Выбор (гет)

С того первого урока прошла всего неделя, но при воспоминании о нём у Гермионы всё ещё подкашивались ноги. В доме стояла вязкая тишина, какой не было в то утро, когда случилось нападение. Было даже слегка не по себе от того, насколько спокойным умел быть Волдеморт. Особенно сейчас — сидя в гостиной на диване у камина.

Гермионе всегда эта часть особняка казалась несколько вычурной: лепнина по потолку, стены, отделанные деревянными панелями с вырезанными виньетками, пустые картины с позолоченными рамами, словно портреты кто-то выдернул, оставив зияющие пустоты. Рамы были самым странным элементом, не считая хозяина дома.

Полулежа на бархатном бордовом диване, вытянув длинные ноги к огню, он казался почти расслабленным — как хищник, дремлющий перед охотой. Извечная чёрная мантия его не окутывала, а будто ниспадала каскадом с острых, сухих плеч. Алые глаза пробегали по строчкам древнего фолианта, который он бережно держал в удивительно изящных пальцах.

Волдеморт завораживал её. С недавних пор… С недавних пор почему-то она смотрела на него со странной примесью вожделения, стыда и всего лишь каплей страха.

Его вопрос в библиотеке: «Боится ли она его меньше?». Определённо, Гермиона боялась его гораздо меньше. Теперь её страх теснил интерес к нему.

Осторожно проскользнув в гостиную, она замерла рядом с диваном, не решаясь сесть. На мгновение Волдеморт оторвался от чтения, посмотрел на Гермиону и взглядом указал ей на место рядом с собой, а затем вновь вернулся к книге. Чуть помешкав, она всё же присела рядом. Бархатные ворсинки под руками ощущались мягким руном, блестящим в трепещущем пламени камина. Сидела прямо, словно готовая вскочить, но в то же время — ближе, чем прежде. Коротко взглянула на него, пальцы её сжали подол чёрного платья.

Откинувшись на спинку дивана, Волдеморт перевернул страницу. А Гермиона… ей хотелось быть ближе. Она тоже облокотилась спиной о мягкие подушки и положила голову рядом с его плечом. На мгновение Волдеморт замер. Даже показалось, будто он задержал дыхание, но взгляд его был по-прежнему прикован к книге. Мгновения тянулись в напряжённой тишине. Затем его рука медленно поднялась, и он притянул Гермиону к себе, устроив её голову у себя на груди. Уткнувшись в его мантию, она ощутила запах — сухой, как старый пергамент, с лёгким оттенком горького дыма. Его пальцы заскользили по её кудрям — осторожно, словно он сам проверял, позволительно ли ему это.

— Всё-таки, Гермиона, — Волдеморт оторвал взгляд от книги, посмотрел в пляшущее в камине пламя, — ответь мне теперь. Почему ты приняла мою игру?

Он вновь задал ей вопрос, на который она совсем не хотела давать ответ. Ни самой себе, ни ему. И всё же… Волдеморт ждал.

— Меня… — её голос дрогнул. — Меня никто не ждёт, никто за мной не придёт. Меня… никто не будет утешать. — Она нервно сглотнула. — Мне не на кого положиться.

Ладонь в её волосах замерла. Гермионе показалось, что его пальцы чуть дрогнули, однако губы Волдеморта растянулись в неприятной усмешке.

— Ты права, — зрачки его сузились. — Никто не будет тебе сочувствовать, утешать тем более. Особенно я. — Пальцы ухватили её подбородок, заставляя посмотреть в его змеиное лицо. — Я могу тебя только сломать. А ты... — он склонился к её шее и шумно вдохнул её аромат, отчего по коже словно разряд тока пробежал. — Гнёшься под моим напором, не ломаешься.

— Я упрямая... — произнесла она, опустив голову. — Наверное, это меня и...

