Потерянная — незнакомая себе (гет)

Почтовая совиная рассылка всегда вызывала в Большом зале особенное волнение. Сотни сов влетали под своды, кружили в воздухе, опускаясь к ученикам с письмами, свёртками, сладостями и посылками. Ребята гомонили, протягивали руки, ловили конверты. Некоторые кричали от радости, другие хихикали, делясь новостями из дома.

Ева сидела за столом Гриффиндора и, как обычно, не ожидала ничего. Она уже привыкла к тому, что совы пролетали мимо. На первый раз это было больно — ожидание жгло внутри, как обманутая надежда. Но теперь? Теперь она просто наблюдала. Вглядывалась в чужую радость — и не злилась. Просто принимала. Так же, как и Гарри Поттер.

Гарри тоже сидел, глядя в тарелку, будто бы ему было всё равно, но Ева видела, как его плечи чуть-чуть опустились, когда последняя сова покинула зал. Он знал, что письма не будет. Она тоже. В этом они были похожи. И именно поэтому Ева неосознанно задержала на нём взгляд. Ей хотелось... не утешить его — нет, — а просто быть рядом с этим ощущением. Разделить его. Гарри поднял глаза и, заметив её взгляд, слегка, чуть печально улыбнулся.

Ева густо покраснела. Эта улыбка пробралась глубже, чем она ожидала, и она тут же отвернулась, будто её поймали на чём-то личном. Она опустила взгляд в овсянку и попыталась сосредоточиться на еде, но краем глаза заметила, как к их столу приближался кто-то, ступая неровно, прихрамывая. Кто-то старался держаться, но явно было трудно.

Это был Невилл. Он снова оказался под чьим-то заклятием — возможно, запнулся, возможно, Малфой в очередной раз посчитал забавным унизить кого-то слабее. Его движения были странно подёргивающимися — как у марионетки, чьи нити запутались. Ева встала. Внутри всё закипело. Это было не просто раздражение. Это была ярость — горячая, как вспышка магии, мгновенная и не требующая слов.

Слов не понадобилось. Её палочка уже была в руке. Одно лёгкое движение — и заклятие рассеялось. Тело Невилла расслабилось, он чуть не упал, но удержался. Его лицо было красным от стыда, но в глазах светилась благодарность. Он повернулся к Еве и прошептал:

— Спасибо...

Но её внимание уже было на другом. На Драко Малфое. Он сидел за столом Слизерина, лениво покачивая ножкой, глядя на неё с насмешкой. Его губы были изогнуты в высокомерной полуулыбке, но глаза — глаза злились. Он не ожидал, что кто-то посмеет так открыто противостоять ему.

Ева не отвела взгляда. Она смотрела на него спокойно, даже снисходительно. Её губы растянулись в медленной, очень уверенной улыбке. Не вызывающей. Спокойной. И в этот момент Малфой впервые отвёл глаза.

Невилл тем временем достал посылку. Его руки немного дрожали, но он с видимым восторгом развязывал узел. Из свёртка выкатился прозрачный стеклянный шар — Напоминалка. Он сразу же вспыхнул красным. Рон, наблюдавший за этим, не мог сдержать комментария:

— Это Напоминалка, — сказал он, жуя тост. — Если светится — значит, ты что-то забыл.

Невилл нахмурился:

— Вот только я не помню, что...

Ева тихо наклонилась к нему, коснулась его плеча и мягко сказала:

— Мантию. Ты забыл мантию в спальне.

— Ой, точно! Спасибо, Ева, — Невилл просиял и тут же расслабился. — После обеда сразу за ней сбегаю. Ты просто чудо.

— Не за что, — с улыбкой ответила она и снова взялась за ложку. Это был один из тех моментов, когда мир будто бы ненадолго перестал быть суровым.

Она чувствовала тепло. Маленькое, негромкое, но настоящее. Возможно, впервые с тех пор, как ступила на перрон 9¾, Ева почувствовала, что не просто учится в чужом мире, а вплетена в его ткань — как ниточка в узор. Неброская, но нужная.

И хотя ей не приходили письма, в этот момент она чувствовала: она здесь — не одна.

* * *

Ева вошла в класс заклинаний с неясным предчувствием — будто воздух вокруг дрожал от чего-то, что вот-вот должно случиться. Настроение колебалось между тревогой и зыбкой надеждой.

Класс был просторный и залитый мягким светом. На стенах — свитки с рунами и схемами магических жестов, в воздухе — лёгкий запах пыли и чернил. Посреди комнаты стоял профессор Флитвик — крошечный, с сияющим лицом. Он подпрыгнул на скамеечке, чтобы заглянуть в класс, и радостно взмахнул рукой.

— Сегодня, дети, мы будем осваивать одно из самых основополагающих, но в то же время красивейших заклинаний — Вингардиум Левиоса! Поднимем перья, мои юные чародеи! Но помните: это не просто волшебные слова. Это искусство. Магия — это музыка души. Её надо петь внутри, а не просто произносить.

Музыка души… — Ева склонилась над пером, провела пальцем по его мягким волокнам. Заклинания — это разговор с миром. И чтобы говорить на его языке, нужно не зубрить — а слышать. Она чувствовала это.

По классу прокатился гул первых неудачных попыток. У кого-то перо вспыхивало искрами, у кого-то дрожало и бессильно падало обратно. Рон взвизгнул, когда его перо едва не ударило его по носу.

А Гермиона — чётко, слаженно, с чистым, строгим голосом:

— Вингардиум Левиоса.

Перо послушно поднялось, зависло в воздухе. Она сжала кулаки, довольная результатом.

Флитвик захлопал в ладоши:

— Прекрасно, мисс Грейнджер! Именно так! Идеально! Браво!

Гермиона метнула быстрый взгляд на Еву — уверенный, почти вызывающий. Победа в нём читалась ясно.

И тут Ева поняла: от неё ждут. Чего-то — большего? Или наоборот — чтобы она затаилась? Она сама не знала, чего правильнее: вновь показать себя… или спрятаться в тень.

Она посмотрела на перо. Закрыла глаза. Где-то внутри, в самой глубине, раздался тонкий, звенящий звук — будто колокольчики в тишине. Она провела палочкой мягко, точно, и прошептала:

— Вингардиум Левиоса.

Перо не просто поднялось — оно закружилось, как осенний лист на ветру. Грациозно, неспешно, словно танцуя. Описало круг над её головой и плавно опустилось обратно на стол. В классе наступила тишина. Даже Флитвик не шелохнулся.

— Великолепно… — наконец сказал он. — Это было… волшебно, мисс Браун. Исключительно тонкая работа. Вы не просто используете магию — вы её чувствуете. Это редкий дар.

Ева опустила взгляд. В словах профессора не было упрёка, только восхищение. Но на ней — взгляды. Тяжёлые. Острые. Как камни.

Гермиона молчала. Её взгляд был не враждебным, но настороженным — острым, напряжённым. Как будто она не знала, кем видит Еву: союзником… или соперницей.

Малфой хмыкнул со своей парты:

— Опять эта Браун, — сказал он нарочито громко. — Интересно, что с ней не так? Может, у неё в палочке батарейки?

Смешки. Но в них — неуверенность. Его голос звучал насмешливо, но с той самой ноткой — тревожной. Как будто он не до конца понимал, над чем шутит.

Ева опустила глаза. Внутри всё бурлило. Магия была для неё не трюком и не состязанием. Она чувствовала её — как живую ткань, как дыхание. Но каждый раз, когда это проявлялось, между ней и остальными возникала невидимая трещина.

Она не хотела быть ни чудом, ни странностью.

Она просто хотела быть своей.