Там, где гаснут звёзды (гет)

Они спустились в гостиную, молча. Каждый шаг отдавался в ушах, как будто весь Хогвартс замер, стараясь подслушать, что будет дальше. Письмо в кармане Рона казалось тяжёлым. Не по весу, а по содержанию. Оно жгло сквозь ткань, как тлеющий уголёк в плаще. Он ощущал его каждый момент — с каждым шагом всё острее.

Они устроились у камина, но никто не заговаривал первым. Огонь потрескивал, мягко отражаясь в витражах и стекле. Гермиона сидела, поджав ноги, и смотрела не на Рона, а в огонь. Взгляд острый, напряжённый. Гарри сидел рядом, локти на коленях, подбородок на руках, и просто ждал.

Рон медленно вынул письмо. Теперь, когда он смотрел на него спокойно, без шока, было видно: конверт не обычный. Бумага была плотной, с явной текстурой ручной выделки. Тончайшая сеть узоров вплетена в саму структуру пергамента. На первый взгляд, просто декоративные элементы. Но Гермиона, едва взглянув, уже потянулась за своей палочкой.

— Подожди, — сказала она, нахмурившись. — Дай взглянуть.

Рон с лёгкой неохотой передал письмо.

Гермиона провела пальцами по краям. Её брови чуть сошлись.

— Это не просто пергамент. Он зачарован. Очень старым способом. Настолько старым, что я даже не сразу поняла — он не древний. Он маскируется под древний.

— Что? — удивился Гарри. — То есть он.. не из прошлого?

— Скорее всего, ему несколько недель. Максимум — пара месяцев. Но зачаровали его так, будто это артефакт из времён основателей. Тут даже печать…

Она подняла письмо ближе к свету. Сургуч был глубокого вишнёвого оттенка, с двойной печатью. Один символ — знакомый: герб магического отдела Министерства магии. Строгий, бюрократический, чёткий. Второй же… вызывал дрожь.

— Это... древний символ. — Гермиона наклонилась ближе. — Это Глиф Двери. Такую печать раньше использовали при посылке посланий между закрытыми орденами. Её задача — не просто защитить письмо. Она… настраивает адресата. Психологически. Через магию.

— Что значит… "настраивает"? — Рон отпрянул чуть назад.

— Это значит, — сказала Гермиона, не отрывая взгляда, — что письмо, по сути, подбирается к тебе. Оно… как зеркало. Сказанное в нём будет адаптировано под твои ожидания, страхи, желания. Или даже — твои слабости.

— Звучит как... магическая манипуляция, — мрачно заметил Гарри.

— Именно. Только… необычайно тонкая. Очень... личная.

Рон взял письмо обратно. Его лицо побледнело. Теперь он смотрел на конверт уже не с любопытством, а с осторожностью. Он почувствовал, как глубоко в животе зарождается знакомое ощущение — предчувствие, что всё это ведёт куда-то, куда они ещё не готовы заглянуть.

— То есть, — медленно вымолвил он, — письмо не столько "написано", сколько… подстроено?

— Возможно, — кивнула Гермиона. — И, если это так, то кто-то, где-то… знает о тебе больше, чем ты думаешь. Возможно, даже то, что ты сам от себя прячешь.

Они снова замолчали.

Камин потрескивал. За окнами начинал моросить дождь, как будто небо тоже решило быть непонятным и тревожным.

Рон медленно повернул письмо, провёл пальцем по сургучу. Он не треснул, не сломался — наоборот, чуть завибрировал от прикосновения. Как будто ждал. Как будто радовался.

— Ладно, — сказал он. — Но если я в конце окажусь в чёрной робе и с медалью "За чистоту крови", обещайте убить меня сразу.

— Мы не подведём, — невозмутимо кивнул Гарри.

— Особенно с таким вдохновляющим завещанием, — добавила Гермиона, криво усмехнувшись.

Рон глубоко вдохнул. И сломал печать.

Свет.

На миг, ослепительный, густой, серебристо-золотой свет, как от мощного Lumos Maxima. Письмо не открылось обычным способом — оно словно развернулось в воздухе, медленно, по кругу, как спираль. Символы вспыхнули, закружились, и послание появилось не чернилами, а шёпотом.

Слова словно нашёптывались прямо в разум. Тихо. Ловко. Как будто кто-то сидел у него в голове, выбирая интонации, чтобы всё звучало… правильно.

