Золотые Длани (джен)

— И что теперь, милорд? — едва различимым шепотом спросил Бритак.

— Я должен пробраться внутрь, — так же тихо ответил Ойнор. — В галерею.

Они лежали рядом на куче старой соломы в углу хлева. Скотники обычно спали на соломенном тюфяке, покрытом шкурой, — он располагался в другом углу, тогда как это грубое ложе предназначалось для провинившихся. Ничего получше для незваных гостей у кайбиганских захватчиков не нашлось. Бритак держал под рукой свою дорожную сумку — единственное, что сгодится в качестве оружия, если кайбиганцы что-то заподозрят. Но оба воина уже отметили на всякий случай, где стоят лопаты и вилы.

Как бы ни была неудобна колючая, пахнущая прелью лежанка, хлев радовал теплом. Коровы, быки и телята в загонах отдыхали, порой стукая копытом по деревянному, устланному соломой полу или гулко подавая голос. Это протяжное мычание, как и острый, теплый запах хлева напомнили Ойнору, как он совсем маленьким прибегал поутру на скотный двор, чтобы осушить кружку парного молока, только-только из-под пальцев служанок. Тогда это казалось ему божественным лакомством. Мог ли он знать в те беспечные дни, как и когда ему доведется пробираться в собственный свой дом?

Два скотника неподалеку орудовали лопатами. Оба были незнакомы Ойнору — видно, их недавно наняли в одной из деревень. Тем лучше: не смогут опознать своего молодого господина, хотя сейчас его вряд ли узнали бы даже отец и сестра. Громкое «шорх-шорх» лопат, чавканье навоза и порой болтовня скотников, которые не обращали на устроившихся в углу бродяг ни малейшего внимания, помогли Ойнору и Бритаку перемолвиться словом.

— А вы славно держитесь, милорд, — сказал наемник. — Я боялся, что не выдержите, выдадите нас. Нелегко вам, должно быть, глядеть на все это.

— Если есть нужда, можно выдержать и большее, — ответил Ойнор. — Но душа моя кровоточит. — Он помолчал, отгоняя прочь промелькнувшие перед мысленным взором недавние картины, которые он видел во дворе родного дома. — Я знал, куда иду, знал, что увижу здесь. — Слова его предназначались не только Бритаку, но и себе самому. — Как бы ни было мне больно, мы на войне — и должны поступать, как подобает воинам.

— Думаю, вам стоит дождаться вечера, милорд, — предложил Бритак. — Я отвлеку их фокусами, а на вас никто и глядеть не станет, уж я постарался. Тогда вы пройдете куда угодно, лишь бы слуги не выдали.

— Я должен еще узнать, что с отцом и Эвлией, — сказал Ойнор. — Никаких разговоров я пока не слышал. Возможно, слугам запретили об этом болтать…

— Буду держать ухо востро, милорд, — может, услышу что-нибудь или разговорю кого. Ваши слуги меня не знают и не заподозрят.

— Со слугами можешь попытаться, но не вздумай расспрашивать воинов. Мне показалось, этот лохматый сотник не вполне поверил нам. Он может приказать своим людям следить за нами — или нарочно заводить при нас такие разговоры, в которых мы могли бы выдать себя.

— Тогда лучше помолчу. — Бритак поудобнее устроился на соломе, чихнул от попавшей в нос травинки. — А сейчас отдохнем, пока можно. Хотя вам-то не до отдыха…

Даже здесь, вдали от глаз кайбиганцев, Ойнор не мог распрямиться: неожиданное исцеление «горбуна» могло привлечь любопытные взоры слуг. Поэтому молодой граф, оставшийся без владений, кое-как свернулся на плотно слежавшейся соломе. Неудобное ложе не слишком беспокоило его — отцовское воспитание было суровым и не разнеживало плоть. Да и в Эредеро он нарочно обходился без положенных командирам удобств, дабы тело привыкло к погодным и прочим невзгодам и могло сносить тяготы воинской жизни.

Вместе с Бритаком Ойнор мог бы удивиться, как он сумел не выдать своих чувств при виде захваченного врагами родного дома. Когда те воины-стражники у ворот назвали Периллинен кайбиганским владением по праву завоевания, гнев едва не задушил молодого графа. Лишь давние наставления отца помогли ему сдержать себя. Вид же расхаживающих повсюду кайбиганцев и покорно-угрюмых слуг, многих из которых он знал с детства, привел на смену гневу глухую скорбь. Ойнор понимал, что не в силах сейчас освободить свою вотчину и тех, кто вверен ему волею Превысшего и правом наследования. Осознание собственного бессилия было для него, человека горячего и привыкшего действовать, хуже самой лютой казни.

Не давала Ойнору покоя и мысль об отце и сестре. Никто — ни кайбиганцы, ни слуги — не упоминали о возможных пленниках или погибших. Периллиненская челядь была печальна, но причиной тому мог служить сам захват замка врагами и их бесчинства после победы. Нить, на которой висела надежда Ойнора, сделалась не толще паутинки, хотя еще не оборвалась. Впрочем, говорил ему суровый и мудрый голос разума, для графа ан Тойдре и его дочери было бы лучше погибнуть во время штурма, нежели попасть живыми в руки кайбиганского герцога.

Почему они начали войну именно с Периллинена? Ойнор искал ответ — и не находил, словно блуждал в потемках или в густом тумане. Эта загадка не давала ему покоя с того злосчастного утра, когда у ворот Эредеро нашли умирающего Утана. Быть может, ответа вообще не отыщется. Или же сейчас не время искать его.

