Золото в крови (гет)

Лето перед пятым курсом напоминало зловещее затишье перед бурей. Скарлетт вернулась домой не в поместье Роули — туда ее больше не приглашали, — а к тете по материнской линии, в старый флигель под Корнуэллом, где она раньше бывала разве что проездом. Дождливое лето. Скрип половиц. И письма, письма, письма.

Письма от Оливера приходили редко. Занятый тренировками, новыми тактиками, адаптацией к взрослой жизни, он писал сдержанно — не в словах, но между строк витала тоска. Скарлетт отвечала не сразу. Ломала пальцы, сжимая перо. Стирала чернила с письма слезами. Она больше не могла писать просто так. Потому что каждое письмо — как рана, что не затягивается. Как признание, которое нельзя проговорить вслух.

«...Я скучаю по тебе. Но, может быть, именно это проклятие — скучать, не позволяя себе надеяться?» — писала она.

В ее сне — он стоял на трибунах, а она поднималась в воздух, и они никогда не могли дотянуться друг до друга.

Но впереди был Хогвартс. А в нем — не только волшебство.

ПРИБЫТИЕ В ТЕМНОТУ

Первое, что бросилось в глаза в поезде — пустота в глазах Гарри. Он сидел у окна, сжав кулаки. Скарлетт осторожно присела рядом, положив руку ему на плечо.

— Ты не обязан держаться, Гарри.

— Я не держусь, — он посмотрел на нее, с тем больным, сожженным взглядом, котрого не было даже в самые мрачные моменты прошлого года. — я выживаю.

Когда они добрались до замка, что-то изменилось. Профессор Амбридж, слизкая, жеманная и абсолютно чудовищная, встала перед учениками на перемене. Голос ее звучал как кошмарный фарс. Как насмешка над разумом.

— Я буду следить за порядком, — говорила она. — И за.. свободой мысли, так сказать.

Скарлетт ощутила, как внутри нее что-то взорвалось. Эта женщина… она была воплощением всего, от чего Скарлетт сбежала. Всего, что она ненавидела.

ОТРЯД ДАМБЛДОРА

Ночами они собирались в Выручай-комнате. Гермиона, Рон, Невилл, Гарри, Луна, Джинни, Фред и Джордж, Дин, Симус, Лаванда, близняшки Патил, Анжелина и Алисия, Кэти, братья Криви, ребята с пуффендуя, когтеврана… и Скарлетт. Она снова оказалась не рядом, а внутри.

— Я могу вести практику по щитам, — предложила она. — В поместье отец заставлял меня отбиваться от заклятий часами. Иначе — боль. Настоящая.

— Прекрасно, — сказал Гарри. — Это пригодится.

Тренировки сближали. Тела уставали, но души… начинали чувствовать друг друга. Невилл сжимал палочку так, словно это была последняя соломинка его памяти. Джинни смеялась, сражаясь, будто возвращала себе голос. А Гарри… Гарри был на грани, всегда.

Однажды, после особенно тяжелой тренировки, он остался один. Скарлетт подошла.

— Все это на тебе. Это как носить мир на плечах. Но ты не один, Гарри. Правда. Мы — здесь. Я — здесь.

Он посмотрел на нее так, как когда-то смотрел Седрик. И это было больно. Слишком больно.

ПЕРЕПИСКА С ОЛИВЕРОМ

Письма приходили все реже. Но были все ярче, все пронзительнее.

«Скарлетт,

Мне снится, как ты летишь на метле, и волосы пазвеваются за тобой, будто пламя. Ты всегда была огнем, а я — просто человек. Я боюсь, что сгорю, если подойду ближе.

Но я все равно подхожу.

Прости, что не рядом.

Вуд.»

Скарлетт сжимала эти строки, как талисман. А потом сжигала.

«Оливер,

Ты подлетаешь ближе. А я — все дальше. И все же я думаю о тебе каждый раз, когда дует ветер. Я учусь отпускать. Но это искусство требует жертв.

Я устала быть огнем.

Скарлетт.»

