Призрак, диггер, катакомбы... (джен)

За пять минут перебрав аптечку, я поняла только одно: имеющиеся у меня медикаменты заточены под совсем другие ситуации. Не ту, что возникла сейчас. В арсенале ящика, весившего несколько килограмм, были жаропонижающие, рвотные, противорвотные, слабительные, противодиарейные, антивирусные, антибиотики, антисептики всех мастей, несколько видов бинтов… Короче, все то, что необходимо было для оказания первой помощи «на месте» до приезда скоряка. Именно приездом скоряка заканчивались все руководства и инструкции. И бесконечные инструктажи и практические тренировки делали свое дело: все диггеры могли оказать первую помощь, правильно вытащить человека с переломами из опасного места, присмотреть за простудившимся сокомандником и помочь друг другу и сами себе в случае отравления. А как быть с порезанными венами?

Молчу про то, что очнувшись, Эрик запросто может повторить попытку, и не факт, что я смогу за ним уследить. Вот просто даже сейчас… Что мне делать?! Кровь я остановила, раны перебинтовала, залив перед этим «медицинским клеем». А что дальше, если скоряк вызвать невозможно, да и местная медицина отстает от нашей ровно на полтора столетия?

Он не приходил в себя. Нашатырь, тормошение и три теплых одеяла не дали никакого результата. Дыхание практически не ощущалось, а сердцебиение можно было услышать только если прислонить ухо к груди или прижать пальцы к сонной артерии.

«Оценить степень кровопотери»… Как блять, я вам ее оценю, если он додумался вскрыть вены в ванне? Там может быть как поллитра, так и почти весь объем циркулирующей крови. И, судя по его состоянию, ближе как раз второй вариант.

В сознание не приходит, зрачки на свет почти не реагируют… Ну что дальше-то?! Ох, Эрик-Эрик, что же ты натворил… И главное, зачем? Внутри что-то грызло, а разум подсказывал искать подоплеку его поступка в нашем разговоре сегодня. Ведь раньше он не проявлял столь суицидальных наклонностей. По крайней мере, с момента моего появления у него в доме не проявлял. И даже когда мы поняли, что я — это я, а не Кристина, он принялся уговаривать меня остаться, а не выставил за порог, чтобы потом по-тихому отправиться на тот свет.

Анализируя его поведение за этот вечер, я поняла, что неладное надо было заподозрить еще во время ужина. То, как он улыбался, смеялся, всем своим видом старался продемонстрировать, что ему хорошо и весело… Да еще и этот разговор про «завтра»… Словно он уже тогда планировал никакого «завтра» для себя не оставить.

Перебираю лекарства в аптечке. В голове оформляется четкая мысль о том, что делать дальше. В конце концов, раз он не приходит в сознание, раз глаза не реагируют на свет, то все плохо и хуже уже вряд ли будет.

На свет появляется капельница. Мысленно я матерюсь, потому что физраствор и препатары, которые используются для восполнения кровопотери, находились в укладке медика, а я не медик, а «лопата с глазами». Одно лишь немного успокаивает мое находящееся на грани истерики сознание: людей с первой группой крови называют универсальными донорами из-за того, что их кровь подходит всем остальным. Правда, оставался еще резус фактор. У меня он положительный. А «плюсовых», согласно медицинской статистике, все-таки большинство. Если у Эрика отрицательный резус… Об этом я старалась не думать.

«Ты же понимаешь, что человек в бессознательном состоянии с угнетенной сердечной и дыхательной деятельностью — это не тот случай, когда можно спокойно оставить его лежать в постели со словами «проспится — придет в норму». И что кровопотеря там явно соответствует тем ситуациям, при которых приличные медики тащат человека в операционную и бегом заливают ему в вены свежую кровушку, да еще и потом недельку-другую пичкают капельницами с разными витаминами-минералами. Я вон, когда открытый перелом получила во время того происшествия в Лакхнау, так меня сразу в больницу и под аппарат, хотя была практически в полном сознании, если не считать болевого шока и повышенной «буйности».

