Наши чувства - феникс (гет)

Северный ветер сменился на южный и вместе с концом марта принес отголоски зарождающейся жизни. Снег полностью истаял, и с затянутого серой пеленой облаков неба извергались лишь ледяные дождливые капли, скатывающиеся в лужи и хлюпающие под ногами. С кружкой горячего чая в руках, сизый дым которого липко оседал на лице, Эйприл прогуливалась вокруг школы.

На спортивном поле был слышен волевой голос мадам Трюк, мелькали разодетые в красную спортивную форму члены команды Гриффиндора. С самого утра в выходной день. В квиддиче их настойчивость проявлялась намного больше, чем в учебе.

Эйприл втянула носом колкий морозный воздух и поправила шерстяной шарф на шее. Со стороны озера поднимался дядя. Его руки были заведены за спину, он переваливался с одной ноги на другую и витал в своих мыслях, напряженно поджав губы и сморщив половинчатый нос. Сделав глоток черного чая, без всяких примесей, которые он неожиданно полюбил, Эйприл выдавила из себя улыбку и пошла ему навстречу. Несмотря ни на что они достигли своеобразного баланса в их новых взаимоотношениях. То, что она сходит с ума, пока не должно мешать этому.

— Доброе утро, дядя. Как твоя нога?

Он поднял голову, хмурое лицо просияло при виде Эйприл, и он ускорил неуклюжий шаг, поднявшись на вершину холма, после чего предложил ей локоть.

— Отвратительно, как и всегда. Гуляешь? Удивительно, учитывая, какая ты домоседка.

— Да вы сама галантность, — коротко рассмеялась она. — Что-то случилось?

— Завтра хоронят Крауча-старшего. Как думаешь, мне стоит присутствовать? Там будут одни только Министерские крысы, которые согнали меня в Хогвартс в ответ на просьбу Альбуса. Ты же знаешь, они меня на дух не переносят.

— Уверена, это не так, — стараясь придать голосу нежности, отозвалась Эйприл. Из-за характера дядю и правда очень и очень плохо переносили, он замечал это, злился и в своей странной, особенной манере переживал. Таким чудным утром позволять ему размышлять об этом лишний раз совершенно не хотелось. — Тебя же пригласили? Тогда иди, почти память своего коллеги. Хотя бы это он, наверное, заслужил, — с трудом выдавила она.

Ненавидеть людей после смерти было сложно — старуха с косой забирала все преимущество в чувствах. Почему-то мертвых Эйприл могла лишь жалеть, словно их разлагающиеся и гниющие тела не заслуживали ничего большего.

* * *

Похороны Крауча, пропахшие мокрой землей, электризовавшейся в воздухе напряженностью между присутствующими, черным траурным лоском одежды и пожухлым одиночеством, встали в горле Мари рыбьей костью. Человек, столько времени посвятивший работе, отпевался в одиночестве. Никакой семьи, никаких друзей — лишь коллеги, присутствующие тут по долгу службы и мечтающие поскорее закончить, чтобы вернуться в поток жизни.

Когда-то давно она дружила с сыном волшебника, слабо улыбающегося на колдографии, взятой из альбома одного из новогодних балов в Министерстве (кажется, его тогда в очередной раз повысили), а сейчас он пролеживал дни в своем последнем приюте, обитом белым атласом.

В начале своей работы она старалась найти общие черты между отцом и сыном, но не было ничего. Полярно-разные, один — лишенный чувств, черствый, холодный, словно замороженная ледышка, другой — пылающий, живущий, жаждущий жить, любить и творить. Его слишком сильная жажда его сгубила. Отец же умер просто, некрасиво, нелепо для такого значимого человека, кем он себя мнил.

Барти… Бедный Барти, оставшийся в ее памяти смеющимся темноволосым мальчиком, искренне любившим ее сестру.

Она давно поняла, почему он вместе с Регулусом отправился на службу к Темному Лорду, давно приняла его помутнение на его политике, его вечную преданность господину. Она их отпустила в отличие от Эйприл — несмотря на все ее старания, любовь к Барти засела слишком глубоко в сердце сестры, чтобы она смогла отказаться от нее. Регулус был ей слишком близок, чтобы она не приходила к склепу Блэков раз в году.

Может быть, она была более искренна, чем Мари. А, может быть, они справлялись с горем слишком по-разному.

Небо разверзлось яркой белоснежной вспышкой угловатой молнии. Первые капли дождя вместе с громом коснулись строго сплетенных в косу рыжих волос, слились с черным пиджаком и прочертили липкие дорожки по щекам. Кингсли, стоявший рядом с Министром и хмурым дядей Аластором, поднял над головой зонтик и оглянулся было на Мари, чтобы подойти и встать рядом, как кто-то остановился плечо к плечу, пряча ее от капель.

