Песнь Разрушения (джен)

Дым закрутился воронкой, обнажая искаженную реальность. Библиотека больше не существовала — вместо нее возвышался храм, сплетенный из желтых пергаментов и скрепленный сухожилиями. Стены шевелились, как грудная клетка спящего гиганта, а свитки на них шептали проклятия на мертвых языках.

Декан лежал в центре зала, его тело — бесформенная масса, пульсирующая в такт несуществующему сердцу. Он напоминал выброшенную на берег медузу: полупрозрачный, с перетекающими под кожей тенями, с щупальцами-пальцами, цепляющимися за пол. Его лицо (если это можно было назвать лицом) растеклось, как воск, обнажая череп, покрытый письменами.

Лира — больше не человек. Она стояла над ним, но это была лишь тень той девушки, что вошла сюда. Волосы превратились в струящийся дым, рыжие пряди теперь напоминали языки пламени, тянущиеся к потолку. Кожа просвечивала, как пергамент, под ней мерцали звёзды — будто её тело стало картой иного мира. Грудь, где раньше зиял чёрный глаз, теперь была разорвана воронкой, ведущей в пустоту. Оттуда лился свет — не яркий, а голодный, вытягивающий краски из окружающего мира. Она не дышала. Не моргала. Просто смотрела — и декан корчился под этим взглядом, как под лупой, фокусирующей солнечный свет.

Из тени вышел Кассиус. Его человеческая оболочка рассыпалась, как пепел, и теперь он был тем, кем был всегда — тело гибкое, как тень, но с прочностью стали. Кожа (если это кожа) переливалась, как ртуть, отражая не свет, а намерения. Лицо отсутствовало. Вместо него — вращающиеся символы, складывающиеся в маски — то улыбающиеся, то скорбящие, то пустые.

Руки заканчивались не пальцами, а клинками из черного стекла — они вибрировали, разрезая саму реальность. Он наклонился к декану, и его голос прозвучал не в ушах, а в костях:

— Ты ошибся, считая себя хозяином этого места. Ты всего лишь сторож. А мы — те, кто пришел забрать.

Декан зашевелился. Его тело начало собираться, кости скрипели, пергаментные мышцы натягивались. Он поднял голову и засмеялся — смех как треск ломающихся перьев. Щупальца вырвались из пола, обвивая Лиру и Кассиуса. Рот раскрылся шире, чем позволяла анатомия, и из него хлынул поток кричащих букв — заклинаний, вырванных из книг. Но Лира не дрогнула. Она протянула руку — и дыра в её груди расширилась. Пространство вокруг декана сжалось, как бумага в огне. Его плоть начала втягиваться в её пустоту — слоями, как луковица. Он кричал, но звук тоже поглощался.

Кассиус двинулся, его клинки вонзились в декана не для того, чтобы разрезать, а чтобы закрепить. Они стали якорями, не дающими ему сопротивляться.

Последнее, что увидел Элиас, — декан, превращающийся в свиток, сжимающийся в точку; Лира, в чьей груди теперь мерцала новая звезда — тёмная, но живая. Кассиус, собирающий осколки реальности, как падающие листы календаря. И тогда храм рухнул — но не вниз, а вовнутрь, как черная дыра, затягивающая саму себя.

Вокруг стояла полная тишина. Потом — первый вдох Лиры. И её голос, уже почти человеческий:

— Это был только первый.

Элиас дернулся, пытаясь подняться, но тени — живые, вязкие, как смола, — обвили его ноги, впиваясь в плоть холодными щупальцами. Он почувствовал, как они высасывают тепло, оставляя лишь оцепенение.

— Ты… ты использовал нас?!" — его голос сорвался, став хриплым, как шелест пергамента.

Кассиус слишком широко улыбнулся, но больше казалось, что он сделал это правильно — будто кто-то нарисовал эту улыбку по линейке, без морщин, без искренности. Только зубы — белые, ровные, слишком много зубов.

— Нет. Я дал вам выбор.

Он сделал шаг вперед, и его тень не последовала за ним — она осталась на месте, как вырезанная из реальности.

— Лира могла отказаться от Глаза. Ты — не трогать Книгу. Годрик… ну, он и правда был мёртв.

Последние слова прозвучали с лёгкостью, будто речь шла о сломанной трости, а не о человеке.