Только один человек в Периллинене может пролить свет на судьбу графа и Эвлии, понял Ойнор. К нему и следует обратиться. Тем более, отыскать его нетрудно, и то место, где он чаще всего бывает, расположено ближе к хлеву, чем жилища воинов, ныне занятые кайбиганцами. Слуги тоже редко захаживают туда, поэтому вряд ли кто-то обратит внимание на убогого бродягу, особенно когда найдется более любопытное зрелище.

Бритак рядом и впрямь спал, слегка посапывая. Скотники покончили с работой, ополоснулись водой из стоящей здесь же деревянной бадьи и принялись болтать. Порой взгляды их устремлялись в сторону незваных гостей, и разговор делался глуше, а сами они — мрачнее: не иначе, их не радовало общество чужаков. Уставший от дум Ойнор последовал примеру товарища и прикрыл глаза. Звуки и запахи хлева сделались острее, а потом пришел неожиданный сон и накрыл молодого графа своей мягкой мантией, ненадолго избавив от тревог.

* * *

Хохот и болтовня во дворе становилась все громче. Ярко пылали костры, маня к себе. Взгляды дозорных на стенах гораздо чаще устремлялись на собравшуюся толпу, чем на дорогу и окрестности. Исчезли воины и командиры — любопытство и нетерпеливое ожидание уравняло их всех, заставляя ерзать на месте, толкаться и возбужденно перешептываться. Даже некоторые слуги подошли, привлеченные загадочным зрелищем. Служанки обносили кайбиганцев пивом и перегнанной брагой и молча терпели грубые ласки, которые щедро выпадали на долю и молодых, и не очень.

— Слушай, Лебб, — говорил один из сотников, — а ученых зверей у тебя в рукавах не прячется? Я бы поглядел.

— Эх, был у меня сурок — просто чудо, поумнее некоторых людей. Я с ним за раз полную шапку серебра да меди собирал. — Бритак вздохнул. — Да на одном постоялом дворе в Магидде его задавила дурная кошка-крысоловка. Я потом эту тварь полосатую чуть не прибил, да поздно уже. Это ж не так-то просто — обучить зверюшку или птицу. Да и не каждая тебе по сердцу придется, как и ты — ей.

Воины и слуги глядели на Бритака-Лебба, точно на заморского колдуна. Его речи заставляли их дивиться не меньше, чем самые удивительные трюки. Он справился со своим делом блестяще: пока он извергал огонь изо рта и голых пальцев рук, вынимал из рукавов и капюшонов зрителей самые неожиданные предметы, вызывая тем взрывы хохота и женский визг, и говорил, не разжимая губ, никому не пришло в голову отвлечься или в чем-то заподозрить удивительного бродягу.

Зрители прибывали. Казалось, почти все нынешние обитатели Периллинена собрались сейчас во дворе, где на залитых алым светом костров камнях, еще носивших следы недавнего сражения, изумлял их взор своим искусством человек по имени Лебб. Неудивительно, что никто не вспоминал о его убогом спутнике.

Ойнор осторожно выглянул из-за двери хлева. Обильно смазанные петли не скрипнули. Молодые скотники тоже убежали смотреть представление, так что некому было увидеть, куда направился молодой граф ан Тойдре в своем жалком нынешнем облике.

Путь его лежал в обход донжона, мимо черной двери, ведущей на кухню. Оттуда появились две служанки. Они отдувались и переваливались, шаги их сопровождал плеск жидкости — видимо, пива или браги. Ойнор прижался к стене, но женщины его не заметили. Они шли, опустив головы, словно разглядывали содержимое своих кувшинов. Служанок нагнали трое запоздавших воинов, неизвестно откуда взявшихся на заднем дворе, — видимо, дозорные, не слишком усердно несущие свою службу. В груди Ойнора вновь вспыхнул бессильный гнев: кайбиганцы тут же принялись лапать женщин, а те не могли вырваться из-за тяжелой ноши. Когда воины и служанки удалились, Ойнор долго не мог двинуться с места, глядя им вслед. Он узнал одну из женщин.

Ее звали Кера, и когда-то она служила горничной у маленькой Эвлии. Веселая, пышная, задорная девица не могла не привлечь внимание шестнадцатилетнего наследника графа ан Тойдре — и ничего не имела против. Сам же Ойнор, обуреваемый новыми, незнакомыми желаниями, не сумел совладать со слабостью плоти и поддался заигрываниям служанки. Но постыдная связь их продлилась недолго — ровно до тех пор, пока сам граф не застал их однажды во время свидания.

Тогда-то Ойнор впервые ощутил на себе тяжесть отцовской длани. Никогда прежде граф не поднимал на него руку, но в тот день гнев его был страшен. От удара Ойнор не устоял на ногах и, поднимаясь с пола, вытирая кровь с разбитой губы, увидел, что глаза отца полны не столько гнева, сколько боли.

— Хорош, нечего сказать! — бросил тогда отец. — Стало быть, повзрослел? Хочешь показать, что ты — мужчина? Начинаешь плодить бастардов со служанками?

При этих словах Ойнор растерялся. Мысль, что Кера может понести от него, не приходила прежде ему в голову. Как и все юноши, одержимые плотской страстью, он не думал о последствиях своего увлечения.

— Все так живут, — выдавил он извечное же юношеское оправдание, не задумываясь, насколько оно справедливо.

— Не все! — отрезал отец. — И ты — не все! — Под его взором сыну едва достало сил не отступить. — Помни, кто ты и из чьего рода происходишь. Пускай другие, недостойные зваться дворянами, позорят свои имена, гербы и титулы подобными связями. Но ты… — Граф помолчал, из груди его вырвался печальный вздох, а голос заметно смягчился. — Как ты потом взглянешь в глаза своей избраннице, которая сбережет для тебя свою невинность? Будешь ли достоин ее чистоты, если смолоду растратишь свою?

— А как же вы, отец? — осмелился спросить Ойнор.