— Упрямая, — усмехнулся Волдеморт. — Именно это я и увидел, когда пришёл за тобой. Упрямая. Несносная…

Глаза Гермионы расширились. Осознание. Паника. Ладони похолодели. Он за ней пришёл. Он её забрал. Не спас — нет. Но когда она поняла, что никому не нужна — появился он. Медленно она подняла на него взгляд. Грудь сжало. Пришёл. Забрал. И позволил зародиться надежде, когда она уже почти сломалась. Он был единственным, кто за неё боролся.

— Ты сама это признала, Гермиона, — на его губах заиграла холодная, как сталь, улыбка. — За тобой никто не пришёл, кроме меня. И остатки Ордена о тебе даже не вспоминают, хоть ты и печёшься о них каждый день...

Волдеморт вводил в заблуждение, туманил разум — мастерски сбивал с толку. Но... когда год назад в зале Визенгамота она сидела в тесной клетке с кучей других мятежников, то их почти всех освободили — почти каждая семья стала частью новой Магической Британии. И все они попросили за своих сыновей, отцов, сестёр, дочерей… За неё некому было попросить — Гермиона не была частью их мира. Некому было за ней прийти.

— Теперь ты поняла? — а вот его жестокость не знала границ: как он умело манипулировал и давил на слабости. — Если ты не из их семей, то всем на тебя плевать. И неважно, со мной эта семья или против — ты для них лишняя.

— Так и вы не принадлежите ни к одной из семей, мой Лорд, — вскинув голову, ответила она, пытаясь подавить ком в горле. — Случись что, вы точно так же будете выкинуты. Ваш род сгинул, и никто не пойдёт за вас ручаться, особенно теперь. Если бы они знали вашу истинную родословную, то вы для них были бы немногим лучше грязнокровки. Мой Лорд.

Повисло молчание. В этот миг Гермиона слышала только бешеный стук крови в ушах.

— А ты, значит, знаешь мою родословную? — его взгляд пронзил насквозь.

Она склонила голову набок, как это обычно любил делать Волдеморт. По её губам скользнула слабая улыбка.

— Конечно, мистер Реддл.

Волдеморт затаил дыхание на мгновение. В глазах вспыхнул гнев, сменившийся азартом. Затем он втянул воздух сквозь зубы, а губы дрогнули в усмешке — странной, на грани ярости и интереса.

— Повтори.

Привстав, Гермиона нагнулась к его лицу, обвила его шею правой рукой, левой коснулась его подбородка — всё ещё точёного, острого, как на старых фотографиях.

— Том. Марволо. Реддл.

От неё это имя прозвучало как заклятье, вызывающее древнего демона. Воздух вокруг них будто раскалился.

Волдеморт замер, словно эти три слова ударили его. Рот его дёрнулся — не оскал и не усмешка, а странное движение скованной растерянности и скрытой злости.

— Лет сорок я не слышал этого имени. — Его ладонь скользнула к шее Гермионы, но почему-то остановилась у ключиц. — А ты осмелилась… вслух.

Сердце колотилось в груди, рвалось, спотыкаясь о рёбра, а дыхание застряло в лёгких. Но она не отвела взгляд.

— Осмелилась, — прошептала Гермиона, холодея внутри, — мой Лорд.

Алые глаза сверкнули в ответ, и в них мелькнуло всё сразу — и ярость, и восторг, и опасное изумление.

Он склонился над ней, его дыхание обожгло её губы. На мгновение между ними возникла вязкая тишина, в которой слышно было только потрескивание камина.

Волдеморт чуть прищурился, и его пальцы сильнее сжали её подбородок. Но в следующую секунду ладонь сменила хватку — он провёл пальцами по её щеке, дотронулся до виска, как будто примерялся к новому, неожиданному ощущению.

— Глубже, Гермиона, — прошептал он, почти касаясь её губ. — Ты лезешь глубже, чем стоит.

И вместо того, чтобы оттолкнуть, он поцеловал её. Резко, требовательно, будто хотел наказать её дерзость, но в этом поцелуе чувствовалось и другое: признание, что она задела то, чего не касался никто.

