Корпорация Странных Существ 2.0 (гет)

Картер-Сити растворялся в серой дымке, когда "Торнадо" Майка и Евы катился по разбитой дороге на окраину, где город уступал место пустошам. Дождь, терзавший промзону всю ночь, утих, оставив после себя тяжелые свинцовые тучи, которые висели над горизонтом, как крышка гроба. Пейзаж был унылым: заросшие сорняками пустыри, ржавые заборы с колючей проволокой, покосившиеся столбы с оборванными проводами. Вдалеке, на фоне серого неба, вырисовывался силуэт заброшенного объекта — бетонная коробка без окон, чьи заколоченные проемы зияли, как пустые глазницы. Стертый логотип, едва различимый на выцветшей стене, намекал на буквы TLNTS, но время и ветер почти стерли их след.

Майк, сидя на пассажирском сиденье, сжимал рукоять "Волка-7", чувствуя, как холод металла успокаивает его нервы. Пиджак Тайлера, все еще влажный от вчерашнего ливня, лип к плечам, а шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — слабо пульсировал, будто предчувствовал беду. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было маской собранности, но внутри он был натянут, как струна. Имя Клары Вейн, ее голос, ее предупреждение — Они знают. Они идут — крутились в голове, как заезженная пластинка. Он не знал, кто она, но чувствовал, что она — ключ к его прошлому, к Роману, к тварям, которые преследовали его в кошмарах.

Ева Ростова вела машину с холодной точностью, ее зеленые глаза, острые, как лезвия, следили за дорогой. Темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели в тусклом свете, а нейронный браслет на запястье мигал синим, синхронизируясь с планшетом, лежащим на ее коленях. Черный пиджак, белая рубашка и брюки с идеальными стрелками подчеркивали ее строгий стиль, но шрам над бровью и компактный нейронный подавитель в кобуре намекали на опыт, выкованный в бою. Она скользила взглядом по голографическому досье объекта, ее пальцы быстро листали данные: чертежи здания, старые отчеты, слухи о проектах TLNTS. Ее лицо было профессионально-непроницаемым, но Майк чувствовал ее настороженность, ее подозрения, которые росли после его поведения на складе.

— Объект 47, — сказала Ева, ее голос был низким, с легкой хрипотцой, выдающей бессонную ночь.

— Официально — склад для хранения оборудования. Неофициально — лаборатория TLNTS. Или что-то хуже. Бонни мог работать здесь до того, как исчез.

Майк кивнул, стараясь выглядеть так, будто понимает, о чем речь. Имя Виктора Бонни, как и Клары Вейн, вызывало смутное чувство дежавю, но его разум был лабиринтом из обрывков: крик Кейт, глаза Романа, спираль на стене. Он сжал кулак, заглушая панику, и посмотрел на здание, которое приближалось с каждым оборотом колес. Его бетонные стены, покрытые трещинами и мхом, казались живыми, будто хранили секреты, готовые вырваться наружу.

— Бонни? — переспросил он, надеясь, что голос Тайлера звучит достаточно цинично.

— Тот самый, что якобы растворился после взрыва в 19-м?

Ева бросила на него быстрый взгляд, ее глаза сузились.

— Ты знаешь его историю, Рейн. Не притворяйся. — Ее тон был деловым, но с ноткой предупреждения.

— Если это его лаборатория, нам лучше быть готовыми. TLNTS не оставляет такие места без охраны.

Майк почувствовал, как шрам на шее запульсировал, а в голове мелькнул шепот Романа: Ты близко. Он сжал рукоять "Волка-7" сильнее, пытаясь сосредоточиться. Ева заглушила двигатель, и тишина обрушилась на них, нарушаемая лишь скрипом ржавых заборов на ветру. Они вышли из машины, и холодный воздух, пропитанный запахом сырости и гниющей травы, ударил в лицо. Майк натянул воротник пиджака, его ботинки хрустели по гравию, а взгляд скользил по пустырю, где тени облаков ползли по земле, как призраки.

Ева захлопнула дверь "Торнадо", ее движения были быстрыми, точными, как у хищника. Она держала планшет в одной руке, а другую положила на кобуру с подавителем. Ее взгляд, острый и внимательный, остановился на здании, затем скользнул к Майку, и на мгновение ее лицо дрогнуло, выдавая сомнение. Она не доверяла ему, и Майк знал, что каждый его шаг под прицелом ее наблюдательности.

— Проверь пушку, Рейн, — сказала она, ее голос был стальным.

— Если это место Бонни, тут может быть что угодно.

Майк кивнул, вытаскивая "Волк-7" и проверяя заряд. Его пальцы, слишком грубые, слишком чужие, двигались автоматически, будто тело Тайлера знало, что делать. Но его разум кричал: Это не просто расследование. Это твое прошлое. Шрам на шее горел, и он чувствовал, что здание впереди — не просто бетонная коробка, а портал в кошмары, которые он пытался забыть.

Они двинулись к входу, их шаги эхом отдавались в тишине пустыря. Небо над головой сгущалось, и силуэт заброшенного объекта, словно тень прошлого, нависал над ними, готовый раскрыть свои тайны — или поглотить их навсегда.

Свинцовые тучи нависали над пустырем на окраине Картер-Сити, их тени ползли по ржавым заборам и заросшим сорняками кучам земли, окружавшим заброшенный объект. Бетонная коробка здания, с заколоченными проемами и стертым логотипом TLNTS, возвышалась перед Майком и Евой, как мрачный страж, хранящий тайны прошлого. Холодный ветер, пропитанный запахом сырости и гниющей травы, гнал пыль по гравию, и тишина, нарушаемая лишь скрипом ржавых петель на заборе, давила на плечи.

Майк вышел из "Торнадо", захлопнув дверь с глухим стуком. Его пиджак, все еще влажный после ночного ливня, лип к коже, а шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — слабо пульсировал, будто чувствовал близость опасности. Лицо Тайлера — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной, покрытой мелкими каплями конденсата — было маской деловой собранности, но внутри он был натянут, как струна. Звонок Клары Вейн, ее слова — Они знают. Они идут — жгли разум, как кислота, а воспоминания о складе, о зеркале, о Романе всплывали, как обрывки кошмара. Он сжал рукоять "Волка-7", чувствуя, как холод металла заземляет его, и сделал шаг к зданию, стараясь выглядеть невозмутимым.

Ева Ростова вышла следом, ее движения были быстрыми, точными, как у машины, настроенной на эффективность. Черный пиджак, белая рубашка и брюки с идеальными стрелками подчеркивали ее строгий стиль, но шрам над бровью, едва заметный в сером свете, и нейронный браслет, мигающий синим на запястье, выдавали ее готовность к бою. В одной руке она держала планшет с голографическим досье объекта, в другой — компактный нейронный подавитель, чья гравировка блестела, как лезвие. Ее темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели от влаги, а зеленые глаза, острые, как осколки стекла, скользнули по пустырю, затем остановились на Майке.

На мгновение их взгляды встретились, и Майк почувствовал, как его сердце пропустило удар. Глаза Евы, холодные и проницательные, были словно рентген, вскрывающий его ложь. Ее лицо — острые скулы, напряженные губы, шрам, казавшийся глубже в этом свете — осталось неподвижным, но в ее взгляде мелькнуло сомнение, тень подозрения, которое росло с каждой их встречей. Она помнила его странное поведение на складе: его реакцию на символ, его приступ у зеркала, звонок Клары Вейн, который он пытался скрыть. Ее взгляд был не просто наблюдательным — он был хирургическим, препарирующим, и Майк знал, что она ищет трещины в его маске.

— Рейн, — сказала она, ее голос был низким, с хрипотцой, но с подтекстом, который резал, как нож.

— Ты готов? Или мне опять ждать, пока ты соберешься?

Майк сглотнул, стараясь, чтобы его лицо не выдало бурю внутри. Он чувствовал, как шрам на шее запульсировал, и шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Она видит. Он заставил себя кивнуть, его голос, хриплый и усталый, прозвучал почти убедительно:

— Готов, Ростова. Веди.

Ева задержала взгляд на нем еще на секунду, ее глаза сузились, а уголок рта дрогнул, будто она хотела сказать что-то, но передумала. Она отвернулась, шагнув к входу в здание, но Майк чувствовал, как ее подозрения оседают в воздухе, как пыль после взрыва. Она не доверяла ему, и каждый его шаг был под ее прицелом. Он поправил "Волк-7" в кобуре, его пальцы, слишком грубые, слишком чужие, двигались автоматически, будто тело Тайлера знало, что делать. Но его разум кричал: Она права. Ты не тот, за кого себя выдаешь.

Они остановились у входа — массивной стальной двери, покрытой ржавчиной и царапинами. Над ней, едва различимый, виднелся выцветший логотип TLNTS, чьи буквы казались шрамами на бетоне. Пустырь вокруг был мертвенно-тихим, но Майк чувствовал, как здание смотрит на них, его заколоченные проемы — как глаза, скрывающие тайны. Шрам на шее горел, и он знал, что за этой дверью его ждет не просто расследование, а шаг в пропасть, где прошлое Тайлера и его собственные кошмары сплетались в смертельный узел.

Заброшенный объект на окраине Картер-Сити возвышался перед Майком и Евой, как бетонный монолит, хранящий тайны, которые город давно пытался забыть. Свинцовые тучи давили на пустырь, их тени ползли по ржавым заборам и заросшим сорняками кучам земли, а холодный ветер, пропитанный сыростью, гнал пыль по гравию. Стальная дверь входа, покрытая ржавчиной и глубокими царапинами, словно когтями, была заперта, ее электронная панель — потемневшая, с мигающим красным индикатором — казалась последним стражем, охраняющим мрак внутри. Над дверью, едва различимый, выцветший логотип TLNTS выглядел как шрам, выжженный временем. Тишина пустыря была обманчивой, нарушаемой лишь скрипом ржавых петель на заборе и слабым гулом ветра, но Майк чувствовал, как здание дышит, его заколоченные проемы следят за ними, как глаза.

Ева Ростова остановилась у двери, ее силуэт в черном пиджаке был четким, как вырезанный из стали. Темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели в сером свете, а зеленые глаза, острые и внимательные, изучали панель с холодной сосредоточенностью. Нейронный браслет на ее запястье мигнул синим, синхронизируясь с планшетом, который она убрала в карман. Ее пальцы, уверенные и точные, скользнули к поясу, где в компактной кобуре лежал нейронный подавитель, но вместо него она достала тонкое устройство — мультитул с гравировкой, похожий на стилус, но с набором микроинструментов. Шрам над бровью, едва заметный в тусклом свете, казался глубже, выдавая напряжение, которое она скрывала под профессиональной маской.

— Панель старая, но активная, — сказала Ева, ее голос был низким, с хрипотцой, но деловым, как у инженера перед сложной задачей.

— TLNTS не доверяет простым замкам. Это нейросеть второго поколения. Дай мне минуту.

Майк кивнул, отступив на шаг, его рука сжимала "Волк-7", а взгляд скользил по пустырю. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, а шрам на шее слабо пульсировал, будто чувствовал близость чего-то зловещего. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, но он едва замечал дискомфорт. Его чувства, обостренные после событий на складе, ловили каждый звук: шорох травы, скрип забора, далекий гул, похожий на дыхание машины. Он прислушивался, пытаясь уловить малейший намек на движение, на тварь с белыми глазами, которая могла скрываться за ржавыми конструкциями. Имя Клары Вейн, ее голос

— Они знают. Они идут — эхом отдавалось в голове, и он чувствовал, что это место, эта лаборатория, было частью паутины, в которой он запутался.

Ева присела перед панелью, ее мультитул с тихим щелчком выдвинул тонкий зонд, который она вставила в порт. Ее пальцы двигались с хирургической точностью, а браслет мигнул, подключаясь к системе. Панель ожила, ее экран замерцал зеленым, но тут же вспыхнул красным, издав резкий сигнал тревоги. Ева нахмурилась, ее шрам над бровью стал заметнее, и она пробормотала:

— Упрямая тварь.

Она достала из кармана миниатюрный декодер — устройство размером с зажигалку, с мигающими диодами — и подключила его к панели. Искры брызнули из порта, сопровождаемые низким гудением, а экран начал мигать, выдавая потоки данных. Звук работающих инструментов — щелчки, жужжание, треск электричества — разрезал тишину, и Майк почувствовал, как его сердце ускоряет ритм. Он обернулся, его взгляд метнулся к пустырю, где тени облаков казались слишком длинными, слишком живыми. Шрам на шее запульсировал сильнее, и шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Ты уже внутри.

— Ростова, быстрее, — сказал Майк, его голос был хриплым, с ноткой тревоги.

— Что-то не так.

Ева бросила на него быстрый взгляд, ее зеленые глаза сузились, но она не ответила, сосредоточившись на взломе. Ее пальцы летали по декодеру, вводя команды, а браслет синхронизировался, заглушая защиту панели. Экран мигнул, красный сменился зеленым, и с глухим лязгом замок в двери щелкнул, отпираясь. Искры угасли, и панель затихла, оставив лишь слабое шипение перегретых цепей.

— Готово, — сказала Ева, вставая и убирая инструменты. Ее голос был стальным, но в нем мелькнула тень удовлетворения. Она посмотрела на Майка, ее взгляд был острым, оценивающим.

— Ты что, уже слышишь призраков, Рейн?

Майк не ответил, его глаза были прикованы к двери, за которой ждала тьма. Он чувствовал, как здание смотрит на него, его бетонные стены хранят эхо прошлого — его прошлого, Тайлера, Романа, TLNTS. Шрам на шее горел, и он знал, что этот взлом был лишь первым шагом в лабиринт, где каждый поворот мог стать ловушкой. Он сжал "Волк-7", готовясь к тому, что ждало их внутри, и кивнул Еве.

— Пошли, — сказал он, и его голос, хоть и дрожал, был полон решимости.

Ева толкнула дверь, и она с протяжным скрипом открылась, выпуская холодный, затхлый воздух, пропитанный запахом химикатов и запустения. Тьма за порогом была густой, почти осязаемой, и Майк почувствовал, как его сердце сжалось. Это был не просто объект. Это была тень прошлого, и она ждала его.

Тьма за стальной дверью заброшенного объекта на окраине Картер-Сити обрушилась на Майка и Еву, как холодный, затхлый туман. Скрип ржавых петель, сопровождавший открытие двери, затих, и их встретила гнетущая тишина, нарушаемая лишь слабым эхом далеких капель, падающих где-то в глубине. Воздух был густым, пропитанным запахом запустения — сыростью, пылью и едким, почти металлическим привкусом химикатов, который оседал на языке, как пепел. Полумрак внутри был плотным, словно чернила, и лучи фонариков Евы и Майка, острые и холодные, выхватывали из мрака лишь фрагменты: потрескавшиеся бетонные стены, покрытые паутиной, рваные провода, свисающие с потолка, и обломки мебели, разбросанные по полу, как кости давно забытого мира.

Ева Ростова шагнула первой, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как натянутая струна. Темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые и внимательные, скользили по каждому углу. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, отслеживая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был направлен в темноту, его гравировка сверкала, как лезвие. Ее лицо, освещенное фонариком, было маской профессиональной собранности, но шрам над бровью казался глубже, выдавая напряжение, которое она скрывала. Контейнер с цилиндром, найденным на складе, висел на ее поясе, слабо светясь зеленым, и его пульсация отражалась в ее глазах, как призрачный отблеск.

— Осторожно, Рейн, — шепнула она, ее голос был низким, с хрипотцой, но резким, как команда.

— Это место не просто заброшено. Оно... ждет.

Майк кивнул, переступив порог, его ботинки хрустнули по осколкам стекла и пыли. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, а шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — горел, посылая импульсы боли в виски. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, а "Волк-7" в руке дрожал, синий огонек нейронного чипа мигал, как пульс. Он чувствовал, как тьма давит на него, как будто стены дышат, и каждый шаг отдавался эхом в его костях. Имя Клары Вейн, ее предупреждение — Они знают. Они идут — крутилось в голове, а воспоминания о складе, о зеркале, о Романе всплывали, как обрывки сна.

