Луна и цветы (гет)

Бабушка схватила внучку за плечо, ее костлявые пальцы сдавили нежную кожу.

— Запомни слова ворона, дитя мое. Он сидит у всех на плече.

Линн поежилась. Ну и историю она выбрала!

— Бабушка, а почему ты рассказала именно эту легенду?

— Тебе в наставление, моя крошка. Иногда забота хуже терновой клетки.

Девушка усиленно кивнула, но понять слова старушки была не в силах. Причем тут она? Линн с детства не любила историю о вороне. На ее взгляд, она была самой жестокой и страшной из всех, что рассказывались ей на ночь. Ее воображение рисовало слишком яркую картину лежащего в клетке с шипами мертвого ворона с изуродованной грудью. Девушка сильнее придала к себе подушку. Ну и способ бабушка выбрала для ее успокоения! Мрачнее некуда. Нужно срочно уводить разговор в другое русло, иначе старушка выудит из памяти еще что-то более пугающее.

— Бабушка, — позвала она.

Женщина смотрела мутным темным взглядом в окно, провожая уходящее на покой солнце.

— Что такое, голубка?

— А расскажи мне про дедушку.

Старушка дернулась, как ошпаренная, ее глаза теперь уже прожигали внучку. Она явно не ожидала услышать этот вопрос.

— Чего это тебе в голову взбрело? — в скрипучем голосе слышались гнетущие ноты. — Спросила бы, о чем хорошем, что покойников тревожить?

И снова промах. Кажется, не стоило бередить старые раны, но пути назад уже нет.

— Я не помню его совсем, — Линн выпуталась из теплого плена одеяла и, подставив по спину подушку, села. Даже если бабушка будет настаивать, она вряд ли сможет заснуть этим вечером. — Спрашивать у мамы не хочу, а папа слишком… немногословен.

Девушка вспомнила разговор с отцом о дедушке, тот охарактеризовал его довольно лаконично: «старый ворчащий злой хрыч. Только маме не говори». Это было фактически все, что знала Линн.

— Ну ладно-ладно. Помнишь, как я тебе наказывала?

— Кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет — тому оба вон, — с максимальной серьезностью произнесла девушка.

— Моя ты умница! Ну слушай. Мама моя умерла, когда я еще грудничком была. С отцом мы только вдвоем были. Хорошим он старостой был. Уважали его, да не просто так, а за поступки. Добрым он был, а когда на то необходимость была, то и по столу мог стукнуть. Кого надо похвалит, а кого и поругает. Хорошее то время было. Но умер отец, как мне пятнадцать лет исполнилось. Деревня наша без управы осталась. Что ж делать — пришлось замуж выходить. Молодая я была да глупая. В деревне ни с кем близко знакома не была, подружек у меня не было, а уж о мужчинах и говорить не приходится. Выбрала того, что посимпатичнее был, да свадьбу быстренько сыграли. Долг — есть долг, сама ведь понимаешь.

У Линн перед глазами пронесся вчерашний «паршивый» танец. Мотыльки, травы, барабаны — головокружение. Падение на колени — нестерпимая боль. Слезы, тяжелое платье. Хочешь-не хочешь, а роль исполни.

— Зажили мы с твоим дедом душа в душу. За год не поссорились не раза. Я так рада была, что он моего покойного отца не забывал: все начинания его исполнял. Но потом что-то с ним случилось. То ли власть в голову ударила, то ли рассудком помутился. Кто знает, что такое с ним произошло. Это было, когда я твою маму под сердцем носила. Тяжко мне было, внученька, силы меня все покидали — будто Аннет их из меня вытягивала. Танцевать я уж не могла, а все свое твердит. Ты должна, ведь моя жена. Не позволил он другим ритуальные танцы исполнять, а я уж не знаю из каких сил держалась, того и гляди свалилась бы замертво. Когда уж совсем плохо стало, то смилостивился и разрешил другой на праздниках танцевать. А потом ко мне приходил, садился рядом у кровати и бурчал, что молитва никуда не годится, а если уж Мелан прогневается, то виновата я буду. Боюсь представить, чего он той девчонке наговорил.