Отец не разгневался, но дал именно тот ответ, которого и ждал от него сын:

— Я провел юность и молодость в военных походах и потом пожалел о многом. До сих пор, — голос графа зазвенел от непролитых слез, что несказанно изумило Ойнора, — я сожалею о том, что не смог соблюсти себя для твоей матери. Но перед глазами у меня были примеры тех, кто смог, и я заверяю тебя: такие браки прочнее и любовь между супругами крепче, потому что ее не омрачают никакие скверные воспоминания. Поэтому я желаю уберечь тебя от ошибок, которые совершил сам. Подумай, Ойнор: разве допустимо, чтобы в доме, где растет твоя сестра, происходило подобное?

Ойнор содрогнулся от этой мысли. По природе своей Эвлия была такова, что невозможно было рядом с нею даже подумать о чем-то скверном и непристойном. И он вновь осознал пагубность своей нелепой страсти, в которой не было ни капли любви или даже легчайшей привязанности. Воистину, она заставляет людей терять разум и уподобляет животным во время весеннего гона.

— А эту девицу, — продолжал граф, — я велю отослать на кухню. Подобной особе не место рядом с моей дочерью.

На том происшествие закончилось. Никто об этом не узнал — видимо, граф самолично поговорил с Керой, и та держала язык за зубами. По милости Превысшего, никаких последствий ее связь с Ойнором не имела, и, удостоверившись в этом, граф выдал Керу замуж. Через три года она овдовела и осталась с маленькой дочерью на руках. Ойнора же отец обручил с двенадцатилетней Ниерой Те-Сапари, и с тех пор он не помышлял ни о ком другом, лишь терпеливо ждал, когда юная невеста войдет в подобающий возраст.

Принесенный вечерним ветром дружный хохот, напоминающий раскат грома, вырвал Ойнора из воспоминаний. Он от души посочувствовал Кере, ставшей, как и прочие женщины Периллинена, жертвой похоти завоевателей. В голове воскресла мысль: ради того он здесь, чтобы покарать виновных и избавить других вербанненских женщин от подобной участи. Но путь к этому будет долгим.

Справа возвышалась темная громада донжона. Округлый купол молельни чернел слева на фоне густой сумеречной синевы неба. Что удивительно, решетка оказалась не заперта, но внутри было пусто. Возможно, отец Апастан отлучился ненадолго, рассчитывая вскоре вернуться.

Тенью Ойнор проскользнул в узкую дверь. Серебряные лампады на алтаре и у образа праведной Мельтаны мирно горели, огоньки слегка покачивались под дуновением ветра из двери. Их свет выхватывал из темноты стенной барельеф — Всевидящее око Создателя, и прекрасные черты строгого лица статуи. Покров на алтаре был все тот же — белого шелка, расшитый золотом. Ойнор вспомнил, как трудились над ним Эвлия и Нельте, жена Апастана, и сердце его сжала тоска, едва не сорвав с уст мучительный стон. Молодой граф судорожно вдохнул знакомый воздух, пропитанный запахом древних каменных плит, горящего масла и стойким ароматом благовоний. Медленно он приблизился к алтарю и хотел было преклонить колени, когда его остановил голос сзади:

— Эй, ты что здесь делаешь?

Воинская выучка едва не заставила Ойнора резко развернуться, рука по привычке потянулась к поясу. Он вовремя вспомнил о своей роли, заодно отругав себя: даже не заметил шагов сзади и движения воздуха. И лишь потом он понял, что голос, окликнувший его, принадлежит ребенку.

Ойнор обернулся — неуклюже, как подобает горбуну. Перед ним стоял один из сыновей Апастана; молодой граф так и не вспомнил, кто именно, — их вечно все путали. Русоголовый мальчик лет двенадцати, очень похожий на мать, не сводил с него внимательного взора. И вдруг в глубине его глаз замелькало что-то. Недоумение. Подозрение. Узнавание.

И тогда Ойнор решился. Он выпрямился во весь рост, мигом сделавшись выше на две головы. Прочую маскировку он снимать не стал, но, судя по изумленному взгляду и разинутому рту мальчишки, как и тихому возгласу, что вырвался у него, нужды в этом не было.

— Узнаешь меня? — тихо спросил Ойнор.

— М-милорд… — прошептал мальчик. — Как же вы… — Круглое лицо мгновенно оживилось, в глазах вспыхнула надежда, какая бывает только у детей. — Вы пришли, чтобы спасти нас?

— Тише, — только и смог сказать Ойнор в ответ.

Сияющие глаза мальчика причинили ему боль гораздо сильнейшую, чем все увиденное сегодня. Словно вся периллиненская челядь, да что там — весь Вербаннен — глядели на него с затаенной надеждой и верой. Разбить эту веру, загасить хрупкое пламя надежды, признаться, что он не в силах сейчас помочь им, — это казалось Ойнору отвратительнейшим из предательств.

— Где твой отец? — спросил он, поборов себя.

— Сейчас придет, милорд, они с Набаном пошли за маслом для лампад, — пояснил мальчик. «Значит, это Мостен», — понял Ойнор, мысленно улыбнувшись.

— Тогда ступай им навстречу и скажи отцу, что я жду его здесь. Но будь осторожен. И помни: если кто-нибудь из кайбиганцев догадается, кто я такой, меня убьют.

— Спаси и сохрани, Превысший Создатель! — выдохнул юный Мостен. — Уже бегу, милорд, я мигом! — Словно пуля из пищали, он вылетел в дверь, едва не зацепившись за узорную створку решетки.

