупокоенным духом мчался по коридорам параллельных миров, он звал ее, словно в бреду, повторяя заветное имя, зная, что дО смерти болен ей, и в каждом органе, в каждой новой клетке тела жила, множилась, аки гидра, ядовитая память о ней.

— Держи! — Джагерджак появился снова в день выписки, бесцеремонно, не тратя время на проволочки, бросил Сиферу сверток с одеждой и рявкнул командным тоном: — Жить будешь у меня!

— Спасибо, Гриммджоу, — скупо и привередливо поблагодарил тот, натягивая форму.

— Там в твоей комнате теперь живет новый Кватро. Хочешь узнать, кто он? — Секста отчасти был зол, что именно ему доложили о выздоровлении Улькиорры, верно, решив, что он теперь несет за него ответственность. Навязанная медкорпусом забота об арранкаре, с которым они никогда не ладили, нещадно раздражала, но еще больше бесило отсутствие уважение со стороны Сифера, явное пренебрежение к чужим усилиям, словно все, как прежде, обязаны ему подчиняться, ибо он «гордость Эспады».

— Нет. Мне неинтересно, — меланхолично отозвался тот, передергивая плечами от грубой ткани косоде, задевающей шрамы. Секста фыркнул и вышел в коридор, вынуждая Улькиорру поторопиться. — Я лишь беспокоюсь о книгах и личных записях, что остались в той комнате, — он все еще немного прихрамывал и надсадно, хрипло дышал. Джагерджак придирчиво и разочарованно рассматривал худого, едва передвигающего ноги после длительного восстановительного периода арранкара, думая, что от этого «кватро» толку и правда никакого, и сложно было поверить, что именно его некогда называли гением, приемником Айзена, прочили трон Уэко Мундо.

— Ингалятор? — предложил Секста.

— Нет, — Сифер перевел дух, — надо привыкать дышать самому.

— Хреново, — он поджал губы и пропустил Пустого вперед. — Что у тебя со зрением?

— Все в порядке, — прошептал тот, цепляясь за перила на лестничной клетке и немного склоняясь вперед, чтобы облегчить себе дыхание.

— Насколько в порядке?

— Я вижу твою реацу, если ты об этом, Гриммджоу, — с легким раздражением уточнил Улькиорра.

— Пойдешь к Айзену? — осторожно поинтересовался Джагерджак.

— Нет. Зачем?! — они, наконец, добрались до корпуса Эспады, и Сифер искренне надеялся, что не встретится здесь ни с кем из «десятки», не желая демонстрировать свою слабость, но принимая, пусть и скрипя сердце, помощь Сексты.

— Затем, что здесь тебе не гостиница, Сифер! — Гриммджоу втолкнул его в комнату. — Или ты нахрен убиваешь мудака, который занял твое место. Или я убиваю тебя. На все тебе две недели, — он раздраженно пнул кресло и принялся расхаживать из стороны в сторону.

Улькиорра все стоял у двери, опустив голову, пытаясь подобрать верную линию поведения. Он привык подавлять вспышки гнева в Эспаде, привык к власти, привык все раскладывать, сортировать, пояснять, привык быть единственно лучшим.

— Айзен-сама счел необходимым лишить меня силы, — занудно солгал он, продолжая скрывать, в том числе и от синигами, Сегунду Этапу, пытаясь решить, какую роль отведет ему Секста, — если решит заставить его выполнять обязанности фракции, он просто уйдет на нижние этажи, лишь бы не жить в подчинении у кого-то глупее, слабее себя.

— А мне насрать, Сифер! Сверни ему шею, если надо, отрави, я не знаю, схитри, твою мать! — он сделал пару глотков черного чая и рухнул на диван.

Улькиорра присел в кресло у изголовья арранкара, заметив среди груды исторической литературы, что так ценил Секста, и свои книги. Тот рывком поднялся и принялся перебирать какие-то вещи в ящике комода.

— Вот! Это твое, — он положил на подлокотник заколки Химе, видя, как лицо Сифера чуть смягчается.

Тот сжал в рикка ладони, и Джагерджак расценил это как приглашение к заключению временного перемирия, по крайней мере пока Улькиорра не убьет наглеца, посягнувшего на его место в Эспаде. И ждать долго не пришлось. Он избавился от конкурента на четвертый день, то ли не выдержал соседства с Гриммджоу, то ли решил не прятать больше Сегунду Этапу и возможность контролировать собственную силу без меча, пообещав себе, что непременно вернет расположение Айзена хотя бы ради защиты Орихиме. Владыка, возвращая перекованный меч, лил елейное масло речей, говоря, что был уверен в возвращении Кватро, и все же улыбался противно и скупо, смотрел подозрительно и в каждом слоге фальшивил. Впрочем все было, как и всегда. Он выждал еще неделю, не желая вызывать подозрений у приставленного к нему слуге, безусловно, передающего всю информацию Гину, и под предлогом возобновления прежних исследований природных источников реацу в Уэко Мундо, убеждая всех, что осознал свои промахи и жаждет вернуться к работе, вырвался, наконец, из дворца. Надо признать, что доля истины в его словах все же была, ибо Сифер тосковал без труда, без приказов, страдал от безделья, не привыкший иметь и полминуты свободного времени. Он отправился в топь пустыни, как можно дальше от глаз Владыки, гонимый фантомами памяти поля, стремясь проследить маршрут плененной Принцессы, единственно верной, вечной и искренней.

Он нашел ее в истлевших костях Куросаки, в стенах ее обветшалого дома, в каплях кислотных дождей, в шорохе песка под ногами, в улыбках детей, в шелесте волн океана. Он видел ее сотни раз в глубине пустоты, неизменно произносящую его имя, как проклятие, пожелание смерти, как признание в великой любви.

Он нашел ее в руинах старого замка, укрывшуюся в полуразрушенных катакомбах, выложенных камнем секи-секи, покрытую царапинами и укусами Пустых, истощенную, не помнящую Сифера, заплаканную, но живую, упрямо твердящую его безумное имя.

Ее цепь судьбы пока внушала надежду, и Сифер облегченно вздохнул, привлек Химе к себе, стиснул как можно крепче, боясь собственных чувств, как и прежде, замирая от приступа пароксизмального счастья. Она не узнала его, не шелохнулась, не отстранилась, измученная страхом и одиночеством, предательством, а тот вложил ей в ладонь заколки с божественной силой и принялся исступленно, болезненно целовать ее плечи и шею, и волосы, и руки, шепча: «Умница… Умница… Моя умница», — пока она не улыбнулась ему, вспомнив его принесшее спасение имя.