Что может пойти не так? (джен)

— Итак, что мы имеем? — Лавеллан села за широкий стол, в центр которого был вмонтирован огромный круглый дисплей. Как и всегда, на нём была карта всего Тедаса. Осмотрев точки передвижения Корифея, эльфийка снова злорадно усмехнулась. Прошлая победа всё ещё грела душу и подпитывала надежду на лучшее.

Над столом показалась голография вещества, что они видели на космической станции. Картинка 3d медленно крутилось вокруг своей оси и расползалась щупальцами вдоль незримой ограды, что её сдерживала.

— Неомолекула, — Солас со своей безупречной осанкой закинул одну руку за спину и приступил к разъяснениям, — также известная как «вирус Альфа» — инфекционный патоген внеземного происхождения, впервые обнаруженный на станции «Альфа» много веков назад. Он обладает способностью радикально изменять инфицированные ею формы жизни и использовать свою биомассу различными способами для своих целей. То, что мы видели на Станции, лишь подтверждает данные на флешке. Поглотив органические субъекты, неомолекула перешла на энергию самой Станции, а поглотив и её, вошла в анабиоз.

— Кто-нибудь, понимает, что он говорит? — послышался тихий шепот, который услышали все присутствующие в зале.

— Иными словами, неомолекула способна существовать годами, впадая в спячку, чтобы не умереть от голода. Это объясняет, как она просуществовала столько времени с момента её обнаружения.

— Но не объясняет, как она попала на Станцию.

— Да, Лелиана. Но тут уже проще — Корифей, как доложили твои агенты, был на этой станции. Думаю, он использовал её как площадку для эксперимента. И, если честно, нам повезло, что из десятков тысяч живущих и работающих там существ, мы не нашли никого, как бы ужасно это ни звучало. Я считаю, что Корифей пытался воссоздать себе подобных, но неомолекула, вместо трансгенеза, поглотила всё вокруг, — голография сменилась на изображение Корифея, и Солас проговорил информацию ещё раз. — Он выполнил трансгенез: ввёл в свои гены ген неомолекулы и, к удивлению, та прижилась. Желание повторить опыт и создать армию — только так я могу объяснить его присутствие на Станции.

— Но как эта штука попала к нему?

Солас перевел взгляд с голографии Корифея на Лавеллан и замер, обдумывая свои слова.

— Исходя из записей… существовала Сфера, где данное вещество хранилось. Видимо, Корифей заполучил её и высвободил содержимое.

— Та самая сфера, которую мы видели с камер наблюдения перед взрывом?

— Именно. В момент, когда ты, Лавеллан, коснулась её — произошла интересная хеморецепция неомолекулы, её реакция на тебя. Она не поглотила твою органику, как людей на Станции, а поделилась своей энергией. Не так, как с Корифеем, не подчиняя твою биосистему, а скорее — дополняя её. Возможно, всё дело в крови. Нужно ещё провести много анализов, а потом…

— Магия какая-то, — снова послышался громкий шепот, и Солас тяжело вздохнул.

— Итак, что даёт нам эта информация? — Кассандра не была расположена ждать, и Лавеллан мысленно поблагодарила Пентагаст. Быть лабораторной мышкой эльфийке совсем не хотелось. Как бы она ни уважала Соласа и ни любила его.

— Никакой магии, только наука. А дало нам это многое. Теперь мы можем позволить себе построить действенную тактику для победы. Этот безумец не настолько неуязвим, как думает.

Эльф довольно улыбнулся, и следующие несколько часов они потратили на составление плана. Вот только беда вновь нагрянула внезапно, озаряя всё небо едкой зеленой дымкой.

— А ему не терпится сдохнуть… — Глава ИНКВИ встала и проверила пневмо-заряд у оружия.

— Наши воины не успеют вернуться! — послышался в общем шуме голосов довод Каллена, что спорил с Кассандрой.

— Значит, я встречусь с ним сама!

Эльфийка подняла взгляд к окну, а комната мгновенно погрузилась в тишину.

— От армии тут толку не много. А мы теперь знаем, что именно Мне предстоит сделать. На ловца и зверь бежит. Мы должны радоваться, что этому идиоту хватило своих жалких крох мозга прийти самому.

Лавеллан улыбнулась и вышла из зала первой.

* * *

Капли воды падали с глухим звуком в металлическую раковину на кухне, но у него не было сил встать и починить этот чёртов кран, который он сам сломал в тот день. Теперь квартира походила на поле боя. Ничего из стекла не уцелело. Всё, что могло быть разбито, было разбито. Даже кухонное окно пострадало от летящей деревянной кружки.

Хоук любил посуду из дерева.

Сердце снова больно сжалось, заставляя эльфа схватиться за ткань худи, словно это могло помочь, а из горла вырвался сдавленных хрип. Нет, он не плачет. Уже нет. Он думал, что не способен лить слезы, но в тот день…

Он ненавидел этот мир. Ненавидел ученых. Казалось, ненависть не может быть столь поглощающей. Нельзя желать смерти всему живому на планете — так он думал раньше. Теперь же проклинал всё. Если бы этот мир сгорел дотла, он бы не расстроился. Если бы мог его спасти — даже не пошевелился.

А Хоук спас.

Снова стон, похожий на предсмертный крик животного, разрезал тишину. Эльф готов был умереть. Его больше ничего здесь не держало. Без Гаррета жизнь превращалась в существование, а он — в блеклую тень, терзаемую горем.

