Изменница (гет)

Был самый обычный весенний день — тёплый, ясный, полный света. Солнце мягко обнимало землю, воздух был свежим, почти прозрачным, а птицы, как по заказу, заливались радостным щебетом. Казалось, сама природа празднует жизнь.

Но Гермиона не чувствовала этого праздника. Всё внутри неё будто угасло. Она снова проснулась разбитой, выжатой, словно после тяжёлой болезни. Уже неделю что-то было не так — но что именно, она никак не могла понять.

Тошнота накатывала волнами, не только по утрам, но и в самый разгар дня. Постоянная слабость, тупая головная боль, раздражительность — всё это превращало каждую мелочь в испытание. Зелья, которые раньше помогали, теперь казались бесполезными.

Она несколько раз собиралась пойти в Мунго — и каждый раз откладывала. Кто-то приходил, возникали дела, встречи, письма… Сегодняшний день тоже был загружен до отказа, но Гермиона уже твёрдо решила: если к понедельнику не станет легче — она точно пойдёт. Без отговорок.

Симптомы пугали её своей... знакомостью. До странного, до противной узнаваемости. Она старалась не думать об этом, но мысль всё равно назойливо возвращалась.

Беременность.

Когда она ждала Розу, всё было иначе — легче, спокойнее. Почти не было тошноты, зелья работали без сбоев, и сам процесс казался волшебно лёгким. Но вот Тори, родившая спустя месяц после неё, жаловалась на совершенно иное. Та переносила беременность тяжело — с головокружениями, усталостью и теми самыми симптомами, что сейчас мучили Гермиону.

Тогда они смеялись вместе — над Тори, над капризами тела, над всем этим. А теперь… теперь Гермиона не могла заставить себя улыбнуться.

А если она действительно беременна?

Мысль вспыхнула и тут же за ней — другая, обжигающая:

А кто тогда отец?..

Гермиона села на край кровати, обхватив колени. Поджав пальцы под себя, словно стараясь стать меньше, незаметнее, она задумалась. Если предположить — чисто гипотетически, — что она действительно беременна, срок не мог быть большим. Не больше месяца. А это значило... всё осложнялось.

Слишком осложнялось.

В голове всплывали даты. Слишком близко. Слишком одинаково. И Рон, и Люциус — всё это произошло почти одновременно.

Рон был бы счастлив. Он не раз говорил, что мечтает о сыне. «Для полного комплекта», — усмехался он, когда смотрел, как Роза бегает босиком по траве. Гермиона легко могла представить эту картину: он сжимает её в объятиях, его глаза светятся гордостью, его мать — взволнованная, растроганная, уже придумывает имя. Весь клан Уизли ликует, словно победили в лотерею.

И она — в центре этого идеального семейного снимка.

Снова в декрете. Снова вынуждена ставить на паузу работу, проекты, возможности. Всё то, ради чего она училась, боролась, шла на компромиссы с собой.

Она представила, как Роза с сияющими глазами хвастается будущим братиком, как они всей семьёй вяжут шарф для поездки в Хогвартс, как звучит смех, и воздух густеет от счастья.

И вдруг — холод.

Словно этот идеальный образ был не живой, а вырезанный из глянцевого журнала. Не уютный — а душный. Красивый до тошноты.

Гермиона почувствовала, как сжимается горло.

Это не её мечта. Не её выбор.

Картинка, которая должна вызывать умиление, вдруг показалась пугающей. Ложной. Пластмассовой. Всё было слишком правильным, слишком знакомым, слишком предсказуемым.

Не было места для неё самой — настоящей. Только роль. Только шаблон.

И в этом странном, пронзительно-ясном ощущении Гермиона поняла: она не хочет, чтобы этот — ещё не существующий, даже не подтверждённый — ребёнок был от Рона.

Какой бы красивой ни выглядела картина — она её отталкивала. Не потому, что в ней что-то не так. А потому, что она была чужой. Придуманной.

Идеальной — но не живой.

А если Люциус?..

Как он отреагирует? Обрадуется? Отвернётся? Примет ребёнка — или тихо, хладнокровно предложит избавиться?

