С неба падало золото (гет)

Они встретились, когда с неба упало золото и укрыло уставшую от летнего зноя землю. Золото, которое не нужно было красть.

Реми вообще терпеть не мог лето из-за слишком яркого солнца. Старался долго не смотреть даже на огонь, если не было необходимости кого-нибудь впечатлить. Ведь язычки пламени так заманчиво играли, попадая в гранатовое озеро его глаз.

«Гранат… дорогой минерал, сладкий фрукт и оружие, открывающее конечности. Иронично», — думал Реми, лёжа под синим небом, спорящим с мрачными тучами.

Прохладно, но не слишком. В такую погоду хотелось ухватиться за ускользающее тепло, которое прощально ласкало лучами, поддернутыми седой дымкой. И всё же по-настоящему коснуться уже не могло.

Кого-то это ему напоминало…

Реми вздохнул, принял сидячее положение и разломил крупный гранат, лежащий рядом. Ещё в самую первую встречу он угощал таким Роуг.

Тогда тоже падало золото. В своем ритме, вне времени, маня за свою завесу усталые разумы. И тогда он, собственно, впервые разговорил Роуг. Неосторожно, с присущим обаянием с примесью дерзости.

Девочку с седым туманом в волосах все сторонились — так выглядело, но не являлось правдой. Это она ускользала от всех, похожая на последние минуты лета.

Она избегала касаний и никогда не снимала перчаток. Реми не спрашивал, почему. Хотел сам разгадать.

— Скучаешь, chérie⁽¹⁾?

Она взглянула на него снизу вверх, как на идиота, и продолжила читать книгу, сидя у дерева.

Реми бегло окинул строчки и почему-то ощутил, что это не он, а она проникла в его личное пространство. Болючий укол, знакомо отдающий в пальцы.

Роуг читала любимую книгу его матери. Любимую, потому что больше он ни одной так не помнил. И не вспоминал бы, не окажись в школе Чарльза Ксавье. Не приди сюда, под вуаль падающих листьев, за загадочной Роуг.

— Хочешь, перескажу?

— Не нужно, спасибо.

— Нравится?

— Очень, — она ответила с улыбкой и посмотрела мягче, пусть по-прежнему недоверчиво.

— Мне тоже.

Реми сел рядом, разломил гранат, протянул ей половинку, не спрашивая.

Он не мог назвать это симпатией, даже дружбой. Всего лишь заметил, как она вспыхнула, когда процитировал любимый момент из книги. Слово в слово, даже не интересуясь, слушала ли она. Оказалось, да.

Когда-то и он слушал, но уже не верил в то, что удача может повернуться не задницей, если играть с жизнью по её правилам.

Он не знал книги наивней. У него не было жизни, где бы он позволил себе снаивничать, но страстно любил это в других. Полуночная тень с джокером в рукаве.

Роуг виделась ему такой же.

— Тебе никогда не говорили, что ты похож на Дьявола? — вдруг спросила она. — Ты даже когда просто стоишь и смотришь, кажется, за горло держишь. И при этом, — пронзительно посмотрела в глаза, — очаровываешь, слово тебя воспитывали в семье какого-нибудь виконта.

Реми тихо рассмеялся. Что было правдой — того не отнять.

— Дьявол? Возможно. Я всюду несу смерть.

— А я вырываю и поглощаю душу, — добавила Роуг, и взгляд её преобразился в отнюдь не детский.

Он невольно наблюдал, как Роуг гуляет босиком. Она говорила, что земли приятно касаться, и нет последствий. Волосы танцевали на ветру: каштановые и белые прядки, которые ему нравились, но он никогда не спрашивал, откуда взялись последние. Неизменное темно-зеленое пальтишко, малиновый шарфик. Такая неприметная, опасная и вместе с тем очень трогательная и искренняя.

— Мне лучше быть одной, — сказала она, прервав его очередной рассказ. И он понял, что подошёл слишком близко.

— Почему?

— Потому что ты меня никогда не коснешься, и я не смогу. Есть ли смысл?

— А что будет, если я коснусь? — спросил он, протягивая руку к её лицу.

Отвернулась. Белая прядка спрятала румянец на щеке.

— Это больно.

— Тебе?

— Тебе, — покачала головой Роуг.

— Я знаю, что такое боль.

— Не заставляй меня, — в зелёных глазах блеснул огонёк, — не надо.

Он знал, какой реакции она ждала и до сих пор винил себя за то, что не дал понимания. И что на него нашло?

— Хорошо. Значит, Логан заслуживал этого больше.

Роуг отшатнулась, как от огня. На лице проступило разочарование жестокой маской.

В школе много о чем шептались младшие. Юные девочки — мастерицы придумывать истории, в которые сами же верили.

Они тут же нарисовали ту картинку, о которой хотелось мечтать и которой стоило позавидовать: первая любовь, основанная на жестах и робких взглядах, первая боль, первая жертва, два армейских жетона, как обещание вернуться. Красивая, удобная, душещипательная сказка.

Только Реми увидел реальность. В которой смертельно голодная девочка в тёмно-зелёным пальтишке встретила зимней порой сильного, уверенного, надёжного мужчину, способного защитить не словами и не за деньги. Мужчину, которого с радостью звала бы отцом и звала в мыслях.

Её симпатия к Логану давно переросла в уважение. И, тем не менее, Реми приревновал, пусть не сразу заметил.

В глазах Роуг мешались слезы и гнев. Он заставил её доверять, и теперь видел, как это рушилось.

Не прерывая зрительного контакта, Роуг стянула одну перчатку, затем вторую.

Правую щеку обожгло от хлесткого удара, а потом Роуг прижала его к дереву и плотно обхватила ладонями голову.

Она была зла. Такой он впервые её видел.

Реми пытался что-то сказать, но вместо этого лишь гладил по тонким запястьям. Болью пронзило мозг, стало нестерпимо холодно. Он чувствовал, как лопаются сосуды, как кровь обжигает лёд, но застывает в нём. А потом земля ушла из-под ног. Он так и не выпустил тонкие запястья Роуг. Он понимал… теперь понимал её способность. Гранат… Его гранат горел в её глазах…

Реми очнулся на больничной койке, в полумраке из светло-серого и синего света, под монотонный писк датчиков. Погруженный в болезненную усталость.

Кожа ещё помнила прикосновение Роуг, которое он заслужил и на которое сам нарвался. И ещё одно — на губах, посланное через тепло ладони в перчатке. Если он, конечно, не бредил. Если не помешался, рисуя за вуалью листопада хрупкую фигурку с белой дымкой в волосах. Если не нафантазировал, спутав её поцелуй с гранатовым соком, в котором соединились терпко-кислые и едва уловимые сладкие нотки.

И что самое необычное: ему нравилось. Ходить по лезвию, ставить на собственную выдержку, недолго чувствовать себя обыкновенным человеком. Единственное, чего он боялся, так это того, что Роуг, взяв его силу, не сможет с ней совладать.

С неба падало золото. Наступал вечер. Ему бы взлететь, в три кульбита оказаться где-нибудь высоко, где нет мыслей. С прытью сервала умчаться подальше из этого слишком тихого места. Но он не мог бросить думать о Роуг. Он знал, как ей сейчас больно, а ещё, что она тоже сбежала, не долечившись.

Роуг одиноко сидела под деревом и рассматривала веер из разноцветных листьев. Под кожей маленьких ладошек поигрывал огонь. Листья плавно взмывали вверх и тут же вспыхивали, напитавшись энергией.

— Реми, — слабо улыбнувшись, сказала она, увидев его в очередной вспышке.

Раньше из её уст можно было услышать только «Гамбит».

— Я боялась, что тебя убила. Первый мальчик, которого я коснулась, впал в кому на несколько недель. Чарльз говорит, что моя способность — это дар. Но он приносит одни несчастья, разве это правильно?

— Гамбит нашел как гармонировать со своей способностью. Но внутри остался Реми Этьен Лебо.

Роуг опустила взгляд и вздохнула. Он чувствовал, что ей нравится это имя.

— Мне иногда кажется, той, кто я внутри, никогда не было. Я её выдумала.

— Или она тебя, — хитро прищурился Реми.

— Мари. Меня зовут Анна-Мари.

Веер из разноцветных листьев начинал жечь ей пальцы — побочный эффект от исчезающих неродных способностей. Реми бы шагнуть, сжать эти маленькие ладони в своих, лишь бы исцелить её. Коснуться снова… если бы он мог не сделать хуже…

Он вынул из граната несколько зернышек. Они светились, почти горели в руке. Взмыли к небу, закружились, ненадолго задержавшись возле лица Роуг и приняв положение сережек в ушах и бус на шее.

