Вариант 513. (гет)

7. Виноградная лоза,

или что вместили четыре кувшинчика фалернского.

(длиннючая)

«Был бы я благочестьем прославиться рад,

Был бы рад за грехи не отправиться в ад,

Но божественный сок твоих лоз, виноград,

Для души моей — лучшая из наград!

Круглый год неизменно вращенье Плеяд.

В книге жизни страницы мелькают подряд.

Пей вино. Не горюй. «Горе — медленный яд,

А лекарство — вино», — мудрецы говорят.

Я пью вино не из презренья к вере —

А лишь затем, чтоб на мгновение забыться,

Лишь этого хочу от опьянения, ни капли больше.»

(Омар Хайям)

Ночь на 24 октября.

Первый кувшинчик.

Впоследствии он никогда не пожалел об этом решении — выпить с таким знакомым незнакомцем. Что его заставило? Отчаяние и одиночество, или обычные для него любопытство и горячий интерес к людям? Все вместе? Во всяком случае жилище, полное дерева и всех замечательных вещей, которые можно из него сделать, Кроули понравилась. Книжные полки, как особо ценимая им человеческая характеристика, полные апокрифических евангелий и атеистической литературы с потертыми корешками и закладками, также восхитили демона. И он уверен был в наличии пометок на полях, сделанных рукой Джошуа. Там между прочего стояли «Братья Карамазовы» Достоевского на русском, «Капитал» Маркса на немецком, первое издание «Библейских сказаний» Зенона Косидовского на украинском, «Забавная библия» и «Забавное Евангелие» Лео Таксиля, «Письма с Земли» Марка Твена на английском, «Теория всего» Стивена Хокинга, «Битва при черной дыре» Тайсона и «Слепой часовщик» Докинза. Особенно потрепанным был томик на немецком «Тайная жизнь растений».

Вино оказалось отличным. Классика жанра — вино и свежий хлеб. И беседа: долгая, мучительная, а некотором роде даже психотерапевтическая, важная и единственная в своем роде. Конечно, не с Фурфуром же разговаривать в его положении, и не с Хастуром. И, увы, не с Азирафелем. Только человек мог все это понять. Или не совсем человек, как тот, что, сидя сейчас напротив, ломал на куски пышный хлебный каравай с хрустящей корочкой и вселенски умиротворяющим запахом.

— И как ты здесь оказался? — наконец решился спросить демон.

— Как? Ты же понимаешь, что шансов у меня не было? Двадцать тысяч священнослужителей в городе с населением около ста пятидесяти тысяч человек! Да и вся окружающая город обстановка тоже не способствовала. Как там в Талмуде? «Израиль попал в рабство, потому что в стране возникли сразу двадцать четыре разновидности сектантства.» И они ведь друг с другом не разговаривали в фанатическом запале! Они друг друга резали! Или доносили друг на друга. У Флавия есть об этом — «эпидемия доносительства», а он все же историк, в отличии от других. Так что все мое шоу о доброте не имело шансов. Помню казнь, боль ужасную и обиду. Ну, ты знаешь, все эти гвозди, копье и отек легких. И свет дневной померк… А потом — очнулся и я уже антропоморфная персонификация на Небесах. И началось. Прошло-то всего лет сорок! А люди такого наворотили в своих историях. Вначале устное народное творчество буйно развивалось, потом решили записать и заработать хотя бы авторитет в веках, если не деньги! И пошли письменные материалы, сильно противоречащие друг другу. И ни в чем ни слова правды. Видимо тогда и начался фанфикшен. Ну, знаешь, когда печальные стареющие тетки или подростки-недоростки кропают длинные занудные сочинения по следам гениальных литературных произведений, не входящих в школьную программу, и нахваливают друг друга в сети? Для них отличный выход в борьбе за когнитивные способности и умение излагать мысли на бумаге, но в истории эти произведения могут сыграть злую шутку. При должном таланте фанфика, кто станет интересоваться исторической правдой оригинала? Вот и тогда — тоже самое было! А кто не хвалит, тот еретик! Пришлось сбежать. Невыносимо, знаешь ли! Слушать эти восхваления от тех, кто перед этим орал: «Распни его!» Пилату вот не повезло. А я… принял все это. Ты ведь был там и сам все видел. Я имею в виду, что все царства мира нуждались в доброте. Но. Что они потом из этого сделали? Крестовые походы освобождали от мусульманских оккупантов? Или Конкиста эта дурацкая с оспенными одеялами для местных? Мало ли гадостей именем моим наделано? Но что остается? Понять и простить. Они люди. И, как человек, я все это понимаю. Кому-то хотелось власти или богатства, или новых земель, чтоб там получить все сразу. Но причем тут Небеса? Христианство стало кульминацией эволюции культов. А раз эволюция достигла кульминации, то Небеса, естественно, решили, что они абсолютно не при чем, самоустранились, ожидая времени Суда по Небесному плану. А кого судить? Да и зачем?! Они сами разберутся. Ведь там же, где моим именем творились злодейства, проявляли чудеса доброты и милосердия, даже обо мне не вспоминая, именно потому, что они — люди. Разве ты сам не замечаешь? Небось только замыслишь каверзу адскую — а они уже додумались сами и даже переплюнули тебя в изобретательности. И, кстати, в этом евангелическом фанфикшене они очень интересно представили наше с тобой путешествие по царствам мира. Три искушения! Сделай хлеб из камня, возьми власть над царствами и прыгни с крыши храма, надеясь на ангелов. Я что идиот на ангелов надеяться?!

