The Fallen Angel (гет)

«За что ты так ненавидишь школу?» — некогда возникший вопрос снова застрял в ее голове, когда Ника едва сдерживала слезы. Со злостью в глазах она смотрела на смеющихся над ней ребят, зажавших девочку у забора школы, где-то между задним и передним дворами. Но она молчала. Ждала, когда они над ней посмеются и уйдут. Ведь худшее, что она сейчас могла сделать, это ответить на их провокацию и сорваться, после чего, непременно, все подстроят так, что это Вероника, детдомовская хулиганка, накинулась на одноклассников, решив, быть может, украсть денег, либо же просто побить из зависти. И никто не станет разбираться. Родители детей, само собой, встанут на их сторону, с учителей потребуют разобраться с проблемой в ее лице, а уже затем девочке просто-напросто влетит уже в детском доме.

— Да забей! — раздался голос мальчишки, что похлопал друга по плечу, когда ее схватили за грудки и прижали к забору под веселый свист группы одноклассников. — Само собой, она не знает важность извинений! Родителей-то нет, — слова вроде «Действительно» и «Ой, да ладно? А мы и не знали», да прочие другие шутливые фразы прошлись волной среди ребят, когда Вероника сжала руки в кулаки до побелевших костяшек, представляя, как разбила бы лицо этому самому выродку, но… она понимала, что ее максимум — дать в челюсть. И после этого ей придется только судорожно извиняться, да молить о пощаде. Что же Ника сможет противопоставить толпе? Как учиться, если они вечно будут лезть к ней? А жить-то вообще?..

— Эй, Верон, а в вашем приюте для никчемных все такие же необразованные, как и ты? — подала голос девчонка, держащая в руках смартфон. Намеренно, словно желая разозлить «обездоленную» еще больше, она протянула свой телефон к ее лицу, когда Морозова со злости шлепнула ее по руке и попыталась вырваться. Телефон выпал из рук старосты на землю. — Дрянь, да как ты посмела?! А если бы трещины пошли? Как бы ты расплачивалась?

— Да нашла бы, как! — вторая только усмехнулась и развела руками. Да так демонстративно, что ребята мерзко рассмеялись, сразу же подловив ее идею. — Вы видели, как она перед старшими мальчишками хвостом виляла? Да тут и дураку станет понятно!

— Точно, она просто шлюха! И общается с такими же!

— Эй, Вероник… — мальчишка, удерживающий ее все это время, вдруг обратился к ней так серьезно, словно решил, что сможет с ней договориться. — Это твой последний шанс заслужить наше прощение. Может, ты все же извинишься? По-хорошему, — остальные ребята замолчали, когда она подняла голову, и, видно, собиралась наконец-то попросить прощения.

— А может, вы по-хорошему пойдете на хуй? — безразлично и так спокойно, словно ее и на задели их слова вовсе, спросила девочка, чуть наклонив голову в бок.

— Сама напросилась! — с этими словами ее швырнули в землю. Перед глазами только вспышки телефонов, кто-то уже снимал очередное видео, в то время как другие дети начали размашисто избивать ее ногами. Девочка не может подняться, ведь того ей просто и не позволяли. Закрывает шею руками и сворачивается калачиком на земле, пытаясь просто стерпеть, когда по щекам стекали уже слезы и каждый удар со стороны ребят отдавался с невыносимой жгучей болью…

* * *

Морозова ненавидела школу. И ровно так же, как и многие ребята в ее возрасте, желала, чтобы она просто взорвалась или сгорела к чертям вместе со всеми ее одноклассниками. Она и не догадывалась, что учиться здесь будет настолько тяжело. Халатность учителей не знала никаких границ. Вообще, смотря на них, Веронику все время мучили вопросы по типу тех, как же они терпят такое отношение к себе и почему не поставят детей на место. Но от части… всего лишь от части, ей было на это уже как-то все равно.

