Золото в крови (гет)

Меня зовут Скарлетт Элоиз Роули, и я родилась 7 ноября 1980 года в величественном, холодном и пропахшем ладаном поместье рода Роули, в самом сердце Суссекса. Первый крик, вырвавшийся из моих легких, эхом разнесся по темным коридорам — и, наверное, уже тогда стало понятно: меня будет нее так просто сломать.

Моя мать, Летиция Роули (в девичестве Йэкслей), встретила меня не с лаской, а в разочарованным вздохом. Отец, Теренс Роули, молчаливо кивнул акушерке и ушел, не взглянув на меня. Они ждали сына. Наследника. А получили — девочку.

С младенчества меня растили с особой «чистокровной строгостью». В шесть месяцев мне уже читали сказания о славных победах магов над грязнокровками. В год я должна была реагировать на имена великих фамилий как на молитвы. В два года правильно держать волшебную палочку (пусть даже и игрушечную), а к трем я уже слышала от отца:

-В этом доме нет места слабости.

Удар — за сломанную фарфоровую фигурку. Шлепок — за попытку прятаться от уроков этикета. Холодный взгляд — всегда. Объятия? Забудь. Любовь? Нет, Скарлетт. Мы дарим долг, честь и чистоту крови.

С четырех лет мне начали подбирать платья как для статуэтки на витрине. Закрытые воротнички, плотно завязанные банты, и все — исключительно в изумрудной и серебряной гамме.

Малфои, Нотты, Забини, Гринграссы — они все были частью моего детства. Наши родители устраивали совместные обеды, как театральные представления, где дети играли роли, не зная текста, а промахи карались позором.

Мне было семь, когда я впервые спросила:

— А если полукровка — хороший человек?

Мать дала мне пощечину. Отца это позабавило.

— Летиция, ты видишь? У девчонки есть стержень.

Но я не хотела стержень. Я хотела выбрать. Себя. Свой путь. Свою правду.

10 июля 1991 года. День, который я не забуду никогда. Письмо с сургучной печатью, вензель «Хогвартс», воробьиная сова с блестящими глазами. Внутри — приглашение. Я держала его дрожащими пальцами, а по щекам текли слезы. Не от радости — от страха. Я знала, что теперь все изменится. Или должно было.

На перроне 9¾ родители прощались с сухой формальностью. Мать всучила мне в руки новое письмо — на этот раз личное.

«Если ты не на Слизерин — можешь не возвращаться.»

И я не вернулась.

В поезде я села одна, у окна. Я смотрела как пейзажи меняются, как исчезают за горизонтом поля, деревни, старые привычки. Я больше не была «наследницей рода Роули» — я была просто Скарлетт. И этого было достаточно.

Но распределяющая шляпа думала иначе. Шляпа колебалась — почти шесть минут. Она шептала — «Слизерин даст тебе силу…», но я шептала в ответ: «Я хочу свободы. Я хочу быть собой.»

— Гриффиндор! — Крикнула Шляпа, и все зааплодировали. Все — кроме моего моего сердца, которое разбилось, зная, что дома я теперь изгой.

И все же в тот вечер, глядя на письмо матери, висящее у моей кровати, я улыбнулась сквозь слезы:

— Вы правы, мама. Я не на Слизерене. Я не ваша.

Я помню свой первый шаг в Большой зал, как будто это было вчера. Купол, усыпанный звездами, свечи, плывущие в воздухе, и четыре длинных стола. У каждого — свой аромат, свой ритм, своя энергия. Гриффиндор светился теплом. Слизерин истончал ледяное превосходство. Когтевран — будто тихо анализировал нас. Пуффендуй — просто улыбался.

Я села между близняшками Патил и девочкой с очень буйными кудрями — Гермионой Грейнжер. Уже тогда она вызывала во мне противоречие. Слишком правильная. Слишком старается. Но умная, и — как ни странно — живая. Мы с ней не стали друзьями сразу. Скорее — врагами, но с уважением. Мы спорили на уроках, перешептывались на переменах. Но в первый же день я поняла: здесь я могу говорить вслух.

Мой акцент, моя осанка, моя фамилия — все выдавало меня. Слизеринцы смотрели с насмешкой: «Предательница рода». особенно Драко. Его слова:

— Скарлетт Роули на Гриффиндоре? Что ж, всякое случается. Даже самые стойкие гниют.

Я не ответила. Только посмотрела ему в глаза и прошептала:

— По крайней мере, я гнию честно.

В ту ночь я долго не могла уснуть. Девочки болтали, делились впечатлениями. Кто-то хихикал, кто-то плакал. Я лежала в своей кровати с балдахином и смотрела в потолок. Все казалось не по-настоящему. Свобода. Тепло. Соседи по комнате, которые не знали, кем был мой отец.

Первые недели были как сны. Нас водили по замку, учили открывать двери словами, а не ключами. Уроки Трансфигурации стали для меня одержимостью. Профессор МакГонагалл вызывала трепет — не потому, что была строгой, а потому, что справедливой. Когда у меня получилось превратить спичку в иглу, я чуть не расплакалась. Я делала магию — свою. Не потому что обязана, не потому что родилась в правильной семье, а потому что я это чувствовала. Но не все было так легко. Были и слезы. И страх. И тьма.

На первом уроке Зельеварения профессор Снегг, с лкдяным голосом и пристальным взглядом, смотрел на меня долго. Слишком долго.

— Роули? Интересно… Не та ли Роули, которая предала Слизерин?

Я подняла подбородок:

— Скорее, Роули, которая выбрала истину.

Он не простил мне этого. До конца курса я получала от него едкие замечания, заниженные оценки и постоянные сравнения с Малфоем и другими слизеринцами.

Друзья? Да. Были. Невилл Долгопупс — чудо в очках. Он был неуверен в себе, но добр до боли. Однажды он уронил котел, и я помогла ему убрать, хотя у самой было полно дел. Рон Уизли — рыжий, шумный, полный предубеждений. Но со временем я научилась его дразнить, а он — не обижаться. Гарри… он был не тем, кем я ожидала. Не герой, а ребенок с огромной болью. Я чувствовала ее, хоть он и прятал. Мы с ним не стали лучшими друзьями. Но мы были рядом, когда нужно.

Однажды, ближе к Хеллоуину, я заметила Гермиону, убегающую из класса в слезах. Рон что-то ляпнул. Я пошла за ней. Нашла ее в туалете.

— Не хочешь говорить — не надо. Но знай, мне тоже было больно. Часто. Каждый день. И боль не делает тебя слабой.

Она посмотрела на меня: глаза — опухшие, губы дрожат:

-Ты ведь чистокровная. Почему ты… не как они?

-Потому что я выбрала.

В тот вечер мы сражались с троллем. Мы — Гарри, Рон, Гермиона и я. Было страшно. Я дрожала, но держалась. Я бросилась в сторону, отвлекла тролля, чтобы Гарри смог вскарабкаться ему на спину. Тогда я впервые поняла: храбрость — это не отсутствие страха. Это шаг навстречу ему.

В конце года, когда распределяли баллы за спасение камня, Дамблдор назвал и мое имя:

-За храбрость, проявленную не только в бою, но и в выборе — 10 очков Гриффиндору. Мисс Роули, ваш путь труден. Но вы идете им с честью.

Я не плакала. Я просто смотрела на него. И впервые — поверила, что могу стать кем-то. Кем-то настоящим.

Мир не замирает после одного года — он только разгоняется. Мой второй курс начался не с облегчения, а с осознания: Хогвартс, каким бы он ни бы волшебным, не может быть щитом от прошлого. Оно идет за тобой, скребется когтями по внутренней стенке груди, шепчет голосами, которые ты не выбирала. Иногда — голосом матери. Иногда — отца. Иногда — собственным.

Но начнем сначала. Возвращение в хогвартс осенью 1992 года было желанным, как кислород. Я прятала радость под улыбкой, но внутри дрожала от нетерпения. Снова видеть башни замка, свои цвета, Гарри, Гермиону, Рона. Мой чемодан с новым запасом магической косметики, зачарованных перьев и трав для снадобий был упакован лично мной — без домовых эльфов, без материнских рук, без приказов.

Однако не все было гладко с самого начала, Гарри и Рон не могли попасть на поезд — врезались на зачарованной машине Уизли в Гремучую Иву, и это уже стало сенсацией до того, как я доела тыквенный пирог в Большом зале. Профессор МакГонагалл была в бешенстве, но за этим следовало и то, чего я боялась сильнее: возвращение в атмосферу, где тень моего происхождения все еще следовала за мной.

Слизерин шепчет

В этом году между факультетами было напряжение. После первого курса, где Гарри победил Квиррела и спас камень, слухи расползлись по школе, как слизни в теплице у профессора Стебль. И вновь — Слизерин шептал. Шептал обо мне, о Гарри, о грязнокровках, о магии старой крови. Я слышала — как Пэнси громко смеется в мою сторону, как Блейз Забини избегает взгляда, как Драко Малфой проходит мимо с каменным лицом, словно не знал меня с детства. Но уже не та я, что в прошлом году. Я не отворачивалась. Я не молчала.

