Фрагменты войны (джен)

Машина послушно катилась по трассе; несмотря на дождливую осень, покрытие успело подсохнуть, и дорога требовала минимум внимания. Рома посматривал в зеркала, чуть подравнивал ход, а сам почти полностью был погружен в размышления, начавшие его терзать с момента выезда.

Дочка на заднем сидении смотрела в окно и, как казалось Роме, немного грустила — наверно, скучая по маме. Но к бабушке и дедушке согласилась ехать с радостью, что не могло не успокаивать — теперь у Ромы не будет времени проводить с ней все дни напролет, пришлось везти «на побывку» загород.

Рядом на сидении лежал только что купленный по дороге букет для мамы и всем своим видом напоминал о новости, которую Рома и собирался этим самым букетом немного смягчить. Что было весьма наивно — зная маму.

Но несмотря на терзающие душу мысли о неприятном предстоящем разговоре, настроение у Ромы было отличное. Он не светился от радости, не пылал восторгом, ему не хотелось делать глупости в азарте беззаботного отдыха — как часто бывало на протяжении прошедшего лета, — но ему было… хорошо. А точнее: правильно. Он принял правильное решение, и именно оно позволяло сейчас дышать полной грудью.

Первая половина лета была изумительна. Море, белоснежный, мягкий, почти шелковый песок, солнце — очень-очень много солнца — и восторженный ребенок, с одинаковым упоением плескающийся в воде, строящий замки из мокрого песка и требующий купить мороженое через каждые десять минут. Рома сдавался через двадцать, пока позвонившая узнать, как дела, Лиза не сообщила, что мороженое Женьке нельзя вовсе. Главное — вовремя. Потом было возвращение и свалившаяся Роме на голову свобода — поначалу приятная. Затем отъезд Лизы на учебу и дележка дочки между Ромой и Димой — договорились чередовать, чтобы была возможность отдохнуть. Вскоре Орехов сообщил, что выходит на службу, Рома Женьку забрал и началась размеренная жизнь на два дома. Игрушки, сказки на ночь, капризы и шоколадные шарики из странной субстанции, залитые йогуртом, на завтрак. У родителей послушный ребенок ел по утрам каши и капризничал вдвое меньше.

Вот где-то в районе отъезда Лизы Рому и начало свербеть извечным в его жизни вопросом: а что дальше? Казалось бы — вот же она, мирная, спокойная жизнь, наслаждайся! Почему ты воротишь от нее нос, как Женька, которой подсунули пригоревшую манную кашу с комочками?

Кошки на душе скребли не из-за перспектив будущего в плане денег или рода деятельности как такового, не из тоски по друзьям или даже вечному адреналину. Кошки — точнее, черные дворовые коты, грязные, холодные и мокрые, Роме это представлялось именно так, — скребли из-за войны. Войны, которую он оставил. Дезертировал. Не из трусости, не из-за усталости — может, самую малость, — не из гордости, когда ему так великодушно вернули родной отдел. Он сам не знал, из-за чего. Два года жил одной целью — убрать Дубровского любыми средствами, терпел, ждал, боролся… А добившись, понял, что больше не может. Не остановить этот беспощадный конвейер — ведь пройдет совсем немного времени и на смену этому придет новый Дубровский: не на его место в Думе, а на место очередной особи из когорты продажных тварей, против которых бороться можно только одним единственным способом — истребляя физически. А всех не перестреляешь. Тем более чужими руками.

Наверно, просто устал. Устал так, что захотелось свободы ото всех и от всего: коллег, генералов, бандитов, нескончаемых проверяющих, громких расследований и рутинной работы.

Черные коты угомонились в одну секунду, когда, повинуясь неясному приказу интуиции, Рома ответил на незнакомый номер, а через пару минут разговора произнес короткое «я согласен». Короткое, исчерпывающее, долгожданное. Как глоток свободы. Настоящей свободы — свободы быть самим собой.

Машина, шурша колесами по вымощенному плиткой подъезду, заехала в ворота, Рома остановился и выпустил Женьку. Приняв у него букет для бабушки, она побежала к дому, а Рома не спеша направился следом, с удовольствием вдыхая чистый, насыщенный кислородом воздух. Пахло осенью, листвой и близким лесом.