МРАК УСИЛИВАЕТСЯ

Пожиратели смерти выходили из тени. Их маски были везде: в газетах, в кошмарах, в ее прошлом. Родители Скарлетт снова заявили о себе. На этот раз — громко.

— Видела новости? — спросиоа Гермионп. — В Азкабане бунт.

Скарлетт только кивнула. Имя Роули снова блестело в списках. Позорных. Кровавых.

Ночами она просыпаламь в крике. Тени от канделябра напоминали маски. Голоса родителей звучали в ее голове: «Ты — ошибка. Ты — позор. Ты выбрала грязь.»

Она сидела на полу у камина. В одной пижаме, с мантией на плечах. Молча, как призрак. Так ее нашел драко.

— Что ты делаешь, Роули?

— Сгораю. Тебе не понять.

— Я бы хотел не понимать. Но понимаю.

Он сел рядом. Не притронулся. Но сидел. До рассвета.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО АМБРИДЖ

— Армия Дамблдора? — язвительно переспросила Амбридж. — Прекрасно. Кто вас организовал?

Гарри встал. Он не дрожал. Он знал, что будет.

— Я.

Скарлетт хотела крикнуть, закрыть его собой, но он посмотрел на нее и покачал головой. Не надо. Не сейчас.

— Гарри… — прошептала она, когда его увели.

А вечером она сидела в библиотеке и писала письмо.

«Оливер, если бы ты был здесь… Ты бы увидел, как умирает свет в людях. Я не знаю, кем я становлюсь. Но я больше не та. Простая девочка с Гриффиндора, с пантера-патронусом и пылающем сердцем — умерла. Осталась только оболочка.»

МИНИСТЕРСТВО

Они отправились в министерство. В глубину. В самое сердце страха. Скарлетт держалась рядом с Гарри, Луна — позади, Джинни — с палочкой наготове.

Там был Люциус Малфой. И там была Беллатриса. И… там была ее мать.

— Дитя… — прошептала она, глядя на Скарлетт. — Ты все еще можешь вернуться…

Скарлетт метнула в нее «Конфинго», без раздумий. Без колебаний.

— Я уже ушла. Навсегда.

Битва была адом. Невилл истекал кровью, Джинни кричала, Луна лежала без сознания, а Гарри… Гарри стоял лицом к Волан-де-Морту. К самой тьме. Когда все закончилось, они вышли оттуда другими. Не детьми. Не даже подростками. Солдатами.

В поезде домой Скарлетт сидела одна. И снова писала письмо. На этот раз — без надежды.

«Оливер,

Все разрушено. Мы — лишь осколки.

Если ты когда-нибудь прочтешь это… знай, я любила. Слишком сильно. Слишком больно.

Но я устала быть сильной.»

Она запечатала письмо. Но не отправила. И спрятала между страницами старой книги по Защите от Темных Искусств.

Пятый курс закончился.

Но тьма только начиналась…

(Август 1996 года)

Лето тянулось теплыми, обманчиво мирными днями, скрывая под солнечными бликами дыхание надвигающейся тьмы. Скарлетт знала: это затишье — не перед школой, а перед бурей.

Она жила в доме у тети — Маргарет Роули, старой девы из боковой ветви семьи, которую Скарлетт почти не знала. Та не вмешивалась, только сварливо цокала, когда девочка долго сидела за столом или позже обычного возвращалась из Хогсмидского паба, где собирались ребята, оставшиеся в магическом Лондоне.

Скарлетт писала, много. Отец был замечен в списках участников мятежа на Чемпионате мира по квиддичу. Мать пропала. Газеты молчали, но она видела — тьма активизировалась. Под псевдонимом она публиковала жесткие колонки в «Придире», разоблачая тайные механизмы чистокровного давления. И это приносило ей чуть больше, чем просто удовлетворение — это давало смысл.

Но ночью, в тишине комнаты, наедине с ветром, трепещущим в раме окна, ее мысли были не о войне, а о нем.

Оливер Вуд.