-Говори, Малфой, — прошипела я однажды на Зельеварении, когда он в очередной раз пнул котел Невилла.

-Или снова за отцом прятаться будешь? Его глаза сверкнули, но он ничего не сказал. Не потому, что не хотел, потому что рядом стоял Снегг… как бы я ни уважала зельеварение, его отношение ко мне оставалось ледяным. Он не забывал, кто моя мать, кто мой отец. Он не забывал, что я выбрала Гриффиндор. И никогда не давал забыть.

Шепчущие стены

Первые странности начались в октябре. Гарри сказал, что слышит голос. Невозможный, страшный, скользящий, как змея по позвоночнику.

— «Пустить кровь… убить…» — передал он.

Я помню, как внутри меня все сжалось. Не потому, что не верила ему. А потому, что знала: магия говорит, даже если ты не хочншь слушать. В замке появились странные надписи. Нападения. Парализованные ученики. Гриффиндор дрожал, слизеринцы перешептывались. А я вновь оказалась между.

Я — чистокровка. Но не одна из них. Я — Гриффиндорка. Но не совсем своя.

Друзья и враги

С этого года в моей жизни появился человек, которого я сначала терпеть не могла. Луна Лавгуд — странная девочка с голосом, как у ветра, и глазами, будто вечно где-то между сном и правдой. Мы сидели рядом в библиотеке, когда я впервые услышала, как она поет про нарглов и обвинила мое перо в том, что оно проклято.

— Оно не проклято, — буркнула я, закатывая глаза.

— Тогда почему ты все время боишься писать то, что думаешь? — спросила она, не отрывая взгляда.

Этот вопрос остался со мной на весь семестр.

Невилл и мы

С Гарри, Гермионой и Роном мы сблизились сильнее. Наши ночные разговоры в общей комнате, тайные походы в библиотеку, обсуждения подозреваемых… И я замечала как Невилл растет. Он уже не был мальчиков, который роняет все подряд. Он стал кем-то, кому я бы доверила зелье.

В один из вечеров мы остались вдвоем у камина. Он смотрел в огонь, я — на него.

— Думаешь, все это закончится? — спросил он.

— Все заканчивается, — ответила я. — Но не всегда тем, чем мы хотим.

Он улыбнулся, а потом добавил: — Ты не похожа на других чистокровных.

— Я и не хочу быть похожей, — ответила я. — Я хочу быть собой. Кем бы это ни было.

Болезненные вопросы

Когда напали на Гермиону, у меня внутри что то надломилось. Она была моей интеллектуальной опорой, спорщицей и другом. Ее тело лежало, как кукла, с зеркалом в руке. Я проклинала себя, что не была рядом.

В ту ночь я написала родителям. Письмо не из боли — из злости.

«Вы научили меня бояться. Но не смогли научить ненавидеть. Я больше не ваша. И с каждым днем — все дальше.»

Я не отправила письмо. Я сожгла его. Потому что, в отличие от них, я не нуждалась в их ответе.

Тайная комната

Когда Гарри и Рон ушли в Тайную комнату, я осталась в замке. Но в моем сердце было место, куда я спустилась вместе с ними. Страх, ненависть, предчувствие — все сплелось. Потом мы встретились на больничной койке, израненные, но живые.

Я обняла Гермиону, когда она очнулась. Без слов. Впервые.

— Ты ведь скучала по моим лекциям, — хрипло пошутила она.

— Нет, я скучала по тебе, — ответила я, и это было честно.

Финал года

Второй курс закончился не торжественно, а тяжело. Как после войны. Мы победили, да. Но я чувствовала, как глубже во мне формируется то, кем я стану. Как под землей корни, которые никто не видит. Я научилась быть собой. Я училась быть свободной. Я перестала стыдится фамилии. Потому что это просто имя.

А мое имя — Скарлетт. И я выбрала пламя.

ПОЖАЛУЙСТА, ПРИМИ МОЕ СЕРДЦЕ

Отбор в команду прошел под моросящим дождем. Я летала в небе, как пламя. Поймала снитч за 3 минуты и 50 секунд. Вуд спустился ко мне с лицом, сияющим от восторга:

— Ты — чертова молния, Роули. Добро пожаловать в команду.

Я впервые увидела его не как капитана, а как человека. Карие глаза, волосы в беспорядке, голос, как теплое вино. С того дня я стала смотреть на него иначе.

Время с Оливером было как искристая магия после долгой темноты. Он не был первым кто обращал на Скарлетт внимание, но первым, кто увидел ее не как Роули, не как ведьму, не как ученицу. Он видел в ней живого человека.

Они тренировались допоздна, в полном одиночестве, среди магических фонарей и летающих мячей. Он поправлял ее захват, касался ее рук с уважением и легким трепетом, от которого у нее сжимался живот. Иногда они просто сидели в тишине, пили тыквенный сок и делились историями. У него была простая улыбка — честная. Та, что не требовала доказательств, не колола душу воспоминаниями о родителях. Он смотрел и слушал.

— Ты такая… сильная, — однажды пробормотал он, когда она упала в траву после очередной безумной погони за снитчем. — Это пугает, если честно.

Она рассмеялась. Горько.

— Я не сильная. Просто не умею быть слабой. Меня за это наказывали.

Он наклонился к ней и обнял. Долго. Мягко.

И в этом объятии она впервые за долгое время позволила себе быть мягкой.

ДРУЖБА, ГЛУБЖЕ КРОВИ

На третьем курсе Скарлетт открылась миру. Ее легкий сарказм, заразительный смех и безошибочное чутье на ложь привлекли к ней не только Гриффиндорцев. Она все чаще сидела в библиотеке с Гермионой, споря о моральных дилеммах, гоняла по коридорам с Фредом и Джорджем, а однажды даже вытащила Невилла из заклинания, подложенного слизеринцами. На приемах пищи я села ближе к Ли Джордану и близнецам Уизли. Мы начали устраивать мини-спектакли в библиотеке, пародируя Снегга.

Я подружилась с Анжелиной и Кэти Белл. Девчонки были огонь: шумные, талантливые, уверенные. Мы обсуждали макияж, зелья, мальчиков. Особенно — Оливера.

— Да у тебя в глазах снитчи крутятся, когда он рядом, — поддразнивала меня Анжелина.

Я хохотнула, но покраснела. Это было правдой. Он смотрел на меня, как-то… слишком долго.

С ней начали общаться ребята из Когтеврана — особенно Луна, с которой у них завязались глубокие беседы о природе магии. Даже некоторые слизеринцы — как забавно — шептались в коридорах: «Роули стала… своя». не для них, но вообще. Живая. Но были и те, кто не прощал.

— Предательница, — фаркнула однажды Дафна Гринграсс у лавки с книгами. — Грязные Когтевранцы и Гриффиндорские псы — твой уровень теперь?

— Тот, где я могу говорить, не боясь укуса, — спокойно ответила Скарлетт. Забини, проходя мимо, взглянул на нее так, будто хотел сказать «будь осторожна». А Тео Нотт просто опустил глаза. Их дружба ушла в тень. Но боль — осталась.

ПАДЕНИЕ В ТЬМУ И ОБРАТНО

Дементоры… Они пришли как холод из самого сердца ее дома. Когда первый раз один из них вошел в поезд, ее отбросило в собственные крики детства — мать, поднимающая руку, отец, закрывающий дверь на защелку. Она потеряла сознание, упав прямо в объятия Рона, который пытался ее заслонить.

— Что ты слышала? -спросил он позже в Больничном крыле.

— Себя. Ребенком. Я кричала. Они не слушали.

Снейп неохотно, но дал ей уроки по защите от деменоров. Она тренировалась вместе с Гарри. У нее получилось. На третий вечер ее золотистая пантера прорвалась сквозь серую темень — великолепная, дикая, сияющая.

Все аплодировали. Но она дрожала.

Это был не триумф. Это была месть самой себе.

ОЛИВЕР И ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД

Победа в кубке по квиддичу, объятия, смех, конфетти. Он поцеловал ее на глазах у всех. Медленно. Нежно. По-настоящему.

Но он закончил школу. И уехал.

Написал одно письмо. Потом еще одно. Потом — тишина.

Она хранила их в шкатулке, но не перечитывала. Только однажды, когда была была совсем одна. Плакала. Без истерики, без звука.

Потому что любовь — это когда ты отпускаешь и не проклинаешь.

Ей было тринадцать.

ИСТИНА ВСПЛЫВАЕТ

Конец года. Бой в шалаше. Правда о Питере, Сириусе, предательстве, сломанных судьбах. Скарлетт слышала, как Гарри говорил: «Он мой крестный, он не виноват.» Она поняла: истина — не в крови и даже не в памяти. Истина — в выборе.

После этой ночи она впервые сняла фамильную брошь с гербом Роули. Символом того, что хочет жить иначе.

ДРАКО, ШЕПОТЫ И ЯД

-Думаешь, тебе все простят, потому что ты теперь ловец и любимая Гриффиндорская сучка? — прошипел Малфой в коридоре

-А ты ревнуешь? — усмехнулась она. — Потому что я больше не нуждаюсь в тебе?

