С неба падало золото (гет)

Слушай мой голос, слушай...

Он шел по темноте, увитой тугой паутиной, вздрагивающей от далеких выстрелов и чьих-то незнакомых криков.

Иди за мной. Логан. Слышишь?

Он слышал. И голос этот звучал все тише, будто бы шел не к нему, а совсем наоборот.

Сквозь него проходили вихри чужих голосов — впивались в сознание стальными крючьями: методичные команды, ледяной смех, приправленный шипением расплавленного металла, звериный рёв, от которого стыла кровь.

Ты — совершенство. Боль — это иллюзия. Гнев — твоё топливо.

Эти слова звучали громче. Не речь, а кислота, выжигающая всё человеческое.

Ты — не зверь, Логан.

Звучало иначе. Не внутри черепа, а где-то между ударами сердца, тихим эхом в такт его шагам по хлюпающей земле. Он упирался, цеплялся за ярость, за знакомую боль, но тот шёпот был лишь настойчивее.

Он бежал в клубах пара и под вой сирен сквозь чащу, обезумевший от боли, с телом, которое еще помнило агонию, с разумом, залитым белым шумом ярости. И вот, сквозь деревья, он увидел свет. Не яркий, не слепящий, как в лаборатории, а тусклый, масляный, горящий в окне небольшого фермерского дома.

В нём ему не задавали вопросов: чистая рубаха, миска горячего супа, молчаливое понимание и немудрёная доброта, от которой он отвык. Покой, пахнущий воском и хлебом... Как он мог это забыть?

Звук разбитого вдребезги стекла на кухне погасил свет уюта и надежды, отразился безумной болью в висках. Логан закричал, но не слышал своего крика.

Логан...

Он увидел, как тело старика, ещё минуту назад мирно сидевшего за столом, дёрнулось и рухнуло. Женщина не успела издать ни звука. Они умерли не потому, что укрывали его. Они умерли просто потому, что стояли на пути. Потому что были незначительными помехами, которые можно устранить. И эта простая, животная жестокость вскрыла в нём что-то древнее.

Войди в эту боль, Логан... Иди за мной.

Осколки воспоминаний впивались в плоть острее адамантиевых когтей. Он тонул в закрытом гробу. В ушах стоял оглушительный хор: скрежет, шипение расплавленного металла, ледяной, методичный голос Страйкера: «Ты рожден для этого, Логан». Из тьмы выныривали рты, искаженные смехом, и их хохот вонзался в душу, словно скальпель, проходя по старым, кровоточащим ранам.

Слушай мой голос…

Заклинание пробивалось сквозь кошмар тонкой серебряной нитью. Он отбивался от него, как от мухи, но оно возвращалось — настойчивое.

Вспышка. Его собственное тело, ещё не скованное адамантием, рванулось вперёд. Хруст. Тёплые брызги на костяшках пальцев. И тишина, наступившая после.

Ты не то, что они пытаются сделать из тебя.

Запах стерильности и жжёной плоти. Над ним склонялась фигура, отбрасывая длинную тень. Холодный блеск скальпеля в руках.

Твоё прошлое — балласт. Мы дадим тебе новое начало.

Между ним и тенью палача возникла вдруг хрупкая, но незыблемая женская фигура с чёрными волосами. Тень со скальпелем усмехнулась:

— Предательница до конца?

Ярость, чёрная и слепая, затопила его. Логан рванулся, и блестящие лезвия, уже часть его, часть костей, рванулись к горлу тени, чтобы разорвать, уничтожить…

Но рассекли лишь пустоту. Комната распалась на миллионы сверкающих осколков.

Иди сквозь боль. Не разрушай...

Логан замер и зажмурился, с окровавленных рук капала кровь, но он ничего не чувствовал.

Тихий, мелодичный голос, в котором будто плескалась печаль тысячелетий, заговорил с ним откуда-то изнутри.

Давно, когда мир был юн, а небо так близко, что его можно было коснуться рукой, жил дух. Не первый среди духов и не самый могущественный, но дикий и свободный, как ветер в скалах. Звали его Куэкуатшеу. Росомаха.

И была Луна. Не просто светило в ночи, а сама душа тишины, воплощение холодной, неземной красоты. И Куэкуатшеу полюбил её. Всей силой своей дикой, одинокой природы. Он слагал для неё песни — из шума водопадов, из шепота сосен, из зова одинокого волка. И ему казалось, что она слушает.

