Гарри Поттер и семь искушений (джен)

Восточное крыло Малфой-Мэнора стояло в тишине — не той, лёгкой и умиротворяющей, что бывает в пустых залах, а тяжёлой, как глухая вода под толстым льдом. Каждый шаг Драко отзывался в воздухе чужим, хрипловатым эхом, которое будто не спешило возвращаться, словно не хотело напоминать дому, что здесь снова ходят люди.

Здесь не жили уже много лет. Пыль успела стать частью интерьера, осев серым налётом на карнизах и позолоченных рамах, а гардины, потемневшие от времени, держали окна наглухо закрытыми. Лучи света пробивались только сквозь крошечные щели, высвечивая в воздухе медленный танец пылинок — как будто время в этих стенах давно перешло на свой собственный, ленивый ритм. Казалось, сам дом предпочитал хранить это крыло в забвении, пряча его от глаз и, главное, от воспоминаний.

Драко шёл быстро, но его шаги были почти бесшумны. Он едва касался рукой старых стен, но даже этого хватало, чтобы ощутить холодный, шершавый камень, в который за столетия впитался запах старой магии, прелой ткани и чего-то ещё — горького, как пережжённые травы в зельях. Он выбрал этот путь не случайно. Здесь, в глухих коридорах, он мог быть один: ни навязчивых взглядов домовых эльфов, ни материнских вопросов, ни шёпота за спиной. Лишь стены, которые сами, казалось, тихо переговаривались между собой на языке трещин и скрипа. Иногда он почти различал этот глухой, затаённый шёпот, но слова ускользали.

В конце коридора стоял ряд выцветших портретов. Лица предков поблёкли так сильно, что казались призраками, задержавшимися в краске лишь наполовину. Глаза у некоторых были пустыми, как незаполненные окошки. За этим хороводом безмолвных лиц Драко заметил дверь, которую помнил смутно, как деталь из сна. Тяжёлая дубовая створка с коваными петлями и простым механическим замком — редкая прихоть в доме, где магия запирала всё, что имело ценность. Ключ торчал прямо в замке, потемневший, с гладкой головкой, отполированной чьими-то пальцами десятки лет назад. Всё это выглядело как приглашение, которое слишком явно не могло быть случайным.

За дверью открылся длинный, узкий зал. Воздух там был неподвижным и плотным, как в запертом сундуке. Он сразу ощутил лёгкий металлический привкус на языке — след магии, застывшей в этих стенах. Зал походил на музей, который давно перестали посещать. Под стеклянными колпаками и на бархатных подставках стояли артефакты, о которых он читал в семейных хрониках.

Серебряная маска дуэлянта XVII века, в прорезях которой до сих пор поблёскивал тонкий след старого заклятия. Чёрная мантия, сотканная, по легенде, из самих теней, будто ткань помнила прикосновение ночи. Колба с мутно-зелёным зельем, которое, как говорили, спасло одного из Малфоев от казни, но изменило его голос навсегда, сделав его похожим на скрежет металла.

И среди них — она.

Книга лежала на отдельной полке, без стекла, без замков, словно ничто в мире не могло защитить от неё или удержать её. Чёрный переплёт был грубым, будто вырезанным из обугленной кожи, и холодным, как металл, пролежавший на зимнем снегу. На обложке — герб Малфоев, но искажённый: змей не опоясывал щит, а туго сжимал человеческое сердце, впиваясь в него клыками.

Драко коснулся тиснения пальцами — и едва заметно вздрогнул. Поверхность будто чуть шевельнулась, как кожа над чем-то, что медленно ползёт в глубине. Металлические уголки переплёта отражали тусклый свет, и на миг он увидел в них своё лицо. Но за его спиной — страницы книги, которые сами, почти неслышно, переворачивались, хотя в зале не было ни малейшего сквозняка.

Он моргнул — и видение исчезло. Полка снова была неподвижной. Но чувство, что книга смотрит на него, осталось, плотным, как взгляд в затылок, который нельзя доказать, но невозможно игнорировать.