Сердце Ойнора забилось сильнее. Скоро его вопросы получат ответы, какими бы они ни оказались. Самое страшное известие лучше, чем пугающее неведение. «Дай мне сил, Создатель! — взмолился он мысленно, обернувшись к алтарю. — Если они в плену — освободить их и покарать их обидчиков. Если же они мертвы — воздать убийцам. Покрой меня Своим милостивым покровом, убереги от врагов, помоги выбраться отсюда и не вызвать подозрений…» Несмотря на царящую в молельне прохладу, по лицу Ойнора заструился пот. Молодой граф отерся грязным рукавом, крепче пригладил воск на лице, слушая бешеное биение собственного сердца. Вскоре к этому звуку прибавился иной — неспешные шаги снаружи, сопровождаемые шорохом ткани. Так шуршать могло только одеяние священника.

Апастан вошел в молельню, и вся его неспешность слетела, как отброшенный плащ. Он чуть ли не подбежал к Ойнору и по-отечески заключил его в объятия. По лицу священника, измятому ранними морщинами и тяжкими думами, потекли горячие слезы радости.

— Хвала Превысшему, вы живы, милорд! — прошептал он. Казалось, его совершенно не изумил нелепый вид молодого графа. — Когда мой сын сказал мне, я было подумал, что он лишился рассудка. Но… зачем вы здесь? Или вы надеетесь…

— Нет, отец Апастан. — Со священником Ойнор мог говорить прямо. — Я не стану понапрасну обнадеживать вас. Пока у меня недостаточно сил, чтобы вернуть Периллинен. Я прибыл сюда, чтобы забрать завещание отца и узнать, что с ним сталось, как и с моей сестрой.

— О леди Эвлии вы можете не беспокоиться, милорд, господин граф отослал ее с надежной охраной в Мельтанский монастырь. Что же до него самого… — Апастан умолк, и Ойнор окончательно уверился в давних своих подозрениях.

Они вместе вошли в склеп, что примыкал к молельне. Внутренность низкого, длинного помещения, наполовину подземного, терялась во мраке, который почти не разгоняла свеча в руке Апастана. Триста лет эти своды служили последним пристанищем графам ан Тойдре — от Федеана Однорукого и его жены Энворы до графини Мерите, матери Ойнора. Лишь праведной Мельтаны не было здесь, ибо она упокоилась телом в основанной ею обители, как и некоторые девы и вдовы дома ан Тойдре, что последовали ее примеру.

Леденящий, пробирающий до костей мрак склепа вовсе не походил на прохладную тишину молельни. Казалось, здесь неуместен ни единый звук из мира живых: тихие шаги, шелест одежды, даже биение сердца или дыхание. Ойнор шел за Апастаном, с благоговейным трепетом глядя на ряды каменных гробов, резные изображения и надписи, почти неразличимые в темноте. Он ловил на себе незрячие взоры статуй предков, но сам не знал, осуждают они его или благословляют. В душе сделалось пусто, и пустота не ушла, когда скорбный путь их закончился.

Пока священник молился, Ойнор медленно водил пальцами по холодной каменной крышке недавно сделанного надгробия, которое навеки скрыло земное обиталище его отца, освободив гордую и благородную душу. Слова молитвы не шли на ум. Ойнор пытался мысленно заговорить с отцом, но не мог и этого. Он ожидал подобного удара — и все же оказался не готов. Слишком велико было потрясение. Слишком пустой сделалась Аскелла, которую покинул Ардар ан Тойдре.

— Он погиб в бою, отец Апастан? — едва слышно спросил Ойнор.

— Нет, милорд. — Священник поднялся с колен и качнул головой. — Его сразила пуля из… Ох, никак не могу запомнить, как называется это оружие…

— Пищаль?

— Да, верно, милорд. — Апастан говорил тихо, почти не разгоняя ледяной тишины вокруг. — Господин граф поднялся на стену проверить уцелевшие орудия — вы, должно быть, видели, как они повреждены. И кто-то из кайбиганских стрелков вздумал выстрелить. Видно, такова была воля Превысшего, что задело не кого-нибудь, а нашего господина. Ему раздробило правую ключицу и разорвало жилу на шее, ни один лекарь бы не спас. Он умер быстро — едва снесли вниз… — Голос Апастана дрогнул. — Только сказать ничего не успел…

— Спасибо, отец Апастан, — произнес Ойнор после долгого молчания. Некое чутье заставило его спросить: — А что сказал Секлис, когда узнал?

— Он рассердился, милорд, — вдруг оживился священник. — Кайбиганский герцог страшно разгневался, когда узнал о смерти господина графа. Даже приказал казнить того стрелка, что убил его. Мне это показалось странным. А еще он однажды целый день провел в библиотеке Периллинена и тоже вышел оттуда разгневанным. Мне кажется, он искал некую тайну, которую мог знать покойный граф.

Слова Апастана окатили Ойнора с головы до пят, будто ушат ледяной воды поутру. Вот оно, то недостающее звено, вот разгадка! Тайна Золотых Дланей, что с детства будоражила его воображение. Герцог Секлис, как и прочие правители Аскеллы, происходил из рода великого Неватана и мог знать некоторые предания. Честолюбие же кайбиганского властителя за много лет сделалось настоящей притчей во языцех. Ему было бы мало простой победы — ему нужна власть над всей Аскеллой. И нужен символ этой власти — неоспоримой власти, подобной могуществу державы Неватана.

С трепетом, близком к благоговейному ужасу, Ойнор понял, что остался единственным во всей Аскелле хранителем заветной тайны. Он искренне считал себя недостойным столь великой ноши, которая скорее пристала истинно великим людям, подобным его отцу. Но, как знал он из истории и из жизни, призвание редко доводится выбирать — обычно оно выбирает тебя. Поневоле он глянул на свои руки, сжал кулаки — показалось ему или нет, что ладони слегка засияли золотым светом? Или это был отблеск теплого огня свечи?