Луч его фонарика метался по холлу, выхватывая детали: опрокинутый металлический стол, покрытый пылью, треснувшие мониторы, чьи экраны зияли пустотой, и длинные тени, которые тянулись по стенам, будто живые. Пыль, потревоженная их шагами, танцевала в свете, создавая призрачные завитки, а паутина, натянутая в углах, дрожала, как струны. Майк прищурился, его обостренные чувства ловили каждый звук: скрип балок над головой, шорох, похожий на движение в глубине коридора, и низкий гул, почти неуловимый, как дыхание спящей машины. Шрам на шее запульсировал сильнее, и шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Ты дома.

Он сжал "Волк-7", пытаясь заглушить панику, и шагнул глубже, следуя за Евой. Ее фонарик выхватил табличку на стене — выцветшую, с полустертыми буквами: "Сектор 3: Нейронные Исследования". Майк почувствовал, как холод пробирается под кожу. Это место было не просто лабораторией. Это был эпицентр чего-то, что TLNTS пыталось скрыть, и он, каким-то образом, был с этим связан. Его взгляд упал на пол, где среди пыли виднелись едва заметные следы — не когтистые, как на складе, а человеческие, но слишком свежие для заброшенного объекта.

— Ростова, — прошептал он, указывая фонариком на следы. Его голос был хриплым, с ноткой тревоги.

— Кто-то здесь был. Недавно.

Ева обернулась, ее глаза сузились, и она присела, направив фонарик на пол. Следы, едва различимые, вели вглубь коридора, где тьма становилась гуще. Ее лицо стало жестче, а рука сжала подавитель.

— Это не охрана, — сказала она, ее тон был холодным, аналитическим.

— TLNTS не оставляет следы. Это кто-то другой.

Майк почувствовал, как его сердце ускорило ритм. Клара Вейн? Или кто-то хуже? Шрам на шее горел, и он знал, что этот коридор, эта тьма, скрывает не только ответы, но и угрозу, которая уже дышала им в затылок. Ева встала, ее взгляд метнулся к нему, и на мгновение он увидел в ее глазах не только профессионализм, но и тень беспокойства.

— Идем, Рейн, — сказала она, ее голос был стальным.

— И держи глаза открытыми.

Они двинулись вперед, их фонарики выхватывали длинные тени, которые скользили по стенам, как призраки. Пыль кружилась в свете, а запах химикатов становился сильнее, пропитывая воздух ощущением, что это место не просто заброшено — оно живо, и оно ждет. Майк сжал "Волк-7", чувствуя, как тьма сжимается вокруг него, и знал, что каждый шаг уводит его глубже в лабиринт, где его прошлое и кошмары Романа уже готовились встретить его.

Тьма коридоров заброшенного объекта на окраине Картер-Сити сгущалась, словно живое существо, обволакивая Майка и Еву, пока они пробирались глубже. Лучи их фонариков, острые и холодные, выхватывали из мрака потрескавшиеся стены, покрытые паутиной, и свежие следы на пыльном полу, которые вели к массивной двери в конце коридора. Запах химикатов, едкий и металлический, становился сильнее, смешиваясь с сыростью и чем-то сладковато-гнилостным, от чего горло сжималось. Дверь, покрытая ржавчиной и царапинами, была приоткрыта, и из щели сочился слабый зеленоватый свет, пульсирующий, как биение сердца. Майк почувствовал, как шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — запульсировал в такт, и шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Ты нашел.

Ева Ростова остановилась у двери, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как лезвие, готовое к удару. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые и внимательные, изучали щель, откуда лился свет. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, а компактный нейронный подавитель в руке был нацелен вперед, его гравировка сверкала, как лед. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, и его пульсация отражалась в ее глазах, как призрачный отблеск. Ее лицо, освещенное фонариком, было маской профессиональной собранности, но шрам над бровью казался глубже, выдавая нарастающую тревогу.

— Это не просто лаборатория, — шепнула она, ее голос был низким, с хрипотцой, но резким, как предупреждение.

— Что бы здесь ни делали, они ушли в спешке. Будь начеку, Рейн.

Майк кивнул, сжимая "Волк-7", его пальцы, грубые и чужие, дрожали на рукояти. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, а пот стекал по виску, смешиваясь с пылью. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, но он едва замечал дискомфорт. Его чувства, обостренные после склада, ловили каждый звук: скрип балок, шорох пыли, низкий гул, похожий на дыхание машины. Имя Клары Вейн, ее слова — Они знают. Они идут — эхом отдавалось в голове, а воспоминания о зеркале, о Романе, о тварях с белыми глазами всплывали, как обрывки кошмара.

Ева толкнула дверь, и та с протяжным скрипом открылась, выпуская холодный воздух, пропитанный химикатами и чем-то живым, почти осязаемым. Они шагнули внутрь, и их фонарики осветили помещение, которое могло быть только лабораторией — или полигоном для чего-то гораздо хуже. Пол был усеян осколками стекла, сверкающими, как битый лед, а опрокинутые столы и стулья валялись в хаотичном беспорядке, будто кто-то бежал, сметая все на своем пути. Поврежденные консоли управления, чьи экраны зияли пустотой, стояли вдоль стен, их провода свисали, как внутренности вскрытой машины. Пустые колбы, некоторые треснувшие, другие покрытые засохшими пятнами зеленоватого вещества, были разбросаны по полу, а в углу виднелись клетки — металлические, с погнутыми прутьями, слишком большие для животных, но слишком тесные для людей.

Майк замер, его фонарик выхватил следы на полу — не когтистые, как на складе, а пятна того же зеленоватого вещества, которое они видели раньше. Оно слабо светилось, пульсируя, как цилиндр в контейнере Евы, и оставляло ощущение, что оно живое, дышит.

Его шрам на шее горел, и он почувствовал, как тьма сжимается вокруг него, как будто стены шепчут. Воспоминания о лаборатории из его кошмаров — стеклянные капсулы, крик Кейт, спираль на стене — вспыхнули ярче, и он сжал "Волк-7", пытаясь заглушить панику.

Ева медленно двинулась вперед, ее фонарик скользил по консолям, выхватывая детали: разбитые клавиатуры, треснувшие экраны, следы химикатов, въевшиеся в металл. Она остановилась у одной из клеток, ее луч осветил внутренности — пустые, но с царапинами на стенах, глубокими, словно вырезанными когтями. Ее лицо стало жестче, а рука сжала подавитель.

— Это не просто бегство, — сказала она, ее голос был холодным, аналитическим, но с ноткой тревоги.

— Это паника. Что бы здесь ни испытывали, оно вырвалось.

Майк шагнул к ней, его ботинки хрустнули по осколкам стекла, и его взгляд упал на стену, где среди трещин виднелась табличка: "Проект Нейро-Шторм". Название ударило его, как молния, вызвав смутное чувство дежавю. Он не знал, что это, но шрам на шее запульсировал сильнее, и шепот Романа, ядовитый и отчетливый, произнес: Ты был здесь. Майк сглотнул, его серые глаза, красные от бессонницы, метались по помещению, пытаясь найти что-то, что объяснит это чувство.

— Ростова, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой напряжения.

— Это место... оно не просто лаборатория. Оно... неправильное.

Ева обернулась, ее зеленые глаза сузились, и она посмотрела на него с подозрением, которое не могла скрыть.

— Неправильное? — переспросила она, ее тон был холодным, но в нем мелькнула тревога.

— Объясни, Рейн.

Майк открыл рот, но слова застряли. Он не мог объяснить, не выдав себя. Вместо этого он указал на пятна зеленоватого вещества.

— Это. Оно такое же, как на складе. И оно... живое.

Ева присела, направив фонарик на пятно. Ее лицо стало еще жестче, а браслет мигнул, будто записывая данные.

— Если это Бонни, — сказала она, ее голос был стальным, — то он играл с чем-то, что не должен был трогать.

Майк кивнул, но его взгляд был прикован к клеткам, к царапинам, к зеленоватому свечению. Он чувствовал, как лаборатория смотрит на него, как ее тени шевелятся, готовясь раскрыть тайны — или поглотить их. Шрам на шее горел, и он знал, что это место было не просто заброшено. Оно было живым, и оно помнило его.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как застывший кошмар, застрявший во времени. Полумрак, пропитанный запахом химикатов и запустения, давил на Майка и Еву, пока их фонарики выхватывали из тьмы осколки стекла, опрокинутые столы и клетки с погнутыми прутьями. Зеленоватое вещество на полу слабо светилось, пульсируя, как живое, и его ритм отдавался в шраме на шее Майка, заставляя его кожу гореть. Разбитые консоли управления, их экраны, зияющие пустотой, и рваные провода, свисающие с потолка, создавали ощущение, что это место было покинуто в панике, будто нечто вырвалось из-под контроля. Табличка на стене — "Проект Нейро-Шторм" — висела как зловещее предупреждение, и Майк чувствовал, как его разум цепляется за это название, как за ключ, который он не мог повернуть.

Ева Ростова двигалась по лаборатории с холодной точностью, ее силуэт в черном пиджаке был четким, как лезвие. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые и аналитические, скользили по оборудованию. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как холодный металл. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, и его пульсация казалась эхом свечения на полу. Ее лицо, освещенное фонариком, было маской профессиональной собранности, но шрам над бровью, казавшийся глубже в этом мраке, выдавал напряжение, которое она скрывала.

Ева остановилась у одной из консолей, ее луч фонарика осветил массивное устройство, похожее на гибрид сервера и нейронного интерфейса. Его корпус, покрытый пылью и царапинами, был усеян портами и мигающими диодами, которые, несмотря на годы заброшенности, слабо мерцали, как угасающие звезды. Она присела, ее пальцы скользнули по поверхности, стирая пыль, и ее глаза сузились, когда она заметила гравировку: "B-17 NeuroSync". Рядом, едва различимый, виднелся серийный номер и логотип TLNTS, вырезанный с хирургической точностью, но почти стертый временем.

— Бонни, — выдохнула Ева, ее голос был низким, с хрипотцой, но в нем мелькнула искра узнавания.

— Это его работа. Нейроинтерфейсы второго поколения. TLNTS использовала

их для ранних экспериментов с сознанием.

Майк, стоявший в нескольких шагах, почувствовал, как имя Виктора Бонни ударило его, как электрический разряд. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — напряглось, а шрам на шее запульсировал, посылая волны боли в виски. Он сжал "Волк-7", его пальцы, грубые и чужие, дрожали на рукояти, а пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам. Имя Бонни было не просто знакомым — оно было якорем, цепляющимся за обрывки его кошмаров: лаборатория, стеклянные капсулы, крик Кейт, спираль на стене. Он не знал, почему, но это имя вызывало чувство, будто он стоит на краю пропасти.

— Бонни? — переспросил он, стараясь, чтобы голос Тайлера звучал цинично, но в нем мелькнула тревога.

— Ты уверена?

Ева обернулась, ее зеленые глаза, острые, как осколки стекла, буравили его с подозрением.

— Не прикидывайся, Рейн, — сказала она, ее тон был холодным, аналитическим, но с ноткой предупреждения.

— Ты работал по делу TLNTS. Ты знаешь, что Бонни не просто инженер. Это его почерк — нейросети, биоинтерфейсы, эксперименты, которые никто не должен был трогать.

Майк сглотнул, его взгляд упал на устройство, чьи диоды мигали, как глаза, следящие за ним. Он шагнул ближе, его фонарик осветил консоль, и он заметил тонкую трещину на корпусе, из которой сочилась капля зеленоватого вещества, такого же, как на полу. Оно слабо светилось, пульсируя в такт шраму на его шее, и Майк почувствовал, как его сердце ускорило ритм. Это не просто оборудование. Это было что-то большее — машина, которая дышала, как цилиндр в контейнере Евы.

— Если это Бонни, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой напряжения, — то что он здесь делал? И почему все бросили?

Ева встала, ее рука сжала подавитель, а браслет мигнул, будто записывая данные.

— Хороший вопрос, — ответила она, ее тон был стальным, но в нем мелькнула тень удивления.

— Но посмотри на это. — Она указала на консоль, где под слоем пыли виднелась надпись: "Протокол Нейро-Шторм: Фаза 2".

— Это не просто эксперименты. Это было что-то... масштабное. И, судя по состоянию, они не закончили.

Майк почувствовал, как холод пробирается под кожу. Название "Нейро-Шторм" эхом отдавалось в его голове, вызывая смутные образы: стеклянные капсулы, твари с ртутными когтями, голос Романа, шепчущий: Ты мой. Его шрам на шее горел, и он знал, что эта лаборатория — не просто место расследования. Это было сердце его прошлого, и оно билось, готовясь раскрыть свои тайны.

Ева посмотрела на него, ее глаза сузились, и Майк почувствовал, как ее подозрения растут.

— Ты что-то знаешь, Рейн, — сказала она, ее голос был холодным, почти угрожающим.

— И лучше тебе начать говорить.

Майк покачал головой, его серые глаза избегали ее взгляда. Он не мог рассказать правду — не сейчас, не здесь. Но он чувствовал, как тьма лаборатории сжимается вокруг него, как зеленоватое свечение пульсирует, как стены шепчут. Это место знало его, и оно не собиралось отпускать.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как рана, вскрытая временем, ее тьма пульсировала тайнами, которые стены хранили годами. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался вокруг Майка и Евы, пока их фонарики выхватывали из мрака осколки стекла, опрокинутые столы и клетки с погнутыми прутьями. Зеленоватое вещество на полу слабо светилось, его пульсация отдавалась в шраме на шее Майка, заставляя его кожу гореть. Разбитые консоли управления, их экраны, зияющие пустотой, и надпись "Протокол Нейро-Шторм: Фаза 2" на одной из них намекали на эксперименты, вышедшие за грань дозволенного. Воздух был тяжелым, как будто само пространство знало, что здесь произошло, и не хотело отпускать правду.

Ева Ростова стояла у консоли с гравировкой "B-17 NeuroSync", ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как натянутая струна. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые и аналитические, изучали устройство, чьи диоды мигали, как угасающие звезды. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как холодный металл. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, и его пульсация казалась эхом свечения лаборатории. Ее лицо, освещенное фонариком, было маской профессиональной собранности, но шрам над бровью, казавшийся глубже в этом мраке, выдавал нарастающую тревогу.

Майк, в нескольких шагах от нее, сжимал "Волк-7", его пальцы, грубые и чужие, дрожали на рукояти. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, а пот стекал по виску, смешиваясь с пылью. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, но он едва замечал дискомфорт. Его чувства, обостренные после событий на складе, ловили каждый шорох: скрип балок, шорох пыли, низкий гул, похожий на дыхание машины. Имя Виктора Бонни, "Нейро-Шторм", зеленоватое свечение — все это цеплялось за его разум, вызывая смутные образы: стеклянные капсулы, крик Кейт, глаза Романа, горящие серым пламенем.

Его взгляд скользнул по стене, и он замер. Там, где бетон был покрыт трещинами и пылью, что-то привлекло его внимание — не царапины, не пятна, а нечто иное. Он направил фонарик, и луч высветил странные следы: не физические повреждения, а зоны искажения, будто воздух над поверхностью дрожал, как мираж в пустыне. Они были едва заметными, но Майк видел их ясно — легкое мерцание, как тепловое марево, и слабое изменение цвета стены, от серого к тускло-зеленому, словно стена впитала энергию, которая все еще жила в ней. Следы тянулись вдоль стены, извиваясь, как вены, и исчезали в углу, где стояла клетка с погнутыми прутьями.

— Ростова, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой удивления и тревоги.

— Посмотри на это.

Ева обернулась, ее зеленые глаза сузились, и она шагнула к нему, направив фонарик на стену. Ее луч осветил следы, и мерцание стало заметнее, как будто свет пробудил их. Воздух над стеной дрожал, создавая иллюзию, что стена дышит, а зеленоватый оттенок пульсировал в такт свечению цилиндра на ее поясе. Ева нахмурилась, ее шрам над бровью стал заметнее, и она медленно провела пальцем по стене, не касаясь поверхности.

— Это не химикаты, — сказала она, ее тон был аналитическим, но с ноткой заинтригованности.

— Это... остаточная энергия. Как будто здесь проводили эксперименты с нейронным полем. Или с чем-то более мощным.