Он отступил. Не сказал ничего. Но в его глазах — та боль, которую не выговаривают. Слишком гордые. Слишком молодые. Слишком поздно.

ПЕПЕЛ И ЗОЛОТО

Она встретила каникулы одинокой. Без писем. Без любви. Но с ясностью. Скарлетт Роули больше не пряталась. Она выбрала быть собой. Боль не ушла. Но больше не управляла ею.

И впереди — четвертый курс. Новый год. Без Оливера. И возможно — настоящая битва — только начинается.

ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ С НЕБА

Каникулы перед четвертым курсом начались с беззвучной пустоты. Скарлетт проводила дни в мастерской старого лондонского артефактора, учась зачаровывать драгоценности — ей нравилось работать руками, создавать что-то, что защищает, а не разрушает. Ночами она пила теплый сидр, сидя у окна, и думала, какого это — быть нужной просто так, без крови, без гербов. Лето началось с жары и щемящей пустоты, когда пришло первое письмо от Оливера Вуда, отправленное с базы «Паддлмир Юнайтед». его слова были аккуратны, словно натянутые струны: тепло, но сдержанно. Он писал, что скучает. Что его мысли все еще возвращаются к ней, особенно когда он выходит на поле и вспоминает ее танец на метле. Но между строк сквозила боль расставания, нежелание затягивать связь, которую реальность обрекала на смерть.

«Мне казалось, что ты — мой дом. Но, быть может, я просто не знал, как выглядит дом. Прости меня за это, Скар. Я должен узнать кто я, прежде чем буду достоин тебя.»

Скарлетт перечитала это письмо раз двадцать. И не сожгла его. А аккуратно спрятала в обивке чемодана, под сложенными джемперами. Ответ ее был резким и безжалостным:

«Ты не достоин ни меня, ни боли, которую я чувствую, когда думаю о тебе. Пусть этот сезон научит тебя быть не просто вратарем, а человеком. Потому что я больше не могу ждать того, кто не знает, нужна ли я ему.»

ЗВОНОК НА СТАДИОНЕ

Когда Артур Уизли пригласил ее присоединиться к поезде на кубок мира по квиддичу вместе с гарри, Гермионой и остальными, Скарлетт не раздумывала. Это был шанс сбежать от поместья Роули и его холодных стен. Но, как оказалось, прошлое не отпустило ее так легко. На месте атмосфера праздника сшивалась из разных голосов и языков, костров, палаток, флагов. Скарлетт впервые за долгое время почувствовала свободу — громкую, шумную, разноцветную.

Именно там, в лагере, она снова увидела Оливера. Он выглядел иначе: повзрослевшим, осунувшимся, с тенью на лице. Их взглядов хватило на мгновение — и на целую вечность. Он сделал шаг, словно хотел подойти, но Гермиона вовремя схватила Скарлетт за запястье, увлекая ее прочь. Позже, в тишине палатки, она будет дрожать от напряжения и сжимать в кулаке письмо, которое так и не отдала. Ночью все изменилось. В небо взмыла Темная Метка.

Люди кричали, горели палатки. Скарлетт отбивалась от хауса как могла, отыскивая Гарри и Уизли. И вдруг замерла. Там, среди фигур в капюшонах, она узнала походку. Манеру держать палочку. Отца. И мать — ее черное платье развевалось, как крылья ворона.

Мир качнулся. И в ней что-то умерло. Позже, сидя на холодной земле, прижавшись к Гермионе, Скарлетт дрожала. Она не проронила ни слова. Только ночью, когда все уснули, она достала палочку и выжгла на внутренней стороне ладони слово: «Свобода».

ОСЕНЬ, ПОЛНАЯ ТАЙН

Возвращение в Хогвартс — как вдох после утопления. Она ощутила, что изменилась — не радовалась коридорам, как прежде. Все казалось тяжелее. Шепот за спиной — о том, как Вуд «уехал от нее», как она «металась между факультетеми». Она не оправдывалась.

Но нашлись те, кто молчал рядом. Парвати и Лаванда — болтушки, но с сердцем. Они подкладывали ей шоколад на подушку после тяжелых дней. Невилл стал неожиданным другом — они вместе ухаживали за редкой мандрагорой, которую ему вручила профессор Стебль. Даже Фред с Джорджем звали ее в свои аферы, смеясь: «Ты наш мозговой центр, Скар». и Гарри. Он стал… другим. Темнее. Замкнутей. И она, как зеркало, тоже начала отдаляться.

КУБОК ОГНЯ

Имя Гарри. Пламя. Шок. Гнев. Она не кричала, не осуждала. Она просто смотрела. Видела, как он теряет друзей. Как Рон отступает. Как Гермиона держится, но и сама ломается.

И в этой тишине — она была рядом.

— Я не верю, что ты подставился, — сказала она однажды ему на лестнице к башне. — Ты не такой. Ты… другой. Он кивнул. А потом впервые с начала года улыбнулся.

ИГРЫ, ГДЕ СТАВКА — ЖИЗНЬ

Испытания. Каждое — как нож по нервам. Скарлетт была в первых рядах болельщиков. Но внутри боялась. Очень.

Когда Гарри сражался с драконом — она сжала кулаки до крови.

А потом было озеро. И ее кошмар вернулся: холод, безысходность, замедленные голоса. Она смотрела, как он выныривает с чей-то сестрой на руках, и впервые плакала от облегчения.

СВЯТОЧНЫЙ БАЛ

Она долго не собиралась идти. Не хотела. Но пришло еще одно письмо от Оливера. В нем была строчка:

«Носи что хочешь, но помни: ты сияешь даже в пепле.»

Она выбрала темно-бордовое платье. Простое, но грациозное. Волосы — в высокую прическу с рубиновыми заколками.

Сопровождал ее старший пуффендуец — Арло Хадсон, тихий и добрый. Но именно в тот вечер она увидела взгляд Драко — раздраженный, завистливый, злой.

Они столкнулись в коридоре.

— ты теперь совсем чужая, да? — прошептал он.

— я была чужой всегда. Только теперь — не притворяюсь.

Он не ответил. Только сжал кулаки. И ушел.

Ближе к полуночи она танцевала с Арло, смеялась с Гермионой и Парвати, пила сливочное пиво с Фредом. А потом — вышла в сад.

Там был Гарри. Один. Смотрел на звезды.

— Как ты? — спросила она.

Он пожал плечами:

— Как будто все вокруг ждет чего-то страшного. А я — устал ждать.

Она взяла его за руку.

— Мы с тобой — не одни.

ЛАБИРИНТ, ГДЕ МЕРТВЫЕ ГОВОРЯТ

Финальное задание. Смерть. Крик. Седрик. Воскрешение Волан-де-Морта. Скарлетт не спала трое суток. Когда Гарри вернулся, грязный, с мертвым другом на руках, она просто встала между ним и толпой. Ни слова. Просто стояла.

Она ушла в библиотеку, собрала все книги о некромантии и за ночь написала статью — «О том, кого мы теряем». Отправила в «Пророк» под псевдонимом. Печать отклонили. Но Скарлетт знала: ее голос — не молчит.

ФИНАЛ И НАЧАЛО

На перроне, когда поезд тронулся, Драко подошел.

— Ты защищаешь тех, кто обречен.

— Может. Но я выбрала. А ты? — спросила она.

Он не ответил.

ПИСЬМО, КОТОРОЕ ОН НЕ СЖАЛА

«Если мир рухнет, я все равно найду тебя. Не как герой. А как тот, кто помнит твою душу. Вуд.»

Она положила письмо в шкатулку. Не как реликвию. Как обещание.

И впереди — пятый курс. Новый уровень тьмы. Новая борьба. И, может, любовь, что пройдет сквозь пепел.

Скарлетт Элоиз Роули больше не боялась быть собой.

Лето перед пятым курсом напоминало зловещее затишье перед бурей. Скарлетт вернулась домой не в поместье Роули — туда ее больше не приглашали, — а к тете по материнской линии, в старый флигель под Корнуэллом, где она раньше бывала разве что проездом. Дождливое лето. Скрип половиц. И письма, письма, письма.

Письма от Оливера приходили редко. Занятый тренировками, новыми тактиками, адаптацией к взрослой жизни, он писал сдержанно — не в словах, но между строк витала тоска. Скарлетт отвечала не сразу. Ломала пальцы, сжимая перо. Стирала чернила с письма слезами. Она больше не могла писать просто так. Потому что каждое письмо — как рана, что не затягивается. Как признание, которое нельзя проговорить вслух.

«...Я скучаю по тебе. Но, может быть, именно это проклятие — скучать, не позволяя себе надеяться?» — писала она.

В ее сне — он стоял на трибунах, а она поднималась в воздух, и они никогда не могли дотянуться друг до друга.

Но впереди был Хогвартс. А в нем — не только волшебство.