Крики Женьки замолкли, стало очень тихо, только ветер чуть шелестел среди деревьев и слышны были голоса птиц. Рома поднял голову к затянутому серыми облаками небу — скоро наверно уже, повинуясь природным инстинктам, полетят перелетные птицы на юг, искать места, где теплее и сытнее.

У него тоже инстинкты. Война, на которую он должен вернуться — то самое место, где ему теплее, потому что именно там жизнь обретает смысл в полном объеме. Пусть даже от этой войны порой очень и очень холодно.

— Рома, ну что же ты медлишь? Заходи скорее, — поторопила его от порога мама, он подошел, поцеловал подставленную щеку, как всегда упоительно пахнущую чем-то утонченным, и прошел в дом, где Женька уже вовсю трещала про то, что цветы надо сначала согреть и не ставить в воду, ее так мама научила.

С дороги проголодался, потому вид накрытого стола несказанно порадовал, и, переговариваясь с отцом по поводу его очередной статьи, как раз изданной, Рома уселся на место, к которому успел привыкнуть за частые посещения этого нового дома. Мама показалась немного встревоженной, и Рома пару раз присмотрелся к ним с отцом — может, поругались как раз накануне, — но ничего не заметил. Отец пребывал в благостном настроении, радовался их приезду, улыбался внучке, и никакого напряжения между родителями Рома не нашел.

А мамина тревога очень скоро объяснилась. Женька закончила есть, конечно же, первой и, спросив разрешения, полностью погрузилась в мультики в телевизоре. Теперь можно было поговорить, не опасаясь ее ненужного любопытства в отношении разговора взрослых.

— Ну? — спросила вдруг мама. — Ты так и не сказал, Ром, что случилось.

Вот как? Ее обеспокоила скоропалительность их приезда?.. Ну да, генерал позвонил, попросил поторопиться с выходом на работу — то ли произошло что, то ли от него сверху требовали скорейшего открытия отдела. А мама, значит, напуганная разнообразными возникающими в их жизни проблемами, решила, что раз он привез срочно Женьку, значит, у него очередные проблемы.

— Ничего не случилось. Все в порядке.

— Да? — чуть с иронией переспросила мама. — Каждый раз, когда ты так говорил, оказывалось, что ты просто не хочешь нас волновать…

Упрек, прозвучавший в этих словах, Рома предпочел пропустить мимо ушей. Он все равно ничего не может изменить.

— Но, может, оно так лучше? — только спросил, слабо надеясь, что мама согласится.

— Мать, ты вечно ждешь каких-то неприятностей, — поддержал Рому отец, и Рому кольнула совесть: он-то понимал, что «неприятности» он маме уже привез. Пусть и сам он считает, что нет повода для беспокойства. Ну… почти нет.

Мама отложила вилку и нож и откинулась на спинку стула.

— Послушайте вы, оба. Я согласилась на покупку и благоустройство этого дома, — конечно, ребенку лучше жить за городом, — я опять привыкла жить в этой стране, — и прекрасно понимаю, Ром, что без неприятностей здесь не обойтись, не обойтись даже тем, у кого сыновья не служат в полиции, что уж говорить о нас… — я просто очень волнуюсь за Женю!

Слова про жизнь в «этой стране» были, по-видимому, адресованы отцу, пожелавшему вернуться на родину, и были отголосками некоего, наверно, не раз возникавшего разговора. Про неприятности он с мамой согласен не был — их полно везде, просто мама слишком хорошо наслышана о проблемах родной страны, будучи непосредственно в них вовлеченной. Возражать не стал: не хотелось спорить. У него для этого слишком хорошее настроение.

— Ну ладно, перестань, — попытался успокоить маму отец. — Во-первых, Рома уже не служит в полиции, во-вторых, неприятности случаются у всех и всегда, независимо от страны. А в-третьих, — отец потянулся к салатнице в центре стола, не желая отвлекаться от еды, — не надо искать поводов для волнения и тогда никаких волнений не будет.

Рому в начале его слов снова кольнула совесть — слегка, будто невзначай.

Женька отпросилась смотреть мультики в компьютере деда и убежала, а мама, очевидно, пользуясь ее отсутствием, решила сменить тему и поднять не менее животрепещущий вопрос.

— Ром… ты обещал заняться своей личной жизнью… — мама пока не упрекала, только интересовалась, с немалой, видимо, надеждой, что в свободное время сын действительно занялся устройством собственной жизни. Он и занялся, только немного не в ту сторону.