Пергамент медленно развернулся сам, шелестя тяжёлой текстурой, как архивный документ, забытый столетиями назад. Чернила были угольно-чёрные, не поблёскивали, не украшали страницу. Просто — слова.

Слишком чёткие, чтобы быть просто письмом.

«Мистеру Рональду Билиусу Уизли

По результатам долгосрочного наблюдения и оценки личностных и ситуационных характеристик Вы признаны потенциально соответствующим условиям программы закрытого исследования под эгидой Особого Комитета по вопросам преемственности магического порядка (ОКПМП).

Ваша анкета, составленная на основе собранных данных в поствоенный период, а также дополнительных характеристик, внесённых рекомендательными источниками, получила предварительное одобрение.

В связи с этим, Вам направляется приглашение на ознакомительную стажировку в составе временной консультативной группы проекта "Sanguis".

Основные цели: — Изучение социомагических изменений в постконфликтной Британии; — Анализ возможных отклонений в практике интеграции лиц маггловского происхождения; — Содействие в корректировке стратегий по сохранению баланса магической идентичности и культурной чистоты.

Участие является добровольным. Однако Ваш отказ повлечёт отзыв всех текущих заявок на академические или административные стажировки в учреждениях, курируемых ОКПМП.

Никакие публичные или устные обсуждения содержания письма не допускаются.

В случае согласия — место встречи: Платформа 7¾, станция Кингс-Кросс. Время: 09:00, 7 сентября 2025 года. Обратной совы не требуется. Мы уже знаем.

С уважением,

Координатор V. M.,

от лица Совета Sanguis,

по согласованию с Архивом Привилегий и Чистоты.»

Когда письмо кончилось, не исчезло — а замкнулось обратно. Без магии. Без света. Как будто оно никогда и не открывалось.

В гостиной повисла тишина. Гермиона медленно подняла глаза. То, что она увидела, ей не понравилось.

Гарри только сжал челюсть. Глаза его не отрывались от конверта, лежащего на столе.

Рон сидел молча. Он не выглядел испуганным. Он выглядел озадаченным. Будто только что услышал на родном языке что-то чужое. Почти знакомое. И оттого особенно пугающее.

— "ОКПМП"? — Гермиона уже мысленно перебирала регистры Министерства. — Такого комитета не существует. По крайней мере, официально.

— А Sanguis?.. — хрипло спросил Гарри.

Гермиона покачала головой.

— Это латинское. Кровь. Но в официальной структуре Министерства нет ни одного комитета с таким названием. Значит… это тень. Теневая структура. И если они связаны с Архивом Привилегий…

— …то они, скорее всего, работают на старых чистокровных, — закончил Гарри.

Рон поднял глаза. Его голос был сдержан, но ровный:

— Они думают, что я — идеальный кандидат. Между мирами. Тот, кто "впишется". Кто сможет "влиться". И не задаст вопросов.

Он поднял письмо снова. Посмотрел на сургуч.

— Или… наоборот. Кто начнёт с вопросов. А закончит — приказами.

— И что ты собираешься делать? — тихо спросила Гермиона.

Рон медленно сжал письмо. И ответил:

— Поехать.

— Что?! — одновременно воскликнули Гарри и Гермиона.

— Поеду. Не как участник. Как… наблюдатель. Если они действительно вербуют… если они собирают кого-то втайне от Министерства — нужно знать. Что. Где. Зачем.

Лицо Гермионы было бледнее обычного, а на скулах вырисовались тени. От усталости, от страха. Вся её собранность, привычная логическая броня, вдруг дала трещину. Она провела рукой по волосам, откидывая с лица выбившийся локон, но движение было небрежным, почти рассеянным. Глаза — карие, блестящие, напряжённые, уставились на Рона, как будто она пыталась его вернуть взглядом, удержать в знакомом, в безопасном.

— Это опасно, Рон, — прошептала Гермиона.

Не резкость, не приказ. Просьба. И за этим было больше, чем просто тревога за друга — страх, едва прикрытый голосом. И ещё что-то глубже: ощущение, будто почва под ногами снова начинает раскачиваться. Как в те дни, когда они жили в палатке, не зная, что будет завтра.