Трясущимися руками пытаюсь найти вену на своей руке. Учитывая, что у меня их даже профессиональные медики всегда находили с трудом, матом и с третьей попытки — дело неблагодарное. Когда четвертая по счету одноразовая игла ломается об кость, в которую я случайно попадаю, я понимаю, что дело это гиблое. Самой себе я уколы никогда не делала, да и ситуация… Хуй с ним. Достаю из аптечки ножницы. Обычно мы ими открываем бинты, но они достаточно острые, чтобы при желании вскрыть вену. Если знать, где она примерно расположена. Блять, только бы не перерезать случайно какие-нибудь сухожилия или артерию… Или с этой стороне на руке нет артерии? Вены точно есть… Короче, биолог-то из меня так себе, в школе этого не преподают…

Блять… Блять-блять-блять, ну где же ты, сука… Что же это у всех людей вены, как вены, а у меня пиздец… Матерясь и истерично подвывая, я ее все-таки нашла. Попытки с десятой, но нашла — по руке побежал ручеек характерного темно-вишневого окраса. Что же так медленно-то, а? Можно побыстрей как-нибудь…

От проделывания еще одной дырки остановил голос здравого смысла, который напомнил, что резкая кровопотеря может привести к тому, что я лягу в отключку рядом с Эриком. И тогда хана нам обоим.

Умудряюсь вставить в практически отсутствующую вену чертов катетер и принимаюсь смотреть на то, как постепенно наполняется емкость. У человека можно без последствий взять… Сколько? Вроде поллитра. Это если совсем без последствий. Маловато будет. А если литр? Ну, полтора — это уже как бы считается кровопотерей серьезной, а если литр? В принципе, мне-то можно и полтора, вроде выносливая. Молчу уже про то, что если там нехватка жесткая, то чем больше, тем лучше.

Первые поллитра есть. Наконечник на капельнице не меняю, потому что все равно свою кровь в него заливать собираюсь, да и проходила медосмотр пару месяцев назад, никакого дерьма не было. Мысленно успеваю порадоваться, что у Эрика, в отличие от меня, вены на руках хорошо видны и, вдобавок — чуть ли не с палец толщиной. Только бы кровотечение повторно не открылось, я же швы в жизни не накладывала…

Спускаю воздух, ввожу катетер. Вспоминаю из курса биологии, что еще какая-то опасность всасываемого из порезов воздуха есть… В нашем случае — всасываемой из ванны воды… Блять… Вспомнить бы еще, чем можно помочь. А если даже вспомню, то… Что у меня есть? Ну, если инфекция попадет, можно антибиотиками покормить, благо что куча упаковок с собой и в каждой еще и инструкция есть о правилах применения и дозировке. А вот что насчет всего остального?

Пока размышляю об этом, креплю капельницу скотчем к самодельному штативу и принимаюсь за вторые «поллитра». Когда заканчиваю — понимаю, что веселенькие черные полосочки перед глазами вызваны совсем не коньячком.

Уххх… Прилечь бы часа на три-четыре-пять… Вместо этого с тревогой всматриваюсь в бледное лицо на подушке. Периодически проверяю дыхание и пульс. Все по прежнему. Но по крайней мере, он жив. Ведь если бы не совпали резус-факторы, то все бы закончилось сразу, а у нас прошло… Два часа с момента, как я подсоединила первый пакет с донорской кровью. Так долго копалась…

С кровати доносится хриплый стон.

— Эрик?

Ложная тревога — он до сих пор не просыпается. Правда, кажется, дыхание стало более глубоким и ровным. Или это эффект самовнушения, чтобы немного успокоиться? По крайней мере, он жив…

Разум тут же ехидно подбрасывает вычитанную в интернете информацию об осложнениях после кровопотери, но я всеми силами стараюсь его заткнуть. Хотя паника понемногу подбирается к успокоившемуся было рассудку. Что делать дальше? Чем ему помочь в случае каких-то осложнений и, главное, как предотвратить повторные попытки самовыпилиться? Как вообще… Да что я вообще могу сделать?

