Эхо Денали (гет)

Ларсен лежал, плотно укутанный в серебристое термоодеяло, его лицо было пепельно-бледным и осунувшимся, измученным болью.Хантер и Брендон сделали всё возможное в сложившейся читуации, чтобы максимально защитить товарища от пронизывающего холода пещеры. Они соорудили из карематов нечто на подобие тепловой подушки, на которой теперь лежал Ларсен. Алекс опустился на колени рядом с пострадавшим альпинистом, и их взгляды встретились.Ларсен молча смотрел на Алекса, и в его глазах читалась отчаянная мольба о помощи. Его взгляд был затуманенным, словно он только что вышел из долгого, мучительного кошмара и ещё не до конца проснулся.

Алекс, сам не раз испытавший коварство гор, примерно представлял эту боль: не просто тупая ноющая тяжесть, а пульсирующее, пронзающее мучение, где каждый нерв кричал от соприкосновения, каждое непроизвольное движение, даже глубокий вдох, лишь усиливали эту пытку, вызывая приступы тошнотворного головокружения.

Брендон присел рядом с Алексом, В его руке была маленькая, пустая ампула.

— Смотри, — тихо сказал он, протягивая её.

— Это всё, что у нас было для обезболивания. Ларсену становилось легче, но на время, а затем боль возвращается.

Алекс взял ампулу, внимательно осмотрев её. Это был обычный, стандартный анальгетик, хороший для общих случаев, но явно недостаточный для такой травмы, как у Ларсена.

— Вы сделали всё верно, Брен, — твёрдо ответил Алекс, возвращая ампулу. Его голос был спокойным, не допускавшим и тени сомнения

— Хантер сказал, что вы наложили шину, а уколы помогли снять самый острый шок и дали ему хоть немного отдохнуть. Я взял с собой сильнодействующий анальгетик, думаю, он должен помочь, и Ларсен сможет заснуть.

Затем Алекс опять посмотрел на Ларсена:

— Держись, парень, нужно ещё немного подождать — произнёс он, стараясь говорить максимально чётко и убедительно.

— Как только эта снежная круговерть утихнет, свяжемся с базой и эвакуационный вертолёт заберёт тебя прямо в ближайший госпиталь. А сейчас сделаем тебе укол, и ты сможешь заснуть

Измученный Ларсен, собрав последние силы, лишь слабо кивнул, закрывая глаза.

—Вот, сделано, — тихо сказал Алекс, убирая шприц.

Минут через десять после введения препарата, по мере того как анальгетик начинал действовать, напряжение начало покидать тело Ларсена, тяжёлое дыхание стало ровнее, черты лица смягчились. Боль действительно отступила, позволив ему погрузиться в глубокий, спасительный сон, жизненно необходимый для восстановления сил. Алекс осторожно укутал альпиниста ещё одним термоодеялом, убедившись, что тот надёжно защищён от холода.

Хантер тем временем проверял снаряжение и рацию, в надежде поймать сигнал.

— Связи по-прежнему нет, — глухо произнес он, убирая рацию.

— Шторм глушит всё.

Его слова эхом отозвались в сводах каменного убежища, усиливая гнетущую неопределённость.

Алекс, чей взгляд был направлен на наступающую вечернюю тьму за входом в пещеру, произнёс:

—Шторм скоро утихнет. Это лишь вопрос времени. А пока, нам нужно распределить продукты.

Он повернулся и кивнул в сторону своего рюкзака, лежащего неподалёку,

— Посмотрите там, нужно внимательно пересчитать все запасы и распределить их с расчётом на вынужденное пребывание здесь.

Каждому из находившихся в пещере хотелось лишь одного — как можно быстрее вырваться из этого ледяного ада, покинуть царство холода и отчаяния. Но даже в этой, казалось бы, безвыходной ситуации, присутствие Алекса словно вдохнуло в них новую жизнь. Хантер и Брендон чувствовали себя увереннее. От Маккензи исходила некая спокойная сила, которая не была громкой или показной, но ощущалась в каждом его выверенном движении, в твёрдом взгляде, в невозмутимом выражении лица. Это была какая-то интуитивная, глубокая уверенность друг в друге, осознание того, что сейчас они могут рассчитывать только на себя и на своего товарища. И в этом понимании, они находили силы ждать следующего рассвета, надеясь, что с первыми лучами солнца буря, наконец, отступит.

