Гибель отложим на завтра (джен)

Этот день для Лиммены выдался тяжелым, как и несколько предыдущих. Во дворец приходили тревожные известия, и царица места себе не находила от беспокойства: в смятении металась по одной из своих комнат, тяжело дышала и лихорадочным движением накручивала на палец прядь черных волос.

Успокоиться не получалось, утренний совет не уходил из памяти. На нем опять ничего не решили — советники смыслили в торговле, интригах и дипломатии, но не в битвах. Иллирину же угрожала война. Из советников один только Ниррас понимал в таких вопросах, но в одиночку немногое мог сделать.

Раньше соседи не казались опасными, а потому на места советников подбирались дипломаты, не воины, менять же их царица не осмеливалась: тогда никто не поддержит Латтору после смерти матери. Пусть они не знали толку в сражениях, зато в будущем могли помешать интригам и раскрыть заговоры против царевны.

Правительница любила дочь, тем неприятнее было сознавать, что девочка не слишком умна. Ей уже исполнилось восемнадцать, а она все еще вела себя подобно ребенку. Не большим умом обладал и муж Латторы — Марран. Когда-то давно царица поженила их из соображений, что богатый, знатный, но слабовольный супруг не станет вмешиваться в решения Латторы, и той не придется делить с ним власть. Увы, это оказалось ошибкой. Лиммена поздно заметила, что дочь растет, но не взрослеет, и без указки со стороны шагу ступить не способна.

Царица боялась. Все, что так тщательно создавалось ею, могло обрушиться. В который раз она проклинала усилившийся Отерхейн, а заодно советников, не знающих, как совладать с дикими ордами, если те пойдут войной.

Недавно ее страна жила спокойно, надеясь на Антурин, преграждавший путь войскам кхана. Теперь твердыни пали, ничто больше не защищало Иллирин, а приближенные молчали по-прежнему.

На совете зять сидел, безразлично глядя перед собой. Как обычно. С Латторой было еще хуже. Марран хотя бы вел себя спокойно, а девчонка вертелась или глядела в окно, наблюдая за игрой света в витражах. Лиммена сделала ей замечание, девочка угомонилась, но ненадолго. Уже через несколько минут прыснула, прикрыла рот ладошкой и выбежала из залы.

Советники притворились, будто не обратили на это внимания. Лиммена тоже не подала виду, что разозлилась. Окончив бесполезный совет, поднялась в свои покои и попыталась взять себя в руки, но ей так и не удалось. Слишком многое навалилось. Падение Антурина, Отерхейн, подступавший все ближе к иллиринским границам...

«А еще бестолковые советники, глупая дочь, безвольный зять и проклятая болезнь!»

Царица знала, что больна, и жить осталось недолго. Лекари говорили, что не больше двух лет. Да она и сама это чувствовала. Постоянная усталость, боли в груди, которые все усиливались, кашель с кровью, заставляющий задыхаться. Вот и сейчас — всего-то с четверть часа ходила по комнате, а силы уже оставили, и появилось чувство, будто не хватает воздуха.

Лиммена опустилась в кресло, с раздражением сорвала венец, швырнула его в угол и уронила голову на руки.

«В могилу меня, в склеп, — преследовала мысль. — В усыпальницу. Пусть обвесят золотом, дорогу устелют цветами, а чернь пусть идет следом и воет от горя».

Вспомнилась песенка Аззиры. Когда девчонка еще жила при дворе, постоянно сочиняла разную жуть.

«Смерть прилетит, ты будешь тихо спать.

Уютно в саване в родной своей гробнице»

Лиммена всегда считала племянницу безумной: где это видано, чтобы отроковица думала о смерти.

«Другое дело ты, верно?» — встрял внутренний голос. — Может, выпьешь яду? Хочешь яду? Прохладного терпкого яду?»

«Заткнись!» — приказала царица самой себе, но это не помогло, и она в отчаянии завыла.

Пустота в душе и боль в теле давно преследовали Лиммену. Почти ничего не радовало, не интересовало, на глаза то и дело наворачивались слезы, постоянно клонило в сон. Она даже просыпалась разбитой. Лишь долг заставлял заниматься делами страны, но болезнь брала свое, и о смерти царица задумывалась все чаще, видя в ней покой.

Поднявшись с кресла, она нетвердой походкой прошла в смежную комнату, а там приблизилась к стене и сдвинула гравюру, за которой скрывался шкафчик, заставленный пузырьками и склянками.

Царица выбрала быстрый и безболезненный яд, и на сердце полегчало: больше не беспокоил Иллирин, не бесили советники, не волновала даже дочь.

Откупорив пузырек, она с блуждающей улыбкой поднесла яд к губам, но тут ее охватил кашель, и она, начав задыхаться, взмахнула руками и выронила заветный флакончик. Темная густая жидкость с бульканьем впиталась в толстый ковер.

Лиммена же сползла по стене, корчась в мучениях. Когда ее наконец отпустило, то вернулась и трезвость рассудка. Взгляд упал на темное пятно на ковре, и царицу кольнуло чувство вины, ведь она чуть не совершила непоправимое. Сколько раз говорила себе, что не имеет права бросить страну и дочь, но все-таки поддалась слабости. Поддалась, хотя нужна Иллирину, нужна Латторе. Неважно, что девочка не оправдывала ни одну из возложенных на нее надежд, все равно она оставалась ее дочерью и наследницей.

Проклятая болезнь сегодня принесла спасение, но уверенности, что так будет и дальше, не было. Скорее, наоборот, очередной приступ может подтолкнуть к самоубийству.

Женщина подошла к зеркалу: усталый взгляд, бледное заострившееся лицо, и только на скулах нездоровый румянец да губы болезненно-красные. Юная озорница, которой она некогда была, умерла вместе с «возлюбленным солнца». Молодую интриганку, грезящую о власти, убила болезнь. Осталась встревоженная царица, думающая о том, как бы поскорее завершить свой путь. Но приходилось бороться.