— Надо искать завещание, отец Апастан, — произнес наконец Ойнор, совладав с душевными порывами. — Скорбь наша велика, но мертвые мертвы, а мы живы, и нам вверено продолжать их дело. Да упокоится граф с миром в обителях Превысшего, он это заслужил. А мне пришло время вернуться к делам насущным. Помогите мне пробраться в замок, в галерею, что ведет к большой зале и библиотеке.

Апастан задумался.

— Сегодня мы не сможем это сделать, милорд. По приказу лорда Камписа, кайбиганского наместника, в галерее постоянно стоит стража. Сам он обосновался в той зале и каждый день собирает там командиров на советы. Приди мы туда сейчас, это покажется подозрительным. Но завтра можно будет попытаться. Я скажу, что мне нужны книги из библиотеки, я часто беру их…

— …а меня вы возьмете с собой, чтобы я донес их вам, — подхватил Ойнор, чувствуя, как желание действовать разгоняет прочь тоску и скорбь. — Священникам привычно заботиться об убогих. Вот вы и решили, дабы горбун не слонялся без дела, взять его под свое покровительство, пока его брат развлекает воинов.

Священник кивнул, но лоб его прорезала хмурая складка. В добрых светло-серых глазах плеснулась тревога.

— И как же вы потом покинете Периллинен, милорд, когда ваш спутник закончит свои представления?

— Признаться, об этом мы пока не думали, — сказал Ойнор. — Если не вызовем напрасных подозрений, то вряд ли кайбиганцы станут задерживать нас здесь. А сейчас мне пора возвращаться — думаю, представление уже заканчивается, скоро воины начнут расходиться. И напомните своим детям, отец Апастан, чтобы не вздумали болтать.

— Что вы, милорд, они будут молчать, как рыбы, — понимают ведь, какая опасность грозит вам здесь. А Нельте я ничего не стану говорить, хотя она не из болтливых.

— Она здорова? — отчего-то спросил Ойнор.

— Да, милорд, по милости Превысшего, мой сан спас ее от надругательства. Прочим женщинам, увы, не повезло. — Апастан поник головой.

— Простите меня, что я не могу освободить Периллинен прямо сейчас, — с горечью произнес Ойнор. — Превысший мне свидетель, нет ничего другого, чего я жажду больше. И все же придется ждать. Когда настанет время, я буду сражаться не только за свой дом, но и за весь Вербаннен. И я вернусь сюда, как граф ан Тойдре, клянусь в том гробом отца!

Ойнор преклонил колено, рука его коснулась крышки гроба, и он с благоговением поцеловал холодный шершавый камень. Пусть клятва не избавила его от мук совести, но слегка утишила их.

— Я стану молиться, милорд, чтобы Создатель помог вам исполнить вашу клятву, — молвил в ответ Апастан. — И знайте: когда настанет время, все в Периллинене откликнутся на ваш зов.

— Тогда до завтра, отец Апастан. И помолитесь, чтобы наши замыслы удались.

Черной тенью, почти растворившейся в ночной тьме, Ойнор покинул родовой склеп. Далеко слева, на дворе перед замком, мелькали оранжево-алые отсветы факелов в руках кайбиганцев, слышались довольные возгласы и пьяный смех. Никем не замеченным молодой граф вернулся в хлев и устроился на соломенной лежанке. Скотники давно похрапывали на своем тюфяке в углу, Бритака еще не было.

Вихрь чувств не давал уснуть, затягивал, точно глубокий речной омут. Но Ойнор знал, что нужно отдохнуть. Завтра его ждет немало трудностей. Удастся ли их с Апастаном хитрость, найдет ли он письмо отца, смогут ли они с Бритаком покинуть Периллинен? Что бы ни сулил грядущий день, он будет нелегким.

Одно лишь слегка развеяло мрак горести в душе Ойнора. Эвлия спаслась, она в безопасности: отец успел отослать ее к тетке. В монастыре ничто не будет угрожать ей — ни один враг, даже самый дерзкий, не посмеет покуситься на дом служителей Превысшего. Как бы высоко ни взметнулся вал уже начавшейся войны, он не коснется Эвлии.

Вскоре вернулся Бритак. Мешок его изрядно потяжелел от звенящих внутри монет. Ойнор не стал рассказывать товарищу всего, упомянул только, что отец его в самом деле мертв, а сестра спаслась. Бритак обещал и завтра отвлечь кайбиганцев представлением, после чего оба воина провалились в тяжелый сон.

* * *

Поутру их разбудило громкое мычание, шорох сена и возня скотников: те задавали животным корм. Ойнор чуть приоткрыл глаза, переглянулся с проснувшимся Бритаком. Слуги продолжали орудовать вилами, порой поглядывая на лежащих «бродяг» без особой приязни.

— Ишь, лежебоки, — бросил один, утираясь рукавом. — Видал, сколько этот длинный колдун вчера нагреб, — мешок едва не треснул. А горбун вообще жрет задарма.

— Ага, а ты трудишься-трудишься честно, — поддакнул товарищ, — и что получаешь? Шиш с маслом. — Он со вздохом сложил кукиш и заговорил тише: — При покойном графе хоть жить можно было, а теперь что? Не так посмотришь, не так скажешь — и всю шкуру со спины спустят.

— Цыц ты! — шикнул первый. — Нашел о чем болтать — вдруг они слушают да потом доложат кому из ихних командиров? Давай-ка заканчивай поскорее, да пошли за соломой.

Как только за скотниками захлопнулась дверь, Ойнор с Бритаком поднялись. Наемник небрежно плеснул себе в лицо водой из бочки, молодой граф же решил обойтись без умывания, хотя это было неприятно. Засохшая грязь и воск стягивали кожу, отчего она невыносимо чесалась. Но стоило Ойнору вспомнить, что ему сегодня предстоит сделать, как все телесные неудобства словно исчезли.