ПРИБЫТИЕ В ТЕМНОТУ

Первое, что бросилось в глаза в поезде — пустота в глазах Гарри. Он сидел у окна, сжав кулаки. Скарлетт осторожно присела рядом, положив руку ему на плечо.

— Ты не обязан держаться, Гарри.

— Я не держусь, — он посмотрел на нее, с тем больным, сожженным взглядом, котрого не было даже в самые мрачные моменты прошлого года. — я выживаю.

Когда они добрались до замка, что-то изменилось. Профессор Амбридж, слизкая, жеманная и абсолютно чудовищная, встала перед учениками на перемене. Голос ее звучал как кошмарный фарс. Как насмешка над разумом.

— Я буду следить за порядком, — говорила она. — И за.. свободой мысли, так сказать.

Скарлетт ощутила, как внутри нее что-то взорвалось. Эта женщина… она была воплощением всего, от чего Скарлетт сбежала. Всего, что она ненавидела.

ОТРЯД ДАМБЛДОРА

Ночами они собирались в Выручай-комнате. Гермиона, Рон, Невилл, Гарри, Луна, Джинни, Фред и Джордж, Дин, Симус, Лаванда, близняшки Патил, Анжелина и Алисия, Кэти, братья Криви, ребята с пуффендуя, когтеврана… и Скарлетт. Она снова оказалась не рядом, а внутри.

— Я могу вести практику по щитам, — предложила она. — В поместье отец заставлял меня отбиваться от заклятий часами. Иначе — боль. Настоящая.

— Прекрасно, — сказал Гарри. — Это пригодится.

Тренировки сближали. Тела уставали, но души… начинали чувствовать друг друга. Невилл сжимал палочку так, словно это была последняя соломинка его памяти. Джинни смеялась, сражаясь, будто возвращала себе голос. А Гарри… Гарри был на грани, всегда.

Однажды, после особенно тяжелой тренировки, он остался один. Скарлетт подошла.

— Все это на тебе. Это как носить мир на плечах. Но ты не один, Гарри. Правда. Мы — здесь. Я — здесь.

Он посмотрел на нее так, как когда-то смотрел Седрик. И это было больно. Слишком больно.

ПЕРЕПИСКА С ОЛИВЕРОМ

Письма приходили все реже. Но были все ярче, все пронзительнее.

«Скарлетт,

Мне снится, как ты летишь на метле, и волосы пазвеваются за тобой, будто пламя. Ты всегда была огнем, а я — просто человек. Я боюсь, что сгорю, если подойду ближе.

Но я все равно подхожу.

Прости, что не рядом.

Вуд.»

Скарлетт сжимала эти строки, как талисман. А потом сжигала.

«Оливер,

Ты подлетаешь ближе. А я — все дальше. И все же я думаю о тебе каждый раз, когда дует ветер. Я учусь отпускать. Но это искусство требует жертв.

Я устала быть огнем.

Скарлетт.»

МРАК УСИЛИВАЕТСЯ

Пожиратели смерти выходили из тени. Их маски были везде: в газетах, в кошмарах, в ее прошлом. Родители Скарлетт снова заявили о себе. На этот раз — громко.

— Видела новости? — спросиоа Гермионп. — В Азкабане бунт.

Скарлетт только кивнула. Имя Роули снова блестело в списках. Позорных. Кровавых.

Ночами она просыпаламь в крике. Тени от канделябра напоминали маски. Голоса родителей звучали в ее голове: «Ты — ошибка. Ты — позор. Ты выбрала грязь.»

Она сидела на полу у камина. В одной пижаме, с мантией на плечах. Молча, как призрак. Так ее нашел драко.

— Что ты делаешь, Роули?

— Сгораю. Тебе не понять.

— Я бы хотел не понимать. Но понимаю.

Он сел рядом. Не притронулся. Но сидел. До рассвета.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО АМБРИДЖ

— Армия Дамблдора? — язвительно переспросила Амбридж. — Прекрасно. Кто вас организовал?

Гарри встал. Он не дрожал. Он знал, что будет.

— Я.

Скарлетт хотела крикнуть, закрыть его собой, но он посмотрел на нее и покачал головой. Не надо. Не сейчас.

— Гарри… — прошептала она, когда его увели.

А вечером она сидела в библиотеке и писала письмо.

«Оливер, если бы ты был здесь… Ты бы увидел, как умирает свет в людях. Я не знаю, кем я становлюсь. Но я больше не та. Простая девочка с Гриффиндора, с пантера-патронусом и пылающем сердцем — умерла. Осталась только оболочка.»

МИНИСТЕРСТВО

Они отправились в министерство. В глубину. В самое сердце страха. Скарлетт держалась рядом с Гарри, Луна — позади, Джинни — с палочкой наготове.

Там был Люциус Малфой. И там была Беллатриса. И… там была ее мать.

— Дитя… — прошептала она, глядя на Скарлетт. — Ты все еще можешь вернуться…

Скарлетт метнула в нее «Конфинго», без раздумий. Без колебаний.

— Я уже ушла. Навсегда.

Битва была адом. Невилл истекал кровью, Джинни кричала, Луна лежала без сознания, а Гарри… Гарри стоял лицом к Волан-де-Морту. К самой тьме. Когда все закончилось, они вышли оттуда другими. Не детьми. Не даже подростками. Солдатами.

В поезде домой Скарлетт сидела одна. И снова писала письмо. На этот раз — без надежды.

«Оливер,

Все разрушено. Мы — лишь осколки.

Если ты когда-нибудь прочтешь это… знай, я любила. Слишком сильно. Слишком больно.

Но я устала быть сильной.»

Она запечатала письмо. Но не отправила. И спрятала между страницами старой книги по Защите от Темных Искусств.

Пятый курс закончился.

Но тьма только начиналась…

(Август 1996 года)

Лето тянулось теплыми, обманчиво мирными днями, скрывая под солнечными бликами дыхание надвигающейся тьмы. Скарлетт знала: это затишье — не перед школой, а перед бурей.

Она жила в доме у тети — Маргарет Роули, старой девы из боковой ветви семьи, которую Скарлетт почти не знала. Та не вмешивалась, только сварливо цокала, когда девочка долго сидела за столом или позже обычного возвращалась из Хогсмидского паба, где собирались ребята, оставшиеся в магическом Лондоне.

Скарлетт писала, много. Отец был замечен в списках участников мятежа на Чемпионате мира по квиддичу. Мать пропала. Газеты молчали, но она видела — тьма активизировалась. Под псевдонимом она публиковала жесткие колонки в «Придире», разоблачая тайные механизмы чистокровного давления. И это приносило ей чуть больше, чем просто удовлетворение — это давало смысл.

Но ночью, в тишине комнаты, наедине с ветром, трепещущим в раме окна, ее мысли были не о войне, а о нем.

Оливер Вуд.

Она помнила каждого человека, что оставил в ней след — и летом перечитывала их имена, как страницы старой книги:

Гермиона — ум, справедливость, порой жестокость, но именно она однажды положила ей руку на плечо, когда Скарлетт вернулась с выговора у МакГонагалл с дрожащими пальцами. Гермиона была больше, чем союзник. Почти как сестра. Хотя они никогда не говорили об этом вслух.

Рон — смешной, вспыльчивый, настоящий. Он не всегда понимал Скарлетт, но был рядом. С ним легко было драться в клубе по дуэлям, швыряясь проклятиями с громким смехом.

Гарри… она чувствовала его боль. Слишком часто. И чувствовала вину за то, что не могла вытащить его из того вечного одиночества, в котором он тонул. Иногда они просто сидели рядом в библиотеке, не говоря ни слова. Иногда он держал ее за руку под партой — не как парень, а как воин, хватающийся за что-то, чтобы не пасть.

Дафна Гринграсс — старая знакомая детства, с которой все стало сложнее. Когда-то она читала ей сказки на балконе особняка Гринграссов. Теперь, при встрече, у них в глазах была смесь ностальгии и страха. Дафна тонула в чистокровной системе, а Скарлетт вырвалась из нее.

Блейз Забини — утонченный, всегда с усмешкой. Он относился к Скарлетт с осторожным уважением. Они оба знали, что были слишком опасны друг для друга, чтобы стать друзьями. Но он всегда кивал ей в коридоре, как бы говоря: «Я тебя вижу.»

Тео Нотт — единственный из старого круга, с кем она еще переписывалась. Молчаливый, поэтичный, на грани света и тьмы. Его письма были короткими, но в них была правда.

Пэнси — ядовитая. У них с Скарлетт было много общего — богатство, воспитание, высокие ставки. Но Пэнси выбрала яд. А Скарлетт выбрала сопротивление.

Драко.

Сложно.

Они почти не разговаривали в конце пятого курса.

После финала экзаменов он выкинул на нее едкую фразу о «грязной предательнице», и Скарлетт впервые в жизни ударила его по лицу. Но он не ответил. Только посмотрел. И в этом взгляде было... нечто. Зависть? Страсть? Боль?

И вот — 20 августа. Она стояла на перроне магловской станции, в джинсах и белой рубашке, с сердцем, бьющимся в горле. Вокруг спешили люди. А она просто ждала. Как раньше. Как на третьем курсе, когда впервые увидела, как Вуд снял перчатки после тренировки, и все внутри у нее сорвалось с крючка. Он пришел.

