Чентра: Штошекалипсис (джен)

Ушастый с Кастом сидели, по ноздри замотавшись в одеяла: погода за последние дни внезапно испортилась, откуда-то с запада приползли непроглядные, щедро сочащиеся дождём тучи, а с ними — холод, какому место бывает разве что в ноябре. Короче, всем стало невероятно сыро, зябко и неуютно — а в особенности пленникам, содержавшимся в огромном, неотапливаемом зале бывшей столовой.

Короче, не надо объяснять, что Ушастый был не в лучшем расположении духа. За неимением другого занятия, они с Кастом разбирали по косточкам очередное человечье творение — так называемую «художественную литературу», которую Ушастый искренне ненавидел, и стремился этим чувством поделиться со всеми окружающими (То есть, в данном случае, с многострадальным Кастом). За два дня споров по душам Каст уже слегка приспустился на землю из-за облаков, где витал раньше, и относился теперь к художественной и церковной литературе — «яду словесному», по словам Ушастого — с должными недоверием и настороженностью.

Порой Ушастый начинал подозревать, что Каст, который переродился последний раз всего года четыре назад, раньше даже не предавал значения интригам и вранью, отмахиваясь от них, как от мелких недоразумений, а дармоеда с хитрецом считая всего лишь разглагольствующими пустобрёхами. Ушастый, порядком уже иссяк и охрип, поэтому он устроил себе (а по правде — так и не только себе) небольшой перерыв и Каст, взяв из стопки следующую книгу, продолжил изучать её самостоятельно.

Через некоторое время он вдруг обратился к Ушастому с вопросом:

— Ты случайно не знаешь, что означает такое понятие, как «рождаемость»? А то, куда ни кинь, всё время упоминается, что количество человеков всё время растёт. Очередной бред, наверное. Или они иногда при перерождении удваиваются?

Ушастый почесал в затылке, подбирая слова (вопрос застал его совершенно врасплох), и через некоторое время ответил:

— Ну, я... я просто думал, ты знаешь... Видишь ли, как бы это получше сказать... Дело в том, что мы, демоны, принципиально отличаемся от большинства живых существ, включая человеков. Те способны производить на свет подобных себе, и иногда в большом количестве — возьми, хотя бы, крыс. И, что самое интересное, они потомка, как мы, после себя не оставляют... Хотя человеки и называют своих детей потомками, но это совсем не одно и то же. Наш потомок — это тот же предок, только почти ничего о прошлой жизни не помнящий, а их дети — совершенно новые, независимые от предков существа. И возникают они раньше, чем жизнь человека кончается. На первый взгляд, перерождения для них нет, поэтому когда она кончается — на этом для человека всё. Самих человеков такое положение дел совершенно не устраивает, поэтому они изобретают разные мифы, вроде того, что на самом деле — есть, но перенаправлены в какой-то «лучший мир», либо же в ад, а куда конкретно — решают ихний «бог» и его земное воплощение — Император. Так что, может быть, действительно перерождаются где-то. Но это недоказуемо. Отсюда и такое понятие, как «вера» — для нас, демонов, совершенно излишнее, поскольку мы и так знаем, где окажемся после смерти. Чаще всего — в собственной кровати.

Каст минут десять молчал, переваривая информацию, а потом осторожно спросил, кто такие эти «детея», чем они, всё-таки, отличаются от потомков.

Ушастый и сам мало что помнил на эту тему, но в конце концов, ему удалось вспомнить, что «дитями» называют недавно созданных маленьких человеков, в возрасте до 10 лет, отличающихся нелогичностью — впрочем, её-то и у взрослых человеков хватает — непоследовательностью, и полным незнанием жизни.

— Совсем, как штоши в первый год после перерождения, — вставил Каст.

Ушастый хмыкнул:

— Хорошая аналогия. Учитывая, что наш потомок — это, практически, ты сам, но с воот такенными дырами в памяти. Так вот, если бы не способность смертных — к которым я отношу и животных — создавать себе подобных — жизнь быстро исчезла бы с лица земли.

Как они это делают, мне так и не удалось уяснить — потому что человеки, по непонятной причине, очень не любят описывать детали этого процесса, и пишут, заразы такие, только намёками, которые мне, естественно, непонятны. От справочника по палеонтологии какие-то недодумки умудрились посеять второй том, а первый кончается на откладывании каких-то таинственных «икр» и «яйц» древними предками животных. Я могу только догадываться, что это аналог семян у растений, из которых потом прорастают дети животных или человеков — конечно, очень маленькие в размерах, но быстро вырастающие под присмотром «родителей», то есть тех, кто отложил «яйца».

