Золотая Лилия и Тёмный Соблазн (гет)

Примечания:

Иллюстрация к работе https://vk.com/photo97211035_457249669

Я уповаю на ту силу, что сотни летСоединяет с чёрным белое, тьму и свет.Все ставки сделаны,Осталось узнать ответ.Спасёт наш мир любовьИли нет…(рок-опера Орфей — По тонкой грани)

Астарион вздыхает, глядя на Куклу с отвращением. Я всё чаще теперь смотрю на него через её глаза. Порой тайком от Тёмного Соблазна. Впрочем, подозреваю, что она просто позволяет мне что-то скрывать от неё. Мне нелегко привыкнуть к нашему постоянному соседству и её опеке. Слишком ощутим барьер между нами, появившийся то ли из-за Орин, то ли из-за попыток Тёмного Соблазна оградить меня от взросления среди культистов Баала.

Теперь Астарион почти не причиняет боли. Не так, когда он снова и снова желал воспользоваться её телом ради своего удовольствия. Мне всё ещё тяжело смотреть на него. На все его виноватые взгляды и попытки обнять Куклу. Гадко и больно. После того, что он сделал со мной и последующего мучительного периода его похоти, нынешняя нежность режет по сердцу не меньше жестокости. Все его прикосновения, слова и взгляды словно издевательство.

Ты не сотрёшь своей притворной лаской то, что сотворил со мной, лживый монстр!

Меня мучают вопросы. Тёмный Соблазн отвечает на них снова и снова, но ответы мне нужны не от неё. Он должен ответить, и ответить честно, с ножом у горла, если так его честность прорежется лучше. Я не могу понять, чем заслужила такое обращение. Что я сделала не так? Каким действием я обозлила его до такой крайности. Одно дело ссоры и недопонимание, но обращение против воли? Я была уверена, что он никогда не поступит так, как Касадор фактически поступил с ним — отняв выбор. Чем я это на себя навлекла? Что со мной не так? Я шла на все уступки, пыталась быть любящей, благодарной, кроткой… Где свернула не туда? За что? За какое зло?

Голову Куклы сотрясает беззвучный приказ «уйди». Он больше не может смотреть на неё, в её безжизненные глаза. Он требует дистанцироваться, и тело послушно уходит в исполнении приказа. Выход в коридор кажется глотком свежего воздуха. Наконец-то не стены комнаты, в которой я могла лишь смотреть на то, что никогда не смогу завершить. Он будто издевался, вернув меня в мою спальню. Жестокая насмешка — смотри, питомец, какую жизнь ты оставила на половине пути, потому что я так захотел. Лучше бы держал в своей жуткой спальне, похожей на кладбище имени Касадора. Она пугает, но не может причинить боль. Уже не может.

А он ещё и обряжает её в мои вещи, вызывая злые слёзы. Моя пустая замена. Ничто на месте меня.

В коридоре легче. Здесь можно собраться с силами и не отвлекаться на его присутствие. Пока он рядом, мы боимся пытаться вырваться. Что, если заметит? Остановит? Пленит? Навредит так, чтобы совсем исчезли? Я не верю его жалостливой игре в раскаявшегося. Он слишком хороший лжец. Я верила его словам. Верила его любви. Я больше не поверю! Скорпион всегда ужалит, вампир всегда солжёт. Пока Кукла одна в коридоре, я продолжаю биться. Пробивать собой стены темницы. Чтобы вырваться на поверхность, пока он не видит. Быть может, в этот раз получится. Я продолжаю снова и снова. Царапаюсь. Выбиваюсь из сил. Но безрезультатно. Я обещаю себе, что в следующий раз обязательно получится и пробую снова.

Пока не слышу шаги.

Я узнаю его сразу. Он до боли, до одури и отвращения похож на Астариона. Только его кудри чёрные. Его первенец или один из его первых. Его вампирское отродье. Я не забыла эти жадные до моего тела глаза. Он не просто смотрел на хозяйскую женщину с подобострастием, как остальные. Он вожделел меня… он продолжает вожделеть. Второе я понимаю, когда он подбирается ближе. Он не целует подол платья и не держит дистанцию, как раньше. Он осознаёт, что именно стоит перед ним. И что его создателя рядом нет.

— Неужели, хозяин выгнал тебя? — прошептал он. — Он больше тебя не хочет?

Я в панике теряюсь в собственной клетке. Даже если бы я была способна сделать хоть что-то, то стояла бы с растерянно распахнутым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Кошмар происходящего сковывает меня в ледяном коконе. Это во много раз хуже всего.

Перед отродьем безотказная игрушка, лишённая способности пожаловаться или сказать что-то плохое о хозяйских отпрысках. Беспомощная и беззвучная игрушка без опеки. Изгнанная из хозяйской спальни… Быть может, даже отвергнутая. А, значит, ненужная. Эта логическая цепочка не просто читалась, она кричаще сияла в его вожделеющем алом взгляде.