Майк почувствовал, как шрам на шее запульсировал сильнее, и шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Ты чувствуешь. Его обостренные чувства уловили нечто большее — не просто зрительный эффект, а ощущение, будто следы излучают тепло, не физическое, а ментальное, как слабый электрический ток, пробегающий по коже. Он шагнул ближе, его фонарик дрожал, высвечивая изгибы следов, и на мгновение ему показалось, что они движутся, как змеи, извивающиеся под поверхностью.

— Это не просто энергия, — сказал он, его голос был тихим, почти шепотом, но в нем звучала убежденность.

— Это... как память. Как будто стены помнят, что здесь было.

Ева посмотрела на него, ее глаза, зеленые, как ядовитый неон, буравили его с подозрением.

— Память? — переспросила она, ее тон был холодным, но в нем мелькнула тень удивления.

— Ты начинаешь звучать, как псих, Рейн. Объясни.

Майк сглотнул, его серые глаза избегали ее взгляда. Он не мог объяснить, не выдав себя. Но он чувствовал, как следы тянут его, как будто они были частью него, частью его шрама, частью Романа. Его разум вспыхнул обрывками: лаборатория, стеклянные капсулы, твари с ртутными когтями, голос, шепчущий: Ты мой. Он сжал "Волк-7", пытаясь заглушить панику, и указал на клетку в углу.

— Там, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой напряжения.

— Следы ведут туда.

Ева кивнула, ее рука сжала подавитель, а браслет мигнул, будто записывая данные. Она двинулась к клетке, но ее взгляд не отпускал Майка, и он знал, что ее подозрения растут. Лаборатория дышала вокруг них, ее тьма шевелилась, а следы энергии, мерцающие на стенах, были как нити, связывающие его с прошлым, которое он не мог вспомнить — но которое помнило его.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как застывший кошмар, где тьма и тайны сплелись в удушающий узел. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался вокруг Майка и Евы, пока их фонарики выхватывали из мрака осколки стекла, опрокинутые столы и клетки с погнутыми прутьями. Зеленоватое вещество на полу слабо светилось, его пульсация отдавалась в шраме на шее Майка, заставляя его кожу гореть. Энергетические следы на стенах — мерцающие, извивающиеся, как вены — тянулись к углу, где стояла клетка, и их призрачное тепло, ментальное, а не физическое, пробиралось под кожу, вызывая дрожь. Надпись "Протокол Нейро-Шторм: Фаза 2" и гравировка "B-17 NeuroSync" на консоли намекали на эксперименты, которые пересекли грань дозволенного, и Майк чувствовал, как лаборатория смотрит на него, ее стены шепчут его имя.

Ева Ростова двигалась к клетке, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как натянутая струна. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые и внимательные, изучали царапины на прутьях. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как холодный металл. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, и его пульсация казалась эхом свечения лаборатории. Ее лицо, освещенное фонариком, было маской профессиональной собранности, но шрам над бровью, казавшийся глубже в этом мраке, выдавал нарастающую тревогу.

Майк следовал за ней, сжимая "Волк-7", его пальцы, грубые и чужие, дрожали на рукояти. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, а пот стекал по виску, смешиваясь с пылью. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, но он едва замечал дискомфорт. Его обостренные чувства ловили каждый шорох: скрип балок, шорох пыли, низкий гул, похожий на дыхание машины. Энергетические следы на стенах, их мерцание и тепло, тянули его взгляд, но что-то другое, более зловещее, заставило его замереть.

Его фонарик скользнул по клетке, и там, на внутренней стороне прутьев, он увидел его — символ, тот же, что был на складе, или пугающе похожий. Он был выжжен на металле, его линии, изогнутые и спиралевидные, казались живыми, будто двигались в свете фонарика. Символ был сложным: переплетение углов и кривых, напоминающее спираль, вписанную в треугольник, с тонкими, почти невидимыми линиями, которые пульсировали слабым зеленоватым свечением, как шрам на его шее. Майк почувствовал, как его сердце пропустило удар, а шрам запульсировал, посылая волны боли в виски. Его зрачки расширились, лицо застыло, а дыхание стало прерывистым, как будто воздух в лаборатории сгустился, сдавливая легкие.

— Ростова, — выдавил он, его голос был хриплым, почти шепотом, пропитанным тревогой.

— Это... оно.

Ева обернулась, ее зеленые глаза сузились, и она шагнула к клетке, направив фонарик на символ. Луч осветил его детали, и линии, казалось, ожили, их зеленоватое свечение стало ярче, как будто символ реагировал на свет — или на Майка. Ее лицо стало жестче, а рука сжала подавитель, но в ее взгляде мелькнула тень узнавания.

— Это не просто метка, — сказала она, ее тон был холодным, аналитическим, но с ноткой предчувствия.

— Это... сигнатура. TLNTS использовала такие для особо секретных проектов. Но этот... он другой.

Майк не ответил, его взгляд был прикован к символу. Он видел его раньше — не только на складе, но в кошмарах, в обрывках воспоминаний, где кричала Кейт, где Роман смеялся, где твари с ртутными когтями скользили по коридорам. Символ был ключом, но он не знал, к чему. Его разум вспыхнул образами: лаборатория, стеклянные капсулы, спираль на стене, голос Романа, шепчущий: Ты мой. Шрам на шее горел, и он почувствовал, как тьма лаборатории сжимается вокруг него, как будто символ звал его, тянул в пропасть.

Ева посмотрела на него, ее глаза, зеленые, как ядовитый неон, буравили его с подозрением.

— Рейн, — сказала она, ее голос был стальным, почти угрожающим.

— Ты опять. Что с тобой? Этот символ... ты его знаешь.

Майк сглотнул, его серые глаза, красные от бессонницы, метнулись от символа к Еве. Его лицо, застывшее, с расширенными зрачками, выдавало панику, которую он пытался скрыть. Он сжал "Волк-7", пытаясь заглушить дрожь, и покачал головой, его голос дрожал, выдавая ложь:

— Не знаю. Просто... дежавю.

Ева прищурилась, ее шрам над бровью казался кровавым в свете фонарика. Она не верила ему, и Майк знал, что ее подозрения растут. Символ на клетке продолжал пульсировать, его зеленоватое свечение отражалось в его глазах, как маяк, зовущий к ответам — или к гибели. Лаборатория дышала, ее тьма шевелилась, и Майк чувствовал, как прошлое, его прошлое, надвигается, готовое поглотить его.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как сердце кошмара, где тьма и тайны пульсировали, сжимая Майка и Еву в своих холодных объятиях. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, давил на разум, а зеленоватое свечение вещества на полу и энергетические следы на стенах создавали ощущение, что это место живо, дышит, помнит. Символ, выжженный на прутьях клетки — спираль, вписанная в треугольник, с тонкими, пульсирующими линиями — горел в свете фонарика Майка, его зеленоватое мерцание отражалось в его глазах, как маяк, зовущий в пропасть.

Шрам на его шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — пылал, посылая волны боли в виски, и лаборатория, казалось, шептала его имя, тянула его вглубь.

Майк стоял, замерев, его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было маской напряжения. Его зрачки, расширенные, отражали символ, а пот стекал по виску, смешиваясь с пылью. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, а "Волк-7" в его руке дрожал, синий огонек нейронного чипа мигал, как пульс. Символ был не просто знаком — он был якорем, цепляющимся за обрывки его кошмаров: склад, зеркало, Роман, твари с ртутными когтями. Его разум, как треснувшее стекло, начал рассыпаться, и воспоминания, которые он пытался держать за барьером, рвались наружу, как буря.

Ева Ростова, стоявшая у клетки, смотрела на него, ее зеленые глаза, острые, как осколки стекла, буравили его с подозрением. Ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а нейронный браслет на запястье мигал синим, записывая данные. Компактный нейронный подавитель в ее руке был наготове, его гравировка сверкала, как лед, а контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, пульсируя в такт символу. Ее лицо, освещенное фонариком, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, и она ждала ответа, ее голос, холодный и требовательный, все еще звучал в его ушах: Ты его знаешь.

Но Майк не мог ответить. Символ, его линии, его пульсация, вгрызались в его разум, вызывая легкое головокружение, как будто пол под ногами качнулся. Мир вокруг него — лаборатория, Ева, клетки — начал размываться по краям, как картина, стекающая под дождем. Его зрение сузилось, фокусируясь на символе, и он почувствовал, как его сознание тянет в воронку, где воспоминания о Романе и складе рвались наружу. Образы вспыхивали, как молнии: зеркало, в котором его отражение превратилось в Романа, горящие серым пламенем глаза, его голос, ядовитый и холодный: Ты мой. Склад, тварь с белыми глазами, скользящая в тенях, крик Кейт, стеклянные капсулы, спираль на стене — та же, что перед ним.

Его дыхание стало прерывистым, грудь сжалась, а шрам на шее пылал, как раскаленный металл, посылая импульсы боли, которые смешивались с головокружением. Он сжал "Волк-7" сильнее, пытаясь заземлиться, но его пальцы, грубые и чужие, дрожали, а мир качался, как корабль в шторме. Его серые глаза, красные от бессонницы, метались, и он видел, как символ на клетке пульсирует ярче, его зеленоватое свечение сливается с цилиндром Евы, с пятнами на полу, с его шрамом. Это было не просто дежавю — это было вторжение, как будто лаборатория вскрывала его разум, вытаскивая то, что он пытался забыть.

— Рейн! — Голос Евы, резкий, как выстрел, вырвал его из транса. Она шагнула к нему, ее глаза сузились, а рука сжала подавитель, будто она ждала, что он сделает что-то непредсказуемое.

— Что с тобой? Ты опять отключаешься!

Майк моргнул, мир медленно вернулся в фокус, но размытие по краям осталось, как послевкусие кошмара. Его лицо, бледное и покрытое потом, было напряженным, зрачки все еще расширены, а губы дрожали, выдавая внутренний шторм. Он сглотнул, пытаясь собраться, и покачал головой, его голос, хриплый и надломленный, прозвучал неубедительно:

— Ничего. Просто... голова закружилась. Пыль, наверное.

Ева прищурилась, ее шрам над бровью казался кровавым в свете фонарика. Ее взгляд, зеленый, как ядовитый неон, препарировал его, и он знал, что она не верит ни единому слову.

— Пыль? — переспросила она, ее тон был ледяным, почти угрожающим.

— Ты пялишься на этот символ, как будто он тебя зовет, Рейн. Говори правду, или я начну думать, что ты с ними заодно.

Майк сжал кулак, его ногти впились в ладонь, пытаясь заглушить боль в шраме и хаос в голове. Он не мог рассказать правду — не сейчас, не здесь, когда воспоминания о Романе, о складе, о спирали рвались наружу, как буря, готовая разорвать его разум. Символ на клетке продолжал пульсировать, его зеленоватое свечение отражалось в его глазах, и он чувствовал, как лаборатория дышит, как ее тьма шевелится, готовясь раскрыть свои тайны — или поглотить его. Шепот Романа, холодный и отчетливый, произнес: Ты не уйдешь.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как паутина, где каждый шаг затягивал Майка и Еву глубже в тенета тайн. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался вокруг них, а зеленоватое свечение вещества на полу и энергетические следы на стенах пульсировали, как живое. Символ на прутьях клетки — спираль, вписанная в треугольник, с тонкими, мерцающими линиями — горел в свете фонарика, его зеленоватое свечение отражалось в глазах Майка, вызывая головокружение и рой воспоминаний, которые рвались наружу, как буря. Шрам на его шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — пылал, посылая импульсы боли в виски, и лаборатория, казалось, дышала, ее стены шептались, тянули его в пропасть прошлого.

Майк стоял, замерев, его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было напряженным, покрытым потом, а зрачки, расширенные, отражали символ. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, а "Волк-7" в его руке дрожал, синий огонек нейронного чипа мигал, как пульс. Его дыхание было прерывистым, грудь сжимало, а мир вокруг — лаборатория, клетки, консоли — все еще слегка покачивался, как после шторма. Воспоминания о складе, о зеркале, о Романе, о тварях с ртутными когтями вспыхивали в его голове, но он пытался удержать их за барьером, сжимая кулак, пока ногти не впились в ладонь. Его ложь — Просто голова закружилась — все еще висела в воздухе, хрупкая, как стекло, готовое треснуть.

Ева Ростова, стоявшая у клетки, наблюдала за ним с холодной проницательностью. Ее силуэт в черном пиджаке был четким, как вырезанный из стали, темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые, как лезвия, препарировали его. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как лед. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, пульсируя в такт символу. Ее лицо, освещенное фонариком, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались в тонкую линию, выдавая нарастающее раздражение. Она видела его реакцию — застывшее лицо, расширенные зрачки, дрожащие руки — и ее терпение, натянутое, как струна, лопнуло.

— Тайлер, этот символ… он тебе что-то говорит? — Ее голос, низкий, с хрипотцой, был прямым, как выстрел, и резал тишину лаборатории. Она шагнула к нему, ее глаза сузились, а взгляд, зеленый, как ядовитый неон, буравил его, не давая уклониться.

— Ты так на него смотришь… как будто он тебя знает.

Майк почувствовал, как его сердце пропустило удар. Ее слова, острые, как нож, вонзились в его разум, и шрам на шее запульсировал сильнее, будто соглашаясь с ней. Он сглотнул, пытаясь собраться, но его серые глаза, красные от бессонницы, метнулись от Евы к символу, который продолжал пульсировать, его зеленоватое свечение сливалось с цилиндром, с пятнами на полу, с его шрамом. Воспоминания — зеркало, Роман, спираль на стене — рвались наружу, и он чувствовал, как его маска, маска Тайлера, трескается под ее взглядом.

— Я... — начал он, его голос был хриплым, надломленным, и он сжал "Волк-7", пытаясь заземлиться.

— Это просто... ничего. Усталость.

Ева прищурилась, ее шрам над бровью казался глубже в свете фонарика. Она сделала еще шаг, сокращая расстояние, и ее присутствие, холодное и властное, давило на него, как тьма лаборатории.

— Усталость? — переспросила она, ее тон был ледяным, с ноткой сарказма.

— Ты врешь, Рейн. Второй раз за день. Сначала звонок, теперь это. — Она указала на символ, ее рука с подавителем была напряжена, будто она ждала, что он сделает что-то непредсказуемое.

— Если ты что-то знаешь, говори. Сейчас.

Майк сжал кулак сильнее, его ногти впились в ладонь, оставляя красные следы. Он не мог рассказать правду — не о Романе, не о кошмарах, не о том, что он, возможно, не Тайлер. Его разум был лабиринтом, где воспоминания и реальность путались, и символ на клетке был как маяк, зовущий его к ответам — или к гибели. Шепот Романа, холодный и отчетливый, мелькнул в голове: Она не должна знать. Майк заставил себя посмотреть на Еву, его серые глаза встретили ее взгляд, и он выдавил:

— Ростова, я не знаю, что это. Правда. Просто... он напоминает мне что-то. Но я не уверен, что.

Ева задержала взгляд на нем, ее глаза, зеленые, как ядовитый неон, искали трещины в его лжи. Ее лицо осталось неподвижным, но уголок рта дрогнул, выдавая, что она не верит ни единому слову. Она отступила на шаг, но ее подавитель остался наготове, а браслет мигнул, будто записывая его слова — и его ложь.

— Хорошо, Рейн, — сказала она, ее голос был стальным, с ноткой предупреждения.

— Но если ты скрываешь что-то, что поставит нас под удар, я узнаю. И тебе не понравится, что будет дальше.

Майк кивнул, его лицо, бледное и покрытое потом, было напряженным, а шрам на шее горел, как предупреждение. Лаборатория дышала вокруг них, ее тьма шевелилась, а символ на клетке продолжал пульсировать, его зеленоватое свечение отражалось в его глазах, как зов, от которого он не мог отвернуться. Напряжение между ним и Евой росло, как трещина в стекле, готовая разлететься вдребезги, и он знал, что каждый его шаг в этом месте приближает его к правде — или к краю пропасти.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как лабиринт теней, где каждый угол скрывал угрозу, а каждый звук казался предвестником беды. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался вокруг Майка и Евы, а зеленоватое свечение вещества на полу и энергетические следы на стенах пульсировали, как живое сердце. Символ на прутьях клетки — спираль, вписанная в треугольник, с тонкими, мерцающими линиями — горел в свете фонарика, его зеленоватое свечение отражалось в глазах Майка, вызывая бурю воспоминаний, которые он пытался удержать за барьером. Шрам на его шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — пылал, посылая импульсы боли в виски, и лаборатория, казалось, дышала, ее стены шептались, тянули его в пропасть прошлого.