Мари подняла голову и всмотрелась в лицо плохо знакомого ей работника в траурной одежде и с таким же траурно-черным зонтом. Он подарил ей быстрый лукавый блеск глаз. Кингсли, нахмурившись, кивнул им и отвернулся к вытиравшему платком глаза Фаджу, продолжавшему что-то ему говорить.

Знакомые духи защекотали нос. Словно издеваясь, Мари взяла мужчину за руку и сжала.

— Глупо было приходить сюда в таком виде, — прошептала она и посмотрела на место, куда вот-вот должны были левитировать гроб. Шум дождя усиливался, и она, чтобы не намокнуть от брызг, плотнее прижалась к его плечу.

Антонин ей в ответ слабо улыбнулся.

Безбашенный.

— Ты терпеть не можешь кладбища, — он пожал плечами.

Мари прикусила губу и глянула на дядю. Тот подарил ей быстрый взгляд из-под зонтика и, кажется, посреди разговора, переваливаясь, зашаркал в ее сторону. Оглянувшийся Министр тут же пожаловался Кингсли на его отчужденность, фыркнул и отвернулся.

— Зачем ты злишь Корнелиуса? — тихо спросила Мари и спрятала переплетенные с Антонином руки за полами одежды.

— Он мне осточертел, — коротко бросил дядя и встал с другой от нее стороны, полностью закрывая от дождя, брызгами отлетавшим ей на ноги. — Когда уже принесут гроб? Не терпится проститься с добрым другом.

Мари тихо вздохнула. Молния вновь вспыхнула в небе, и звучный раскат грома разнесся на мили вокруг. Сгибаемые разбушевавшимся ветром, кроны деревьев гулко роптали.

* * *

— Вы точно в порядке, профессор Сайкс, — мадам Помфри тяжело вздохнула, хлопнула в ладони и подарила Эйприл хмурый взгляд профессионала. — Я осмотрела вас всю, проверила вашу голову, как только могла. Вы не сходите с ума. Наверняка такие мысли исходят из нервов и усталости от студентов — уж я представляю, какие они бывают несносные.

Эйприл сидела на койке и внимательно ее слушала. Что ж, если даже после второго осмотра компетентная мадам Помфри, доверить которой без труда можно было бы целую жизнь, уверенно заявляет, что она в порядке, не значит ли это, что ее подозрения по поводу дяди каким-то образом, отдаленно-отдаленно, могут относиться к правде?

— Может вы и правы. Просто это первый раз за все годы моей работы, когда я была уверена, что превращаюсь в сумасшедшую.

— Как раз-таки вовремя. Что-то вроде кризиса, встречается по сей день иногда даже у директора. Вы же не думали, что преподавание столь легко, что никак не может повлиять на ваше состояние? Тем более, когда к вам добавились ученики двух других школ? — подарив ей быструю теплую улыбку, спросила она.

Эйприл покладисто кивнула.

— Вы пропишите мне что-нибудь? Хоть воду, только скажите, что она именно из колбочки наделена настолько чудесными свойствами, что мне тут же станет лучше.

— Эффект Плацебо? Я не настолько волшебница, мисс Сайкс, чтобы он работал после того, как вы решили прописать его самой себе.

Мадам Помфри отвернулась от Эйприл и направилась в сторону высокого белого шкафа со стеклянными створками, до краев заполненного всякими баночками, колбочками, мазями, тюбиками. Эйприл размяла затекшую после долгого учебного дня шею. Желтый свет танцующих в канделябрах свечей разливался в высокой зале Больничного крыла.

Зазвенели переставляемые зелья, и вскоре мадам Помфри вернулась с круглой миниатюрной баночкой в руках, в которой плескалась светло-зеленая жидкость. Ее пальцы прикрывали этикетку.

— Успокоительные зелья на розмариновой основе. У них довольно сильное действие, поэтому употребляйте строго три капли перед сном, — отчеканила она, отдала смесь Эйприл и коснулась ее плеча. — И не переживайте так, мисс Сайкс. Профессоров, как вы, умеющих преподать нумерологию, чтобы студенты ее не только поняли, но и полюбили, очень мало. Гордитесь этим.

Дрогнув уголками губ в ответ, Эйприл кивнула, поблагодарила мадам Помфри и выскользнула из высоких дверей, пойдя в сторону своих комнат.