— Зато я тебя хочу. Если хозяину не нужно, я возьму! — радостно шепчет он, за руку уводя Куклу. Та, разумеется, не сопротивляется. — Это будет наш с тобой секрет.

Теперь меня по-настоящему колотит от ужаса. Я будто бы чувствую вокруг своего «Я» тело, и оно сжимается от тошнотворного страха. Сама собой вспыхивает мысль — ладно если Астарион, но позволить этому надругаться… Отчего-то разница формируется колоссальная. Этого нельзя подпускать к телу. Ни в коем случае. Это худшее. Это самый край мерзости. Гадёныш точно понял, что следует делать — увести хозяйскую игрушку, «поиграть» с ней самому, а после делать вид, что ничего не было. Он будет молчать. Кукла никому не скажет. Астарион не догадается спросить.

А потом он повторит свою игру. Снова, и снова, и снова…

— Борись, тупая Кукла! Сопротивляйся! НЕ ПОДЧИНЯЙСЯ, КУКЛА! — кричу я, пытаясь достучаться хоть до чего-то в теле пустышки. Самостоятельно отдать ей приказ.

Внутри расцветает вместе с паникой ярость. Сейчас Астарион нужен как никогда. Появиться. Не допустить этого. Остановить и наказать отродье. Но за их спинами закрывается дверь то ли прачечной, то ли ванной комнаты с множеством белья. Всё. Отродье себя не выдаст. Кукла не зашумит. Она даже не поймёт что что-то происходит. Никто не придёт. Никто не поможет.

Ужас.

Переполняющий, душащий, разрывающий на части. Только с Астарионом он мог быть пронзительным, пленительным и прекрасным. Даже в самые худшие моменты, даже когда он пользовался мной против воли, внутри жила искоркой уверенность, что он… Что? Что не обидит? Что не навредит? Что он близок настолько, что даже самое горькое зло от него чуть подслащено?

Возможно.

С вампирским отродьем иначе. Контраст слишком заметен. Его толчок в грудь ничуть не игривый, не привычный и больше напоминает удар, чтобы оценила силу и не сопротивлялась.

Я внутри разрываюсь криками. Я готова на любой торг. Сейчас я согласна остаться здесь, но уберечь Куклу от надругательства. Всё что угодно. Пусть придёт Астарион и вмешается. Пусть потолок обрушится на его первенца. Пусть Кукла обретёт свою третью личность. Пусть навсегда отбросит нас с Тёмным Соблазном в пустой угол. Но только пусть сопротивляется! Борись, глупая Кукла. Защищай последнее, что осталось — защищай тело. Не позволяй подступаться. Я бьюсь о стены. Сильнее. Яростнее. Отчаяннее. Как никогда раньше поддаюсь иллюзии, что у меня есть телесная оболочка. Игнорирую боль. Я выпадаю в зеркальный коридор. Тот что пугал меня во снах. Тот что не позволял найти выход. Лишь ранил. Сотни моих отражений смотрят на меня. Но… Теперь всё чуточку иначе.

Он опрокидывает Куклу на пол.

Среди отражений я нахожу реальность. Нависший над Куклой первенец Астариона. Первая картинка реальности. Я бегу. Ищу их отражение. Я не знаю, что буду делать, но бегу изо всех сил. Повороты лабиринта издевательски бьют меня тупиками. Сотни меня. Сотни сотен. Тысячи…

Он задирает длинную юбку платья. Ведёт рукой от щиколотки к бедру издевательски неспешно.

Я нахожу среди сотен отражений то самое особенное — беспомощно распластанную Куклу и насильника, готового надругаться со всей своей больной фантазией. Я преодолеваю последние витки поворотов и тупиков. Я стою перед первой и единственной гранью, отражающей не меня. Они так чудовищно близко. И так безжалостно далеко.

Второй рукой он хватает её за горло и что-то глумливо шепчет. Кажется, обещает, что с ним будет веселее, чем с хозяином.

Я не слышу. Я разбиваюсь на крики. Я бью руками и ногами чёрное зеркало, эту подлую ровную поверхность, разделяющую нас. Она крепче стен. Крепче других зеркал. По раненым рукам бежит кровь, но я не останавливаюсь. Я продолжаю колотить. Удар. Ещё один. Кровь брызжет в разные стороны. В памяти вскакивает страшный момент прошлого. Часть наутилоида. Капсула, в которую меня заточили. Истерика. Ужас. Бешенство. Разбитая голова, руки и ноги. Кровоточащее тело. Множество кровавых осколков, демонстрирующих, что воля сильнее плоти.

Ноги Куклы разведены в стороны. Юбка задрана. Туфельки разбросаны по комнате.

