Госпиталь Конохи (джен)

Частично я мог понять своего отца. Карьера в госпитале действительно не предоставляла роста в званиях: для получения звания чунина необходима была, в первую очередь, полевая деятельность. Будь ты даже ирьенином S-класса — если ты слаб, место в совете джонинов тебе не предоставлялось. Базовая логика мира: те, кто идут на смерть и способны принести её врагам, и заслуживают право голоса. Удел медиков — лечить и поддерживать сорвиголов в зелёных жилетах. Такая позиция, далёкая от политики, мне слегка импонировала, но не моему отцу.

Его мнение было простым: всё, что ты делаешь, должно быть на пользу семье (то есть ему) — ради фактического получения статуса малого клана. Идеальным он считал то, что я мог бы дослужиться до джонина: тогда он, по своим мечтаниям, наставлял бы меня на те решения, за которые сам договаривался бы и получал преференции. Ради дополнительной рабочей силы моя мать снова была беременна, и я мог только посочувствовать новой личинке шиноби — в этой семье счастья она не найдёт.

Во всех его словах о запрете тратить личное время в госпитале я услышал также массу мишуры — унижений, причитаний и прочего. Что я идиот, раз взял учебники, ведь бесплатного ничего не бывает. Что у него в детстве не было и половины того, чем он меня обеспечил, а я даже не показываю тех успехов, которых он ожидал. И про мой конфликт с Кенджи — сыном действующего джонина. Но самой обидной была пощёчина за то, что я посмел общаться с Узумаки, хотя мне это было запрещено. Обидной потому, что этот взрослый увалень так и не раскрыл мне причину своей ненависти к блондину.

Мне оставалось лишь растереть щеку и заняться своими делами. Также пришлось выслушать мамины увещевания о том, что отец заботится о моём будущем и не хотел вновь переступать черту. После моей абсолютно нулевой реакции в доме разразился скандал между взрослыми — что дало мне шанс по-детски улизнуть.

Коноха была по-своему прекрасна по вечерам. Хотя поселение и не было большим, особенности жизни шиноби придавали ему черты крупного города: ночью центральный район был полон гуляющих и выпивающих людей. Поэтому освещение никогда не угасало, а вид с крыш домов, открытых для передвижения всеми чакропользователями, был завораживающим.

Коноху любили и торговцы — как важный перевалочный пункт, особенно за его безопасность. Ниндзя деревни в основном служили охранниками: и персон, и грузов. Судя по прочитанному мной, за последние десять лет произошёл взрывной рост торговли и экономики. Видя товары из разных стран, настойчиво рекламируемые на улицах, я понимал: глобализация потихоньку берёт своё.

С каждым месяцем в деревню переезжало всё больше людей, и шиноби в процентном соотношении становилось всё меньше. Многие новоприбывшие уже не прибивались к конкретным кланам и не просили протекции — они считали себя просто жителями Конохи, а не подчинёнными тем же Сарутоби. Третий Хокаге приложил руку и к этому: через централизованное управление он обеспечил защиту всем, кто не нарушал закон. Сейчас в Конохе на примерно 6-7 тысяч шиноби приходилось около 30 тысяч обычных горожан. Как ни крути — по средневековым меркам это уже крупный город.

Канализация и водопровод также способствовали росту. Богатство убранства местных особенно бросалось в глаза на фоне крестьян, прибывающих в поисках лучшей жизни. Фиолетовые и золотые оттенки были повсюду, как и разнообразие цветов в архитектуре. Я почти наверняка знал: через столетие-другое здесь будет настоящий миллионник.

Посыльные ниндзя бегали туда-сюда по крышам даже в столь поздний час. Я представлял себе Коноху будущего как многоярусный город с улицами на разных уровнях. И мысль сравнить шиноби с летающими машинами из фантастики вызвала у меня лёгкий смешок.

На самом деле, хоть я и сбежал из дома, я не знал, чем заняться до утра и где переночевать. Было ясно: моя реакция была чисто эмоциональной. Мне тяжело выносить крики и ругань — особенно там, где я ничего не могу изменить. Где у меня нет ни влияния, ни авторитета, которые я так часто использовал в прошлой жизни.