Она помнила каждого человека, что оставил в ней след — и летом перечитывала их имена, как страницы старой книги:

Гермиона — ум, справедливость, порой жестокость, но именно она однажды положила ей руку на плечо, когда Скарлетт вернулась с выговора у МакГонагалл с дрожащими пальцами. Гермиона была больше, чем союзник. Почти как сестра. Хотя они никогда не говорили об этом вслух.

Рон — смешной, вспыльчивый, настоящий. Он не всегда понимал Скарлетт, но был рядом. С ним легко было драться в клубе по дуэлям, швыряясь проклятиями с громким смехом.

Гарри… она чувствовала его боль. Слишком часто. И чувствовала вину за то, что не могла вытащить его из того вечного одиночества, в котором он тонул. Иногда они просто сидели рядом в библиотеке, не говоря ни слова. Иногда он держал ее за руку под партой — не как парень, а как воин, хватающийся за что-то, чтобы не пасть.

Дафна Гринграсс — старая знакомая детства, с которой все стало сложнее. Когда-то она читала ей сказки на балконе особняка Гринграссов. Теперь, при встрече, у них в глазах была смесь ностальгии и страха. Дафна тонула в чистокровной системе, а Скарлетт вырвалась из нее.

Блейз Забини — утонченный, всегда с усмешкой. Он относился к Скарлетт с осторожным уважением. Они оба знали, что были слишком опасны друг для друга, чтобы стать друзьями. Но он всегда кивал ей в коридоре, как бы говоря: «Я тебя вижу.»

Тео Нотт — единственный из старого круга, с кем она еще переписывалась. Молчаливый, поэтичный, на грани света и тьмы. Его письма были короткими, но в них была правда.

Пэнси — ядовитая. У них с Скарлетт было много общего — богатство, воспитание, высокие ставки. Но Пэнси выбрала яд. А Скарлетт выбрала сопротивление.

Драко.

Сложно.

Они почти не разговаривали в конце пятого курса.

После финала экзаменов он выкинул на нее едкую фразу о «грязной предательнице», и Скарлетт впервые в жизни ударила его по лицу. Но он не ответил. Только посмотрел. И в этом взгляде было... нечто. Зависть? Страсть? Боль?

И вот — 20 августа. Она стояла на перроне магловской станции, в джинсах и белой рубашке, с сердцем, бьющимся в горле. Вокруг спешили люди. А она просто ждала. Как раньше. Как на третьем курсе, когда впервые увидела, как Вуд снял перчатки после тренировки, и все внутри у нее сорвалось с крючка. Он пришел.

Повзрослевший, загорелый, серьезный,

— Скар... — голос с хрипотцой, точно как в ее снах.

Она бросилась к нему, как будто мир сжался до одной точки — и этой точкой был он.

Они сняли комнату в «Дырявом котле». никто не спрашивал — юная ведьма и ее взрослый спутник. Это был Лондон, здесь у каждого своя война.

Они целовались долго, молча. Руки дрожали. У него. У нее. Она впервые позволила себе не бояться.

Они не говорили ничего, когда остались наедине. Тела сами нашли язык. Сначала медленно — пальцы исследовали, вспоминали, срывались на узлы рубашек и лямки.

Он смотрел на нее, как будто боялся, что она исчезнет.

— Я думала о тебе каждый день.

— Я тоже. — Скарлетт задыхалась. — Только тебя и видела. В снежных облаках. В крыльях снитча. В шрамах на ладонях.

Он поцеловал ее в плечо. Потом — ниже.

И она отдалась ему не потому, что хотела взрослости. А потому что это была любовь — полная, святая, искренне выстраданная за годы. Они не могли быть ближе.

Потом они лежали, укрывшись простыней, глядя в потолок.

— Год... еще год... — прошептала Скарлетт, чувствуя, как слезы касаются ее подушки.

— Я буду ждать. Хоть десять.

— А если меня убьют?

— Ты сильнее смерти. Ты сильнее, всего, Скарлетт.

Он поцеловал ее в лоб.

И это было больнее самого акта любви. Ночью она записала в дневнике:

«Оливер пах ромашкой и скошенной травой, странно, правда?

Его руки были как крылья.

Его слова — как обет.