Две пары рук разбиваются в кровь. Две пары ног лупят по чёрной глади. Крик отражается от граней. От него звенят стёкла. По ровным полотнам расходятся ветвистые трещинки. От брызг крови их становится всё больше. Вспышкой памяти мелькает былой ночной кошмар. Удары ложатся на черное стекло отчаяннее. Сейчас или никогда. Мы не делаем высоких ставок — мы идём ва-банк. Если проиграем, то лучше умереть, исчезнуть в попытках. Изранить себя до небытия. Тёмный Соблазн думает также.

Он медлит. Касается лица Куклы ладонями, пальцами и языком. Отвратительно…

«Борись! Борись! НЕ ПОДЧИНЯЙСЯ!»

Ярость горит безумием. Переполняет нас. Ледяная в Тёмном Соблазне. Пылающая жарче огней Аверно во мне. Потоки схлёстываются. Трещин становится всё больше. Стекло хрустит. А сквозь осколки памяти проглядывает всё больше запертых от меня картинок прошлого. Но самое яркое — капсула в тайнике иллитидов под Лунными Башнями. Решимость переполняет меня. Звериная воля рваться до конца.

Быстрее, быстрее, успеть бы! Немедленно! Не опоздать…

Две пары рук крошат чёрное зеркало. Вцепляются друг в друга, чтобы выбраться вместе. Влезть в открывшуюся область. Кровь разлетается брызгами. Рывок. Ещё один. Трещины становятся всё глубже. Осколки и мелкое крошево летят во все стороны. Проваливаются в чёрную полость, в которой замерли вне времени и пространства две фигуры. Дыра, пробитая кровью и волей ширится. Что за ней? Спасение? Ещё больше боли? Смерть?

Я не защитила себя, когда Астарион забрал мою смертную жизнь и надругался. Но сейчас защищу…

Все чувства перекручиваются в одно. Два великих течения, разделённых безжалостным актом насилия, сливаются в единую реку, пока отчаянно тянут и подталкивают друг друга к жизни. К действиям. Бросаются вперёд и тащат друг друга дальше. Вместе выбраться. Вместе вмешаться. Вместе перевести стрелки часов своей судьбы. Вместе навсегда переписать свою незавидную участь. Наполнить чашу возмездия кровью врагов. Истребить всякого, кто посмеет навредить. Уничтожить всех обидчиков. Без жалости и сантиментов.

Худшее едва не происходит. Кукла прижата к подобию тахты. Её тело вот-вот станет игрушкой для ещё одного вампирского отродья. Игрушкой для удовлетворения похоти.

Но последней вспышкой Души становится ярость. Леденящая и пылающая. Переливающаяся через край. Переполняющая Куклу. Ломающая и переполняющая пустоту. Для бездушной марионетки этого слишком много. Всё, что было ей, стирается. Крошится вместе с осколками чёрного зеркала. В слиянии ярости заново рождается единая в своей двойственности Душа.

Меня мало волнует то, что происходит с моей израненной сущностью. Есть лишь одно чувство в моём маленьком мире. Пелена ярости окрашивает мир в красное и чёрное. Враги и их мёртвые тела. Перед глазами враг, который во тьме полости чёрного зеркала стал осязаемым. Красное, что должно немедля стать чёрным. На его собственную беду, теперь я могу дотянуться… Мои движения естественнее дыхания. В них моя суть. В них вся я. Настоящая я. Кинжал на его поясе беззвучно выходит из ножен. Он едва слышно поёт мне, ложась в руку. Поёт песню жажды кровопролития.

Я быстрее этого вампирского отродья. Мои движения молниеносны. Я рождена быть Убийцей, и никто этого никогда не отменит. Ни тупоголовая Орин, ни мои наивные попытки начать с чистого листа, ни эксперименты Крессы, ни уж тем более мой ненавистный папочка Баал. Не он выбирает своего Убийцу. Избранный или рождается, или нет. Похотливый взгляд вампира начинает окрашиваться оттенками изумления, а моя рука по самое плечо заливается его кровью. Удары сыпятся в его грудь быстро и молча. Ни единого лишнего звука. Лишь пение клинка и мелодия рассекаемой плоти. Хор разбивающихся о каменный пол багряных капель. Два потока ярости выражают себя новым произведением искусства. Моим особенным мюзиклом, только для меня и моего единственного зрителя, который так бессовестно решил умереть до финальной песни. Ударов становится всё больше… Быстрее. Сильнее. Глубже. Ещё и ещё.