Роуг рассмеялась, проследив за ними. Ему так нравилось, когда она смеялась. И ту улыбку, что держалась на её губах сейчас, хотелось удержать подольше.

А потом косточки вспыхнули, словно бенгальские огни. Вместе с веером осенних листьев, зависшим над землей. Упали на землю, изобразив золотое сердечко в гранатовой рамке.

Роуг погрела возле него руки.

— Спасибо, Реми, — благодарность прозвучала в голове эхом.

Он совсем забыл подумать о себе рядом с этой девочкой с белой дымкой в волосах.

— Прости, что… — выдохнул, не сообразив от нахлынувшей слабости, как Роуг оказалась рядом.

Аккуратно коснулась губ пальцами в перчатке и поцеловала с другой стороны.

— Не оставляй меня, — попросила она о том, о чём и не нужно было его просить.

Он мягко укрыл ее в объятиях, ловя тепло и даря одновременно.

— Я всегда буду рядом, chérie…⁽¹⁾

А с высоких деревьев продолжало сыпаться золото, и ветер гонял его по земле. Золото, которое не нужно было красть.

Осень с кисло-сладкими нотками граната…

Примечания:

Обложка: https://vk.com/photo-78093452_457241337

Музыкальное сопровождение: Дмитрий Колдун — Облака-бродяги

1) дорогая (фр.)

Вернуться к тексту

2) дорогая (фр.)

Вернуться к тексту

Примечания:

Таймлайн: «Люди Икс: Апокалипсис». Зарисовка-продолжение.

Эрик не мог остаться и был благодарен Чарльзу за то, что не стал удерживать в школе силой. И всё же… одна его часть совершенно не желала покидать эти стены надолго и тем более навсегда.

Да, их взгляды, их жизни с Чарльзом весьма расхожи. Но он не зря задал ему вопрос о страхах, будящих среди ночи.

Он знает, однажды придется сражаться. Однажды не хватит даже его силы и красноречия, чтобы гонения на мутантов прекратились. Язык оружия — самый простой язык, которым люди всегда владели в совершенстве. Убийцы до мозга костей на другой неспособны. И когда они явятся в школу, Чарльзу придется им ответить на их языке, чтобы не потерять тех, кого любит.

— Чувствую жалость к тому бедолаге, который решит сунуться с оружием в мою школу. Это будет ошибка, — твёрдо сказал Чарльз, глядя ему в глаза.

И Эрик беззвучно поклялся прийти на помощь, позовет он его или нет.

Под ногами шуршала листва. Восстановленная после взрыва школа стала ещё прекраснее, и Эрик даже немного завидовал: его хоромы куда скромнее.

Здесь когда-то он обрёл себя, здесь он нашёл такого друга, как Чарльз.

Может быть, он всё-таки наблюдал за ним? Тихо, несмело, словно придя в ночи без спроса. Ненавязчиво, внимательным взглядом смотря в самое сердце. Положил свою невесомую ладонь на плечо и ждёт, что Эрик позовёт по имени.

— Чарльз?

В ответ лишь ветер подхватил горсть опавших листьев.

Наваждение. Он просто перенапрягся — убеждал себя Эрик, но ощущение слежки не покидало.

Джин? Но зачем ей? А дети? У него есть фанаты, как у Рейвен?

Эрик усмехнулся, оглядевшись. Нет, всё-таки никого.

— Ты забыл кое-что! — окликнул знакомый голос, оборвав музыку леса.

Когда-то он любил её сильнее, чем прежде. Сейчас она пела ему о боли, которую он отчаянно стремился отпустить, но не мог перестать слушать.

Лес говорил с ним голосом жены. Лес смеялся голосом дочери и терялся в небе, путаясь в кронах деревьев. Их нет. Их давно уже нет.

— Ты Пьетро, верно? — обернулся Эрик и опознал в протянутой ладони паренька свои наручные часы. Он не снимал их, но предпочел промолчать об этом. — Можешь оставить себе, если хочешь.

— Нет, спасибо, — улыбнулся Пьетро. — Немного провожу?

— Нравится моя компания?

— А что, прикольно. Ты — постоянный герой новостей, а значит, я гуляю со знаменитостью.

— Ты веришь всему, что говорят по телевизору? — спросил Эрик, бросив короткий взгляд.

— Нет. Они любят преувеличивать.

— А что если приуменьшать? — он загадочно улыбнулся, ожидаемо приведя Пьетро в восторг.

— Тебя обвиняли в убийстве президента, куда же ещё?

— Так себе достижение, — хмыкнул Эрик и заметно помрачнел. — Я посвятил жизнь защите мутантов. Я учу их быть готовыми к угрозе со стороны людей, если они перейдут черту.

— Ты хочешь сказать, что за всю жизнь не встретил ни одного достойного человека? — Пьетро спросил слишком аккуратно или так показалось.

— Встречал, — после недолгого молчания ответил Эрик и остановился. — Большинство из них гибло, потому что они принимали мутантов такими, какие они есть. Я хочу уберечь их. Научить защищаться. Дать семью лучше той, что от них отказалась.

— У меня есть семья. Наверное, мне повезло, — пожал плечами Пьетро. — У меня есть сестра. Есть мама. У неё нет никаких способностей, но она нас никому не давала в обиду. Правда, со мной ей сложнее. Говорит, что я упрямый, как отец, — он посмотрел Эрику в глаза и выдохнул: — Как ты.

Он стоял напротив с абсолютно серьезным лицом. Эрик успел представить, насколько подлой могла бы быть усмешка, говорящая в пользу шутки. Но Пьетро молчал. Даже усыпанный самоцветами лес, казалось, замер.

— Если не веришь, — наконец, Пьетро заправил за ухо иссиня-серебряную прядь волос, — то я могу показать, где живу. Если не нужен, то просто уйду. Никаких обязательств. — Он убрал руки в карманы блестящей серебром куртки.

Эрику хотелось что-то сказать, но подходящие слова упорно ускользали в самый последний момент, оставаясь лишь следами на дрогнувших губах.

— Значит, мне всё-таки лучше уйти, — усмехнулся Пьетро в попытке разрядить обстановку и лишь теперь отвёл карий взгляд.

— Стой, — едва успел сказать Эрик. — Ты сказал, твой отец умеет управлять металлом?

— Да.

— И это всё, что ты знаешь о нём?

— Нет. Ещё я знаю, что его зовут Эрик Леншерр. Его семья погибла в Освенциме в войну. Тогда его звали Макс Эйзенхардт.

Последнее Эрик практически не расслышал. Его словно тянуло куда-то к земному ядру — так потяжелели ноги.

Никому. Никому он не рассказывал этого.

Это видел Чарльз, но он не стал бы… Зачем кому-то чужому это…

— Максимофф. Моя фамилия Максимофф,

Эрик сделал шаг. Голова закружилась. А лес шелестел листвой, как крыльями бабочки.

Он покачал головой, ещё не веря, и упустил минуту, когда крепко сжал Пьетро в объятиях.

* * *

Эрик замер на противоположной стороне дороги, но, кажется, Пьетро почувствовал его настрой раньше и тоже сбавил шаг. Развернулся. В груди Эрика что-то щёлкнуло от взгляда… Его, Эрика, взгляда. Пьетро улыбнулся одними губами, оттого улыбка выглядела жестокой.

— Ты не помнишь мою маму, да?

Мимо пролетел автомобиль. Единственный за всё время их пути, или это Эрик только сейчас заметил из-за напряжения и неумолкаемых рассказов о семье Максимофф.

— Прости, — тихо ответил Эрик.

— Ты был пьян?

— Что?

— Ну, знаешь, так бывает, — сказал Пьетро, будто услышанное его ни капли не тронуло.

— Нет. Но у меня был тяжёлый год, о котором я действительно мало помню. И не горю желанием обсуждать.

— Хорошо, — спокойно согласился Пьетро. — Тогда небольшая справка. Маму зовут Агата. Работает в страховой фирме, не замужем, — он подмигнул.

— Что она рассказывала тебе обо мне?

— Немного. Тебя называют Магнето, ты один из сильнейших мутантов. Вы встречались несколько раз в кафе, куда она приходила обедать. Однажды забыла кошелек, и ты решил угостить её.

— Как она узнала о моей способности?