Майк стоял, замерев, его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было покрыто потом, а зрачки, все еще слегка расширенные, выдавали внутренний шторм. Пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам, а "Волк-7" в его руке дрожал, синий огонек нейронного чипа мигал, как пульс. Его дыхание было прерывистым, грудь сжимало, а символ на клетке, его пульсация, все еще звенел в его голове, вызывая образы: зеркало, Роман, твари с ртутными когтями, спираль на стене. Ева, стоявшая в шаге от него, буравила его взглядом, ее слова — Если ты скрываешь что-то, я узнаю — висели в воздухе, как приговор, и он знал, что ее подозрения, острые, как лезвия, готовы разрезать его ложь.

Ева Ростова, ее силуэт в черном пиджаке четкий, как вырезанный из стали, была воплощением холодной проницательности. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые, как осколки стекла, препарировали его. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как лед. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, пульсируя в такт символу. Ее лицо, освещенное фонариком, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались в тонкую линию, выдавая нарастающее раздражение. Она ждала правды, но Майк знал, что правда — это пропасть, в которую он не мог ее утянуть.

Он сглотнул, его серые глаза метнулись от Евы к символу, и он заставил себя выдохнуть, пытаясь надеть маску Тайлера — циничную, безразличную. Его голос, хриплый и надломленный, прозвучал наигранно-безразлично, как будто он пытался убедить не только Еву, но и себя:

— Нет, просто… странный узор. Никогда такого не видел. Наверное, какой-то логотип субподрядчика.

Ложь повисла в воздухе, хрупкая, как стекло, и Майк почувствовал, как шрам на шее запульсировал сильнее, будто осуждая его. Он сжал "Волк-7", его пальцы, грубые и чужие, дрожали, а пот стекал по виску, выдавая напряжение. Его лицо, несмотря на попытку выглядеть невозмутимым, было напряженным, а серые глаза, красные от бессонницы, избегали взгляда Евы, как будто боялись, что она увидит в них правду — правду о Романе, о складе, о кошмарах, которые он не мог объяснить.

Ева прищурилась, ее зеленые глаза, ядовитые, как неон, буравили его, и уголок ее рта дрогнул, выдавая, что она не верит ни единому слову. Ее шрам над бровью казался глубже в свете фонарика, а рука с подавителем напряглась, будто она ждала, что он сделает что-то непредсказуемое.

— Логотип субподрядчика? — переспросила она, ее тон был ледяным, с ноткой сарказма, который резал, как нож.

— Ты серьезно, Рейн? Ты пялишься на него, как на призрак, а теперь говоришь, что это просто узор?

Майк сжал кулак, его ногти впились в ладонь, оставляя красные следы. Он чувствовал, как тьма лаборатории сжимается вокруг него, как символ на клетке продолжает пульсировать, его зеленоватое свечение сливается с цилиндром Евы, с пятнами на полу, с его шрамом. Воспоминания — зеркало, Роман, спираль — рвались наружу, и он знал, что его ложь, тонкая, как паутина, не выдержит ее напора. Шепот Романа, холодный и ядовитый, мелькнул в голове: Она видит.

— Ростова, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой раздражения, которое он пытался выдать за усталость.

— Я не знаю, что ты хочешь услышать. Я устал, освещение здесь дерьмовое, и этот символ просто... попался на глаза.

Ева задержала взгляд на нем, ее глаза искали трещины в его маске. Она медленно кивнула, но ее лицо осталось жестким, а браслет мигнул, будто записывая его слова — и его ложь.

— Ладно, Рейн, — сказала она, ее голос был стальным, с ноткой предупреждения.

— Но я слежу за тобой. И если ты врешь, это выйдет боком.

Майк кивнул, его лицо, бледное и покрытое потом, было напряженным, а шрам на шее горел, как маяк, зовущий опасность. Лаборатория дышала вокруг них, ее тьма шевелилась, а символ на клетке продолжал пульсировать, его зеленоватое свечение отражалось в его глазах, как зов, от которого он не мог отвернуться. Недоверие между ним и Евой росло, как трещина в стекле, и он знал, что каждая его ложь приближает его к краю — к правде, которая может уничтожить их обоих.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити была как живое существо, чьи тени и тайны пульсировали в унисон с зеленоватым свечением вещества на полу. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался вокруг Майка и Евы, а символ на прутьях клетки — спираль, вписанная в треугольник, с мерцающими линиями — горел в свете фонарика, его зеленоватое свечение отражалось в глазах Майка, как маяк, зовущий в пропасть. Напряжение между ними, после его лжи — Просто странный узор — висело в воздухе, как заряженная грозовая туча, готовая разразиться молнией. Шрам на шее Майка пылал, посылая импульсы боли в виски, и лаборатория, казалось, шептала его имя, ее стены дышали, готовясь раскрыть свои тайны — или поглотить их.

Ева Ростова стояла в шаге от него, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как натянутая струна. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в свете фонарика, а зеленые глаза, острые, как лезвия, все еще буравили Майка с подозрением. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, записывая данные, а компактный нейронный подавитель в руке был наготове, его гравировка сверкала, как холодный металл. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, слабо светился зеленым, пульсируя в такт символу. Ее лицо, освещенное фонариком, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались в тонкую линию, выдавая, что его ложь только усилила ее недоверие.

Майк, сжимая "Волк-7", пытался удержать маску Тайлера, но его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было покрыто потом, а зрачки, все еще слегка расширенные, выдавали внутренний шторм. Пиджак, влажный и тяжелый, лип к плечам, а шрам на шее горел, как раскаленный металл. Он чувствовал, как тьма лаборатории сжимается вокруг него, как символ продолжает пульсировать, вызывая обрывки воспоминаний: Роман, зеркало, твари с ртутными когтями. Ее слова — Если ты врешь, это выйдет боком — эхом звучали в его голове, и он знал, что трещина в их доверии растет.

Внезапно тишину лаборатории разорвал низкий гул, похожий на дыхание пробуждающейся машины. Майк и Ева замерли, их фонарики метнулись к источнику звука. Экраны разбитых консолей, до этого мертвые, ожили, покрываясь рябью статических помех — белесыми, хаотичными, как снег в старом телевизоре. Лампы на потолке, покрытые пылью и паутиной, начали мигать с нарастающей частотой, их холодный свет вспыхивал и гас, отбрасывая длинные, дергающиеся тени, которые скользили по стенам, как призраки. Звук статических разрядов — трескучий, резкий, как электрические искры — заполнил воздух, и Майк почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом.

— Что за... — Ева шагнула к ближайшей консоли, ее подавитель был нацелен в темноту, а браслет мигнул, будто пытаясь уловить сигнал. Ее голос, низкий и хриплый, был пропитан тревогой.

— Это не просто сбой.

Майк сжал "Волк-7", его серые глаза метались по лаборатории, ловя каждую вспышку света, каждый скачок теней. Его шрам на шее запульсировал сильнее, и он почувствовал, как зеленоватое свечение символа на клетке стало ярче, будто реагируя на хаос. Экраны консолей мигали, рябь на них складывалась в нечеткие узоры, похожие на помехи, но

Майк мог поклясться, что видел в них что-то — линии, спирали, тени, мелькающие, как лица. Звук статических разрядов нарастал, переходя в низкий, почти человеческий шепот, и шрам на его шее горел, как маяк, зовущий опасность.

Ева присела у консоли, ее пальцы скользнули по клавиатуре, пытаясь уловить сигнал, но экран лишь вспыхнул ярче, рябь на нем стала гуще, как будто консоль сопротивлялась.

— Это не внешнее вмешательство, — сказала она, ее тон был холодным, аналитическим, но в нем мелькнула тень страха.

— Это... как будто система ожила. Сама по себе.

Майк шагнул ближе, его фонарик дрожал, высвечивая символ на клетке, который теперь пульсировал в такт мигающим лампам. Его разум вспыхнул обрывками: лаборатория, стеклянные капсулы, голос Романа, шепчущий: Ты мой. Он чувствовал, как тьма лаборатории сжимается, как статические разряды проникают в его кожу, вызывая дрожь.

— Ростова, — сказал он, его голос был хриплым, с ноткой паники.

— Это не просто система. Это... оно знает, что мы здесь.

Ева обернулась, ее зеленые глаза сузились, и на мгновение он увидел в них не только подозрение, но и страх. Лампы мигали быстрее, тени танцевали, а звук статических разрядов перешел в низкий, зловещий гул, как эхо чего-то, что просыпалось в глубине лаборатории. Символ на клетке горел ярче, и Майк знал, что это место, этот "Нейро-Шторм", не просто лаборатория — это ловушка, и они уже в ней.

Лаборатория заброшенного объекта на окраине Картер-Сити превратилась в эпицентр кошмара, где реальность трещала по швам. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как чернила, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — пульсировало, словно сердце, готовое разорваться. Экраны консолей, ожившие без причины, покрылись рябью статических помех, их белесые узоры мелькали, как тени призраков, а лампы на потолке мигали с бешеной частотой, отбрасывая дергающиеся тени, которые скользили по стенам, как живые. Звук статических разрядов, трескучий и зловещий, перешел в низкий гул, похожий на шепот толпы, и Майк чувствовал, как этот звук вгрызается в его разум, усиливая жар шрама на шее — тонкого, извилистого, как раскаленная нить.

Ева Ростова, стоявшая у консоли, пыталась уловить сигнал, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как лезвие, готовое к удару. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в мигающем свете, а зеленые глаза, острые и встревоженные, метались между экраном и темнотой. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, но сигналы сбивались, а компактный нейронный подавитель в руке дрожал, его гравировка сверкала, как лед. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, его пульсация слилась с символом на клетке, создавая ощущение, что лаборатория оживает. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались, выдавая страх, который она пыталась скрыть.

Майк, сжимая "Волк-7", чувствовал, как его сердце колотится, а шрам на шее горит, посылая волны боли в виски. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было покрыто потом, а пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам. Его разум, уже треснувший от символа, от воспоминаний о Романе и складе, начал тонуть в хаосе. Статические разряды, гул, мигающие лампы — все это было как буря, рвущая его на части. Его серые глаза метались, ловя каждую вспышку, каждый скачок теней, и он знал, что это место, этот "Нейро-Шторм", не просто лаборатория — это ловушка, и они уже в ее челюстях.

И тогда он увидел это. Его взгляд упал на уцелевшую стеклянную колбу, лежащую среди осколков на полу, и в ее мутной поверхности отразилось его лицо — но не его. Отражение было искаженным, как в кривом зеркале: глаза слишком большие, горящие серым пламенем, кожа серая, как у трупа, а шрам на шее пульсировал, будто живой. Отражение мигало, «глитчило», как сломанное видео, и на мгновение ему показалось, что это не он, а Роман, его губы изогнулись в злобной ухмылке, шепча: Ты мой. Майк замер, его зрачки расширились, а дыхание стало прерывистым, как будто воздух в лаборатории сгустился, сдавливая легкие.

— Ростова, — выдавил он, его голос был хриплым, пропитанным паникой, — посмотри на это.

Ева обернулась, ее фонарик метнулся к колбе, и ее собственное отражение вспыхнуло в стекле — но оно тоже было неправильным. Ее лицо, искаженное, как в кошмаре, имело глаза, горящие зеленым, как цилиндр на ее поясе, а шрам над бровью кровоточил, стекая по щеке. Отражение мигало, его контуры дрожали, как будто реальность вокруг них трещала, распадаясь на пиксели. Ева отступила, ее рука сжала подавитель, а браслет мигнул, выдавая сбой.

— Это не стекло, — сказала она, ее голос был низким, с ноткой страха, который она не могла скрыть.

— Это... как будто поле. Нейронное поле. Оно искажает.

Майк шагнул к другой поверхности — треснувшему экрану консоли, где его отражение снова появилось, но теперь оно было еще хуже. Его лицо расплывалось, глаза превращались в пустые провалы, а шрам на шее разрастался, как паутина, покрывая шею и грудь. Отражение двигалось не в такт с ним, его рука поднималась, хотя он стоял неподвижно, и пальцы, длинные и когтистые, тянулись к нему, как будто хотели пробить стекло. Статические помехи на экране складывались в спираль, ту же, что на клетке, и Майк почувствовал, как его разум тонет в дезориентации, как реальность становится зыбкой, как сон.

Ева направила фонарик на другую колбу, и ее отражение там было еще страшнее — ее лицо растворялось, превращаясь в маску из зеленоватого света, а глаза, теперь пустые, смотрели прямо на нее. Она сглотнула, ее рука с подавителем дрожала, и впервые Майк увидел в ее глазах не только профессионализм, но и ужас.

— Рейн, — сказала она, ее голос был хриплым, почти шепотом.

— Это не просто сбой. Это... оно играет с нами.

Лампы мигали быстрее, тени танцевали, а звук статических разрядов перешел в низкий, зловещий вой, как крик чего-то, что просыпалось в глубине. Искаженные отражения в стекле и на экранах продолжали «глитчить», их движения становились резкими, нечеловеческими, и Майк чувствовал, как шрам на шее горит, как символ на клетке зовет его, как лаборатория сжимается, готовясь проглотить их. Его разум кричал: Беги, но ноги не слушались, а отражение Романа, теперь отчетливое, смотрело на него из колбы, его губы шевелились, произнося: Ты уже здесь.

Лаборатория на окраине Картер-Сити превратилась в эпицентр кошмара, где реальность расползалась, как ветхая ткань. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как живое существо, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — пульсировало, как сердце, готовое взорваться. Экраны консолей, покрытые рябью статических помех, мигали, складывая узоры, похожие на тени лиц, а лампы на потолке, мигающие с бешеной частотой, отбрасывали дергающиеся тени, которые скользили по стенам, как призраки. Искаженные отражения Майка и Евы в уцелевших стеклянных поверхностях — колбах и треснувших экранах — «глитчили», их лица растворялись в кошмарных масках, глаза горели нечеловеческим светом, а движения были рваными, как в сломанном видео. Звук статических разрядов, трескучий и зловещий, перешел в низкий вой, как крик чего-то, пробуждающегося в глубине, и Майк чувствовал, как этот хаос вгрызается в его разум, усиливая жар шрама на шее — тонкого, извилистого, как раскаленная нить.

Ева Ростова, стоявшая у консоли, пыталась удержать контроль, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как натянутая струна. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в мигающем свете, а зеленые глаза, теперь полные тревоги, метались между экраном и искаженными отражениями. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, но сигналы сбоили, а компактный нейронный подавитель в руке дрожал, его гравировка сверкала, как лед. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, его пульсация слилась с символом на клетке, создавая ощущение, что лаборатория дышит, живет. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались, выдавая страх, который она не могла больше скрывать.

Майк, сжимая "Волк-7", чувствовал, как его сердце колотится, а шрам на шее горит, посылая волны боли в виски. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было покрыто потом, а пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам. Его разум, уже надломленный символом, отражениями и воспоминаниями о Романе, тонул в хаосе. Искаженное отражение в колбе — его лицо, превращенное в маску Романа, с горящими серыми глазами и злобной ухмылкой — все еще стояло перед глазами, шепча: Ты мой. Он пытался дышать, но воздух был густым, как смола, а статические разряды, вой ламп и «глитчащие» отражения создавали ощущение, что реальность рушится, обнажая что-то зловещее под ней.

И тогда он услышал это. Среди трескучей статики, среди воя и гула, из шума помех начали пробиваться обрывки слов — низкий, хриплый шепот, холодный, как могильный ветер. Сначала это были бессмысленные звуки, слоги, но они быстро сложились в нечто знакомое, пугающе знакомое. Майк... Шепот был слабым, но отчетливым, и он резал его разум, как нож. Это был голос Романа — или его эхо, ядовитое, проникающее в кости. Ты... здесь... Майк замер, его зрачки расширились, а дыхание стало прерывистым, как будто кто-то сжал его горло. Он повернул голову, его серые глаза метнулись к экранам, к колбам, к теням, но источник шепота был везде и нигде.