Пока Ларсен забылся спасительным сном, а Брендон с Хантером тихо переговаривались, распределяя небольшие запасы продуктов, Алекс погрузился в свои мысли. Он достал из внутреннего кармана куртки компас Дика, и теперь держал его в руке, думая о чем-то, понятном ему одному. Три года его мучала гнетущая боль утраты и невыносимое чувство вины, словно ледяные тиски сжимали сердце, не давая дышать.Сейчас, держа в руках этот компас — единственный обломок прошлого, что остался от Дика, — Алекс вдруг осознал, как эта удушающая боль, эта тяжесть, словно отступила на задний план. Нет, она, конечно, не исчезла полностью, такую трагедию — потерю друга, которую он не смог предотвратить — нельзя забыть. Но сейчас боль была где-то там, за невидимой завесой сознания, не доминируя над ним, не разрывая изнутри. Вместо привычного уже ощущения тяжести наступило неожиданное, глубокое спокойствие. Алекс понимал, что он сделал правильно, что его решение пойти в горы, несмотря на бушующую стихию, было верным. Ему вдруг стало ясно: Дик действительно был рядом. Незримое присутствие друга вело его по этим коварным тропам, сквозь буран, сквозь сомнения. Это Дик помог ему найти этих альпинистов, привёл к ним, когда, казалось бы, надежды уже не оставалось. И, наверное, Дик сейчас тоже был здесь, с ними, в этой холодной пещере. Эта мысль наполнила Алекса уверенностью. Если Дик здесь, значит, он не один. И значит, всё будет хорошо. Эта тихая, глубокая убежденность была сильнее любого страха, сильнее завываний ветра и холода гор.

Дик был здесь. Алекс не просто вспоминал его; он ощущал его присутствие с небывалой, пронзительной ясностью. Однако Алекс ясно понимал, что, хотя Дик и был рядом, его присутствие принадлежало прошлому. Дик остался в тех горах, три года назад, а ему самому нужно было двигаться дальше. И именно Энни — его любимая женщина — была его настоящим, его будущим, его смыслом. Её образ возникал перед ним с потрясающей чёткостью, словно она стояла рядом. Её глаза — глубокие и полные света, были его убежищем, его личным оберегом. Он помнил, как они сияли, когда он сделал ей предложение, как наполнялись нежностью по утрам когда Алекс целовал её. В них он видел отражение своей собственной души.Он мог бы поклясться, что чувствует тепло этих глаз даже сейчас, в холодном мраке пещеры. И теперь он осознавал горькую, острую правду: насколько же сильно боль от потери друга поглотила его, воздвигнув вокруг него непроницаемую, ледяную стену.

Это было не просто горе — это стало его тюрьмой, его убежищем, куда он погружался день за днём после той страшной катастрофы. Словно ледяная вода, которая медленно, но верно отрезала его от всего остального мира, от тепла, от жизни, от жены, которая старалась помочь ему. Он понимал, что оттолкнул Энни. Ирония была в том, что он не делал это сознательно, со злостью или намеренно причиняя ей боль. Нет, его собственная агония была настолько всепоглощающей, что просто не оставила в нём места для неё. Он был полностью замкнут в своём бесконечном трауре, в неподъёмном чувстве вины за то, что не смог спасти Дика.

Энни, которая всегда была рядом, неизменно преданная и любящая, пыталась достучаться до него, прорваться сквозь эту невидимую броню. Он вспоминал её нежные прикосновения, её тихие вопросы, её попытки разделить его молчание. Но он не видел её страданий. Его взор был так устремлён внутрь себя, на свою собственную изъеденную виной душу, что он просто не замечал её тоски, её отчаяния, её мучительных попыток разделить его бремя. Её слова, её слёзы, её молчаливая поддержка — всё это, должно быть, просто отлетало от его ледяной стены, не проникая в глубины его сознания. Он закрылся в своей боли, превратив её в подобие неприступной крепости, которая, как он осознал теперь, была не только его защитой, но и его добровольной тюрьмой.