— Увидела, что твои шахматы двигаются сами, — прищурился Пьетро. — У тебя всегда была с собой шахматная доска.

— И она не испугалась? То есть…

— Нет. Ей стало интересно. Ещё она сказала, что ты красивый. Я считаю, не обманула.

Эрик усмехнулся, опустив взгляд.

— Я вырос в убеждении, что мы с сестрой абсолютно нормальные, — продолжил он, — просто с большими способностями. Ещё я клептоман, если что не обращай внимания.

Пьетро вбежал по ступенькам и позвонил в дверь, за которой тут же раздалось: «Неужели опять, только бы не опять».

— Переживает, — шепнул Пьетро. — Я доставляю неудобства полиции. Они никак не могут меня поймать с поличным или без.

Эрик не успел сообразить, в какой миг Пьетро исчез, оставив его наедине с женщиной, открывшей дверь.

Она его тоже словно не узнала, зато Эрик слишком хорошо знал, как выглядит на лице полное принятие ситуации.

Агата пригласила в дом, предложила кофе с корицей и красным перцем. Спросила о Пьетро. Эрик вкратце рассказал о Чарльзе и его школе для одаренных детей.

Он слушал её голос, всматривался в черты, но видел совсем другое лицо.

Эрик встретил Агату действительно случайно. Он был на грани, делал на шахматной доске одни и те же ходы. Изо всех сил пытался вычеркнуть из памяти самый длинный день в жизни. День, когда в груди разорвалась атомная бомба, когда он порвал голосовые связки, зайдясь не в крике, в вопле. День, когда он потерял жену и маленькую дочь.

Его Нина… она просто хотела помочь папе, которого схватили трусы в полицейской и форме и с деревянными стрелами.

Они хотели жить. Неужели настолько преступным было это простое желание? Неужели за него можно было оборвать одной стрелой две жизни разом. Неужели нужно было прийти убивать за одно то, что Эрик, простите, Хенрик, спас своей способностью жизнь человеку? Он и донес на него? Уже не важно.

Люди держали его на прицеле даже тогда, когда он обнимал Нину и Магду, так не отпустившую дочь из рук. Заострённая деревяшка прошила обеих.

Эрик молил, пытался удержать тепло самых родных ему людей в этом мире, а те, что служили своим законам, стояли и смотрели. Он умирал, он проклинал… весь мир, себя, Чарльза и за то, что ему поверил. Надежда… да вот она — надежда. В металлическом кулоне маленькой Нины.

И Эрик погиб. Тот Эрик, который пытался верить в добро.

В самый страшный и длинный свой день проклятого года Эрик Леншерр убил детским кулоном всех, кто держал его на прицеле. И даже ни разу не заглянул им в лица.

Агата… Он искал в ней жену. Практически видел в ней Магду. Не пытался повторить то, что было, но ему был необходим хоть кто-нибудь.

Он сходил с ума, орал по ночам, даже умолял Магду простить его за «сломанную жизнь» и горько оплакивал миг, когда она ему поверила.

Агата просто была рядом. Она была для него Магдой и абсолютно не обижалась на это. Пыталась разукрасить его мир домашним уютом. Слушала участливо, как Магда, и обнимала, как маленькая Нина.

Понимала его, как он понимал сейчас, почему она ничего ему не сказала о беременности. Обезопасила, обезопасилась, отпустила.

И теперь варила кофе, будто между ними ничего никогда не было.

— Я знала, что Пьетро когда-нибудь тебя найдет, но что приведет сюда…

— Ты не рада мне? — спросил Эрик, сжав в ладонях горячую чашку.

— Почему-же, — она развернула блестящий фантик. Чернослив в шоколаде — её любимые конфеты. — Всегда интересно взглянуть в лицо своему прошлому. Особенно, если оно было счастливым. Не будь так, я не родила бы от тебя.

— Пьетро считает, я воспользовался тобой. И, кажется, я должен согласиться. По крайней мере, так это выглядело, — хмуро сказал Эрик. — Прости…

— Это было твоё последнее слово перед тем, как ты ушёл от меня, — улыбнулась Агата, вздохнув. — Я была готова к этому. И нет, ты не использовал. Ты был честен, мы любили друг друга, а то, что не срослось… главное, у меня есть мои дети. Я горжусь ими.

— Я не хотел проживать всё снова.

— Знаю. Ты говорил, за тобой ходит Смерть.

— Со мной, — поправил Эрик и сделал глоток. Крепкий напиток моментально согрел изнутри. — Мне очень хотелось остаться, но, как оказалось, проще убить в себе чувство, чем сделать это. Прости меня.

— Мне не за что прощать тебя, Эрик.

Годы только красили эту женщину с большими глазами и острыми чертами.

— Я благодарен тебе за детей, за… надежду, — последнее слово так несвойственно прозвучало.

— Я тоже благодарна тебе за то время, когда мы были нужны друг другу. Сейчас ты нужен Пьетро. Будь с ним честен. О большем не прошу.

Агата смотрела на него мудрым открытым взглядом. То, что Эрик вспоминал о ней, делало их похожими. Она хорошо видела людей и потому была до сих пор одна. Она чувствовала его и не видела смысла держать. И если бы она послала ему в спину деревянную стрелу, он бы заранее простил, потому как знал, что заслужил её.

Чарльз мог бы сказать, о чём кричала внутри эта женщина. Только Эрик, казалось, понимал это и без него.

— Попрощаться пришел? — спросил Пьетро, не обернувшись на звук открывающейся двери.

— Я хотел бы сказать нет. Но я хочу, чтобы ты знал, что я уже люблю тебя. Если всё правда… а это правда.

Пьетро бросил на него короткий взгляд и погладил по волосам спящую сестру.

— Как её зовут?

— Ванда.

Эрик зажмурился, снова прогоняя старое воспоминание, разрезавшее сердце на части, расколовшее душу, и оставившее в груди у Чарльза здоровенный рубец за то, что отважился его коснуться.

— Какая большая у нас могла бы быть семья, — обронил он. — У тебя могла бы быть ещё сестрёнка.

— Я слышал, — тихо ответил Пьетро. — А её как звали?

— Нина. Она умела говорить с животными. Те приходили на помощь, когда ей было страшно.

Пьетро улыбнулся на сей раз мягче.

Эрик коснулся своей груди, и из-под черной водолазки показался серебряный кулон. Он пролетел по комнате и застегнулся на шее Ванды.

— Эта вещь видела боль и великое счастье. Она подарила смерть тем, кто отнял у меня семью. Пусть теперь она бережет вас.

— Ты не останешься на ужин? — спросил Пьетро. Его улыбка выглядела грустной. — Ванда очень хотела познакомиться.

Эрик опустил взгляд. Как же ему хотелось, Боже!

— Давай, — с нажимом сказал Пьетро. — У тебя крутая сила, но ты ещё Ванду не видел. А я вообще первым узнаю, если кто явится по наши души. Что, думаешь, трое охрененных мутантов не смогут защитить одну потрясающую женщину?

Эрик не ожидал, что ему настолько захочется расхохотаться в голос. Если бы не спящая Ванда, то он точно бы так сделал.

* * *

Уже зажглись вечерние огни. Эрик сидел на лестнице и задумчиво всматривался в темноту.

— Ты нужен мне, Чарльз…

— Я давно здесь, — прозвучало за спиной и коснулось летним морским бризом. — Я счастлив за тебя, дружище.

— Чарльз…

— Я с тобой, Эрик. Я всегда буду рядом с тобой и не важно, по какие мы стороны. Ты боишься потерять их, я знаю.

— Нет, Чарльз, — в голосе Эрика читался непоколебимый протест. — Я знаю, что однажды потеряю. А еще, кажется, что «потеряюсь» последним. Что из этого хуже?

Чарльз молча протянул ему руку. Глаза его блестели, как в одну из первых встреч. В те времена в добро верилось больше.

— Ты не будешь один, обещаю.

Ладонь Эрика соприкоснулась с иллюзией, словно наяву.

Он снова обнимал Магду и Нину, стоя на коленях посереди леса. Только не было рядом полицейских с их стрелами, лишь птицы кружили над головами.

Чарльз наблюдал. Эрик чувствовал его присутствие, и от этого в груди щемило.

— Если бы я мог всё вернуть назад, я бы исправил это, — прозвучал в голове голос.

— Всё хорошо, папа? — Нина подняла головку. Улыбка подчеркнула ямочки на щеках. Она сама была похожа на птичку в белой ночной сорочке. С карими глазами, черными волосами и челочкой по тонкие изогнутые брови.