Лиммена поправила волосы, убрала опустевший флакон и решила, что нужно расслабиться: выпить любимого эшмирского вина — того самого, цвета соломы и солнца, — и позвать Вильдэрина — ее черноволосого красавца с взглядом горячим и нежным. Потом заснуть под звуки кифары и загадочные истории, которые расскажет любовник. Он будет лежать рядом, гладить Лиммену по голове, и снизойдет подобие радости и покоя.

Она выглянула в окно: солнце уже нырнуло за горизонт, и снаружи быстро свежело. В середине весны ночи все еще были холодные.

«Надо сказать, чтобы разожгли жаровню», — подумала царица.

* * *

Иллиринский дворец поразил Аданэя. Он ничем не напоминал угрюмый замок с мощными стенами, в котором кханади провел детство и юность. Здешний дворец выглядел невесомым — казалось, в нем живут дети ветров и духи неба.

Витые колонны и светлые башенки устремлялись в облака и словно сами были сотканы из них. Вокруг снежно-белых стен буйствовали краски: зеленели молодые листья на деревьях, цвела розовая магнолия, желтели нарциссы, лиловели гиацинты и фиалки. Из перламутровых и голубых мраморных чаш, красиво обросших сизым мхом, струилась сверкающая на солнце вода.

Аданэй никогда прежде не видел такого великолепия. Восхищенный, он даже чуть не забыл о рабском ошейнике, который словно обжигал кожу. Совсем забыть не давал крошечный колокольчик, свисающий с ошейника и тонко позвякивающий при каждом шаге. «Как на бычке», — с отвращением думал Аданэй. Он даже не мог придержать его, чтоб не звенел — руки были заняты тяжелым ларцом.

Две темнокожие девушки-близнецы шли по обе стороны от него и тоже позвякивали колокольчиками — вместе они трое создавали прелестную серебристую трель, которая, видимо, должна была услаждать слух господ, а заодно предупреждать о приближении рабов заблаговременно.

Ниррас привел невольников к обитым бронзой дверям, изукрашенным замысловатыми узорами, и стражники раздвинули копья, пропуская военного советника и его подопечных.

Роскошь проходной залы ослепляла: лазурная мозаика, изображающая богов и героев, соседствовала с многоцветными витражами, со сводчатых потолков, украшенных лепниной, свисали на цепочках масляные лампы. На полу из темного мрамора лежала ковровая дорожка из золотистого шелка, в углах притаились бронзовые скульптуры: крылатая кошка, женщина со змеиным хвостом и два мужчины — на лбу одного из них росли рога.

Ниррас, заметив, что рабы замерли и открыли рты, прикрикнул:

— Вы из какого захолустья, а? Хватит пялиться! Давайте, за мной!

Он провел их по просторному коридору. По пути встречались мужчины в широких шелковых штанах и ярких коротких туниках и женщины в тонких платьях из струящейся ткани, подчеркивающей изгибы тела. Руки и у первых, и у вторых были обнажены и увиты браслетами, лица накрашены, на шеях красовались ожерелья, а в ушах поблескивали серьги. Почти все встречные кланялись советнику, лишь два-три человека поприветствовали на равных — коротким кивком.

Теперь Аданэй понимал, почему и его нарядили в одежду мало того, что нелепую, так еще и напоминающую о публичном доме: в Эртине, по крайней мере, в царском дворце, все так одевались. Из тех, кого он здесь увидел, лишь Ниррас да стражники напоминали мужчин. Аданэй не удержался от вопроса:

— Господин, почему у тебя одежда… нормальная, а у остальных, как… как... — Так и не подобрав нужного слова, он закончил: — Непонятная.

— Потому что ты дикарь, вот и непонятная! — с ехидцей буркнул советник, но все же пояснил: — Я военачальник, воин, а они — придворные неженки. А ты вообще раб, — добавил он, — и тебе не позволено открывать рот без позволения. И уж тем более задавать вопросы. Понял?

Аданэй промолчал, но советнику не понравилось и это.

— Я не услышал от тебя «понял, господин».

— Так господин запретил мне открывать рот, пока не спросят. Я и не открыл.

— Щенок, — прошипел Ниррас. — Будешь дерзить, заменю другим, а тебя отправлю на рудники.

Аданэй потупился, но мысленно усмехнулся пустым угрозам: он бы посмотрел, как Ниррас и Гиллара отыщут еще одного кханади Отерхейна для своих планов. Нет уж, будут беречь его как зеницу ока, а не на рудники отправлять. И все-таки он решил не раздражать тайного союзника.

— Я понял, господин. Извини.

Длинный коридор закончился, и они взошли на лестницу. Темные ступени блестели и выглядели такими гладкими, что Аданэй боялся поскользнуться. Ларец с драгоценностями, который он нес, не давал смотреть под ноги.

Лестница привела на широкий мост из бледно-голубого мрамора высоко над землей, он соединял две части дворца. По краям — в углублениях, засыпанных землей, — росли незнакомые Аданэю деревья с треугольными листьями. Ветви так плотно сплетались, что земли не было видно и казалось, будто это садовая дорожка. На противоположной стороне виднелся арочный вход, охраняемый очередными стражниками. Неподалеку от него Ниррас остановился и сказал:

— Сейчас войдем на половину царей. Не вздумайте еще и там рты разевать. Я хочу подарить Великой нормальных рабов, а не дикарей. — Советник окинул их грозным взглядом и зашагал дальше.

Царская половина оказалась не такой роскошной, как общая, зато выглядела куда уютнее.