Но был и другой... Трикстер. Дух-насмешник, для которого чужая радость была как нож в сердце. Он не мог вынести этой любви, этой верности. И он пришёл к Куэкуатшеу с дружеским советом. Он сказал: «Зачем петь ей с земли, как нищий? Ты силён. Поднимись к ней. Возьми своё счастье. Только там, в её чертогах из света, ты познаешь истинную любовь».

И дух, ослеплённый страстью, поверил. Он сделал шаг... шаг с небесной тропы на твёрдую землю. И в тот самый миг небеса над ним захлопнулись. Он обернулся и увидел лишь скалы и деревья. Трикстер смеялся где-то в тенях, а врата в его прежний мир исчезли навсегда.

И с тех пор он здесь. Каждую ночь он видит её. Свою Белую Луну. Такую же прекрасную, такую же близкую, кажется, лишь протяни руку... Он продолжает петь ей, но не может коснуться.

В груди протяжно заныло, будто не было в его теле крови. Сердцу, привыкшему гнать по жилам жизнь, больше нечего было перекачивать, кроме жидкого адамантия.

Но продолжал идти за девушкой с чёрными волосами, которая, не оглядываясь, вела его сквозь удушливый смрад иллюзий.

— Ты — Трикстер, да? — вдруг обронил Логан, сам не поняв, почему.

Она оглянулась. Легенда закончилась. Тишина повисла тяжёлым, бархатным пологом. И в этой тишине, глядя на женщину с бездной печали в тёмных глазах, Логан вдруг понял. Понял всё.

Когда-то он думал, что понял эту историю. Он думал, она и была тем самым Трикстером, лишившим его небес. Своей ложью, своей инсценированной смертью, заманила его в ловушку земного ада — в программу «Оружие Икс». Она навсегда отрезала его от того человека, каким он был.

Но правда, что открылась ему сейчас, в безмолвном сердце его кошмара, оказалась куда страшнее и сложнее.

Трикстером была вся бесчеловечная система Страйкера. А та, чье имя он не помнил, была такой же жертвой Трикстера, как и он. Её загнали в угол, шантажируя жизнью сестры. Ей шептали свой обманный вариант легенды: «Помоги нам, и ты спасешь её. Это единственный путь». И она, как и дух из легенды, шагнула в ловушку, не зная, что обратной дороги нет.

Он смотрел на её лицо, искажённое горем и наполненное раскаянием, и видел: они оба были духами, сброшенными на землю. Он, ставший Росомахой, воющим на свою утраченную Луну — на ту невинность, что была когда-то в нём. И она, навсегда отрезанная от своей чести, вынужденная жить с клеймом предательницы. Они оба пели одну и ту же песню — песню о том, как Трикстер украл у них небо.

— Кайла? — обронил Логан.

Не прощал. Но, казалось, принимал.

Свет, струившийся сквозь тёмные волны, дрогнул. На одно мгновение, на один вздох, чёрные пряди взметнулись, и в их глубине, словно отблеск спрятанного солнца на дне ночного озера, вспыхнул и погас огненный отсвет. Шёлковая тьма стала медным пламенем.

Её ладонь коснулась его щеки. Нежное и хрупкое прикосновение, но в нём заключалась вся тяжесть прощания. Со всей болью. Со всей яростью. Со всем, что он когда-то считал собой. Лёгкое дуновение влажного воздуха... или почти невесомый поцелуй.

Расстояние между ними растворилось в неизбежности, как ночь сменяет день. И он позволил себе раствориться в этом головокружительном чувстве. И точно ощущал, как уходит из-под ног земля, как он практически парит в невесомости.

Холодные губы Кайлы таяли под его прикосновением, уступая место иному теплу, иному дыханию. И в этом новом тепле уже звучало другое имя.

И тут в сознание вторглись огненно-красные всполохи, которые Логан спутал бы с заревом войны, не будь они такими чарующими и мягкими наощупь, горячими, будто очаг в одиноком домике где-то глубоко в горах на краю самой высокой вершины над морем.

Джин...

Её зелёный, всевидящий взгляд мудро смотрел в его сердце. Ласкал душу, успокаивая растревоженные нервы.

Джин...

Для неё он готов был петь, пока дышит. Для своей вновь обретённой огненной Луны... В лучах которой снова обретал себя.

Ты вернулся, Логан...