Ночь тягуче растекалась по каменным коридорам пустой и тихой школы. Студенты были давно по постелям, профессора проверяли домашние задания или отдыхали после тяжелого дня. Эйприл молчаливо плыла по давно знакомому маршруту — казалось, она смогла бы вернуться к своим комнатам из любой точки в замке. Она крутила в пальцах баночку, теряясь в мыслях.

Сделать скидку на то, что она сумасшедшая, после твердых заверений мадам Помфри получалось плохо, но, все же, если представить в каком-нибудь воображаемом ответвлении времени и пространства, что с дядей что-то произошло, могло ли это быть связано с Барти? С каждым днем, каждым месяцем она находила в нем все больше его черт, и эта найденная ею связь пугала.

Бессмыслица какая-то.

Она завернула за угол и облизала взглядом полутемный коридор. Поежилась. До слуха донесли до боли знакомые шаги вперевалочку. Сначала выплыла огромная непропорциональная тень, а за ней уже появился и сам дядя. Он шел, крутя в руке белоснежную лилию и пристально разглядывая ее. Механическому глазу хватило секунды, чтобы заметить Эйприл, хотя он даже не поднял головы.

— Вот ты где, — пробурчал дядя Аластор и приблизился. — Уже поздно. Возьми, — порывистым движением он протянул Эйприл цветок. Когда-то давно так в начале апреля любил делать Барти. Их маленькая странная традиция зародилась еще на первом курсе, когда они вдвоем, страшные нарушители отбоя, нечаянно забрели в теплицы с обычными маггловскими цветами дряхлой профессорши Розмари, преподававшей тогда Травологию. Одна лилия валялась на земле, и Барти поспешно поднял ее. На зная, что делать дальше, раскрасневшись, он вручил цветок ослепительно улыбнувшейся в ответ Эйприл.

С болью в сердце она взяла из рук дяди ломкий стебелек.

— Валялся возле теплиц. Подумал, тебе будет приятно, — коротко бросил он и облизался. — Давай я проведу тебя до кабинета. Поздно уже.

Кивнув, Эйприл привычно взяла его под руку и медленно пошла рядом. Баночку с зельем она спрятала в карман черной мантии.

— Скажи, какими способами человек может притворяться кем-то другим? — тихо спросила она. Какое-то время дядя молчал.

— Существуют разные артефакты, заклинания, представь себе, их превеликое множество, не каждый сильный аврор сумеет и с половиной справиться, то же оборотное зелье. А зачем тебе?

— Да так, просто стало интересно. Ты же знаешь, бывает, придет в голову иногда какой-то вопрос. А ты — профессионал, можно и уточнить.

Слегка польщенный ее лестью, дядя кивнул. Эйприл положила голову ему на плечо.

— Знаешь, нас с Мари всегда восхищало, что ты можешь ответить буквально на любой вопрос. Я знаю всего несколько людей, которые так могут. Одним из них был Барти. Маленькой мне иногда казалось, что он просто ходячая энциклопедия, — слабо улыбнулась она. — Не будем об этом. Я рада, что хоть что-то в наших с тобой отношениях осталось прежним, дядя. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Как будто не прошло столько лет.

Как будто не прошло столько лет. Потерянных впустую?

* * *

Апрельский ветер забирался под полы пальто Мари и холодил шею. Она шла, сложив руки на груди, спрятав нос в желтом шарфе и не глядя по сторонам — давно знакомая дорога через парк к дому. Она часто трансгрессировала именно сюда, чтобы немного пройтись и абстрагироваться.

Сегодня она подала заявление на увольнение. Снова. Как профессионал она не могла позволить себе оставаться в Министерстве: она виделась с Антонином Долоховым, позволяла ему брать себя под руку, знала, что он, бывало, виделся с ее сыном, и не препятствовала этому. Все его прошлое, его настоящее, в котором он был беглецом из Азкабана, пусть бы княгиня хоть половину княжества отвалила за его невиновность, буквально кричало о том, что ему нельзя доверять. А она работала в кабинете Министра.

Дружба, если можно сказать, что они друзья, так себе.

Как профессионал она должна была уйти, чтобы он каким-то образом не узнал то, что знать не должен был. Пусть бы Антонин никогда ее не допрашивал, интересовался, как дела на работе не для того, чтобы что-то выяснить, а по-настоящему понять, каким был ее день (словно ему это было важно), пусть бы его Повелитель, его друг был мертв, а он сам вроде как встал на путь истинный, начал налаживать отношения с огромной семьей, в которую странным образом умудрились попасть Мари и Николас.