Еще одна лестница, еще один переход — и четверо остановились у входа в покои царицы. Стоящий у двери привратник с ритуальным копьем приветствовал советника, но тот не ответил, вместо этого придирчиво оглядел рабов. Зачем, Аданэй не понял: на его взгляд, смотрелись они прекрасно — посередине он, светловолосый, по обе руки от него темнокожие девушки. Большеглазые, стройные, с длинными черными волосами, переплетенными золотыми нитями, — настоящие красавицы!

Наконец советник дал привратнику знак, и тот постучал в дверь два раза. На стук выглянула смазливая молоденькая рабыня с вьющимися темно-русыми волосами и, кивнув, шмыгнула обратно. Через минуту вышла опять.

— Достославный советник, Великая ждет тебя.

Ниррас прошел внутрь, и вскоре из-за двери послышались приглушенные голоса. Где-то полчаса спустя появилась все та же девушка и приказала рабам войти в царские палаты.

Правительница Иллирина, величественная и строгая, стояла посреди светлых приемных покоев. Красное платье из тяжелой ткани облегало статную фигуру, темные с проседью волосы были собраны в сложную прическу из кос, на голове сверкал золотой венец. Несмотря на возраст (а может, и благодаря нему) царица была весьма привлекательна: большие карие глаза, белая кожа, высокие острые скулы и яркие губы. Даже морщинки между бровями и у крыльев носа, казалось, ее только красили, придавая суровый, как у богини возмездия, вид.

Ниррас указал на рабов широким жестом.

— Моя повелительница, здесь редкие заморские сокровища и самые красивые невольники из далекого Эшмира. Прими же от твоего верного слуги эти дары в знак преданности.

На лице царицы отразилось удовольствие, она приблизилась, мягко ступая по узорчатому ковру, запустила руку в ларец и вынула тяжелое изумрудное ожерелье. Затем провела пальцами по волосам одной из девушек и обернулась к советнику.

— Мой Ниррас, ты всегда знаешь, чем мне угодить, — улыбнулась царица. — Как же ты заполучил все это? Эшмир так далеко от нас!

— Мой бывший слуга, ныне богатый купец, ездил в Эшмир, хотел затеять с тамошними купцами торговлю. Не вышло. Зато привез оттуда кое-какие редкости. Ну а я купил: такие сокровища достойны царского дворца, а не купеческого дома.

— Пожалуй, — согласилась царица и еще раз скользнула взглядом по драгоценностям и невольникам.

Приказав поставить ларец на кованый стол возле кресла, она подала знак служанке. Та схватила за руки Аданэя и одну из сестер и повела их к выходу, третья двинулась следом. Уже у двери до Аданэя донесся голос царицы:

— Присядь, советник. Нужно многое обсудить…

По дороге девчонка передала рабынь другой служанке, Аданэя же привела вниз, в большую светлую залу. В центре ее возвышался фонтан — композиция из трех полуобнаженных женщин с кувшинами, — а около него на широких скамейках сидели мужчины и юноши. Судя по тонким бронзовым ошейникам и множественному перезвону — рабы. Хотя унизительные колокольчики, как оказалось, были не у всех, а где-то у половины находящихся в зале невольников. От чего это зависело, Аданэй не знал, но собирался выяснить: вдруг удастся избавиться от своего?

Из помещения вели пять распашных дверей. Служанка подвела Аданэя к одной из них и открыла створки, пропуская его внутрь.

— Ты будешь жить здесь.

Взгляду предстали с десяток кроватей, и сразу вспомнился публичный дом. Аданэя передернуло от омерзения. Кое-как справившись с ним, он спросил:

— А кто живет в других комнатах?

— Тоже рабы. Их здесь много. Как тебя зовут?

— Айн.

— Так вот, Айн, скоро придет господин Уирген. Он главный надсмотрщик над вами, ты его сразу узнаешь. Он скажет, что делать. — Девушка двинулась к выходу, но в дверях задержалась и сказала: — Меня называют Рэме. Запомни — Рэме. Если понадобится о чем-то молить повелительницу, обратись сначала ко мне. Но только в крайнем случае, понял? А пока прощай. Видеться мы будем нечасто.

Она ушла, Аданэй же, оглядевшись, решил выйти к фонтану, послушать разговоры и, возможно, почерпнуть из них что-то полезное. Он присел на узкую пустующую тахту невдалеке от группыневольников, но, не услышав ничего, кроме пустой болтовни, заскучал.

Чтобы скоротать время, принялся разглядывать окружающих. На многих рабах красовались браслеты и серьги, пусть не золотые, а из меди и бронзы, а у некоторых из серебра, но все-таки напрашивался вопрос: насколько же богат Иллирин, если рабы могут позволить себе такое? В Отерхейне невольники носили одежду из грубой шерсти, а на украшения и вовсе могли не рассчитывать, да и жили в крошечных помещениях на нижних этажах или в бараках — отнюдь не в великолепных залах.

Аданэй знал, что иллиринцы любят роскошь, но до сих пор и близко не представлял всего размаха этой любви. Как среди такого великолепия привлечь внимание царицы, он понятия не имел. Да, его всегда любили женщины, но раньше-то он был наследником престола и вообще выделялся среди других мужчин, а теперь оказался всего лишь одним из многих невольников. Лиммена же не выглядела той, которую легко очаровать: возможно, она подпадала под обаяние молодых красавцев, но вряд ли под их власть.

Чем дольше Аданэй размышлял об этом, тем более ненадежной, нелепой, невозможной казалась ему задумка Гиллары и Нирраса. Мелькнула даже опасная мысль, не открыться ли, не рассказать ли все царице, но тут же он ее отбросил: вдруг Лиммена вместо того, чтобы поддержать и использовать Аданэя в борьбе против кхана, выдаст его, чтобы договориться с кханом.