— А я ничего такого и не предлагал.

— Конечно не предлагал. Хлеб из камня не бывает. Хлеб бывает только выращенный в поте лица. Власть и поклонение? Слово о доброте обладает куда большей властью. Помнишь доктора, что вошел с детьми в горящую печь? Вот его власть над сердцами останется в веках. И прыгать с крыши храма абсолютно мне не интересно бы было. Для чего тратить на себя чудо? Лучше на очередного Лазаря. Хотя и с Лазарем я не уверен. Случайно опустил руки ему на грудь. А руки то плотницкие. Вот и получился первый прекардиальный удар. Они восприняли его как чудо, а через девятнадцать веков открыли реанимацию. Хотя все эти теологи-фикрайтеры все же принесли некоторую пользу. Местами, правда, сомнительную. Вся эта теологическая чушь — просто попытка уйти от ответственности. Все в руках божьих, и кара, и прощение? То есть это не они сами виноваты, а некто иной. Скидывают все вредные привычки в лице курения, пьянства и распущенного поведения на дьявола!

— На дьявола! В том-то все и дело, что Сатана ничего сотворить не может. Даже вредных привычек! Ангелом был — мог, но его остановили. Он не может, люди могут. И не надо на него все это сваливать. К примеру. Зачем Сатане курить, когда все вокруг и так пропахло жутким запахом, опасным для здоровья? Чтобы успокоиться? Не смешите меня. С его ответственностью за всех мерзавцев всех миров и успокоиться! Ладно, предположим пьянству я у смертных научился. Вода была грязная, а за чаем ехать в Китай рановато. Кофе тоже долго оставался недоступен: они правда долго спорили от дьявола ли сей напиток, не хотели признавать, что он от аравийских резвых коз и эфиопского пастуха Калдима, заметившего их возрастающую резвость после поедания листьев кофейного дерева. А вино в те времена пили все, даже дети. Кислая среда сухого вина губительна для холерных вибрионов. Они тогда этого не знали, но помогало.

Кроули отхлебнул прекрасное фалернское. Вихри тысячелетий отступали, скорлупа, маскировка, личина — все уносилось прочь. Истина в вине? Смотря в какой компании пить. Воистину: «Уж лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало»! Он Сын Божий? Ровно настолько, насколько Человеческий. Пятьдесят на пятьдесят. Хотя он всегда был уверен, что материнский материал в этом случае гораздо ценнее отцовского.

Джошуа меж тем продолжал.

— Небеса? И что мне было там делать? Слушать вечно прекрасные «Звуки музыки»? Или разрабатывать план создания Небесного Иерусалима: миллионы ангелов на сто тысяч райских душ? Вот и смылся обратно на Землю. Тайно и уже давно. Ну, тут глупостей моим именем тоже достаточно. Можно было продолжить в их же духе на тему «Иисус — Телефонный мастер с пультом управления моей жизни.», «Иисус — слово на бампере моей души» или «Счастливый мистер Иисус» из альбома Марвина Кошельмана. Но нет. Я решил делать то, что умею лучше всего.

— Это проповедь и чудеса, что ли? — съязвил Кроули.