Ведь посещает она школу вовсе не из-за них. Не из-за учебы, не из-за того, что это ей было необходимо для того, чтобы выживать как-то и дальше… девочке просто хотелось больше проводить времени со своими друзьями. И между выбором «остаться, притворившись больной» и «пообщаться с Олежей и Сережей», само собой, она всегда склонялась ко второму варианту.

— Ну, как ты тут? — она без всякого стеснения вошла в кабинет, где сидели более старшие ребята, что совершенно не были похожи на ее одноклассников как минимум тем, что они были куда спокойнее и не обращали на них такового внимания. Конечно, и с их стороны без колкостей и шепота было просто никуда, но те хотя бы с кулаками к ним не лезли, что уже было отлично, а об остальном Рони и не волновалась. Пусть говорят, что только вздумается. Им-то какое дело?

Она села за парту перед другом, сложив руки на спинке стула, и счастливо улыбнулась, заглянув в его тетрадь. Что-что, а некоторые вещи даже с возрастом остаются неизменны. Что тогда, что сейчас… Сережа очень любил рисовать и, на самом деле, сейчас то у него получалось гораздо лучше.

— Рони? С тобой все хорошо? — растерянно спросил Разумовский, потянувшись к ней через свою парту, чтобы убрать застрявший листик в ее волосах. Непонятно каким чудом, но из вещей у нее пострадала только куртка. И то, с учетом того, что упала она, все-таки, в листву, почистить ее после не составило труда, и сейчас та сохла в раздевалке после того, как девочка обтерла ее всю влажными салфетками. — Выглядишь потрепанной.

— А, у нас технология была. Убирались на улице и… я немножко неудачно навернулась, — девочка неловко посмеялась, стараясь прогнать прочь ненужные сейчас воспоминания, что по-прежнему отдавались болью в ребрах и малышка уже знала, что, вероятнее всего, где-то там появится синяк. Ну, или несколько… по всему телу. Радовало в этой ситуации только то, что ее лицо те ребята никогда не трогали.

— Ты как так умудрилась вообще? — растерялся Сережа, будто чувствуя что-то неладное. И не только в ее через чур оптимистичном голосе, что ранее она подделывала, дабы не показывать своего отношения к чему-то, либо же плохого настроения в целом. Вероника была скованной и, как ему казалось, напуганной. Словно еще одно замечание с его стороны — и этот образ распадется на тысячи осколков, оставляя после себя лишь разбитую оболочку «чего-то вроде как еще живого». — Точно только навернулась?

— Да пыталась листья побыстрее разгрести. Ну, одна нога вперед, другая в бок, и шлепнулась. Повезло, что не в лужу, — испытывающий взгляд голубых глаз сам за себя ей говорил о том, что друг, кажется, в эту глупость не поверил. — Брось, все правда в порядке. Жива, здорова, вот, к тебе даже зашла, — а к нему она всегда заходила. В особенности, когда было плохо.

Таким образом Рони говорила себе: «Я не одна», и успокаивалась, просто слушая мягкий и такой тихий голос Сережи, либо же разговаривая с ним на совершенно незначительные темы. К примеру на такие, как бесплатная экскурсия. Пока другие ребята воротили нос, для них это было, своего рода, шансом выйти хоть куда-то и увидеть «другой мир». Правда, Морозовой в музеях никогда не нравилось. Первые минут двадцать она готова рассматривать все, что есть, а после сдерживается, чтобы не зевнуть, и думает о том, что хочет где-то посидеть и покушать, пока они с Сережей останавливались у какого-то натюрморта с фруктами. И в такие моменты Веронике казалось, что искусство просто издевается над ней.

— Тебе стоит быть осторожней, — Разумовский не стал докапываться, зная, что… возможно, время и место были не самыми подходящими для ее откровений. А если он начнет, то только хуже сделает обоим.

— Как зимой? — мальчишка не сдержал улыбки, когда она вдруг напомнила про свой один из величайших провалов века.

— Как зимой, — подперев щеку рукой, достаточно игриво отвечает он, вспоминая тот отвратительный холодный день.

