Пленница (гет)

Это было странное время. Унылые серые облака над башней спрессовались в угрожающие фиолетово-черные тучи, в воздухе все время пахло грозой и близким дождем, который все не мог пролиться, но и эта клубящаяся масса, будто отражающая беспокойное движение тумана на земле, с заходом солнца рассеивалась, и тогда с неба падал невообразимо, неестественно яркий свет луны, которая раз от раза не меняла своего облика, оставаясь полной и налитой жизнью. Дни стали темнее, ночи — переполнены светом, и грань между ними как будто стерлась.

Афина бродила по башне, словно тень, и даже малейшая мысль ускользала от нее — впрочем, она и не горела желанием гнаться за ними. Она выпросила у Альбы ведра, тряпки, щетки и веники и теперь с почти маниакальной дотошностью сражалась с грязью и бардаком, осадившими их уединенное жилье. Монотонная и однообразная работа не давала Афине упасть в отчаяние, поддаться унынию и утонуть в ядовитых мыслях, которые, подобно чудовищам под окнами, затаились в каждом углу ее комнаты и только выжидали мгновения, когда Афина ослабит бдительность и подставит беззащитное, кровоточащее сердце под их острые кривые клыки.

И все же, как ни пыталась Афина от них отстраниться, она слышала их жуткий шелестящий шепот, и от него нельзя было укрыться — разве что он затихал, когда Альба была рядом с ней. Афина была уверена, что мощь ее духа способна была усмирить любых демонов, но она не смела просить Альбу быть с ней постоянно — хватало и того, что несчастная женщина была вынуждена заботиться об Афине вопреки своим желаниям и в ущерб собственной жизни.

Теперь Афина знала, почему не могла уйти самостоятельно, и ей не нужно было больше задавать вопросы об этом. Теперь ей осталось только дождаться окончания некоего периода, который ей необходимо было провести в этом месте, но размышлять, сколько еще он может продлиться, было выше ее сил. Афина ловила себя на мысли, что была бы рада остаться здесь навечно, и порой, при ярком свете луны, грезила о том, чтобы однажды все стало как раньше, когда ее комната была светла и приветлива, в душе жили покой и радость, миниатюрный крылатый почтальон приносил ей цветы и письма, от которых пело сердце, и дни ее и ночи были наполнены восторженным ожиданием чуда.

Альба все так же растапливала по вечерам камин, а по утрам снимала нагар со свечей и чинила стремительно ветшающую мебель, но паутина, пыль и мелкий мусор волновали ее мало, так что для Афины тоже оставалось достаточно работы, которой она так жаждала.

Но еще отчаяннее ее душа, как голодная брошенная собака, прибившаяся к чужому двору, просила общения, и в один из унылых вечеров Афина сбивчиво, страшно стесняясь, предложила Альбе выпить с ней чаю. Она почти ни на что не надеялась и заранее смирилась с отказом, и тем ярче была ее радость, когда Альба вдруг с улыбкой согласилась и устроилась в кресле у стола.

Он теперь был освобожден от бумаг, перьев и прочих писчих принадлежностей и матово поблескивал добротным полированным деревом, а в середине его исходил ароматным паром большой серебряный заварник с чеканными узорами на уютно-пузатых боках, сахарница и две изящные чайные пары из тонкого фарфора с серебряным литьем, маленькие серебряные ложечки с витыми ручками, сложной конструкции ваза из тонкой серебряной проволоки и хрусталя, наполненная засахаренными фруктами и легкомысленные кружевные салфетки. Афина, заметно волнуясь, разлила чай и аккуратно поставила перед Альбой чайную пару, после чего села в кресло сама и застыла, опустив глаза.

Несколько минут протекли в тишине, нарушаемой лишь уютным треском пламени и тихим, мелодичным позвякиванием серебра и фарфора. Афина готова была бы просидеть так вечно — в этом терпком, согревающем душу молчании, рядом с этим сильным и суровым сердцем, под этим прямым и понимающим взглядом… но в ней неуклонно росло странное ощущение, что Альба ждет от нее чего-то: вопросов, возмущения или слез; и хотя Афина осознавала, что все это было вполне уместно, при мысли о любом из этих проявлений чувств ее охватывало уныние.