В магическом сообществе аборты были редкостью, почти табу. Но Гермиона жила на границе миров. Знала слишком многое, чтобы верить в «не может быть». Люциус мог поступить по-разному. Он мог испугаться, сделать вид, что ничего не произошло. Мог закрыться, исчезнуть.

А мог обрадоваться.

Почему-то именно в это хотелось верить.

Она видела, как он смотрит на детей. С нежностью, небрежно спрятанной под маской холодного достоинства. Видела, как он разговаривает с Джонатаном, как умеет быть терпеливым, теплым, мягким.

И Гермиона — сама не зная, зачем — позволила себе представить невозможное.

Они разводятся. Она и он. Без скандалов, без тени, открыто. Всё — по-настоящему. Не эти украденные минуты, не скомканные встречи, а жизнь — совместная, полноценная.

И вот они стоят на платформе. Роза машет рукой, поезд вот-вот тронется. А рядом с ней — Люциус. Сдержанный, холодный, самоуверенный. Это маска, за которой прячется любовь.

На секунду всё замерло — как будто стало возможно.

Но достаточно было представить, как Роза впервые знакомится с «новым папой» — и внутри что-то сжалось.

Картинка рассыпалась, как лёд под пальцами.

Это было неправильно. Это было нелепо. Слишком много «если», слишком много чужого в этой фантазии. В ней не было места для простого, тихого счастья — только напряжение, тонкая грань, на которой всё может рухнуть.

Да и разве он когда-нибудь называл её своим будущим? Разве она действительно видела себя рядом с ним не только в мечтах, а в реальности? С его миром. С его прошлым. С его Нарциссой, которая, даже отсутствуя, казалась слишком совершенной.

Всё это — зыбко. Сладко. Опасно.

Гермиона тяжело выдохнула.

Может, это и не беременность вовсе. Просто усталость. Просто организм протестует против недосыпов и вечных компромиссов. Зелья ведь действительно могли дать сбой по другой причине.

Хватит. Пора остановить этот мысленный водоворот. Вернуться в реальность.

Она потянулась, вдохнула глубже и повернула голову.

Рядом, на правой стороне кровати мирно спал Рон. Он почти не изменился за последние пять лет. Разве что чуть округлился, стал солиднее. Даже во сне он выглядел добрым, уютным, тёплым. Всё тем же мальчиком из леса, с которым они тогда бежали, прятались, боролись. С которым она делила страхи, хлеб и надежду. Он был её любовью. Когда-то.

Сейчас же… сейчас казалось, будто тот мальчик и этот мужчина — два разных человека.

И Гермиона задумалась: а если бы они тогда не перешли ту черту? Остались друзьями. Что было бы?

Наверное, Рон был бы счастлив с Лавандой. Гермиона до сих пор замечала, как та смотрит на него — страстно, с той самой наивной, девичьей преданностью. Может, у них бы всё получилось. Настоящая семья. Без перекосов. Без недомолвок.

А она могла бы строить карьеру в Министерстве. И, возможно, у неё бы действительно был шанс на отношения с Люциусом. Что-то настоящее. Глубокое. Но — как конкурировать с Нарциссой?

Гермиона уважала её. Искренне. Не как соперницу — как женщину. Ту, которая не побоялась обмануть самого Тёмного Лорда, чтобы спасти сына. Даже будучи гриффиндоркой, Гермиона не была уверена, что смогла бы на такое.

Нарцисса вызывала восхищение. Благородная. Молчаливая. Несгибаемая.

Гермиона опустила глаза. День только начинался, а внутри уже бушевал целый вихрь.

Она направилась на кухню — туда, где всё было знакомо и просто. Готовить она никогда особенно не любила, и откровенно говоря, большинство блюд у неё до сих пор выходили, как минимум, сомнительными. Но блинчики эти — тонкие, румяные, с золотистой корочкой — у неё получались удивительно хорошо. Может быть, дело было в чётком ритме: налить, подождать, перевернуть. Здесь всё зависело от неё — и в этом был покой.

— Доброе утро, мамочка! — вбежала на кухню Роза. — А можно я сегодня не пойду в школу?

— Почему? — Гермиона обернулась к дочке, стараясь скрыть тревогу за обычной улыбкой.