Он вздохнул, решив, что сейчас все равно ничего умного не придумает, и снова принялся рассматривать окружающих и прислушиваться.

Тут вдруг разговоры и смех смолкли, а от главной входной двери послышались тяжелые шаги — сюда шел светлобородый великан с угрюмым взглядом. Невольники поднялись с мест, Аданэй последовал общему примеру. Вспомнив слова Рэме, он догадался, что видит Уиргена. Вслед за надсмотрщиком вошел изящный смуглый юноша в богатой одежде и встал за его спиной, небрежно скрестив руки на груди.

Обойдя невольников, Уирген остановился напротив Аданэя.

— Новый? Говоришь по-иллирински?!

— Да.

— Добавляй «господин», бестолочь!

Аданэй в очередной раз напомнил себе, что не время показывать нрав, и, хотя в сердце полыхнула злость, лицо приняло угодливое выражение.

— Да, господин, — сказал он.

— Так-то лучше. — Уирген задумался. — Ума не приложу, чем тебя занять… — Он умолк, но спустя миг разразился громогласным ревом: — Продохнуть невозможно от проклятых рабов! Занять нечем, а их все везут и везут. И живете тут, бездельники, чуть ли не лучше господ. Ну, чего вылупились, дармоеды?!

Под грозным взором надсмотрщика рабы опустили головы, но Аданэй заметил на лицах некоторых беглые усмешки. Видимо, гнева белобородого великана здесь не особенно опасались.

— Только и знаете, что дрыхнете, шляетесь по дворцу, да жрете, как свиньи, — бушевал Уирген. — И хоть бы прок какой! На месте царицы я отправил бы вас всех на скотный двор или в поля!

— Ты забываешься, Уирген, — раздался негромкий, но властный голос: это заговорил длинноволосый юноша, пришедший с надсмотрщиком. — Не тебе судить о решениях Великой, что бы она ни делала.

— Разумеется, это так, — смутился великан, — я просто хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать, — с усмешкой протянул юноша, — слышу это не впервые и выучил твою речь наизусть.

— Что ж, ладно, — вздохнул Уирген. — Но клянусь, что и не думал перечить повелительнице. — Он еще раз вздохнул, затем надвинулся на Аданэя и ткнул его пальцем в грудь. — Ты, понятно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться, жрать и ничего не делать!

Черноволосый незнакомец приблизился вслед за надсмотрщиком и, окинув Аданэя оценивающим взглядом, бросил:

— Кстати, Уирген, этот тоже подойдет.

— Подойду для чего? — вырвалось у Аданэя, но и надзиратель, и юноша уже двинулись прочь. — Эй! Так для чего я подойду? — крикнул он вдогонку.

Заносчивый юнец глянул на него через плечо, но ничего не ответил и со скучающим видом отвернулся. И только тут Аданэй обратил внимание, что на шее у него тоже красуется ошейник, не слишком заметный из-за того, что почти сливается с широким ожерельем.

«Так ты, спесивый ублюдок, и сам раб, — мысленно обратился он к юноше. — Даром, что выглядишь, как вельможа».

Когда эти двое вышли за дверь, Аданэй обратился к первому попавшемуся невольнику, стоящему рядом. Им оказался высокий парень с кудрявыми огненно-рыжими волосами.

— Здесь что, и правда рабы не работают?

— Уирген преувеличивает. Работают, но в разной мере. Такие, как я, — он покосился на Аданэя, — ну или ты, обычно выполняют личные поручения господ или прислуживают на праздниках. А другим приходится тяжко трудиться.

— А это кто приходил?

— Так Уирген же, — удивился парень. — Надсмотрщик.

— Это я понял. Я спрашивал о втором, который был с ним.

— Ах, этот! Так Вильдэрин, любимец царицы. Ты с ним лучше поосторожнее...

Собеседника окликнул другой раб, и он, тут же забыв об Аданэе, отошел, а затем и вышел за дверь. Значит, невольникам и впрямь позволялось гулять по дворцу (шляться, как выразился Уирген). Недолго думая, Аданэй тоже решил выйти и осмотреться.

Проблуждав добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, налюбовавшись мозаикой, лепниной, коврами и витражами, он оказался на верхнем этаже в коридоре, который завел в тупик. Поняв, что заблудился, Аданэй повернул обратно, но тут его взгляд упал на изваяние в нише у стены. Казалось бы, на вид ничего особенного в нем не было — небольшая бронзовая статуя, каких во дворце море. И все же эта скульптура заставила остановиться, замереть подле нее.

Обнаженный бронзовый юноша, почти мальчик, стоял на коленях, простирая вверх связанные руки, и казалось, что вот-вот оживет. Словно бы частица души скульптора сохранилась в статуе. Худой отрок выглядел исполненным силы, в его фигуре чувствовались напряжение и решимость — будто он сейчас встанет и разорвет веревки.

— Тебе нравится? — раздался за спиной холодный голос.

Наваждение исчезло, статуя умерла или уснула, и Аданэй оторвал отнеевзгляд. Обернувшись же, увидел того изящного юношу, что приходил с Уиргеном — Вильдэрина. Теперь его можно было рассмотреть внимательнее. Стройный и тонкий, как танцовщик, он и правда выглядел и вел себя, будто свободный иллиринец. Шесть тугих черных кос, по всей длине украшенных золотистыми кольцами-зажимами, спадали до пояса, темные большие глаза на смуглом лице были подведены краской так, что казалось, будто их уголки поднимаются к вискам. Четко очерченные губы сейчас были сжаты. На запястьях сверкали золотые браслеты, а на пальцах перстни.

— Что тебе здесь нужно? Простым рабам сюда нельзя, — сказал юноша.

— Я заблудился.

Аданэй смотрел на красивое недовольное лицо, убеждаясь: не зря его предупреждали, что с этим парнем нужно быть осторожнее.