Что толку спрашивать? Ей уже все было понятно, и Альба вряд ли могла что-нибудь к этому добавить. Какую пользу принесли бы ей недоумение и гнев? Она лишь отняли бы силы, приковав ее и без того ослабевшее тело к кровати на много дней, и только удлинили бы срок ее заточения — ведь Афина уже убедилась: чтобы происходили хоть какие-то перемены, она должна что-то делать. А слезы… их теперь не осталось вовсе, и она не приходили, даже когда Афина отчаянно желала их.

И все же ожидание Альбы хотелось удовлетворить, хотя бы в благодарность за то, что она разделила с Афиной этот тихий вечер.

— А твой Волк вернется? — Голос был осипший — она уже много дней не произносила ни слова.

Альба опустила взгляд и покрутила в руках чашку, а потом повернула голову и стала смотреть в огонь.

— Не знаю, − глухо уронила она, и лицо ее обрело выражение суровой обреченности. − Он свободен.

Афина вздохнула — гулко, тяжело, будто через силу, а потом горько усмехнулась.

— Хоть кто-то из нас.

Альба посмотрела на нее — словно бы с интересом, − а потом уголок рта у нее дернулся, но улыбка так и не коснулась ее лица; она лишь едва заметно кивнула и снова устремила взгляд в огонь, и Афина сделала то же, и так они сидели очень долго — пока огонь не потерял силу, а от больших поленьев не осталась лишь куча жарко пылающих углей.

Афина думала о том, кем был Волк для Альбы. И кем Альба была для него. Девушка ни разу не видела их вместе, но отчего-то не сомневалась — этих двоих связывает нечто очень мощное, большое, что не объяснить одними лишь чувствами. И тем не менее, он оставил ее, а она не сделала ничего, чтобы его удержать, и это не укладывалось у Афины в голове. Если бы ее Рыцарь сейчас был рядом — она никогда не позволила бы ему уйти.

— Как ты могла его отпустить? — Вопрос вырвался у Афины сам собой, она даже не сразу поняла, что говорит вслух.

Альба мягко усмехнулась.

— Я никогда не хотела его удерживать. — Голос был тих и неспешен, и Афина не сразу разобрала в нем отзвук какого-то очень глубокого чувства.

Какой же силой должна обладать душа, способная подарить свободу тому, кого любит?..

— Я бы так не смогла, − уныло пробормотала Афина себе под нос, но Альба услышала, и мимолетная, чуть надменная улыбка тронула ее губы.

— Ты — не я, − отрезала она, и на этом их совместный вечер закончился.

С тех пор они стали часто проводить время вместе, особенно если за день было сделано много дел, или Афину начинали одолевать угрюмые мысли — Альба всегда очень тонко чувствовала такие моменты. Чаще всего две женщины коротали время в уютном молчании; порой они обменивались ничего не значащими фразами, но слова им были явно не нужны.

Афина то и дело мысленно возвращалась к воспоминанию о своей первой, весьма радикальной попытке покинуть башню — в тот день, когда Рыцарь впервые появился под ее стенами и пел такую прекрасную песню, что душе было нестерпимо оставаться вдали от него.

Она понимала, что любые чары были ни при чем, а удерживала ее здесь та самая связь, которая соединила ее с Альбой, и именно она не позволила Афине упасть на землю и спуститься по лестнице. И в связи с этим ее стал занимать еще один вопрос — вполне резонный, но отчего-то раньше не приходивший в голову.

— А я когда-нибудь умру? — спросила она однажды у Альбы, когда чай уже давно закончился, а большое бревно, пылавшее в камине, распалось под силой огня на несколько частей.

Альба покосилась на нее и, откинувшись на спинку кресла, коротко вздохнула.

— Только вместе с ним. — Прозвучало жестко, почти беспощадно, но с затаенным сожалением.

Афина медленно покивала — она ожидала это услышать, это казалось совершенно естественным, без этого знания она не помнила себя. И только бездонная, ледяная печаль об отсутствии всякого выбора точила ее сердце.

— И все это время я буду здесь? — Афина не сдержала грустного вздоха, хоть и понимала, что может этим обидеть Альбу.

Конечно, она никогда не подавала вида, что ее как-то задевают жестокие слова Афины, но девушка потом собственным сердцем проживала эту боль, хоть и не понимала тогда, кому она принадлежит. И все же ей хотелось услышать мнение Альбы о том, как же закончится эта история.

Вопрос, вопреки обыкновению, Альбу заметно взволновал — она поднялась, беспокойными шагами пересекла комнату, остановилась у окна, взглянула вниз… и замерла.