Розе было шесть, и она уже училась в начальной школе неподалёку от их дома в Лондоне. Школа была престижной, с уклоном на языки и точные науки, но с доброжелательной атмосферой и мягкой, по-английски сдержанной дисциплиной. Там преподавали и французский, и основы истории, и даже — в игровой форме — логику. Детей учили мыслить, а не только запоминать. Но Роза не чувствовала себя там по-настоящему счастливой.

— Там скучно… и я не могу рассказывать никому про магию, — пробормотала девочка, глядя в пол.

Гермиона вздохнула, чувствуя привычный укол. Роза с самого начала была похожа на неё — не только лицом, но и внутренне: пытливый ум, стремление к знаниям, и та самая неудобная, неуместная честность. Она не умела притворяться. И не понимала, зачем.

— Не переживай, — мягко сказала Гермиона, выкладывая блинчики на тарелку. — Сегодня бабушка заберёт тебя пораньше. Вы с Джонатаном пойдёте в исторический музей.

— Правда? — глаза у Розы моментально засветились.

— Конечно. А вечером мы вместе почитаем — что ты захочешь.

Тишину прервало открывание двери.

— Доброе утро, мои красавицы, — сказал Рон, входя на кухню. Он выглядел усталым, но улыбка была искренней. В последнее время такие утренние моменты казались почти роскошью.

— Папочка! — радостно воскликнула Роза и подбежала к нему. — А ты с нами тоже будешь читать?

Рон поднял её на руки, покружив слегка.

— Сегодня, боюсь, не получится, котёнок. Много дел в Министерстве. Но завтра — выходной. Завтра я весь день ваш.

— Ура! Ты лучший папа! — обняла его за шею Роза и, не слезая с рук, принялась за блинчики с малиновым вареньем.

Гермиона наблюдала за ними с тёплой улыбкой, но внутри у неё не проходило ощущение зыбкости. Всё выглядело правильно — но в каждом мгновении была как будто щель. Пространство, в которое могла провалиться их хрупкая нормальность.

Она вернулась к плите. Пусть будет ещё одна порция. Пусть утро продлится подольше. Хотелось задержаться в этом хрупком покое — где кухня наполняется запахом блинчиков, а дочка весело болтает о музее. Словно внутри было ощущение: не спеши, этот день отнимет слишком много.

И он действительно отнял.

День выдался насыщенным, хотя и начался с лёгкой тяжести в теле. Гермиона списала это на переутомление — не в первый раз, не в последний. Словно на автопилоте, она перебрала несколько старых законов и обнаружила один, давно забытый, почти архаичный. Подала заявку на его отмену. Вернулась домой пораньше, почитала Розе про свойства магических растений — и не заметила, как уснула рядом с дочкой, всё ещё с книгой в руках.

Вот только следующее утро началось куда хуже.

Она проснулась с ощущением, будто тело налили свинцом. Тяжесть сковывала каждую мышцу, веки не поднимались, голова пульсировала глухим набатом, а в груди будто разросся тугой узел. Полчаса она просто лежала, глядя в потолок, и даже дыхание давалось с трудом. Организм отчаянно сопротивлялся, словно предупреждая: остановись.

Когда, наконец, удалось дойти до кухни и машинально включить чайник, Гермиону в груди что-то болезненно кольнуло. Пришло странное осознание: Рон снова не ночевал дома.

Замок щелкнул.

Он вошёл, будто ничего не случилось: мятая рубашка, растрёпанные волосы, усталый, но почему-то довольный вид.

Он вошёл на кухню как ни в чём не бывало — с помятой рубашкой, небрежной улыбкой и запахом чужого табака на плаще. Она обернулась к нему медленно, сдержанно — но внутри кипело.

— Где ты был? — голос её прозвучал спокойно, почти отстранённо. — Почему снова не пришёл домой?

— Я предупреждал. У меня было ночное дежурство, — попытался отмахнуться он.

— И сколько раз за последний месяц у тебя «дежурства»? У Гарри, между прочим, таких почти нет, а ты исчезаешь по ночам, как по расписанию.