— Ты разглядывал статую. Почему?

Аданэй пожал плечами:

— Сам не знаю. Она как будто живая.

— Странно, что ты заметил, — протянул юноша. — Как тебя зовут?

— Айн.

— Я Вильдэрин. Советую запомнить. А теперь уходи, рабу нельзя быть так близко к покоям повелительницы.

— А где-то здесь ее покои? — Аданэй заозирался.

— Не здесь, — Вильдэрин закатил глаза, — а неподалеку. Теперь ступай отсюда.

Аданэй не стал дерзить любовнику царицы и сделал вид, что смущен.

— Я бы рад уйти, но как бы опять не забрести не туда. Я первый день во дворце, вот и заплутал.

На лице юноши в тот же миг отразилось узнавание.

— Так это ты был там, внизу? Точно. Новоприбывший. С тобой говорил Уирген. В таком случае хорошо, что я на тебя наткнулся. Идем со мной!

Не дожидаясь ответа, он пошел по коридору прочь.

— Куда? — окликнул его Аданэй.

Не оборачиваясь, Вильдэрин поманил его жестом.

— Идем-идем, — бросил он.

Аданэй пожал плечами и — была не была — двинулся за любовником царицы в надежде, что из этого знакомства можно будет извлечь пользу и что юноша не придумал для него какую-нибудь гадость.

Вильдэрин привел его по винтовой лестнице к своим покоям, которые находились этажом ниже. Открыв дверь, впустил внутрь и сам вошел следом. Аданэй гадал, что могло понадобиться от него царскому любовнику, но не стал задавать вопросы, а решил выждать, что тот скажет.

Комнаты, где жил юноша, выглядели богатыми, но обставлены были довольно хаотично, будто все предметы подбирали разные люди. Синие покрывала на широкой кровати не слишком сочетались с золотисто-красным узорчатым ковром, темным диваном, тяжеловесным столом и расшитыми шелком подушками на полу. Три огромных, во весь рост зеркала отражали разноцветье комнаты, усугубляя его. На кованых, прикрепленных к стене полках в беспорядке валялись украшения, а по краям стояли статуэтки — даже самые изысканные из них в этой комнате терялись. И все-таки находиться в этом обжитом беспорядке оказалось на удивление приятно.

Видьдерин опустился на диван и, оглядевшись, указал Аданэю на большую ворсистую подушку на ковре. Дождавшись, пока он сядет, заговорил:

— Вот что… Айн, верно? Так вот, Айн, я подыскивал себе прислужника и решил, что ты мне подойдешь. У тебя как раз еще не появилось никакого занятия. Вообще-то завтра с тобой должен был поговорить Уирген, объяснить, что нужно делать. Но раз уж ты мне подвернулся сейчас, то зачем откладывать? Работа у тебя будет несложная, но понадобится внимательность и умение держать язык за зубами…

Царский любовник говорил так, будто ни на миг не сомневался, что он согласится. А вернее всего, что его согласия и не требовалось, ведь кому интересно мнение простого раба? Впрочем, Аданэй и не думал возражать. В конце концов, вероятность попасться на глаза царице и привлечь ее внимание будет выше, если он станет прислуживать ее любимцу, как это ни унизительно, а не торчать среди кучи безымянных рабов-красавцев.

— И что же я должен буду делать?

— О, просто всегда быть под рукой и помогать мне во всем, — отмахнулся Вильдэрин, будто речь шла о сущей безделице. — Ничего особенного… Смотреть за одеждой, следить, чтобы купальни были приготовлены к моему приходу, заботиться, чтобы мне готовили ту еду, которую я люблю. Для этого тебе где-то раз в день нужно будет наведываться к поварам. Ну и так, выполнять разные поручения по мелочи… Пока будешь привыкать, я буду тебе подсказывать. Потом, когда освоишься, ты уже и сам начнешь понимать, что и в какой момент от тебя требуется. Но главное для моего слуги, это не болтать лишнего за моей спиной. Лучше, если у тебя здесь вообще не будет близких приятелей, с которыми можно посплетничать.

— Мне начинать служить тотчас же? — усмехнулся Аданэй, скользнув взглядом по рабскому ошейнику на юноше. — И как тебя называть? Господином?

От Вильдэрина не ускользнули ни этот взгляд, ни эта усмешка, и на лице его отразились досада и неудовольствие. Он коснулся своего ошейника кончиками пальцев, будто поглаживая, и проронил, скривив губы:

— Вижу, тебя это уязвляет? Прислуживать другому рабу?

«Еще как», — хотел бы сказать Аданэй, но не сказал. Вместо этого открыл рот, собираясь возразить, но Вильдэрин остановил его.

— Позволь мне кое-что объяснить тебе, Айн, — отчеканил он. — Я выбрал тебя по единственной причине: подумал, что раз ты появился во дворце только что, то еще не успел наслушаться сплетен и стать пристрастным, а значит, сможешь быть мне предан. Только поэтому. Но если такая работа тебя чем-то унижает, то я подыщу другого, это не настолько сложная задача.

Он поднялся с дивана, явно собираясь выпроводить несостоявшегося прислужника. Аданэй тоже встал и, стараясь сгладить сложившееся впечатление, замотал головой и сделал невинные глаза.

— Нет же, чем это может меня унизить? Ничуть. Я всего лишь немного удивился, что можно вот так сразу, в первый же день, попасть в услужение. А расспрашивать начал только потому, что вообще еще не разобрался, кто есть кто… Я даже не всегда могу отличить бронзовые шейные украшения господ от невольничьих ошейников.

— Господа при дворе обычно не носят бронзу… — пробормотал Вильдэрин, глядя на него в легком недоумении.