— Боже упаси! Меня вычислили бы сразу по чудесам. Просто плотничал. Живу себе в сердцах человеческих и плотничаю. Или более того, все пытаюсь сохранить в дереве. Мне кажется, что оно отвечает мне взаимностью.

Джошуа махнул рукой в сторону изящного деревянного ангела с искусно вырезанным грустным лицом. Кроули проследил за движением взглядом, удивляясь сходству с собой, исчезнувшим в веках: «Я был просто наивным дурачком. Что я тогда знал? О пользе яблок?»

— А сейчас?

— Иногда думаю, что на том же уровне. А люди сильно продвинулись вперед. Непостижимы и весьма изобретательны и в плохом, и в хорошем. И тот, кто думает, что они только для богообщения или боговосхваления фатально ошибается. Созданные по образу и подобию — они тоже творцы и плохого, и хорошего. А сердце человеческое — ящик Пандоры. Но где-то там должна была остаться надежда. В любой форме. Как бы ее не называли.

Второй кувшинчик.

Время замерло, лунный свет все также настойчиво лился в окно.

— Ну а ты, все тот же и все те же дела? Хотя я и слышал, и даже читал нечто интересное про авиабазу в Тадфилде и мальчика. У твоего друга кажется есть эта книга «Это был чудесный день. Тогда все дни были чудесными…». Я купил себе не у него, конечно. У него вообще ничего купить невозможно, просто какой-то скупой книжный рыцарь. Но мальчик там просто молодец. Все сделал сам с друзьями, практически без вашей помощи. Адам проявил характер. Весь в папу.

— Мальчик стал человеком.

— Я — тоже.

— А я «все еще демон». Хотя Азирафель предлагал мне вернуться. Будто это возможно! Нельзя войти в одну и ту же реку не потому, что она течет и вода иная. Мы меняемся. И не хочу я никакого возврата в ангельскую среду ангелом. И прощение мне не нужно. Я — это я. Я свободен. Но отчего-то он не принимает меня таким, какой я есть. Вот в виде ангела я бы его устроил.

— Только не злись.

— Я и не злюсь. На него я не могу злиться.

— А на себя?

— Это никого не касается.

— И давно?

— С самого начала. Я вовсе не собирался падать. Да и никто из нас. Связался с плохой компанией? Будто компания Сандальфона с Михаил была в тот момент лучше! Или она сейчас лучше? А тот скандальчик с яблоком — тоже весьма нелогичен. Вернее, его последствия. Так как тяга людей к новому вполне логична. НО! Вот если они и задумывались в качестве «племенной пары», то почему изгнаны из рая за неожиданную беременность? И все эти проклятия: «в муках рожать будешь», тоже нелогичны. Будто появление на свет Евы путем изъятия ребра у мужа не требовало обезболивания?!

— Если не хочешь, не рассказывай.

Да, ему не хотелось. Никогда не хотелось рассказывать об этом. Зачем? Ведь стоило только закрыть глаза…