Он унёс книгу в свою личную библиотеку — тесную, упрятанную глубоко в западном крыле комнату, куда даже домовые эльфы не осмеливались входить без его прямого приказа. Дверь была скрыта за фальшивой стеной из панелей старого дуба; отперев её сложным жестом и словом-ключом, он вошёл внутрь.

Низкий потолок почти давил сверху, а лампы под зелёными стеклянными колпаками давали мягкий, тусклый свет, отчего комната выглядела скорее убежищем, чем просто хранилищем книг. Здесь стояли только те тома, к которым он не подпускал даже мать: редкие трактаты по зельеварению, дневники предков, хрупкие пергаменты с упоминаниями о давно забытых родовых заклятиях, коллекция о тёмных артефактах, чьи имена не значились ни в одном школьном справочнике.

Он положил книгу на массивный стол из красного дерева, покрытый сетью царапин и бледных пятен — следы прежних экспериментов и ритуалов. Сел в кресло с высокой спинкой, и, прежде чем открыть, задержал ладонь на обложке. Холод, исходящий от переплёта, был глубоким, как лёд под толщей зимнего озера. Но теперь он не отталкивал — наоборот, в этом холоде чувствовалась сила, что-то живое, обещающее власть.

Когда он приподнял обложку, воздух над столом чуть заметно дрогнул, словно от едва уловимого сквозняка. Страницы оказались плотными, серо-жёлтыми, с едва заметным налётом, как будто они долго пролежали в дыму. Чернила — густо-чёрные, блестящие в свете лампы. Почерк был слишком ровным, чтобы быть человеческим, — каждая буква вырезана в бумаге тончайшими, словно гравированными, линиями.

И сразу — первые строки. Не предисловие, не имя автора, а прямое обращение, холодное и уверенное:

"Драко Люциус Малфой. Твоё имя забыли, но его можно вернуть."

Он замер. Логика подсказывала, что это невозможно — книга явно старше его на несколько веков. Но буквы перед глазами не оставляли места сомнению.

Дальше страницы раскрывались одна за другой, как будто ждали его прикосновения. Заклятия, о которых он слышал только в полузабытых семейных историях, теперь были изложены с пугающей ясностью. Magister Imperii — формула абсолютного подчинения, способная подчинить целый зал волшебников одним словом. Memoria Renovata — чары, переписывающие чужие воспоминания так, что даже самые мощные заклинания правды не могли выявить подмену. Ритуалы, позволяющие стирать целые фрагменты из исторических хроник Министерства и подменять их новыми версиями.

Каждая формула сопровождалась приписками на полях — тонким, ядовито-ровным почерком: "Так было прежде", "Истинная история", "Они исказили твой род".

Он читал, не отрываясь, и с каждой страницей в груди становилось теплее. Это тепло было не телесным, а каким-то внутренним, вязким, как сладкое зелье, которое пьёшь медленно, наслаждаясь каждой каплей.

Слова начали меняться прямо у него на глазах. Пыльная библиотека растворялась, а вместо неё вырастал Зал Совета магов. Высокие колонны из чёрного мрамора уходили под потолок, украшенный гербом Малфоев, вплетённым в золотую вязь. На стенах развевались тяжёлые серебристо-зелёные знамена. Он сидел во главе длинного стола, мантия, расшитая серебряными змеями, ниспадала с плеч. Слева — Гарри Поттер, склонивший голову в уважительном поклоне. Справа — профессор МакГонагалл, стоящая с опущенными глазами, как перед приказом, которому невозможно возразить.

— Это — твоё будущее, — прошептал голос. Не в воздухе и не в ушах, а где-то внутри него, холодный и сладкий одновременно.

Драко резко моргнул — и всё исчезло. Зал, знамена, взгляд Поттера — всё рассыпалось в пыль, оставив лишь густую тишину и странную, липкую пустоту.