Затем он отстранился, всё ещё впиваясь взглядом в её лицо. Его узкие змеиные зрачки расширились.

— Я тоже должен быть глубже… — тихо произнёс он, не отрываясь от её карих глаз.

Внезапно Гермиона ощутила давление на свой разум — такое, которому невозможно было сопротивляться: оно раздвигало её мысли, словно стены из хрупкого стекла. И при этом она осознавала, что действует Волдеморт аккуратно. Держать ментальные блоки она не могла, сопротивляться разумом было бы бесполезно. Её сознание встретилось с его, и он увидел…

— Ты носила его… — в глубоком голосе сквозило изумление, а ладонь двинулась к груди, легла на яремную впадину. — Вот тут по ночам лежал мой крестраж… — его пальцы прижались к коже. — И он говорил с тобой…

— Говорил, — тихо прошептала в ответ Гермиона, не отрывая взгляда от алых глаз, — искушал меня. Убеждал, что моё место рядом с вами, мой Лорд. Он уверял, что мы похожи…

Волдеморт скользнул в её разум глубже, вытаскивая наружу то, что Гермиона пыталась скрыть даже от себя. Она ощутила, как он просматривает то, о чём она никогда не собиралась рассказывать.

Картины сложились в вязкий поток:

…тёмный лес, палатка, мерное дыхание спящих Гарри и Рона. Гермиона лежит на боку, укрывшись одеялом едва ли не с головой, а пальцы судорожно сжимают цепочку медальона. Он горячий, как живой, и чем ближе к телу — тем сильнее пульсирует в такт её сердцу.

…шёпот прорывается прямо в её мысли, сладкий, вязкий, слишком интимный:

«Ты ведь знаешь, Гермиона… они бы погибли без тебя. Они бессильны. Ты нужна только мне».

…она переворачивается на спину, медальон ложится холодным камнем на вздымающуюся грудь. Гермиона зажмуривается, прижимая ладонь поверх цепочки. Хочет сорвать его с шеи — но пальцы не слушаются. Вместо этого она сильнее вдавливает металл в кожу. Он будто обжигает, и от этого прикосновения по телу пробегает дрожь, совсем не похожая на страх. Томление.

«Ты слишком умна, слишком сильна, чтобы быть рядом с ними. Один — вечный мальчишка, другой — слабак. А ты — моя. Только моя».

…её пальцы скользят к медальону, будто к живой плоти. Она закрывает глаза, шёпот становится настойчивее, вкрадчивее, как дыхание у самого уха:

«Ты чувствуешь, как я касаюсь тебя?»

Она резко отворачивается, прижимая медальон к коже так сильно, что остаётся красный след. Бёдра сводит судорогой, и Гермиона стискивает зубы, чтобы не застонать. Он изводит её, каждую ночь изводит, но она всё равно возвращается к этому манящему шепоту. Пальцы спустились к низу живота…

«Откройся мне, Гермиона. Ты ведь хочешь. Я слышу твоё дыхание. Я знаю, что оно становится чаще».

Её пальцы судорожно сжимают край футболки. Она шепчет почти беззвучно:

— Замолчи…

Но глаза предательски закатываются, и она ощущает, как жар от медальона разливается по груди и ниже.

«Не отталкивай. Дай мне проникнуть глубже. Я — часть его. И он ждёт тебя. Он примет тебя всю. Не бойся. Я дам тебе то, чего никто не сможет никогда».

Гермиона резко садится, прижимая медальон ладонью, чтобы заглушить его, и едва не всхлипывает. Лицо горит от стыда, но внутри всё пульсирует от того, что она почти поддалась.

В это мгновение Волдеморт вынырнул из её сознания. Пальцы сильнее вдавились в её кожу над грудью. Дыхание его потяжелело. Глаза опасно сощурились, словно он сам пережил то, что увидел. В них плескалась смесь гнева и чего-то интимного, более личного.