Статические помехи нарастали, их треск переплетался с шепотом, и Майк услышал снова: Ты... не уйдешь... Голос Романа, холодный и насмешливый, звучал, как будто он стоял за его плечом, но лаборатория была пуста, кроме него и Евы. Его шрам на шее запульсировал в такт словам, и он почувствовал, как его разум тонет в паранойе — галлюцинация это или реальность? Его взгляд упал на экран консоли, где рябь сложилась в спираль, и на мгновение он увидел его — Романа, его лицо, искаженное, как в отражении, с глазами, горящими серым пламенем, и ухмылкой, которая обещала боль.

— Рейн! — Голос Евы, резкий, как выстрел, вырвал его из транса. Она шагнула к нему, ее зеленые глаза были полны тревоги, а подавитель нацелен в темноту.

— Ты опять отключаешься! Что ты слышишь?

Майк сглотнул, его лицо, бледное и покрытое потом, было напряженным, а серые глаза, красные от бессонницы, метались, как у загнанного зверя. Он не мог сказать ей правду — не о голосе, не о Романе, не о том, что лаборатория, кажется, говорит с ним. Его разум кричал: Это не реально, но шрам на шее горел, а шепот, теперь тише, продолжал: Ты мой... Он сжал "Волк-7", пытаясь заземлиться, и выдавил, его голос дрожал, выдавая страх:

— Ничего... просто... шум. Помехи.

Ева прищурилась, ее шрам над бровью казался кровавым в мигающем свете. Ее взгляд, ядовитый, как неон, буравил его, и он знал, что она не верит. Статические разряды нарастали, их треск переплетался с шепотом, а лампы мигали, как предсмертные судороги. Лаборатория дышала, ее тьма шевелилась, и Майк чувствовал, как голос Романа, реальный или нет, вгрызается в его душу, как будто это место, этот "Нейро-Шторм", знало его лучше, чем он сам.

Лаборатория на окраине Картер-Сити была как ад, где реальность рвалась на куски, обнажая кошмары, скрытые под ее поверхностью. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как живое существо, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — пульсировало, как сердце, бьющееся в агонии. Экраны консолей, покрытые рябью статических помех, мигали, их узоры складывались в тени лиц, а лампы на потолке, мигающие с неистовой скоростью, отбрасывали дергающиеся тени, которые скользили по стенам, как призраки. Искаженные отражения Майка и Евы в колбах и треснувших экранах «глитчили», их лица превращались в кошмарные маски, а шепот Романа, пробивающийся сквозь треск статических разрядов

— Ты мой... — вгрызался в разум Майка, как яд. Его шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — пылал, и лаборатория, казалось, сжималась, готовясь раздавить его.

Ева Ростова, стоявшая в шаге от него, держала нейронный подавитель наготове, ее силуэт в черном пиджаке был напряжен, как лезвие. Темные волосы, стянутые в пучок, блестели в мигающем свете, а зеленые глаза, полные тревоги и подозрения, буравили Майка. Нейронный браслет на ее запястье мигал синим, но сигналы сбоили, а контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, пульсируя в такт символу. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а губы сжались, выдавая страх, который она пыталась скрыть. Его ложь — Просто шум — все еще висела в воздухе, и ее взгляд, ядовитый, как неон, требовал правды.

Майк, сжимая "Волк-7", чувствовал, как его сердце колотится, а разум тонет в хаосе. Его лицо — бледное, с усталыми серыми глазами, впалыми щеками и щетиной — было покрыто потом, а пиджак Тайлера, влажный и тяжелый, лип к плечам. Шепот Романа, холодный и насмешливый, звучал в его ушах, а отражение в колбе — его лицо, превращенное в маску

Романа, с горящими серыми глазами — все еще стояло перед глазами. Он пытался дышать, но воздух был густым, как смола, а статические разряды, вой ламп и «глитчащие» отражения создавали ощущение, что реальность рушится. И тогда это случилось.

Резкая, ослепляющая боль, как удар молнии, пронзила его голову, сильнее, чем на складе, сильнее, чем он мог вынести. Майк вскрикнул, его "Волк-7" выпал из руки, звякнув о бетонный пол, а он схватился за голову, его пальцы впились в виски, как будто могли вырвать эту агонию. Шрам на шее вспыхнул, будто раскаленный металл разлили под кожу, и его кожа вокруг шрама покраснела, пульсируя, как живое существо. Мир поплыл, лаборатория закружилась, как карусель, а края его зрения размылись, окрашиваясь багровым. Вспышки света от мигающих ламп били по глазам, каждая как нож, и он видел, как экраны консолей «глитчат», их рябь складывается в спираль, в лицо Романа, в глаза, горящие серым пламенем.

Его колени подогнулись, и он рухнул на одно колено, его дыхание стало хриплым, рваным, как у загнанного зверя. Субъективный мир Майка превратился в кошмар: лаборатория качалась, стены изгибались, как в кривом зеркале, а звук статических разрядов перешел в оглушительный вой, в котором голос Романа, теперь громче, отчетливее, повторял: Ты не уйдешь... ты мой... Его разум, уже треснувший, начал разваливаться, воспоминания — склад, зеркало, твари с ртутными когтями, крик Кейт — хлынули потоком, как кровь из раны. Он видел их: стеклянные капсулы, спираль на стене, Роман, стоящий в центре, его ухмылка, его голос, зовущий его в пропасть.

— Рейн! — Голос Евы, резкий и полный паники, прорвался сквозь хаос. Она бросилась к нему, ее подавитель упал на пол, а руки схватили его за плечи, пытаясь удержать. Ее зеленые глаза, теперь полные ужаса, метались по его лицу, а браслет на запястье мигал красным, будто крича о сбое.

— Что с тобой? Говори!

Майк не мог ответить. Его серые глаза, красные от бессонницы и боли, были полны паники, зрачки расширены, как у человека, падающего в бездну. Его лицо, бледное, покрытое потом, исказилось, а шрам на шее, теперь багровый, пульсировал, как маяк, зовущий что-то из тьмы. Он пытался заговорить, но слова тонули в агонии, и все, что он мог, — это хрипеть, его пальцы цеплялись за ее пиджак, как за спасательный круг.

Лаборатория продолжала сходить с ума: лампы мигали, как в предсмертной судороге, экраны «глитчили», их рябь складывалась в спирали, в лица, в глаза. Статические разряды перешли в низкий, зловещий гул, а зеленоватое свечение символа и цилиндра Евы стало ослепительным, как будто лаборатория отвечала на его боль. Майк чувствовал, как его сознание тонет, как Роман, реальный или нет, тянет его вглубь, и он знал, что этот приступ — не просто боль, а удар из прошлого, из "Нейро-Шторма", который не собирался его отпускать.

Лаборатория на окраине Картер-Сити превратилась в арену кошмара, где реальность трещала, как тонкий лед под ногами. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как живое существо, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — пульсировало, как сердце в агонии. Экраны консолей, покрытые рябью статических помех, мигали, складывая тени лиц, а лампы на потолке, мигающие с неистовой скоростью, отбрасывали дергающиеся тени, которые извивались, как призраки. Статические разряды, перешедшие в зловещий гул, смешивались с шепотом Романа — Ты мой... — который вгрызался в разум Майка, как яд. Его шрам на шее — тонкий, извилистый, как раскаленная нить — пылал багровым, а приступ боли, разрывающий голову, бросил его на колено, его "Волк-7" звякнул о бетон, а пальцы впились в виски, будто могли вырвать эту агонию.

Ева Ростова, склонившаяся над ним, пыталась удержать его, ее руки вцепились в его плечи, а зеленые глаза, полные паники, метались по его лицу. Ее силуэт в черном пиджаке дрожал в мигающем свете, темные волосы, стянутые в пучок, блестели, а нейронный браслет на запястье мигал красным, крича о сбое. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, его пульсация слилась с символом на клетке, как будто лаборатория отвечала на его боль. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а голос, хриплый и отчаянный, пробивался сквозь хаос:

— Рейн, держись! Говори, что с тобой!

Но Майк не слышал ее. Его мир, его сознание, рухнули в пропасть, где боль была единственным якорем. Его серые глаза, красные от бессонницы, были полны ужаса, зрачки расширены, а лицо, бледное и покрытое потом, исказилось, как маска боли. Шрам на шее, теперь багровый, пульсировал, как живое существо, и в этот момент, когда его разум тонул в агонии, оно пришло — видение, яркое, как вспышка молнии, и резкое, как удар ножа.

Перед его глазами вспыхнуло лицо Романа — не отражение, не тень, а он сам, живой, реальный, ужасающе близкий. Его кожа была серой, как пепел, глаза горели серым пламенем, глубоким и холодным, как бездонная пропасть, а губы изогнулись в злобной, почти звериной ухмылке, обнажая зубы, острые, как клыки. Крупный план его глаз заполнил сознание Майка, их пламя пульсировало, как шрам на его шее, и в них была ненависть, смешанная с чем-то еще — одержимостью, триумфом. Вокруг Романа вспыхивали языки серого пламени, не горящего, а ледяного, их холод обжигал, проникая в кости, и Майк почувствовал, как его тело сковывает боль, не физическая, а глубинная, как будто его душа рвется на части.

— Ты мой... — Голос Романа, хриплый, ядовитый, разорвал тишину видения, его слова были как крючья, впивающиеся в разум. Лицо Романа приблизилось, его глаза стали больше, их пламя заполнило все, и Майк увидел в них спираль — ту же, что на клетке, на складе, в его кошмарах. Вспышка света, ослепляющая, багровая, пронзила его сознание, и он закричал, его голос, хриплый и надломленный, эхом отразился в лаборатории.

Видение было фрагментарным, как разбитое стекло, но его сила была сокрушительной. Оно длилось секунды, но оставило ощущение вечности, как будто Роман вгрызся в его душу и оставил там свой след. Майк рухнул на пол, его руки цеплялись за бетон, а дыхание, рваное и хриплое, вырывалось из груди. Его серые глаза, полные ужаса, метались, а шрам на шее, теперь почти черный, пульсировал, как маяк, зовущий что-то из тьмы.

Ева, стоявшая над ним, схватила его за воротник, ее зеленые глаза были полны шока.

— Рейн, черт возьми, что это было?! — Ее голос дрожал, а браслет мигал красным, как сигнал тревоги. Она оглянулась, ее подавитель снова был в руке, нацеленный в темноту, будто ожидая, что что-то вырвется из теней.

Майк не мог ответить. Его разум, разорванный видением, был как поле боя, где образ Романа, его глаза, его пламя, все еще горели. Лаборатория продолжала сходить с ума: лампы мигали, экраны «глитчили», их рябь складывалась в спирали, а статические разряды перешли в низкий, зловещий вой. Зеленоватое свечение символа и цилиндра Евы стало ослепительным, и Майк чувствовал, как это место, этот "Нейро-Шторм", не просто лаборатория — это портал в его прошлое, и Роман, реальный или нет, ждет его там, в глубине.

Лаборатория на окраине Картер-Сити была как пульсирующая рана, где реальность истекала кошмарами. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как черный туман, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — горело, как ядовитый маяк. Экраны консолей, покрытые рябью статических помех, мигали, их узоры складывались в тени лиц, а лампы на потолке, мигающие с неистовой скоростью, отбрасывали дергающиеся тени, которые извивались, как живые. Статические разряды, перешедшие в зловещий вой, смешивались с эхом голоса Романа — Ты мой... — который вгрызался в разум Майка, как кислота. Его шрам на шее — тонкий, извилистый, теперь почти черный — пылал, а видение Романа, его серые глаза, горящие пламенем, и ледяное пламя, обжигающее душу, все еще горели в его сознании, оставив его на краю пропасти.

Ева Ростова, склонившаяся над ним, держала его за воротник, ее зеленые глаза, полные шока и тревоги, метались по его лицу. Ее силуэт в черном пиджаке дрожал в мигающем свете, темные волосы, стянутые в пучок, блестели, а нейронный браслет на запястье мигал красным, крича о сбое. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, его пульсация слилась с символом на клетке, как будто лаборатория питалась его болью. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, шрам над бровью казался кровавым, а голос, хриплый и отчаянный, пытался пробиться сквозь его агонию:

— Рейн, держись!

Но Майк не мог держаться. Боль, разрывающая его голову, была как раскаленный клинок, вонзенный в череп, сильнее, чем на складе, сильнее, чем он мог вынести. Его разум, разорванный видением Романа — его глазами, его ухмылкой, его голосом — тонул в хаосе, где воспоминания и реальность сливались в бурю. Его серые глаза, красные от бессонницы, были полны ужаса, зрачки расширены, а лицо, бледное и покрытое потом, исказилось, как маска отчаяния. Шрам на шее, багровый и пульсирующий, был как маяк, зовущий что-то из тьмы, и он чувствовал, как его тело предает его, как ноги подкашиваются под тяжестью ментального натиска.

Он попытался встать, цепляясь за Еву, но мир вокруг него закружился, как в замедленной съемке. Лаборатория качнулась, стены изогнулись, как в кривом зеркале, а мигающие лампы били по глазам вспышками, каждая как удар. Его взгляд, расфокусированный, скользил по «глитчащим» экранам, где рябь складывалась в спирали, по колбам, где его отражение, искаженное, смотрело на него глазами Романа. Его правая рука, все еще сжимавшая воздух там, где был "Волк-7", дрожала, а левая вцепилась в стену, пытаясь удержать его от падения. Но бетон, холодный и шершавый, выскользнул из-под пальцев, и Майк споткнулся, его колено ударилось о пол с глухим стуком, а тело накренилось вперед, как марионетка с обрезанными нитями.

В этот момент время, казалось, замедлилось. Его падение было как кадры из сна: пыль, поднятая его движением, закружилась в мигающем свете, как призрачные звезды; зеленоватое свечение символа на клетке отразилось в его глазах, как ядовитый неон; тени, танцующие на стенах, вытянулись, как когти, тянущиеся к нему. Его дыхание, хриплое и рваное, вырывалось из груди, а шрам на шее, теперь почти черный, пульсировал, как живое существо, посылая волны боли, которые смешивались с холодом видения Романа. Его разум кричал: Борись, но тело не слушалось, а голос Романа, ядовитый и холодный, эхом звучал в голове: Ты уже здесь.

Ева бросилась к нему, ее руки схватили его под плечи, пытаясь удержать от полного падения. Ее зеленые глаза, теперь полные не только шока, но и отчаянной решимости, были близко, а ее голос, резкий, пробивался сквозь хаос:

— Рейн, не смей отключаться! Смотри на меня!

Но Майк едва видел ее. Его взгляд, расфокусированный, цеплялся за вспышки ламп, за «глитчащие» экраны, за зеленоватое свечение, которое, казалось, пожирало лабораторию. Его лицо, искаженное болью, было как маска уязвимости, а серые глаза, полные паники, отражали не только боль, но и страх — страх, что Роман, реальный или нет, уже внутри него. Лаборатория продолжала сходить с ума: экраны мигали, рябь складывалась в спирали, лампы выли, а статические разряды перешли в низкий, зловещий гул, как дыхание чего-то, что просыпалось в глубине. Майк, на одном колене, цеплялся за стену, но чувствовал, как "Нейро-Шторм" тянет его в пропасть, где его прошлое, его кошмары, его Роман ждут, чтобы забрать его навсегда.

Лаборатория на окраине Картер-Сити была как живое существо, чьи тени и кошмары сжимали Майка и Еву в своих когтях. Полумрак, пропитанный едким запахом химикатов и запустения, сгущался, как ядовитый туман, а зеленоватое свечение вещества на полу и символа на клетке — спирали, вписанной в треугольник — пульсировало, как сердце, готовое разорваться. Экраны консолей, покрытые рябью статических помех, мигали, их узоры складывались в зловещие спирали, а лампы на потолке, мигающие с неистовой скоростью, отбрасывали дергающиеся тени, которые извивались по стенам, как призраки. Статические разряды, перешедшие в низкий, зловещий гул, смешивались с отголосками шепота Романа, и лаборатория, казалось, дышала, ее стены содрогались, готовясь проглотить их. Майк, на одном колене, цеплялся за стену, его разум разрывался от боли и видения Романа — его серых глаз, горящих пламенем, и ледяного голоса, который вгрызался в душу: Ты мой. Его шрам на шее, багровый и пульсирующий, был как маяк, зовущий что-то из тьмы.