— У Гарри трое детей. Ему разрешено дежурить меньше. Я тебе сто раз предлагал завести второго, — тон Рона стал грубее. — Но у тебя вечно работа, приоритеты, отчёты. Всё важнее семьи. А теперь ты ещё и недовольна тем, что я, как могу, стараюсь зарабатывать?

Гермиона вспыхнула:

— А может, если бы ты был хоть немного более целеустремлённым, ты бы уже не сидел внизу карьерной лестницы, довольствуясь случайными выездами и ночными дежурствами! — голос её сорвался. — Ты хочешь ребёнка не потому, что готов — а чтобы дежурств стало меньше? Дети — это не способ устроить себе удобную жизнь!

Рон резко вдохнул и уже открыл рот, чтобы ответить, когда…

— Мамочка… папочка… — в проёме кухни стояла Роза, почти шепча, со слезами на глазах. — Не ругайтесь, пожалуйста.

Словно по щелчку, всё замерло.

— Конечно, солнышко, — сказал Рон, поспешно обнимая дочь и бросая короткий, тяжёлый взгляд на жену. — Ну что, ты готова весело провести день?

— А куда мы пойдём? — Роза тут же оживилась, цепляясь за малейший шанс на обычное счастливое утро.

— В зоопарк, — объявил он с показной бодростью.

Роза завизжала от радости и захлопала в ладоши, тут же позабыв о слезах.

У входа в зоопарк она держала родителей за руки и подпрыгивала на каждом шаге, будто её наполнял внутри солнечный воздух. Время будто сдвинулось: утренние голоса, обиды, тревожный холод в комнате — всё это осталось где-то далеко.

— Смотри, это капибара, — сказала Гермиона, наклоняясь к дочке. — Они водятся в Южной Америке, и они — самые большие грызуны в мире. Представляешь?

— А у них есть магические версии? — тут же спросила Роза.

— Конечно! — подхватил Рон. — Волшебная капибара вырастает размером с пони и может исчезать, если испугается. Именно поэтому их почти никто не видел.

— А ты видел? — с подозрением прищурилась дочка.

— Разумеется. Один раз. В горах. В Румынии у дяди Чарли, — он поднял палец, делая вид, будто вспоминает подробности. — Она чихнула — и тут же исчезла. Я чуть не упал со скалы.

Роза залилась смехом, и даже Гермиона улыбнулась — устало, но по-настоящему.

Они гуляли по вольерам, заходили в павильоны с экзотическими птицами и ночными животными. Роза смотрела на летучих мышей и таращила глаза:

— Мам, смотри! Они как мини-драконы!

— Да, только питаются фруктами, а не рыцарями, — мягко уточнила Гермиона.

Рон посадил дочку на плечи, и они вместе смотрели на львов. Он рассказывал, как однажды пытался приручить магического льва-химеру — и та украла у него бутерброд с пастрами.

— Ты всё выдумываешь! — закричала Роза, но видно было, как ей это нравится — когда всё весело, просто и вместе.

Позже они зашли в знакомую детскую кафешку с витражами и деревянными столиками в форме зверей. Роза уселась за стол, сделанный в виде бегемота, и болтала без умолку, едва не уронив ложку с мороженым.

— А крокодилы были совсем нестрашные. Один даже моргнул мне! И ленивцы такие милые. Один чесал пузико лапкой — вот так, смотри! — она с энтузиазмом демонстрировала жест, а потом запнулась. — А вы правда не будете больше ругаться?

Наступила короткая пауза.

— Мы постараемся, солнышко, — тихо ответила Гермиона, проводя ладонью по волосам дочери.

Рон кивнул, не глядя на жену.

В машине, когда Роза почти задремала в автокресле, устав от впечатлений, Гермиона заговорила мягко:

— Солнышко, у нас сегодня в Министерстве приём. Ты сегодня переночуешь у бабушки Джин, а утром мы тебя заберём.

— Но я хочу с вами...

— Мы очень быстро придём за тобой, — сказал Рон, оборачиваясь. — Утром поедем на озеро или в парк. Ты даже не успеешь соскучиться.

— Успею, — пробормотала Роза, зевая. — Но если обещаете — тогда ладно.

— Обещаем, — сказали они хором.

На этот раз — почти без фальши.