Он склонился чуть ниже, дыханием едва касаясь её губ.

— Так он соблазнял тебя. И почти добился, — голос был низким, срывающимся на шипение. — Он прикасался к тебе… шептал то, что должен был шептать лишь я.

Он почти прорычал последнее; пальцы его сжались так, что Гермиона едва не вскрикнула. Но тут же хватка сменилась — ладонь обвела её ключицу, скользнула выше, к горлу.

— И всё же он знал правду, — голос стал густым, почти восторжествовавшим. — Он знал, что ты — только для меня. Только моя.

Гермиона не отводила взгляда, даже когда внутри всё сжалось от этого «моя». Её дыхание перехватило, но губы всё же дрогнули:

— И вы всё ещё хотите, чтобы я это отрицала?

Красные глаза прожгли её насквозь. Его пальцы всё ещё держали её за горло — под их слабым нажимом пульс едва не подскочил. А Гермиона чувствовала, как у неё по спине бегут мурашки, как знакомая волна поднимается в ней и не хочет отступать.

— Отрицала? — губы Волдеморта тронула хищная усмешка, но в ней пульсировала опасная дрожь. — Ты сама это признала, Гермиона. Он шептал тебе, он касался твоего разума — и каждое его слово приближало тебя ко мне.

Он резко потянул её ближе, так что она оказалась почти на коленях, прижатая к его груди. Его дыхание обжигало ухо, каждое слово прожигало сознание. И она слышала, как заходилось его сердце в рваном ритме, словно он с трудом держал себя в руках.

— Ты всегда принадлежала мне, — властный, страстный шёпот. — Даже когда ещё не знала этого. Даже когда сопротивлялась.

Гермиона сглотнула, ладони её дрогнули на его плечах, но она не отвела взгляда. Ощущался его жар, горячее дыхание, желание под мантией…

— И ты всё равно оказалась со мной, — в его голосе торжество сливалось с чёрной ревностью. — Потому что не было другого пути. Даже моя тень вмиг поняла — ты для меня. — Он склонился, прижавшись лбом к её лбу, на котором уже выступили бисеринки влаги. Его глаза сверкнули. — Теперь и ты это поняла.

Времени на ответ он ей не дал: пальцы сжали её затылок, и он впился в её губы поцелуем — требовательным, жёстким, без капли нежности. Влажный язык уверенно завладел её ртом, приоткрывшимся в жадном глотке воздуха. Волдеморт был этим воздухом: на каждый вздох он ненасытно вторгался глубже, проводил по зубам, по нёбу. Он будто пытался стереть саму память о медальоне, о шепоте крестража, оставить только себя, только свой вкус.

Его нетерпение вырвалось наружу — магия дрогнула в воздухе, словно от перегрузки, и ткань одежды просто не выдержала. Она слетела, разлетелась, будто сгорела в невидимом огне, оголив тела.

В таком порыве он был впервые.

Ревность к части самого себя заставила Волдеморта настолько потерять выдержку?

Стон вырвался у Гермионы, и он только раззадорил его. Ладонь скользнула по груди, сжала крепко.

— Моё, — прошипел он в её рот, толкнув к спинке дивана. — Только моё.

Гермиона прижалась к нему, чувствуя обнажённой кожей его пыл. Их сердца колотились в безумном унисоне, но отступать она уже не могла. И не хотела.

Проведя губами по её шее, Волдеморт задержался у яремной впадины. Его зубы обожгли, оставив солоноватый привкус боли, и тут же языком он смягчил укус, будто отмечая место, где когда-то посмел лежать его крестраж.

— Даже он… — голос стал ниже, едва не рычал. — Даже он знал, что ты создана для меня.

Рука его скользнула ниже, на бедро, крепко сжимая, не позволяя отстраниться, повернуться.

— Скажи, — приказал он, подняв голову и впившись взглядом в расширившиеся от возбуждения глаза Гермионы. — Скажи, кому ты принадлежишь.