Внутренних голосов было уже два. Один начинал паниковать, второй ехидно комментировал что-то в стиле «ну нахрен было лезть? Хочет человек выпилиться — пусть выпиливается, меньше народу, больше кислороду и нервы целей… Ну похоронили бы, оплакали и все — концерт окончен, а теперь еще переживать, оклемается или нет, и как будет себя вести, если оклемается».

Вот лучше бы это реально был случай игры на публику! На моей памяти Ральф один раз вылечил одного такого «самоубийцу» путем опиздюливания, а Рудик потом еще напугал до усрачки, чтобы забыл мудила, как «самоубиваться»… Но это совсем не тот случай, абсолютно не тот.

Перед глазами все кружится и плывет, зверски хочется пить, а порезанная рука неприятно ноет. Хотя я вроде не неженка и за годы работы привыкла к травмам разной степени тяжести… Решив, что неплохо было бы принести из кухни попить, встаю на ноги. Идея определенно была плохая, потому что расстояние до кухни преодолеваю черепашьим шагом и по стеночке. Но до воды добираюсь. Аппетита нет, но заставляю себя запихнуть в организм пару ложек овощей и залить все это литром воды. Несмотря на то, что на обратном пути все так же кружится, но все-таки ощущение себя в пространстве становится более четким.

Эрик лежит все так же, без движения. Тараканы, кто-нибудь помнит, когда человек должен в себя прийти? Вот и я не помню. Но будем считать, что сутки-двое в отключке можно проваляться. Откидываю одеяла и, наклонившись, прикладываю ухо к груди. Сердце бьется. Отлично. Блин, теперь только ждать. Ждать-ждать-ждать, как же я это ненавижу… Черт, вот угораздило меня. Вот впаялась.

Я не знаю, когда именно я отключилась. Может быть, я даже не заснула, а именно потеряла сознание, потому что пришла в себя сидя на полу рядом с кроватью и привалившись боком к самой лежанке. В руках было зажато что-то горячее и костлявое. Сфокусировав взгляд понимаю, что это чья-то рука. Впрочем, чья — это и так понятно. А вот почему она такая горячая?

Выровнявшись и охнув от боли в онемевших за время сна ногах, я осторожно прижала ладонь ко лбу лежащего на постели мужчины. Реакцией на мой жест был тихий вздох, а следом случилось то, чего я и ждала, и боялась одновременно — Эрик открыл глаза. Обвел комнату мутным, расфокусированным взглядом, а потом увидел меня. Лицо мужчины застыло, как восковая маска. А я поняла, что прямо сейчас надо что-то сказать. Проблема в том, что я не знала, о чем говорить.

Спросить о самочувствии? И так понятно, что ему плохо. Начать ругать за сделанное? Будь он игроком на публику, это бы сработало, особенно в сочетании с физическим воздействием, но так как намерения на самовыпил у него были самые что ни на есть серьезные, то обвинениями я сделаю все только хуже. Хотя куда уж хуже…

— Рада, что ты пришел в себя. Я за тебя волновалась, — произношу я прежде, чем разум успеет подсказать, что этот вариант реплики — самый подходящий в данный момент. По крайней мере, хуже от моих слов не станет…

Никакой реакции. Он просто закрывает глаза и отворачивается.

— Эрик?

Ни звука, ни жеста. Словно он меня не слышит. Или делает вид, что не слышит? Зачем, это-то понятно: когда хреново, еще лекций только не хватает.

Протягиваю руку вперед и осторожно провожу по чужой спине. Обычно радующийся прикосновениям Эрик вздрагивает, как от удара.

— Прости… — поспешно убираю руку.

— Где… Что вы сделали с моей одеждой? — едва сиплый шепот сложно разобрать, но у меня это выходит.

— Где-то тут валяется. Стирать не буду, — сразу обозначила я. Потому что мозг понимал: отстирать ставшее кроваво-красным шмотье можно не с каждым «тайдом» и не в каждой стиралке, а вручную этим заниматься — идиотов нет.