Рубиновые брызги созвездиями окружают меня. Его глаза стекленеют раньше, чем во взгляде начинает застывать страх. Он не успевает сделать ровным счётом ничего. Ярость требует выхода, и я продолжаю бить его кинжалом, даже видя, что он больше не двигается. Даже зная, что лежащее передо мной тело навсегда затихло. Пронзённая бесчисленное количество раз грудь похожа на изодранный шмат мяса в обрывках. Рука болит. Я слишком сильно стискиваю крупную для меня рукоять кинжала. Ярость вгоняет лезвие в тело снова, и снова, и снова…

Мир обретает новые звуки. Острые, подобно лезвию клинка. Яркие, как кровавый росчерк на девственно-белом полотне. Тьма чёрного зазеркалья исчезает. Теперь я чувствую своё тело явственно. Оно настоящее. Дрожащее от пережитого кровавого бешенства. По нему проходит холодным освежающим потоком воздух. Он наполняет его и гонит кровь дальше. Прямо в сердце, отныне бьющееся значительно медленнее, чем в смертной жизни. Из приоткрытого рта вырывается влажное дыхание. Правая ладонь ноет. Давно я не держала в руках оружие. Давно не использовала.

Я возвращаюсь…

Я сотрясаюсь от дрожи. Тело ломит от непривычных действий. Как долго оно было Куклой? Голова раскалывается от яростно бьющихся мыслей. Меня охватывает хаос. Безумие поглядывает на меня с интересом, ожидая за поворотом. Смогу ли я удержать собственный разум в волевой хватке? Готова бороться с собой за право оставаться в твёрдом уме и трезвой памяти? Я бросаю в сторону кинжал. Хватаюсь за голову. Ярость должна уступить мне. Я веду её, но не она меня. Моя ярость — часть меня. И она получит своё удовлетворение. Но с моего позволения.

Память. Прошлое Тёмного Соблазна отныне как тёмная комната, запертая на щеколду. Я могу отпереть её в любой момент. Узреть весь мрак истины, но… смогу ли после этого сохранить в себе хоть что-то светлое? Нет, уже не наивное и не невинное. Это всё отобрал у меня Астарион. Но не полностью. Я всё ещё могу творить. Могу создать нечто настолько пронзительное, что мрачный, как туча, вампир прослезится. И я знаю, что потеряю всё это, если посмотрю в себя и получу все ответы. Лучше пусть лишь одна часть меня будет знать об этом. Та часть, которая сможет скрыть этот секрет от самой себя…

Тело кажется чужим. Я едва узнаю саму себя. После времени в заточении, так удивительно просто управлять собой. Просто быть во главе тела, будто ничего не происходило. Будто всё после нашего разговора с Астарионом было ночным кошмаром. Впрочем, так оно и было. Один сплошной ночной кошмар. Одна большая нескончаемая пытка. И оно закончилось. Я обхватываю руками плечи. Мои. Но ощущаются чужими. Будто крепче, плотнее и холоднее. Как если бы кузнец выковал точную копию меня из металла. Я тяжёлая и сильная, как мраморная статуя. Но каждое движение быстрее и легче, чем раньше. Разумом я понимаю, что мне просто непривычно бессмертное тело. Мне лишь нужно время, жаль, что его нет.

Я нахожу лохань с чистой на вид водой. Мне нужно умыться. Смыть кровь, чтобы незаметно подобраться к нему. Дрожащая гладь каким-то чудом⁽¹⁾ отражает меня. Я смотрю на себя. Будто впервые. Без страха. Без отторжения. Ярость замирает. Не затихает, но даёт мне передышку. Собраться с силами, чтобы пойти на охоту за тем, кто сделал меня такой. Но… стоит признаться, что новый облик мне к лицу. Бледность сделала черты лица правильнее. Голубой и алый глаза выглядят ярче и выразительнее на фоне белоснежной кожи. А с контрастом чёрных волос и алых губ я теперь не просто хорошенькая.

Но главное: на меня смотрят полностью мои глаза. Без укора. В них не скрыт Тёмный Соблазн. Теперь мы вместе. Мы — я. Растоптанное добро и терпеливое зло. Пресветлый хаос и мрачный порядок. Тёмный Соблазн и Дитя. Лилит.

Кинжал привычно ложится в руку.

Я вернулась.

* * *

Ярость.

Бешеная, безумная и неконтролируемая.

Кроваво-красная пелена, лишённая очертаний и даже намёка на человечность.

Она обрушилась на него стремительно, бросая грудью на стол. Это была настолько первобытная жажда кровопролития, что он на несколько минут утратил связь с реальностью. Два неистовых потока ярости слились в единый и закрутили его в водовороте, желая раздавить. Лишь опыт и немалое усилие позволили отделить себя от чудовищной волны разрушительных чувств. А затем понять — это не его чувства. Не его эмоции. Они лишь опрокинули его, но кто-то их испытывает прямо сейчас. Они ощущались словно кипящий яд, окруживший его.

Дыхание сбилось, будто он только что всплыл с немыслимой глубины. Растерянный и хватающий ртом воздух, он едва балансировал в своём уме, прежде чем наконец нащупал — там, где царила высасывающая всё пустота, поселилось бешенство, достойное берсерка. И у этого бешенства была определённая цель — Астарион. И после иссушающего ничего, убивающего его капля за каплей, это яркое первозданное в своей разрушительности чувство опьяняло и переполняло. Да так, что могло разорвать своей необузданностью. Он выдохнул и широко улыбнулся, едва не срываясь в сумасшедший исступленный хохот.