И мои знания пока никому не были нужны. А я видел столько всего, что можно было бы здесь улучшить, сделать продуманнее, защитить от кумовства и коррупции. Маленькие изменения, которые могли бы приносить заметный рост столь любимых мною цифр в бюджетных графиках. Я смотрел на вечернюю Коноху, видел в ней бесконечный потенциал — и руки чесались от желания участвовать в управлении.

Свесив ноги с крыши, я наблюдал за людьми: слушал их мелкие ссоры, милые разговоры и личные проблемы, которые их гложут. Я выбрал идеальное место — улицу с ресторанами и террасами, где люди спокойно ели и пили чай.

Тематика была мне знакома, и то, как они говорили, мало отличалось от речи людей моего прежнего мира. Флирт — такой же сладостно-безвкусный, жалобы — эмоциональные и эгоистичные, комплименты — пустые и неискренние. Я подозревал, что так было всегда, сколько существуют люди: наш род древен и живёт по привычке.

— Я обязательно её брошу, просто… дети, — уверял импозантный богатый мужчина свою пассию. — Нужно дать им время. Скоро они вырастут и всё поймут.

Я вспомнил: именно такими словами когда-то мой знакомый отбрёхивался от любовницы — и ведь сработало. Его девушка, по правде, плевать хотела на его детей, да и сам он о них не думал. Но предлог был слишком морально удобен, чтобы его можно было просто отмести — это было социально неприемлемо.

— Ты так говоришь уже не в первый раз, — надулась она, изображая обиду. Классическая тактика: искусственно поставив себя в слабую позицию — позицию субъекта, к которому относятся несправедливо, — можно добиться от искренних добряков извинений за чувства, которые они на самом деле и не попирали.

— Я знаю, — грустно согласился мужчина. — И мне жаль, но дети не должны страдать из-за меня.

Продолжать прикрываться детьми — было верным решением: ведь слабой и «обманутой» девушке можно противопоставить только нечто общепризнанно невинное и беззащитное.

Ах, как же прекрасна была магия адюльтера во все времена — столь захватывающая в своей страсти, но одновременно низменная в эгоистических побуждениях. Хоть мне и посчастливилось однажды встретить нечто редкое — наивную искреннюю влюблённость двух взрослых детей, застрявших в несчастливых браках, — всё же чаще всё было проще.

Мир не без зла. Но каким бы я ни был скептиком, не мог отрицать и наличие чего-то светлого. Ведь рядом с этой парой хищников в овечьих шкурах сидели двое молодых людей — взволнованных, смущённых, но искренне нежных друг к другу. Человек, однажды увидев такой взгляд, запомнит его навсегда — и будет хранить как светлое и прекрасное воспоминание.

Можно было возразить: это просто молодость, эти двое разлюбят друг друга, предадут — или, что ещё хуже, опошлят всё обыденностью. Но испортить можно что угодно, особенно будущим — «потенциальным» и не гарантированным. Жизнь — это мгновение. Так почему бы не удивляться не вечности, а именно сиюминутному чуду? Магия момента — здесь и сейчас.

Я же смотрел на этих, по сути, подростков, только начавших взрослую жизнь, и умилялся как мог. Дети всегда умели радовать стариков своей искренностью.

Я мог бы назвать это верой во что-то светлое, но жизнь — не трагедия. Всё, что я знал, убеждало меня в одном: она сложна, непостоянна и неравномерна. Несбалансированна — но уж точно не чёрная, не белая и даже не серая. Она разнообразна. И это знание, а не вера.

— И нежных взглядов,

Желания чисты,

Мгновение — навечно, —

— продекламировал я новосочинённое хайку для самого себя.

— И почему же Коноха так богата на шиноби-поэтов? — саркастично заметил взрослый голос у меня за спиной. — Хотя ты не удержал рифму.