— Я и занялся.

Рома поймал себя на желании поделиться с любимыми родителями радостным известием. Да, став взрослым, он предпочитал любить их на расстоянии — по многим причинам, — но сейчас почему-то как в детстве захотелось, чтобы они порадовались за него. Он-то сам за себя радовался!.. Чувствовал, что наконец-то снова живет!

Родители поняли его слова, конечно, слишком прямолинейно. Где-то на границе сознания мелькнула тоскливая мысль о Ксюше, но Рома ходу ей не дал никакого — и по привычке, и потому что сейчас волновало другое.

— Ро-о-ома, — счастливо улыбнулась мама, — ты решил жениться!..

Отец тоже сиял, предвкушая приятные новости, но Рому это не смущало: надеялся, что его выбор родители примут.

— О боже, наконец-то! — продолжала мама. — Ну и кто она?

— Она… — Рома потянулся к бокалу, мама и отец подняли свои, и после того, как раздался хрустальный звон, продолжил: — …это моя работа. Я опять вернулся в полицию.

После нескольких секунд абсолютной тишины снова раздался звон: мама выронила бокал, вздохнула, и не глядя ни на кого встала из-за стола.

Отец пробормотал:

— Вот те бабушка и Юрьев день… — то ли про новость, то ли про реакцию мамы, Рома не очень понял.

Разлитое на скатерти красное вино напомнило, как летом, когда с Джексоном, Пашкой и Светой Морозовой собрались в родной кафешке у главка по случаю Роминого дня рождения, тоже разбился бокал. Только с шампанским — заказали, чтобы отметить радостную новость: Пашка и Света, оба жутко смущаясь, сообщили, что они теперь вместе. А когда Джексон, круто повернувшись в поисках официантки, локтем задел бокал, все молча проводили его полет до кафельного пола, а потом дружно выдали: «На счастье!»

Действительно, посуда же бьется к счастью и удаче?..

— Мама этого не ожидала.

— А ты? — спросил Рома отца.

— Ну я же вижу, как ты издергался… Правильно, конечно, мужчина должен заниматься любимым делом. Я вот… помнишь, в детстве, как мама все время ругалась, когда я мотался по экспедициям?

— Да, но зато я ждал тебя все время с этих экспедиций, у меня были настоящие африканские маски и носорог из черного дерева...

Они чокнулись и все же выпили. А Роме вспомнилось, как мама провожала отца в командировки, как собирала ему вещи, как ждала, как они радовались, когда почтальон приносил телеграммы… Разве мама не привыкла ждать?.. Сколько она ждала отца. И сколько ждала его, Рому — армия, учеба, милиция… Казалось, с его выбором давно уже пора бы смириться и привыкнуть.

«А разве к этому можно привыкнуть?» — прозвучал вдруг в голове женский голос. Тихий, упрекающий. То ли Лизин, то ли Ксюшин — Рома не понял.

Вернулась мама, села за стол, отец тут же обнял ее за плечи:

— Да ладно, ты не грусти. Мы это не один раз уже проходили.

— Жене нужен отец… Она уже привыкла, — обратилась мама к Роме, — видеть тебя каждый день, а тебя опять не будет неделями.

А чего он ждал, спросил себя Рома. Ведь такой маминой реакции и боялся.

— Жене нужен отец, которым она будет гордиться, а не… скучный, сломанный человек.

Мама помолчала и пожала плечами:

— Ну ладно, пока у нас с отцом силы есть, а потом?..

Так далеко Рома не загадывал, что ответить не знал, да и нечего тут было сказать.

— Да ладно, все нормально, мы справимся, — отец как всегда хотел поддержать обоих.

— Ты обещал… — упрекнула мама Рому.

Да. Обещал не возвращаться в полицию, обещал заняться личной жизнью — в начале лета он сам, кажется, во что-то такое верил.

Рома вздохнул:

— Ну извини… «не смогла»… Горбатого могила исправит.

— Тьфу на тебя! — возмутилась мама, но, кажется, отошла и новость более-менее переварила.

Но сидеть с ними дальше не захотела, чуть прибрала со стола и отправилась укладывать внучку. Рома порадовался, что за разговором с Женькой мама успокоится, а потом, попозже, он с ней еще поговорит.

Он не может иначе. И где-то в глубине души мама наверно это знает.