Повзрослевший, загорелый, серьезный,

— Скар... — голос с хрипотцой, точно как в ее снах.

Она бросилась к нему, как будто мир сжался до одной точки — и этой точкой был он.

Они сняли комнату в «Дырявом котле». никто не спрашивал — юная ведьма и ее взрослый спутник. Это был Лондон, здесь у каждого своя война.

Они целовались долго, молча. Руки дрожали. У него. У нее. Она впервые позволила себе не бояться.

Они не говорили ничего, когда остались наедине. Тела сами нашли язык. Сначала медленно — пальцы исследовали, вспоминали, срывались на узлы рубашек и лямки.

Он смотрел на нее, как будто боялся, что она исчезнет.

— Я думала о тебе каждый день.

— Я тоже. — Скарлетт задыхалась. — Только тебя и видела. В снежных облаках. В крыльях снитча. В шрамах на ладонях.

Он поцеловал ее в плечо. Потом — ниже.

И она отдалась ему не потому, что хотела взрослости. А потому что это была любовь — полная, святая, искренне выстраданная за годы. Они не могли быть ближе.

Потом они лежали, укрывшись простыней, глядя в потолок.

— Год... еще год... — прошептала Скарлетт, чувствуя, как слезы касаются ее подушки.

— Я буду ждать. Хоть десять.

— А если меня убьют?

— Ты сильнее смерти. Ты сильнее, всего, Скарлетт.

Он поцеловал ее в лоб.

И это было больнее самого акта любви. Ночью она записала в дневнике:

«Оливер пах ромашкой и скошенной травой, странно, правда?

Его руки были как крылья.

Его слова — как обет.

Но самое страшное — я верю ему.

А война не верит ни во что.»

ДОПОЛНЕНИЕ К ГЛАВЕ: ЛЕТО ПЕРЕД БУРЕЙ (ВТОРОЙ ВЕЧЕР)

Они остались еще на одну ночь.

— Ты ведь понимаешь, — Оливер смотрел в окно, не поворачивая головы, — что я не могу быть рядом. Даже если захочу. Я вне игры. Меня не пустят в Хогвартс. А за его пределами... все становится хуже. Нам нельзя даже писать друг другу часто — сов перехватывают.

— Знаю, — тихо. Почти беззвучно сказала она. — Но это хуже, чем не видеть. Это как... быть на грани, все время. Знать, что ты есть, что ты рядом — и не иметь права дотянуться.

Он обернулся, сел рядом.

— Расскажи мне. Все, что держала в себе. Все, что случилось.

Скарлетт замерла. Потом, медленно, будто рвала себя на куски:

— На Чемпионате Мира мои родители были с ними. В масках, но я... я узнала их. По движениям. По... голосам. — Ее голос дрогнул. — Они жгли палатки. Кричали. Смеялись. Мать — она звала меня присоединиться. Словно это было естественно. Как поужинать вместе. Оливер слушал, не моргая.

— Я не смогла даже закричать. Просто стояла, как парализованная. Гермиона тащила меня за руку, я спотыкалась, думала, что сейчас все кончится. А потом — тьма. Метка. В небе. Я не дышала. Все тело сжималось, будто меня похоронили заживо.

Он коснулся ее руки.

— Скарлетт...

— И все, что я чувствовала потом — это стыд. — Она выпрямилась. — Стыд за то, откуда я. за то, что они сделали. За то, что все еще часть меня хочет понять почему они такие. Но я не хочу их понимать. Я хочу стереть их из своей памяти. Из своей крови. Хочу, что бы их не было.

Слезы блестели, но она не плакала. Слезы были гордостью, но сейчас — слабостью.

Оливер не торопил. Только слушал. Его присутствие было якорем.

— После школы я иногда просыпаюсь от того, что думаю: а вдруг я тоже сломаюсь? Вдруг, если будет слишком больно или страшно — я пойду по их следам? Меня учили предательству с младенчества. Учили делать лицо, говорить «да, папа», говорить «нет» грязнокровкам. Это не забывается за один год на Гриффиндоре.

Она посмотрела на него, будто прося разрешения: можно я скажу всю правду?

— Я боюсь, что умру раньше, чем сделаю хоть что-то важное. Боюсь, что стану ничем. Боюсь, что ты забудешь меня. Или наоборот — что будешь помнить, но не сможешь вернуться.

Он взял ее ладонь и приложил к своей груди.

— Не забываю ни дня. Ни сна, в котром ты не снишься. Я помню, как ты стояла у входа в башню, вся в крови, и кричала на Снейпа. Помню, как писала статьи и засыпала на пергаменте. Я не могу забыть тебя, Скарлетт. Даже если бы захотел.

Она кивнула.

— Тогда пообещай мне. Обещай, что выживешь. Даже если меня не станет. Даже если Хогвартс падет. Даже если весь мир...

— Не говори так.

— Обещай.

— Я... обещаю.

Тишина.

— А ты?

Скарлетт сжала пальцы.

— Я не уверена что могу пообещать. Но я буду бороться. До конца.

Они сидели в объятии друг друга долго. Ночь текла за окном, чернильная, как страх.

Скарлетт прижалась к его груди. Сердце билось как барабан войны. Тело — теплое, знакомое, родное. Она знала, что завтра он уйдет. И она останется одна. Среди шепота стен, шороха газет, зловещих сов и полных коридоров школы, в которой каждое движение может быть последним

«Когда любовь живет в сердце,

Но смерть идет по пятам -

Сердце становится полем битвы.»

На рассвете она поцеловала его в висок и не сказала «прощай». только — До следующего раза.

И он ушел. Не оборачиваясь. Потому что если бы обернулся — остался бы.

КОНЕЦ ЛЕТА. НАДВИГАЮЩЕЕСЯ БЕЗМОЛВИЕ

Скарлетт сидела на крыше дома Блэков. Улицы Лондона внизу были погружены а дремоту. Август угасал, медленно, будто выдыхая последние остатки тепла. Мир, казалось, затаил дыхание. В письмах Оливера, редких, будто драгоценные капли росы а пустыне, все чаще звучали слова — «исчез», «пожиратели», «страх».

«Я видел, как в доме напротив вспыхнул зеленый свет. Авроры не успели. Снова. Я устал смотреть в лица родителей, потерявших детей. Но я держусь. Ради тебя».

Скарлетт не отвечала сразу. Слова давались тяжело. Она чувствовала, как внутри нее растет пустота — чернильная. Липкая, холодная. И с каждым днем казалось, что Хогвартс уже не спасет.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ХОГВАРТС.

СТЕНЫ, ЛИШЕННЫЕ ТЕПЛА

А поезде она сидела рядом с Гермионой и Невиллом. Гарри у окна, в тишине. Он уже был не тот — глаза потемнели, плечи согнулись, как будто он уже несет на них все, что можно сломать.

— Дамблдор что-то знает, — тихо сказал он. -Но пока не делится. Пока.

Скарлетт кивнула. Потому что тоже чувствовала — приближается буря.

На перроне Малфой прошел мимо. Они встретились взглядами — на секунду. В нем не было злобы. Только... мучение. Словно он давно тонет, но отказывается плыть.

КЛУБ СЛИЗНЕЙ. ЗМЕЯ, КУСАЮЩАЯ СОБСТВЕННЫЙ ХВОСТ

— Ты вернулась, Роули? — Шипит Пэнси.

— Решила вспомнить, кто ты есть?

Скарлетт улыбается холодно. Ее платье — темное, изящное. В ее взгляде — сила. Но внутри она расколота. Она пришла в клуб Слизней не за одобрением. А за ответами. За Драко. Он не смотрит на нее. Он словно тень. Скользящий между роскошью, высокомерием и отравленным спокойствием зала. Она наблюдает за ним. Он стал реже говорить, чаще сжимает кулаки. Один раз его пальцы были в крови.

— Ты меня не обманешь, — сказала она в тот вечер, подкараулив его у зеркального зала.

— Я тебя и не обманываю. Я просто не могу рассказать правду.

ПРОКЛЯТИЕ ОЖЕРЕЛЬЯ И ЗМЕЯ ВНУТРИ

Она стояла перед витриной, когда почувствовала холод. Настоящий, до костей. Ожерелье будто смотрело на нее. Позднее, когда Кэти Белл закричала в воздухе, ее руки сжались в кулаки. Она видела это раньше — в родовых архивах Роули. Это было проклятие рода Тренч, созданное для «предателей рода».

Кэти упала. МакГонагалл закричала. Гарри сжал ее плечо — и Скарлетт впервые почувствовала, что детство кончилось навсегда.

ОТРАВЛЕНИЕ. ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Рон ел шоколад. Смеялся. А потом — тишина. Падение. Пенящийся рот. Лаванда вопит. Гермиона рвет на себе волосы. Гарри срывает с пояса сумку. Скарлетт хватает Рона за грудь, трясет. Он холодный.