Погода измывалась над ними, как только могла, заставляя их то проваливаться в снег и прокладывать себе дорогу до школы с утра пораньше, то обходить огромные лужи, глубиной, наверное, с их ботинки. Но тогда все, что успело растаять за два-три дня, покрылось льдом. Олег катался, будто на коньках, Сережа, увидев ровный лед средь заснеженной дорожки, с разбегу прокатился по нему, а Вероника шла медленно, словно пингвин, и ворчала на все подряд. На то, как сильно она не любит гололед, на то, сколько травм так можно получить и… на самом деле, особенно смешно стало тогда, когда она отчитала их за это и призвала к тому, что надо быть аккуратнее, а после сама шлепнулась у лестницы в школу. Олег рассмеялся так, как не смеялся никогда. Только Вероника может сначала сказать: «Надо быть осторожнее», а после упасть на ровном месте в тот же самый, черт возьми, момент. Разумовский и сам тогда с трудом не засмеялся. Одна его сторона искренне забеспокоилась о том, что она ударилась как бы позвоночником о лестницу, и он помог ей подняться, но вот другая угорала с Волковым только в путь. И Сережа слышал этот смех в своей голове… слышал, как свой собственный.

— Эй, Верон, а ты знала, что дружишь с извращенцем? — навеселе спросил какой-то ребенок, нарушая их идиллию. Остальные ребята вновь зашептались, смотря все на них, но не решались присоединиться к травле, отдав предпочтение тому, чтобы просто посмотреть за этим со стороны.

— Илья, ну хватит…

— А че, боишься теперь, что девчонка о предпочтениях твоих узнает? — кто-то из мальчишек рассмеялся, Морозова же сжала руки в кулаки, представляя себе то, как этот придурок вот-вот возьмет и выйдет из окна. Или же свалится через него, когда она самолично подтолкнет придурка к этому.

— Я же говорил, что это не то… — но когда одноклассник хотел выхватить его тетрадь, чтобы показать, Разумовский резко хлопнул по ней ладонью, прижимая к парте и не давая тому перелистнуть страницы.

— Прекрати, какое тебе вообще дело до того, что он рисует? — вмешалась его подруга, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.

— Всего-то хочу показать тебе! Ты в курсе, что он на уроке русского голых баб рисует? — и все же, рисунок он нашел. Показал Морозовой, будто она после этого должна была обидеться или засмеяться над художником.

— Это Венера!

— Еще и искусством оправдывается! Мариванна сочинения нам задавала, а он груди ей вырисовывает! Кстати, смотри, какие большие, Верон. Не думаешь, что ты ему не подходишь? — кто-то смеялся, вспоминая реакцию учительницы на его художества. Девочки же шептались, а кто-то говорил, что эти «обделенные» друг друга явно стоят.

— Ты знаешь, Илюш… — Вероника поднялась с места и забрала из его рук тетрадь, будто желая посмотреть, но сама же вернула ее своему другу. — Есть такое выражение, начинается с: «У кого что болит…», — класс снова разразился мерзким хохотом, когда мальчишка стиснул зубы и покраснел от злости. — Тем более, девушка, и правда, похожа на Венеру. Даже поза та же, — и она положила одну руку на грудь, попытавшись повторить за тем, что было на картине, но, в отличии от нее, сама малышка очаровательно улыбнулась, от чего эмоции были совсем другими. Секунд, наверное, пять Сережа завороженно смотрел на нее, после чего неловко отвернулся, стоило их взглядам только встретиться…

— Дура ты, Верон, — грубый голос возле него стал ударом по Разумовскому и его «чувству прекрасного». Он старательно подавляет в себе злость, когда в мыслях лишь крутились уроки Волкова: «Вмажь в челюсть со всей силы, падаешь — сразу вставай, не позволяй себя нагнуть, в противном случае бей сразу в пах». — И возишься не с теми.

— Ну да, до тебя мне точно еще долго в яму падать, — безразлично бросила Морозова, лишь пожав плечами так, будто тем самым сообщая: «Конечно же, тебе виднее». — Сереж, пойдем гулять?