Письма из огня (джен)

За окнами кабинета директора кружились тонкие ленты тумана — поздняя весна в Хогвартсе всегда была обманчиво прозрачной. В такие дни легко поверить, что зло ушло навсегда. Что все битвы уже позади. Но Гермиона знала: самые важные войны не заканчиваются фейерверком — они продолжаются в поступках, в решениях и в выборе, который делает каждый ребёнок.

Сегодня она должна была сделать то, от чего зависело будущее школы. Или, быть может, его дух.

— Вы правда собираетесь вынести это на обсуждение Совета? — профессор Тремейн, заведующий дисциплинарной комиссией, не скрывал раздражения. — Ученик, который хранил у себя материалы по некромантии. И это не просто книги — а личные тетради отца. Бывшего Пожирателя. Это прямая угроза.

— Он не использовал их, — спокойно ответила Гермиона. — И принёс сам. Я прочла его письмо. Он искал понимания, а не силы.

— Нам не нужны дети, “ищущие понимания”, — сдавленно проговорила профессорша Слейтер. — Нам нужны дети, которые понимают границы. Закон. Безопасность. История должна учить страху перед ошибками.

— История должна учить ответственности, — сказала Гермиона. — И различать стремление к власти и стремление понять.

Томас Нотт сидел в ожидании за высоким дубовым столом. Напротив него — весь Совет, без исключения. Он знал, что шанс на оправдание мал. Его отец умер в Азкабане. Его мать, по слухам, уехала в Албанию и пропала. О нём говорили как о тени их прошлого.

Но он стоял. Потому что Гермиона попросила — не оправдываться, а говорить от сердца.

— Я нашёл тетради, когда наводил порядок в подвале, — начал он. — Сначала я испугался. Потом — стал читать. Я хотел понять, почему мой отец стал тем, кем стал. Где произошёл перелом. Что привело его к этому. Я искал не силу. Я искал корень.

— Ты знаешь, что такие знания опасны? — перебил кто-то из старших преподавателей.

— Я знаю. И потому пришёл к директору сразу. Я не хочу, чтобы у меня был тот же путь. Но я не могу убежать от имени. Я хочу выбрать — зная, кто я. А не притворяясь, будто этого нет.

В зале повисла тишина. В ней звучала правда, к которой никто не был готов.

Позже, в кабинете, Гермиона развернула письмо, написанное рукой Томаса.

«Вы учили нас, что память — это не просто хранилище. Это зеркало. Я смотрел в него — и увидел отца. Но увидел и себя. Я не отрекаюсь от своей фамилии. Я хочу дать ей другую тень. Свой свет.»

Она закрыла письмо и встала у окна. На мгновение ей показалось, будто за стеклом снова стоят дети войны. Гарри. Рон. Она сама — напуганная, упрямая, верящая.

Теперь её долг — поверить в других. Потому что иначе — для чего была вся эта битва?

Решение Совета вызвало волну: Томас остался. Его обязали к менторству, регулярным отчётам и посещению программы по работе с магической историей рода. Но он остался.

И это был прецедент. Глубокий. Болезненный. Правильный.

Позднее, на занятии кружка «Живая Память», Томас читал своё первое выступление:

«Мы не выбираем, кем родиться. Но выбираем, кем стать. Мы не отказываемся от памяти — мы выбираем, что с ней делать. И в этом — свобода. И ответственность.»

Гермиона закрыла глаза и улыбнулась. Это было не просто окончание пути. Это было начало чего-то нового. Традиции, в которой ценность — не в строгости, а в передаче живого смысла.

И, быть может, это и была настоящая победа.