Но поступить по совести ей не дал Фадж. Он устроил целый скандал, что она собирается уходить сразу после смерти Крауча, что потерять двух хороших помощников одновременно — непростительно, и чтобы до конца Турнира она и думать об этом не смела. Мари в ответ на его слова лишь подняла брови, кивнула и праведными и неправедными способами с превеликим трудом добилась отпускных на пару недель. Внутри же она просто пылала от тихой ярости.

Заправив за ухо надоедливую прядь рыжих волос, Мари поежилась. Навстречу ей приближался Антонин. Помяни лучик — вот и солнышко!

Без лишних слов он накинул ей на плечи взятую откуда-то шаль и слабо улыбнулся. Тепло, по-настоящему. На мгновение ей показалось, что и не было всех этих лет, которые он провел в Азкабане. Мари тряхнула головой. Ей нужно держать себя в руках.

— К вечеру похолодало. Так и знал, что будешь мерзнуть, — коротко бросил он и пошел рядом, засунув руки в карманы темно-коричневого пальто. — Как дела на работе?

— Из-за этого вопроса мне начинает казаться, что мы старая семейная пара, — фыркнула Мари в ответ, делая вид, что не замечает его лукаво блеснувших глаз. — Плохо. Мне не позволили уволиться.

— Так не увольняйся. Ты же ее любишь, — Антонин пожал плечами. Как в его мире все было просто!

— Легко говорить. Я несу ответственность за то, что общаюсь с тобой, хотя не должна.

— Я не стану проблемой. Не стал же за все это время.

— Нет, ты и есть проблема. Ты — беглый преступник, Пожиратель Смерти, сын княгини, да пусть она не пишет нам ближайшие сто лет. Если ты думаешь, что этого недостаточно, то… — Мари всплеснула руками, и шаль съехала с плеч. Она нервно потянулась за ней, но Антонин поправил первым.

— То что?

— Подумай еще раз, — огрызнулась она. — Ответственность! Я несу ответственность за работу, за Николаса, за семью. А ты за что?

— А я за вас, — просто отозвался он. Просто, словно так оно и было! Мари аж задохнулась от ярости и резко остановилась, поворачиваясь к нему. Беснующийся ветер растрепал ее волосы, но она не обратила на это и капли внимания.

— За нас? Да неужели! Ты стараешься сделать вид, что несешь, Антонин! Но в каком месте ты на самом деле был ответственен? Когда рассказал своей семье о том, что у тебя в Британии растет сын, а его мать пренебрегла положением княжеского рода и не почтила их? Когда под Оборотным зельем проник на похороны Крауча? Сбежал из тюрьмы? Встречался с Николасом рядом с Хогвартсом, где его каждый раз могли поймать? Это называется ответственность? Ты уж прости, но я сегодня дико зла. Разве ты был ответственным, когда весь этот год, что-то говоря о том, что будет защищать, будешь рядом, подвергал нас опасности одним лишь своим присутствием? Это в твоем понимании ответственность?

Мари нервно заправила волосы за уши и рассмеялась. Сделала глубокий вздох. Чем больше она говорила, тем сильнее раздражалась, словно чувства подпитывались ее эмоциями, ответным молчанием спокойно и внимательно слушавшего Антонина. Она как будто готова была взорваться — впервые за долгое-долгое время.

— Ты говоришь, что хочешь участвовать в жизни Николаса. Отлично! Ты знаешь, когда у него день рождение, тебе интересно, каким он маленьким был, ты знаешь, чем он увлекается? Что у него проблемы с Трансфигурацией, что он один из лучших игроков своей команды на квиддичном поле, что он читает допоздна и терпеть не может ранние подъемы, что он до сих пор борется с дурацкой привычкой повышенной жестикуляции во время накала эмоций, что ему, черт побери, нравится девочка, и он собирается предложить ей встречаться?!

Она всплеснула руками и фыркнула. Зажмурилась.

— Знаю, — коротко бросил Антонин. Он положил руку ей на спину и мягко развернул в сторону дома, после чего подтолкнул, чтобы она пошла. — И про тебя многое знаю и помню.

— Отлично, — язвительно отозвалась Мари, попробовав высвободиться, но он придержал ее ладонью за плечо. Аккуратно, ненавязчиво. Он был спокоен, словно тысячелетний камень на краю скалы, а она буквально клокотала от ярости! — Просто превосходно!

— Я знаю, что когда ты так злишься, спорить бесполезно. Поговорим после того, как поешь, все равно сейчас это без толку. И, да, моя семья отнесется к вам с Николасом со всем уважением, на какое способна, если и вы так же отнесетесь в ответ. Мы долго говорили, и они заняли позицию ожидания, пока вы сами не захотите с ними увидеться. Запомни, Мари, сейчас ты в выигрышном положении — ты мать долгожданного внука, правнука, племянника и дальше по списку, — блеснув хитрыми зелеными, дурманящими глазами, проговорил Антонин. — А еще я на твоей стороне. Я несу за вас ответственность.