Дыхание замерло, а сердце подскочило к горлу. Губы разомкнулись, и слова вырвались сами собой:

— Вам, — прошептала она, но в голосе не было сломленности. — Я ваша, мой Лорд.

На миг в его красных глазах вспыхнуло торжество: узкие зрачки сузились, став словно щели, как у охотника, загнавшего добычу в угол. Но вместе с тем промелькнуло и то, что он не успел от неё скрыть: странное облегчение — голодное и опасное.

— Только моя, — прошипел он.

Он резко накрыл её губы, так что ответ Гермионы потонул в поцелуе, так и не выбравшись наружу. Это было требовательно, жадно: победы не было — только бездонная жажда.

Неожиданно оторвавшись от неё, он спустил свою руку от затылка к её шее; по обнажённой коже, где мурашки вставали цепочкой за каждым его движением, проследовал ниже, к груди.

— Я хочу услышать это снова, — произнёс он, и пальцы двинулись ниже. — Каждый раз, когда я буду касаться тебя.

Он прижал её так, что мягкие подушки прогнулись под её спиной. Его руки легко, но неумолимо раздвинули её бёдра, заставив раскрыться перед ним. Губы впились в шею, оставляя новый горячий след. Движения Волдеморта были неторопливыми, нарочито мучительными — как проверка: выдержит ли она?

— Скажи, — велел он, надавливая ладонью сильнее. — Чья ты?

И Гермиона, сдавленная его напором, выдохнула вновь:

— Ваша…

Его пальцы уже держали её крепко, но движения были такими медленными, что Гермиона готова была закричать. Он дразнил её дыханием у самой щеки, теплом ладони, лёгкими касаниями, будто испытывал её предел. Мышцы сводило в нетерпении, а спина уже стала влажной от пота. И Волдеморт совсем не спешил — он снова играл в эту медленную пытку наслаждением.

— Повтори, — прошипел он, прижимаясь ближе. — Чья ты?

— Ваша… — сорвалось с её губ хрипло, слишком быстро.

Волдеморт замер, едва коснувшись её. Его усмешка стала холоднее.

— Слишком поспешно. — Он нарочито отстранился, оставив её в подвешенном состоянии, с отчаянным стоном на губах. — Так я не верю.

Она выгнулась, подалась навстречу, почти умоляя, но он снова задержал движение, удерживая её в сладкой пытке. Он толкнулся глубже, резко, и Гермиона вскрикнула. Но уже через миг снова замедлился, обжигая её взглядом сверху вниз.

Его пальцы, словно кандалы, сомкнулись на её запястьях, прижали их к дивану. Он полностью контролировал её тело, ритм, дыхание. Каждый толчок — словно вопрос, на который требовался ответ.

— Скажи.

Гермиона закрыла глаза, слова застряли в горле вместе с мучительным стоном. Но он не позволил ей уйти в тишину: его губы прижались к уху, дыхание резануло кожу.

— Скажи, иначе я остановлюсь.

— Ваша! — выдох сорвался отчаянно и громко.

Усмешка скользнула по её губам вместе с его поцелуем. На этот раз он двинулся сильнее, и её тело предательски выгнулось, отвечая ему.

— Вот так, — прошипел он. — Запомни. Ты — моя.

Её бёдра дернулись навстречу сами собой, но улыбка на губах была слишком осознанной — тёплой и вызывающей одновременно.

— Но если я — ваша, значит, и вы — мой, мой Лорд.

Дыхание Волдеморта на миг сбилось. Алые глаза сузились до щелей, и Гермиона ясно почувствовала: вот оно — она коснулась опасной грани. Ещё секунда — и он может взорваться.

— Мой?.. — опасно тихо произнёс он, словно пробуя это слово на вкус.

Пальцы его на её запястьях сжались до боли, но он не оттолкнул. Напротив — притянул её ближе, так что их тела могли бы слиться в одно.