Я, в своё время, обнаружил в шкафу детёнка крысы — очень был похож на крысу, только гораздо меньше. Я очень заинтересовался, поймал его, сделал ему большую клетку, и стал кормить его колбасой. Уж очень интересно было, что получится. И ты знаешь, детёнок этот быстро вырос, и получилась настоящая большая крыса — правда, она меня не боялась, и не пыталась укусить. Может, просто привыкла?.. Ну вот, я сделал ей ящик побольше, и стал терпеливо кормить — хотел посмотреть, как она будет откладывать яйца. Но ничего не получилось... Я уж и землю разную подбирал, и удобрения использовал — всё без толку. Крыса у меня два года на колбасе отъедалась, стала жирная, как Пуз... А потом вдруг издохла, непонятно от чего. То-ли чего-то не хватило, то-ли крысиный век и правда такой короткий. Не поверишь, но мне её так жалко стало — хоть она и крысой была — и Ушастый умолк, погрузившись в воспоминания.

* * *

Между тем в коридоре, за дверью, в зоне слышимости, скучковалось изрядное количество штошей, которые начали что-то обсуждать. Заточенцы заинтересовались происходящим, поспешили к двери и приникли к ней ушами.

Скучковавшиеся штоши, тем временем, обсуждали насущную проблему: что бы такое добыть пожрать. Погода стояла холодная и дождливая, на голодный желудок мёрзли все просто нещадно. До урожая было ещё далеко, а пищу из чудом уцелевшей части запаса начальство выдавало чуть ли не по чайной ложке, справедливо опасаясь голодного бунта зимой.

Хорошо, хоть лето выдалось урожайное на грибы и штоши каждый день притаскивали по несколько корзин. При каждой жарке разгорался грандиозный скандал: хотя все невзначай набранные нерадивыми сборщиками поганки и мухоморы — как красные, так и синие — обычно скармливали Горобдану — ему не вредно — Лохмус почему-то, раз за разом клал их на общий противень, а потом, уже пожаренные, не мог отличить. Это было бы ещё ничего, но вместо того, чтобы честно признаться, или на худой конец, втихую скормить весь противень Горобдану, он отсортировывал грибы на глазок, по «верному признаку». А потом имел дело с пострадавшими — после того как те переставали толпиться вокруг туалета.

Конечно, каждый раз устраивали спор, кто будет жарить, но к общему мнению так и не приходили, брались за дело всем скопом, каждый, естественно, считал, что жарят неправильно, все давали ценные указания, путались, ссорились, балдели от шума и дыма, забытые грибы подгорали... И со второго противня к делу приступал единогласно выдвинутый Лохмус. История с мухоморами, естественно, повторялась.

Но это всё была ерунда, по сравнению с главной проблемой: дело в том, что грибы кончились... Собирая их, штоши не щадили и малышей в полмизинца, выдирали прямо с грибницей, да, к тому же, использовали для переноски добычи Горобдана, который, ковыряя землю от скуки — собирали медленно — воздействовал на урожайную местность не хуже подгулявшего бульдозера.

Короче, обсуждали штоши, куда именно ходить за грибами. Весь лес по эту сторону Штошьего ручья опустошили вплоть до холма с замком, где лес сменялся степью до горизонта. Ниже по течению ручья сухая возвышенность, где стоял штошник, постепенно сходила на нет, и ручей плавно смыкался с западными болотами. Там располагались наиболее грибные места, которые протянулись и дальше на юг, но там уже рукой было подать до развалин старой деревни, которая, как водится, пользовалась дурной славой. Ещё до революции там, вроде бы, заметили привидение и штоши с дурна ума решили перегородить лес от ручья до опушки. Запалу хватило только наломать деревьев на забор (Горобдан постарался). Деревья так и остались лежать длинным рядом, но порядочно подгнили, и порой штоши, увлёкшись сбором грибов, переходили эту границу, приняв её за обычный бурелом, и продвигались дальше, пока кто-нибудь отставший не обнаруживал оплошность и тогда все в панике бросались обратно.