Эрик сглотнул не в силах сдерживать слёз.

— Всё хорошо, малышка, папа с мамой любят тебя.

Нина смотрела на него так, будто бы видела насквозь.

— Я скучаю, — дрогнули его губы.

— Мы здесь, Эрик, — Магда коснулась его груди и поцеловала в висок. — Пойдём в дом, я приготовила тебе твоё любимое…

— Эрик? Пап, — из ниоткуда ворвался голос Пьетро.

Ему потребовалось время, чтобы понять, где находится. Образ Чарльза, жены и ребёнка растворились в оклике.

— Всё на столе.

Эрик обернулся. Установившаяся пауза знакомо смутила сына.

— Ты не идёшь?

Неужели они даже думали об одном и том же? О страхе быть ненужными, о том, что не заслуживали друг друга, что уже слишком поздно и достаточно утеряно — доверие, в том числе. А с другой стороны, ему так хотелось возвести вокруг этого тихого домишки огромные стальные плиты, способные выдержать даже ядерный удар. Назвать эти плиты «Цитаделью Магнето», и чтобы никто не смог подойти к ней на ближе чем на пушечный выстрел.

Не хватало ещё впасть в паранойю.

— Уже иду.

* * *

Не спалось. Он слишком отвык спать и тем более спокойно, в чем нельзя было заподозрить Агату.

Пышные каштановые кудри спрятали её невозможные глаза. Она тихонько сопела ему в плечо, полностью доверившись.

Эрик вспомнил, как она звала его «мой защитник».

Ванда похожа на неё. Не сводила за ужином взгляда, особенно после того, как Пьетро заявил, что «если отца нет дома, значит он спасает наш мир».

Эрик осторожно поднялся, накинул рубашку. Невидимый магнит так и тянул его в комнату Пьетро, будто бы зов из прошлого, которому никогда не стать будущим. Или?

Пьетро на месте не оказалось. Тревожная мысль в голове заскреблась подлой крысой.

Ушёл. Он ушёл, чтобы не видеть, как я ухожу. Уже решил, как знакомо.

Но Пьетро спал с Вандой на одной кровати, спрятав лицо раскрытой книгой сказок. В наушниках звучала музыка.

Эрик аккуратно вернул книгу на прикроватную тумбочку. Движением пальцев выключил плеер и вынул наушники. Представил, какое бы у него самого могло быть детство, если бы не война.

Клептомания? Бросьте, она была бы самой безобидной вещью, знай он тогда всё, что знает теперь.

— Спокойной ночи, — прошептал Эрик.

— Спокойной ночи, пап, — долетел ответ до того, как закрылась дверь.

Слова обожгли внутри, а затем разлились целебным бальзамом.

От порыва ветра дрогнуло стекло. Начинался дождь. Он смывал следы с асфальта и кровь с плохо зарубцевавшихся и заживших ран где-то глубоко внутри.

Эрик тихо вернулся в спальню, лёг и обнял Агату со спины.

Осенний дождь пел о новом. Эрик не мог предугадать ход, но уже мечтал, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась.

Примечания:

Музыкальное вдохновение: Мурат Насыров — Дай мне знать

Коллаж: https://vk.com/albums-78093452?z=photo-78093452_457241065%2Fphotos-78093452

Джубили уже и не помнила, кто из узников острова рассказал ей о мутанте, рискнувшем бросить мучителям вызов и совершить побег. Но моментально полюбила этого человека и всегда мысленно спрашивала себя о том, как поступил бы он, если от надежды остались крошки.

В день, когда мутантов освободил Логан, Джубили должны были сбросить на дно реактора, потому что она «бесполезная и кусается». Она помнила, как садилась в вертолет человека по имени Чарльз, как невзначай обернулась и увидела стоящего неподалеку высокого юношу в кожаном плаще и с длинными каштановыми волосами. Он смотрел, казалось, на неё одну. Она благодарила его и была уверена, что он слышит. Это его, несомненно, его, она представляла рядом, когда было нестерпимо больно, когда кричала, когда чувствовала себя освежеванной. Её Ангел-Хранитель был рядом. Тот, кого она никогда не знала и не думала, что встретит когда-нибудь наяву.

Человека по имени Реми Этьен Лебо.

* * *

Джубили стеснялась с ним заговорить, впервые увидев в школе Чарльза Ксавье. Она убежала. Решила: пригрезилось.

На первое Рождество Реми привез много сладостей для всех. Дети ещё боялись их брать, словно не веря — кошмар закончился, больше никаких опытов, теперь их есть кому защитить. Джубили тут же принялась «поднимать боевой дух», взяв на себя миссию самой старшей, главной и смелой.

Но до чего же тряслись колени, стоило встретиться взглядом с Реми… аж в глазах темнело!

— Благодарю, ma petite⁽¹⁾, — сказал он тогда и протянул ей маленькую коробочку с фруктовой шипучкой.

А она не смогла ответить.

Ей было больно. Она злилась на себя, ведь всегда была бойкой. Джубили даже выбила кому-то колено, когда её волокли на треклятые «процедуры».

— У ma petite что-то случилось?

Должно быть, он заметил, как исчезла с праздника. А ведь уже собиралась вернуться, чтобы стянуть со стола абрикосовый пунш для большей храбрости. Он вкусный… не важно, откуда она это знала.

— Всё хорошо, — Джубили подняла на него глаза и отодвинулась к краю лестницы. — Спасибо.

Последнее слово прозвучало в собственных ушах ужасно глупо.

— За что, ma petite? — он спустился на пару ступенек ниже, чтобы быть с ней на одном уровне.

— За… — замялась Джубили.

Если простое «спасибо» вызывало у неё чувство глупости, что говорить об остальном?

— За сладости и…

Она чувствовала, как кровь приливает к щекам, и жалела, что у неё слишком короткие волосы для того, чтобы спрятать желание расплакаться. Больше всего на свете ей сейчас не хотелось обмануться в том, что так долго визуализировала у себя в голове.

— Как красиво…

Она сморгнула и посмотрела на свои ладони: они сияли, как бенгальские огни. Стало немного легче.

— А у меня вот что есть, — он достал и сжал в ладонях покерную колоду. — Загадай любую.

— Загадала, — улыбнулась Джубили.

Карты разом выскользнули из рук, изобразили спираль в воздухе, а одна засветилась и упала ей на колени. Червонная дама.

— Правильно?

Джубили осторожно взяла карту в руки и с улыбкой кивнула.

— Это подарок. Не бойся, она безопасна.

— Ты очень много значишь для меня, — проговорила Джубили, сделав вид, что её очень сильно занимает золотистый узор на бежевых сапожках, — Гамбит.

Установившаяся тишина ей совершенно не понравилась, поэтому она продолжила:

— Мне рассказывали о тебе на острове. Этих ребят уже нет в живых, но они так верили, что если смог сбежать ты, то и они смогут. Я думала, был бы ты с нами, мы бы были сильнее. Но мы только дети. Думая о тебе, я верила, что выберусь оттуда, что настанет справедливость. Я верила, что ты когда-нибудь придёшь за нами или хотя бы услышишь о нас. Я хотела, чтобы ты когда-нибудь узнал, что благодаря тебе я не сломалась.

— Сегодня же Рождество, ma petite…

Она услышала, как дрожит его ласковый шепот. Почувствовала объятия и надеялась, что он не заметил, как по щекам хлынули горячие дорожки слёз. Тонкий запах мягких волос, касание прохладного шёлка кожи… Джубили не придумала. Она ничего не придумала.

С тех пор Реми всегда обнимал её при встрече, спрашивал, как прошел день. А она ни разу не приревновала, когда увидела его с Роуг. Может быть, самую малость.

Они так смотрели друг на друга… Джубили понемногу понимала: когда двое выглядят целым, слишком больно, неправильно и дико подло разделять это целое. И когда Гамбита не было рядом, она держалась Роуг, которая так же тепло и искренне принимала её, как и он.

Однажды Гамбит уехал, никому ничего не сказав. Когда он так делал, Роуг волновалась и убеждала себя и других в том, что он не привык кому-то доверять.

Джубили решила поехать следом. Заодно развеяться, сменить обстановку, ещё и занятия отменились.

