Тайна ведьмина цветка (гет)

Талива пробудилась внезапно. Костерок почти прогорел, чуть поодаль, ногами к нему, спал Аргис. «Должно быть, решил стеречь всю ночь, да не выдержал и уснул», — подумала она, и сердце ее в который раз сжалось от горечи и сострадания. Пока Талива подкидывала в костер заготовленный с вечера хворост, мысли ее отчаянно клубились.

Таинственный Аргис неуловимо напоминал ей кого-то. Он так и не сказал, откуда родом, а сама она нигде раньше не бывала. И все же он был знаком ей: голос, повадки и особенно взгляд, хотя из-за капюшона глаза его казались темными и мрачными. Стараясь не шуметь, Талива села на грубом ложе и уставилась на спящего.

Он лежал на боку, рука под головой, другая — на поясе, у рукояти кинжала. На ней что-то поблескивало — серебряная цепочка, вспомнила Талива. Она тотчас вспомнила, как он обводил этой цепочкой по кругу их стоянку, как душил ею волка-оборотня. Издали будто повеяло ледяным смрадным ветром, а в обступающей тьме Таливе померещилась черная зловещая фигура.

Аргис пошевелился во сне и чуть слышно застонал. Талива замерла, затаила дыхание, в сердце будто острые когти вцепились — так горестно, так скорбно прозвучал этот стон, словно плач несчастной, измученной души. «Боги, что же с тобой случилось?» — подумала она в который раз. И лишь сейчас заметила, что капюшон его чуть задрался, обнажив шею.

Нечто в душе вскричало: «Нельзя, не смей!» Но любопытство оказалось сильнее. Талива осторожно встала, сделала шаг-другой на цыпочках. Тело покрылось холодным потом и тотчас вспыхнуло. «Он же лесной житель, охотник, непременно услышит даже во сне». И тут же пришел ответ: «Если услышит и проснется, скажу, что испугалась — мол, страшный сон привиделся». Сон, по правде сказать, ей впрямь виделся тяжелый — Онгал родной, отец, подружки, соседи… Талива подавила всхлип, опустилась на колени подле Аргиса и подняла капюшон.

В этот самый миг вспыхнули ярче, разгораясь, ветки в костре. И она увидела.

С диким визгом Талива отпрянула, закрыла лицо руками. То… то, что пряталось под грубой тканью, не могло быть человеком — скорее, чудищем, порождением злобного колдовства: густая бурая шерсть, клыки, уродливый нос, почти провалившиеся глаза. И глаза эти открылись и смотрели на нее. Крик Аргиса прозвучал эхом ее собственного.

— Что ты наделала?

Он поправил капюшон и вскочил на ноги. Глаза его сверкали в свете костра, будто вправду звериные. Талива помертвела, колени подогнулись, и она упала бы прямо в костер, не подхвати ее Аргис. Лишь сейчас она поняла, что взор его пылает не гневом, а болью.

— Зачем? — Он тотчас отпустил ее и отвернулся.

Талива молча смотрела на его вздрагивающие плечи — и вдруг ее осенило: он думает, что теперь станет противен ей. Когда же он повернулся вновь и заговорил, она поняла, что угадала.

— Теперь видела, кто я? Будешь еще спрашивать, почему я сторонюсь людей и прячу лицо? — Он уронил руки, голова его поникла. — Прости меня… Я не должен был идти с тобой, Талива, мы вообще не должны были встретиться…

Талива почти не слушала его, лишь пожирала взглядом. А в голове крутилась одна-единственная мысль — и наконец, обрела ясность.

— Это ты!