Вдвоем они вышли из хлева. В животах у обоих заурчало, и они направились было к черной двери кухни, когда их окликнул знакомый голос. Это оказался Карав, один из вчерашних стражников у ворот. Он зевал и ерошил нечесаные волосы.

— Долго спишь, Лебб! — хохотнул он, хотя сам, похоже, поднялся не так давно. — Или всю ночь деньги считал? Ну да ладно, ты, поди, голодный? Тогда бери своего кривого братца, и пошли на кухню. Я и сам туда иду. — Он подмигнул Бритаку и неспешно зашагал вперед.

Ойнор и наемник последовали за ним, минуя суету слуг и воинов. К кухне, где давно царило дымное столпотворение и пахло жареным мясом и жиром, примыкала людская трапезная, но туда бродяг не пустили, а указали на место в углу, у большой перевернутой корзины. Сидеть им пришлось на корточках на каменном полу, посыпанном свежей соломой.

Завтрак состоял из жидкой каши, вчерашнего хлеба и щедро разбавленного водой пива. С аппетитом поедая незатейливую снедь, Ойнор задумался: неужели дела в Периллинене столь плохи, что не хватает припасов на стол для слуг? Не иначе, завоеватели, изрядно опустошив кладовые и погреба, установили свои порядки — судя по суете и обрывкам разговоров поваров, в кухне готовились одновременно три обеда. Жаренная на вертелах дичь и пироги явно предназначались наместнику и его приближенным, мясная похлебка — воинам, а пустое бобовое варево — слугам. «При отце все было по-другому, — со вздохом подумал Ойнор. — Никто не делал разницы между воинами и слугами. Как сможет человек трудиться на таком скудном пропитании? А ведь требуют с них не меньше».

Усилием воли Ойнор заставил себя отвернуться. «Помни, для чего ты здесь. Время еще не настало». Душевная боль не желала угомониться, но он понимал, что обязан заглушить ее, дать этой ране зажить. Это как с обычными, телесными ранами: если их не промыть, не обработать и не зашить, они воспалятся и приведут к смерти. Уж это Ойнор хорошо знал не понаслышке.

Мимо них прошла, обдав запахом свежего теста, дородная, оплывшая Кера. В их сторону она даже не глянула, зато внимание ее привлек кое-кто другой. Праздно шатающийся Карав ухватил из корзины пробегающего мимо поваренка сушеное яблоко и принялся обхаживать служанку.

— Говоришь, обижают? — услышал Ойнор обрывок их разговора. — Ты мне только скажи, кто, — я ему голову оторву, ублюдку! Ты не бойся, я свою женщину в обиду не дам. На вот, погляди, красота какая! Это тебе. — В руке Карава сверкнуло золотое кольцо.

Послышался судорожный женский вздох.

— Да это ж покойной графини колечко! — прошептала Кера. — А теперь оно — леди Эвлии! Я не возьму…

— Эх, да где она, твоя леди? У щерря на рогах. — Карав махнул рукой. — А здесь все наше, кто успел, тот и взял. Бери-бери, со мной не пропадешь, я тебе еще добуду. — Он попытался натянуть кольцо на толстый палец служанки и, отчаявшись, просто сунул ей в ладонь.

Подумав, Кера спрятала кольцо за суконный корсаж. Ойнор опять вздохнул: неужели такова теперь судьба родовых драгоценностей дома ан Тойдре — достаться грабителям и их подружкам? Все труднее было голосу разума противиться зову бурлящей в жилах крови. Вчера удалось сдержаться, но сегодня сил почти не осталось. «Последняя воля отца… Письмо в тайнике…» — напомнил себе Ойнор сквозь пелену подступающего гнева. Опустевшая кружка, которую он слишком резко поставил на неровное, с торчащими прутьями дно корзины, со стуком упала на пол.

— Эй, ты зачем посуду бьешь, выродок? — напустился на Ойнора один из поварят-подростков. Бритак приподнялся с места, устремляясь на защиту «брата», но ссору прекратил не кто иной, как Карав, уже намиловавшийся с Керой.

— А ну, хватит, засиделись! — Он сделал обоим знак выходить. — Набили брюхо — и довольно с вас. А ты, Лебб, получше гляди за братцем.

Наемник молча поклонился, хотя Ойнор заметил, что тот прячет недовольную ухмылку. Видно, не у него одного терпение на исходе — и все же терпеть придется, если они хотят выбраться отсюда живыми. Не подавая виду, они молча вышли вслед за Каравом во двор, где воин тотчас унесся по своим делам, присоединившись к товарищам.

— Идем, — едва слышно выдохнул Ойнор.

Не успели они сделать и шагу, как их остановили двое праздно шатающихся воинов. И видом, и речью они больше напоминали разбойников, которым по милости герцога заменили смертную казнь воинской повинностью, как делалось порой во всех землях Аскеллы. Воины со смехом вспоминали вчерашнее зрелище и расспрашивали Бритака, что еще он умеет.

— Слушай, чужеземец, а что, твой уродец-брат совсем ни на что не годен? — сказал один из воинов. — А если мы его плясать заставим — станем хлестать кнутом по ногам, он и запрыгает.

— Да, — подхватил второй, — чего это ты один отдуваешься? Пусть и он повеселит нас. Это же умора выйдет!

— Грех выйдет, а не умора, — послышался негромкий, но твердый голос, сопровождаемый поспешными шагами и шорохом длинного одеяния.

С невероятным облегчением Ойнор узнал голос Апастана. Кайбиганцы хмуро потупились, явно недовольные, однако не посмели возразить подошедшему священнику, хотя он вовсе не обладал внушительным обликом и был ниже их обоих почти на голову.