Она не заметила, как пролетело время за кофе, эклерами, магазинами с различными приятными мелочами. Джубили срезала путь, решив, что так будет быстрее добраться до школы. К тому же, здесь было очень красиво и романтично в это время. Осень для Джубили пахла тайной, таинством чувств парящих в вальсе листьев. Они — как самые важные воспоминания лета. Они прощаются, но всегда возвращаются, пусть и другими.

— Заблудилась, красотка? — окликнул кто-то.

Она хотела проигнорировать, но упёрлась в живот второму громиле.

— Да ладно, Хэнк, она ж малявка!

Джубили презрительно скривилась. Хэнк… Не позорил бы имя.

— Не трогайте меня! — предупредила она, огоньки фейерверка заиграли в ладонях.

— О, да она ещё и мутант! Как интересно! — кто-то схватил её сзади, попутно вырвав сумку. — Посмотрите-ка!

Пока тот, которого звали Хэнк, лазал в её немногочисленных вещах, державший, Джубили, развернул её к себе и притянул за подбородок липкими пальцами.

— А ты ничего. С огоньком такая. Я не брезгливый, — от него пахнуло диким перегаром.

Она даже побрезговала ударить в пах. Оно само получилось.

— Ах, дрянь! — взвыл бандит.

Остальные ломанулись к Джубили, забыв о добыче, как вдруг раздался короткий взрыв. Её карта?

Джубили не хотелось оставаться в стороне, но она засмотрелась на Гамбита, грациозно спланировавшего будто с самого неба.

Он пришел за ней. Она сама виновата, но он пришел за ней!

Какие же они все нелепые и неповоротливые по сравнению с ним! Джубили затаилась, не видя смысла бежать. И спустя мгновение поняла в пылу перепалки: они знакомы. Верно, нападавшие следили за ней, подслушав в кафе, как она спросила за стойкой о Реми. Он говорил, что ему нравилось это место.

Бандиты что-то рычали в его сторону о деньгах и сделках, о том, что «неплохо бы было развлечься с твоей подружкой». Реми как не слышал, глаза налились гранатовым пламенем. Один из нападавших ударил в спину, в ответ на это раздался хруст сломанной руки. Ему хотелось догнать улепётывающих бандитов, Джубили чувствовала это. Он казался сейчас таким чужим…

— Гамбит, не надо, — она упёрлась лбом ему под грудь, цепко обхватила за пояс.

Услышала, как он послал вслед убегающим несколько карт из-за её плеча. Те взорвались неподалеку, и всё стихло.

Гамбит опустился на колени и участливо заглянул в лицо.

— Ma petite в порядке?

Она всё ещё дрожала, свело судорогой мышцы в ногах.

— Гамбит ранен, — Джубили забыла ответить на вопрос, увидев бурое пятно на своей перчатке. А может быть, просто дико не хотелось признаваться, насколько была напугана.

— Где?

Неужели не почувствовал, думал только о ней?

— Царапина, ma petite, ничего страшного. Расскажи, что ты здесь делаешь так поздно?

— Ты… — она чувствовала себя ужасно глупой и долго не решалась продолжить. — Я просто хотела тебя увидеть. Я знаю эти улицы. Когда ты так внезапно исчезаешь, мне становится страшно, вдруг ты в опасности.

— О, mon coeur⁽²⁾, — он поцеловал её в щёчку и обнял. — Прости, я совсем забегался.

— А ещё встретил Роуг, — Джубили лукаво прищурилась.

— Нужно уходить, — Гамбит чуть смущённо улыбнулся в ответ. — Здесь опасно в это время суток.

Он слишком резко выпрямился и тут же прислонился к стене, часто задышав.

— Гамбит!

Он показался ей слишком бледным в свете тусклого фонаря.

— Ничего, — он приоткрыл глаза и поманил, — не из такого выкарабкивался.

— Ты будто специально, влипаешь в неприятности, — не без восхищения заметила Джубили.

— Кто бы говорил. Мои сами меня ищут. Не бойся. Мне не суждено умереть от ржавого ножика местного забулдыги.

— Откуда ты знаешь?

Она нащупала под кожаным плащом Реми рану и не убирала ладони, пока они шли до машины.

— Это было ещё до того, как меня схватили и отправили на остров, — тихо проговорил Гамбит. — Не то, что я сильно в подобное верю, но пока всё сбывается. На улице прицепилась пожилая цыганка. Погадала мне по ладони. Так гладила её, словно жалела меня.

Гамбит ненадолго задержался у машины и опустил голову. Он слабел, но держался так, словно ничего не происходило.

— Сказала, что жизнь у меня не такая длинная, как хотелось бы, но жалеть ни о чём не придется. А смерть не возьмёт меня ни пулей, ни клинком. Я погибну, защищая любимую женщину и то, что мне дорого. Сказала, что это будет время, когда всем повсеместно придется отстаивать собственное право на существование. Ещё добавила, что увижу гибель любимой, но убийцу моя унесёт.

— Реми, — Джубили зарылась ему в плащ.

Это действительно было похоже на правду. Конфликт между мутантами и людьми ширился и множился, начиная от абсурдной паники и заканчивая слухами о неком оружии.

— Всё можно изменить, если не сидеть, сложа руки.

— Как ты поведешь? — спросила Джубили, пронаблюдав как Реми садится в машину.

— О, ты — великолепная мотивация для того, чтобы не разбиться, ma petite, — вымученно, но обаятельно улыбнулся он.

— Говори, что нужно делать, я помогу, слышишь?

Он со вздохом кивнул.

В бардачке обнаружилась аптечка. Содержимого хватило, чтобы первично обработать рану. Джубили успела забыть о том, что случилось или могло случиться с ней, полностью сосредоточившись на Реми.

— Скоро будем дома, ma petite, — тихо сказал он.

До чего же Джубили любила это обращение и бархатную интонацию!

— Гамбит увезет тебя хоть на край света. Остальное — наш маленький секрет, — он вложил ей в руку коробочку любимых разноцветных шипучек.

Джубили невольно ассоциировала себя с этими конфетками: яркая, взрывная и немножко вредная.

— Мне так стыдно, — обронила она. — Если бы не я, тебя бы не зацепило. Тебе вообще бы не пришлось меня спасать.

— Всё хорошо, ma petite. Зато было весело.

— Да, — засмеялась Джубили, — кажется, там кто-то остался без пятой точки.

— Им хотелось острых ощущений, мне не жалко угостить, — он завел мотор и взглянул на неё глазами самого, что ни на есть, искусителя. — Домой или на край света?

В салоне пахло чистотой с едва уловимым ароматом премиальной кожи. Так уютно… от такого хотелось спать.

— Домой, — выдохнула Джубили и тихо добавила: — mon coeur.

Гамбит ласково потрепал ее по коротким волосам.

— На край мы ещё успеем, ma soeur⁽³⁾.

Примечания:

Музыкальное сопровождение: Hillary Duff — Someone's Watching Over Me

1) моя маленькая (фр.)

Вернуться к тексту

2) моё сердце (фр.)

Вернуться к тексту

3) моя сестричка (фр.)

Вернуться к тексту

Роуг думалось, что Реми сам себя назначил её учителем по самоконтролю. Это даже подогревало.

А ещё она искренне радовалась, что была его единственной ученицей, ведь и представить страшно, что было бы, если бы Реми Лебо вёл подобные уроки с кем-то ещё так, как с ней.

Ни о каком самоконтроле точно не шло бы речи.

Он любил приходить затемно, а она чувствовала себя его подельницей в чем-то страшно интересном и рискованном. Не жертвой, нет. Даже когда его глаза заливал сочный гранатовый свет, а бархатистый голос щекотал слух.

— Прекрати мне это, — смеялась она. — Тебя слишком много.

Хотелось спрятаться от его энергетики, и Роуг силилась понять, как при этом всём он умудрялся не растерять обаяния.

— Chérie…⁽¹⁾ — шептал он, а ей чудилось, что это ветер ласкает прозрачные белые шторы, уходящие к высокому потолку.

Как-то раз она пожаловалась на дурной сон. Так, к слову, просто ответила на вопрос:

— Comment as-tu dormi, chérie?⁽²⁾

Реми сказал, что ей не хватает положительных эмоций и решил устроить шоу: откуда-то притащил длинный черный шест с идеально гладкой глянцевой поверхностью и прикрепил его способностями к полу.

Он весь светился, но совсем не освещал комнату, лишь на расстоянии вытянутой руки. И Роуг, полулёжа на кровати, зачарованно наблюдала, как тень Реми бликует в россыпи золотых и красных огоньков.