Он захлопнул книгу, будто боялся, что она снова втянет его в это видение. Положил том в нижний ящик стола, запер на тяжёлый ключ и наложил поверх магическую печать. Но даже так казалось, что от ящика идёт слабое, тянущее тепло.

Он откинулся в кресле, глядя в одну точку. Минуты тянулись, и только одно продолжало глухо пульсировать в голове — то самое обещание:

"Твоё имя забыли, но его можно вернуть."

Ночь в Малфой-Мэноре была густой и вязкой, как старый, потемневший мёд. Лишь ветер, пробираясь сквозь едва заметные щели между рамами старинных окон, издавал протяжные, почти человеческие вздохи, гуляя по пустым залам, где шаги звучали гулко и одиноко. Свет факелов, зажжённых самим Драко по пути, рвался по стенам золотыми клочьями, но не мог разогнать темноту до конца — в ней всё ещё таились тяжёлые тени, тянущиеся за ним от колонны к колонне.

Он шёл медленно, словно в глубокой задумчивости, но шаги были уверенными — каждый отдавшийся в камне звук отзывался в груди, усиливая ощущение неизбежности. Под мышкой он нес книгу, и хотя та не могла весить больше пары фунтов, она будто давила на руку, врезалась в ладонь тупым краем переплёта. Казалось, она была выточена из камня, и в этой тяжести было что-то почти властное.

Драко не помнил, в какой момент он открыл ящик и снял магическую печать. Просто… рука сама потянулась к ключу, сама сложила сложное пассовое движение в воздухе. Он даже не успел осознать, что делает, пока холодная кожа переплёта не коснулась его пальцев. С тех пор в голове — тихо, но ритмично, словно удары сердца, — звучала мысль:

Ты знаешь, что нужно сделать. Ты обязан это сделать.

Зал с портретами встретил его вязким полумраком. Запах старого лака и пыли висел в воздухе, будто здесь не ступала нога человека годами. Высокие стены были почти сплошь завешаны полотнами, на которых жили — и, возможно, всё ещё живут — его предки. От сдержанных, холодных магов в серебряных камзолах до суровых аристократов в чёрных мантиях, у каждого был свой взгляд, своя история… и своё молчание. Но сегодня их лица казались другими — живыми в пугающем смысле этого слова.

Драко остановился в самом центре и медленно открыл книгу. Листы дрожали, но не от его рук — как будто в них дышало что-то, кого-то ждущие. Символы на странице вспыхнули, не просто выделяясь, а как будто врезаясь в сознание раскалённым клеймом:

Сотри пятна. Верни истину. Они исказили твоё имя.

Это не было звуком. Слова не прошли через уши — они сразу возникли в голове, как воспоминания, которые он был уверен, что всегда знал.

И тогда портреты зашевелились. На глазах лица предков разглаживались, морщины исчезали, бледные губы наливались жизнью. Потухшие глаза начинали сверкать гордостью. Шрамы — бесследно уходить. Малфои на полотнах становились теми, кем их всегда представляли в легендах: победоносными, властными, непреклонными.

Он видел, как трусливый прапрадед, известный тем, что сбежал с дуэли, теперь стоит на вершине холма, развевая знамя под ликованием толпы. Прадядя, умерший в тюрьме за долги, теперь сидел на позолоченном троне Совета магов, а внизу, в тени колонн, склонялись маги в мантиях всех цветов.

Книга нашёптывала, как всё это можно воплотить: вычистить архивы Министерства от грязных страниц, переписать учебники Хогвартса, стереть память тем, кто ещё помнит союз с Волдемортом. Она показывала, как можно вложить соседям новые воспоминания, в которых Малфои — герои войны, а не её проигравшие.

Драко уже шагнул ближе к одному из портретов… и застыл.

На полотне был Люциус Малфой. Не тот, каким он привык его видеть в детстве — величавый, непоколебимый, — а тот, каким отец вернулся после войны: бледный, измождённый, с глазами, в которых свет больше не жил. И этот Люциус поднял голову.