— Ты смеешь говорить, что я твой? — в его голосе сквозила угроза, но в нём же дрожало что-то иное, более глубокое — непозволительное для Тёмного Лорда волнение.

Гермиона не отвела взгляда. Лишь едва заметный мандраж выдал её напряжение.

— Да, — прошептала она. — Если я ваша, то вы мой.

Хищная усмешка вспыхнула, но не холодная — жгучая, как огонь. Волдеморт резко впился в её губы; поцелуй стал грубым, яростным, словно он хотел наказать её браваду и в то же время утвердить её слова.

— Моя упрямица, — выдохнул он в её рот, не отпуская. — Даже дерзишь так, что мне хочется… ещё глубже.

И он двинулся сильнее, так что воздух вырвался из её груди рваным стоном. Его пальцы соскользнули с её запястий и сомкнулись на бёдрах, удерживая её с той жадностью, которая уже не знала слов.

Её крик утонул в его поцелуе, движения стали резче, пока не превратились в единую безумную волну, сметающую всё вокруг. Гермиона выгнулась в его руках, цепляясь за плечи, и на миг ей показалось, что мир рухнул, оставив только этот жар, это дыхание, это требование: моя.

И вдруг Волдеморт замер. Не отпустил, не отстранился — наоборот, прижал её крепче, так что диван скрипнул под их телами. Его лоб коснулся её виска, дыхание было тяжелым, но пальцы, скользнувшие по её спине, неожиданно стали мягче.

Тишина вернулась — густая, вязкая, наполненная только их прерывистыми вдохами. Камин потрескивал в стороне, и этот звук показался чужим.

— Не смей отдаляться от меня, — произнёс он низко, хрипло, будто сам удивлялся собственным словам. Его рука всё ещё удерживала её бёдра, но хватка сменилась с жёсткой на осторожную.

Гермиона моргнула, переводя дыхание, и её ладонь, дрогнув, коснулась его груди. Сердце под пальцами билось так же сбивчиво, как её собственное.

— Тогда и вы не отталкивайте, — губы трепетали, но голос прозвучал слишком уверенно для той, что только что выгибалась под ним от удовольствия.

Алые глаза сверкнули, и на мгновение в них мелькнуло что-то, чего Гермиона не видела раньше — не власть, не ярость, а тревожное подобие согласия.

Он не поцеловал её вновь. Только сильнее прижал к себе, будто боялся, что стоит отпустить — и она исчезнет.

Гермиона уловила этот миг — странную, почти уязвимую сторону Волдеморта. И впервые не было страшно. Не было приказа, не было игры. Было только это молчаливое удерживание, где сила и слабость переплелись так тесно, что их невозможно было различить.

Она медленно вздохнула; лицом она всё ещё утыкалась в его грудь, чувствуя тепло его кожи. Слышала, как гулко отзывается сердце — и это было куда реальнее любых чар.

Впервые за всё это время ей захотелось не думать, не спорить, не бросать вызов. Только остаться вот так, в этой тишине, где потрескивал камин и его пальцы машинально перебирали её кудри.

— Вы ведь тоже чувствуете, — прошептала она, не отрываясь. Не вопрос, не дерзость — констатация, словно самой себе.

Волдеморт не ответил сразу. Его рука всё ещё держала её за затылок, вторая — на талии, и в этом молчании было больше признания, чем в словах.

— Я чувствую, — наконец произнёс он так тихо, что пламя в камине треснуло громче. Его губы едва коснулись её макушки.

Его голос был спокоен, но в нём слышался тот же надлом, что и в её собственном дыхании.

Гермиона улыбнулась — не потому, что была счастлива, а потому что впервые ощутила уверенность: она точно знала, что он держит её не только из власти. Впервые она почувствовала: между ними больше нет прутьев клетки. Есть только эта странная связь, которая держит обоих.

И эта связь становилась всё глубже — опаснее заклятий, сильнее самого страха.