Кому-то это действо наверняка показалось бы забавным, но чем дальше Роуг смотрела на пластичные движения, на беззвучные обрывы с высоты вниз головой, на истинно кошачью акробатику, то всё больше ощущала и себя невесомой.

Слабый луч света посередине комнаты казался ей порталом, экраном, через который Реми пришёл к ней. А, может быть, это она смотрела сейчас без спроса в это узкое окошечко в другое измерение. Роуг чудилось: сейчас оно закроется, и всё, что она видела, останется лишь в её памяти, в блаженном мороке этой ночи.

Она тихонько встала, подошла так, чтобы быть рядом, но чтобы луч её не касался. Реми обаятельно улыбнулся и поманил.

Роуг не боялась обжечься, но этот огонь не жёг. Не её, только не её.

Реми танцевал. Пламя заливало васильковую приталенную рубашку, застегнутую всего на две пуговицы посередине, отражалось в тёмных глазах. Согревало. До мурашек, до неуёмной дрожи. Было даже неловко… ведь Реми это чувствовал.

Он почти касался её пальцев. А она представляла, что тепло его энергии — это и есть тепло его тела.

Роуг вспоминала время, когда бежала от людей, скрывалась от себя. В одном тёмно-зелёном пальтишке, без вещей, без еды, без смысла. Она старалась никому не смотреть в глаза, но когда поднимала взгляд — видела вокруг хмурые серые лица. Исключение составляли дети. Исключением, как ни странно, стал Логан. Терпеливый, грозный, сильный. Она откуда-то знала, что он её не прогонит, а если прогонит, то вернётся. И тем более не станет делать того, что с ней пытались делать водители случайных машин. Пытались… и сильно жалели об этом.

Логан был другим. Она не могла просто так придумать и увидеть блеск в зелёных глазах, делающий его по-настоящему живым, даже когда больно. Она до сих пор помнила вкус еды, которую ела у него в машине на морозе и, кажется, до сих пор не ела ничего вкуснее.

Как хотелось бы ей, как у отца, спросить у него о Реми. Который тоже словно был из другого мира, который на фоне тех, кого она оставила в прошлом, выглядел не просто чужим, а иноземным. Эти его манеры, обходительность, обаяние, готовность поддержать и прикрыть, выйти против большинства и разорвать за тебя. Этот пылкий взгляд с чертовщинкой… от него рассыплешься, если рискнешь посягнуть на святое. В него провалишься, если святое — ты.

Разве мог он быть с ней здесь сегодня? И просто быть. Она ведь такая же… как те, кого оставила за чертой. Только не серая. Мир научил её быть сильной, хитрой, проворной, дерзкой. Только с Логаном она не могла быть такой, с Реми не хотела, по крайней мере, долго.

Она впускала его в свою жизнь так, будто держала в руке заряженную карту. В конце концов, он ей не единокровный брат, не отец, не тот, кто был для неё, как на ладони. Это был совершенно новый человек, в чью голову она не могла залезть, чтобы прочесть истинные мотивы. И её пугало то, что ему так слепо хотелось верить. В то время как даже родным доверять уже не могла. В то время, когда даже те, кто должен был и мог её защитить — стали предателями.

Реми… Гамбит… Словно сошедший с шекспировских страниц. Такой гладкий, тёплый, уютный, с неизменным шлейфом аниса и крепкого кофе.

Она помнила, как он принёс ей однажды глясе среди ночи. В специальном бокале с мороженым, усыпанным шоколадной крошкой и двумя вишенками сверху.

Роуг пила кофе через трубочку, аккуратно собирала мороженое чайной ложечкой и представляла, что целует Реми, смакуя горькую сладость.

Вместо света — отблески ночных огней за окном. Реми сидел рядом и, хищно глядя в глаза, изредка прикладывался ко второй трубочке. Его голос действовал на Роуг, словно дурман — обволакивающий, мутный, берущий в плен, из которого не сбежишь, даже если захочешь.

— Закрой глаза, — вдруг попросила она, вторя его интонации, и прихватила губами одну из вишенок.

Поймала вдох, когда почти поцеловала и пропихнула ягодку в рот. Отстранилась.

Ему явно понравились правила этой игры. А, может быть, он на это и рассчитывал, ведь вишен изначально было две. Смущенно улыбнулся, посмаковал с видом человека, который чуть ли не сам вывел сорт этих ягод. Глаза светились нежностью.

— Моя очередь.

По телу побежали мурашки, когда Реми проделал тоже самое. Почти касание, почти поцелуй, кисло-сладкий вишневый сок. Открывать глаза не хотелось. Она чувствовала бархат и тепло его кожи близко-близко. Слышала чуть сбитое дыхание — ей и самой хотелось смеяться.

Почти близость, почти на слишком тонкой и хрупкой грани, только телу упрямо казалось, что никаких преград уже нет. И никогда не было.

— Вся сложность в том, — прошептал Реми над самым ухом, — что тебе нужно понять, чего именно ты хочешь. Чтобы и сердце, и разум сошлись в одной точке, в которой нет ни единого страха или сомнения. Ты можешь убить меня, и я тебя прощу за это заранее. Можешь оттолкнуть, а можешь коснуться, не навредив. Это всё у тебя вот здесь, — он взял её за руку, приложил к груди, а затем вдруг быстро поцеловал.

Роуг не успела и вздрогнуть, лишь распахнула глаза. Реми всё так же смотрел на неё, только ладонь держал у щеки, будто бы она его ударила.

— Ещё сомневаешься, — сказал он, устало улыбнувшись. — Ничего…

Его поцелуй долго помнила кожа. По щеке разливалась сладкая дрожь и желание ощутить эту негу снова.

Она отставила кофе, прижалась к его груди, ловя и даря тепло, а заодно вслушиваясь, насколько навредила.

— Je crois en toi, chérie.⁽³⁾

Он мягко гладил её по голове, а она с ужасом вспоминала, как спровоцировал в самый первый раз, прикрывшись тем, что «это того стоит». И упал ей в руки, скользнув по стене. Отключился всего на миг, сохранив игривую улыбку на чувственных губах.

Тогда он так же гладил её… после несильного удара в солнечное сплетение.

— Ненавижу тебя.

В ответ он лишь обнял крепче.

Сомневаешься… Да она протестовала каждым атомом из-за того, что должна была пытать его для обуздывания способностей, которые с какой-то больной жаждой молили о свободе, о том, чтобы она… убила. Того, кто так предан ей, что сам себя добровольно превращал в игрушку в её руках.

— Почему это делаешь?!

Не то, чтобы она не знала ответ — осознанно не слышала и отвергала. Только лишь задыхалась от слёз и ненавидела уже себя.

Закрывала глаза и видела отца, похожего на гору, в чьей тени было так безопасно и просто. От него она слышала не раз самые важные слова на свете. Берегла их до той самой минуты, пока не превратилась из любимой дочери в ту, которую надо было «раздавить ещё в колыбели». Перечеркнуть любовь оказалось элементарнее, чем стереть ластиком ошибку в тетрадке.

Она сжимала Реми в объятиях, сминала рубашку, намереваясь проникнуть пальцами сквозь ткань и мелко дрожала, повторяя одними губами всего одно слово: «моё».

— Потому что я тебя очень…

Он не договорил, дыханием обожгло слух, по телу разбежались сотни маленьких иголочек. Реми смотрел на неё дьявольски обаятельным взглядом с гранатовыми переливами в чёрном омуте.

Казалось, что вся комната заполнилась его энергией. Она оглушала.

Ладонь к ладони, голова к голове, вздох к вздоху. Реми будто бы владел разумом Роуг, и ей это безумно нравилось. Они не касались друг друга, но то крошечное расстояние между ними, как зеркальная гладь между человеком и отражением, источало невероятное тепло.

Так близко. Реми был так близко, и было в это страшно поверить. Золотые и красные всполохи таяли в шёлковом перламутре образа. Ей пригрезилось синее небо и она — летящая по нему комета в своей белой сорочке.

Идеализировала ли она его? Не больше, чем он её. Но она видела его с другими и лишь оставшись наедине не чувствовала ни грамма фальши.

Рубашка, провокационно скользящая от каждого движения рук, уже давно сводила с ума.

Mon Dieu⁽⁴⁾, да она Реми без языка оставит, если научится контролировать способности достаточно для полноценного французского поцелуя!

Он не касался её, это её тело предательски дрогнуло, когда Реми по-кошачьи бесшумно зашел со спины. Сердце пропустило удар: хорошо, что не убрала волосы. Но какая же лавина мурашек прокатилась по обнаженной коже от касания шёлковой ткани!