Бабушка перевела дыхание. Видно было, что этот разговор убивает ее изнутри. Незажившая боль прошлого продолжала грызть ее изнутри. Линн всмотрелась в ее лицо сочувствующим взглядом. Бабушка никогда не казалась ей такой старой, как в этот момент.

— Но это еще полбеды, маленькая моя, — продолжила женщина, игнорируя робкие попытки Линн прервать непростую беседу, — что значу я, когда держу ответ за всю деревню? Но твой дедушка не останавливался в своем безумии. Перессорился со старостами всех соседней деревень. Раньше то мы обменивались излишками урожая, так что неурожай был нам не страшен, но теперь нам никто ничего не давал. В один год дождь лил всю неделю почти. Все посевы погибли. Ох и голодным был тот год. Я умоляла его пойти, да повиниться, чтоб хоть немного еды дали, только бы до следующего урожая дотянуть. Но он был непреклонен. «Да что ты понимаешь, глупая женщина!» — вскричится, хоть из дома убегай. Так раза три, а, может, и четыре голодали мы. Конечно же, за это меня винил, поколачивал даже. Что ж я богиню прогневала?

Линн чувствовала, как у нее по спине ползли противные мурашки. Ей не хотелось верить в то, что рассказывает бабушка — правда. Разве так бывает на самом деле?

— А почему дедушка был таким? — она сама удивилась своему тихому шепоту. Бабушка пристально смотрела на нее, от этого теплого взгляда и затянувшегося молчания становилось не по себе. — Просто, — девушка судорожно подбирала слова, — должна же быть какая-то причина, почему он таким был.

— Безумен он был, голубка, — ответила бабушка. Ее ледяной тон пригвоздил Линн к постели так, что она не могла пошевелиться. — Когда ты родилась, он ведь и не так уж стар был, чтоб разумом помутился. Но возомнил себя князем, раздавал приказы. Кричал, где его слуги и требовал, чтоб ему кланялись, когда заговорят с ним. Тебя он сразу невзлюбил. Говорил, что это дитя не может быть его рода, хотел в лес тебя унести, да в реку бросить. Морис как мог с тобой прятался. Последние годы его самые тяжелые были. Грешно так говорить, но, когда он утопился, все выдохнули. Морис принялся приводить дела в порядок. Хорошо хоть Аннет толкового мужа нашла, не то, что бабка твоя.

— А почему он, — слова застряли в горле. В мысли вновь лезут образы из сна: ледяные неприветливые воды, забирающие ее душу. — Почему он утопился?

— Лежал он в горячном бреду. Все про реку говорил. Одной ночью не уследили, сбежал он от нас, а поутру уж из реки достали.

Повисла напряженная тишина. Дух мертвеца давил на них. С улицы доносились жизнерадостные голоса мужчин, приводящих площадь в порядок после праздника. Вряд ли они знали о том, что происходило за дверьми дома старосты.

— Ты не обижайся на маму, — внезапно сказала бабушка, разрывая плотную стену, — ей тоже тяжело пришлось. Отец воспитал ее такой. Она тоже танцевала, когда беременна тобой была, но не противилась. Так уж ее научил он. А когда едва тебя не потеряла, приняла это с покорностью, как наказание Мелан. Если хочешь знать мое мнение, то оно таково. Боги богами, но о себе тоже забывать нельзя. Если положить всю себя на алтарь веры, зачем же тогда молиться?

Бабушка распрямила сгорбленную под тяжестью лет спину и улыбнулась практически бескровными губами.

— Не унывай, моя милая. Как говорила моя прабабка: нет напасти страшнее, чем саранча и блеск золотого эполета. А все остальное — поправимо.