Хохот доведённого почти до края человека, внезапно получившего свободу…

Сомнений не было и быть не могло. Лишь одна душа в этом мире могла иметь над ним такую власть, переполняя и опустошая. Только одно сердце могло заковать в цепи и даровать освобождение. Лилит. Его маленькая любовь вернулась. Она ощущалась им столь остро, словно была вонзившимся в сердце кинжалом. Её кровь снова запела под его кожей, усиливая все чувства до невероятной черты. Его правая рука ныла от усталости, словно только что орудовала не самым удобным кинжалом.

Он чувствовал всё — её тяжёлое дыхание, жар кожи, ясность гневного взгляда, бессмертную силу и одержимость перед новым броском. Искать её не было никакого смысла. Она уже шла к нему. Шла за ним, до боли сжимая в руке кинжал, которым жаждала перерезать его горло. Ну что же ты, милая, нельзя настолько вредить себе. Все удары выйдут смазанными. У тебя будет только одна обречённая на провал попытка. Попытка уничтожить своего создателя. А следом…

Следом он был готов встретиться с ней. С любой. Неистовой в своём кровавом бешенстве. Горящей жаждой мести. Ненавидящей. Презирающей. Лишь бы снова не Кукла. Любое адское пекло он встретил бы радостными объятиями. Вместе с ней. С настоящей.

Он ждал.

Двери в кабинет открылись бесшумно, впуская свежий поток воздуха в его затхлое существование в объятиях мёртвой внутри марионетки. Ноздри щекотал запах свежей крови, которую она вновь неумело пыталась смыть. Стало быть, где-то во дворце покоится её первая жертва, подобная той девочке-барду, кажется, её звали Альфира. Астарион лишь улыбнулся, понимая, что не рассердится на неё даже если узнает, что она перебила во дворце всех. Пусть играется, если ей это по душе. Он запросто заведёт новых слуг и новых отродий.

Лилит ступала почти бесшумно. Астарион улыбнулся, делая вид, что увлечён изучением какого-то свитка на своём столе. Он прислушивался и корил себя, как мог вообще спутать лисью походку его ненаглядной с бесцветным шагом Куклы. Сейчас невидимая его глазу Лилит казалась воплощением всего яркого, что неотвратимо приковало его сердце к ней. Она приблизилась куда быстрее, чем при смертной жизни, но немного неуклюже. Совсем юный маленький хищник с прорезавшимися зубами вышел охотиться на своего родителя.

Это обещает стать чем-то интересным.

Молниеносным движением она приставила лезвие кинжала к его горлу. Быстро и чисто. Он даже не почувствовал колебание воздуха от её рывка. Хорошая работа. Зря он отвлёкся на эмоции рядом с ней. Но отчего-то она помедлила, упуская возможность нанести ему серьёзную рану, которая могла его по-настоящему ослабить. Не убить.

— Есть что сказать перед смертью? — яростно выдохнула она, упуская ещё больше драгоценного времени.

Он терпеливо выдохнул и, незаметным даже её глазу движением, вывернулся из западни, оказавшись за её спиной. Играючи. Изящно. Чуть позже он научит её быть грациознее тумана. И тогда вдвоём они смогут сокрушить любого противника. Плавно и поэтично. Настолько кровожадно, насколько она сама захочет. Но не сегодня.

— Никогда не разговаривай перед атакой, мой милый питомец! Сначала бей, а потом говори! — голосом терпеливого учителя произнёс он, когда она повернулась к нему.

Голубой и алый глаза загорелись яростным всполохом, словно в её роду существовали берсерки. Едва Астарион закончил снисходительно отчитывать её, как был вынужден шустро отступать от града быстрых ударов клинка, со свистом вспарывающего воздух.

— Ты мерзкий… подлый… лживый! — она неразумно совсем не щадила дыхание, выкрикивая гневные слова.

Надо отдать ей должное, даже не вполне управляя собственным телом, Лилит была быстрее и проворнее, чем многие вампиры на его памяти. Куда стремительнее его самого в бытности вампирского отродья. Несколько поющих в воздухе росчерков кинжала почти достигли цели. Половина пуговиц его дублета со звоном разлетелась в разные стороны. Лоскуты роскошной ткани лохмами висели там, где она едва не попала в грудь и горло.

— Неплохо, моя маленькая любовь, — с нотой гордости отметил он, продолжая ликующе улыбаться.

— Я не твоя любовь!

Разъярённой фурией рванулась она в атаку. Звон от её крика нарастал, пока не превратился в громовую волну и не обрушился на него немыслимой мощью. Стеллажи за его спиной превратились в мелкое раздробленное месиво из дерева и стекла. Стулья горстями щепок покрывали пол то тут, то там. Волна почти опрокинула его. Он устоял. Но привкус крови во рту почувствовал. В этот раз зацепила. Молодец.