Гермиона выпрямилась, сцепила руки в замок, но её пальцы дрожали. Она не смотрела на письмо — только на Рона. В этом взгляде было всё: разум, не отпускающий логику, сердце, не умеющее молчать, и тревожное предчувствие, будто всё это — не просто путь, а воронка, в которую втягивает прошлое.

Гарри в это время сидел в кресле у камина, с локтем, облокоченным на подлокотник, и сжатым кулаком у подбородка. Он не смотрел ни на Гермиону, ни на Рона — глаза были направлены в огонь, но взгляд был расфокусирован, будто пламя уводило его куда-то внутрь.

Раздражение пришло не сразу, но как знакомый прилив — словно внезапный укол в старом шраме. Он не понимал, почему именно это злило его — может, потому что всё снова начиналось. Потому что было слишком похоже на прошлое, на решения, которые уводят далеко и надолго. А может, потому что ему хотелось покоя, которого так и не случилось.

Он вздохнул, сжал челюсть. Печаль легла поверх раздражения, приглушила его, как плед — пламя. Но ненадолго. Он повернул голову, глядя на Гермиону — её силу, её тревогу, её упрямую стойкость, которую он знал и уважал, и чуть-чуть завидовал. Она теперь не пыталась скрыть свои чувства. Была откровенно растеряна, и даже обижена. Не на Рона — на саму ситуацию, на саму возможность, что придётся снова идти в неизвестность.

— Ты же не обязан, — прошептала она, чуть тише. — Ты ведь не обязан им ничего, Рон…

Он ничего не ответил.

Гарри сдвинулся вперёд, положил руки на колени. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах было напряжение.

— Она права, — сказал он, не глядя прямо на друга. — Это не авантюра. Это ловушка, Рон.

— Они очень хорошо замаскированы. — Гермиона упрямо продолжила. — Это не просто подполье. Это... целенаправленная идеология. И, судя по формулировкам, она уже не нова.

— Именно поэтому я должен. — Рон встал. Его лицо впервые за долгое время было предельно серьёзным. — Потому что если они уже начали… значит, кто-то должен быть внутри, до того как начнётся что-то большее.

Он посмотрел на друзей.

— Я не герой. Не избранный. Но если кто-то в этом письме считает, что я — мост, значит, пусть будет мост. Только не туда, куда они думают.

Гермионы шагнула ближе, теперь почти вплотную к нему, и её рука, без особого намерения, легла ему на грудь, как будто пыталась удержать, остановить не телом, сердцем.

— Ты добрый. Верный. Упрямый. И ты всегда, всегда идёшь за правдой. Даже если не знаешь, что она тебя сломает. Они это увидели. И они попытаются использовать. Подменить цели, замылить границы. Сначала ты — наблюдатель. Потом — участник. Потом… может не остаться тебя самого.

Она не плакала. Но глаза её блестели. Не от слёз, от отчаянной, сдерживаемой боли. Той самой, которую она не показывала никому с войны. Потому что если показать, значит, впустить хаос. А она держала порядок.

— Ты нужен здесь, — прошептала она, уже не как защитница, не как друг, а как женщина, которой страшно потерять кого-то своего. — Мне… нужен.

Это было сказано не ради убеждения. Это вырвалось, как правда, усталое и честное признание, которое она долго прятала. Она не смотрела на Гарри, не искала поддержки. Сейчас в комнате остались только двое — она и он. Остальное было фоном.

Она убрала руку, отступила на шаг, но не отвела взгляда. Он был важнее, чем её страх.

Гарри всё это время много молчал. Его лицо не выдавало ничего, абсолютная маска. Но внутри него, как и в те самые дни у палатки, бурлило. Он помнил, каково это — принимать решение, зная, что назад дороги не будет. Он помнил и то, как Гермиона, дрожащая, но сильная, держала их троих на плаву, когда весь мир рушился. Он помнил, как Рон уходил — и возвращался. И как каждый раз это возвращение становилось тяжёлым грузом на плечах всех.

Он видел, как Гермиона смотрит на Рона. Видел всё: и то, что она не может сказать, и то, что уже сказала. И он почувствовал, как в груди поднимается что-то не ревность, нет, зависть. Горькая, немая. Потому что между ними была связующая нить, а он — всё больше чувствовал себя в стороне. Не от них. От жизни. От нормальности.

Он встал. Резко. Как будто уже не мог больше сидеть в этом кресле, в этом спокойствии, которое было обманкой. Подошёл к Рону, встал рядом. Лицо было жёстким, глаза — глубокими.

