Breaking the Opening | Взламывая дебют (гет)

Прим. переводчика: ход, который не создает прямой угрозы, но улучшает позицию фигур, скрывает угрозу или готовит стратегическую комбинацию.

Люциус проснулся не в своей постели. В первое мгновение даже не смог сориентироваться.

Сначала пришла боль. Ее догнал резкий запах зелий.

Все верно. Убежище скомпрометировали — он вспомнил. Щиты пали. А Гермиона…

Он сел рывком. Или попытался.

Кто-то позади шевельнулся.

— Ляг обратно, — послышался глухой голос, полный ярости.

Гермиона сидела в кресле у кровати, под ее глазами залегли тени.

— Надо бы проклясть тебя посильнее.

Люциус закрыл глаза, пытаясь дышать через боль.

— Ты поверишь, если скажу, что не думал?

— Нет, — отрезала она. — Ты ничего не делаешь, не подумав.

Он сухо усмехнулся.

— Размяк, наверное.

— Тебе не следовало так поступать, самодовольный ты…

Она оборвала себя, стиснув челюсти.

Воцарилось молчание.

— И все же ты здесь, — мягко нарушил его Люциус.

Гермиона отвела взгляд.

— Конечно здесь.

Он понизил голос.

— Почему?

— Тебе запрещено задавать подобные вопросы, после того как чуть не умер за меня.

Он видел: ее глаза сияли.

Он сделал бы это снова.

* * *

Новое убежище было вполовину меньше прошлого и куда холоднее.

Теперь они прятались на заброшенном хуторе в Дартмуре среди покрытых сажей очагов и продуваемых всеми ветрами скал.

После атаки Орден перегруппировался быстро — гонимый паранойей, пошатнувшийся. Никто не говорил вслух, но взгляда Грюма хватало.

Пожиратели подобрались очень близко.

Люциус восстанавливался медленно. Слишком медленно, по мнению Гермионы. Он был бледен, упрям и раздражающе собран для того, кто чуть не умер, прикрывая ее собой от проклятия.

Она приходила в бешенство каждый раз, когда он морщился от боли, поднимаясь на ноги. Каждый раз, когда отшучивался на проявление беспокойства. Каждый раз, когда вспоминала, как его тело обмякло у неё на руках.

Они не стали это обсуждать. Гермиона присматривала за ним, и Люциус позволял ей.

Даже когда он уже снова мог ходить, она всё равно искала поводы быть рядом. Проверить вместе периметр новых защитных чар. Просмотреть разведданные.

Однажды ночью Гермиона не смогла заснуть. Люциус нашелся в гостиной застывшим перед пламенем в камине.

Она шагнула ближе. Молча, босая.

Он поднял взгляд. Мягко пожурил:

— Тебе стоит отдыхать.

Гермиона присела рядом.

— Как и тебе.

Мгновение тишины.

А затем Люциус тихо спросил:

— Ты все еще злишься?

— Да, — не стала увиливать Гермиона. — Но не так, как ты думаешь. — Опустила глаза. — Я злюсь, что забыла: идет война. Что подумала, будто мы — мы с тобой — можем успокоиться. И что этот покой у меня не отнимут.

Люциус сглотнул. От нее не ускользнула вспышка эмоций в его глазах.

— Я совершал ужасные поступки, Гермиона.

Она встретила его взгляд.

— Как и я.

Теперь молчание затянулось. Намеренно.

— Если ты передумала, скажи мне сейчас, — попросил он наконец.

Гермиона лишь склонилась ближе.

Этот поцелуй не стал сюрпризом. Он был неизбежен.

Когда ее пальцы скользнули к затылку, Люциус издал приглушенный, почти разбитый стон.

Когда Гермиона тянула его к узкой койке наверху, слова казались лишними.

Им не нужны были громкие заявления. Лишь ощущения губ, рук, теплоты дыхания.

Он благоговел перед ней, осторожничал. Она с ним — нет.

* * *

Люциус проснулся перед рассветом.

Так и не понял, что его разбудило — может, старая привычка прислушиваться к ночным шорохам шагов.

Только сейчас над ними не довлела опасность, не слышалось голосов. В комнате было тепло, и к нему во сне прижималась женщина.

Люциус позволил себе наблюдать.

Эти чувства не входили в план. И все же они были.

Не задумываясь, он протянул руку и погладил открывшийся участок лица. Гермиона не пошевелилась.

И в этой тишине, нарушаемой только треском поленьев в камине и порывами ветра за окном, он нашел слова. Тихие — хотя бы для себя.

— Я люблю тебя, Гермиона.

Они казались непривычными, чужими. Но настоящими.

А затем едва слышно Гермиона отозвалась:

— Я тебя слышала.

Дыхание перехватило.

Она не открыла глаз, но уголок губ слегка пополз вверх.

— Надеялась, ты признаешься первым.

Люциус издал что-то среднее между смешком и мученическим стоном, пряча лицо у нее на плече. Буркнул:

— Невозможная.

— Ты любишь меня, — напомнила Гермиона на грани слышимости.

— Люблю.

И спустя мгновение — мягче:

— Люблю.