Предположим, идет человек спокойно, треплется на ходу по телефону, и тут нога подворачивается, и он катится со ступенек в подземном переходе, кости ломаются вместе с верой в окружающих, абсолютно не собиравшихся помочь упавшему подняться, и продолжение сей истории канет в отделение травматологии, планы рушатся, куча бесценного времени столь короткой человеческой жизни уходит на рост костей и реабилитацию. Вот и все последствия падения. Но если падает эфирное создание, мера совсем иная. Как мера глубины бездны, так и мера боли. Казалось бы, какая там боль у эфирных?! Но оказалось, что немыслимая. Просто безграничной силы боль. Потому что меняется вся природа. Чувства сливаются в вечное чувство вины и непрощаемости, а глубина всегда зависела от воображения. Как воображения тех, кто толкал их в бездну, так и воображения сталкиваемых туда. Ведь теперь они познали разницу между всеобщим ликованием при свете только что созданных звезд и пеклом серных ям. И все заканчивается. Для него тогда закончилось восхитительное творчество среди туманностей и цветов. Светлое и прекрасное будущее сущности, привыкшей к вдохновенной работе, превратилось в постоянный вой от боли, нудный и непродуктивный внутренний вой от собственного нового уродства и бессилия. Обреченные на вечную разработку форм зла и системы наказания за эти формы, как они должны были думать, чувствовать и жить? С постоянным чувством неискупаемой ничем вины? Во всяком случае иногда он утешал себя тем, что часть его вопросов отпала сама собой вместе с их падением. А после шеститысячелетнего периода пребывания на Земле он ответил на свой главный вопрос, он понял, что главное лично для него. Главное — быть собой. Ни черным, ни белым, а полным оттенков и звуков — разных, проползая змеей между чужими волями и желаниями, хранить долю своей свободы от Небес и Ада, вдохновенно подталкивать человечество к познанию своих границ прекрасного и мерзкого, ходить по лезвию этой границы, отделяя одно от другого. Хотел ли он вернуться обратно? А было ли это возможно? И было ли это нужно? А если и не было возможно, то только потому, что он сам не хотел этого. Да и куда возвращаться? Война изменила все. И разве Небеса остались прежними? Разве там остался светлый райский сад с соловьями под первозданными светилами? Нет там ни сада, ни соловьев, ни яблок, ни сияющих звезд. Только бюрократическая машина, отсчитывающая секунды жизни человечества и тщательно вычищающая свои ряды от любого проявления свободы. Они вычищали, но разве оставались сами чистыми в белых своих перьях? А Люцифер с ребятами? Разве затем они задавали свои вопросы и предлагали изменения вечного порядка, чтобы вернуться, повиниться и продолжить круговерть восхвалений при свете утренних звезд?! И люциферову гордыню следует считать непростительным грехом? Они ведь просто считали, что вечные боговосхваления нерациональная трата времени и сил, которые следовало тратить на творчество. Нет, он не считал, что ему надо в чем-то виниться. Никогда не считал. И ни о чем не жалел. И кару просто считал несправедливой. Падение? Не считали они свое стремление к свободе воли и творчества смертным грехом и оскорблением Создателя. А если последний таким образом просто решил проблему Инь и Ян, так мог бы и поизящней придумать способ, а не валить их с Небес скопом в только что наспех созданный Ад. Да, ползал на чреве своем. Шесть тысяч лет. Иногда привязывался к некоторым людям. А потом терял их, и это было больно. Азирафель случился, как утешение. Он даже вначале подшучивал над ним при случае, пытаясь измерить глубину ангельской сопротивляемости. Искушал? Ерунда. Предложение дружбы можно считать искушением? Тогда да. А как иначе? Выдержать на Земле шесть тысяч лет без единой души, которая бы поняла твои воспоминания, хотя бы частично. Но поняла бы. И не исчезла бы так быстро, по-человечески. В этом был своеобразный эгоизм, попытка спастись от одиночества среди бесконечного времени. И четыре года назад. Да, он предложил ангелу убежать вместе, потому что понимал, что их уничтожат — вместе. Хотя куда было бежать? Альфа Центавра? Это как Фата Моргана. Мираж. Еще эфирней, чем все эфирное. Но Азирафеля он считал своим другом и оставить не мог. Лучшим другом. Почему не единственным? И случались ли другие друзья? Да, бывали и случались. Он слишком долго существует. Но Ангел — он был лучшим из них, ему было с чем сравнивать. Хотя ангел, кажется, научился этим пользоваться и иногда показывал незаурядные способности к манипуляции. Фокусник. Виртуоз просто. Даже танцевать заставил в последний вечер. Там демоны у дверей, а мы тут пляшем. И как заставлял являться по первому чиху и зову, когда ему вздумается поскучать, похвастать или попасть в очередную задницу? Ну и что. Являлся, и это было вовсе не трудно и не в тягость. Вот только думал иногда, что сам бы он в этих случаях ангела не позвал. Скучать? Существование демона исключает всякую скуку. Хвастать? Перед ангелом? Чем? Разве новым фикусом? А они ему интересны? А попадать в неприятности… ну так какой ангел в его неприятностях помощник? Да он и не думал никогда об Азирафеле в таком корыстном ключе. Да и спасать ангела можно только потому, что ангелу это очень нравилось. Спасать? Существо, стоявшее с огненным мечом на стене Эдема? Дважды на его памяти обманувшего Господа, не моргнув глазом? Даже перед Сатаной с мечом в руке стоял, не боясь последствий? Его от чего спасать? А что теперь? Ушел, стоило Метатрону только поманить. С собой звал? Боялся, что один не справится? С проектом Второе пришествие? Знаки секретные подавал? Бровями жестикулировал в ответ на поцелуй опрометчивый мой? Губы брезгливо вытирал? Сообщил, что все имеет конец? Вот открытие сделал! В окошко оглядывался, как я там стою у моей машины, и лица на мне нет? Мир рухнет в очередной раз и на этот раз в последний? И будет он среди этого разрушения один одинешенек? И сделать ничего не сможет?

