Фрагменты (джен)

В те годы моя бабушка безвыездно жила в деревне; только я да моя мама, её дочь, виделись с ней. Из-за учёбы, правда, у меня находилось не так много свободных дней — я приезжала редко, и визиты мои были совсем короткими. Мы с бабушкой скучали друг по другу, поэтому в феврале, когда у меня начались каникулы, я уехала к ней на семь дней.

Что такое деревня в российской глубинке? Настоящая, хорошая деревня — поселение о десятках двух-трёх домов, одном магазине, церкви, крохотной администрации и почтовом отделении, школе и, даст Бог, клубе. К деревне ведут разбитые дороги, которые зимой никто толком не чистит, а вокруг — стелются поля, леса, текут реки и ручьи, где-то поодаль — стоят такие же деревни. Воздух чистый, летом — пахнет навозом и лошадьми; на улицах стоит тишина, по ночам лают собаки, а с рассветом кричат петухи. Кажется, будто жизнь замирает. Касаясь дома, плодовых деревьев и колодезной воды, знакомишься с давно утёкшим временем. Хочется пуститься в пляс, запеть, надеть юбку до пола и куда-нибудь побежать босиком. Хочется быть свободной и всех людей в мире сделать такими же счастливыми.

Я очень любила бабушкину деревню, хоть и, повзрослев, стала бывать там от силы пару-тройку раз в год. Мои лучшие детские воспоминания были из этих краёв; в конце концов, именно там я нашла себе первых друзей. Естественно, теперь, вырвавшись из города на целую неделю, я была очень рада.

У моей бабушки всегда находилось много дел. Выбить ковёр, покормить и напоить скотину, приготовить обед, постирать вещи — так и проходили её дни. Я всё время старалась помочь, что-то взять на себя, но удавалось мне это редко. «Ради Бога, не мешай, иди-иди, отдыхай» — говорила мне бабушка. Моя учёба казалась ей серьёзным делом — по её мнению, я страшно уставала и нуждалась в долгом и полноценном безделье.

Что мне оставалось делать? Я слушалась бабушку и шла гулять. За первые два дня я исходила всю деревню, исследовала поле и спустилась пару раз к реке. Я сделала много снимков: на Новый год родители подарили мне камеру. Проснувшись на третий день, я решила пойти в лес.

Лес всегда немного пугал меня. Что в детстве, что теперь — я несколько сторонилась его. Хотя поздним летом, когда я приезжала в деревню, мы с бабушкой ходили за грибами и ни разу нам не доводилось блуждать, лес казался мне загадочной и большой силой, которая свободна в одно прикосновение сразить человека. Моим страхом было оказаться в лесу одной. С другой стороны, я понимала глупость своих опасений. И, наверное, именно из желания доказать что-то самой себе, я собралась и выдвинулась в маленькое путешествие.

Сначала я шла полем, вдоль лыжни. На шее висела сумка с новой камерой, настроение моё было прекрасным. Я, не покидая с протоптанной дороги, любовалась видами и слушала птиц — они всегда просыпались к февралю.

Перед лесом я остановилась. Глубоко вздохнула. «Не сходи с тропинки, и всё будет хорошо» — сказала я себе и сделала шаг навстречу большим деревьям.

Я то и дело доставала камеру: еловые лапы красиво свисали под тяжестью снежных шапок. Мне хотелось запечатлеть каждое явление этой зимней сказки. Светило солнце: светлые лучи пробивались сквозь ветки деревьев и кружевом ложились на снег, делая его перламутровым. По земле стелились длинные тени. Пахло морозом и корой, тишина стояла небывалая. Я слышала только, как задыхается снег под моими ботинками. Сначала я шла прямо и прямо, потом — начала вилять. Дорожка стала раздваиваться, кое-где — даже растраиваться. Я же, увлечённая видами, не замечала этого и просто продолжала путь вперёд.

Деревья, не выдерживая груза, скидывали снег со своих ветвей. По-прежнему щебетали птицы, и я слышала, как стучит дятел. Лес был негустой, деревья стояли неплотно, так что я спокойно могла идти. Я хотела найти конец и тогда повернуть назад, но — сколько бы я ни шла, пейзаж не менялся.

Я поняла, что заблудилась, когда, повернув, дошла до первого перекрёстка и — не смогла определить, в какую сторону мне идти. Я тут же достала телефон — не знаю, правда, как он бы помог мне, — но обнаружила отсутствие сети. Попыталась пойти наобум — и уже через несколько минут мне стало ясно, что этот метод никуда не годится. А между тем темнело.

