Иск Смерти: Дело Тома Риддла (джен)

Судьбоносная пауза была недолгой. Смерть вернулся, как будто и не уходил. Но в его взгляде теперь не было шутки. Его манеры, как всегда изысканные, были до предела напряжены — словно лезвие трости, которым он рассекает реальность. Он встал в центре пустого зала, где стены подрагивали, как плёнка в кинопроекторе.

Жизнь стояла у его левого плеча, молчаливая, остывшая. Ломакс — у правого, с руками за спиной, как будто в храме. Смерть вздохнул. С удовольствием. Как будто затянулся чем-то терпким. Потом сказал:

— Том Марволо Риддл. Также известный как Лорд Волан-де-Морт. Также известный как ходячая катастрофа. Также — как зеркало, в которое никто не хочет смотреть. — Он сделал шаг вперёд, тростью постукивая по каменному полу. — Суд, не привязанный к времени и пространству, постановил: вы — не оправданы. Вы — не прощены. Вы — не признаны заблудшей душой. Но. — И в этом «но» уместилась тишина целых миров. — Вам предоставляется один шанс на перерождение. В том же теле. В том же веке. В том же раскладе. Просто вы — и мир. Снова. — Он посмотрел в лицо Тому, который молчал, как и прежде. — Но услышь меня, и услышь хорошо, — произнёс Смерть, теперь уже не как судья, а как сама неизбежность.

Голос его стал тише, но невыносимо ближе, как если бы он прошептал прямо в кость.

— Даже если ты спасёшь горящий кошачий приют, в котором находятся слепые старики-инвалиды, прижимающие к груди своих маленьких внуков, и вытащишь их на руках из ада, и пожертвуешь собой — ты всё равно попадёшь в ад. — Он медленно наклонился вперёд, прямо к глазам Тома. — Потому что это не про действия. Это про суть. Я даю тебе шанс не ради прощения. А чтобы посмотреть, станешь ли ты умнее. Но если ты повторишь это ещё раз — не будет больше суда. Не будет больше слов. Будет только конец.

Молчание. Том посмотрел на него. Не мигая. И — впервые — улыбнулся. Легко. Чуть устало. Без угрозы. Без яда. Просто — улыбнулся, будто Смерть предложил ему партию в шахматы.

— Договорились, — сказал он.

И Смерть, чёрт возьми, кивнул ему в ответ. Удовлетворённо. Почти по-отечески. Ломакс выдохнул и развёл руками: дело сделано. Жизнь стояла, как будто кто-то только что вырезал из неё нерв. Она долго молчала. Словно не услышала вердикта. Словно хотела забыть, как звучал голос Смерти. Но в воздухе всё ещё дрожало это «даже если спасёшь горящий приют». Это было не решение — это был приговор ей самой. Её идеалам. Её правилам. Она смотрела на Тома, не как судья — как мать, что больше не считает своё дитя живым.

— Если уж таков твой вердикт, — произнесла она тихо, почти по-женски, но с леденящим спокойствием, — тогда я сделаю свой ход.

Смерть приподнял бровь, не перебивая. Он понимал, что сейчас говорит не обвинение. Говорит сама ткань бытия.

— Я пошлю за ним. Не судью. Не палача. Не ангела. Не демона. Что-то промежуточное. Неважно, человека ли, зверя, женщину, старика, дитя, голос в его голове — или просто совпадение, шепчущую судьбу. Кто-то будет всегда рядом. Кто-то будет вставлять ему палки в колёса. Кто-то будет видеть сквозь улыбки, и в каждом его шаге — искать зверя. Кто-то будет говорить: «Я помню, кто ты, даже если ты забыл». И это будет моя месть, — добавила она, поворачиваясь к выходу.

— Подлая, — усмехнулся Смерть.

— Последовательная, — отрезала она.

Жизнь прошла мимо Ломакса. Он чуть склонил голову, но она даже не взглянула на него. Прошла мимо Тома — и он почувствовал, как её присутствие хлещет сильнее кнута. Она не ударила. Но её уход был пощёчиной. У порога она задержалась. Ненадолго. Лёгкое дрожание в уголках губ. Не слёзы. Нет. Это было внутреннее землетрясение, так долго сдерживаемое, что оно обратилось в холод.

— Ты думаешь, что начнёшь заново, — сказала она не оборачиваясь. — А я знаю: ты не начнёшь. Ты просто снова откроешь глаза в этом аду — и попытаешься сделать его домом.

И она ушла. Без фанфар. Без света. Без тепла. Просто — ушла первой. Ломакс медленно закрыл портфель. Он не посмотрел на Тома. Не посмотрел на Смерть. Просто повернулся и пошёл. Его шаги не эхом, но шипами разносились по пустому залу. Он прошёл по кромке небытия, по самому краю, где заканчиваются аргументы и начинается пустота. Он знал: спор окончен. Его работа завершена. И когда двери за Ломаксом захлопнулись, остались только двое.