О, какое все же прекрасное вино, это старое фалернское! Странно действует! Просто магически. И ведь ему все это время казалось, что он просто молча пьет в раздумьях о прошлом. Но нет! Судя по руке Джошуа утешительно опустившейся на его худое плечо — он высказал все это вслух.

Третий кувшинчик.

Молчал он таким изощренным образом довольно долго, и далее продолжать молчать просто не было сил. Мысли о грядущем Проекте давили, словно лавовый поток на хрупкие скалы изнутри и собирались рано или поздно прорваться.

Потом наступила кульминация возмущения, и он выдал главное: «Там вообще все странно. Вначале в воспитательных целях из нас сделали страшилку, любимый сын Люцифер объявляется врагом рода человеческого, потом сатана бродит меж людей и веками они с Господом просто играют в азартные игры друг с дружкой, а ставки — человеческие жизни. Некоторые пари даже в Библии задокументированы. То Ной круиз для зверинца устраивает, то Иов неизвестно за что мучается. Дальше — лучше. Я вообще подозреваю, что в планы Создателя это второе пришествие не входит вовсе. Надо было так возиться, столько всего насоздавать и гордиться этим, чтобы потом вот так скопом взять и стереть?! И потом… А потом Суд, расправа со стиранием и тебе уже не стать Кшитигарбхой, потому что никому не хочется видеть адские души спасенными. Да и «все эти истории с Вознесением. Разве у кого-то найдется время выбирать людей и поднимать их на небеса, чтобы они ухмылялись там, погладывая сверху на всех, кто умирает от лучевой болезни на иссушенной и горящей земле? И откуда известно, что Небеса неизбежно победят? Что ж, будем честными, если все итоги известны заранее, то зачем вообще тогда Небесная Война? Это все пропаганда, ни больше, ни меньше! На победу у нас не более пятидесяти шансов из ста.» И ежику понятно, что, если Небеса сожгут землю, это будет то же самое, как если бы ее сжег Ад. Впрочем, я уже это говорил… Не помню когда. Кажется, ангелу. Но это ни к чему не привело».

— Ты не можешь знать, к чему привело. Но подумай, насколько хорошо ты знаешь ангела. А ты знаешь, что он был бы против. Он ведь уже однажды уже был против? Был на одной стороне с тобой?

— Был. Но там могли его обработать. Метатрон в свое время и Господа обработал.

— Азирафель не бог. Он столько прожил среди людей, рядом с тобой. И он создан стражем, то есть воином. Можно ли обработать такого?

— А если нет, то он опять попал в беду. Но мы даже не разговариваем! Он всегда не разговаривает. Это его самая любимая тактика устрашения: «Я с тобой не разговариваю»! И в итоге? Что в итоге?

Четвертый кувшинчик.

— Итог? Тебе нужен итог? Ну ладно. Я хочу предложить тебе сделку.

— Ты? Мне?

— Почему нет?! Я же не Бог из машины, а человек. Да и ты, как я полагаю давным-давно на человеческой стороне. Так что по-человечески и попробуем. Как там пелось: «Парня в горы бери, рискни»? Мы же путешествовали вместе? Помнишь? Помнишь. А сделка… Я давно думал об этом. Примерно через полгода после того, как ты поселился в переулке. И не говори, что ты ждал, когда ангел пригласит тебя в свой дом. Он слишком далек от таких прозаических проблем. Тебе не нужны ни кухня, ни душ с сортиром. Да и пребывая близко друг с другом в ограниченном пространстве постоянно и длительно, так длительно, как только могут пребывать вечные существа, как скоро вы друг другу насточертеете?

— Оставь, пожалуйста.

— Хорошо. Я никого судить не берусь. И ангелов в том числе. Я же не предлагаю тебе ни вернуться к ангельскому образу, ни вернуться на Небеса! Я просто предлагаю тебе переселиться в мой дом вместе с растениями и приглядеть за ним, пока я буду в отъезде. Это простой человеческий дом. Ни твое начальство, ни небесное сюда доступа не имеют никакого.

— Это ты спьяну после третьего кувшинчика предлагаешь. Я же демон, разве мне можно доверять?

— Тебе — можно. А мне крайне надо уехать.

— Куда отправишься?