Я вздрогнул от неожиданности, но быстро успокоился. Если бы меня хотели убить — или сделать что-то ещё нежелательное — это бы уже произошло. Взрослый шиноби (а всё указывало, что это именно он) мог убить ребёнка за секунду. Ни физических, ни моральных ограничений такие не знают.

— Никто так больше не делает, — возразил я. — В творчестве важны лишь самоограничения, а не правила окружающих.

Я всё же повернул голову. Очевидно, мне была интересна личность человека, решившего заговорить с незнакомым ребёнком на крыше здания поздно вечером — особенно с учётом отсутствия в деревне контингента с подобными слабостями, если судить по недавней реакции Хокаге.

— Безликий, — проговорил я вслух. — Лиса? — уточнил я у анбушника.

— Должна быть лиса, — согласился мой собеседник, встав недалеко от меня. — Тебе пора домой, Сора Хамано.

— Неужели нынче АНБУ посылают искать пропавших детей? — уточнил я у собеседника. — И так быстро?

— Дети — будущее нашей деревни, — уклончиво заявил он. — Удивляет ли тебя забота о них?

Я расценил этот ответ как слабое доказательство слежки за учениками академии, кроме Наруто. Слишком слабое, чтобы быть уверенным.

Но возвращаться просто так мне не хотелось — к тому же я нашёл себе увлекательное занятие.

— Понимаете, Лиса-сан, у меня нет дома, — были надежды, что это сработает: встреченные мной ранее шиноби были на удивление сентиментальны. — Мой отец не принимает меня, а мать не может понять. Меня не могут полюбить таким, какой я есть.

АНБУ склонил голову набок, будто пытаясь рассмотреть меня получше.

— Я бы добавил ещё про отсутствие друзей в школе, — вынес свой вердикт Безликий.

— Так и есть, Лиса-сан. Ни слова лжи, — заверил я взрослого.

— И ни грамма честных эмоций, — я был уверен: АНБУ улыбнулся под маской.

— Ну… — почесал я затылок. — Я действительно занят. Вернусь позже — слово чести будущего шиноби.

— Которое ничего не значит, — опять возразил взрослый и, немного подумав, устроился на крыше рядом со мной. — И чем же ты таким занят?

— Изучаю любовь, — моей целью было зацепить АНБУшника интересной для него темой, чтобы отсрочить возвращение домой. — Разные её проявления.

— Ох, очередной тонкий намёк на ребёнка в поисках ласки и тепла, — театрально приложил руку к сердцу взрослый.

— Изучаю людей и их поведение. Готовлю себя к будущему, — объяснился я.

— Что-то не вижу активной работы мысли в твоих глазах, — раздался смешок.

— Я проверяю свои теории в дикой природе, — нашёлся с ответом.

— Не ощущаешь ни капли сомнения. Патологический лжец.

— Патологический сурвалист, — поправил я АНБУшника. — Я убиваю собственную скуку, наблюдая за людьми.

— Похоже на правду, — кивнул Лиса.

— У вас нет в родственниках кого-то из клана Нара, случаем? — несмотря на обстоятельства, мне и вправду было интересно встретить столь живой интеллект.

— А теперь решил подлизаться? — вновь хмыкнул АНБУ. — Что дальше — побег?

— Теоретически думал спрыгнуть с крыши. Но вы, вероятно, успели бы схватить меня за воротник или за руку, — поделился я своими планами.

— Я бы схватил тебя за ногу и подвесил вверх тормашками. Но это же не конец твоей придумки?

— Слово «пощада» вам не знакомо? — восхитился я навыками Лисы.

— И всё же? — повторил вопрос АНБУ.

— Закричал бы на всю улицу что-нибудь плаксивое о том, что вы маньяк и насильник.

Лиса на секунду замолчал.

— Это низко, — пожурился тот.

— Я ребёнок, мне можно, — согласился я.

Я понимал, что любые расспросы о причинах столь быстрого моего поиска не принесут мне никакой информации, даже ложной. Всё же АНБУ есть АНБУ — лучшие из лучших, самые секретные и прочая, прочая. Всё это вело к единому финалу: ещё больше криков и, возможно, рукоприкладство.