— Что вы… Со мной… Зачем… — прежде, чем я успеваю помешать, Эрик приподнимается на локтях и тут же со стоном валится обратно. В поле его зрения оказываются собственные перебинтованные руки. — Кто вас просил…

— Эрик… — протягиваю руки, хватая за плечи и мешая двигаться. Чтобы не навредил себе этими мельтешениями. Первые пару секунд он пытается сопротивляться, но кажется, силовой перевес пока что на моей стороне, поэтому он быстро затихает.

— Ненавижу вас… Ненавижу… Будьте вы прокляты… — едва различимый шепот, а потом глаза мужчины закрываются, а тело обмякает.

С тревогой кидаюсь проверять пульс и дыхание. Облегченно вздыхаю, когда понимаю, что он просто обессилел окончательно и заснул. Поправляю одеяло и отправляюсь в рейд к комнате Эрика. Надо найти ему какое-нибудь шмотье, потому что следующий виток истерики «почему я голый» у меня нет выслушивать ни малейшего желания.

Ладно, в чужих шкафах рыться не айс, да и вряд ли я там что-то найду, а то и вовсе убьет какой-нибудь деталью для куклы-автомата. Тем более, что в гробу лежал приличный такой халатик. Теплый… Спит в нем, что ли?

Прихватив халат, собираюсь выйти из комнаты, но тут замечаю на скамейке рядом с органом лист бумаги. Приблизившись, поднимаю и вчитываюсь в корявый почерк. Проходит полминуты прежде, чем получается разобрать:

«Я больше не могу. Простите. Не входите в ванную, не хочу вас пугать. Если вы читаете эту записку, значит — все уже кончено. Вы можете оставаться здесь столько, сколько сами пожелаете, если же нет — той суммы денег, что спрятана в шкафу в прихожей, хватит вам на приличную жизнь в течение некоторого времени. Спасибо вам. Эрик.»

Возвращаюсь в комнату. Записку без всякого сожаления швыряю в камин. Одеваю спящего в халат и, поправив одеяла, заваливаюсь рядом на кровать. Во-первых потому, что так я почувствую, если он вдруг соберется что-то натворить. Во-вторых — второй кровати в комнате нет, а одного его теперь оставлять нельзя потому, что он может что-нибудь натворить.

* * *

Сначала он даже поверил, что после смерти что-то существует. Когда он очнулся в тепле, а на него смотрел ангел с таким понимающим и добрым взглядом. Только потом он понял, что собственный разум обманул его, выдал желаемое за действительное… Он все еще здесь. Мертвец среди живых.

Первым чувством, которое захлестнуло сознание, была глухая, нечеловеческая ненависть к тому, кто посмел вмешаться. Он ведь сделал все, все, чтобы она ничего не заподозрила. Он даже позаботился заблаговременно о том, чтобы она не зашла в ванную и не увидела его. А на этот случай… О, Эрик уже заметил, что это дитя боится вида и запаха крови. И как она смогла вмешаться. Главное — как смогла его спасти? Он помнил, как вода окрасилась в кровавый цвет. Он помнил, как опустил в нее руки, закрыл глаза и начал засыпать. Помнил холод, постепенно сковывающий тело и помнил, что потом стало тепло и совершенно все равно. Больше не болело ничего. Ни руки, ни сердце. Даже черная душа успокоилась и приготовилась к неизбежному. А потом он очнулся! Да еще и, как выяснилось, без одежды. То есть это чертово создание еще и раздело его!

Потом… Кажется, он снова потерял сознание. И точно не смог сказать по пробуждении, сколько именно времени проспал после этого. Но первое, что он почувствовал — чужие руки на своем теле. И, кстати, на этот раз он все-таки одет. При мысли о том, что оделся он не сам, то есть девчонка снова видела его жуткое голое тело, стало трудно дышать.

Чуть повернувшись, он почувствовал, как человек рядом дернулся и подскочил на кровати, как ошпаренный. Раздалось сдержанное шипение и пара таких же сдержанных ругательств. А потом свет резанул по привыкшим к темноте глазам, заставляя Эрика выдать себя и, резко дернувшись, уткнуться лицом в подушку.

— Оу, прости, чувак, не подумала. Давай я лампу подальше отставлю. Вот так. Нормально?

Рука легла ему на спину. Он вздрогнул и дернулся в сторону.