Смерть — и тот, кто осмелился бросить ему вызов.

— На колени, — сказал Смерть спокойно. Не угрожающе, не властно. Как будто предложил: «присядь».

Том усмехнулся.

— Нет, — сказал он. — Это уже не входит в сделку.

В этот момент зал почернел. Точнее, почернело всё остальное. Свет исчез не по углам — он исчез внутри. Тьма наползла на воздух. И с новой волной тишины Смерть сказал вновь:

— На. Колени.

Это был не голос, это был разлом. Не звук, а внутреннее крушение закона. Голос, звучащий не во вне, а в кости, в кровь, в нервные окончания. И Том… Он упал. Не встал — упал. Как будто чей-то кулак вогнал его вниз.

Колени врезались в невидимый камень, и в зале прогремел глухой удар — кость о мрамор, будто кто-то кинул живого на алтарь. Он попытался поднять голову — но что-то придавило её вниз. Как будто пружина тянула за шею, заставляя смириться. Он смотрел снизу вверх — в лицо Смерти. И впервые ему стало страшно. Этот страх не был животным. Он был экзистенциальным. Не «я умру», а «меня развяжут».

Словно сейчас исчезнет узел, который держит его личность, логику, форму. Будет только оболочка, а внутри — никакой уверенности, что он вообще был.

Смерть опустился к нему. Не быстро. Нет, это было… церемониально. Как палач, поднимающий меч, не спеша, чтобы осознал жертва каждый миг до конца. И когда он наклонился. Когда его лицо приблизилось. Том почувствовал ледяное дыхание вечности, и оно было не холодным — оно было пустым. Как вакуум. Как отсутствие чувств, мыслей, тепла, смысла. И Смерть… Коснулся губами его лба. Поцелуй. Не жест доброты. Не благословение. Печать. Клеймо. Смертельный пароль в начало нового кода.

В этот момент тело Тома задрожало. Не от ужаса — от слишком большого объёма. Как будто в нём сейчас закачивали всю суть смерти, и каждая клетка ревела от перегрузки. Он не мог закричать. Он не мог пошевелиться. Его глаза были открыты — но видели не зал, а тьму, которая смотрела в ответ. А потом… Всё потухло.

Сначала — мрак. Не страдание, не страх. Просто — тьма. Внутренняя. Безвременная. А потом — вдох. Не осознанный. Рефлекторный. Тело крошечное. Лёгкие впервые заполняет воздух, и он хлещет, как лезвие. Свет ударяет в глаза. Потолок. Старый, обшарпанный. С трещиной в углу. Паутина тянется от щели до лампы без абажура. Он знает этот потолок. Тот же приют. Та же комната. Те же стены. Та же вселенская серость вокруг, напоённая одиночеством.

Том Риддл — младенец. Его губы еще не умеют складываться в слово, но разум уже пульсирует: острый, хищный, зрелый. В этой крошечной, влажной от рождения голове горит библиотека. Он помнит всё. Как создавать крестражи. Как обмануть мрак. Как вызывать смерть. Как снова и снова становиться тем, кем нельзя быть. Он знает, как варить Напиток Живой Смерти. Как запечатать душу в песок, в музыку, в пепел времени. Он знает, как покорить волю, нарушить клятву, поглотить память. Он даже помнит, как смеялась Смерть, щёлкая пальцами, показывая изломанную душу в клетке.

И он помнит, что не простил.

Тело беспомощно. Грудная клетка мягкая, шея не держит голову. Но взгляд — уже дьявольски сосредоточен. Он не видит дальше трёх футов, но знает, где стоял в этом приюте шкаф, где спала Мэри Уэст, и где прятали тухлые яблоки в подвале. Он чувствует скользкое касание магии — как старого врага, вернувшегося домой. Словно кто-то открыл клетку и выпустил зверя, но уже не хищного, а учёного. И где-то в глубине — на самом дне мрака — он слышит не голос, а намерение. Присутствие. Нечто, что будет мешать. Не смерть. Не жизнь. Тень от их поцелуя. Тот, кто будет рядом. Тот, кто будет всегда чуть раньше, всегда портить.

Он улыбается, насколько может улыбаться младенец. В этой улыбке нет умиления. Нет наивности. Есть только спокойствие убийцы, знающего, что теперь у него бесконечное количество ходов, и каждый будет просчитан на десятки лет вперёд. Суд завершён. И всё только начинается. Старый мир закрылся. Новый — распахнул беззвучно двери. Он ещё не сказал первое слово, но оно уже написано внутри: «Договорились.»