Перезагрузка Уокера (джен)

Этой ночью Уокер не просыпался, но, пробудившись почти в полдень, он понял, что сон про двух в палатке запомнился ему до мельчайших деталей.

Все эти яркие сновидения, что преследовали его на протяжении последней недели, были для него в новинку, но Джон убежденно объяснял всё необычными впечатлениями и, к тому же, он где-то слышал, что странные сновидения в его возрасте — это нормально. Однако, ощущение правильности происходящего, посетившее его в последнем сне, смущало его. Чувство тёплого единства заставляло тосковать по чему-то смутно недоступному. Ничего подобного он в своей реальной жизни ещё ни разу не испытывал.

Джон как будто отсыпался за все те бессонные ночи. Воскресенье выдалось на удивление обыкновенным, кроме того, что весь день было дождливо.

Когда Уокер спустился вниз, родители сидели в гостиной. Отец — за газетой, мама — за романом.

— Наконец-то! — понимающе усмехнулся мужчина, заметив сына на лестнице.

— Мы уже начали беспокоиться, Джон, — оторвалась от чтения женщина. — Твой завтрак на столе под крышкой.

Весь день Уокер оставался дома, и не только из-за дождя. Он еще не подобрал нужных слов, чтобы объясниться с Нормой. В течение дня он несколько раз проверял статус доставки заветной посылки с пуговицей, несколько часов играл в приставку — на этот раз его выбор ожидаемо пал на Medal of Honnor. Наигравшись, он воодушевился и решил написать электронное письмо в общество любителей военной истории. Сначала он хотел соврать, что он дальний родственник Тимоти Дугана, собирающий сведения о выдающемся предке, но потом рассудил, что доказательств этого у него нет, и написал правду, ни на что особо не надеясь: он — простой школьник, пишущий доклад про «Ревущих коммандос», и он будет рад любой информации.

Оставшийся вечер Уокер посвятил чтению мемуаров, то и дело сокрушаясь, что сегодняшний день он провёл, как самый настоящий зубрила.

Однако, незадолго до того, как отправиться в постель, Уокер дочитал их последнюю страницу.

Чувство печального удовлетворения посетило его в тот момент. Ему было жаль расставаться с мемуарами Дернье, ведь «Ревущие коммандос» были выписаны в них живо, а не как картонно-бравые, удобные для пропаганды герои. А Баки? Где ещё он найдёт столько всего про Баки?

«Мы все тяжело переживали его потерю, но тяжелее всех было Роджерсу. Они ведь знали друг друга вечность, были родственными душами. Официально принято считать, что тогда в самолёте у Стива не было другого выхода, но, думаю, будь Баки жив на тот момент, кэп нашёл бы его, этот иной выход.

А тела их так и не были обнаружены. Чего уж там, время было такое, что их и не пытались найти. Но при таких падениях выжить невозможно. Меня это успокаивает. Прозвучит странно, но я даже рад, что их останки упокоились неизвестно где, никем не тронутые. Из-за этого я запомнил их живыми. Лучшими из всех, кого я знал. И Баки, и Стив живы, пока мы помним о них. Они живы в потомках тех, кого спасли. Во всех нас".

Джон уцепился за эту мысль. Отсутствие останков как символ бессмертия. Она была вдохновляющей. И всё-таки чувство горечи, сдавливающей горло, посетило его при прочтении этих строк. Ему казалось, кончина Баки была несправедливой, и если ему суждено было умереть, он заслуживал героическую смерть, чтобы не остаться в памяти людей «парнем, что шлёпнулся с поезда». Но одно Уокер усвоил наверняка — на войне справедливость не гарантирована. Дочитав книгу, он почувствовал себя брошенным, осиротевшим. Он поискал среди листов фотографию Барнса, и, при взгляде на неё, ощутил вину и стыд. Стыд за то, что он не мог смотреть на него без необъяснимого смущения, без странных всполохов чувств во всём теле, а вину — за себя прежнего.

Ночью Джону ничего не приснилось и, вопреки здравому смыслу, он расстроился. Ощущение покинутости, одиночества от этого только усилилось. Краски нового дня потеряли яркость, стали приглушенными. Уокер хаотично соображал, куда ему двигаться дальше, чем заполнить эту пустоту. Ведь он не хотел отпускать «Ревущих коммандос». Не мог отпустить Баки.

«Доклад ещё не готов», — говорил он себе, подспудно понимая, что дело теперь далеко не только в докладе, но упрямо не признаваясь себе в этом.