Конечно, мне было страшно. Красивые виды больше не трогали и не занимали меня. Я смотрела по сторонам, точно ослепшая, и силилась хоть что-нибудь вспомнить, но ничего не шло на ум. Моя голова как будто опустела в тот миг, когда я поняла, что потерялась. Я пробовала восстановить маршрут по фото, но вдруг пришла вторая напасть: фотоаппарат сел и отключился.

Я остановилась на опушке и, стряхнув снег, опустилась на поваленное дерево. Где-то глубоко я понимала, что надо просто идти — идти, идти и идти, — и я куда-нибудь выйду, наверняка — к дороге, а там уж кто-то неравнодушный подберёт меня и довезёт до деревни. Я всё прекрасно понимала. Но тело не желало слушаться, оно намертво приклеилось к холодному трухлявому стволу. Я повесила голову и закрыла лицо руками. Заплакала.

Когда сзади раздалось шевеление, я уже рыдала в голос и потому не услышала ничего. Вдруг кто-то подошёл ко мне. Я ощутила чужое дыхание. А в следующий миг — с меня слетела шапка.

Я резко подняла голову, быстро вытерла слёзы. Передо мной, буквально в двух метрах, стояла большая собака в толстой шубке огненно-рыжей шерсти. Она держала в зубах мою шапку.

— Эй-эй, отдай, — слабым от слёз голосом сказала я.

Собака только наклонила голову.

— Отдай! Фу, брось! — на сей раз прозвучало громче.

Но ответа снова не последовало. Я встала.

Стоило мне сделать шаг вперёд, как собака помчалась от меня прочь. Конечно, я побежала за ней.

Периодически выкрикивая «фу» и «брось», я гналась за рыжей воровкой. Собака легко маневрировала между деревьями, а вот мне приходилось стараться, чтобы не утопнуть в снегу и не врезаться в дерево. Ещё я немного боялась: думала, что, если собака сейчас развернётся и резко набросится на меня? Я не знала, чего ждать, ведь в конце концов передо мной было полудикое животное.

— Ну-ка стой! Фу, брось! Нельзя!

Собака и слушать не желала. Всё бежала, бежала и бежала. И я — за ней. Мне стало жарко, сбилось дыхание; я сама удивлялась: неужели мне так нужна эта шапка? Я потерялась и должна искать выход из леса, а вместо этого — бегаю за какой-то бродягой, вероятно, запутываясь ещё сильнее. Но тело снова было непреклонно. Оно бежало и не желало останавливаться.

В какой-то момент сквозь хруст снега я услышала звон колоколов. Сначала решила, что мне показалось: ну какие колокола могут быть здесь, в лесу? Но тут — вдобавок ко всему — лес стал редеть. Деревья мельчали и мельчали, пока наконец я не выбежала… на дорогу?

Собака, держа мою шапку в зубах, стояла рядом. За ней высилась деревенская церковь. Разум начал возвращаться ко мне: гонясь за собакой, я вышла из леса с противоположной стороны. Я, выходит, сделала круг и возвратилась в свою деревню с другого края.

Я подошла к собаке — теперь она никуда не убежала и спокойно дала мне забрать шапку.

— Ты меня спасла, — сказала я, еле сдерживая в себе смех радости и облегчения, и погладила собаку по голове. — Хорошая… спасибо тебе!

Собака мне словно бы улыбнулась.

Из дверей церкви стали выходить люди: видно, прошла служба или что ещё. Моя спасительница метнулась к семейной паре. Я с доброй гордостью посмотрела ей вслед.

— Плешивая! Пошла вон!

Женщина, кажется, несла в руках просфоры. Собаку это заинтересовало — она стала нюхать ей руки. Нет, она не была корыстной и не желала вознаграждения за моё спасение. Беднягу просто мучил голод. Но прихожанка сочла этот жест актом страшного нахальства — и со всей силы пнула собаку, ругнувшись.

И тут же она поправила свой платок; потом, отойдя ещё, повернулась лицом к церкви и перекрестилась. Довольно улыбнулась и двинулась дальше.

Я хотела пожалеть собаку, но бедняга убежала обратно в лес, в обиде поджав хвост. Я вздохнула и отправилась домой.

Этот случай ещё долго не выходил у меня из головы. Я не думала о своём чудесном спасении и о том, как печально могла бы окончиться моя история, не встреть я помощь. Нет, об этом я даже не рассказала никому. Я думала о лживости и лицемерии.