— Вояж по делам моей фирмы «Деревяшки из Назарета»: ревизия лесных запасов планеты в компании заинтересованных в этом людей. По всем континентам. Вопрос оплаты — ты просто оплатишь ресурсы по счетам. Номер телефона оставлю. Будем держать связь. Ты — знаешь, где я, я знаю, где ты. И все условия. И я уверен, что ты ничего не расскажешь ни одной из сторон. Что касается этого «небесного Проекта», так без меня его даже не начнут. Как и без Книги. Понаблюдаем. Не предпринимай ничего.

— Ничего?! А если Азирафель попадет…?

— Вот если попадет, тогда и влезешь. Неужели это так трудно?

— Это условия, чтоб я не вмешивался?

— Ничего подобного. Понаблюдаем, спланируем, вместе и вмешаемся. Вместе мы сила. И друг твой вряд ли останется в стороне. Выступит в качестве засадного полка. Я не ставлю никаких условий. Все это просто единственно возможная логика событий в данном случае. Береги себя и все. Таким, как есть и береги. И, да, подписей кровью мне не надо. Достаточно твоего слова.

— Слова? Но я же демон, могу и соврать.

— Можешь. Но не станешь. Согласен? Или протрезвеешь вначале?

Кроули, чувствовавший себя трезвым, как никогда, не сомневаясь больше ни в чем, ответил: «Согласен».

Потом он даже не заметил, как хозяин дома исчез, а растения из машины переместились в комнату и встали на самые удобные для них места. Просто сидел и смотрел в окно третьего этажа на светлеющее в бледном осеннем рассвете небо. Туман накрыл ненавидимый демоном город. Лондонские крыши призрачно плавали в этом вязком мареве: серые на сером. Где-то там, в глубине вырисовался купол собора святого Павла. Белизна его постепенно замещалась кирпично-терракотовой краской, превращая лондонскую достопримечательность во флорентийскую. И вот уже в его воображении — за окном не октябрьское промозглое лондонское утро, а сияющая Флоренция и Санта-Мария дель Фьоре, или Дуомо, полный бунтующих оттенков розового, зеленого, белого мрамора венчает город красоты и силы в этом искрящемся радостью утре поры молодого вина с тосканских холмов. «С чего бы этому всплывать? — подумал он. — Конечно, из-за Леонардо. И из-за его терракотового ангела, который так похож на здешнего деревянного. Вот далась же им обоим моя демоническая рожа! Надеюсь, что Азирафель не заглядывал в церковь прихода Сан-Дженнаро. Да… Леонардо…»

1516 год. Флоренция.

Итак, сияющая Флоренция и Санта-Мария дель Фьоре, или Дуомо, полный бунтующих оттенков розового, зеленого, белого мрамора венчает город красоты и силы в этом искрящемся радостью утре поры молодого вина с тосканских холмов.

— Возможно, это мое окончательное прощание с Флоренцией, — Мастер внимательно глянул на свою модель и вздохнул.

— Обстоятельства? — он совершенно не собирался насмехаться, просто всегдашняя ирония никак не исчезала, — Но Вы, мессир, всегда выше обстоятельств. И опять остается некоторое количество незаконченных работ. Обычно люди выбирают что-то одно: совершенство или эрудицию. Вы же хотите объять необъятное, стремясь охватить все области науки и искусств и во всем достичь вершин. Это просто невозможно.

— Невозможно? Но стремиться следует все равно. Таков человек. И теперь путь мой — в Рим.

— Послушайте, мне надоело сидеть. Неподвижность самая жестокая пытка для меня. Рисовали бы уж лучше Солаи. Жулик гораздо миловиднее.

— Если тебе просто выпить хочется, Антонио, то так и скажи. Солаи? Миловиднее? На кой мне тут миловидность?! Нет. Вот это выражение лица твоего — в самый раз. И такого двусмысленного взгляда у него нет.

— Нет, Мессир Леонардо! Где я, а где Иоанн Креститель?! Просто кощунство. Даже для меня.

— Не сопротивляйся. И я ничего кощунственного в это не вкладываю. Двусмысленность всегда присутствует в человеческой природе и человеческих решениях. Да, можно так, но можно иначе. Иоанн ведь просто предлагает выбор. Выбор. В нем все дело.

— Хорошо. Еще десять минут. Только зрачки сделайте обычными, иначе Вас не поймут.