— Что такое? — пара мягких поглаживаний, словно она пытается успокоить его. Внушить чувство безопасности.

— Какое вы имели право вмешиваться? — прохрипел он. Голос почти не слушался, а перед глазами начало плыть. Словно заметив его состояние, Виктория осторожно перевернула его на спину, а потом, поднесла к губам стакан с водой.

— Пей.

Эрик упрямо сжал зубы. Пить хотелось невыносимо, но еще сильней хотелось умереть. Пусть так. Девчонка не сможет быть рядом вечно, не сможет вытаскивать его из лап смерти раз за разом.

— Эрик, пей. Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя скрутила в бараний рог и начала вливать воду силой?

Он исподлобья глянул на нее и сжал челюсти еще сильней.

— Или, может ты не в курсе, но у человеческого организма предусмотрено два способа всасывать жидкость. А у меня в аптечке есть замечательная штука… Этот, как его у вас называют-то… Клистир, кажется? Так что, ты будешь воду пить, или мне скрутить тебя в бараний рог, стащить халат и приступить к альтернативному способу?

— Не смейте меня унижать, — самым угрожающим тоном, на который он был способен, произнес Эрик. Фраза показалась ему глупой, отчасти жалобной, пустой угрозой, но Виктория почему-то не рассмеялась над его беспомощностью.

— Я не собираюсь тебя унижать. Поэтому пей. Мы ведь взрослые люди, должны рассуждать разумно и искать компромиссы, верно?

Он прожег девушку ненавидящим взглядом, но кажется, конкретно у этой особи поразительный иммунитет к его ярости. Или же неисправный инстинкт самосохранения.

Оскалившись в самой неприятной, как ему было известно, гримасе, он позволяет себя напоить. Замечает на руке девушки повязку и словно бы нечаянно надавливает на эту руку. Надеясь, что она расплескает воду, а потом… Можно будет что-то сделать, как-то отвлечь ее, а самому завершить начатое. Вскрик — и в ее зажмуренных на долю мгновения глазах, в голубых глазах Кристины на мгновение появляются слезы. Эрик чувствует, как по сердцу проводят ножом.

— Простите. Я случайно.

От этой лжи становится еще хуже, еще гаже.

— Все нормально. Пей.

Она все-таки не выронила этот несчастный стакан. Эрик сдается. Обеими руками забирает у Виктории воду и послушно в три глотка выпивает все. Девушка тем временем отворачивается к нему спиной, словно хочет скрыть свою правую руку. Но рост Эрика позволяет ему без проблем заглянуть ей через плечо, чтобы тут же отшатнуться от открывшегося зрелища. И он ударил… по… этому?

Вся рука от локтя до запястья усеяна глубокими порезами. Будто Виктория целенаправленно пыталась проколоть свою руку. Молча смотреть на то, как девчонка делает сама себе перевязку одной рукой, Эрик не смог. Забрав у девушки бинт он принимается осторожно накладывать правильную повязку. Такую же, как те, что крепко охватывали его собственные запястья. Поморщившись от боли в собственной левой руке Эрик с удивлением понимает, что вызвана она не порезом на запястье, а раной немного выше. Но он не помнил, чтобы наносил ее себе.

Завязав кончик бинта узлом, он бережно сжимает узкую ладонь девушки.

— Я… — он замолкает, не зная, что именно говорить. В голове вихрем роятся вопросы, но он теперь не знает, имеет ли право требовать ответов. И нужны ли ему эти ответы? Зачем информация мертвецам? Впрочем, нет… Один ответ он имеет право потребовать, он это точно знает.

— Зачем вы вмешались, Виктория? Кто дал вам право решать за меня, жить мне, или умереть?

Он хотел сказать «Особенно если попытки все равно будут тщетными и бесполезными». Но не мог больше произнести ни единого звука. Силы окончательно оставили мужчину и он повалился спиной на подушку, рефлекторно пытаясь восстановить дыхание.