Ева Ростова, стоявшая над ним, была шокирована, ее зеленые глаза, обычно острые, как лезвия, теперь были полны тревоги и смятения. Ее силуэт в черном пиджаке дрожал в мигающем свете, темные волосы, стянутые в пучок, блестели, а нейронный браслет на запястье мигал красным, крича о сбое. Контейнер с цилиндром, висящий на поясе, светился зеленым, его пульсация слилась с символом на клетке, как будто лаборатория питалась их страхом. Ее лицо, освещенное вспышками ламп, было жестким, но шрам над бровью, казавшийся кровавым, и дрожь в губах выдавали, что ее профессиональная маска трескается. Компактный нейронный подавитель, который она снова сжимала, дрожал в ее руке, его гравировка сверкала, как лед, но теперь это было не оружие, а талисман, за который она цеплялась в хаосе.

Сбой оборудования — мигающие лампы, «глитчащие» экраны, вой статических разрядов — был пугающим, но состояние Майка, его падение, его искаженное болью лицо, потрясли Еву сильнее. Ее подозрения, копившиеся с момента его странной реакции на символ, теперь переросли в серьезное беспокойство, смешанное с чем-то большим — страхом, что она теряет напарника, что он, возможно, не тот, за кого себя выдает. Она бросилась к нему, ее ботинки хрустнули по осколкам стекла, и, опустившись на колени, схватила его за плечи, ее пальцы впились в влажный пиджак Тайлера, пытаясь удержать его от полного падения.

— Тайлер! Что с тобой?! Опять?! — Ее голос, низкий и хриплый, был полон тревоги, но в нем звучал вопрос, почти обвинение. Она тряхнула его, ее зеленые глаза, теперь близко, буравили его, ища ответы в его искаженном лице.

Майк, цепляющийся за стену, был тенью себя. Его лицо — бледное, с впалыми щеками, щетиной и потеками пота — было маской боли и уязвимости. Его серые глаза, красные от бессонницы, были расфокусированы, зрачки расширены, как у человека, падающего в бездну. Шрам на шее, багровый, почти черный, пульсировал, как живое существо, а его дыхание, рваное и хриплое, вырывалось из груди, как у загнанного зверя. Его пиджак, влажный и тяжелый, лип к плечам, а "Волк-7", лежащий на полу, отражал мигающий свет, как забытый осколок его силы. Он пытался ответить, но слова тонули в агонии, и все, что он мог, — это хрипеть, его пальцы цеплялись за Еву, как за последнюю нить реальности.

Ева сглотнула, ее взгляд метнулся к экранам, где рябь складывалась в спирали, к символу на клетке, который горел ярче, к цилиндру на ее поясе, чье свечение стало ослепительным. Она чувствовала, как лаборатория сходит с ума, как ее оборудование, ее стены, ее тьма реагируют на Майка, на его боль, на его шрам. Ее разум, аналитический и холодный, пытался найти объяснение — нейронное поле, сбой системы, воздействие "Нейро-Шторма" — но ее сердце, обычно спрятанное за маской профессионализма, колотилось от страха за напарника.

— Держись, Рейн, — сказала она, ее голос был тише, но все еще дрожал от тревоги.

— Не смей отключаться. — Она оглянулась, ее подавитель был нацелен в темноту, будто ожидая, что что-то вырвется из теней. Ее браслет мигал красным, а цилиндр на поясе, казалось, нагревался, как будто лаборатория питалась их страхом.

Майк, на одном колене, все еще цеплялся за стену, его расфокусированный взгляд скользил по «глитчащим» экранам, по мигающим лампам, по зеленоватому свечению, которое, казалось, пожирало лабораторию. Его разум, разорванный видением Романа, был как разбитое стекло, а шрам на шее горел, как предупреждение. Лаборатория продолжала сходить с ума: экраны мигали, лампы выли, а статические разряды перешли в низкий, зловещий гул, как дыхание чего-то, что просыпалось в глубине. Ева, держащая его, была его якорем, но он чувствовал, как "Нейро-Шторм" тянет его в пропасть, где Роман, его кошмары, его прошлое ждут, чтобы забрать его навсегда.

Лаборатория на окраине Картер-Сити, еще недавно бурлящая хаосом и кошмаром, вдруг замерла, словно кто-то резко оборвал провод, питавший ее безумие. Полумрак, густой и липкий, пропитанный резким запахом химикатов — едким, как аммиак, смешанным с металлической горечью ржавчины, — стал тяжелее, но уже не давил на виски угрозой.

Зеленоватое свечение, что струилось по полу от разлитого вещества и вырезанного на ржавой клетке символа — спирали, вписанной в треугольник, — угасло, оставив лишь тусклый отблеск, похожий на пепел угасающего костра. Экраны старых консолей, еще недавно искаженные рябью статических помех, будто кричащих в цифровой агонии, погасли один за другим. Их стеклянные лица покрылись пылью и паутиной, отражая лишь холодный свет ламп, что теперь горели ровно, без прежнего лихорадочного мигания. Лампы на потолке, свисающие на потрепанных проводах, заливали помещение серым, мертвенным сиянием, высвечивая облупленные стены, покрытые трещинами, и ржавые пятна на металлических шкафах. Статические разряды, что трещали в воздухе, словно рой разъяренных ос, смолкли. Вой ветра за разбитыми окнами, шепот, что казался живым, — все исчезло, растворилось в тишине, нарушаемой лишь прерывистым, тяжелым дыханием двоих, оставшихся в этом бетонном склепе.

Майк Рейн, опустившийся на одно колено, цеплялся за холодную стену, шершавую, как наждачная бумага, покрытую слоем грязи и плесени. Его тело дрожало, будто после удара током, мышцы ныли, а кости казались свинцовыми. Лицо — бледное, почти восковое, с впалыми щеками и щетиной, что пробивалась сквозь кожу, как колючая проволока, — блестело от пота, стекающего по вискам и подбородку. Серые глаза, воспаленные от бессонницы, с красными прожилками, медленно приходили в фокус, зрачки сужались, возвращаясь из той бездны, куда их утянуло видение. Шрам на шее — длинный, неровный, оставленный старым ножом или осколком, — еще недавно пульсировал багровым, словно раскаленный металл, но теперь остывал, оставляя лишь слабое жжение, как от ожога. Его дыхание было хриплым, рваным, каждый вдох — борьба, будто он только что вынырнул из ледяной воды. Пиджак — старый, потрепанный, цвета мокрого асфальта, принадлежавший когда-то Тайлеру, его брату, чье имя он взял как маску, — лип к плечам, пропитанный потом и сыростью. Рядом на полу валялся "Волк-7" — компактный пистолет с потертым воронением, его рукоять была скользкой от пота, а ствол холодным, как сама лаборатория. Оружие казалось чужим, далеким, будто часть другой жизни, той, что Майк оставил за пределами этого места.

Боль, что еще недавно раздирала его разум, отступала медленно, оставляя за собой слабость и пустоту. Видение — серые глаза Романа, горящие холодным пламенем, и его голос, ледяной, как зимний ветер, шепчущий: Ты мой, — растворялось, но оставляло послевкусие страха, горькое и липкое, как смола. Майк стиснул зубы, пытаясь собрать осколки своего сознания. Он не мог позволить себе сломаться — не здесь, не сейчас, не перед Евой.

Ева Ростова стояла рядом, опустившись на одно колено, ее сильные руки сжимали его плечи, удерживая, как якорь в штормовом море. Ее силуэт в черном пиджаке, строгом, но слегка помятом, был напряжен, как струна. Темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели в тусклом свете, отбрасывая тень на ее лицо — бледное, с резкими чертами, отмеченное шрамом над левой бровью, который казался чернее в этом освещении.

Зеленые глаза, яркие, как изумруды, метались по его лицу, полные тревоги и чего-то еще — облегчения, что он все еще жив, все еще здесь. На запястье поблескивал нейронный браслет — тонкий, стальной, с синими светодиодами, что теперь мигали слабо, словно устройство вышло из режима тревоги и пыталось перезагрузиться. На поясе висел контейнер с цилиндром, чье зеленоватое свечение угасло, оставив лишь матовый металл. В ее правой руке снова оказался нейронный подавитель — компактный, похожий на пистолет, но с антенной вместо ствола, его корпус отливал тусклым серебром, а индикатор на боку горел зеленым, готовый к действию. Ева была как натянутая пружина — собранная, но готовая сорваться в любой момент.

— Рейн, ты как? Что это было? — Ее голос, низкий, с легкой хрипотцой, дрожал от беспокойства, но в нем уже проступало облегчение, как солнечный свет сквозь тучи.

Майк сглотнул, горло пересохло, будто набито песком. Его голос, когда он заговорил, был слабым, надтреснутым, как треснувшее стекло:

— Я... не знаю. Боль... видение... что-то... — Он запнулся, слово "Роман" чуть не сорвалось с губ, но он сдержался, сжав кулаки.

Ева нахмурилась, ее глаза сузились, изучая его. Она поднялась, не отпуская его плеч, и помогла ему встать. Ее движения были уверенными, но осторожными, как у врача, оценивающего раненого. Майк пошатнулся, ноги дрожали, но он заставил себя выпрямиться, опираясь на стену. Его взгляд скользнул по лаборатории: экраны молчали, лампы больше не мигали, воздух стал чище, хотя запах химикатов все еще царапал горло. Но тишина была обманчивой — она не успокаивала, а настораживала, как затишье перед бурей. Шрам на шее покалывал, а в глубине сознания все еще звучал шепот Романа, далекий, но неотступный.

— Ты не в порядке, Рейн, — сказала Ева, ее тон стал строже, но в нем мелькнула тень заботы.

— Нам надо убираться отсюда. Это место... оно живое, черт возьми.

Майк кивнул, слишком уставший, чтобы спорить. Он знал, что она права. Лаборатория затихла, но не умерла. Она ждала, выжидала, и где-то в ее тенях таился "Нейро-Шторм" — проект, что связывал его с Романом, с прошлым, которое он пытался забыть. Его кошмары еще не закончились.

Лаборатория на окраине Картер-Сити, еще недавно гудевшая хаосом и звенящая статическими разрядами, теперь погрузилась в зловещую тишину. Она была густой, как смола, и тяжелой, как бетонные плиты, что окружали это место, — тишина, которая не успокаивает, а душит, словно сжимая горло невидимой рукой. Воздух, пропитанный резким запахом химикатов — едким аммиаком, смешанным с металлической горечью ржавчины и едва уловимой кислинкой озона, — казался живым, но теперь он застыл, оседая на языке привкусом старого железа. Полумрак окутывал помещение, словно плотный туман, цепляясь за углы и трещины в стенах. Зеленоватое свечение, что недавно струилось по полу от разлитого вещества и вырезанного на ржавой клетке символа — спирали, вписанной в треугольник, — угасло, оставив лишь тусклые отблески, похожие на мерцание тлеющих углей. Экраны старых консолей, покрытые пылью и паутиной, молчали, их стеклянные лица отражали лишь холодный свет ламп, что свисали с потолка на обтрепанных проводах. Эти лампы, еще недавно мигавшие лихорадочно, теперь горели ровно, заливая лабораторию серым, мертвенным сиянием. Облупленные стены, испещренные трещинами, и ржавые шкафы с пятнами коррозии проступали в этом свете, как шрамы на теле заброшенного мира. За разбитыми окнами больше не выл ветер, не шептались тени — все стихло, оставив лишь звук тяжелого, прерывистого дыхания двоих, уцелевших в этом бетонном склепе.

Майк Рейн стоял, прислонившись к стене, его тело дрожало, будто после долгого бега по ледяному полю. Холодная поверхность — шершавая, как наждачная бумага, покрытая слоем грязи и плесени, — была единственной опорой, удерживающей его от падения. Его лицо, бледное, почти восковое, с впалыми щеками и щетиной, что пробивалась сквозь кожу, как колючки чертополоха, блестело от пота, стекающего по вискам и подбородку. Серые глаза, воспаленные от бессонницы и пронизанные красными прожилками, смотрели в пустоту, медленно возвращаясь из той бездны, куда их утянуло видение. Шрам на шее — длинный, неровный, словно след от рваной раны, нанесенной ножом или осколком, — еще недавно пульсировал багровым, как раскаленный уголь, но теперь остывал, оставляя лишь слабое жжение. Его дыхание было хриплым, рваным, каждый вдох — как глоток воздуха после долгого погружения под воду. Пиджак — старый, цвета мокрого асфальта, с потрепанными манжетами, когда-то принадлежавший его брату Тайлеру, чье имя он носил как чужую кожу, — лип к плечам, пропитанный сыростью и потом. Рядом, на бетонном полу, валялся "Волк-7" — компактный пистолет с потертым воронением, его рукоять, вырезанная из черного полимера, была скользкой от пота, а ствол — холодным, как ледяная сталь. Оружие лежало тихо, словно живое существо, затаившееся в ожидании момента.

Ева Ростова стояла над ним, ее силуэт в черном пиджаке — строгом, но слегка помятом, с узкими лацканами — был напряжен, как натянутая тетива. Она опустилась на одно колено, ее сильные руки сжали его плечи, удерживая его, как якорь удерживает корабль в бурю. Темные волосы, стянутые в тугой пучок, блестели в тусклом свете, отбрасывая резкую тень на ее лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над левой бровью, который казался черной трещиной на фарфоровой маске. Зеленые глаза, яркие, как изумруды, метались по его лицу, полные тревоги, но в них уже проступало облегчение — он жив, он здесь. На ее запястье поблескивал нейронный браслет — тонкий, стальной, с синими светодиодами, что мигали слабо, словно устройство вышло из режима тревоги. На поясе висел контейнер с цилиндром, чье зеленоватое свечение угасло, оставив лишь холодный матовый металл. В правой руке она сжимала нейронный подавитель — компактное устройство, похожее на пистолет, но с короткой антенной вместо ствола; его корпус отливал тусклым серебром, а индикатор на боку горел зеленым, сигнализируя готовность. Ева была как сжатая пружина — собранная, но готовая в любой момент распрямиться с сокрушительной силой.

Она помогла Майку подняться, ее руки крепко обхватили его под локти, пока он не встал, пошатываясь, как марионетка с обрезанными нитями. Его ноги дрожали, но он заставил себя выпрямиться, цепляясь за стену, словно утопающий за обломок корабля. Его взгляд, все еще затуманенный, скользнул по лаборатории: экраны молчали, лампы больше не мигали, воздух стал чище, хотя запах химикатов все еще царапал горло. Но эта тишина была обманчивой — она не успокаивала, а настораживала, как затишье перед ударом молнии. Шрам на шее покалывал, а в глубине сознания все еще звучал шепот — холодный, как зимний ветер, голос Романа: Ты мой. Майк стиснул зубы, прогоняя этот звук, но он цеплялся за него, как паутина.

Ева отпустила его, выпрямилась и скрестила руки на груди. Ее лицо, бледное и напряженное, теперь выражало не только тревогу, но и недоверие. Зеленые глаза, острые, как лезвия, впились в него, словно пытаясь вырезать правду из его души. Ее голос, низкий, с легкой хрипотцой, прорезал тишину, как нож:

— Тайлер, объяснись. Что это было? Второй раз за день. И снова эта странная реакция на… на этот символ. Ты что-то знаешь?

Майк сглотнул, его горло пересохло, будто набито песком. Он чувствовал, как ее слова давят на него, как бетонная стена лаборатории, требуя ответа, которого он не мог дать. Его взгляд метнулся к символу на клетке — спираль в треугольнике, вырезанная в ржавом металле, теперь казалась мертвой, но все еще зловещей, как древний знак, скрывающий тайну. Он не мог сказать ей правду — не о Романе, не о видениях, не о том, что его разум, возможно, был частью "Нейро-Шторма", проекта, который связывал его с этим местом. Но и ложь не шла с языка — не сейчас, когда она смотрела на него так, будто готова была вырвать ответ силой.