— Зрачки не главное. Главное этот удивительный янтарный цвет. Но ты прав. Я устал тоже. Ладно, принеси вина и сыра. Солаи дома нет, а ты — как раз кстати.

Дальнейшее времяпровождение приправлено терпким Санджовезе в достаточном количестве, чтобы развеять хандру Мастера и его друга. За окнами шумела разноголосая толпа, ветер приносил обрывки листьев, поздних цветов, запах реки и горячего камня.

— Как ты думаешь, Антонио? Бог и вправду есть?

— Иногда сомневаюсь. Его давно никто не видел и не слышал.

— А как же дела Господни?

— Странные дела для всемогущего. Если ваше писание читать, то Создатель только и озабочен, что политкорректностью в отношении него. И чуть что — в соляные столбы. И разве Он вам еще нужен? Вы и сами — творцы.

— Очень искушающее мнение. Но в существовании дьявола сомневаться не приходится.

— Не надо только все на дьявола сваливать. Он в большинстве случаев вообще не подозревает о том, что вы тут ему приписываете. Творить ведь можно в обе стороны. Выбор. Как Вы сами только что сказали. Вот человек и творит и плохое, и хорошее. Равновесно. Да люди даже молитву в переводах извратили, начиная с обращения: «Отче наш?» Почему именно отче? Вольности последующих переводов с арамейского на греческий, с греческого на латынь и так далее. А ведь так правильно было: «О, сила животворящая и всеобъемлющая! О, дышащая жизнь!» Вот для чего надо было на «дышащую жизнь» вешать ярлык мужского рода? Чтобы оправдать неравноправие женщин? И окончание: «Избави нас от лукавого!» Какого лукавого? Которого сами и придумали, потому что надо было все на него сваливать? А в первоисточнике просто говорится: «Освободи нас от незрелости не пребывать в настоящем!» То есть следует ценить каждый настоящий момент, жить не на черновик и ничего на лукавого не сваливать.

— Я и не сваливаю. И тебя я знаю очень долго. И вижу очень долго. Но я же художник, меня не обманешь рассказами про твоего батюшку, на которого ты похож, как две капли воды. И твоя природа мне ясна.

— Просто я слишком долго задержался во Флоренции. Что поделаешь! Слишком заманчива компания. Да и климат подходящий.

— Оставим. «Я послушен Господу, во-первых, во имя любви, которую я должен питать к нему на разумном основании, во-вторых, потому, что он умеет сокращать и удлинять человеческую жизнь».

— Да? Несколько иронично. Но ты всегда рассуждаешь о душевных свойствах человека, ограничиваясь познаваемой областью, а вопросы ее бессмертия предоставляешь выяснять монахам. И это правильно. Что же касается автопортрета, то это странно: для чего тебе, шестидесятитрехлетнему понадобилось изображать себя восьмидесятилетним старцем?

— Просто экспериментировал. Думал каков я буду, если доживу до столь преклонных лет.

— И в результате потомки долго будут гадать, как ты выглядел на самом деле. Ты оставляешь слишком много загадок, Мастер. Слишком скрываться от всех — опасно. Хотя, с учетом особенностей данного времени, может ты и прав.

— Как приятно, что ты одобряешь, — Леонардо усмехнулся и опять разлил вино по высоким бокалам зеленого стекла.

— Но теперь Рим? Флоренции будет тебя не хватать. Прекрасный город. И разительно отличается от того, что было в четырнадцатом веке. Особенно благодаря тебе. Это время запомнят на века, — Кроули кивнул в сторону портрета молодой темноволосой женщины со сложенными на животе руками. Леонардо проследил за направлением его взгляда.

— Да. Жена Сира Джокондо. Лиза. Мона Лиза. Никак не могу уловить ее чертову улыбку. Вот на наброске — получилось. Стоило перенести на полотно — снова не то!

— Продай мне набросок.

— Да забирай! В оплату за позирование. Видеть уже не могу, как она мне надоела! Просто замучила.

— О! А как она надоест последующим поколениям, когда станет самой известной картиной в мире?!

— Шутишь? Тоже мне. Ладно, ну ее. Расскажи-ка лучше про вертолеты еще раз…

Письмо№1,

никогда не полученное адресатом.

Брат мой, Утренняя Звезда!