— И не твой питомец! — рявкнула она, решая добить его кинжалом, поверив в его оглушённый вид.

Астарион зло улыбнулся, стирая кровь с губ. Стремительно и грациозно он продолжал уклоняться от каждой её попытки до него дотянуться. В своей ярости она не заметила, что он не торопился ударить её в ответ или обратиться бесплотным туманом, лишив её возможности причинить ему даже незначительный вред.

— Я. НЕ. ТВОЯ! — теряя точность от собственной злости, рявкнула она. Разбивающий звук вторил её крику, круша большое зеркало и всё, что стояло рядом с ним.

Алый румянец на щеках. Жар, очерчивающий рельеф каждой выступающей косточки. Пылающие яростью глаза. Приоткрытые тяжёлым дыханием губы, роняющие слова, которые якобы должны его разозлить или обидеть. Напряжённая, как струна. Лилит даже не подозревала, какой прекрасной и желанной она предстала в его глазах. Её вид, её ярость, её крики и каждая попытка ранить его лишь делала его счастливее. И чем ярче она пылала возмущением и обидой, тем больше удовлетворения приносила ему. Каждое гневное слово лилось мёдом.

— Скажи это ещё раз, моя дорогая… — дьявольски усмехнулся он, вновь и вновь избегая её ударов. — Я тебя плохо расслышал, может быть, ты повторишь немного громче? Покажи мне, как ты разъярена, моя маленькая любовь.

И вновь подтверждая догадки о берсерках в роду, она потеряла контроль и бросилась на него, сокрушая остатки кабинета ещё одной громовой волной, подпитавшейся от её гневного рыка. Звук разросся настолько, что теперь вампир не устоял на ногах и с обломками остатков уцелевшей мебели был отброшен к стене. Всего на мгновение. Но на этот раз по ушам текла его собственная кровь, а капилляры глаз полопались. Дублет больше напоминал лохмотья с наполовину оторванным рукавом.

— Я вырву твоё чёрное сердце и оставлю себе трофеем! — пробился её крик в его раненые звуком уши.

— Можешь попробовать, — издевательски усмехнулся Астарион, запросто поднимаясь из осколков, чтобы быстрым манёвром уйти из-под града её ударов. — Любовь моя, может, мне сходить за твоей рапирой? Кинжал явно не твоё!

Он провоцировал. Играл. Развлекался. А внутри царило спокойствие. Ликование. Его женщина вернулась, пылая яростью. Разве посмеет он давить в ней всю эту силу, которую она приготовила, сберегла, специально для него? Нет. Он собирался принять этот подарок. Пусть беснуется. Пусть крушит. Пусть проклинает. Предстаёт перед ним в своём чистом воплощении, не приласканном комфортной жизнью. Пусть проступят черты её первозданной жестокости. Той тёмной силы, которая изначально привлекла его взор. Маленькая добрая девочка с чистым мраком внутри.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!!! — окончательно утратила она над собой контроль, пытаясь множеством хаотичных ударов кинжалом зацепить его. — Чтоб ты сгинул!

Он ответил ей смехом, ещё больше распаляя её злость, лишая способности собраться и ударить магией. Бешенство не помогало. Для кинжала его было маловато, тем более такого. Явно не по её руке. Эмоции захлёстывали и рушили всю концентрацию. Несколько разбивающих чар рассеялись, не успев прогреметь. А ведь только так она могла бы его хоть как-то задеть. Он уже выгадывал момент своих действий, но продолжал с дьявольской улыбкой маневрировать вокруг неё, истощая силы и запас ярости.

— У тебя чудесный голос, моё сокровище, даже в крике он похож на пение… Но я думаю, ты можешь еще громче! — шепнул он, позволив себе подобраться к ней предельно близко. Так, чтобы его губы почти что коснулись её уха.

— Жаль, я не убила тебя сразу у Лунных Башен! — прошипела она, смутно напомнив о ещё одной тёмной силе, обитающей внутри желанного тела Лилит.

Астарион даже остановился на мгновение от такого поворота событий, за что поплатился левым рукавом, частью ворота и неглубокой царапиной на запястье. Ничего из того, что нельзя исправить. Но игривый настрой стал значительно злее. Уже не сдерживая себя, он в одно мгновение оказался в её слепой зоне, выбил из рук кинжал и крест-накрест перехватил оба запястья, прижав её спину к своей груди. Взбешённая женщина начала брыкаться так словно, помимо берсерков, в её семье были самые настоящие драконы.

— Трудно не наслаждаться твоими попытками дать отпор, моя маленькая любовь, но… неужели в нашей паре нас стало трое? Стоит ли привлекать к семейной ссоре Тёмный Соблазн?