Он позволил боли поглотить себя настолько, что, сам того не ведая, почти потерял Энни. Он должен поговорить с ней, исправить это. Они любят друг друга, а любящие люди не должны расставаться, это неправильно.

* * *

Энни снова и снова набирала номер Алекса, но раз за разом раздавался холодный, бездушный гогос, сообщавший, что "абонент находится вне зоны действия сети".Энни охватывало нарастающее чувство беспомощности; может, что-то изменилось, и Алекса сегодня не на дежурстве? Тогда почему он не на связи? Поменял номер?

Почему она так волнуется, ведь они в разводе, их жизни, казалось, разошлись по разным направлениям. Так почему же её сон и отсутствие связи с Алексом пронзает её насквозь с такой леденящей, почти физической болью? В горле стоял комок. Она пыталась рационализировать, убедить себя, что это просто беспокойство за бывшего мужа, за человека, с которым связана долгая часть жизни. Но это была ложь, и Энни это знала. Развод не разорвал все нити, не вырвал его из её сердца так чисто, как она пыталась себе внушить. Напротив, эта внезапная тревога, словно разряд молнии, обнажила всю глубину её чувств, которую она так тщательно прятала даже от самой себя.

"Мы же разошлись. Я должна была отпустить его. Почему я не могу?"- этот вопрос эхом отдавался в её голове.Энни вспоминала отчуждение Алекса, наступившее после смерти Дика, погружение в горе, которое отрезало его от неё. Она пыталась достучаться, пробиться сквозь его ледяную стену, но он был так глубоко в своей боли, что, казалось, даже не видел её. Она чувствовала себя невидимой, ненужной, и в конце концов, измученная и отчаявшаяся, согласилась на развод. Это было её выходом, её спасением от медленного угасания рядом с человеком, который, казалось, уже не мог её видеть.

"Но ведь это мой Алекс! " — И в этом коротком предложении заключалось всё. Это был не просто бывший муж, не просто знакомый. Это был её Алекс. Человек, с которым она делила самые сокровенные мечты, тот, кто был её опорой, её домом. Развод был юридическим актом, формальностью, которая должна была освободить, но вместо этого, как она теперь понимала, лишь заперла её в новой форме ожидания — ожидания, когда он, возможно, снова "увидит" её.

Она переживала за него, потому что её любовь не умерла. Она лишь затаилась, притворившись, что её нет, пытаясь исцелить раны, нанесенные его отчуждением. Эта тревога была не просто беспокойством за безопасность; это был крик её сердца, которое продолжало биться в унисон с его.

"Если с ним что-то случится... я этого не переживу." — Энни почувствовала, как слезы текут по лицу, Эта мысль была самой страшной, самой невыносимой. Все её попытки построить новую жизнь, найти новый смысл, казались жалкими и бессмысленными перед лицом возможности потерять Алекса навсегда. Уолтер! Не в силах больше сдерживать подступающую панику, Энни начала искать в контактах номер Уолтера, который был давним товарищем Алекса, они дружили ещё до её знакомства с ним. Несколько раз, во время их брака, Уолтер бывал у них дома, и Энни знала, что на него можно положиться. Это именно он предложил Алексу перейти на работу в парк Денали. Уолтер точно должен знать, что с её мужем.

Дрожащими пальцами, которые едва слушались, Энни набрала номер. Длинные гудки казались бесконечными, каждая секунда ожидания лишь усиливала напряжение.

— Уолтер, это Энни, — выдохнула она, стараясь говорить спокойно.

— Мне нужно... нужно найти Алекса. Он… он не отвечает. Он где-то рядом? Если я правильно помню, у него сейчас смена?