И да простишь меня, что не пресмыкаюсь, и не называю тебя Повелителем. Не стоит считать данный опус отчетом о деяниях. Это личное. А посему мне хочется называть тебя изначальным звездным именем твоим. Некоторые забыли имена насовсем. Я во всяком случае придумал себе другое. Но что в имени тебе моем? Ведь роза, не звавшись розой, все равно свой сладкий запах сохранит?! Какой-нибудь поэт это потом обязательно использует. Разгневаешься, брат мой? Скажешь, что фамильярно и не по теме? Засунешь в самую глубокую из серных ям? Напрасно. Кого еще я братом назову? И может и тебе будет легче? Да и тема весьма актуальна. Герцог Дагон и Владыка Вельзевул поспорили со мной, что человеческое искусство не наше дело. А зря. Это архиважное наше дело, потому что влияние на умы человеческие через искусство как раз и происходит! Это они позже додумаются до пропаганды и информационных войн. Но правда, как и роза — останется правдой — голой и не приукрашенной именно в великих произведениях искусства. Вот и нужно поощрять в них эту неуемную страсть к свободе и самовыражению пусть даже через восхваление Создателя. Ведь если человек создан по образу создателя-творца, то его способность к творчеству должна быть вполне естественной. И всякое творчество это способ познания мира. Не важно наука ли это, или искусство.

Да, Вельзевула возмущает, что в произведениях своих нынешние мастера в основном славят Небеса. Но что же им делать? Кто платит, того и славят. А платит в основном церковь, или сильные мира сего. Но если присмотреться, то лица святых и даже богов — это лица крестьян Болоньи или Тосканы, а Мадонна смотрит с полотен с улыбкой юной итальянской матери. Позже это время назовут Возрождением, ведь после чумного четырнадцатого века пришел этот свет, когда мастер может отсечь от камня лишний мрамор и явить миру лик Богоматери. Слышал я, что Господь создал человека из глины. Ну да, ну да! Из глины? Проще простого. Из глины тут даже детишки лепят. А вот от мрамора отсечь ненужное и оставить Давида! Так кто и по чьему образу? Дагон уже было со мной согласился, но потом посмеялся и назвал придурком, а это обидно.

Для чего пишу? Прошу рассудить нас? Нет, мне нужно не это. Просто показать тебе лишний раз, что смертные заслуживают большего. Недавно скончался величайший гений, каких еще не знало человечество. Некоторые скажут, что он тянул с заказами и много чего бросил так и не закончив, а трактаты свои просто зашифровал дремучим способом и прочтут их не скоро. Но прочтут. И поймут, что он, пытавшийся объять все доступные области науки, живо интересовался миром, внимательно, скрупулезно с уважением и любовью к природе, изучая мир и природу человека. Инженер, зодчий, астроном, анатом, музыкант, поэт и величайший художник. Он не был зол или хитер. Он шел своим путем. Именно его пример показывает, до каких высот могут добраться люди в своем стремлении знать и создавать. Хотя, он не первый и не последний из цепочки редкостных гениальных умов, он еще и доброе сердце и тонкая ранимая душа художника. Сравнивая этот период с веком четырнадцатым, я подумываю, а не есть ли это скачок эволюции человека разумного к следующему его виду — человеку творцу? Нет, люди и в пещерах создавали прекрасные произведения для своего уровня. Удивительные просто! Но период кватроченто очень долго останется непревзойденным! А ведь начиналось все с истории о яблоке? Вот я и думаю, может не зря и я приложил свои злодейские с точки зрения Небес старания?

Примечания к главе седьмой

** «Уж лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало» — продолжаем цитировать Хайяма.

* * *

Кшитигарбха, известный своим обетом отложить достижение состояния будды до тех пор, пока не будут опустошены все ады, считается спасителем безмерного сострадания, который стремится спасти существа, попавшие в ловушку ада. Его знаменитая клятва, которую произносят многие буддисты, гласит: «Пока Ад полон, Я не стану Буддой»

* * *

Терракотовый ангел — юношеская работа Леонардо — статуя Ангела Благовещения с характерными приемами: «спиральное движение» фигуры, волнистые волосы, спускающиеся на плечи водопадом, и, конечно же, лицо. В 1771 году статуя была разбита, но позже восстановлена местным мастером. Находится там, где и указано выше.

* * *

«Я послушен тебе, Господи, во-первых во имя любви, которую я должен питать к тебе на разумном основании, во-вторых, потому, что ты умеешь сокращать и удлинять человеческую жизнь» — из трактатов Леонардо.