Она содрогнулась всем телом. Перед мысленным ее взором стояли два лица: прекрасное, юное, мужественное — и мерзкая полузвериная морда. «Боги, как же я не догадалась раньше! Но что же это…»

— Ты расколдовал принцессу, — прошептала Талива. — Ты принес ей цветок. И потом ты стал…

— Да, — горько обронил Аргис. — Я убил ведьму, но ее чары сильнее. — Он вновь отвернулся. — Прости, Талива. Теперь ты вряд ли захочешь идти со мной…

— Почему? — Она обежала его, взяла за руки, посмотрела в глаза, стараясь не думать о том, что таится под капюшоном. — Но погоди, ты же знаешь средство — цветок тэкк! Ты знаешь, где он растет, а раз ведьма погибла, никто не помешает…

— Ты не понимаешь. — Он вырвался, отвел взор. — Цветок… действует только раз… и только на того, на кого наложили чары. Тому, кто снял их, он не поможет…

— Но должен же быть какой-то способ! — Талива вновь коснулась его руки и удержала, когда он дернулся. — Прошу, не отворачивайся от меня! Теперь, когда я знаю, кто ты, я…

— Теперь ты наконец перестанешь думать обо мне — вернее, о том, кем я был когда-то и больше не стану, — жестко сказал он, хотя в голосе звенели слезы. — Тем лучше для тебя. Поселишься у дяди в Ломсе, забудешь все, встретишь доброго человека…

— Я уже встретила, — заявила Талива и вспыхнула — не стыдом, а торжеством, будто собственные слова придали ей сил. — И никто другой мне не нужен. Если только… я сама нужна тебе…

— О чем ты говоришь? — Он высвободил пальцы, сжал голову обеими руками. — Как ты можешь так говорить, если видела, кто я? Ты — добрая, нежная, прекрасная. А я — чудовище.

— Я смотрю не на лицо, — ответила Талива. — А на сердце и на дела.

— Это пока. А что будет потом? Как ты себе представляешь жизнь со мной? Вечно прятаться от людей, слышать всюду только вопли ужаса или брань. Нет, Талива. Ты заслуживаешь лучшей судьбы…

— А может, — Талива вздернула подбородок, — я сама решу, что для меня — лучшая судьба?

Аргис не ответил, лишь тяжело сел на свою лежанку. Миг-другой Талива помялась на месте и подсела к нему, обняла. Он не вырывался, но и не ответил на объятие.

— Прошу, не говори так… — шепнула она. — Не называй себя чудовищем. Для меня ты — лучший и храбрейший из людей. И не отвергай меня, ведь я хочу помочь…

— Я уже говорил, — печально ответил он, — мне никто не поможет. Зато я могу помочь тебе — отвести в Ломс. Ложись и спи. Путь неблизкий, ты должна отдохнуть.

С тяжким вздохом Талива встала, вернулась к своему ложу, натянула на себя одеяло. Сон не шел, душа казалась опустошенной. Костер прогорел и умолк, и лишь изредка доносились в тишине едва слышные вздохи Аргиса.

Талива не знала, что делать. Да, она не безразлична ему, как и он — ей, он ясно сказал это, и не только словами. И все же он отверг ее — ради нее самой, как он считает. «Но ведь так нельзя, так не может, не должно быть! — безмолвно кричала она неизвестно кому. — Герой не может умереть чудовищем! Должен быть какой-то выход. И, мне кажется, он сам знает, какой, но не хочет сказать мне. Быть может, это опасно. Ах, если бы он только поверил, что ради него мне все опасности нипочем…»

* * *

— Мы нашли, господин! Нашли убийцу вашей матушки!

Слув и Кэрун ворвались в покои Фогара, обгоняя друг друга. Покои теперь было не узнать: вместо выцветших лохмотьев пополам с густой паутиной стены затягивали изысканные драпировки. Из мебели здесь имелись только стол и кресло, похожее на трон, — таких и в королевском дворце не увидишь. Фогар сидел в кресле и при виде оборотней соизволил чуть приподнять брови.

— Где он? Почему не схватили?

Оборотни переглянулись.

— Так… вы же не приказывали, господин… Мы думали, его убить надо, а не хватать. Хотя к нему так просто не подберешься, он хоть и людишка, да ловкий и серебро носит…

— Довольно. — Фогар постучал пальцами по подлокотникам кресла. — Мне сразу стоило усвоить, что соображать вы не способны, вам все надо по три раза объяснять. Рассказывайте — надеюсь, хоть это вы в силах сделать?