— Если ты поедешь, — сказал он медленно, — ты не поедешь один. Я не позволю. И Гермиона тоже.

Он перевёл взгляд на неё. Та сжала губы, кивая, как будто это было очевидным, но слишком тяжёлым, чтобы произносить вслух.

Несмотря на тревожные взгляды, на мягкие, а иногда и резкие отговорки со стороны Гермионы, на молчаливое, сдержанное сопротивление Гарри, Рон не отступал. В его решимости не было драматичности, не было и упрямства ради упрямства. Просто что-то внутри — твёрдое, тихое, непоколебимое, решило: он должен поехать. Не потому что хочет, а потому что не поехать, значит закрыть глаза.

Гермиона заговаривала устало, но до конца: предлагала альтернативы, настаивала, приводила доводы, но всё чаще терялась в собственной тревоге. Гарри, хотя и молчал дольше, в итоге высказал всё предельно ясно. А потом, как-то слишком быстро, без слов, собрался в дорогу сам. Как будто понял, что уговоры тут ни к чему. Как будто вспомнил: такие решения не рождаются в одиночестве, но и не отменяются словами.

Прошли сутки. Всего лишь одни, но они тянулись, как тонкая проволока: напряжённо, медленно, с размытыми границами сна и бодрствования. И вот настало утро. Лондон. Станция.

Тонкий, холодный туман цеплялся за перроны. В воздухе стоял запах сырости, старых рельс, угля и магии, тщательно замаскированной под обыденность. В обычном мире это был обычный день. Люди спешили мимо, не замечая ничего особенного. Но для троих, всё было иначе.

— Ну что, это и есть твой великий момент? — Гарри сунул руки в карманы, чуть поёжился от утреннего ветра и прищурился на кирпичную стену. — Ты, тайный агент чистокровной мафии.

— Пока — просто слегка нервный выпускник, стоящий возле стены в сопровождении двух подозрительно озирающихся друзей, — буркнул Рон, затягивая шарф. — Мы, честно говоря, больше похожи на семейку магглов, потерявших дорогу к "Икее".

— Отлично. Значит, план по маскировке работает, — фыркнула Гермиона, поправляя длинный плащ и проверяя, всё ли нормально с её заклинанием маскировки, наложенным поверх внешности. — Кстати, напоминание: если кто-то вдруг попросит предъявить пропуск в вагон “Идентичность”, ты сразу сворачиваешь в противоположную сторону.

— Или прикидываешься багажом, — добавил Гарри. — Желательно очень тяжёлым.

Рон не ответил. Он стоял, глядя на кирпичную арку, от которой только что отделился лёгкий туман, медленно растекаясь по земле. Над ней, прямо на воздухе, начал проявляться знак: стилизованная буква S, обвитая лозой, как герб давно забытых виноделов или очень снобистской тайной организации.

Под аркой замигал тусклый фонарь, и из-за стены вышел кондуктор. Даже по меркам магического мира выглядел он подозрительно театрально. На нём была мантия из серебристо-фиолетового паучьего шёлка, воротник которой больше подошёл бы вампиру-денди из гобелена. Голову украшала узкая цилиндрическая шляпа с чернильно-чёрной лентой, на которой вместо буквы стояло «!», но очень маленькое, как будто даже оно смущалось.

Он подошёл к троице, глядя поверх очков с круглыми дымчатыми линзами.

— Мистер Уизли, — произнёс он голосом, в котором слышались утренняя роса, вековая ирония и, кажется, намёки на оперу. — Добро пожаловать.

— Это… вам? — Рон инстинктивно сделал шаг назад, будто забыл, кто тут должен быть главным героем.

— Разумеется, мне. — нахмурился тот.

Он щёлкнул пальцами, и воздух чуть вздрогнул, как вода от капли. За их спинами открылась воронка света, внутри которой маячили вагоны: старинные, тёмного дерева, украшенные бронзой и резьбой. Над ними висела выгравированная табличка:

"Поезд SANGUIS — только в одну сторону. Пункт назначения: по состоянию духа."

— Я… эээ… — Рон открыл рот, закрыл. — А где платформа 7¾?

— Вы на ней. Просто в её альтернативной ипостаси, — невозмутимо ответил кондуктор, словно это был обычный вторник.