Она бросила на него полный насмешки взор. Антонин же, резко нагнувшись, быстро поцеловал ее во вздернутый нос. Словно подросток.

Резко порозовев и растерявшись, Мари замерла. Тут же отвернулась и ускорила шаг. Дом виднелся на горизонте.

Если ему хочется думать, что он несет за них ответственность, пусть думает. Ей-то что в конце концов.

* * *

Сколько бы времени не проходило, все оставалось тем же. Когда Мари влюблялась, это было понятно по ее постоянно появляющейся на губах слабой улыбке, отвлеченным мыслям, румянцу. Когда-то давно она так влюбилась в Долохова и никому не сказала, заставив сестру думать, что это кто-то из однокурсников. Сейчас же, Эйприл надеялась, она влюбилась в Кингсли — он был хорошим, доброжелательным человеком, на которого всегда можно было положиться, он ценил Мари и заботился о ней так же, как она заботилась о нем. Переступи они порог дружбы, из них получилась бы отличная семья.

Но Мари не признавалась. Играть в молчанку во время влюбленности тоже было ее отличительной чертой. О, и, конечно же, постоянно отрицать, что у нее есть какие-то чувства. Увлекшись подготовкой к годовым экзаменам, тестам, попытками вытянуть у сестры как можно больше информации о ее личной жизни, Эйприл буквально силой отвела себя от подозрительных мыслей о дяде. Желая прекратить строить бессмысленные догадки, она даже немного отдалилась от него, чтобы почувствовать себя свободнее и вновь, уже позже, обдумать все на ясную голову.

Скорей всего, зелье мадам Помфри тоже дало свой эффект — Эйприл стала спокойнее. Для ее пошатнувшегося душевного равновесия это было даром с небес.

Сегодня же, насладившись выходным июньским днем после педсовета, на котором директор Дамблдор объявил, что хочет отменить годовые экзамены, Эйприл решила наверстать потерянное и пришла в кабинет дяди. Она промоет ему ногу, они поговорят по душам, пожалуются друг другу, что проделали лишнюю работу по подготовке (она почему-то была уверена, что он с первого по седьмой курс всех студентов по всем вопросам и заданиям прогонит), и их взаимоотношения вернутся в прежнее русло без лишних фантазий с ее стороны.

Она закатала рукава темно-синего платья (в последние два месяца она пополнила гардероб несколькими новыми цветами, пусть бы и приближенными к полюбившемуся за долгие годы черному), поставила на тумбу таз и залила его кипятком. Обычно, когда она приходила промывать дяде ногу, он сразу выставлял все нужные мази и капли, но сегодня она решила сделать ему приятно и подготовиться сама.

Эйприл приблизилась к полкам с баночками, открыла стеклянные створки и достала, судя по этикеткам, то, что было нужно. Она принесла их к тумбе, отвинтила крышечку капель и притянула к носу — новое лекарство приятно отдавало цветами. Но сейчас вместо этого она втянула в себя просто омерзительных тухлый аромат.

Сморщившись и закашлявшись, она глянула на этикетку. Название нужных капель. Перебарывая отвращение, Эйприл вновь понюхала их. Как плохо, что зельевар из нее был так себе! Она никогда не могла по одному лишь запаху определить ингредиенты и понять, что это за смесь, как делали одаренные волшебники.

Закрутив крышечку, она вернулась к полкам и взяла другую баночку. Открыла. Тот же запах, чем-то напоминающий мертвечину. Следующая, следующая. Все они пахли так же.

Понимая, что здесь явно что-то не так, Эйприл хотела было посмотреть на мази, как дверь распахнулась и в комнату стремительно ворвался дядя. Он сбросил с себя черную накидку на стоявший в углу деревянный стул, пронзительным страшным взглядом обвел пространство вокруг и качнул головой.

— Что у тебя за зелье в банках? — дрогнувшим голосом спросила Эйприл, невольно протянув дяде одну из смесей. Он нахмурился, понюхал. Ноздри носа без кончика уродливо расширились.

— Мои обезболивающие. Пусти, я сам все подготовлю. Ногу пришла снова промывать? Тоже мне, нашла развлечение, — отодвинув ее в сторону, пробурчал он.

Еще одна деталька к невнятному паззлу в голове Эйприл. Слишком много вопросов. Совершенно никаких ответов.