После Куклы его едва ли могла бы испугать даже армия тёмных личностей в её теле. И всё же после всего пережитого он желал, чтобы его женщина оставалась в своём теле одна. Даже принимая во внимание, что в ней всегда сидела эта тёмная сила, любящая кровопролитие. Он не отказывался от своих слов, в другой жизни они могли бы подружиться, но не ценой Лилит. Вот если бы они появлялись по очереди, то могло бы выйти очень-очень интересно.

— Я — Тёмный Соблазн и Лилит! Мы одно, а ты… — продолжила она распаляться.

— А я даже немного разочарован. Отношения с двумя женщинами в одном теле… — мечтательно прервал он её, но был вынужден прервать фантазии, когда она начала брыкаться, к его смеху, ещё сильнее, — Ладно-ладно, я пошутил, мне тебя более чем достаточно, моя маленькая любовь!

Лишённая возможности пнуть, ударить или хотя бы на излёте поразить заклинанием, Лилит бросилась в крайности Тёмного Соблазна, пытаясь укусить его, извернувшись. В своих попытках его ранить она была настолько очаровательна, что он умилился.

— Дорогая, ты забыла? Мы сначала спрашиваем, а потом кусаем!

Впоследствии ему пришлось очень быстро уворачиваться от её попыток укусить, ударить, плюнуть и даже толкнуть на стекло. Лилит ещё не растратила всей своей ярости и продолжала их занимательную игру. Для неё, быть может, всё это не казалось игрой, но Астарион продолжал получать от её милых попыток ему навредить только удовольствие. Ему хотелось поскорее погасить худшую сторону её ярости, а затем насладиться всем затаённым в ней мраком.

— Чтоб ты в Аду сгорел! Ненавижу тебя!

Очередная попытка вывернуться из его рук почти достигает успеха. Почти. Платье, словно подчиняясь истинному хозяину, запуталось под ногами. Удар коленом, который должен был даровать Лилит иллюзию свободы, получился смазанным. Невольно открывшись для ещё более крепкой хватки, она успела только охнуть, когда Астарион хитрым движением развернул её и впечатал спиной в стену. Пользуясь её шоком от удара, он задрал её руки над головой, удерживая оба запястье в одной хватке. Освободившейся рукой теперь он мог исследовать дрожащее от непогашенной ярости тело. Чтобы избежать сюрпризов от попытки брыкаться, он придавил её ноги своими.

— Я уже и забыл, когда мы были настолько близки и… не могу не признать, соскучился! — прошептал он ей на ухо, чувствуя кожей, как она пылает к нему чистой незамутнённой злобой. Её хотелось пить, как терпкое вино, медленно прокатывая по языку.

Щёки его разгневанной женщины покраснели чуть больше. На этот раз совсем не от ярости. Как бы она ни пыталась лягаться и кусаться, он чувствовал, что телом она продолжает отзываться на его близость. На его шёпот. Астарион ещё в бытность вампирского отродья знал, как легко ярость перекроить в страсть и, вместо яркой драки устроить жаркую ночь. Сам он никогда не доходил до такого уровня близости. Всё бывает в первый раз. Но теперь, сквозь звенящую между ними обоюдную связь он прислушивался к каждому её ощущению.

— Пошёл ты! Отпусти меня, злобный упырь! — в бессильной ярости рычала она. — Ненавижу!..

Чем больше она распалялась, тем желаннее становилась. Её разгорячённая кожа так и манила коснуться её. Отметить своей. Целовать, пока не останется ни одного участка, который он бы пропустил. Её глаза пьянили, столько чувств били его наотмашь с первого взгляда. Жаркое дыхание, рвущееся с её губ немедленно хотелось выпить до дна. Астарион не отрицал очевидного, он хотел Лилит до безумия. Справлялся с чувствами только силой двухвекового опыта. Но она ничуть не помогала, за каждый крик её хотелось дразнить снова и снова, а за рвущиеся наружу эмоции уединиться в спальне и послать ко всем чертям весь остальной мир.

— Ты меня так сильно ненавидишь, или может быть… ты хочешь меня не меньше, чем я хочу тебя? — прошептал он в её шею и вновь едва успел увернуться от попытки его укусить. — Ненависть это та же страсть. Почему бы не поддаться ей в куда более приятном ключе?

Продолжая заигрывать с крохотными остатками её терпения, он свободной рукой позволил себе обводить каждый изгиб её тела. Чувствуя, как она напряжена, как дрожит каждый сантиметр её тела, Астарион не смог сдержать довольной улыбки. Кукла находилась в том же теле, но насколько иначе всё ощущалось теперь, когда Лилит отчётливо желала отрастить зубы на всех своих прелестях, чтобы иметь возможность его укусить.

— Куклу для этого используй! — попыталась она надавить на больное, но тщетно.