Слизнорт прибегает. Вводит зелье. Нервы оголены. Скарлетт бежит в туалет и рвет. Не выдерживает. Потом стоит под ледяной водой.

— Мы теряем всех. Медленно. Один за одним.

ДРАКО. РАЗГОВОР У ЗАКОЛДОВАННОГО ШКАФА

Однажды ночью она шла за ним. Видела, как он заходит в Выручай комнату. Шкаф. Он говорил с ним. С артефактом. С пустотой.

— Ты не убийца, сказала она, когда он, обернувшись, поднял палочку. — Я знаю. Я чувствую. Ты боишься. — Бояться — значит быть слабым — Нет. — Бояться — значит быть живым. Я была там. Я знаю как это — предать свою кровь.

Он плакал. Впервые. Он обнял ее — и прошептал:

— Я не знаю, что мне делать. Если я не выполню — убьют мою мать.

Она поклялась помочь. Сказала, что не даст ему упасть.

АСТРОНОМИЧЕСКАЯ БАШНЯ. ПАДЕНИЕ СВЕТА.

Гарри стоял у окна. Луна делала его лицо пепельным.

— Я был с ним. Дамблдор. Он... Он просил Снегга... Убить его. Он знал, что умирает. Все это — было планом. Драко должен был... Но он не смог.

Скарлетт не плакала. Просто ушла в сад. И кричала. В голос. Так, что совы взлетели. Так, что сама чуть не потеряла сознание.

— Я не хочу больше верить! Я не хочу терять! — кричала она в небо.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ГРАНЬ

Она написала Оливеру:

«Он мертв. Все мертво. Я — почти тоже. Но еще стою. Ради Гарри. Ради тебя. Ради Драко. Я не прощу родных. Но я больше не опущу палочку».

Оливер ответил через день:

«Ты — все, что у меня есть в этом мире. Если ты падешь — я паду следом. Не смей».

РАЗГОВОР ПОД ЗВЕЗДАМИ

Последний вечер перед отъездом. Скарлетт и Драко стоят у озера.

— Уходи, пока можешь, — говорит он. — Я уже на дне.

— Я не брошу тебя, Драко. Ты думаешь, ты один? Ты не знаешь, что я пережила.

Он смотрит в ее глаза. И впервые — верит.

— Тогда держи меня. Если начнется — держи.

Скарлетт обнимает его. Не как любимого, как родственную душу. Как человека, который боится смерти чуть меньше, чем вины.

КОНЕЦ ГЛАВЫ

Хогвартс пал. Дамблдор мертв. Но Скарлетт — жива. Сломленная. Раненая. Но настоящая. И пока она дышит — она будет бороться.

ПИСЬМА ОЛИВЕРА

Письма от оливера стали приходить все реже. Сначала — раз в неделю, потом раз в две. Скарлетт держала каждое, как драгоценность, складывая их в небольшую деревянную коробочку, отделанную чарой сопротивления влаге и времени.

Внутри лежали слова, пахнущие улицами Лондона, дымом каминов в общежитии квиддичной сборной, и тоской. В каждом письме чувствовался его голос — усталый, но честный, сдержанный, но глубоко любящий.

«Скар, я мечтаю, чтобы мы могли быть в одной комнате — без войны, без лжи, просто ты и я. Иногда мне кажется, что ты — единственный человек, кто не стал фальшивым. Кто не сдался. Все здесь дышит тревогой. На матчах люди смотрят не на игру, а по сторонам. Будто бояться, что трибуны взлетят на воздух. И тебя так не хватает. Иногда я просыпаюсь, и на секунду думаю, что ты рядом. Потом пусто ».

Она зажимала письмо в пальцах, как будто тепло его рук все еще жило в бумаге. Иногда отвечала. Но чаще — просто плакала в подушку, молча, беззвучно. Потому что сказать то, что болело внутри, невозможно было даже ему. Как объяснить, что иногда она забывает, как звучит собственный смех? Как передать, что страх за других стал частью ее тела, как кость или кровь?

РАЗГОВОР С ГАРРИ ПОСЛЕ АСТРОНОМИЧЕСКОЙ БАШНИ

Смерть Дамблдора. Слово, которое не помещалось в сознании. Она не спала три ночи. Тихо сидела у окна, прижав к груди заклинательный атлас, и ждала, будто кто-то скажет, что это был только дурной сон. Когда Гарри, измученный, молчаливый, с потемневышими глазами спустился из своей спальни, она догнала его в коридоре Гриффиндора.

— Гарри, — ее голос был мягким, почти сломленным. — Ты ведь был с ним.

Он остановился. Наклонил голову.

Скарлетт заметила, как его пальцы дрожат.

— Да. Я был с ним. Я... ничего не смог сделать. Он знал. Он знал, что умрет. Он просил Снегга.. — Гарри не договорил. Его губы искривились, как будто каждое слово прожигало горло.

— Он просил.. умереть? — Скарлетт говорила это вслух, и сама не верила.

Гарри кивнул.

— Это был план. Чертов план Дамблдора. Он доверял Снеггу. Он доверял ему больше, чем кому-либо.

— И теперь, он мертв, потому что доверял, — Скарлетт опустила взгляд. — Я... я всегда думала, что он знает выход. Что он держит все под контролеи. Он был светом в тумане, Гарри.

— Теперь нам самим придется быть светом, — выдавил он и прошел мимо. Она не остановила его. Просто осталась стоять. Одинокая, опустошенная, с ощущением, что если сейчас крикнуть — даже эхо не откликнется. Потому что мир в который раз доказал: никакой свет не вечен.

Они уходили. Гарри, Рон, Гермиона и Скарлетт с ними. Это было прчти инстинктивно: не отпустить их одних. Не потому что верила, что сможет их спасти, а потому что чувствовала — должна быть рядом. Как и всегда, она выбирала не самый безопастный пусть. Выбирала своих.

Их пусть начался в хаосе. В пепле свадьбы Билла и Флер, под обстрелом зеленых лучей. Все было как во сне — кричаще ярком, оглушающе настоящим. Они аппарировали вслепую, куда угодно, лишь бы выжить. Первые дни были ужасающе бесцельными — перемещения, поиски убежища, разговоры, полные недосказанностей.

ПОИСК КРЕСТРАЖЕЙ

Скарлетт быстро поняла, что крестраж — это не просто объект. Это гнойная рана в тени реальности. Когда ты к нему приближаешься, все живое внутри тебя начинает истекать холодом. Ночью она не спала. Снились сквозняки, тени, крик в чернильной пустоте.

Они крались в министерство, как призраки. В пафосных залах, под магией наблюдения, в образах чужих людей — и все равно они были собой.

Скарлетт, нацепившая маску руководительницы департамента магических перевозок, ощущала страх такой плотности, будто дышала водой. Крестраж внутри Амбридж давил на нее, как камень на грудную клетку. Каждый шаг — борьба с паникой.

Потом был лес. Скитания, отчаяние. Ссоры, молчание, злость, что не способна их поддержать. Письма от Оливера приходили редко, через спрятанный амулет с двойным заклинанием. Они были исцарапаны, будто пережили бой. В одном он писал:

«Вчера я видел, как арестовали мою соседку по лавке — маглорожденная. Ее лицо я не забуду никогда. Пустое. Как будто душу выжгли. Я так устал от бессилия, Скар. Но если ты там, если ты с ними — не смей умирать. Мне нужна хоть одна надежда.».

Каждое письмо было одновременно силой и проклятием. В них была тоска и страх, и его любовь, которую он прятал между строк.

В Годриковой впадине Скарлетт впервые почувствовала, как настоящая тьма может говорить шепотом. Могила Лили и Джеймса. Снег. Гарри стоял неподвижно. А она — рядом. Не нарушала. Только в такие моменты она чувствовала его совсем близко. Не как героя. Как мальчика, который тоже потерял дом. Они не говорили. Но это было больше, чем слова.

МАЛФОЙ МЭНОР

Когда их схватили, все обрушилось. Дом, который Скарлетт знала с детства — превратился в замок ужаса. Все холодное и прекрасное в нем теперь было уродливо и враждебно.

— Ты вернулась, — сказал Люциус, почти с насмешкой. — Видишь ли, Нарцисса, кто у нас в гостях... Роули, но уже не та. Полукровная душой.

Нарцисса смотрела мимо нее, словно на пыль.

Драко не смотрел вообще. Стоял в стороне, сжав кулаки, будто боялся потерять контроль.

Беллатриса.. Она была кошмаром, живым сгустком ярости и безумия. Когда она схватила Гермиону, когда начала пытать ее — Скарлетт выла в цепях. Закричала, когда на девушку обрушилось круцио, и ее собственная плоть дернулась от сочувственной боли.

— Отпусти ее! — заорала. — Возьми меня! Я... я чистокровка! Тебе плевать, кого мучить, так мучь меня!

Беллатриса рассмеялась:

— Какая самоотверженность. Или ты думаешь, что смерть тебе к лицу, девочка?