— Даже горцы-язычники знают, что это скверно — мучить убогих, а вы поступаете хуже них, — сурово прибавил Апастан и обернулся к Бритаку. — Если позволишь, добрый странник, я возьму твоего брата к себе и позабочусь о нем, пока вы не уйдете отсюда.

— Спасибо, отец, — с поклоном ответил Бритак, не глядя на кайбиганцев. Те поспешили уйти, по-прежнему хмурясь, и Ойнор услышал их тихое ворчание и брань.

Апастан сделал ему знак следовать за собой. Вместе они обогнули донжон, миновали молельню и вышли к главному крыльцу. Некоторые кайбиганцы, занятые обычным дозором и воинскими упражнениями, поглядели им вслед, но никто не остановил их и не сказал ни слова.

* * *

— Вы нашли место, милорд? — едва различимо шепнул Апастан.

Масляный светильник в его руке и горящие в конце галереи два факела почти не разгоняли полумрак, по стенам и полу метались тени. Шаги обоих — семенящие у Апастана и притворно неуклюжие у Ойнора — глухо отдавались под сводом.

Они шли по длинной каменной галерее, что вела к большой зале и библиотеке. Им не было нужды таиться, ибо стражники, что стерегли галерею, остались снаружи, у входа, а те, что стояли на посту у дверей в залу, не смотрели на них.

— Да, — выдохнул Ойнор. Он не решился прибавить еще что-то — стражи могли обернуться в любой миг. Но место он узнал.

Тайник располагался почти посередине галереи. Его не отмечали ни стяги, ни резьба на камне, ни роспись, да и место было выбрано такое, куда никто не станет тянуться без нужды. И не каждый достанет — для этого нужно обладать ростом покойного графа ан Тойдре. Или хотя бы его сына.

Ойнор и Апастан почти дошли до резных дверей библиотеки, когда один из стражников шагнул к ним.

— Вы зачем сюда явились, отец? — грубовато бросил он, стукнув копьем о пол. — Да еще и этого дурня с собой приволокли?

— Лорд Кампис дозволил мне свободно ходить по замку, как и посещать библиотеку, — спокойно ответил Апастан. — А этого несчастного я взял с собой, чтобы его не обидел никто из ваших людей, которым в радость мучить слабых.

Не успел нахмурившийся стражник ответить, как двери в залу распахнулись, заставив всех прищуриться от дневного света. На пороге появился сам лорд Кампис — он уже который день ожидал известий о доставке камня для восстановления крепостных стен, и его тревожили любые голоса в галерее.

— Что здесь такое?

Он оглядел всех собравшихся, с презрением поморщился, заметив горбуна. Взор темных глаз кайбиганского наместника слегка прояснился при виде Апастана, но недовольная складка на лбу не разгладилась.

Священник еще раз пояснил, куда и зачем идет. Лорд Кампис помрачнел, в глазах мелькнуло подозрение.

— Вы слишком зачастили в библиотеку, отец Апастан, — сурово молвил он. — Что же вы собираетесь взять там?

— С вашего позволения, милорд, я хотел бы взять «Жизнеописание праведной Мельтаны, супруги Катойна, четвертого графа ан Тойдре, и основательницы святой обители», а также «Наставления потомкам», составленные ее сыном Ставаром. Я беру эти книги для своих детей, чтение их весьма полезно для юных умов, да и не только.

— Понятно, — отмахнулся лорд Кампис, который, очевидно, не видел пользы в назидательном чтении. — Но зачем вы ведете это… — он с отвращением покосился на Ойнора, — существо в столь неподобающее для него место?

— Любое существо, каким бы обликом ни наделил его Превысший, счастливо быть полезным кому-либо, — ответил Апастан. — Отчего же мне пренебрегать этим убогим? Пусть он поможет мне донести книги…

— Они настолько тяжелы?

Лорд Кампис усмехнулся, но Апастан ответил ему приветливой улыбкой, хотя, как заметил Ойнор, ворот его одеяния промок от пота.

— Нет, милорд, я справился бы и сам. Просто я желаю помочь этому человеку, дабы он не чувствовал себя никчемным. Он без труда выполнит эту работу, и никто не станет попрекать его бездельем. И, тем более, не станет обижать.

Лорд Кампис сделал вид, что задумался, гладя коротко подстриженную темную бороду. Что бы ни говорил он герцогу, угроза бунта среди замковой челяди по-прежнему оставалась. И кто же мог оказаться для них лучшим вождем, чем этот святоша? Кроме того, лорд-наместник был посвящен в тайну Периллинена — как и был свидетелем неудачи своего повелителя в поисках. Что, если эти книги таят в себе ответ на вожделенные вопросы? Впрочем, герцог пересмотрел их все и в первую очередь — воспоминания и наставления всех графов ан Тойдре, которые оставили их.

Со вздохом лорд Кампис понял, что утомлен подозрениями. Будучи военачальником, он привык вести войну честно и открыто, на поле боя, а не среди изощренных заговоров. Это скорее по душе ходаннским герцогам — с самого распада державы Неватана те погрязли в интригах против всей Аскеллы. Отбросив ненужные сейчас размышления о том, насколько надежен избранный герцогом Секлисом союзник, лорд Кампис медленно кивнул.

— Хорошо, ступайте и берите все, что вам нужно, отец Апастан. Только побыстрее: скоро сменится караул, и я не хочу, чтобы вы с этим горбуном путались под ногами у моих воинов. — С этими словами наместник скрылся в зале.

До дверей библиотеки оставалась всего пара шагов. Даже когда тяжелые створы с грохотом захлопнулись позади, Ойнор и Апастан не решились заговорить — стражники могли подслушивать по приказу наместника. Находчивый священник указал на письменные принадлежности, что лежали на наклонном столике посередине книгохранилища. Перо быстро забегало по тонко выделанному пергаменту.