Роуг развернулась в кольце его рук, сплела свои у него на талии и повела вверх, по лопаткам. Уткнулась головой в плечо, вырвавшись из бездонного омута потемневших глаз. В ушах шумело, словно они с Реми поменялись местами, и теперь уже он крадёт её всю из этого мира. Впрочем, на это она была согласна.

— Я тоже тебя очень…

Роуг не хватило дыхания договорить. Она чувствовала его улыбку, таяла в блаженном мороке от того, как он кружит её по комнате. И не сразу сообразила, в какой миг переплелись пальцы их рук.

Точка опоры. Она нашла ту самую точку, где сердце и разум становятся целым! Невозможно. Она хотела оттолкнуть, но Реми не отпустил.

— Видишь? Я в порядке, — сказал тихо.

Она ещё не верила. Почти не верила, обнимая вновь и, наконец, вызволив свои ладони на всякий случай.

Помнила, как он бережно положил её на постель и укутал одеялом, поцеловал в висок. Слышала, как щёлкнул замок на двери. Считывала ароматы аниса и крепкого кофе в воздухе, создающие иллюзию того, что Реми никуда не ушёл.

Завтра он придёт снова. Когда ночь разольёт по небу чернила.

— Bonne nuit, chérie.⁽⁵⁾

Примечания:

Музыкальное сопровождение: Д. Колдун — Царевна

1) Дорогая (фр.)

Вернуться к тексту

2) Как ты спала, дорогая?

Вернуться к тексту

3) Я верю в тебя, дорогая.

Вернуться к тексту

4) Господи

Вернуться к тексту

5) Спокойной ночи, дорогая.

Вернуться к тексту

Бобби никому ничего не собирался доказывать. С него хватит. Да и с какой стати нужно доказывать очевидное родным тебе людям?

Рука ныла фантомной болью. Интересно, прошла бы, доверши он дело до конца? Ему хотелось. Впервые в жизни.

Бобби сморгнул непрошенную мысль и крутанул руль отцовского авто. В-третьих, у отца есть новехонькая, во-вторых, эту — ему давно подарили, а во-первых, Бобби — мутант, и за руль после него никто не сядет. Мало ли что. Ха!

Его никто не винил, что он другой, просто смотрели, как на постороннего. Мама, папа, брат… От упоминания последнего рука заныла новой болью.

Он уже подрос. Они оба выросли. И случайно встретились в торговом центре.

Бобби вдруг подумал: «Отболело».

— Эй, круто выглядишь!

Ронни сперва сделал вид, что его не узнал, а на предложение поговорить, как братья, заявил, что никакого брата у него никогда не было.

Ронни забыл… Как он мог забыть так просто? И снег на Рождество — догадайтесь, откуда. И то, как спали в одной постели на Хеллоуин, потому что кое-кому пригрезился монстр в шкафу. Не к отцу, не к матери он бежал, заявляя, что взрослый мужчина, а к нему, потому что не стыдно.

Догадайтесь с одного раза, кто учил его читать, кто лечил синяки, когда он угрохал уже второй его велик и сам едва не погиб?

Как он мог забыть, как звал его? У Бобби тогда сильно болело ухо и уснул он только благодаря тому, что просто организм измотался в край. Брат жутко испугался, тихонько гладил по руке и ещё люлюкающим голосом говорил:

— Вставай. Вставай. Я люблю тебя, Бобби.

На кой чёрт Бобби это помнит?! И как брат умудрился забыть? Или он помнит, но теперь считает полуночным бредом?

— У тебя всегда было всё самое лучшее. Ты бросал мне объедки.

Несправедливые слова прозвучали громом.

— Даже это твоё уродство прекрасно, — презрительно фыркнул Ронни. — Я был рад, когда у меня появился шанс избавиться от тебя. Стать единственным сыном.

Бобби расхохотался, силясь спрятать внутри закипающий коктейль из гнева и боли.

— Ты обвиняешь меня в том, что я родился первым?

— В том, что родился уродом. Первый блин всегда комом, знаешь?

Сколько яда в словах, сколько приторно сладкого эгоизма во взгляде.

— Больно, да?

В школе для одаренных детей Бобби учили прощать. Бобби решил, что простил. Но этот абсолютно человеческий хук с правой в лицо был приятнее любой победы и над собой, и над кем угодно.

— Знаешь, а ты ведь тоже урод. Только настоящий, — сказал Бобби, когда Ронни отполз от него подальше, забился в угол.

Он дрожал, вытирая слёзы, «хлынувшие» из абсолютно сухих глаз. Теперь Бобби видел это.

Проигнорировал охранника, идущего на шум и возгласы людей.

— Ты — манипулятор, Ронни. Мне жаль, что я заметил это только сейчас.

У ног остались лежать ключи от машины. Ронни вытер платком разбитую губу и презрительно скривился, когда Бобби поднял их.

Полупрозрачный брелок в виде чёрной восьмиконечной звезды с серебряными гранями он когда-то повесил лично. Машина — подарок отца. Не сожгли, не продали. Надо же.

— Не один ты умеешь манипулировать, братишка. Мы с тобой родня, нравится тебе это или нет. — Бобби присел на корточки и поймал его взгляд. — Один человек сказал мне, что лёд беспристрастен, поэтому может дать защиту любому. Но он является и тем, что убивает, потому как волен в моих руках. Подумай над этим.

Каким-то чудом Бобби умудрился не выдать перед толпой зевак способности, а значит, разговоры про «агрессию мутантов» точно не пойдут.

С этого дня он мог считать себя совершенно свободным, как бы дико это не звучало.

* * *

— Что-то случилось?

— Тебе не понять.

Бобби битый час сидел на диване, сжавшись в тугой комок нервов, перед телевизором, по которому показывали мультики. Он наизусть их знал, потому что брат засмотрел до дыр. Позитивные такие, музыкальные… а у Бобби в глазах слезы стояли.

— Куда уж мне.

Говоривший сел в кресло рядом. Бобби только сейчас идентифицивал голос в полной мере — Гамбит.

— Я сегодня родного человека ударил. Самого близкого.

Бобби виновато улыбнулся сквозь слёзы и перевел на него взгляд.

— За дело?

— Да, — сухо отозвался, всё ещё обмозговывая значения слов «родной» и «близкий», будто бы тоже начинал сомневаться, правильно ли применяет их в отношении Ронни. — За дело.

Внутри вдруг стало так холодно, хотя он не должен такого чувствовать. Впрочем, есть и другой лёд — безразличия, разочарования, одиночества.

Бобби всегда был одиноким. Вся его юношеская напыщенность, желание нравиться всем девочкам в школе, ловить их восторженные взгляды, всегда были ничем иным, как броней, прячущей боль и страх остаться одному. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы побороть это, а не упиваться. Так он безвозвратно потерял одну девушку и едва не потерял вторую. А сколько их у него было «до», «после», одновременно? Вспомнить страшно.

Гамбит раскрыл оставленный кем-то комикс. Его тёмные глаза периодически опасно вспыхивали, но он не злился, скорее наоборот. Это он ещё до середины не дошёл. Фанатское творчество бьёт все рекорды по части познания чужих душ, сердец и любовных связей.

С лица не сходила улыбка. Из правой ладони вырывались и вихрем кружили блестящие покерные карты. Бобби невольно залюбовался.

Гамбит не собирался ничего у него выпытывать, но Бобби почему-то стал сам себе казаться одной из этих самых карт. Только он, что называется, выпал из колоды, потерялся и его заменили.

Гамбит медленно вращал кистью, карты выписывали в воздухе косичку и снова собирались воедино.

— Ударил и почувствовал облегчение, — слетело с губ Бобби.

Гамбит поднял на него весёлый взгляд.

— Добро пожаловать в клуб Магнето? — продемонстрировал иллюстрацию руин, над которыми гордо возвышался образ Эрика в шлеме и плаще.

— Нет, — усмехнулся Бобби.

Заразительная улыбка Гамбита точно отвлекала его от тяжёлых мыслей. Но при всём этом Бобби чувствовал, что слушают его серьёзно.

— Просто это же неправильно, да? Это странно. Чумных детей и то до последнего не бросали, а я и не чумной вовсе. Ведь нет?

Гамбит покачал головой.

Бобби и не заметил, как слова стали сами собой срываться с губ. Он начал рассказывать сбивчиво, путаясь, и чувствовал, что становится легче.