— Стены падают — открывается правда, — Кассиус махнул рукой — небрежно, как смахивают пыль с книги, и храм ответил.

Стены зашевелились, затем растворились, словно их стерли ластиком. Но за ними не оказалось ни неба, ни земли — лишь бесконечная решётка из чёрных прутьев, уходящая вверх, вниз, в стороны…

И за ней — Тьма, но не пустая, а словно живая. Она дышала — медленно, тяжело, как спящий зверь. С каждым выдохом из неё вырывались шёпоты — тысячи, миллионы голосов, сливающихся в один гул, как прибой в пещере.

Элиас почувствовал, как что-то в этой тьме смотрит на него, но не глазами, будто чем-то другим.

Академия — тюрьма. Декан — страж. Песнь — ключ.

— Академия всегда была тюрьмой, — сказал Кассиус, его голос теперь звучал со всех сторон, как эхо в колодце.

— А Декан — лишь один из стражей.

Элиас посмотрел на то, что осталось от Декана, — сжатый свиток, дрожащий у ног Лиры. На пергаменте всё ещё виднелись шевелящиеся буквы, будто он пытался что-то сказать.

— А «Песнь Разрушения»…

Кассиус замолчал, улыбка стала ещё шире.

Лира подняла руку, и в её ладони материализовалась нота — не звук, а вихрь из чернил и света, вращающийся, как спираль ДНК.

— Это не оружие, — прошептала она, и её голос звучал как три голоса сразу. — Это ключ.

Решётка задрожала, тьма за ней зашевелилась.

И Элиас понял.

— Вы… хотите его выпустить?

Кассиус рассмеялся — и смех звучал как треск ломающегося стекла.

— Нет.

Он посмотрел на Элиаса, и впервые его глаза стали настоящими.

— Мы хотим съесть его.

И тогда тьма за решёткой взревела — от страха.

Темнота сгущалась, словно чернила, просачивающиеся сквозь трещины в реальности. Воздух был густым, пропитанным запахом пергамента и гниющей плоти, а где-то в глубине — ржавого железа и древней пыли.

Лира повернулась к ним. Её движения были неестественно плавными, будто её тело лишь имитировало человеческое.

— Он предлагает свободу, — её голос звучал как хор забытых душ, накладываясь сам на себя, то шёпотом, то рычанием. — Не нам. Тому, что под городом.

Где-то внизу, в самом основании Академии, что-то отозвалось.

Тук… Пауза… Тук… Ещё пауза… Тук.

Как будто гигантский палец стучал по внутренней стороне мира.

Элиас стоял всё ещё прикованный тенями, но теперь они ослабли — будто сама тьма ждала его решения. Перед ним лежали три вещи: книга — та самая, что когда-то шептала ему обещания. Теперь она была спокойна, но её страницы пульсировали тёплым светом, как сердце. Если прислушаться, можно было уловить шёпот — не слов, а намерений. Кассиус — его руки были протянуты в мольбе, но в его глазах не было мольбы. Только ожидание. И голод. Его пальцы сливались с тенями, будто он и сам уже наполовину принадлежал чему-то другому.

Лира — её лицо больше не было человеческим. Кожа просвечивала, как старый пергамент, а под ней плыли тени, складываясь в узоры, которые больно было разглядывать. Её рот не двигался, когда она говорила.

— Решай, — прошептал Кассиус, и его голос раскололся, как треснувшее стекло. — Мы можем запереть его снова. Или… дать ему голос.

Элиас взял книгу.

Страницы вздыбились, как крылья летучей мыши, и зашептали — на этот раз ясно.

— Открой. Освободи. Стань частью.

Академия затаила дыхание. Стены сжались, пол заколебался, как поверхность воды. Даже воздух застыл, будто мир замер в ожидании. Финал был в его руках, но финала не будет.

Тень Годрика где-то в углу, там, куда свет не падал, кто-то улыбался. Годрик или то, что теперь носило его лицо. Его глаза горели — точно так же, как у декана. Он не говорил и не двигался, он просто смотрел и ждал.

Потому что ничто по-настоящему не умирает в этой истории. Только меняет форму.

Тем временем где-то внизу…

Стук повторился.

Тук-Тук-Тук.

На этот раз ближе.