— Я… не знаю, Ростова, — выдавил он наконец, его голос был слабым, надтреснутым, как треснувшее стекло.

— Это… боль. И… что-то вроде галлюцинаций. Наверное, от усталости.

Ева прищурилась, ее шрам над бровью стал резче в сером свете. Она шагнула ближе, ее лицо оказалось в дюймах от его, и Майк уловил слабый запах ее духов — цветочный, с ноткой жасмина, смешанный с резким ароматом пота и страха. Ее взгляд буравил его, как луч прожектора, выискивая трещины в его словах.

— Галлюцинации? — переспросила она, и в ее голосе мелькнула ледяная насмешка.

— Ты думаешь, я поверю в это? Ты падаешь на колени, кричишь, а потом говоришь, что это от усталости? — Она наклонилась еще ближе, и ее дыхание коснулось его щеки, горячее и быстрое.

— Ты что-то скрываешь, Рейн. И это начинает меня пугать.

Майк сжал кулак, ногти впились в ладонь, оставляя красные полумесяцы. Он чувствовал, как ее слова вгрызаются в него, как ржавчина в металл, и знал, что она не отступит. Но правда была слишком тяжелой, слишком опасной, чтобы выложить ее здесь, в этом бетонном гробу, где тени могли слушать. Его серые глаза избегали ее взгляда, скользнув к полу, к пистолету, к символу — куда угодно, лишь бы не встретиться с ее изумрудным огнем.

— Ростова, я… — Он запнулся, подбирая слова, как осколки разбитого стекла.

— Я не знаю, что это было. Правда. Но этот символ… он… он как будто знакомый. Только я не помню, откуда.

Ева задержала взгляд на нем, ее глаза сузились, выискивая ложь. Она медленно кивнула, но ее лицо осталось жестким, как сталь, а нейронный браслет мигнул синим, будто фиксируя каждое его слово — и каждую недосказанность. Ее голос, когда она заговорила, был холодным и острым, как лезвие:

— Хорошо, Рейн. Но я слежу за тобой. И если ты врешь, это выйдет нам обоим боком.

Майк кивнул, его лицо, покрытое потом, напряглось, а шрам на шее снова кольнул, как предупреждение. Лаборатория молчала, но он знал — это лишь пауза. Где-то в ее тенях, в его разуме, в самом сердце "Нейро-Шторма" Роман все еще ждал, и этот шепот был лишь началом.

Лаборатория на окраине Картер-Сити стояла, как призрак прошлого, застывший в безмолвии и мраке. Её бетонные стены, покрытые трещинами и облупившейся краской, хранили следы времени — ржавые потёки, похожие на засохшую кровь, и пятна плесени, расползающиеся, как паутина по углам. Воздух внутри был густым и липким, пропитанным едким запахом химикатов — смесью аммиака, ржавчины и чего-то кислого, почти живого, что оседало на языке привкусом старого металла. Тусклый свет одиноких ламп, свисающих с потолка на истрёпанных проводах, дрожал, отбрасывая длинные тени на пол, усыпанный пылью и осколками стекла. Эти лампы, покрытые слоем грязи, едва пробивали полумрак, заливая всё серым, мертвенным сиянием, от которого холод пробирал до костей. Где-то вдалеке скрипнула ржавая дверь, её звук — низкий, протяжный, как стон — эхом отразился от стен, словно лаборатория дышала, наблюдая за своими незваными гостями. Разбитые окна, за которыми ещё недавно завывал ветер, теперь молчали, лишь изредка пропуская слабый шорох осыпающейся пыли.

Майк Рейн стоял, прислонившись к холодной стене, его тело дрожало, будто его только что вытащили из ледяной воды. Бледное лицо, покрытое липким потом, блестело в тусклом свете, а щетина, пробивающаяся сквозь кожу, делала его похожим на человека, давно забывшего о покое. Серые глаза, воспалённые и подёрнутые красными прожилками, смотрели куда-то в пустоту, всё ещё цепляясь за обрывки того, что он видел — или думал, что видел. Шрам на шее, длинный и неровный, словно след от когтей, слабо пульсировал, отдавая жжением в кожу. Его дыхание было тяжёлым, хриплым, каждый выдох вырывался с трудом, как будто он пытался вытолкнуть из себя нечто большее, чем воздух. Пиджак — старый, цвета мокрого асфальта, с потёртыми манжетами — лип к телу, пропитанный сыростью и потом. Этот пиджак, доставшийся ему от брата, был как вторая кожа, но сейчас он казался тяжёлым, как цепи. На полу рядом лежал его "Волк-7" — пистолет с потёртым воронением, чья рукоять из чёрного полимера блестела от пота, а ствол холодно поблёскивал в слабом свете. Оружие молчало, но в его холодной стали таилась готовность — как зверь, притаившийся перед прыжком.

Ева Ростова стояла напротив, её фигура в строгом чёрном пиджаке казалась высеченной из мрака. Пиджак, слегка помятый, с узкими лацканами, подчёркивал её собранность, но не скрывал напряжения, что сквозило в каждом движении. Она опустилась на одно колено, её руки — сильные, с тонкими шрамами на костяшках — сжали плечи Майка, словно пытаясь удержать его от падения в бездну. Тёмные волосы, стянутые в тугой пучок, отбрасывали резкую тень на её лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над бровью, который казался трещиной в её непроницаемой броне. Зелёные глаза, яркие и острые, как осколки стекла, метались по его лицу, ища ответы. На запястье тускло поблёскивал нейронный браслет — стальной, с мигающими синими светодиодами, которые словно следили за каждым его словом. На поясе висел контейнер с цилиндром, чьё зеленоватое свечение давно угасло, оставив лишь холодный металл. В руке она сжимала нейронный подавитель — устройство, похожее на пистолет, но с короткой антенной и зелёным индикатором, сигнализирующим готовность. Ева была как буря, затаившаяся в тишине, — спокойная снаружи, но полная разрушительной силы внутри.

Она помогла Майку подняться, её хватка была крепкой, но осторожной. Он пошатнулся, цепляясь за стену, его ноги дрожали, как у новорождённого оленя, но он заставил себя выпрямиться. Взгляд скользнул по лаборатории: молчаливые экраны консолей, покрытые пылью, ржавые шкафы, символ на клетке — спираль в треугольнике, вырезанная в металле, всё ещё зловещая, несмотря на угасшее свечение. Тишина давила, но под ней чувствовалась угроза — как шорох шагов в темноте. Шрам на шее кольнул, и в голове снова зазвучал шепот — холодный, вкрадчивый голос Романа: Ты не спрячешься. Майк стиснул зубы, прогоняя его, но тот цеплялся, как заноза.

Ева выпрямилась, скрестив руки на груди. Её лицо теперь было маской из тревоги и недоверия, зелёные глаза впились в него, как клинки. Голос, низкий и хриплый, прорезал тишину:

— Тайлер, объяснись. Что это было? Второй раз за день. И снова этот символ. Ты что-то знаешь?

Майк сглотнул, горло пересохло, будто он наглотался песка. Её слова давили, требовали правды, которую он не мог дать. Он не мог рассказать о Романе, о видениях, о том, что его разум, возможно, был связан с "Нейро-Штормом" — проектом, чьи корни уходили в эту лабораторию. Но и ложь не шла с языка — не под этим взглядом, что резал, как лазер.

— Ростова, я… я не знаю, что это. Правда, — выдавил он, голос дрожал, как треснувшее стекло.

— Но… у меня бывают… приступы. После… того случая. Головные боли, странные ощущения. А этот символ… он просто… вызвал ассоциации.

Ева прищурилась, её шрам над бровью стал резче в сером свете. Она шагнула ближе, её лицо оказалось так близко, что Майк почувствовал тепло её дыхания и слабый запах жасмина, смешанный с потом. Её глаза буравили его, выискивая трещины в его словах.

— Ассоциации? — переспросила она, в голосе мелькнула насмешка, холодная, как сталь.

— Ты падаешь, кричишь, а потом говоришь про ассоциации? Ты думаешь, я дура, Рейн?

Майк сжал кулак, ногти впились в кожу. Он знал, что она не отступит, но правда была слишком опасной. Он отвёл взгляд, скользнув по символу, по пистолету, по теням — куда угодно, лишь бы не видеть её. Лаборатория молчала, но её стены, казалось, слушали, затаив дыхание.

— Ростова, я не вру. Не совсем. Это… сложно объяснить. Но я разберусь. Дай мне время. Ева задержала взгляд, её глаза сузились. Она кивнула, но в её движении не было доверия — только холодная решимость. Нейронный браслет мигнул синим, фиксируя его слова, его недосказанность. Её голос, когда она заговорила, был острым, как нож:

— Время, Рейн? Хорошо. Но если ты играешь со мной, пожалеешь.

Майк кивнул, пот стёк по виску, шрам на шее кольнул сильнее. Лаборатория оставалась немой, но он чувствовал — это лишь затишье. Где-то в тенях, в глубине его разума, Роман ждал, и эта ложь была лишь первым шагом к пропасти.

Лаборатория на окраине Картер-Сити казалась призраком прошлого — холодной, заброшенной, но всё ещё живой, пульсирующей тайнами в своих бетонных венах. Стены, покрытые трещинами и облупившейся серой краской, хранили следы времени: ржавые разводы, похожие на высохшую кровь, и тёмные пятна плесени, что расползались по углам, словно паучьи сети. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким коктейлем из аммиака, ржавчины и кислоты, оседавшим на языке привкусом старого железа. Одинокие лампы, подвешенные на истрёпанных проводах, мигали тусклым светом, покрытые слоем пыли и грязи, их серое сияние едва пробивало полумрак. Пол под ногами хрустел — осколки стекла и комья пыли скрипели под ботинками, а где-то вдали, за ржавыми шкафами, раздавался низкий стон металла, словно лаборатория дышала, следя за каждым шагом.

Майк Рейн стоял, привалившись к стене, его тело дрожало, будто его только что вытащили из ледяной воды. Бледное лицо блестело от пота, щетина пробивалась сквозь кожу, а воспалённые серые глаза, пронизанные красными прожилками, смотрели в никуда. Шрам на шее — длинный, неровный, как след от когтей — слабо пульсировал, отдавая жжением. Его дыхание было хриплым, каждый выдох вырывался с трудом, словно он пытался вытолкнуть из себя нечто большее, чем воздух. Пиджак цвета мокрого асфальта, потёртый на манжетах, лип к телу, пропитанный сыростью. Рядом на полу лежал его "Волк-7" — пистолет с потёртым воронением, чья чёрная рукоять блестела от пота, а ствол холодно поблёскивал в тусклом свете.

Ева Ростова стояла напротив, её силуэт в строгом чёрном пиджаке казался вырезанным из тени. Пиджак, слегка помятый, подчёркивал её собранность, но не скрывал напряжения в каждом движении. Она опустилась на одно колено, её руки — сильные, с тонкими шрамами на костяшках — сжали плечи Майка, удерживая его. Тёмные волосы, стянутые в тугой пучок, отбрасывали тень на её лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над бровью. Зелёные глаза, острые, как осколки стекла, метались по его лицу, ища ответы. На запястье мигал нейронный браслет — стальной, с синими светодиодами, а на поясе висел контейнер с угасшим цилиндром. В руке она сжимала нейронный подавитель — устройство с короткой антенной и зелёным индикатором.

— Тайлер, объяснись, — её голос, низкий и хриплый, прорезал тишину.

— Что это было? Второй раз за день. И этот символ снова. Ты что-то знаешь?

Майк сглотнул, горло пересохло. Её слова давили, требовали правды, которую он не мог дать. Он не мог рассказать о Романе, о голосе в голове, о "Нейро-Шторме", что связывал его с этой лабораторией.

— Ростова, я… не знаю, что это, — выдавил он, голос дрожал.

— Приступы… после того случая. Головные боли, странные ощущения. Символ… просто вызвал что-то.

Ева прищурилась, её шрам стал резче в тусклом свете. Она шагнула ближе, её дыхание пахло жасмином и потом.

— Ассоциации? — в её голосе мелькнула холодная насмешка.

— Ты кричишь, падаешь, а потом говоришь про ассоциации? Думаешь, я дура, Рейн?

Майк сжал кулак, ногти впились в кожу. Ложь не шла с языка, но правда была опаснее. Он отвёл взгляд, скользнув по лаборатории — по символу на клетке, по теням, по пистолету.

— Ростова, это сложно объяснить. Дай мне время.

Ева кивнула, но в её глазах не было доверия — только холодная решимость. Нейронный браслет мигнул, фиксируя его слова.

— Время, Рейн? Хорошо. Но если ты врёшь, пожалеешь.

Пока они говорили, Ева вдруг замерла. Её взгляд скользнул мимо Майка, к монитору на стене — старому, покрытому пылью, с треснутым стеклом. Экран, ещё недавно мёртвый, ожил, слабое мерцание пробилось сквозь грязь. Она шагнула к нему, движения быстрые, но осторожные. Крупный план: монитор мигнул, строки кода замелькали в хаотичном ритме, но среди них проступили слова. Ева наклонилась ближе, её зелёные глаза сузились, пальцы сжали край консоли, оставляя следы в пыли.

— Лог-файл… он перезагрузился, — пробормотала она.

Майк повернулся, его серые глаза пытались разглядеть экран. Экран мигнул снова, и на нём проступила строка: "Активация протокола Нейро-Шторм. Фаза 3. Субъект: Роман. Статус: активен." Ева замерла, её лицо побледнело, рука сжала подавитель. Она обернулась к Майку, голос стал тихим, но полным тревоги:

— Роман… это имя тебе знакомо?

Майк почувствовал, как сердце пропустило удар. Имя Романа, вырезанное в коде, ударило, как нож. Шрам на шее кольнул, и в голове зазвучал шепот: Ты не спрячешься. Лаборатория молчала, но её тишина стала угрозой, полной ожидания.

Лаборатория на окраине Картер-Сити казалась вырванной из старого фильма ужасов, где время застыло в липкой паутине запустения. Серые бетонные стены, изрезанные трещинами, словно шрамами, хранили следы прошлого: облупившаяся краска свисала лохмотьями, ржавые потёки напоминали засохшую кровь, а чёрные пятна плесени расползались по углам, будто живые. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким коктейлем из аммиака, ржавчины и кислоты — привкус старого железа оседал на языке, а горло драло, как от песка. Одинокие лампы, болтающиеся на истёртых проводах, мигали тусклым светом, их серое сияние тонуло в густом полумраке. Пол под ногами хрустел — осколки стекла впивались в подошвы, пыль скрипела, а где-то вдали раздавался низкий, утробный стон металла, словно само здание дышало, затаив угрозу.

Майк Рейн прислонился к стене, его тело дрожало, как после ледяного душа. Пот стекал по бледному лицу, щетина проступала сквозь кожу, точно колючий мох, а серые глаза, воспалённые и пронизанные красными прожилками, смотрели в пустоту. Шрам на шее — длинный, кривой, как молния — пульсировал слабым жжением, будто напоминая о себе. Дыхание вырывалось хрипами, каждый выдох — борьба. Пиджак цвета мокрого асфальта, потёртый на манжетах, лип к телу, пропитанный сыростью и потом. Рядом, на растрескавшемся полу, валялся "Волк-7" — пистолет с потёртым воронением, чья чёрная рукоять лоснилась от влаги его ладоней, а ствол смотрел в никуда, как верный пёс, ждущий приказа.

Напротив стояла Ева Ростова, её силуэт в строгом чёрном пиджаке казался высеченным из мрака. Пиджак, слегка помятый, но всё ещё подчёркивающий её собранность, не скрывал напряжения в плечах. Она опустилась на одно колено, сильные руки с тонкими шрамами сжали плечи Майка, удерживая его от падения. Тёмные волосы, стянутые в тугой пучок, отбрасывали резкую тень на её лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над бровью, точно меткой бойца. Зелёные глаза, холодные и острые, как осколки бутылочного стекла, метались по его чертам, выискивая правду. На запястье мигал нейронный браслет — стальной, с синими светодиодами, тихо гудящий, словно живое существо. На поясе болтался контейнер с угасшим цилиндром, а в руке она сжимала нейронный подавитель — компактный, с короткой антенной и зелёным индикатором, мерцающим в такт её дыханию.