— Я этого не знал, — вздохнул Аданэй и пожал плечами. — Я же говорю, что многого здесь еще не понимаю. Например, вот почему у кого-то есть колокольчики, а у кого-то нет, что это значит?

— А, ну уж эту-то гадость мы с тебя снимем, — сказал Вильдэрин. — Еще не хватало, чтобы ты тут ходил и позвякивал.

Аданэй выдохнул с облегчением: сработало, царский любовник передумал его прогонять. Но на будущее надо внимательнее следить за своими словами и выражением лица. В этот раз он не успел наговорить много лишнего, и только поэтому удалось выкрутиться, изобразив простодушие, но в другой раз может повезти меньше.

— Так как мне тебя называть? — с робостью в голосе спросил Аданэй. — Господин?..

— Это ни к чему, — махнул рукой юноша, снова усаживаясь на диван. — Называй Вильдэрином. Мне так проще и привычнее. Иниас, мой бывший слуга, тоже звал меня по имени.

Упоминание о бывшем слуге Аданэй никак не мог пропустить мимо ушей. Стоит выяснить, куда он делся и почему, и не грозит ли ему спустя время то же самое.

— А почему он… бывший? — осторожно начал Аданэй. — Он чем-то провинился перед тобой?

— Нет. Он погиб. — Заметив, что новоявленный слуга собирается еще что-то спросить, помрачневший Вильдэрин вытянул руку в запрещающем жесте. — Больше никаких вопросов об этом.

— Прости.

— Ничего. — Он вскинул на Аданэя взгляд, затем кивнул на подушку. — Садись, не люблю, когда надо мной нависают.

Аданэй послушался просьбы (приказа?) и снова уселся на полу.

— Думаю, прежде чем ты начнешь работать, мне нужно побольше о тебе узнать, — сказал Вильдэрин. — Откуда ты? Судя по акценту, не из Иллирина?

— Из Отерхейна. Но почти год был рабом в Эшмире.

— А в Отерхейне кем был?

— О, правителем государства! — сказал Аданэй и тут же притворился смущенным. — Извини, дурацкая шутка.

— Да уж, дурости тебе не занимать, — усмехнулся юноша.

— На это мне даже возразить нечего... — пробормотал Аданэй. — На самом деле я раб с детства и почти всю жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент. Сначала прислуживал в доме сотника, потом младшего советника великого кхана, а потом меня продали в Эшмир. Я служил там в одном богатом доме, пока меня не выкупил иллиринский купец, а у него — советник Ниррас.

— А твои родители? Они откуда?

— Я их не знал.

— Я своих тоже, — вздохнул Вильдэрин. — Я почти с самого рождения в царском дворце и ничего не знаю о стране, откуда родом мои отец и мать, даже ее названия. Поэтому родиной считаю Иллирин.

Аданэй отметил, что поведение юноши неуловимо изменилось: чуть поубавилось высокомерия на лице и холода в голосе, а поза стала более расслабленной. Холеная рука лежала на подлокотнике дивана, пальцы перебирали свисающую с него бахрому.

— Ты будешь жить здесь, в одной из смежных комнат. Она маленькая, зато вся твоя, — сказал Вильдэрин, кивнув куда-то за спину Аданэя. — Хочешь начать работать уже сегодня? Или лучше завтра, когда заберешь снизу свои вещи? Уиргена я предупрежу.

— Вещи? Да у меня там ничего нет. Ни вещей, которые надо забрать, ни знакомцев, с которыми стоит попрощаться. Так что если ты мне скажешь, что делать, я могу начать хоть сейчас.

— Отлично! Вечером я должен быть у царицы, и ты поможешь мне с украшениями, некоторые из них сложно закрепить в волосах самому. Но до вечера еще полно времени. А пока ступай вниз и вели, чтобы нам принесли кофе.

— Нам? Кофе?

— Чего именно ты не понял? — нахмурился юноша.

Аданэй не понял всего, в чем тут же и признался:

— «Нам» — это тебе и… кому еще? И что такое кофе?

— Ох, похоже, с тобой придется сложнее, чем я думал, — простонал Вильдэрин, но полуулыбка на его губах говорила, что непонятливость и нерасторопность нового прислужника на самом деле мало его беспокоят. — Кофе — это напиток такой. Просто спустись на кухню и скажи, чтобы принесли. Они поймут. И попроси еще фруктов и виноград. Найти кухню несложно, спросишь там по дороге. А «нам» — это тебе и мне. Как принесут, продолжим беседу. Я же не изверг какой, чтобы самому есть и пить, а тебя морить голодом.

Найти кухню оказалось не так просто, как утверждал царский любовник. Вниз-то Аданэй спустился, а вот дальше заплутал в дворцовых переходах. У господ и стражников он не отважился спросить путь, а рабов, как назло, по дороге не встретил. Зато в конце концов наткнулся на Уиргена, и тот указал, куда идти. Заодно Аданэй сообщил ему, что с сегодняшнего дня служит Вильдэрину. В ответ надзиратель смерил его задумчивым взглядом и пробормотал:

— Хм… желаю тебе выжить.

У Аданэя холодок пробежал по спине: что имел в виду Уирген? На ум сразу пришел погибший бывший слуга Иниас. А что если до Иниаса были и другие погибшие слуги?

Однако долго раздумывать было некогда: Аданэй уже открыл дверь на огромную дворцовую кухню. Гулкий звон тяжелых котлов, серебряных подносов и тонкого стекла вместе с гвалтом голосов оглушили его. В нос ударила густая смесь ароматов: мясо, и специи, и выпечка. В животе закрутило: оказывается, он уже изрядно проголодался, и неудивительно. В последний раз ел ранним утром, еще до того, как Ниррас привел его к царице.