Он прекрасно видел, что от Куклы не осталось и следа, и намеревался насладиться той, что решила бросить ему вызов. За подобное непослушание любое из его отродий было бы показательно уничтожено на глазах остальных. В назидание. Но у его женщины всегда был особенный статус. Разумеется, он её накажет, и накажет безжалостно. Так, чтобы плакала и молила о его милости, сгорая от неразрешённого вожделения, и, забыв о гордости, отдавала себя с душой и сердцем ему. Но этому ещё предстояло произойти. Впрочем, стоило сделать первый шаг.

— Зачем мне Кукла, если у меня есть ты? Ты моя, я буду поступать с тобой, как захочу… а я хочу прикасаться к тебе, я хочу сделать тебя полностью своей. Тебе это понравится, моя милая, — прошептал он и, добравшись рукой до замысловатого шнурка, являющегося застёжкой к её платью, с лёгкостью порвал его.

— Ненавижу тебя! — выплюнула она изрядно повторяющееся слово, в которое будто сама пыталась поверить.

Но граница пройдена. Теперь в её ярость вклинилось новое чувство, мешающее сосредоточиться на мыслях о ненависти. Лишённое застёжки платье начало сползать, обнажая её тело. А тревога, вспыхнувшая на такую мелочь, обнажила уже душой. Слишком много сомнений в её ненависти. Слишком неуклюжей вышла попытка убить. И слишком уж неистово она задрожала, когда он разорвал на ней корсет, отбросив его в сторону.

— О, ты можешь ненавидеть меня столько, сколько захочешь… но ты не можешь ненавидеть то, как мое тело прижимается к твоему, не так ли, любовь моя? То, как одно прикосновение заставляет тебя дрожать, — насмешливо добавил он, глядя ей в глаза с неприкрытой похотью.

Ответ оказался для него неожиданностью. Прыткая юная вампирша умудрилась выдернуть одну руку из его хватки и, не теряя зря времени, наотмашь ударила его по лицу. Сильно. Звонко. Ладонью. Так картинно по-женски влепила пощёчину, но с немаленькой вампирской силой. От неожиданности он замер на месте. Но не вздрогнул.

— За то, что надругался надо мной! — прошипела Лилит вполне разумную причину такой возмутительной наглости.

Астарион тихо рассмеялся. Даже сейчас, кусачая, колкая, злая и драчливая, она наполняла его ликованием. Удар, разумеется, отольётся ей наказанием, но сейчас яркий болевой росчерк больше делал его счастливым, чем злил. Она замахнулась на вторую пощёчину, а он с улыбкой не сделал ничего, чтобы её остановить. Лишь поймал себя на мысли, какая она милая, когда так карикатурно дерётся.

— За то, что обратил меня без согласия, лживый ты монстр! — гневно выкрикнула она под звон второй пощёчины.

Ещё громче и больнее. Второй удар ощущался почти возбуждающим. Это была весьма пикантная прелюдия. Особенно если оглянуться на кабинет, который напоминал сущий кошмар. Из целого каким-то чудом остался стоять только стол, щекоча воображение тем, как им можно будет воспользоваться чуть позже. Третьей пощёчины не произошло. Астарион перехватил руку, вновь лишив её возможности двигаться. Он зло улыбнулся.

Пора переходить от прелюдии к действию…

Примечания:

Во имя пояснительной бригады. Если тут есть чтецы Ван Рихтена, которые готовы обнажить факелы и керосин, то да — я торжественно каюсь, что решила усидеть на двух стульях. И на прочитанном в книге, и на игровой механике Балды. По Ван Рихтену обращение в вампира капитально бьёт по всем классам (кроме класса плут), особенно по барду. Бард проседает на всех своих фишках — заклинание, исполнение, харизма и убеждение ибо становится нечистью, не способной понимать человеческие чувства. Это можно компенсировать с возрастом и некоторыми вампирскими фишками, но как прежде уже не будет. Колдовать бард не сможет вообще. Но в Baldur’s Gate III (даже в эпилоге, когда личинусов нет) обращение ничего не меняет, поэтому я с наглым видом говорю, что всё нормально. Плюс, пользуясь книгой, поскольку невеста вампира не понимает от рождения, что с ней случилось, то её сознание не перестраивается автоматически на режим жизни вампира. Значит, есть надежда.

По поводу сердцебиения и румянца — так же по Ван Рихтену у вампиров активная кровеносная система, по венам бегает кин-нектар (более концентрированная бессмертная кровь), работает сердце, хоть и медленнее, чем у смертных. Про другие органы написано размыто, но есть упоминание про человеческую еду. Большая часть вампиров срыгивает её (как в фильме и сериале «Что мы делаем в тени»), но есть те, кто проносит через тело и исторгает по-человечески. Не переваривая. То есть, кое-какая работа внутренних органов есть.

1) Нахождение вблизи своего создателя (что прямо говорил Астарион в игре) снимает некоторые слабости с создания. Такие как боязнь солнечного света. Далее на моей фантазии ещё и отражение с температурой тела.

Вернуться к тексту