Афина ощутила некий внутренний трепет и настойчивое желание подойти к ней, встать рядом, словно эта всегда невозмутимая спина отчаянно молила о поддержке. Не в силах противиться этому зову, девушка осторожно встала и тихо, отчего-то не желая шуметь, подошла к Альбе и тоже выглянула в окно — впервые с тех пор, как, вне себя от ярости, приказала умолкнуть чудовищам, что изматывали ее душу насмешками и угрозами.

Сперва она не узнала местность, открывшуюся ей: залитый ярким серебряным светом незнакомый пейзаж с пологими, причудливой формы холмами, блестящей лентой реки, теряющейся среди стройных древесных стволов далекого леса и выныривающей из него у самого горизонта, чтобы слиться с пересыпанной яркими, холодными самоцветами морской гладью, светлой нитью дороги, петляющей среди холмов… И лишь спустя несколько очень долгих мгновений Афина осознала — туман исчез. Сгинул, словно его и не было, обнажил истосковавшуюся по свету землю, освободил путь для новых странствий.

Шатер Рыцаря стоял все там же. Сфера с драгоценной волшебной пыльцой все так же мягко сияла, переливаясь серебром и перламутром и соперничая своей красотой с величественной царицей ночи, заливающей землю своим призрачным светом. Горн спал, свернувшись недалеко от шатра, как гигантский кот, и чешуя его отливала холодным серебром под лунными лучами; вороной, расседланный и стреноженный, тихо стоял у коновязи и иногда подергивал длинным шелковистым хвостом и грациозно вскидывал безукоризненно-прекрасную голову, но ничто другое не выдавало, что Рыцарь тоже был там, даже дым не шел из трубы походной печки, как в тот раз, когда Афина рассматривала шатер со ступеней зачарованной лестницы.

— Здесь ты только до тех пор, пока здесь он, — раздался тихий, бесцветный голос Альбы, и Афина вздрогнула. — Когда он решит уйти, ты отправишься за ним. — Она помолчала, словно борясь со словами, которые рвались наружу, как голодные звери с цепи, но они в конце концов, видимо, одержали верх: — И там он посадит тебя в новую клетку.

Афина резко повернула голову и пронзила собеседницу потрясенным, неверящим взглядом, который та проигнорировала, продолжая изучать пейзаж за окном, и только сурово сдвинутые брови и поджатые губы говорили, что Альбу обуревают гораздо более сильные чувства, чем она пытается показать.

А потом она и вовсе ушла, оставив Афину наедине с этой жестокой, разрывающей сердце на части правдой — у девушки ни на секунду не возникли сомнения в этом, ведь она уже знала, кто ее создал. У нее не возникло также негодования или обиды — ведь иначе и быть не могло. Она должна была быть здесь, рядом с женщиной, которая оказалась недостойна нести в себе волшебный Свет, и стать вместилищем этого Света, и воплотить в себе великую мечту, и подарить избравшему ее любовь и верность. И она была согласна! Даже теперь, когда знала, что она такое. И все же ей до сих пор хотелось верить в то, что однажды она сможет изменить судьбу, написанную для нее, и выбрать другую, свою дорогу, если вдруг окажется, что у любви слишком острые когти… но теперь туман рассеялся, и не было больше места иллюзиям под беспощадным светом равнодушной луны. И нить, которую Афина всегда ощущала, как драгоценную связь со своим возлюбленным, и дорожила ею, и берегла ее, как нежные струны своей души, вдруг обернулась тяжелой, заржавленной цепью, что обвила ее тонкое горло и обещала, придя в движение, не оставить ей сил к сопротивлению.

Прошло еще несколько дней. Афина уже не пыталась считать их — времени в этой башне не существовало.

Вечерние чаепития с Альбой продолжались, но разговоры на время иссякли — Афина снова привыкала к оглушительной истине, придавившей ее, как огромная драконья лапа.

Но однажды — примерно в середине дня — Афина вдруг ощутила тягучее беспокойство, настойчивое желание как можно скорее покинуть башню, которое не родилось внутри ее сердца, но пришло извне; однако, хорошо помня все свои попытки сделать это, Афина не стала торопиться совершать новую. Она с трудом дождалась вечера, и, увидев Альбу, едва сдержала порыв броситься к ней и обнять. Афина не просто чувствовала — знала, как прежде знала, что для нее нет иного жребия, кроме как соединить свою судьбу с Рыцарем, — что срок пребывания ее в этой странной башне истекает, и внезапно ощутила горькую боль предстоящей разлуки с ее хозяйкой.