— Ну всё, пошло. Философия с утра, — простонал Гарри.

Кондуктор не обратил на это внимания.

— Вас ожидает вагон «Кровь Льва», далее — «Корни», и затем, при желании, пересадка в «Идентичность».

Он сделал театральный жест, словно открывая перед ними невидимую карту вселенной.

— Каждый из них адаптируется под пассажира. Интерьеры могут отличаться. Не пугайтесь, если увидите себя ребёнком. Или женщиной. Или — драконом. Всё зависит от ваших внутренних установок.

— Гермиона, — тихо сказал Рон, обернувшись. — Если я превращусь в дракона, просто… не паникуй.

— Паниковать буду только, если ты станешь веганом, — сухо ответила она.

Гарри хмыкнул.

— А если увижу зелье, подписанное как "Понимание своей магической сущности через боль", я просто запру тебя в купе.

Кондуктор вежливо поклонился.

— Прошу, мистер Уизли. Время не ждёт. А поезд — вообще никогда не опаздывает. Только тебя.

Рон посмотрел на них. На Гермиону, которая уже собиралась что-то сказать, но сдержалась. На Гарри, который просто кивнул.

Он глубоко вдохнул, расправил плечи и, наконец, произнёс:

— Ну, раз уж я всё равно пришёл в чистых носках…

И шагнул вперёд.

И тогда всё изменилось.

Туман распахнулся, как занавес. Мир за аркой стал другим. Звук платформы отступил, запах дыма усилился, где-то вдалеке залаяли книги? Пейзаж за вагонами был странным: небо — в янтарных трещинах, как разбитое стекло, трава — серая, деревья — вверх ногами. Вокруг вагона "Кровь Льва" разгуливали павлины, у которых вместо хвостов были ленточки с генеалогическими таблицами.

Рон, окинув всё это долгим взглядом, произнёс: — Ну, по крайней мере, не скучно.

А потом — обернулся. И увидел: Гермиона уже достаёт маскировочный амулет, Гарри надевает перчатки.

— Вы что делаете?

— Ничего! — воскликнули друзья, переглядываясь между собой.

Вагон оказался… странно пуст.

Рон зашёл в него с определённой долей напряжённости. Не потому, что ожидал ловушку (хотя, конечно, ожидал), а потому что внутренности поезда походили на смесь мрачной библиотеки и кабинета школьного психолога. Обивка кресел была бардовой, но меняла оттенки в зависимости от освещения. Стены украшали портреты людей, которых он не знал, но которые подозрительно смотрели прямо на него, словно оценивали… не внешний вид, а внутреннее содержание.

Рон шёл неуверенно. Указателей было немного, а те, что были, меняли язык и начертание, стоило отвернуться. Первоначально он пытался искать «Идентичность», так, как велел кондуктор. Но дверь, на которой было написано Identitas, оказалась глуха. Как будто для него не существовало.

На столиках лежали пергаменты с закрученной вязью. Где-то капал чай. Хотя чайника видно не было.

Было пусто.

Он остановился у поворота, прищурился, провёл пальцами по табличке сбоку от двери — буквы медленно менялись, словно раздумывали, на каком языке ему ответить. Что-то было не так. Не с поездом — с его маршрутом. С ощущением того, что он якобы сам выбирает.

Он обернулся. Пусто. Только дрожащий свет в старинных лампах, чуть колышущийся воздух — и полумрак, такой густой, что казался бархатным.

На миг Рон подумал, что один.

Он снова повернулся к табличке, чтобы рассмотреть очередной непонятный символ — но в ту же секунду, чуть сбоку, почти в слепой зоне, по коридору скользнул кто-то.

Тень.

Фигура в капюшоне, чёрная, быстрая, слишком быстрая. Почти не касалась пола. Ни звука шагов, ни шелеста. Только движение, слишком стремительное для обычного человека. Как будто мир слегка отмотал плёнку вперёд.

Он замер. В следующий миг всё было уже как раньше. Табличка, стены, свет. Пусто.

Но пульс в шее сделался громче. И, не осознавая, что делает, Рон прошептал:

— Что за чёрт…?