Привидений боялись, как чумы, а благодаря обширной и запутанной мифологии, обильно сдобренной человекскими бреднями, никак не могли решить что они такое, и чего от них ждать. Ну а ничто так не пугает, как неизвестность.

Это Ушастый знал, что привидения — примитивная паразитирующая форма не-жизни, и Каст — тоже. Но попробуй, убеди в этом остолопов.

До южной заброшенной деревни было целых три километра, и это ещё ничего, а вот на севере такая деревня располагалась меньше, чем в километре от штошника, там не было никакого знака и дома начинались прямо от опушки. Однажды, во время грибной экспедиции, навигацию доверили Волосатому, который решил, что таскать каждый раз с собой компас — непозволительная роскошь, заржавеет ещё, чего доброго. И Волосатый, ни капельки не сомневаясь в своих способностях, повёл штошей по солнцу. Часа через четыре он вспомнил, что солнце не стоит на месте, и собственным методом скорректировал траекторию. Потом, когда, по его расчётам, грибники уже подходили к дому, он поотстал, чтобы завязать шнурок... И едва не был затоптан: только подойдя вплотную к сараям, занятые грибами штоши обнаружили, что это не сараи, а старые избы. С тех пор к северу удалялись максимум на двести метров, да и то поминутно проверяя, виднеется ли ещё верхушка наблюдательной вышки.

За ручей штоши, с их развитой способностью ориентироваться, ходили лишь на огороды. За огородами располагалась ещё одна заброшенная деревня, но уж насчет неё точно не было никаких слухов и зловещих историй, потому что штоши сами там жили, ещё до постройки штошника. А за деревней древняя, мощёная камнем дорога, почти уже погребённая травой и кустами, исчезала в ужасающе безбрежном лесу, который широко и зловеще раскинулся по холмам на фоне громады Великого Хребта. В том, что там отсутствуют поляны и прочие надёжные ориентиры, имел возможность убедиться каждый, кто лазил на наблюдательную вышку.

Постепенно громкость спора повысилась настолько, что Ушастый с Кастом начали различать всё до слова. Асат как раз развивал идею, как можно безопасно использовать неизведанные территории в хозяйственном отношении, используя «ариадновый» трос, имевшийся в количестве нескольких километров. И уже было начали обсуждать технические подробности — как присобачить катушку с тросом к Горобдану, чтоб не очень возмущался, но тут встрял вдруг Угука, со светлой мыслью о том, что на неизведанных территориях могут попадаться неизведанные же руины, к которым когда выйдешь, никакой трос уже не поможет, потому что бежать будет поздно.

Асат справедливо возмутился, пристыдил Угуку, сказав, что не может там быть развалин, о которых бы не помнили, и уже собирался продолжать обсуждение, но не тут-то было. Неожиданно Толстый развил светлую мысль, добавив, что помнить бы помнили, если б оттуда кто-нибудь живьём возвращался. Разгорелся скандал, раздались требования позвать старожила. Приведённый с огорода Рьет долго пытался что-нибудь вспомнить, подходящее случаю, и наконец, изрек:

— Эээ ... Году этак, помнится в сорок третьем, когда Ашас пятьдесят первый править начал, он это... так, помнится, и пересчитал: Тридцать вассалов... вот... Ну, это... того... значит, нас тридцать и было. С Горобданом и Кастом, конечно...

Отчего произошла убыль на шесть штоше-единиц, старожил вспомнить не смог, но зловещую теорию Толстого сочли подтверждённой, и Асата с его «ариадновой» идеей чуть не побили...

* * *

Поздно вечером, когда уже приближалось время ужина (обедами не кормили), простудившийся на сквозняке Каст неожиданно спросил у Ушастого:

— А зимой монстров в замке не меньше, чем летом?

Ушастый, подумав, ответил:

— Ну не знаю, зимой я в нежилую часть не наведывался, и без того проблем хватало... Но в катакомбах, по-моему, всегда тепло: откуда-то из глубин тянет. Впрочем, нам-то теперь что?

Каст, однако, не сдавался:

— Нет, я имею в виду верхние этажи: они-то, наверно, продуваются насквозь... А твой монстр какой породы был?.

Ушастый недовольно поворчал себе под нос — что, мол, старое ворошить — но монстра оклассифицировал, как разновидность пещерного крокодила.

— А ведь крокодилы холода не выносят! — поделился радостной мыслью Каст. — и, значит, это чудовище или уползло к себе в глубины, или лежит сейчас, обездвиженное, как бревно.