Хоук был бы недоволен. Он любил улыбку своего Эльфёнка.

Но Фенрис был не способен больше улыбаться. Каждый день он сжимал зубы, чтобы не кричать от отчаяния. Любая фраза в его адрес оставалась без ответа. Да и выходить в люди он перестал.

«Как смеют они радоваться, когда Его уже нет», — постоянно думал эльф.

«Как смеет он сам жить, когда Его больше нет?»

Сердце разбивалось на крупные осколки, а каждый новый кусочек, с каждым новым днём, дробился в крошку. Он не мог есть из любимой посуды Гаррета. Не мог пить его любимый кофе. Не мог открывать холодильник, где всё ещё лежал надкусанный мега-большой сэндвич, который Хоук приготовил тем утром, но не осилив, оставил на потом, когда вернётся.

Не вернётся — садистки напоминало сознание.

Он не мог спать в их постели, что всё ещё пахла возлюбленным. Каждый вдох в подушку был равносилен пощечине. Крик вырывался сам, и через минуту эльф снова срывал голос, забиваясь в угол под окном, проводя так ночь за ночью.

Хоук любил обнимать его со спины и зарываться носом в волосы на затылке. Любил эту спальню и каждый раз напоминал, что спроектировал дизайн сам. Он гордился своими успехами в покраске стен, но никогда не говорил о том, что делал на работе и чего достиг.

Это была его любимая комната, но находился он в ней меньше всего.

— Я ненавижу тебя! Я никогда не прощу тебя! Я ненавижу твою работу! Я ненавижу этот мир! — Фенрис кричал на закрытую дверь спальни, словно Хоук был там. Он повторял как заводной одни и те же слова, а потом, обессиленный, падал на пол и тихо шептал, сдавленным голом, — Я же люблю тебя…

Соседи всё слышали, всё знали, но ни разу ничего не сказали ему, лишь смотрели с жалостью и перешептывались за спиной. И он молчал, натягивая капюшон до самых глаз, стараясь как можно скорее уйти.

Он так и не был на кладбище. Не смог. Не простил. Не отпустил.

Приходил Варрик, Авелин, Мерриль, его сослуживцы, даже Карвер. Но что он мог им ответить? Что сказать? Они и без того видели, насколько эльфу паршиво.

Все отмечали победу над Корифеем, а он, как загнанный раненный зверь, бежал домой. Мимо кафе, где они впервые увидели друг друга, мимо магазина, в который каждую неделю устраивали совместные походы и Гаррет всегда шел на уступки, покупая всякие подростковые «вкусняшки» по тихой просьбе любимого. Мимо парка, где они сидели в объятьях друг друга и часами, в полном молчании, смотрел на закат.

Иногда Фенрис приподнимал руки над головой Гаррета, закрывая его глаза от ярких лучей солнца, если они приходили раньше. А Хоук лишь довольно улыбался и поглаживал размеренными движениями ногу возлюбленного. У него всегда были властные, собственнические жесты, но такие нежные и осторожные, что эльф растворялся в каждом из них.

Хоук был его воздухом, теплым солнцем, прохладным источником.

К нему приходили люди из ИНКВИ. Приносили соболезнования. Варрик привел оттуда психолога. Кен? Кайл? Коул? Мальчишка, совсем юный, почти что ребенок, но говорил мягко и вкрадчиво, каждым словом попадал прямо в цель и, на живую доставая израненное сердце, стремился залечить. Но нельзя починить то, что скоро превратится в прах.

Фенрис был готов…

В тот день хмурое утро, казалось, всецело разделяло планы эльфа. Он проснулся с рассветом. Убрался в доме, вымел все осколки, постирал вещи, закидывая в машинку те, что ещё оставил Гаррет. Выбросил всю испортившуюся еду, битую посуду.

После его ухода тут должно быть чисто.

Вернулся в спальню, поменял простыни, заправил идеально постель, выравнивая каждый шовчик, как любил Хоук, достал черный костюм. Переодеваться сразу не стал, ведь потом всё равно разденут. Так и оставил — на темном покрывале.

Соседи шумели, собирались и уходили на работу, хлопая дверями. Работал лифт. В пронизывающей тишине квартиры, Фенрис слышал, как живёт остальной мир. На улице послышались детские голоса. Кто в садик, кто в школу. А он стоял. Стоял и понимал: его больше нет. Уже нет.

Дверной звонок был похож на адскую трель. Эльф собирался его проигнорировать, но гость был настойчивым и вскоре послышались тяжелые удары о металл.

Совсем как Гарррет — с дьявольским садизмом вновь подсказала память, и эльф болезненно сморщился, уходя в коридор.

Иногда Хоук терял терпение и едва мог устоять на месте. Случалось это в особенные дни, когда он готовил очередной подарок для любимого. Тогда Фенрис знал, что открыв дверь, будет удивлен. Что его вытянут в очередное «классное» место или с порога ошарашат чем-то невообразимо приятным. Хоук любил удивлять.

Но сейчас, открыв дверь, Фенрис едва сдержал крик, до побелевших костяшек сжав дверную ручку и не веря своим глазам, что за мгновенье наполнились слезами, а горло сжало болезненным спазмом.

— Как?.. Как это возможно?.. Какая-то магия?..

— Никакой магии, Малыш. Только чертовски много везения.