Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Розмарин горел смолистым, терпким ароматом, перебивая привычную лаванду. В леднике стало чуть привычней. Холод все так же впивался в кости, но мы притащили старую, дырявую попону из конюшни — сидеть на ней было меньше шансов отморозить что-нибудь важное. Гвен мешала новую партию в котелке — пробный «мужской» крем, с меньшим ланолином, с добавлением растертых в пыль иголок розмарина. Я сортировал пустые баночки от Гиббса. Десяток. Как и обещал.

— Продала все, — сказала Гвен вдруг, не отрываясь от котелка. Ее голос был ровным, деловым, но в свете свечи я видел, как уголок ее рта тронулся вверх. — Лаванду. Все десять. Фермерша Беннет взяла три — для мужа и сыновей, руки в трещинах от земли. Прачки — еще три. Остальное — в деревне. Миссис Торп даже без пробника купила. Говорит, слухи идут хорошие. — Она аккуратно сняла котелок с огня, поставил на камень. — Двадцать шиллингов. И комиссия… моя. — Она не уточнила сумму, но по ее осанке было видно — комиссия была приличной.

Двадцать шиллингов. Целый фунт. В кармане моего фрака лежал тяжелый, прохладный мешочек. Первый настоящий капитал. Не жалкие шиллинги на ингредиенты, а сумма, за которой маячили реальные вещи: та самая пишущая машинка (подержанная, но настоящая), новые книги, запас воска и масла. Мы молча смотрели на котелок, где остывала новая партия. Деньги лежали между нами, невидимым, но ощутимым грузом. Основанием.

— Надо мыло, — сказала я, ломая тишину. Мысль витала давно. Проще в производстве, нужнее. — Простое. Дегтярное для конюхов и кузнецов. Или с лавандой — для кухни, прачечной. Из щелока, жира… — Знания химии были обрывочными, но принцип я помнил. — Можно попробовать. Риск меньше — запах варева не такой сильный.

Гвен кивнула, уже просчитывая.

— Жир можно дешевый, потроховый, у мясника. Щелок… миссис Патмор ругается, что новый слишком едкий. Может, взять у нее старый? Под видом утилизации. — Она смотрела на меня, и в ее взгляде читался не вопрос, а предложение. Партнерское. — А пробовать… здесь. В бочке можно щелок развести. Аккуратней только.

На следующий день я шел по коридору с подносом для Его Светлости, как Карсон окликнул меня. Не грозно, а… задумчиво.

— Барроу. — Он подошел ближе, его взгляд скользнул по моему фраку, безупречно отглаженному, к рукам. — Руки… в порядке. Вижу. — Он помолчал. — Миссис Хьюз упоминала. Говорит, прачки жалуются меньше. У кого-то крем появился хороший. Деревенский.

Сердце екнуло. Но голос звучал ровно:

— Да, мистер Карсон. Слышал. Говорят, помогает. Рабочим рукам.

Он кивнул, его лицо оставалось непроницаемым.

— Опрятность слуги — честь Дома. Важно. Особенно при гостях. — Он сделал паузу, как бы подбирая слова. — Его Светлость… упомянул. Вчера. Что мыло в ванной гостевого крыла… ароматное, но слабоватое. Для мужчин. Может, знаешь… что покрепче? Не эти дурацкие розочки?

Это был шанс. Рискованный, но ослепительный. Я сглотнул.

— Может быть… дегтярное, мистер Карсон? Или хвойное? Освежает. И… чистит лучше. Деревенское часто такое.

Карсон задумался, его брови сдвинулись.

— Деготь… Резко. Но… практично. — Он посмотрел на меня оценивающе. — Узнай. Можешь? Без лишней суеты. Если есть качественное… образец принеси. Не для господ, разумеется. Для служебных помещений. Для мужского персонала. Для… чистоты.

— Да, мистер Карсон. Постараюсь, — ответил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Не подозрение. Поручение. Он видел во мне человека, который может решить практическую проблему. Доверие. Пусть крошечное, но бесценное.

Вечером в леднике мы с Гвен смотрели не на крем, а на большой чан, который с трудом приволокли из-под кухни. Гвен принесла ведро старого щелока («Миссис Патмор только обрадовалась избавиться»), я — мешок дешевого жира и кусок березового дегтя. Запах стоял знатный — едкий, грубый, рабочий. Но это был запах возможностей.

— Карсон хочет образец, — сказал я, помешивая будущее мыло длинной палкой в бочке. — Для слуг. Если понравится… может, постоянный заказ.

Гвен, засучив рукава, добавляла щелок, ее лицо было сосредоточенным, без тени сомнения.

— Сделаем. Крепкое. Чтобы руки до скрипа мыли. — Она бросила в бочку пригоршню хвои, найденной у парника. — Для запаха. Лесного. Мужикам понравится. — Она посмотрела на меня, и в ее глазах светилось нечто большее, чем удовлетворение от продажи крема. Азарт. — А потом… попробуем для прачек. С лавандой. И маслом. Чтоб руки не сохли.

Мешочек с двадцатью шиллингами лежал в углу, прикрытый тряпкой. Тяжелый, звонкий. Но теперь он казался не конечной целью, а стартовым капиталом. Для мыла. Для расширения. Для будущего, которое медленно, как застывающее в бочке мыло, обретало форму. Гвен достала из кармана передника несколько монет, протянула мне.

— На. Для машинки. Первый взнос. — Она сказала это просто, как о деле. Но в ее глазах, пойманных светом свечи, горела упрямая искра той самой мечты, что привела ее в Даунтон. Только теперь эта мечта пахла не чернилами, а дегтем, хвоей и деньгами. Нашими деньгами.

Я взял монеты. Теплые от ее руки. Твердые. Реальные. В старом леднике, под каменными сводами Даунтона, мы варили не просто крем или мыло. Мы варили свое будущее. Баночка за баночкой. Брусок за бруском. И оно больше не казалось хрупким. Оно пахло работой, риском и упрямой, дегтярной надеждой. Мы потушили свечу. В темноте звенели монеты в моем кармане. Семена, брошенные в холодную землю. Но они уже прорастали.