«Боюсь, у нас ничего не выйдет, милорд. Как вы откроете тайник, если галерею постоянно стерегут?»

Ойнор задумался на миг, затем написал ответ:

«Скоро смена караула. Стражники войдут в залу, чтобы доложиться наместнику, так положено. У нас будет совсем мало времени, но я постараюсь успеть».

Писать ответ Апастан не стал, лишь воздел руки в благословляющем жесте. Записка тотчас исчезла в первой попавшейся книге, заставив Ойнора усмехнуться: любопытно, что подумает тот, кто возьмется потом прочесть эту книгу и найдет послание?

Библиотека, как и молельня, казалась Ойнору тем местом, которое не затронул вражеский дух. Сундуки и резные полки с книгами не представляли для кайбиганцев ценности: хотя Секлис, по словам Апастана, побывал здесь, он не нашел того, что искал. Даже не тронул щита с гербом графов ан Тойдре, что висел на стене, и старинного гобелена, который одинаково завораживал с детства и Ойнора, и его сестру.

Гобелен этот, как говорили, выткала сама графиня Энвора с дочерьми. Он изображал одну из многочисленных битв великого Неватана. В гуще боя — сам государь: рука взметнула меч, рыжие волосы стелются по ветру, на шлеме сияет трезубый венец. А впереди — Федеан Однорукий, прикрывающий государя собственной грудью от предательской стрелы. «Вот в чем наш долг, — подумал Ойнор, как думал и прежде, глядя на это изображение. — Стеречь тайну и защищать Аскеллу — если понадобится, ценой жизни». Первый граф ан Тойдре не погиб в том бою, хотя был тяжело ранен. Пусть это будет знаком того, что и потомки его выстоят в вихре нынешней войны.

Тяжелый выдох Апастана и глухие шлепки кожаных переплетов друг о друга вырвали Ойнора из дум. Священник уже отыскал на полках названные тома, прибавил к ним еще пару душеполезных поучений. Стопка книг получилась почти в локоть высотой. Апастан вновь охнул, пытаясь перехватить их поудобнее.

— Давайте мне, — шепнул Ойнор одними губами. Ему было не привыкать к тяжести книг, хотя носил он их по большей части для сестры, чем для себя, предпочитая военные упражнения умственным.

Вместе они подошли к двери, прислушались. По галерее эхом отдавалась твердая воинская поступь и звон оружия: идет смена караула. Ойнор чуть опустил стопку книг, прижался ухом к двери. Так, шаги… Остановились, лязгнуло железо, стукнули о пол древки копий: обмениваются положенным приветствием. Снова шаги — прежние караульные уходят. Тихий скрип тяжелых дверей… Пора!

Ойнор коротко кивнул Апастану. Тот забрал свой светильник, распахнул двери библиотеки, пропуская своего господина вперед, и сам поспешил следом. В галерее уже никого не было, свободные от службы воины скрылись в противоположном ее конце. В несколько огромных шагов молодой граф достиг тайника и передал книги Апастану.

Чтобы открыть тайник, нужно было нажать на два камня: над ним и справа. Их Ойнор отметил еще по дороге туда, поэтому сейчас не пришлось терять время на поиски. Привстав на цыпочки, он дотянулся до верхнего, внутри что-то тихо щелкнуло. Он запустил пальцы под каменную дверцу тайника и потянул на себя, обламывая ногти.

— Милорд, скорее! — раздался сзади свистящий шепот Апастана.

— Сейчас… — выдохнул Ойнор, стиснув зубы.

По лицу бежал едкий пот, заливал единственный глаз. Взмокшие пальцы скользили по камню, но дверца поддалась. Ойнор сунул руку внутрь, схватил содержимое тайника. Две переплетенные в кожу тетради тотчас скрылись внутри распахнутой Апастаном книги поучений. Лежащее же сверху письмо графа порхнуло на пол, чудом не угодив на поставленный светильник. В тот же миг раздался звук открывающихся дверей, который словно заполонил всю галерею.

* * *

Не успели новые караульные покинуть залу, как из-за небрежно прикрытых дверей послышался странный грохот и чей-то возглас досады. Лорд Кампис отстранил воинов и, ведомый вновь ожившими подозрениями, вышел в галерею. Увиденное заставило его презрительно поджать губы.

На полу горел светильник и валялись упавшие книги. Священник, опустившись на колени, бережно собирал их, а горбун стоял рядом и непонимающе таращился на него. Лорд Кампис вздохнул: похоже, напрасно он позволил Апастану свободно расхаживать по замку. Сегодня же это прекратится.

— Вижу, вы поняли, что выбрали себе неважного помощника, отец Апастан, — процедил лорд Кампис, сложив руки на груди. — Я предупреждал вас.

— Он постарается быть осторожнее, — пропыхтел священник и поднялся с колен.

На его белом одеянии остались круглые пятна пыли. Он отряхнулся, знаком велел горбуну вытянуть руки и положил на них заботливо собранные книги. После легкого толчка в плечо горбун зашагал вперед, крепко прижав книги к груди.

— Простите, что побеспокоили вас, милорд, — поклонился Апастан, забрав светильник, и поспешил следом. В спину ему полетел голос лорда Камписа:

— Сегодня вы побывали в библиотеке Периллинена в последний раз. Впредь я запрещаю вам тревожить меня и отвлекать моих людей от службы.

Священник обернулся и поклонился вновь. Он и не подумал возразить, ни одна черта его лица не дрогнула, не выдала ни досады, ни страха, ни недовольства. «В самом деле, довольно подозрений, клянусь Превысшим», — подумал лорд Кампис. Но, глядя вслед удаляющимся священнику и горбуну, он подозвал одного из воинов.

— Вечером, после того, как эти бродяги покажут свое представление, приведите обоих ко мне, — приказал он. — Я сам побеседую с ними.