Аданэй шагнул вглубь помещения, чем привлек внимание одного из поваров: тот как раз распекал за что-то мальчишку-помощника, чередуя внушения с подзатыльниками. Увидев вошедшего, он перевел свое внимание на него. Мальчишка сразу же этим воспользовался, шмыгнув прочь.

— Чего тебе? — спросил повар.

— Мне нужны фрукты и это… как его… кофе.

— А больше тебе ничего не нужно? — фыркнул он.

— Вильдэрин велел принести. Вильдэрин — это…

— Я знаю, кто это, — отрезал повар. — Так бы сразу и сказал. Эй, Ситарка, кофе и фрукты к Вильдэрину! — крикнул он толстобокой девице с пегими волосами, а сам схватил огромный нож и принялся разделывать кусок мяса, одновременно продолжая ворчать: — А то смотри-ка, «мне нужны», ничего себе заявление! Мало ли, чего там тебе нужно, безвестному рабу. Так бы и сказал, что для своего господина просишь. Ты теперь вместо бедняги Иниаса?

— Ну да…

— Надеюсь, тебе повезет больше… Как зовут?

— Айн.

— Я Тротус. Станешь передавать пожелания своего господина по еде, лучше вечером приходи, накануне, когда тут не такая суматоха, — тараторил мужчина. — Ясно, что иной раз ему хочется чего-то вдруг и сразу… Ну, тогда уж ничего не поделать, тогда приходи сразу.

— Спасибо, я учту.

— Ага. Удачи.

Когда Аданэй вернулся в покои Вильдэрина, тот уже переместился с дивана на низкий табурет у одного из зеркал и, устроив на коленях лиру, тихонько перебирал струны. Судя по сосредоточенному виду и сбивчивой игре, разучивал новую мелодию. Доведя ее до конца, вздохнул, отложил инструмент и, подняв голову, через зеркало посмотрел на Аданэя.

— Тебя долго не было.

— Да, я не сразу нашел дорогу. Но я все передал.

— Замечательно. Скажи, ты умеешь ухаживать за музыкальными инструментами? Я имею в виду лиру, кифару, флейту? Играешь на них? Или на чем-нибудь еще?

Аданэя учили играть только на боевых барабанах: чередуя звонкие и глухие удары, выводить стремительный и замысловатый ритмический рисунок. Но громогласные военные барабаны, на его взгляд, звучали бы здесь, среди утонченных обитателей дворца, совсем чуждо. Бубны или тамбурины подошли бы больше, но их он ни разу не держал в руках, хотя, пожалуй, сумел бы что-нибудь сыграть, если б попробовал.

— Увы, не умею. Это очень плохо?

— Я научу, ничего страшного, — пожал плечами Вильдэрин, по-прежнему глядя на Аданэя в зеркало. — То есть ухаживать за инструментами научу, — поправился он, — а не играть.

В дверь постучали, и вошла рабыня с подносом, на котором стояли узкий медный ковш с дымящимся напитком и ваза с мушмулой и виноградом. Вильдэрин пересел обратно на диван и велел девушке поставить все на столик перед ним. Затем, когда она ушла, обратился к Аданэю:

— Там, на полке слева, стоят чашки. Возьми две и присаживайся сюда. — Он указал на место рядом с собой.

Аданэй послушался, как и во все предыдущие разы за сегодняшний день.

Царский любовник сам разлил кофе по низким керамическим чашкам и протянул одну ему. Аданэй с опаской поднес ее к губам и сделал глоток. Напиток оказался терпким, горьким и неприятным. Зато Вильдэрин, судя по виду, по-настоящему им наслаждался. А еще он будто забыл о прислужнике и отрешенным задумчивым взглядом смотрел в зеркало напротив дивана, где отражались они оба.

— Могу я задать вопрос? — нарушил молчание Аданэй, просто чтобы напомнить о себе.

Юноша встряхнулся и повернул к нему голову.

— Конечно. И еще: когда хочешь о чем-то спросить, то необязательно получать разрешение. Просто спрашивай — и все.

— Хорошо. Когда ты на меня наткнулся там, в коридоре, почему так удивился, что я смотрю на ту статую?

— Просто ты смотрел на нее слишком долго, тогда как большинство людей ее попросту не замечают. Конечно, ведь среди прочих, более замысловатых скульптур, она теряется, кажется простоватой. Немногие способны увидеть, насколько она живая. А ты увидел. Вообще-то у нее есть своя история, когда-нибудь расскажу.

Аданэй ничего на это не сказал и вслед за Вильдэрином потянулся к мушмуле в вазе. До этого он уже успел съесть несколько кислых виноградин.

Голод разыгрался не на шутку, но съеденное не утолило его, а только раззадорило еще сильнее. В животе громко заурчало, и это не укрылось от царского любовника.

— Ты что, голоден? — нахмурившись, спросил он. — Так почему не взял себе на кухне чего-нибудь более сытного?

— Я не знал, можно ли, ведь ты велел принести только кофе, фрукты и виноград.

— О боги, разве ты всегда делаешь ровно то, что приказали, и ничего больше? Как же ты до сих пор выжил? — вздохнул юноша. — Уж тебе ли не знать, что господа зачастую пренебрегают нашими потребностями, так что иногда нужно заботиться о себе самому. В следующий раз бери на кухне что угодно, говори, что это я так велел. И да, одежды у портных это тоже касается.

Эта речь напомнила Аданэю, что его господин вообще-то сам невольник, и это, по всей видимости, сказывалось на его поведении.

— Чудом, — бросил Аданэй, нахмурившись.

— Что?

— Я сказал, что выжил чудом. В последний раз, когда я… даже не ослушался, а всего лишь недопонял приказ, то меня продали, а до этого так отходили плетью, что я едва не скончался. Так что извини, но с тех пор я осторожничаю.

Вильдэрин медленно повернулся к нему и посмотрел в глаза.