Тут же пожалел. Слова остались в воздухе, не проглоченные тишиной. Они отразились, будто кто-то услышал. Но не здесь. Где-то дальше. Вглуби. Рон тихо прошёл по ковровой дорожке, остановился у окна. За ним проплывали… пейзажи? Нет, скорее, сцены. То заснеженный Хогсмид, то какой-то маггловский переулок, то пляж, который, кажется, он однажды видел во сне. Он сел. Протянул руку к чашке, которая, к удивлению, уже стояла рядом. Чёрный чай с мёдом, именно так, как он любил. Чашка была тёплой. Капля сбежала по фарфору и исчезла прямо в воздухе.

— Ну и поезд, — пробормотал он, почесав затылок.

Прошла минута. Потом вторая.

Он оглянулся. Никого.

Прислушался. Тишина, только приглушённый гул состава и шелест портретов, будто те переговаривались шёпотом. Рон поёрзал в кресле. У него было чёткое ощущение, что он не один. Не в вагоне, а вообще. Где-то рядом должны были быть Гермиона и Гарри. Потому что… они всегда были рядом.

— Окей… — протянул он. — Подозрительно тихо...

И тут, из верхнего багажного отсека, совсем ненавязчиво, как будто это было частью театра, вылетел свиток, развернулся в воздухе и мягко приземлился на колени Рона.

На нём было написано:

"Ставки были на 3 минуты. Гермиона выиграла."

Рон моргнул.

В этот момент соседнее кресло. То, что до этого выглядело как часть интерьера, слегка дрогнуло, и с мягким вжух из иллюзии проявилась Гермиона. Она сидела с маленькой книжкой, аккуратно открытой на странице "История Теневых Архивов: от кровных к контрактам", и взглянула на него поверх очков.

— Две минуты сорок восемь секунд. Я была щедра, — сказала она с невозмутимым видом.

— А я проиграл на сорок секунд, — раздался голос справа, и от окна отделилась фигура Гарри. Он стоял, облокотившись на подоконник, с кружкой кофе. — Но, в мою защиту, ты долго смотришь в окно, Рон. Слишком долго. Почти задумчиво. Это тебя и сгубило.

Рон уставился на них.

— Вы… вы были здесь всё это время?!

— Да, — сказала Гермиона, как будто это было совершенно очевидно. — Мы не собирались отпускать тебя одного в неизвестный поезд, ведущий к черт знает чему, с коммитментом от организации, названной в честь крови.

— И с вагонами, звучащими как главы учебника по пропаганде, — добавил Гарри. — "Идентичность", "Корни", "Чистота"... — Поттер скривился. — Кто это пишет вообще?

Рон всё ещё переваривал происходящее. Потом громко рассмеялся.

— Подождите, — сказал он, — то есть вы что… замаскировались и следили за мной, чтобы… что? Проверить, паникую ли я?

— Нет, — Гермиона, качнув головой. — Просто быть рядом.

— Или если вагон внезапно начнёт говорить с тобой голосом Волдеморта, — добавил Гарри, слегка потирая шрам. — Или, не знаю, предложит тебе "очистительный обряд на базе идентификационного кристалла".

— Это был бы звоночек, — признала Гермиона, всё ещё настороженно поглядывая на Гарри. Он всё ещё чесал шрам.

Рон фыркнул, качая головой.

— А ставки реально были?

— Конечно, — сказал Гарри, усмехнувшись. — Мы даже оформили их в амулете. Я хотел добавить фанфары, если бы ты заметил нас раньше трёх минут. Но Гермиона настояла на "более тактичном подходе".

— Потому что он, в отличие от тебя, не идиот, — парировала она.

Произошло сдвижение.

Не толчок, не грохот колёс по рельсам. Нет. Это было плавное, почти незаметное смещение мира. Внизу, под ногами, вагон словно на миг оторвался от самого времени, потерял точку опоры, и сразу же — обрёл новую. Не земную, не привычную, а ту, что существует только в магии: зыбкую, изменчивую, словно ткань снов.

Снаружи началась трансформация. Платформа растворялась не как объект, как воспоминание. Каменные плиты растекались дымкой, фонари дрожали, теряя очертания, вывески и надписи исчезали, будто кто-то стирал их из истории. Поезд больше не уезжал от станции, он ускользал от мира, словно соскальзывал по шву между измерениями. И вместе с ним — его пассажиры. За окнами не было ни пейзажа, ни горизонта. Только тьма. Не ночная, не угрожающая, а плотная, задумчивая. Как занавес перед началом спектакля. В этой темноте не было ничего определённого, но чувствовалось всё: отдалённые вибрации магии, эхом звучащие шаги, шорохи невидимых существ, которые обитали где-то на границах возможного. Поезд будто плыл в ней величественно, медленно, с достоинством, как старинный корабль в море заклинаний.