— А как же ты? — спросила Афина, когда они, по уже сложившейся традиции, сидели за столом и согревали ладони о чашки.

Ответная улыбка была легкой и светлой и совершенно преобразила ее лицо, и разгладила глубокие складки меж бровями — никогда еще она не казалась Афине более прекрасной.

— Я буду здесь, − сказала Альба просто, словно никогда не желала для себя ничего другого.

Афина обдумала этот ответ.

— Ты считаешь, что Волк вернется? — озадаченно спросила она.

А зачем еще оставаться в этой дурацкой башне, где солнечный свет такой редкий гость, а чары не дают коснуться земли?

— Нет, − покачала головой Альба, и почти сразу улыбка ее померкла. − Если ему будет нужно, он найдет меня везде.

Из этой фразы Афина сделала два вывода: во-первых, Альба не собирается навсегда оставаться в этой башне — вопреки своему заявлению, а во-вторых, она сама не верит, что Волк когда-либо станет ее искать. И в тот самый миг, когда Афина поняла это, ее захлестнула острая, кипучая жалость, с невероятной силой сдавила горло…

Волк ушел и вряд ли вернется, Рыцарь тоже отправится своим путем и заберет с собой Афину, но что же станется с Альбой?..

— Можно мне остаться с тобой?.. — пролепетала Афина жалобно и вдруг снова испугалась, что ее суровая соседка оскорбится и покинет ее.

Она свято верила в то, что Альба — случись ей этого захотеть — с легкостью разобьет чары этой башни и любые цепи, и освободит не только Афину, но и Рыцаря из той ловушки, в которой они все оказались. Но беда была в том, что Альба этого не хотела.

— Нет, нельзя, − категорично мотнула она головой в ответ на почти по-детски наивную просьбу Афины.

— Но почему? — растерянно всхлипнула та, во все глаза следя за резко вычерченным на фоне окна профилем.

— Потому что не умеешь быть свободной, − веско и сурово уронила Альба, застыв как изваяние.

— Я научусь! — воскликнула Афина, прекрасно осознавая, что никогда не сможет выполнить это обещание.

Альба совершенно немелодично, с откровенной насмешкой фыркнула, и Афине даже показалось, что она сейчас рассмеется — обидным злым смехом.

— Сначала ОН должен научиться, − с кривой улыбкой покачала Альба головой, а потом ушла, продолжая саркастически пофыркивать.

В течение следующих нескольких дней Альба не появлялась — совсем. Она не приходила утром, и Афина сама заменяла свечи и снимала нагар, раня с непривычки слабые пальцы, и чистила топку, каждый раз покрываясь сажей с головы до ног; ночи стали свежими, потому что, хоть дров и было в изобилии, Афина не умела разжигать пламя того качества, что и Альба, и поленья быстро прогорали или вовсе не начинали гореть.

Все сильнее она чувствовала натяжение и повелительный скрежет той самой цепи, о которой совсем недавно и не подозревала, и вот однажды это натяжение стало нестерпимым, и Афина, не в силах сопротивляться, подчинилась, и ноги сами понесли ее в соседнюю комнату, к уже знакомой дверце в стене.

В проеме она с усилием остановилась и посмотрела на себя, и на мгновение забыла обо всем — ее отражение было зыбким, неверным, словно она состояла из неплотного серого дыма. Однако давление на ее разум не ослабевало, и Афина, пожав плечами, решила, что ее внешний вид больше не имеет значения, и продолжила свой путь.

В соседней комнате, где встретить всегда можно было только Волка, девушка внезапно обнаружила Альбу: она сидела за своим огромным рабочим столом и что-то неторопливо писала.

И снова жалость рванула Афину за горло.

— Идем с нами! — умоляюще прошептала она.

Раздался смех — чистый, тихий, почти счастливый.

— Ни за что, − торжественно провозгласила она, неспеша дописывая слово и ставя аккуратную точку.

Афина уже не владела собой — ее против воли утягивала в узкий дверной проем неодолимая, неизведанная сила.

— Но ведь ты останешься одна!.. — отчаянно выкрикнула девушка из последних сил, становясь все более прозрачной.

— Я буду наконец свободна, − сказала Альба ровным голосом и обернулась.

Комната была пуста.