— Я никогда с тобой так не поступлю, Айн. И никто здесь, обещаю, — негромко сказал он. — Если ты меня обманешь или предашь, я просто в тот же день отошлю тебя прочь — и все. — Помолчав, он усмехнулся, разом утратив серьезный вид. — И тогда ты всего лишь продолжишь — как там выразился Уирген? — дрыхнуть, шляться и жрать.

— Так это все-таки правда? Что многие рабы здесь не работают?

— Ну, ты же работаешь, — засмеялся Вильдэрин. — И я тоже когда-то трудился. В детстве убирал покои господ, а как стал постарше, то натирал до блеска все бронзовые скульптуры во дворце… Но обычно мы работаем нетяжело, это правда. Это потому, что богатство в Иллирине измеряется еще и невольниками: чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов и тем они красивее. А поскольку царский дворец — это самое великолепное место в стране, то и рабов здесь такое изобилие, что каждому в отдельности достается не так уж много дел. Но, конечно, так везет только красивым людям и только в богатых домах. Благодари свою молодость и внешность, что попал сюда, а не на рудники, поля или скотный двор.

— И что будет с нами, когда постареем?

Вильдэрин помрачнел.

— С тобой — не знаю. Одних стареющих невольников отправляют заниматься грязной работой, других — таких, как я, — воспитывать и обучать подходящих детей-рабов танцам, музыке и иным искусствам. Но я надеюсь, что этот день наступит нескоро.

— А сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Что ж, тогда у тебя еще достаточно времени, чтобы пожить в свое удовольствие, — улыбнулся Аданэй. — Больше, чем у меня.

Юноша тоже улыбнулся в ответ, затем перевел взгляд на зеркало и через него посмотрел на Аданэя — уже в который раз за сегодня.

— Внешне ты полная моя противоположность, — произнес он с непонятным удовольствием в голосе. — Выглядишь совсем иначе, совершенно на меня не похож. Это очень, очень хорошо.

Аданэй тоже видел, насколько разная у них с Вильдэрином внешность, но мог только гадать, отчего парня это так радует. Быть может, все дело в том, что царица предпочитала темноволосых, смуглых и совсем юных любовников, а Вильдэрин не хотел соперничества? Если это так, то, с точки зрения юноши, слуга Айн как раз не представлял для него угрозы.

— Почему это хорошо? — все-таки спросил он.

Вильдэрин, будто опомнившись, мотнул головой и поднялся с дивана.

— Не почему, — отрезал он. — Это неважно. Ты допил кофе?

Аданэй посмотрел на свою ополовиненную чашку с невкусным напитком и кивнул.

— Тогда ступай опять на кухню. Унеси это, — он кивнул на поднос, — спроси там для себя что-нибудь поесть, а потом иди в левое крыло дворца, к Сарису, ювелиру. Его мастерская на втором этаже, недалеко от оружейни. Выясни, вставил ли он жемчужины в мой браслет, и если да, то забери и принеси его мне.

Из того, что юноша не ответил на вопрос, Аданэй сделал вывод, что в своих предположениях близок к правде.

Он пробегал с поручениями Вильдэрина до вечера: забрать одежду и украшения, отнести одежду и украшения, сходить к садовнику за цветами, выбросить скопившийся в покоях мусор; позвать одного, отправить другого, спросить что-то у третьего. Каждое дело в отдельности казалось сущим пустяком, но вместе они, следующие одно за другим без перерыва, изрядно выматывали.

Почти все эти поручения были так или иначе связаны с предстоящим визитом Вильдэрина к царице. И все они в итоге оказались ни к чему.

На закате, когда Аданэй стоял позади сидящего перед зеркалом юноши и непривычными, непослушными пальцами пытался закрепить в основании его кос цепочку из тонких золотых колец, в покои постучала и сразу вошла Рэме — служанка Лиммены. Она сообщила, что этим вечером Великая отменяет встречу. Вильдэрин, лицо которого только что сияло от предвкушения, разом поник, лихорадочным движением выхватил у Аданэя ненужную больше цепочку и бросил на полку.

— Я понял, Рэме, спасибо. Передай Великой — да будут благосклонны к ней боги, — что мое сердце с ней, и я желаю ей доброго вечера, — спокойно и благожелательно произнес он, но в глазах — Аданэй видел — таилось жгучее разочарование.

Когда Рэме ушла, Вильдэрин попросил принести воду для умывания, затем переместился на кровать и упавшим голосом сказал:

— Утомительный день был, лягу спать пораньше. И ты иди, ты, должно быть, сильно устал. Твоя комната там, — он махнул рукой влево, — рядом с гардеробной и музыкальной, в самом конце покоев. После Иниаса там все убрали, но ты найдешь покрывало в сундуке… Доброй ночи.

— Доброй ночи. — Аданэй уже собирался уйти, но тут вспомнил о своей роли. — Будут какие-то пожелания на утро? И в какое время ты хочешь, чтобы тебе принесли завтрак?

Вильдэрин пробормотал, что ничего не нужно, а насчет завтрака он решит, когда проснется.

Аданэй ушел в комнатку, где ему предстояло жить, и которая и впрямь оказалась крошечной, но опрятной каморкой без окон. Узкая кровать, сундук — в нем действительно нашлись покрывало и подушка — низкий столик и стул, вот и вся обстановка. Впрочем, главного ее достоинства это не отменяло — здесь он мог оставаться наедине с собой, в отличие от общей комнаты в нижней зале, полной других рабов.

Стоило ему лечь на кровать, как он тут же уснул, и мысли вовсе его не мучили — усталость оказалась куда сильнее раздумий и сомнений. А вот Вильдэрин бодрствовал еще долго, и сквозь сон до Аданэя доносились мелодичные переливы его лиры.