Рон откинулся в кресле, наконец отпустив напряжение. Где-то вдали поезд начал медленно поворачивать, и теперь за окном разворачивались новые виды, теперь уже больше похожие на воспоминания, чем на места. Он посмотрел на них обоих. Гермиону с её мини-книгой и напряжёнными пальцами, Гарри с чуть нахмуренным лбом и внимательными глазами.

И сказал:

— Ну что, команда. Выиграли вы ставку или нет, но я рад, что вы тут.

— Не могли иначе, — просто сказал Гарри, пожав плечами.

— Даже если бы ты решил поехать один, — добавила Гермиона, мягко. — Мы всё равно нашли бы способ быть рядом.

Рон улыбнулся. И в тот момент в вагон вошёл молодой официант в мантии из карт, держащий на подносе три напитка. Он вручил каждому по бокалу и сказал загадочным голосом:

— Чай с лимоном, как в детстве. Кофе, как в ту осень. И какао… из камина на Гриммо. Не спрашивайте, как.

— Спасибо…? — сказал Рон, беря свой бокал.

— Наслаждайтесь поездкой, — кивнул официант и растворился в стене.

Они переглянулись.

— Ладно, — сказал Гарри, проходясь взглядом по всему помещению. — Это уже даже по меркам Хогвартса… как-то стрёмно.

— Идеально, — сказал Рон, поднимая бокал. — Поехали.

Поезд продолжал плавно гудеть, разрезая пустоту за окнами. у самую, что больше напоминала не ландшафт, а мысленное пространство: переливающееся, зыбкое, будто ты едешь не сквозь мир, а сквозь чьи-то воспоминания. Или через черновики будущего.

Во всём этом было что-то по-настоящему странное, и Гермиона, конечно, чувствовала это первой. Она сидела чуть наклонившись вперёд, локти были на подлокотниках, взгляд — острый, сфокусированный. Всё в её позе говорило о напряжении, но контролируемом. Почти хищном. Как будто она сама — разведка. Волосы, всегда и без того живущие своей жизнью, теперь стали ещё пушистее — влажность и едва уловимая магическая вибрация в воздухе будто "зарядили" каждую прядь. Кудри распушились в хаос, но не мешали: Гермиона привычно заправила несколько за ухо, остальные — собрала в полураспущенный узел на затылке. Практично, но всё равно красиво.

— Что-то не так, — тихо прошептала она, как будто словам было стыдно быть услышанными. Она начала оглядываться по сторонам.

Рон в этот момент жевал какой-то магический пряник, который сам принимал форму фамильного герба, и не сразу понял, что произошло.

— Что?

Гермиона уже держала палочку. Не открыто, не демонстративно, а правильно. Как оружие. Как инструмент. Тонкие пальцы, слегка дрожащие, но в глазах полное спокойствие. Она знала, как надо. И делала это без слов.

— Гарри. — Её голос был чуть громче шепота, но очень чёткий. — Временное рассеивание. Слой — один.

Гарри, будто ждал команды, без лишних вопросов вынул палочку и скользнул по кругу над их головами. Короткий, почти незаметный всплеск воздуха — и их фигуры в один миг снова растворились в иллюзии. Замаскировались. Снова.

На этот раз — не столько от врага, сколько от внимания. Потому что в поезде что-то начинало меняться. Не внешний вид, внимание. Как будто кто-то очень конкретный начал разглядывать их пространство.

И они знали, кто именно.

Они замерли.

Окно, занавешенное тканью с гербом, дрогнуло. И через несколько секунд мягкий щёлк известил: дверь открылась. Шаг. Ещё один.

Он вошёл, как всегда, с ленивой грацией человека, который считает пространство своим уже по определению. Длинный, глубокий плащ цвета лунного пепла. Чёрные перчатки, небрежно сжатые в одной руке. Волосы аккуратно зачёсаны назад, но не до занудства. Слегка насмешливое выражение лица. И глаза — холодные, при этом… невероятно внимательные. Оценивающие.

— Привет, Уизли. Не думал, что ты тут окажешься раньше Малфоя.

Все трое отшатнулись.