Все спас Добби. Вспышка надежды в самом темном месте. Когда они аппарировали, удерживая раненых, Скарлетт сжимала Гермиону и рыдала от облегчения. Это был кошмар, вырвавший их сердца, но не добивший их. Добби умер. Но он умер за свободу. Скарлетт поцеловала его лоб, даже не осознавая, что плачет. Маленький, свободный эльф. Он был светом в абсолютной тьме.

ПЕРЕД ПОСЛЕДНИМ БОЕМ

Когда они оказались в Хогвартсе, время уже не шло — оно рвалось. Все было острым. Прикосновения, взгляды, слова. Она встретилась с Драко — в одном из заброшенных коридоров, почти случайно. Он был другой. Уставший. Сломанный, но... светлый.

— Ты не должна была туда попадать, — сказал он тихо. — Не ты.

— Мы оба знаем, что не выбираем, Драко. Но мы выбираем, что делать с тем, что нам дали. Он кивнул. Без слов. А потом взял ее за руку. На мгновение.

И это было прощение.

В тот вечер, перед битвой, пришло последнее письмо от Оливера. Он был на севере, с остатками сопротивления.

Его письмо было кратким:

«Если ты читаешь это, знай: я всегда знал, что ты дойдешь до конца. Потому что в тебе — не магия. В теле — свет.

Возвращайся. Я жду.

Твой Оливер».

Скарлетт читала его снова и снова. И пошла в бой.

И она выжила.

Но та Скарлетт, что вошла в Малфой Мэнор — умерла там.

Та, что вышла из битвы за Хогвартс, уже была другим человеком.

Продолжение следует...

Больной туман стелился по трещащим плитам Хогвартса. Над замком висело ощущение конца — густое, как кровь, натянутое, как тетива. Скарлетт стояла в Большом зале, но он давно перестал быть местом для еды и праздников. Теперь — штаб. Точка последнего стояния. Комната страха и надежды.

Взгляд Скарлетт скользил по лицам: Гермиона держала за руку Рона, их пальцы переплетены, побелевшие от напряжения. Гарри стоял молча, глядя на дверь — на щель между настоящим и смертью. Невилл крутил в пальцах мечь Гриффиндора, будто не верил, что держит его по-настоящему.

— Ты с нами, Роули? — шепнула Луна, стоявшая рядом. Ее глаза были полны света, такого светлого, что он почти болел.

Скарлетт кивнула. — До конца.

ПЕРВЫЙ УДАР

Мрак ворвался в замок, как зверь. С потолка Большого зала посыпалась пыль. Со стороны Визжащей хижины донесся рев. Молния ударила в одну из башен.

И все началось.

Скарлетт бежала, поднимая палочку. Удар. Вспышка. Крик. Где-то впереди закричал Колин Криви. Его унесли. Падали тела, но никто не останавливался.

В зале Трансфигурации она встретила Джинни. Та истекала кровью из плеча, но продолжала сражаться.

— Где Гарри?!

— Пошел в лес... один... — прошептала Джинни, не осознавая смысла своих слов.

Скарлетт похолодела. Внутри все сжалось. Она знала, что это значит. Гарри знал, что он — крестраж.

БОЛЬ УТРАТЫ

В этот день Скарлетт увидела, как умирают друзья.

Фред Уизли — его лицо застыло в улыбке, навсегда. Скарлетт рыдала, сжимая руку Джорджа, который, казалось, больше не чувствовал.

Люпин и Тонкс — лежали вместе, словно засыпали рядом, держа друг друга за руку.

— Это не должно было быть так... — шептала Скарлетт, гладя по волосам Джинни, что металась в истерике.

Они боролись за свет. Но свет обжигал. Свет ранил.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ГАРРИ

Когда Гарри вернулся — живой, но измененный, зал замер. Никто не кричал. Не было оваций. Все просто смотрели. Он не был мальчиком. Он был — началом конца.

Волан-де-Морт отступил на последнюю свою позицию. Сцена стала ареной. Молнии, проклятия, защита и жертвенность. Невилл, разрубающий змею. Молли, убившая Беллатрису. Слезы, кровь, пепел и рев.

И Гарри, один на один, бросающий вызов Тому Реддлу. Без страха. Без сомнений.

— Я выбираю любовь. Я выбираю жизнь! — крикнул он, и зеленая вспышка — та самая, от которой когда-то упал его лоб — вернулась обратно в тьму.

Волан-де-Морт исчез. Рассыпался. Исчез, как страх в рассвете.

ПОСЛЕ

Скарлетт стояла на руинах, среди тел, крови, пепла.

Драко держал ее за руку. — Я остался.

— Я знаю...

Он вытер ее лицо от слез. Они не целовались. Просто стояли.

Оливер нашел ее через два дня. Они не сказали ни слова. Только обнялись, как будто этим можно было соединить все, что было разрушено.

И, возможно, было можно.

Скарлетт выжила. Но она больше никогда не будет прежней. В ее глазах теперь горело нечто новое. Не только пламя Гриффиндора. Но и память. И свет. И выбор, сделанный снова и снова:

— Я выбираю свет. Даже в полной темноте.

«Некоторые люди — как звезды. Далеко. Но ты всегда знаешь, где они. А иногда — они возвращаются к тебе. И ты понимаешь, что все было не зря.»

МАЙ 1998 — ХОГВАРТС. ПОСЛЕ БУРИ

Утро было слишком тихим.

Пепел еще не успел остыть, а земля под ногами все еще дышала смертью. Скарлетт сидела на развалинах зельеварни, где когда-то Снегг вызывал к доске Гарри Поттера. Теперь здесь пахло гарью и кровью, и в воздухе висел вопрос: что дальше?

Фред. Тонкс. Люпин. Колин. Жертв было так много, что боль казалась бесконечной.

Но они победили.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ

Она осталась. Она не могла уехать. Гарри мыл полы в лазарете, Гермиона систематизировала книги, Рон чинил стены — руками, без магии, просто чтобы что-то делать.

Скарлетт писала: в ночи, за лампой, статейки для Пророка — анонимно. О жертвах. О героях. О цене победы.

Она лечила. Помогала мадам Помфри. Пела колыбельные детям, которые больше не слышали голосов родителей. Училась не плакать.

ПИСЬМА ОЛИВЕРА

Они продолжались. Уже не как когда-то — нерегулярные, осторожные, теплые. Теперь — это были настоящие письма взрослого мужчины. Письма о войне, о людях, о выживании. Письма о ней:

«Когда все закончилось, я думал, первым делом поцелую землю под твоими ногами. Но понял — сначала я должен убедиться, что ты еще стоишь на ногах.»

«Ты моя северная звезда, Скар. Я иду по мраку, но я всегда вижу тебя. И если ты захочешь — я пойду рядом. Всегда.»

Скарлетт плакала над каждым.

Записывала даты. Перечитывала, как мантру.

РАЗГОВОР С ДРАКО

Он стоял у озера. Тонкий, вымотанный, седой в висках от напряжения и ужаса пережитого. В его глазах не было надменности. Только усталость. Он посмотрел на нее и сказал тихо:

— Я не пришел просить прощения. Я не достоин. Я просто хотел сказать: я благодарен. За то, что ты была. Даже когда я был ничем.

Скарлетт долго молчала. Ветер трепал волосы. Она видела в нем мальчика, что когда-то насмехался, ревновал, молчал, ломался. И — мужчину, который теперь стоял, пытаясь быть лучше.

— Драко, — тихо сказала она. — Ты спас себя. Я вижу это. И я верю, что ты пойдешь дальше. Но не со мной.

Он опустил глаза.

— Это... он, да?

— Это я, — мягко ответила она. — Я делаю выбор. Впервые за долгое время — не потому что должна, не потому что спасаю кого-то. А потому что чувствую.

Он кивнул. Не спорил. Только добавил:

— Если он причинит тебе боль, я превращу его в жабу. Даже если ты будешь против.

Они оба усмехнулись. И распрощались — без драмы. Без поцелуев. Только с уважением.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОЛИВЕРА

Он пришел летом.

Не с цветами. Не с громкими словами. А с кофе. И зельем от бессонницы. И книгой, которую она любила в детстве.

— Я здесь, — просто сказал он.

Скарлетт кинулась в его объятия, и впервые за годы — разрешила себе плакать от счастья.

Позже, в тишине, они сидели у окна ее новой квартиры в Лондоне. Она лечила в Святом Мунго. Он тренировал молодежную сборную. В их жизни был смех. Были ссоры. Были долгие разговоры.

И любовь. Протестированная временем.

ХОГВАРТС. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Скарлетт часто приезжала в Хогвартс. Вела гостевые лекции по защите от Темных искусств, писала о войне, редактировала мемуары Гермионы. Когда Гарри возглавил Аврорат, она помогала ему реформировать систему. Когда Джинни играла в квиддич, Скарлетт сидела на трибуне с сыном и болела громче всех.

У нее не было титула. Не было орденов. Нот была жизнь. Прожитая. Выстраданная. Светлая.

«Я выбирала не тех, кто кричал о любви. А тех, кто тихо шел рядом. Я выбрала не тех, кто хотел быть героем. А тех, кто спасал — не замечая».