— История… — голос был хриплым, но в нём звенела редкая для него твёрдость, — …единственное, что у нас нельзя отнять. Даже если она нас позорит, она всё ещё наша.

Книга зашипела в руках Драко, как металл, опущенный в кипяток. Её страницы будто пытались сами собой захлопнуться, но он держал их открытыми. Однако слова отца пронзили его сильнее любого шёпота чар.

И впервые за всё это время он поймал себя на вопросе, которого боялся:

Если я создам «идеальное» прошлое… что останется от настоящего?

Драко стоял в зале с портретами, чувствуя, как пальцы немеют от того, с какой силой он сжимал книгу. Костяшки побелели, кожа натянулась, а в ушах гудело от напряжения. Шёпот, что раньше был мягким и почти ласковым, теперь превратился в хриплый, давящий поток слов. Они накатывали волнами, обещали невозможное: величие рода, уважение всего магического мира, очищение имени, которое столько лет произносили с насмешкой.

Но сквозь этот липкий соблазн, как звон колокола в тумане, звучал другой голос — тихий, хриплый, усталый. Голос отца. Он говорил немного, но каждое слово было тяжёлым, как свинец: "История — единственное, что у нас нельзя отнять." Этот голос не уговаривал и не упрашивал. Он просто был — и этого оказалось достаточно, чтобы шёпот книги больше не казался единственным правдоподобным.

В груди что-то болезненно сжалось. Предательство памяти. Драко вдруг ясно осознал, что именно готовился сделать: стереть следы, вымарать боль и ошибки, подменить реальность блестящей иллюзией. Он опустил взгляд на тиснёный герб на обложке — змея, обвивающая сердце. Когда-то он видел в этом знак власти и достоинства, но теперь… теперь он различал в нём клеймо. Не награду, а след, который невозможно смыть, если только не отречься от самого себя.

Он резко развернулся, не позволяя себе больше ни секунды колебаний, и быстрым шагом вышел из зала. Портреты за спиной зашевелились, фигуры словно тянулись к нему, а в глазах некоторых мелькала мольба — или угроза. Но Драко не оглянулся.

В библиотеке пахло сухими чернилами и старыми страницами. Он подошёл к самому нижнему шкафу, отпер его ключом, который всегда носил при себе, и достал тяжёлый футляр из потемневшего дерева. Серебряный замок щёлкнул, и крышка открылась, обнажая узкий свёрток из пожелтевшего пергамента. Лента была тонкая, почти прозрачная, но на ней чётко проступали выцветшие чернила. Заклинание очищения — древнее семейное, о котором рассказывала мать. Им, по преданию, уничтожали вещи, заражённые тёмной магией, чтобы они исчезли без следа, будто их никогда и не было.

Драко разложил ленту на столе, положил сверху книгу. Та дёрнулась, как живое существо, и шёпот в его голове мгновенно превратился в визг:

— Ты ошибаешься! Без меня ты ничто!

Слова били в сознание, словно когти, цепляясь за каждую мысль. Но он уже не слушал.

Драко поднял палочку, и, глядя прямо в выгравированного змея, твёрдо произнёс:

— Purga Verum.

С наконечника палочки сорвался поток серебряного света, закручиваясь в спираль и превращаясь в цепь из чистой, звенящей магии. Она обвилась вокруг книги, сжав её, как капкан. Переплёт выгнулся, треснул, и страницы начали чернеть по краям, источая запах жжёного пергамента.

Из-под обугливающихся листов вырывались образы — яркие, ослепительные. Драко видел себя в длинной мантии Верховного мага, стоящего на ступенях Министерства; Гарри Поттера, склонённого перед ним; толпы магов, скандирующих его имя. Запах ладана и золота, тёплое сияние магических факелов… всё было таким реальным, что он на миг почти поверил, что это возможно.