— Может, пропустим этот бессмысленный этап? — предложил шиноби, повернув голову ко мне.

Я был полон сожаления о скором завершении приятной части этого вечера, пока меня не пронзила идея.

— Меня ведь приказали доставить в целости и сохранности? — не сдержал я ехидной ухмылки.

— Думаешь, я не смогу тебя плотно упаковать до твоих необдуманных действий? Звучишь отчаянно.

— Блефуете.

— Моя фраза, — возразил АНБУ.

Зрительный контакт с человеком в маске был затруднён, но, казалось, мы понимали друг друга. Я был уверен в своих возможностях нанести себе увечья, а он — в своей скорости и навыках ниндзя. И всё же мы пришли к молчаливому согласию.

— Ладно уж, — вздохнул я. — По-другому это закончиться и не могло.

— Было глупо сбегать из дому, — пожал плечами мужчина.

— Ну, знаете, я ребёнок, поэтому…

— Ой, да-да, я понял, — слегка смешливо проговорил он. — Ребёнок то, ребёнок сё. Сам же не веришь своим словам.

— Вопрос в вере других людей, Лиса-сан, — позволил я себе лёгкую улыбку.

Будто ощущая моё настроение, АНБУ не стал тут же хватать меня за шкирку и позволил ещё минуту спокойно посидеть на крыше, наблюдая за расходящимися по домам. На улице оставались лишь поддатые и весёлые. Никакого отличия от всяких культурных центров моей прежней родины.

Видя пассивность шиноби, я мог лишь поблагодарить его за это.

— Мы безликие, — ответил он с некоторым сожалением. — Не бесчувственные. Тащить ребёнка в день рождения через силу в нелюбимый дом... Я же не монстр. Считай это подарком.

Такого я точно не ожидал. Я смел думать — в угоду своему высокомерию — что подобное поблажливое отношение было связано со мной лично. На тот момент я нафантазировал, будто мой ум заинтересовал Хокаге, и за мной приглядывали как за перспективным юношей. Я не мог представить, что дело было не столько во мне, сколько в моём влиянии на одно блондинистое чудо. Я тогда этого не знал (а если бы и знал — при Наруто делал бы вид, что я тупой пень без умной мысли), но само моё существование и, Ками, мои неосторожные слова были поводом к дебатам о моём устранении — от Узумаки или вообще. К счастью, как позже выяснилось, Хокаге действительно обладал некоторой сентиментальностью и даже добродушием, так что моя жизнь была в относительной безопасности.

Но в тот день, седьмого ноября, я был слеп, глух и наивен, поэтому мог лишь отметить отсутствие у меня информации о собственном дне рождения — и наличие её у АНБУ.

— Это… — не сумел я найти, что сказать. — Подождите, но я не знал. — Удивление переросло в странную весёлость от осознания ещё большей абсурдности моих родителей, не сумевших или не пожелавших рассказать о таком своему сыну. Это были не культурные особенности — нет, в Конохе принято поздравлять друг друга с днём рождения. Я откровенно рассмеялся, и мой смех явно имел оттенки безумия.

Я смутил Лису своим поведением. Наверняка сложно было ожидать от ребёнка реакции, больше похожей на истерику. Но ситуация и правда была сардонически смешной.

— Прошу прощения, — слегка успокоился я. — То есть существует моё личное дело, с которым вы имели возможность ознакомиться. Тогда ваша прозорливость уже не так впечатляет.

Лиса молчал, глядя на меня. Вдруг он положил мне руку на плечо и сказал — голосом полным серьёзности и спокойствия:

— Когда станешь взрослым — станет лучше. Знаю, о чём говорю. А пока нам действительно пора.

Я уже не спорил. Обратный путь занял меньше времени — и удовольствия. И хоть отец не стал вновь доводить всё до абсурда, под влиянием внушения АНБУ-сана, как я думал, всё рано или поздно вернётся на круги своя. До тех пор, пока я действительно не выпущусь из академии. Два года, которые я планировал тайно проводить в госпитале, скрываясь, как настоящий ниндзя.

Как говаривал мой новый знакомый: «Как же напряжно».