Ушастый его восторга не разделил, напомнив о решётках на окнах, и невозможности проникнуть на склад.

— А ты Пуза внимательно разглядывал? — спросил Каст.

— Да мне смотреть на его рожу противно! — возмутился Ушастый.

— А зря! — ответил Каст. — Если бы разглядывал — обязательно понял бы, что Пуз прямо на глазах день ото дня становится всё толще, и уже начал так лосниться, что того гляди, вот-вот лопнет. Не иначе, проломил как-нибудь склад, и жирует втихую от народа.

— А ключ-то мой, самодельный, конфискованный! — спохватился Ушастый. — Там же совсем немного доточить оставалось... Ну, паразит!

Каст скоро прервал поток нелестных эпитетов:

— Тут, как мне когда-то рассказывали, при постройке пожарный выход был сделан. А потом его, естественно, замуровали, чтобы лесная живность за объедками не просачивалась. Надо бы проверить, может и не очень тщательно муровали...

Ушастый обрадовался было, но потом заметил:

— Ну да, так тебе Пуз и покажет, где ключ спрятал! Да и ходит с охраной... Будь у меня доспехи, да дубина приличная — можно было бы и с боем взять, а так- и одного шанса из тысячи нет. — И он с мрачным видом уселся на кровати.

Каст напряжённо думал несколько минут, а потом вскочил вдруг с кресла, даже одеяло сбросил:

— Слушай, слушай! У меня есть идея, как разузнать про ключ!.. А насчёт выхода за полночь проверим, когда бдительность упадет. А теперь пойдём, ужин принесли.

За порядком выдачи ужина Пуз снова наблюдал лично. Взяв свои тарелки с ущербными деревянными ложками (алюминиевых не давали: ими ведь можно и подкоп сделать), они уже отошли от окошка, в которое смотрел злорадный Пуз, когда Каст вдруг, не оборачиваясь, поманил Ушастого, и оглушительно прошептал ему:

— Решётку мы уже подпилили, а теперь мне и ключ от склада Толстый принёс! — и быстро обернулся.

И без того неприглядная, физиономия Пуза исказилась диким страхом, он судорожно схватился за нагрудный карман. Ушастого при виде такой неприкрытой паники разобрал безудержный смех. Лицо у Пуза так и задергалось от злости. Уходя, он надменно бросил:

— Два дня у меня жрать не будете, клоуны недоделанные!

— Ну вот, дислокация ключа нам известна, — констатировал Каст. — А теперь мы или найдём выход, или два дня будем голодными... Не знаю как тебе, а мне сидеть в неотапливаемом помещении уже надоело. — И, под настырными взглядами свежего караульного, он, замотавшись в одеяло, сел обратно за стол, и уткнулся в книгу, взглядом показав Ушастому на плакат на торцевой стене. Выцветший плакат, 2x2 метра, был выполнен в стиле соцреализма, и изображал счастливого штоша, моющего тарелки после еды. Сопроводительная надпись призывала брать с штоша пример.

* * *

Под утро, часа в три, когда караульный уже давно дрых, они тихо встали. Положение осложнялось тем, что у торцевой стены огромной грудой были свалены столики с железными ножками. Ушастый, как более сильный, занялся гигантскими бирюльками, стараясь при этом не шуметь, а Каст обшаривал столовую в поисках орудия отдирания, так как было видно, что счастливый штош прибит к стене на совесть. В конце концов, заглянув со стола в открытый верх заброшенной высокочастотной печи, он обнаружил среди ламп отвёртку, в своё время не замеченную придирчивыми тюремщиками в пыльных хитросплетениях электронных схем.

Счастливого штоша отодрали только к утру, так как он оказался прибитым не только по периметру, но и посередине, и ещё во многих местах, примерно сотней гвоздей.

— Нда, времени маловато... — заключил Ушастый, обозревая составленную из необработанных досок мощную, решётчатую основу плаката, за которой виднелась на совесть забитая дверь. — Ну что, сегодня будем ломать, или подождём?

Каст посмотрел на него, и предложил вернуть всё в первобытное состояние, добавив, что «Лучше уж день голодать нам, чем со свободой расстаться навек».

Время показало, что он был прав. Еле они успели загромоздить плакат столами, как припёрся — в шесть утра — Пуз с новой стражей, в количестве трёх штук. Видать, тоже всю ночь не спал, извёлся, и решил принять на всякий случай меры против побега.