— Тайлер, объяснись, — её голос, низкий и хриплый, прорезал тишину, как лезвие.

— Что это было? Второй раз за день. И этот символ снова. Ты что-то знаешь?

Майк сглотнул — горло пересохло, слова застревали. Её взгляд давил, требовал ответа, которого он не мог дать. Не сейчас.

— Ростова, я… не знаю, что это, — выдавил он, голос дрожал, как треснувший провод.

— Приступы… начались после того случая. Головные боли, странные вспышки. Символ… он просто что-то вызвал.

Ева прищурилась, шрам над бровью стал резче в тусклом свете. Она шагнула ближе, её дыхание — смесь жасмина и солёного пота — коснулось его лица.

— Что-то вызвал? — в её тоне скользнула холодная насмешка.

— Ты кричишь, падаешь, а потом бормочешь про "вспышки"? Думаешь, я куплюсь, Рейн?

Майк сжал кулак, ногти впились в ладонь, оставляя красные полумесяцы. Ложь не шла, но правда жгла сильнее. Он отвёл взгляд, скользнув по лаборатории: по символу, вырезанному на ржавой клетке в углу, по теням, шевелящимся в полумраке, по "Волку-7", лежащему у ног.

— Ростова, это не так просто. Дай мне время.

Ева кивнула, но её глаза остались ледяными, полными недоверия. Нейронный браслет мигнул, фиксируя его слова в своей безмолвной памяти.

— Время, Рейн? Ладно. Но если ты врёшь, пожалеешь.

И тут её взгляд резко метнулся мимо него. Старый монитор на стене — пыльный, с треснутым стеклом — вдруг ожил. Ещё минуту назад он был мёртв, но теперь слабое мерцание пробивалось сквозь грязь. Ева шагнула к нему, движения быстрые, но осторожные, как у кошки, крадущейся к добыче. Экран мигнул, строки кода замелькали в хаотичном танце, и среди них проступили слова. Она наклонилась ближе, зелёные глаза сузились, пальцы сжали край консоли, оставляя борозды в пыли.

— Лог-файл… он перезагрузился, — пробормотала она, голос стал тише, но напряжённее.

Майк повернулся, его серые глаза вцепились в экран. Экран мигнул снова, и на нём проступила строка: "Активация протокола Нейро-Шторм. Фаза 3. Субъект: Роман. Статус: активен." Ева замерла, её лицо побледнело, пальцы стиснули подавитель. Она обернулась к Майку, голос упал до шёпота, полного тревоги:

— Роман… это имя тебе знакомо?

Сердце Майка ухнуло в груди, шрам на шее кольнул, как раскалённая игла. Имя Романа, высеченное в коде, ударило, как выстрел. В голове зашептало: Ты не спрячешься. Лаборатория молчала, но её тишина стала живой, полной затаённой угрозы.

— Нет, — солгал он, голос дрогнул, как натянутая струна.

— Не знаю никакого Романа.

Ева прищурилась, её взгляд пробуравил его насквозь. Она кивнула, но в её движениях не было тепла — только холодная, стальная решимость. Нейронный браслет мигнул снова, записывая его ложь.

— Хорошо, Рейн. Но я слежу за тобой.

Обнаружение новой зацепки — имени Романа в лог-файле — разрядило воздух, как выстрел в тишине. Напряжение между ними отступило, уступив место общей цели. Ева шагнула к консоли, её пальцы замелькали по клавиатуре, выуживая данные из цифровой бездны. Майк, всё ещё дрожа, нагнулся и поднял "Волк-7" с пола. Рука сжала рукоять, холодный металл стал якорем, удерживающим его в реальности.

— Похоже, система зафиксировала несанкционированный доступ незадолго до нашего прихода, — сказала Ева, её голос стал деловым, сосредоточенным, как у хирурга над операционным столом.

Майк кивнул, его взгляд упал на пол. Среди пыли и осколков виднелись следы — не их, а чужие, свежие, ведущие к вентиляционной шахте в углу. Он указал на них, голос всё ещё хриплый, но твёрже:

— Смотри, эти следы… они ведут к вентиляции.

Ева обернулась, её зелёные глаза сузились в щёлки. Она шагнула к шахте, ботинки хрустнули по стеклу, как по тонкому льду. Следы были чёткими — пыль не успела осесть, а края отпечатков ещё хранили влагу.

— Кто-то был здесь недавно, — сказала она, тон стал сухим, профессиональным, но в нём мелькнула тень тревоги.

— И, судя по всему, они знали, что искать.

Майк сжал "Волк-7" сильнее, пальцы побелели на рукояти. Взгляд метнулся к вентиляционной шахте — за решёткой зияла тьма, густая и непроглядная, как пасть зверя. Лаборатория молчала, но её тишина стала зловещей, полной скрытого дыхания. Он знал, что за этой шахтой, за именем Романа, за "Нейро-Штормом" таится что-то смертельно опасное — сеть, которая может захлопнуться над ними обоими. Но теперь у них была общая цель — расследование, и это, пусть на миг, сплавило их воедино, как два клинка, нацеленных в одну тень.

Лаборатория на окраине Картер-Сити дышала холодом и тайной, её стены — серые, покрытые трещинами и ржавыми потёками — хранили молчаливую угрозу. Тусклый свет одиноких ламп, висящих на истёртых проводах, мигал, точно пульс умирающего, отбрасывая длинные тени, что шевелились по углам, как призраки прошлого. Воздух был густым, пропитанным едким запахом химикатов — резким аммиаком, кислотой и металлической пылью, оседающей на языке горьким привкусом. Пол хрустел под ногами: осколки стекла впивались в подошвы, скрипела пыль, а где-то вдали раздавался низкий стон металла, словно само здание ворчало, недовольное вторжением. Вентиляционная шахта в углу зияла чёрной пастью, её решётка — ржавая, с кривыми зубьями — казалась входом в преисподнюю, где таилась новая тайна.

Ева Ростова стояла у консоли, её силуэт в строгом чёрном пиджаке выделялся на фоне полумрака, точно высеченный из обсидиана. Пиджак, слегка помятый, но всё ещё подчёркивающий её собранность, цеплялся за плечи, напряжённые, как у хищника перед прыжком. Тёмные волосы, стянутые в тугой пучок, отбрасывали резкую тень на её лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над бровью, словно меткой выжившего. Зелёные глаза, холодные и острые, как осколки стекла, блестели в тусклом свете, а на запястье мигал нейронный браслет — стальной, с синими светодиодами, тихо гудящий, точно живое существо. В руке она сжимала нейронный подавитель — компактный, с короткой антенной и зелёным индикатором, пульсирующим в такт её дыханию. На поясе болтался контейнер с угасшим цилиндром, его металлическая поверхность тускло отражала свет.

Майк Рейн, прислонившись к стене, казался тенью самого себя. Его тело дрожало, будто после ледяного ветра, пот стекал по бледному лицу, оставляя блестящие дорожки. Щетина проступала сквозь кожу, как колючий мох, а серые глаза, воспалённые и пронизанные красными прожилками, смотрели в пустоту. Шрам на шее — длинный, кривой, точно удар молнии — пульсировал слабым жжением. Пиджак цвета мокрого асфальта, потёртый на манжетах, лип к телу, пропитанный сыростью и потом. В руке он сжимал "Волк-7" — пистолет с потёртым воронением, чья чёрная рукоять лоснилась от влаги его ладоней, а ствол смотрел в пол, как усталый зверь.

Ева медленно повернула голову, её взгляд скользнул по Майку, точно луч прожектора по тёмной сцене. Крупный план: её лицо — бледное, с острыми чертами, шрам над бровью казался трещиной на фарфоровой маске. Губы сжались в тонкую линию, а зелёные глаза, задумчивые и проницательные, изучали его, словно книгу, полную скрытых строк. Она заметила, как его пальцы дрожат на рукояти "Волка-7", как он сглатывает, пытаясь скрыть напряжение, и это лишь подлило масла в огонь её подозрений. Внешне она оставалась спокойной, профессиональной, но внутри её мысли кружились, как тени на стенах лаборатории.

Он лжёт, — думала она, её внутренний голос был холодным и острым, как скальпель. Роман. Это имя ударило его, как выстрел, но он отвергает его, будто оно ничего не значит. Его приступы, его шрам, его взгляд — всё это кусочки головоломки, которую он не хочет мне показывать. Она не верила в совпадения. Майк был связан с этим местом, с "Нейро-Штормом", с Романом — сильнее, чем хотел показать. Но давить на него сейчас было бы ошибкой. Он замкнётся, уйдёт в себя, и тогда она потеряет шанс узнать правду. Нет, лучше наблюдать, ждать, собирать улики, как паук плетёт сеть.

— Проверим шахту, — сказала она, голос низкий, хриплый, но деловой, с едва уловимой тенью предостережения.

— Эти следы свежие. Кто-то был здесь, и они знали, что искать.

Майк кивнул, его серые глаза мельком встретились с её взглядом, но тут же ушли в сторону, к вентиляционной шахте. Он шагнул вперёд, сжимая "Волк-7" сильнее, будто оружие могло защитить его от её проницательности. Ева последовала за ним, её ботинки хрустнули по стеклу, как по тонкому льду. Она двигалась плавно, осторожно, но в каждом её шаге чувствовалась стальная решимость.

Её взгляд снова скользнул по его лицу, запоминая детали: бледность, пот, дрожь в руках. Она видела, как он пытается собраться, как его пальцы сжимают пистолет, словно якорь, удерживающий его в реальности. Ты что-то скрываешь, Рейн, — шептала её интуиция. И я узнаю что. Но она отвернулась, её глаза сузились, глядя в темноту шахты. Пока они были союзниками, объединёнными общей целью, но это хрупкое перемирие могло рухнуть в любой момент.

Лаборатория молчала, но её тишина была живой, полной невысказанных подозрений и затаённой угрозы. Тени шевелились, металл стонал, и где-то в глубине шахты ждала новая тайна — ключ, который мог либо спасти их, либо столкнуть в пропасть.

Лаборатория на окраине Картер-Сити была как застывший кошмар, высеченный из бетона и ржавчины. Её стены, покрытые трещинами и облупившейся краской, хранили следы заброшенности: ржавые потёки, похожие на запёкшуюся кровь, и пятна плесени, расползающиеся по углам, как ядовитый мох. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким запахом химикатов — резким аммиаком, металлической пылью и кислотой, что царапала горло и оседала на языке горьким привкусом. Тусклый свет одиноких ламп, висящих на истёртых проводах, дрожал, отбрасывая длинные тени, что шевелились по углам, словно живые. Пол хрустел под ногами: осколки стекла впивались в подошвы, пыль скрипела, а где-то вдали раздавался низкий стон металла, как будто само здание ворчало, недовольное присутствием чужаков. Вентиляционная шахта в углу зияла чёрной пастью, её ржавая решётка с кривыми зубьями казалась порталом в неизведанную тьму, а символ на клетке — спираль, вписанная в треугольник — всё ещё хранил зловещее молчание, будто наблюдая за каждым их шагом.

Ева Ростова стояла у консоли, её силуэт в строгом чёрном пиджаке был как высеченный из мрака. Пиджак, слегка помятый, но подчёркивающий её собранность, цеплялся за плечи, напряжённые, как у хищника перед прыжком. Тёмные волосы, стянутые в тугой пучок, отбрасывали резкую тень на её лицо — бледное, с острыми скулами и шрамом над бровью, точно меткой выжившего. Зелёные глаза, острые и холодные, как осколки стекла, блестели в тусклом свете, а на запястье мигал нейронный браслет — стальной, с синими светодиодами, тихо гудящий, словно живое существо. В руке она сжимала нейронный подавитель — компактный, с короткой антенной и зелёным индикатором, пульсирующим в такт её дыханию. На поясе болтался контейнер с угасшим цилиндром, его металлическая поверхность тускло отражала свет. Её взгляд, всё ещё полный невысказанных подозрений, скользнул по Майку, но она сдержала себя, переключив внимание на новую зацепку.

Майк Рейн стоял рядом, его тело дрожало, как после ледяного ветра. Пот стекал по бледному лицу, оставляя блестящие дорожки, а щетина проступала сквозь кожу, как колючий мох. Серые глаза, воспалённые и пронизанные красными прожилками, смотрели в пустоту, всё ещё цепляясь за обрывки видений — голос Романа, его серые глаза, горящие пламенем. Шрам на шее — длинный, кривой, как след от когтей — слабо пульсировал, отдавая жжением. Пиджак цвета мокрого асфальта, потёртый на манжетах, лип к телу, пропитанный сыростью и потом. В руке он сжимал "Волк-7" — пистолет с потёртым воронением, чья чёрная рукоять лоснилась от влаги его ладоней, а ствол смотрел в пол, как усталый зверь. Его дыхание было хриплым, каждый выдох вырывался с трудом, но он заставил себя выпрямиться, сжимая рукоять оружия, как якорь, удерживающий его в реальности.

Лог-файл на мониторе — строка, гласящая "Активация протокола Нейро-Шторм. Фаза 3. Субъект: Роман. Статус: активен" — всё ещё горел в их памяти, как раскалённый уголь. Имя Романа ударило Майка, как выстрел, но он скрыл это, сжав зубы. Ева, заметив его реакцию, не стала давить, но её зелёные глаза, острые и проницательные, запомнили каждую деталь: дрожь в его руках, уклончивый взгляд, напряжённые скулы. Она знала, что он лжёт, но сейчас их объединяла общая цель — расследование, и это перемирие, хрупкое, как тонкий лёд, держало их вместе.

— Лог-файл — это только начало, — сказала Ева, её голос был низким, деловым, но с ноткой тревоги.

— Здесь кто-то был. Следы свежие, и они ведут к шахте. Надо двигаться.

Майк кивнул, его серые глаза мельком встретились с её взглядом, но тут же ушли в сторону, к вентиляционной шахте. Он шагнул вперёд, сжимая "Волк-7" сильнее, пальцы побелели на рукояти. Ева последовала за ним, её ботинки хрустнули по стеклу, как по тонкому льду. Она двигалась плавно, но в каждом её шаге чувствовалась стальная решимость.

Они подошли к ржавой решётке вентиляционной шахты, её кривые зубья отбрасывали тени, похожие на когти. Ева направила фонарик — луч света, холодный и резкий, выхватил из тьмы узкий коридор, уходящий вглубь. Стены шахты были покрыты ржавчиной и слизью, а воздух внутри пах сыростью и чем-то ещё — едва уловимым, металлическим, как кровь. Следы на полу — свежие, с чёткими краями — вели в темноту, растворяясь в глубине.

— Кто бы это ни был, они знали, куда идти, — пробормотала Ева, её голос был тихим, но в нём звучала решимость. Она обернулась к Майку, её зелёные глаза сверкнули в свете фонарика.

— Готов?

Майк сглотнул, шрам на шее кольнул, как предупреждение. Он знал, что за этой шахтой, за именем Романа, за "Нейро-Штормом" таится что-то смертельно опасное. Но отступать было некуда. Он кивнул, его голос, хриплый и усталый, прозвучал твёрже, чем он ожидал:

— Идём.

Они шагнули в коридор, их фонари выхватывали путь вперёд, разрезая тьму, как лезвия. Свет дрожал, высвечивая ржавые трубы, свисающие с потолка, как внутренности гигантского зверя, и мокрые стены, покрытые слизью, что поблёскивала, будто живая. Их шаги эхом отдавались в узком пространстве, каждый звук — как вызов невидимому врагу. Ева шла первой, её нейронный подавитель был наготове, а браслет мигал синим, фиксируя каждый метр. Майк следовал за ней, "Волк-7" в его руке был тяжёлым, но успокаивающим, как старый друг.

Лаборатория осталась позади, её эхо статики — треск помех, вой ламп, шёпот Романа — затихло, но не исчезло. Оно жило в их памяти, в шрамах на их телах, в тенях, что следовали за ними. Коридор впереди был узким, тёмным, как глотка зверя, и каждый шаг вёл их глубже в неизвестность, где ответы — или смерть — ждали за следующим поворотом.