— В силах, господин, — проворчал Слув и поклонился. — Видели мы его около людской деревни, той самой, которую ваши воины последней уничтожили. Он вроде как в лесу жил близ этой деревни, а теперь вот выполз зачем-то. Морду прячет, понятное дело. А еще с ним людишка какая-то, я ее… э-э, ничего, господин.

— Говори яснее, — нахмурился Фогар. — Что за «людишка»? Женщина? Девушка? Девочка? Что они делают, куда идут?

— Да на северо-восток вроде, господин, — вмешался в беседу Кэрун. — Может, тоже в какую деревню, а может, просто… Людишка — девка в самой поре, чтобы по-ихнему, по-человечьи, размножаться. Не иначе, с ума спятила, ха-карр! Его ж все боятся, а она — нет.

— А что он? Как выглядит?

Оборотни переглянулись, почесали затылки и заговорили, перебивая друг друга:

— Да как… Как всегда. На голове — вроде колпака, видно, чтобы морду спрятать. Руки зачем-то перевязаны, а так…

— Ниже ростом не стал, не сгорбился? А может, вширь раздался?

— Точно, господин! — Слув аж подпрыгнул. — А как вы догадались? Парень, конечно, похилее меня, но для людишки справный. А сейчас еще крепче стал, аж тряпье на плечах трещит. А зачем вы спрашиваете?

— Не твоего ума дело.

Фогар поднялся с кресла, будто всплыл, и оба слуги шарахнулись прочь. Он же словно позабыл о них и неспешно подошел к столу, где лежали какие-то старые свитки — из тех, что остались от Тембы. За них он и взялся.

— Любопытно… — бормотал он, теребя рукава мантии. — Заклятье старинное, а толком не изучено. Слишком быстро люди умирают, прежде чем полностью превратиться в чудовищ. А этот — почти три месяца прошло, а он все еще жив и все еще человек. Только девчонка… Зачем она ему?

Позабытые Кэрун и Слув все это время стояли навытяжку, не смея шевельнуться, хотя у ворона невыносимо чесалась плешь, а волк едва сдерживал чих. При этом они отчаянно косились друг на друга, отчего их лица уродливо кривились. Именно это Фогар заметил, когда оторвался от свитков.

— Э-э, что прикажете, господин? — нашелся Кэрун. — Схватить? Так это запро…

— Да, схватить. — Фогар медленно снял один из перстней. — Обоих. И его, и девушку. И не смейте причинить им никакого вреда. Они оба мне пригодятся. Впрочем, вы только укажете дорогу, а действовать будут они.

Он протянул Кэруну перстень.

— Держи. На нем двойное заклятье. Бросишь оземь один раз — появятся воины. Потом, когда возьмете пленников, бросишь второй раз, и вы все сразу перенесетесь сюда. Гляди не вырони, растяпа, каждое заклятье действует всего однажды.

— Слушаюсь, господин. — Кэрун взял перстень, победно поглядел на Слува. — Только не прогневайтесь, если я спрошу: зачем они нам?

— Вам — незачем, — усмехнулся Фогар. — Если вы даже не способны пользоваться собственным умом. Мы начали разорять окраины Аллавеля. Уничтожены уже две деревни. Скоро слухи дойдут до короля, он пошлет войско. Да, мои воины хороши, но можете себе представить, что сделает мое собственное ручное чудовище? Вот именно, — прибавил он, глядя на разинутые рты оборотней. — Я заполучу Аллавель без боя. А для того, чтобы чудовище поскорее стало сперва чудовищем, а потом ручным, нам и понадобится девчонка. Плохо же вы знаете тех, кого зовете людишками.

С небрежным кивком Фогар махнул рукой в сторону двери. Слув и Кэрун поклонились и молча вышли, хотя, лишь только дверь осталась позади, принялись вовсю обсуждать непонятного хозяина и его приказы — и не раз помянули добрым словом покойную госпожу Тембу.