Но цепь светилась всё ярче, и иллюзии начали рассыпаться, превращаясь в чёрный пепел, который оседал прямо на пол. Крики книги становились всё громче и пронзительнее, пока наконец не перешли в резкий треск, и переплёт, словно сдавшись, разломился пополам. Пыль и пепел взметнулись в воздух, серебряный свет погас — и наступила тишина.

Драко поднял голову. В дверном проёме на мгновение мелькнула тёмная, вытянутая тень, но, когда он моргнул, её уже не было. В зале с портретами всё застыло. Лица предков снова были усталыми, измученными, с едва заметными следами горечи — но живыми. Настоящими.

Он почувствовал, как внутри всё переворачивается. Горечь была тяжёлой, как камень, — словно он сам уничтожил шанс переписать всё «правильно». Но за этой горечью пряталось другое чувство. Оно было тихим, едва уловимым, но очень реальным — облегчение.

Прошлое останется таким, каким оно было. И это — единственная правда, на которую он теперь готов опереться.

Ночь легла на Малфой-Мэнор не просто тьмой — она укутала старинное поместье плотным, вязким покровом, в котором гасли даже звуки. Восточные крылья, давно заброшенные, были полны тишины такой густой, что она казалась почти осязаемой, словно тяжёлая ткань, набросанная на мир. Пыль, копившаяся десятилетиями на резных перилах и треснувших подоконниках, при свете одинокой свечи выглядела как седина, впитавшая в себя целые поколения воспоминаний.

В библиотеке, отделённой от остального дома двойной дверью из красного дерева, Драко сидел за тяжёлым дубовым столом. Пламя свечи дрожало, отражаясь в потемневшем стекле шкафов, за которыми выстраивались в молчаливые ряды тома, чьи корешки давно выцвели. Перед ним лежал дневник — скромный, без магических печатей, без серебряных уголков, без следов чар. Пожелтевшие страницы шуршали мягко, почти стыдливо, а переплёт, вытертый до матовости, источал тёплый запах старой кожи, переплетённый с едва уловимым ароматом чернил и пыли.

Он переворачивал страницы медленно, как будто боялся потревожить тонкую ткань времени. Пальцы скользили по строчкам, и перед глазами вставали простые картины: прадед, ворчавший на холод в зимней оранжерее, тщетно пытаясь обогреть её парой старых чар; радость от урожая яблок в южном саду, таких сладких, что их запах, казалось, пронизывал страницы; семейный ужин, на котором разгорелся спор, кто сядет рядом с тётушкой Агатой — спор, перешедший в смех и долгие воспоминания.

Не было ни героизма, ни политической власти, ни блеска побед. Только жизнь — нескладная, ссоры и примирения, мелкие заботы, радости, усталость и тихое тепло.

Драко почувствовал, как в нём расправляется что-то давно сжатое, словно тяжёлый обруч на груди дал трещину. Эти записи не пытались что-то доказать. Они просто были. И в этом он увидел больше правды, чем в любых исправленных архивах, чем в сияющих легендах, которые так жадно предлагала ему та проклятая книга. Здесь была настоящая кровь семьи — со всеми её ошибками, бессмысленными обидами и моментами тихого счастья.

Закрыв дневник, он положил ладонь на обложку. Жест вышел почти невольно, но ощущался как клятва — не позволить больше никому, ни магии, ни лжи, превратить семейную память в оружие.

В этот момент в тишине что-то изменилось. Не звук — скорее движение, лёгкое, как дыхание. Драко поднял взгляд на тёмное оконное стекло. На миг в его отражении, будто в огромной невидимой книге, перевернулась страница. Лёгкий отблеск скользнул по стеклу, и тут же исчез, оставив лишь его собственное лицо и дрожащий свет свечи.

Драко замер, прислушиваясь к ночи. В библиотеке всё было так же — те же шкафы, та же тишина, те же страницы под ладонью. Но он знал: тени, однажды заглянувшие в жизнь, не всегда уходят окончательно. Некоторые просто затаиваются. И ждут.