— По пунктам. Вмешалась, потому что не хочу, чтобы ты умер. Есть у меня такая черта — если вижу, что кто-то из моих друзей делает глупость, то буду пытаться остановить всеми возможными способами. Теперь о твоем праве решения жить или умереть… — Виктория забралась с ногами на кровать, ложась рядом с ним. Ее волосы немного щекотали правую половину его лица, а теплый бок грел не хуже грелки. — Чувак, проанализируй свое поведение со стороны… Вот давай сейчас без дураков только, со всей серьезностью и объективной оценкой состояния… Скажи, раньше, скажем — пять или десять лет назад, ты себя тоже так вел? Истерики до кровотечения из носа, эти фокусы с сердцебиением, срывы по малейшему поводу…

— Нет, — глухо отозвался Эрик.

— То есть, ты понимаешь, что с тобой происходит что-то не совсем нормальное, верно?

— Я люблю ее, Виктория. Я умираю от любви к ней. Умираю потому, что отвергнут, сломан, растоптан. Умираю потому, что не смог смотреть на то, как она чахнет рядом со мной, тоскуя по другому. Умираю потому, что отпустил. Я не могу без нее, я…

— Потому что она ушла? Или потому, что она тебя не любит? Или может, потому, что ты по своей привычке построил какие-то планы, а девушка опаньки — и не вписалась в твой проект, вызвав у тебя перегорание шестеренок?

Он молчал. Сказать было нечего. Он и сам не знал, почему. Не знал, как выразить все то, что лежало на душе.

В следующий момент над ним склонилась Виктория, успевшая непонятно когда сесть рядом, скрестив ноги.

— Знаешь, я, конечно, не шибко сильно шарю в человеческой анатомии, но в общих чертах могу пояснить тебе то, о чем в ваше время еще только задумываются, а в моем — реализуют на полную катушку. Видишь ли, милый мой Эрик, человеческий мозг — это, условно говоря, фабрика по производству разных веществ. Не только мозг — там участвуют щитовидная железа, надпочечники и так далее, не суть важно сейчас. Но все испытываемые нами эмоции — результат выработки тех или иных веществ. Адреналин в стрессовой ситуации дает нам страх, ускоряет сердцебиение, реакцию или так далее. Все то, что человек может вытворить под адреналином, он может не повторить в спокойном состоянии. Твоя пресловутая любовь — это сочетание дофамина и серотонина, ничего больше. Хотя, может еще какие-то гормоны там присутствуют, но я только про базовое дело знаю. И твои истерики — это тоже какие-то фишки с гормонами. Вот только это уже кривые фишки. Точный диагноз я тебе, сам понимаешь, не поставлю, но у нас психиатры вот такие патологические состояния, когда у человека психика явно искорежена и он себе лезет вены вскрывать, называют разными диагнозами и лечат, милый мой, лечат. Потому что твое поведение — неадекватно, а значит — ты сам неадекватен. А раз ты неадекватен, то права принимать какие-либо важные решения у тебя нет. Потому что ты сейчас все равно, что ребенок, который лезет непонятно куда, не оценивая последствий. Конечно, самым лучшим вариантом было бы вытащить тебя отсюда в наше время и там уже разбираться, что и почему происходит, но…

— Вы бы… Забрали меня? Если бы… Если бы у вас была возможность вернуться, то вы бы не оставили меня здесь одного, а… Это… Это правда? — горло свело. Дышать стало трудно и даже больно.

— Ох, Эрик, Эрик… — Виктория помогла ему повернуться поудобней и легла рядом, уже совсем привычно обхватывая руками со спины. Мужчина слабо вздохнул и, поймав ее руку в ладонь, крепко прижал к своему лбу. Почему-то так меньше болела голова.

— Давайте спать… — тихо прошептал он. Злость на девушку, которая своим вмешательством нарушила его планы на сведение счетов с жизнью, сошла на нет.

Несколько мгновений спустя свет в комнате погас. Воцарилась тишина, изредка прерываемая звуками чужого дыхания и тихого сопения рядом. Попытавшись пошевелиться, Эрик почувствовал, как напряглась рука, прижимающая его к кровати. Пока что, судя по всему, за ним будут очень тщательно следить. Впрочем, он не против. Пока что.