Но самое страшное — я верю ему.

А война не верит ни во что.»

ДОПОЛНЕНИЕ К ГЛАВЕ: ЛЕТО ПЕРЕД БУРЕЙ (ВТОРОЙ ВЕЧЕР)

Они остались еще на одну ночь.

— Ты ведь понимаешь, — Оливер смотрел в окно, не поворачивая головы, — что я не могу быть рядом. Даже если захочу. Я вне игры. Меня не пустят в Хогвартс. А за его пределами... все становится хуже. Нам нельзя даже писать друг другу часто — сов перехватывают.

— Знаю, — тихо. Почти беззвучно сказала она. — Но это хуже, чем не видеть. Это как... быть на грани, все время. Знать, что ты есть, что ты рядом — и не иметь права дотянуться.

Он обернулся, сел рядом.

— Расскажи мне. Все, что держала в себе. Все, что случилось.

Скарлетт замерла. Потом, медленно, будто рвала себя на куски:

— На Чемпионате Мира мои родители были с ними. В масках, но я... я узнала их. По движениям. По... голосам. — Ее голос дрогнул. — Они жгли палатки. Кричали. Смеялись. Мать — она звала меня присоединиться. Словно это было естественно. Как поужинать вместе. Оливер слушал, не моргая.

— Я не смогла даже закричать. Просто стояла, как парализованная. Гермиона тащила меня за руку, я спотыкалась, думала, что сейчас все кончится. А потом — тьма. Метка. В небе. Я не дышала. Все тело сжималось, будто меня похоронили заживо.

Он коснулся ее руки.

— Скарлетт...

— И все, что я чувствовала потом — это стыд. — Она выпрямилась. — Стыд за то, откуда я. за то, что они сделали. За то, что все еще часть меня хочет понять почему они такие. Но я не хочу их понимать. Я хочу стереть их из своей памяти. Из своей крови. Хочу, что бы их не было.

Слезы блестели, но она не плакала. Слезы были гордостью, но сейчас — слабостью.

Оливер не торопил. Только слушал. Его присутствие было якорем.

— После школы я иногда просыпаюсь от того, что думаю: а вдруг я тоже сломаюсь? Вдруг, если будет слишком больно или страшно — я пойду по их следам? Меня учили предательству с младенчества. Учили делать лицо, говорить «да, папа», говорить «нет» грязнокровкам. Это не забывается за один год на Гриффиндоре.

Она посмотрела на него, будто прося разрешения: можно я скажу всю правду?

— Я боюсь, что умру раньше, чем сделаю хоть что-то важное. Боюсь, что стану ничем. Боюсь, что ты забудешь меня. Или наоборот — что будешь помнить, но не сможешь вернуться.

Он взял ее ладонь и приложил к своей груди.

— Не забываю ни дня. Ни сна, в котром ты не снишься. Я помню, как ты стояла у входа в башню, вся в крови, и кричала на Снейпа. Помню, как писала статьи и засыпала на пергаменте. Я не могу забыть тебя, Скарлетт. Даже если бы захотел.

Она кивнула.

— Тогда пообещай мне. Обещай, что выживешь. Даже если меня не станет. Даже если Хогвартс падет. Даже если весь мир...

— Не говори так.

— Обещай.

— Я... обещаю.

Тишина.

— А ты?

Скарлетт сжала пальцы.

— Я не уверена что могу пообещать. Но я буду бороться. До конца.

Они сидели в объятии друг друга долго. Ночь текла за окном, чернильная, как страх.

Скарлетт прижалась к его груди. Сердце билось как барабан войны. Тело — теплое, знакомое, родное. Она знала, что завтра он уйдет. И она останется одна. Среди шепота стен, шороха газет, зловещих сов и полных коридоров школы, в которой каждое движение может быть последним

«Когда любовь живет в сердце,

Но смерть идет по пятам -

Сердце становится полем битвы.»

На рассвете она поцеловала его в висок и не сказала «прощай». только — До следующего раза.

И он ушел. Не оборачиваясь. Потому что если бы обернулся — остался бы.