Сидя в креслах — голодные — они то дремали, то громко обсуждали очередную книгу. К полудню Касту пришла в голову очередная светлая мысль:

— Пытаться украсть ключ у Пуза — гиблое дело, он сейчас сильно настороже. Но к складу-то, наверняка, ходит один, без охраны! У меня готов неплохой план: проламываем дверь, снова прислоняем плакат на место, Но! Столы наваливаем с таким расчетом, чтобы его можно было легко отодвинуть. Завтрака нам не дают, и мы, голодные, ложимся спать. Бдительность падает. Ну а затолкать в кровати всякую рухлядь, чтобы одеяла выпячивались — дело нехитрое, можно ещё ночью заготовить. — и Каст победно улыбнулся.

— Ты что, днём бежать собираешься? — ужаснулся Ушастый.

— Лучшее время, никто не ожидает, все на огороде, — убедительно возразил Каст. — Дверь выходит в самую чащу, иначе бы про неё не забыли. И потом, что самое главное, Пуз попрётся на склад один, и с ключом... Останется лишь найти подходящую дубину.

Ушастый так порадовался идее отдубасить Великого Вождя и Учителя и т.д. всех штошей, что чуть не запрыгал от радости, но вовремя сдержался, и со скучным видом уткнулся носом в литературу...

* * *

Выглядел побег совсем не романтично. Холод стоял промозглый, дождь накрапывал уже третий день без передыху и с трудом найденный кусок полиэтилена с давнишнего парника помогал, как мёртвому припарки, беглецам, продиравшимся сквозь мокрые заросли.

Когда полузаросшая дорожка уже спустилась к болотистому осиновому лесу, Ушастый раскидисто шлёпнулся, споткнувшись о натянутую поперёк дороги проволоку. Тут же выяснилось, что проволока вела к букету петард и ракет, к счастью, давно отсыревших. Дальше стали продвигаться с повышенной осторожностью, прощупывая дорогу палкой. И не зря: расположенная сразу за третьей волчьей ямой, вторая проволока оказалась соединённой с мощным арбалетом.

Вытащили совместными усилиями стальную стрелу из ближайшей осины, и Ушастый взял арбалет с собой, предварительно поправив проволоку, будто ничего не случилось. Через сто метров, однако, пришлось остановиться: дорогу покрывал слой нетронутой грязи, на которой любые следы могли остаться надолго.

— Ну что будем делать, по краю пойдём, или в лес попрёмся? — озвучил дилемму Ушастый.

— По краю, конечно, неплохо бы, да ведь кустов наломаем... — согласился на второй вариант и так уже простуженный Каст. Погода последние дни стояла дождливая, и болота были в хорошем состоянии.

* * *

Чудовище они нашли наполовину высунувшимся из двери в катакомбы, оно лежало с закрытыми глазами. Ушастый недолго думая, прицелился, и выстрелил ему точно в левый глаз. Со стрелой пришлось распроститься: навылет пробив выеденную изнутри шкуру, она со звоном стала считать ступеньки винтовой лестницы, уходящей в глубины. Теплокровные крысы в очередной раз доказали своё превосходство.

На верхних этажах никого не оказалось, кроме немногочисленных крыс. Ушастый отпер сейф, нашёл несъеденную верёвку, и протянул её со стены, которая служила и балконом второго этажа, по лестнице к пасти, где, морщась от вселенской вони, привязал к верхней челюсти.

— И даже ворота теперь не понадобятся! — радостно поделился он с Кастом свежей идеей.

Простуженному Касту, между тем, было не до того: он искал как бы согреться, сожалея, что камин нельзя разжечь из конспирации. Ушастый увидел, что разглагольствует про стеклянные глаза с лампочками в одиночестве, огорчился, и пошёл выстругивать новую стрелу. Как потом выяснилось, предусмотрительность была не лишней: Пуз тоже пришёл на склад с арбалетом.

Взяли его внутри, когда народный благодетель жрал колбасу, отложив оружие в сторону.

* * *

На следующей неделе, когда с Пуза уже начал потихоньку сходить жир, а следы воздействия Ушастого стали из лиловых жёлто-зелёными, не долеченный до конца Каст предложил помариновать штошей неизвестностью ещё месяц — другой, пока им самим не захочется, чтобы Ушастый вернулся.

На том и порешили.