— Мы тогда совсем сопляками были. На школу напали, профессора не было. Логан вывез нас. Роуг, меня и Пиро. Я предложил остановиться у меня, в Бостоне. У Роуг даже одежды нормальной не было.

Он на минуту замолчал.

— Переночевали. Потом моя семья вернулась, и мне пришлось им открыться.

— Святой водой не окатили?

— Нет. Но лучше бы окатили. Они… будто застыли, — Бобби горько улыбнулся. — Мать увидела в чашке заледеневший чай, побелела. А потом задала абсолютно спокойный вопрос: «Пробовал ли ты не быть мутантом?» Я не хотел запоминать родителей такими… безразличными. Мы уехали, я пробовал забыть тот день. А сегодня, когда встретил младшего брата, «розовые очки» лопнули снова. И я вдруг осознал в полной мере, что полиция не просто так тогда на нас вышла. Её вызвали. И вызвал он.

— Крыса, — сказал Гамбит, будто клеймо ко лбу припечатал.

Бобби машинально кивнул. Впервые настолько свободно и эгоистично, хотя всегда защищал малого. Подумалось: «Может быть, слишком много прощал, слишком сильно любил? Избаловал?»

— Да я простил бы, — сказал он, глядя в пол. — Просто в голове не укладывается: он меня ненавидел с самого детства только потому, что я старше. А у меня ещё и способности есть, оказывается. Как в тумане: забрал у него ключи и уехал на своей машине, на которой он приехал.

— Кого-то мне это напоминает, — загадочно протянул Гамбит. — Логан на мотоцикле Скотта тоже как на своём ездит.

— Лицемерно. Считать меня никем и при этом ходить в моей рубашке, с моим портфелем, в моих ботинках, и ездить на машине, которую дарили мне. Не жалко, в общем-то, да я думал, что они от всего избавились.

— Мерзкая история.

— У Роуг до сих пор, поди, лежит мамино платье в гардеробе. Чёрненькое, — он зачем-то уколол и тут же задумался над причиной. То ли шутки ради, то ли вскрылась очередная обида.

У них с Роуг началось всё так красиво… Он тогда только-только освоился и привык, что в школе безопасно, высоко ценил правила, чего не скажешь о лучшем друге — Пиро.

Роуг была замкнутой, молчаливой, опасной, её почти нельзя было поймать на тоскливом любовании тем, как мальчики и девочки держатся за руки. Это принадлежало только ей: желания, нелюбовь к себе, страхи… С последним Бобби был знаком довольно близко — Роуг стала чем-то вроде отражения. Встреча с ней вернула его назад, в то время, когда он учился не прятать способности. Принимать себя, быть сильнее.

Он полюбил её в тот миг, когда положил перед ней на парту ледяную розочку. И весь внешний холод Роуг дрогнул и растаял, обнажив большие темные улыбающиеся глаза.

Ему казалось, они всё преодолеют, и она ему верила. Он касался её, принимая любой. А потом встретил Китти… и понял, что не готов.

Какое, к чёрту, чёрненькое платье и холодная война с Реми Лебо, когда он сам всё разрушил, выбрав Китти, с которой проще? Её «ломать» не нужно.

Открыто ловил кайф от того, как Роуг снова превращается в лёд, наполненный ядом его предательства. Он давал надежду, отнимал, честно смотрел в глаза и говорил всякие небылицы.

Самовлюблённый мальчишка внутри оскорбился тем, что Гамбит даже бровью не повёл, услышав про платье.

Гамбит. Гамбит, который много лет учил её самоконтролю, который готов был прийти в любой миг на помощь, закрыть собой. Который чувствовал постоянную потребность в том, чтобы быть героем.

Бобби смеялся над ним. Пока не услышал от Чарльза, что это не ради позерства и тем более не для того, чтобы лишний раз коснуться Роуг. Он доказывал сам себе, что чего-то стоит, где-то глубоко внутри даже верил чужим признаниям. Но чтобы действительно поверил сам — ему надо было умереть, не иначе.

Бобби помнил, как Роуг влетела в гостиную и легонько ударила его по щеке:

— Смотри, что умею, Дрейк!

Бобби опешил. А потом перехватил её ладонь, не веря ни своим глазам, ни ощущениям. Кожа Роуг была такой мягкой, бархатной. Роуг больше не нужно было её прятать.

— Ты… Ты победила! — он крепко обнял её, а она рассмеялась, залившись слезами.

— Нет. Мы!

Выпустить Роуг из объятий оказалось невыносимо, но он отпустил, будто в замедленной съёмке. Таким стал миг, когда он потерял её навсегда, как любимую. Но надеялся, что не лишился, как друга.

Гамбит ценил её «да» и «нет», не лепил из неё то, чем она не могла являться, ни к чему не принуждал и просто был рядом. Она сама его выбрала. Да и существовало ли в их отношениях такое слово?

Говоря языком романтиков, будто бы от их сердец, где-то во Вселенной отрезали по половинке и поменяли местами. Бобби впервые подобное видел и больше нигде.

— Что, даже не приревнуешь? — спросил Бобби, поймав внимательный взгляд. Верно, пауза затянулась.

— Зачем? Ревность — голос неуверенности в себе и недоверия ко второй половинке. Я доверяю. Не попросить же мне тебя отгадать три карты, а потом накормить остальными, раз вы с Роуг встречались. Но не обессудьте, сударь, если соберётесь влезть между нами, — последнее прозвучало ласково и недобро одновременно. В глазах блеснул огненный гранат.

— Это в прошлом, — миролюбиво отозвался Бобби. — Считай, перерос.

Лукавил? Возможно. Первая любовь — она… коварная. Ты в ней, как в паутине, уже оставленной пауком. И из неё не выпутаться, будь ты трижды влюблен в другую. А ещё… она — самое прекрасное из всех существующих чувств. Безусловно.

* * *

— Ты вернулся? — лучезарно улыбнулась Китти. — Я боялась, останешься дома. То есть, — немного замялась, — было бы здорово, если бы вы помирились, просто…

Бобби почти не слушал. Он танцевал на катке и ждал, когда Китти заметит принесённые для неё заранее коньки. Слушал морозный ветер, выписывал на льду одному ему понятный узор.

Она любовалась им. Петли, винт, перекидной, риттбергер. Китти буквально поедала глазами то, как он ловко владеет техникой, хотя виртуозом никогда не был.

Их отношения тоже напоминали танцы на льду. Правда, лёд Китти виделся тонким, хоть и прочным.

Бобби улыбнулся и поманил. Лёд так красив в ночных красках. Предвкушение волшебства, ощущение дивного сна, в который падаешь наяву, вырвавшись из тепла.

Китти встала на коньки. Бобби поймал, когда оступилась, закружил вокруг замершего фонтана. Она помнила с ним каждый миг, собирала моменты в символический сундук и берегла, как монетки нумизматы. Вот он касается коньков и те укрывает снежная корочка, вот он сжимает её руки своими, и в глазах его отражается свет вечерних ламп, а вот обнимает, и кожу обдаёт приятной прохладой, будто у неё температура. Вот Китти слушает его тихий голос. Бобби тянет её в ночь на улицу, пока все спят, а там стоит большая ледяная она в образе Герды из сказки «Снежная королева». В руках горит красная роза, и бьют у ног золотые фонтанчики.

Китти цеплялась за свою коллекцию бывало из последних сил. И эти силы множились от каждого касания. Она должна была сохранить свой мир, если Бобби действительно нужна.

— Как думаешь, правду говорят о Стражах? Они способны вбирать в себя наши способности?

— Если это случится, я найду способ тебя защитить, — прошептал Бобби.

Притянул к себе, заглянул в лицо. Он не любил её так же крепко, как Роуг, она это знала. И всё же… что-то мелькнуло иное в его глазах, а внутри прокатилась незнакомая дрожь, будто Китти впервые в жизни ему по-настоящему поверила. Как тогда, когда о Роуг понятия не имела. Влюбилась заново.

— Возвращайся только.

Бобби одними пальцами провел по волосам, рассыпал по висками ледяные искорки. Вот она его черная звёздочка, плывущая в темноте, вхожая в любое пространство, мерцающая серебром.

Вокруг по-прежнему шелестела осень, не рискуя коснуться застывших фигур на льду.

Примечания:

Музыкальное сопровождение: Дмитрий Колдун — Почему

Визуализация:

https://vk.com/melodywinter?z=photo-78093452_457241931%2Falbum-78093452_292250360%2Frev