— Из посследней статьи Скарлетт Элоиз Роули, 2008 г

ИЮНЬ, 2002 — ХОГВАРТС, БОЛЬШОЙ ЗАЛ

Когда Скарлетт Роули в последний раз стояла под зачарованным потолком Большого зала, над ней гремела война. Теперь — гремели овации, смех и чармы, сыпавшие в воздух золотые лепестки.

Свадьба была торжественной. Как в сказке. Гарри, Рон и Невилл — шаферы. Гермиона — свидетельница и организатор всей церемонии. Минерва МакГонагалл лично провела ритуал скрепления душ. Даже маггловская пресса услышала про это торжество. Алистер Вуд — их сын — бегал между столами, трепал за усы Джорджа Уизли и пытался прокатиться на метле, пока кто-то не схватил его за копюшон. Оливер был в классической мантии черного цвета, с гербом Паддлмир Юнайтед на запонках. Его глаза сияли. Он держал руку Скарлетт — крепко, как будто боялся, что она исчезнет.

А она была в платье цвета лунного серебра, с вышивкой в виде феникса. Скарлетт смотрела на всех — и сердце дрожало от благодарности.

ЕЕ ДРУЗЬЯ И ВРАГИ — КЕМ СТАЛИ?

Гарри Поттер

Руководит отделом авроратов. Став отцом троих детей, он все еще борется с тенями прошлого, но делает это с достоинством. Женат на Джинни, которая теперь капитан Холихед Харпис. Их дружба со Скарлетт — крепка как никогда.

Гермиона Грейнджер

Министр магии — самая молодая за всю историю. Ведет политику равенства и прозрачности. Не забыла, с чего начинала. Скарлетт часто пишет для ее департамента. Они обнимаются при встрече как сестры.

Рон Уизли

Владелец лавки приколов вместе с Джорджем. Женат на Гермионе, они счастливы, несмотря на противоположности. Держит на стене старую фотографию ордена феникса и говорит сыну: Это — твои дяди и тети.

Невилл Долгопупс

Профессор травологии в Хогвартсе. Женат на Ханне Эббот, они вместе ведут кабачок в Хогсмиде. Часто собирают ужины, куда Скарлетт приезжает с Оливером.

Драко Малфой

Он открыл кабинет исцеления в Косом переулке. После войны отказался от родовых титулов, изменил фамилию матери и стал попечителем фонда помощи детям магошкол. Женат не был долго — и только недавно, спустя годы, женился на женщине-маглорожденной, имя которой не обсуждает. Скарлетт и он — больше не враги. Они даже иногда пишут друг другу.

Пэнси, Дафна, Блейз

Пэнси переехала во Францию. Дафна работает в банке. Блейз — в модном журнале. Они больше не были врагами. Скарлетт даже получала от них поздравления на рождение сына — на красивой, изысканной бумаге с перламутровой печатью.

ИЗВЕСТИЯ ОТ РОДИТЕЛЕЙ

Скарлетт получила письмо с чужим почерком. Оно начиналось просто:

«Твоя мать мертва. Отец в Азкабане. Мы не просим ничего. Просто знай».

Она сложила лист. Подошла к камину. И сожгла.

Не было слез. Не было облегчения. Только тихая пустота.

Позже она сказала Оливеру:

— Я стала такой, потому что когда-то они были рядом. Но я стала лучше, потому что однажды выбрала другую семью.

РАБОТА И ПРИЗВАНИЕ

Сначала — Сент-Мунго. Она работала в отделении травм, потом перешла в психологическую помощь пострадавшим от войны. Она говорила с теми, кто видел смерть. Кто сомневался. Кто винил себя.

— Я знаю, как это, — говорила она. — Поверь, ты не один.

Потом — собственная клиника. Сначала маленькая, потом филлиалы. Поддержка Гермионы, грант от фонда Поттера, вложения Оливера — и Скарлетт открыла Центр исцеления света, где лечили, консультировали, двали вторые шансы.

Она стала известной в сообществе, но не громкой. Ее уважали — не за магию. А за то, что она осталась человеком.

ПИСЬМА ОСТАЛИСЬ

Их было много — у нее в ящике. Пожелтевшие. С чернилами, поблекшими от слез и времени. Письма, в которых мальчик по имени Оливер Вуд учил ее верить.

Когда их сын — Алистер — нашел их, он спросил:

— Мам, это... ты правда столько писала?

— Да, — ответила она. — Потому что я надеялась, что где-то там, за горизонтом, есть тот, кто не забыл меня.

— А он забыл?

Она усмехнулась:

— Нет. Он пришел.

ФИНАЛ?

Нет. Это не конец. Потому что жизнь продолжается — во встречах, детях, письмах, рассветах и вечерних чаепитиях в Хогсмиде.

Потому что герои иногда не умирают. Они просто идут домой.

МИР ПОСЛЕ БУРИ — НЕ ВСЕГДА ТИШИНА. НО В НЕМ УЧАТСЯ ДЫШАТЬ.

МАГИЧЕСКАЯ БРИТАНИЯ В 2012 ГОДУ

Прошло больше десяти лет с тех пор, как гремели взрывы в стенах Хогвартса, как падал Волан-де-Морт и как юные ведьмы и волшебники смотрел на пепел, из которого нужно было строить заново.

Теперь — на улицах Косого переулка смеются дети, в Министерстве магии заседают бывшие школьники, а школа чародейства вновь открывает свои двери для новых поколений.

Новая магическая Британия — свободная, открытая, но еще исцеляющаяся. Закон о правах маглорожденных — принят.

Пожирателей смерти больше нет, но память о них осталась — как шрамы на старом дубе.

АЛИСТЕР ВУД — 10 ЛЕТ СПУСТЯ

Он рос в доме, где всегда пахло чернилами, дымом от зелий и мятным чаем.

В доме, где были двое родителей, которые выбрали друг друга вопреки всему.

Алистер был умен, смешлив, немного вспыльчив — унаследовал и мать, и отца. Он часто задавал вопросы:

— Почему к меня фамилия Вуд, а не какая-нибудь другая?

— Почему Гарри Поттер не живет в замке?

— Почему у тети Гермионы на щеке шрам?

Скарлетт отвечала честно:

— Потому что ты — наш выбор. Потому что Гарри теперь защищает мир, а шрамы — это напоминание, что даже самые сильные были слабыми. Но не сдались.

Он уже ждал письма из Хогвартса.

Он знал, что его мать была Гриффиндоркой.

И хотел быть на том же факультете.

СУДЬБЫ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

ГАРРИ ПОТТЕР

По-прежнему возглавляет аврорат. Но теперь пишет статьи для Пророка — о правосудии, морали и защите слабых.

Его дети — Джеймс, Альбус и Лили — уже в Хогвартсе. Гарри по-прежнему общается со Скарлетт особенно после потерь, которые никто не видит.

ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР

Министр магии. Провела реформу по обучению маглов о существовании магии (в очень ограниченном, защищенном формате).

Считает, что будущее за диалогом. Пишет книгу: «Магия и права: новая эра».

РОН УИЗЛИ

Открыл благотворительный фонд помощи детям погибших волшебников. Его дочь Роуз — подруга Алистера.

Жена Гермиона просит его носить галстуки. Он не носит.

НЕВИЛЛ ДОЛГОПУПС

Декан Гриффиндора. Любимый преподаватель Хогвартса. Ходит с карманом, полным бутонов, и шепчет с любовь: «Алистер, не бойся ошибаться. Главное — вырасти».

А ЧТО С ВРАГАМИ?

ДРАКО МАЛФОЙ

Он не исчез. Он стал.. другим. Руководит проектами в области магической медицины. Женат, у него сын — Скорпиус. Иногда пишет Скарлетт, коротко:

«Он очень похож на тебя. Мечтает быть другим.

Должно быть, кровь — не главное».

Оливер, узнав о письме, ничего не сказал. Он знал, кого Скарлетт выбрала. А Драко знал, кого потерял.

СКАРЛЛЕТТ ЭЛОИЗ РОУЛИ-ВУД

Теперь — Скарлетт Вуд. Она все еще руководит сетью Центров исцеления. Пишет колонки о посттравматических синдромах. Иногда — лекции для старших куров Хогвартса. Но чаще — гуляет с сыном. Или просто читает у камина письма от Оливера, те, что он писал больше десяти лет назад. Напоминают ей, какой путь они прошли. И почему.

— Скажи мне честно, — однажды спросил ее Алистер. — Почему ты выбрала папу?

Она долго смотрела в окно, а потом ответила:

— Потому что он был со мной, даже когда молчал. Он верил в свет. Когда я не верила в себя. А любовь — это когда ты не уходишь. Никогда.

И ЧТО ДАЛЬШЕ?

Дальше — письма из Хогвартса, первый поезд, новые дружбы, уроки трансфигурации и возвращение в те стены, где все начиналось.

Мир все еще не идеален.

В нем все еще рождаются страх и зависть.

Но теперь — в нем рождаются люди, говтовые нести свет.

Как Скарлетт. Как Гарри. Как Гермиона.

Как те, кто выбрал быть собой.